Охотников  Константин Алексеевич
Материал из Википедии   

Константин Алексеевич Охотников (ок. 1795 — 1824) — русский офицер, участник военных действий российской армии в ходе русско-турецкой войны 1806—1812 годов, Отечественной войны 1812 года и заграничных походов 1813—1814 годов. Награждён орденами за храбрость и отличие в сражениях. Первый руководитель созданных М. Ф. Орловым в Кишинёве дивизионных школ взаимного обучения нижних чинов. В 1820—1823 годы входил в круг общения А. С. Пушкина. Один из самых активных участников кишинёвской группы членов Союза благоденствия.

Происхождение и семья

Родился в селе Татаринцы, Козельского уезда, Калужской губернии в семье богатого помещика.

Отец — отставной майор Алексей Андреевич Охотников (? — 27.06.1824), происходил из потомственных козельских дворян[1]. Владел 1200 крепостных крестьян в селениях Таранцы, Юрино, Чернышино, Старички, Дракуны и поместьях Козельского, Боровского и Жиздринского уездов Калужской губернии[~ 1].

Мать, Наталья Григорьевна, урожденная княжна Вяземская, (1774— ?). В коллекции Государственного Русского музея сохранился её портрет работы популярного среди русских аристократов французского живописца Лагрене (фр.  Anthelme Francois Lagrenee). Её сёстры — Евдокия Григорьевна (ок. 1758—1855), бывшая фрейлина императрицы Екатерины II, оставившая двор и посвятившая себя Богу, Мария Григорьевна (1772—1865), в замужестве, сначала Голицына, а позднее — графиня Разумовская; брат — сенатор Н. Г. Вяземский (1769—1846).

У А. А. и Н. Г. Охотниковых были два сына — Константин и Николай и семь дочерей[~ 2][~ 3][2].

Николай Алексеевич Охотников учился в пансионе при Царскосельском лицее, в 1819 году был выпущен офицером в армию. Служил поручиком в лейб-гвардии уланском полку. С 1824 года находился в отставке.

Образование

Начало обучению Константина в проведённые в имении Татаринцы детские годы было положено хорошо образованной Натальей Григорьевной, приучившей сына к чтению не только русских, но и французских книг[3]. Для продолжения образования был избран Иезуитский пансион — «благородный частный пансион» закрытого типа, открытый для представителей российских аристократических семей в Петербурге в 1803 году генералом ордена иезуитов Г. Грубером. Полный курс обучения был рассчитан на 6 лет. Преподавание велось только на французском и латинском языках, но большое внимание уделялось изучению русской литературы.

Воспитанник пансиона поэт П. А. Вяземский писал: «Иезуиты, начиная с ректора, патера Чижа, были, — по крайней мере в мое или наше время, — просвещенные, внимательные и добросовестные наставники. Уровень преподавания их был возвышен. Желавшие учиться хорошо и основательно имели все способы к тому и хорошо обучались»[4].

Среди воспитанников пансиона были будущие участники движения декабристов А. П. Барятинский, В. М. Голицын, Д. А. Искрицкий, Н. Н. Оржицкий, И. В. Поджио, П. Н. Свистунов, А. А. Суворов[5].

Военная карьера

17 мая 1810 года поступил подпрапорщиком на службу в 37-й егерский полк.

Уже через месяц — 26 июня 1810 года за отличие в сражении при крепости Силистрия в ходе русско-турецкой войны произведён в прапорщики. Участвовал в боях при Шумле и Рущуке .

С 29 июня 1811 года — подпоручик. Участвовал в Отечественной войне 1812 и заграничных походах российской армии. 4 апреля 1813 года произведён в поручики. За действия в сражениях при Бауцене (май 1813) и Лейпциге (октябрь 1813) отмечен военными наградами. Произведён в поручики[~ 4]. Получил в подарок от короля Пруссии бриллиантовый перстень[6].

Был ранен в ходе боевых действий при наступлении на Париж и два месяца находился в плену у французов — с 2 февраля по 2 апреля 1814 года.

В августе 1815 года переведен в Лубенский гусарский полк. В августе 1816 года перешёл на службу под командование М. А. Фонвизина в 38-й егерский полк. С апреля 1818 года — штабс-ротмистр, а с мая 1820 года — ротмистр.

22 апреля 1821 года переведен в 32-й егерский полк 16-й пехотной дивизии, расквартированной в Бессарабии.

Был старшим адъютантом командующего дивизией М. Ф. Орлова. 22 мая 1821 года назначен заведующим юнкерской и солдатской ланкастерскими школами, организованными по инициативе М. Ф. Орлова для обучения нижних чинов[~ 5].

11 ноября 1822 года в звании майора был уволен из армейской службы.

Умер от чахотки 1 (13) марта 1824 года[7]. Был похоронен в семейной усыпальнице на кладбище села Татаринцы рядом с построенной отцом церковью[8].

Награды

    Орден Святой Анны 4-й степени
    Орден Святого Владимира 4-й степени с бантом

Участие в тайном обществе

К. А. Охотников был принят в Союз благоденствия М. А. Фонвизиным не позднее 1819 года. После перевода на службу в Кишинёв в 1820 году, Охотников вместе с членами Союза благоденствия генералом М. Ф. Орловым и майором В. Ф. Раевским составили ядро для объединения либерально мыслящих офицеров, в круг которых входили генерал П. С. Пущин, полковник А. Н. Непенин, майор И. М. Юмин и другие. По воспоминаниям В. Ф. Раевского, Охотников был богатым человеком, но не уходил в отставку «потому только, что служил с Орловым и что на службе полагал более принести пользы Обществу»[9]. Центральную роль в кишинёвском кружке играл М. Ф. Орлов, но хранителем основных документов — «Зелёной книги» (устава Союза благоденствия) и расписок принятых в общество членов являлся К. А. Охотников. Среди принятых в Союз в Кишинёве Охотниковым был один из самых активных членов Южного общества В. Л. Давыдов.

Вместе с М. Ф. Орловым в январе 1821 года Охотников принял участие в московском съезде Союза благоденствия. На нём Орлов выступил со своей собственной программой и призвал к более решительным и конкретным действиям, вопреки активному убеждению М. А. Фонвизина в необходимости усиления мер предосторожности, в связи с тем, что правительству был открыт сам факт существования тайного общества. В развернувшейся полемике Фонвизина поддержал и Охотников, непосвящённый до съезда в планы Орлова и известный независимостью своих суждений. По свидетельству одного из участников полемики, раздосадованный Орлов назвал спор «заговором в заговоре»[10]. Позднее М. Ф. Орлов написал о свойственных Охотникову принципиальности и повышенной требовательности к людям, что он «берет на себя роль ходячей совести своих друзей. В сущности, он прекраснейший и достойнейший человек, и я люблю его от всей души, но у него привычка говорить другому в лицо самые грубые истины, не догадываясь, что каждая из них бьёт словно обухом по голове».

После отъезда Орлова, Охотников оказался среди немногих участников съезда, которые знали, что принятое решение о прекращении существования Союза благоденствия носило конспиративный характер и не означало сворачивания тайной деятельности[11]. По возвращении из Москвы в феврале 1821 года, он сообщил своим кишинёвским товарищам о формальной ликвидации Союза, но в политических настроениях и в практике агитационной работы в дивизии ничто не изменилось. В квартире Охотникова, который жил вместе с В. Ф. Раевским, были сохранены документы и действовавший с 1818 года устав, в первом параграфе которого говорилось, что «Союз благоденствия в святую себе вменяет обязанность, споспешествовать правительству к возведению России на степень величия и благоденствия, к коей она самим творцом предназначена».

До властей стали доходить сведения о свободомыслии офицеров 16-й дивизии и их просветительской агитации среди нижних чинов. Внутренним расследованием занялся корпусной командир И. В. Сабанеев; 6 февраля 1822 года был арестован В. Ф. Раевский, сменивший Охотникова, ушедшего в августе 1821 года в отпуск по состоянию здоровья, в должности руководителя дивизионной школы взаимного обучения нижних чинов. От исполнения обязанностей отстранили командира дивизии М. Ф. Орлова и командира полка А. Г. Непенина и уволили в отставку П. С. Пущина и М. А. Фонвизина.

Несмотря на использование в качестве обвинительных свидетельств против Раевского нескольких его писем к Охотникову, серьёзных обвинений последнему не предъявили[~ 6]. В ноябре 1822 года К. А. Охотников был «уволен со службы по домашним обстоятельствам».

Секретарь следственного комитета А. Д. Боровков, наряду с живыми «бывшими тайными злоумышленниками», включил в свой «Алфавит» и умершего в 1824 году К. А. Охотникова, который «принадлежал к числу членов Союза благоденствия и, по показаниям, был одним из деятельнейших членов».
Знакомство с А. С. Пушкиным

К. А. Охотников познакомился с А. С. Пушкиным в Кишинёве 25 сентября 1820 года.

В конце ноября 1820 года в Каменке К. А. Охотников и А. С. Пушкин принимали участие в известном разговоре с М. Ф. Орловым, В. Л. Давыдовым, И. Д. Якушкиным и другими о необходимости для России тайного общества. Начатый серьёзным, разговор неожиданно для Пушкина был обращён в шутку, на что он взволнованно заметил: «Я никогда не был так несчастлив, как теперь, я уже видел жизнь мою облагороженною и высокую цель перед собой, и все это была только шутка»[10][12].

Охотников и Пушкин неоднократно общались вплоть до весны 1823 года[13]. Встречи «любителей беседы свободного суждения», как называл И. П. Липранди, К. А. Охотникова, П. С. Пущина, А. С. Пушкина и В. Ф. Раевского генерал И. В. Сабанеев[14], проходили и в доме М. Ф. Орлова и на квартире у И. П. Липранди, который написал в своих воспоминаниях, что «Александр Сергеевич уважал Охотникова и не раз обращался к нему с сериозным разговором». За присущие Охотникову хладнокровие и образованность Пушкин обращался к Охотникову — «отец сенатор» (фр. père conscit). В свою очередь, Охотников в письме своему однокашнику по пансиону П. А. Вяземскому использовал арзамасское прозвище Пушкина — «сверчок»: «Я сам вручу письмо Ваше в степях живущему Сверчку и уверен, что он будет петь и прыгать от радости». Имя Охотникова упоминается в письмах Пушкина, в том числе, в связи с тем, что Пушкин доверял ему передавать свои конфиденциальные послания и стихи П. А. Вяземскому.

Охотников познакомил А. С. Пушкина со своим однополчанином — участником Отечественной войны, бывшим поручиком 37-го Егерского полка Павлом Ивановичем Кобылянским, которому Охотников, обязанный ему жизнью в одном из сражений 1813 года, подарил дом и сад возле Кишинёва[9][15].

Оценки личности современниками

Современник событий, мемуарист Ф. Ф. Вигель, осуждавший западный либерализм собраний в доме М. Ф. Орлова, писал о «витийствовавших» там «демагогах» и «изуверах» К. А. Охотникове и В. Ф. Раевском[16].

Хорошо знавший кишиневское окружение Орлова начальник штаба 2-й армии П. Д. Киселев, характеризуя взгляды Охотникова, назвал его «мечтателем политическим»[10].

И. П. Липранди, участник встреч и споров на различные темы в кишинёвском доме М. Ф. Орлова, писал в воспоминаниях: «Что касается до Охотникова, то этот, в полном смысле слова, был человек высшего образования и начитанности…»[17].

В. Ф. Раевский писал в своих воспоминаниях об Охотникове, что его «самоотвержение для общей пользы, строгая жизнь и чистая добродетель без личных видов глубоко врезались в груди моей. Я тайно завидовал, что человек почти одних лет со мною так далеко ушел от меня в совершенстве нравственном»[9].

С точки зрения И. Д. Якушкина — «Охотников, славный малый и совершенно преданный тайному обществу»[12].

М. Ф. Орлов, арестованный в Москве вскоре после декабрьского восстания, в письме к Николаю I высказал своё мнение об уже умершем Охотникове: «Это был храбрый и превосходный молодой человек (ибо, государь, можно быть благородным человеком и принадлежать к тайному обществу)»[10].
Попытки иконографического отождествления

Считалось, что художник К. П. Брюллов, работавший в 1827 году в Италии, написал находящийся в Эрмитаже портрет К. А. Охотникова, так как на обратной стороне полотна была надпись второй половины XIX века: «Константинъ Алексеевичъ Охотниковъ (декабристъ) сынъ Натальи Григорьевны Охотниковой». Но по результатам проведенной в 1950-е годы главным хранителем отдела истории русской культуры в Эрмитаже А. В. Помарнацким атрибуции полотна было установлено, что в действительности это портрет брата декабриста, калужского помещика Н. А. Охотникова[18].

На основании ряда доводов искусствовед Краваль Л. А. предположила, что «остроносый профиль» Константина Охотникова, своего кишинёвского знакомого, А. С. Пушкин изобразил на обороте 9 листа рабочей тетради 1822—1824 годов, так называемой «первой масонской тетради»[19][20].

По мнению известной специалистки по рисункам А. С. Пушкина, Р. Г. Жуйковой, в связи с тем, что портреты К. А. Охотникова неизвестны, справедливость предположения Л. А. Краваль иконографически невозможно подтвердить[21]

Комментарии

Сын родного брата А. А. Охотникова — Якова Андреевича (1714—1798) — кавалергард Алексей Яковлевич (1780—1807) был фаворитом императрицы Елизаветы Алексеевны
В семье Охотниковых в Татаринцах воспитывалась Екатерина Ивановна Миллер (1806—1879), которая в 1828 году вышла замуж за Сергея Николаевича Кашкина, принятого в тайное общество его родственником Е. П. Оболенским. Он был арестован в январе 1826 года по делу о восстании 14 декабря, но отделался после 9 месяцев заключения в Петропавловской крепости только ссылкой на службу в Архангельск
Дочь Авдотья Алексеевна (в замужестве Рагозина) приходится прабабушкой, а, соответственно, Константин Алексеевич Охотников — двоюродным прадедушкой биолога Н. В. Тимофеева-Ресовского
За отличие в боях дважды получил орден Святой Анны 4-й степени — Павлова Л. Я. Декабристы — участники войн 1805—1814 гг. — М.: Наука, 1979. — 128 с.
В связи с уходом К. А. Охотникова в отпуск, с августа 1821 года управление школами было возложено на переехавшего в Кишинёв В. Ф. Раевского

    «Зелёную книгу» с заложенными в неё расписками принятых Охотниковым в Союз четырёх членов Раевский успел сжечь

Примечания

Степанов В. П. Русское служилое дворянство второй половины XVIII века (1764—1795) — С.-Пб.: Академический проект, 2003, 822 с. ISBN 5-7331-0266-7
Н. В. Тимофеев-Ресовский. К истокам рода
Черкасова Н. Село Татаринцы // Организатор. — № 109 (12644). — 2 октября 2012
Кузнецова О. Педагогическая деятельность иезуитов в Петербурге
Энциклопедия Санкт-Петербурга. Иезуитский пансион
Неизвестные письма В. Ф. Раевского // Декабристы-литераторы. Т. 60. Кн. 1 — М.: АН СССР, 1954. — 674 с. — С. 141
Метрическая книга Покровской церкви с. Татаринцы за 1824 г.
Река Времен. Книга истории и культуры. В 5 книгах. Кн. 4: Русский Провинциальный некрополь — М.: Эллис Лак: Река времен, 1996. — 415 с. — ISBN 5-7195-0038-3.
Воспоминания В. Ф. Раевского //Декабристы-литераторы — М.: АН СССР, 1954, ЛН. Т. 60. Кн. 1. — 674 с.
Немировский И. В. Декабрист К. А. Охотников, кишинёвский знакомый Пушкина // Временник Пушкинской комиссии. — Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1987. — Вып. 21. — С. 137—146.
Немировский И. В. Кишинёвский кружок декабристов (1820—1821 гг.)
Записки, статьи и письма декабриста И. Д. Якушкина — М.: Наука, 2007. — 754 с.
Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина Т. 1: 1799—1824. — С. 235
Эйдельман Н. Я. Пушкин и декабристы: из истории взаимоотношений — М.: Художественная литература, 1979. — 422 с.
Черейский Л. А. Пушкин и его окружение — Л.: Наука, 1975. — 520 с. — С. 187.
Вигель Ф. Ф. Записки. Т. 2 — М.: Круг, 1928. — 356 с. — С. 211.
Липранди И. П. Из дневника и воспоминаний // Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 1 — СПб.: Академический проект, 1998. — С. 285—343.
Памятники русской культуры первой половины XIX века
Краваль Л. А. «…Для сладкой памяти невозвратимых дней…» Как читать рисунки Пушкина?
Пушкин А. С. Рабочие тетради. Т. 1 — СПб. — Лондон: РАН, 1995. — 287 с. — ISBN 1-899685-01-4.

    Жуйкова Р. Г. Портретные рисунки А. С. Пушкина. Каталог атрибуций (А — Б)

Литература

    Павлова Л. Я. Декабристы — участники войн 1805—1814 гг. — М.: Наука, 1979. — 128 с.
    Декабристы. Биографический справочник / Под редакцией М. В. Нечкиной. — М.: Наука, 1988. — С. 136. — 448 с. — 50 000 экз. — ISBN 5-02-009485-4.
    Щеголев П. Е. Первенцы русской свободы — М.: Современник, 1987. — 496 с.
    Бондаренко Ф. Ю. Михаил Орлов — М.: Мол. гвардия, 2014. — 480 с.
    Вересаев В. В. Спутники Пушкина (в 2 т.) — М.: Сов. писатель, 1937.
    Немировский И. В. Декабрист К. А. Охотников, кишинёвский знакомый Пушкина // Временник Пушкинской комиссии. Вып. 21. — Л.: Наука, 1987. — С. 137—146.

Николай Алексеевич Охотников (конец XVIII в. - после 1827), брат декабриста. Художник К.П. Брюллов. 1827 г.

К. А. ОХОТНИКОВ — П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

<Москва. Конец января 1821 г.>1

Я сам вручу письмо Ваше2 в степях3 живущему Сверчку4 и уверен, что он будет петь и прыгать от радости. — Орлову передам также, если встречу на пути, Ваше желание его видеть, а Вас прошу, приведя на память наши резвости ребяческие в школе у езуитов, о возобновлении прежнего знакомства, которое, конечно, доставит мне великое удовольствие.

Охотников.

Автограф. ЦГЛА. Фонд Вяземских (№ 195, ед. хр. 2493, л. 1).

Константин Алексеевич Охотников (ум. в начале 1824 г.) — деятельный член кишиневской управы Союза Благоденствия, дивизионный адъютант М. Ф. Орлова, друг В. Ф. Раевского, с 1822 г. находился под следствием по делу Раевского. Когда в апреле 1823 г. Охотников уезжал из Кишинева, Пушкин послал с ним письма Вяземскому (XIII, 61).

Об отношениях Пушкина с Охотниковым вспоминает И. П. Липранди («Русский архив», 1866, № 9, стб. 1249, 1251; № 10, стб. 1447).

1 Публикуемое письмо датируется условно, так как Охотников, Вяземский и Орлов были одновременно в Москве и в начале 1821 г. и в апреле 1823 г. (см. «Алфавит декабристов». — «Восстание декабристов», т. VIII. Л., 1925, стр. 370—371 и публикацию писем Охотникова Ю. Оксманом в «Красном архиве», 1925, № 13, стр. 297—307).

2 Письмо Вяземского до нас не дошло.

3 Поэт в это время находился в Кишиневе в ссылке.

4 Арзамасское прозвище Пушкина.

Виже-Лебрён Мари Элизабет Луиза.
Мария Григорьевна Разумовская, Вяземская, в 1 браке за А.Н. Голицыным. 1798 год.
Тётя декабриста Охотникова К.А.

Разумовская Мария Григорьевна
Материал из Википедии

Графиня Мария Григорьевна Разумовская, урождённая княжна Вяземская, в первом браке княгиня Голицына (10 апреля 1772 — 9 августа 1865) — фрейлина, статс-дама, представительница дворянства, скандально проигранная в карты своим первым мужем; кавалерственная дама ордена Св. Екатерины.
Дочь статского советника князя Григория Ивановича Вяземского (ум. 1805) от второго его брака с Беклемишевой. Старшей сестрой её была бывшая фрейлина Екатерины II, старица Евфросиния (ум. 1855); брат — князь Николай Григорьевич, сенатор.

Совсем юной, в 1789 году, была выдана замуж за князя Александра Николаевича Голицына (1769—1817), владельца огромного состояния в 40 тысяч крепостных душ. В обществе он имел репутацию человека крайне неприятного и грубого, отличался самодурством, за что в Москве его прозвали «Cosa rara» («редкая вещица») именем одной модной оперы того времени «Una cosa rara». Голицын очень быстро растратил всё своё состояние, ради которого за него и отдавали Марию Григорьевну.

На одном из балов она познакомилась с графом Львом Кирилловичем Разумовским, и тот безнадёжно в неё влюбился. Брат Марии, Николай Григорьевич, был женат на племяннице графа Льва Кирилловича, и в их доме граф часто встречался с княгиней Голицыной. Влюбился граф так страстно, что стал искать возможность вызволить «печальную красавицу», как называли Марию Григорьевну, отвечавшую ему взаимным чувством.

Разумовский нашёл ту слабость, которой можно было воспользоваться — он сошёлся с ним за карточным столом. Называются различные даты этой игры — между 1799 и 1802 годом. Разумовский раз за разом выигрывал и довёл Голицына до отчаяния. И тогда граф предложил тому пойти ва-банк: Мария Григорьевна против всего, что он выиграл. Сначала князь отказался, но вынужден был решиться на эту авантюру… и вновь проиграл. Из выигрыша Разумовский не взял ни копейки денег, забрав с собой только Марию Григорьевну. С тех пор они жили, как муж и жена.

Конечно, Мария Григорьевна была глубоко оскорблена тем, что её, урождённую княжну Вяземскую, выиграли в карты; об этой скандальной истории говорили во всех домах Москвы и Санкт-Петербурга. Однако, именно благодаря широкой огласке она смогла получить развод с Голицыным: церковь усмотрела такое поругание священных уз брака со стороны мужа настолько вопиющим, что без колебаний дала согласие на расторжение брака.

Получив развод, Мария Григорьевна в 1802 году обвенчалась со Львом Кирилловичем Разумовским, с согласия первого мужа, сохранившего дружеские отношения к обоим. Семья Разумовских была недовольна, но молодая, прелестная графиня очень быстро очаровала своих новых родственников. Московское общество беспощадно осуждало безнравственный поступок Марии Григорьевны, хотя и не отказывалось посещать её балы и приёмы в доме на Тверской и в Петровском-Разумовском. Но при всей симпатии к Льву Кирилловичу Разумовскому и к его любовной истории, в большом свете принимать его жену не могли. Спас положение император Александр I; историю эту так описал П. А. Вяземский:

    Брак, разумеется, не был признан законным, то есть не был официально признан; но семейством графа, то есть Разумовскими, графом Кочубеем, Наталией Кирилловной Загряжской, Мария Григорьевна была принята радушно и с любовью. Дядя графа, фельдмаршал граф И. В. Гудович, был в Москве генерал-губернатором. В один из приездов императора Александра дядя, вероятно, ходатайствовал перед его величеством за племянника и племянницу. На одном бале в наместническом доме государь подошел к Марье Григорьевне и громко сказал: «Madame la comtesse, voulez vous me faire l’honneur de danser une polonaise avec moi?». С той минуты она вступила во все права и законной жены, и графского достоинства. Впрочем, общество как московское, так и петербургское, по любви и уважению к графу и по сочувствию к любезным качествам жены, никогда не оспаривало у неё этих прав.
Брак Разумовских был самый счастливый. Супруги почти не расставались и во время вынужденных и недолгих разлук вели деятельную переписку. В 1818 году графиня овдовела.

    Она в глубине души осталась верна любви и воспоминаниям своим, но источник слез иссяк: траур жизни и одеяний переменился на более светлые оттенки. Она не забыла прежней жизни своей, но переродилась на новую. Париж, Вена приняли её радушно: дом её сделался опять гостеприимным. <…> Г-жа Жирарден в известных остроумных парижских письмах своих, печатаемых за подписью виконта де-Лоне, упоминает о графине Разумовской и её парижском салоне. Благодарный Карлсбад посвятил ей памятник: она была на водах душою общества и хороводицею посетителей и посетительниц этого целительного уголка. Почин прогулок, веселий, праздников ей принадлежал. <…> По возвращении своем в Россию она тотчас устроила положение своё в Петербурге и заняла в обществе подобающее ей место. Дом её сделался одним из наиболее посещаемых. Обеды, вечеринки, балы — зимою в городе, летом на даче — следовали непрерывно друг за другом. Не одно городское общество, но и царская фамилия были к ней благоприятно расположены. Император Николай и государыня Александра Феодоровна были к ней особенно милостивы и удостаивали праздники её присутствием своим. И её принимали они запросто в свои немноголюдные собрания. Великий князь Михаил Павлович, который любил шутить и умел вести непринужденный и веселый разговор, охотно предавался ему с графинею. Все это, разумеется, утешало и услаждало её светские наклонности. Но, при всей любви своей к обществу, соблазнам и суетным развлечениям его, она хранила в себе непочатый и, так сказать, освещенный уголок, предел преданий и памяти минувшего. Рядом с её салонами и большой залою было заветное, домашнее, сердечное для неё убежище. Там была молельня с семейными образами, мраморным бюстом Спасителя, работы знаменитого итальянского художника, с неугасающими лампадами и портретом покойного графа.

Графиня Разумовская охотно делила своё богатство с родственниками и дальними, нуждающимися в пособии. Своему брату, князю Николаю Вяземскому, она подарила в 1818 году свой великолепный дом на Тверской, где в 1831 году разместился Английский клуб, а сама поселилась в Петербурге.

В своём доме на Большой Морской ул., д. 29 графиня Разумовская принимала весь высшей свет, все три молодые великие княжны (Мария, Ольга и Александра) дебютировали в её салоне. В январе 1837 года у неё на балу Пушкин предложил советнику английского посольства Артуру Меджнису быть его секундантом на предстоящей дуэли, но последний отказался. По словам графа Бутурлина, графиня Разумовская была «мотовка, обремененная долгами, но весьма изворотливая барыня и находчивая в средствах поддержать блеск своего салона; операция эта облегчалась ей самим двором».

Рассказывали, что она продала своё значительное имение Карловку под опеку великой княгине Елене Павловне на условиях пожизненного получения крупной суммы в виде ренты. Великая княгиня согласилась на столь тяжёлую для неё сделку ввиду того, что по теории вероятностей не так долго пришлось бы ей выплачивать годовую ренту женщине, которой было в 1840 году около семидесяти лет. Расчет, однако, оказался неверным, и к ущербу великой княгини Разумовская прожила более двадцати лет после этой сделки. В шестьдесят лет Разумовская ещё превосходно ездила верхом и удивляла окружающих юношеской осанкой. Сенатор К. И. Фишер вспоминал, как его поразила графиня Разумовская в Карлсбаде:

    Первый раз я увидел её окруженной кавалерами, верхом на пылком вороном жеребце. Амазонка обращена была ко мне спиной, рослая, стройная, в чёрном платье, грациозно и смело сдерживающая коня, который не хотел стоять спокойно и грыз удела с лихорадочным нетерпением. Мне пришло неодолимое желание видеть лицо амазонки, я зашел почти бегом вперед, и далеко вперед, чтобы иметь более времени насладиться зрением лица, прекрасного, как я себя уверил; но каково же было мое удивление, когда я увидел старуху за 60 лет, с огромным носом и лицом грязно-желтого цвета, как старая незолоченая бронза.

Имея слабость к нарядам, Разумовская ездила каждые три, четыре года за ними во Францию, привозя оттуда до трёхсот платьев, причём предпочитала яркие цвета. Перед коронацией Александра II, когда ей было уже 84 года, она специально поехала в Париж, чтобы запастись там новыми туалетами. Почти до самой смерти она одевалась, как молодая женщина, в шляпки и платья светлых и ярких колоров с перьями и цветами и выезжала на вечера с открытою шеею. Все общество до того под конец привыкло к её туалетам, что иные люди даже находили, что наряды эти к ней идут. В 1859 году графиня М. Г. Разумовская получила орден Св. Екатерины (малого креста).

В начале 1860-х годов жила в доме на Сергиевской ул., д. 7, где для своей внучки, княжны Марии Вяземской, давала великолепные балы. К. Ф. Головин вспоминал: «у старухи Разумовской … почти каждый вечер была неизменная партия в преферанс, в которой участвовали … Гагарин, графиня С. В. Комаровская и мой отец». Пётр Вяземский, говоря о графине отмечал, что «под радужными отблесками светской жизни, под пестрою оболочкою нарядов парижских нередко таятся в русской женщине сокровища благодушия, добра и сердоболия. Надобно только иметь случай подметить их и сочувственное расположение, чтобы их оценить и воздать им должную признательность».

Умерла в Петербурге в 1865 году и была похоронена в Москве на 5-м участке кладбища Донского монастыря рядом с мужем.