Павел Евгеньевич Якушкин. Дневник*.
16 июня 1917 г.
Лучше поздно чем никогда. Попробую хоть несколько оставшихся дней записывать слова Георгия Евгеньевича и окружающих.
13-го по поводу разгона Петроградской Городской Думы Георгий Евгеньевич сказал, что он голосовал против и вместе с ним Шингарев1 и Мануйлов2. Он согласен с Авин<овым?>3, что нужно было разогнать, но нельзя было пополнять в таком порядке. Нужно было создать временную управу. Прибавил, что все же это он мог подписать, но что он прямо заявил Временному Правительству, что закона Переверзева4 о внесудебных арестах он не подпишет, т. к. он против самих основ его совести. Временное Правительство на днях <будет> обсуждать, что же в таких случаях делать, и имеет ли Министр-Председатель право не подписывать закона. А-в: «По моему Вы должны иметь право председательского «veto». — «Этого никак нельзя. Что ж это такое у нас тогда будет? Тогда упраздняется Временное Правительство, не нужно и Учредительного Собрания — абсолютная монархия. Шли, шли и пришли к деспотизму. К чему же тогда революция была? Просто если закон будет принят — я подам в отставку»**.
Опять по поводу Думы. Авк<сентьев>: «Надо было какой-нибудь фокус выдумать». — «Конечно фокус. Да что мы не делаем — фокусы. Только может быть Ваши законы не фокус. Вот сегодня тоже Шингарев переплюнул Совет Р. и С. Д., вносит подоходный и единовременный налог в некоторых случаях в 130%. Сам все время возражал — и на поди».
14 июня.
Обед. Георгий Евгеньевич: «Очень нападают на Церетели и Скобелева11 их же за то, что они столько времени сидят и ничего не сделали. Да и правда: в области земледелия — ничего, в финансах — ничего, в продовольствии — ничего, в труде — ничего. Теперь на них наседают — требуют скорейшего созыва Учредительного Собрания12. Они говорят, что не могут противостоять. Да и надо объявить, несколько успокоить всех». Авин<ов?>: «Нельзя раньше конца октября. Надо чтобы сначала прошли земские выборы». — «Ну вот, октября. Надо скорей, а то не доживешь. Только и ждешь, что бы хозяин поскорей пришел».
А я сейчас Церетели «выговор сделал». Говорю ему: «Конечно, в одну ночь закон об Учредительном Собрании написать можно. А только вы к такой
320
работе не привыкли. Еще теперь пошло скорее. А помните, как в первое время? На законе о волостном земстве ведь мы неделю сидели. Вы пришли к нам с недоверием и во всем нас подозревали, ведь буквально к каждой запятой придирались. И что сделали Пешехонов13 и Чернов14 за 1 ½ месяца? Ровно ничего».
Леонт<ьев>: «А что же он?» Георгий Евгеньевич: «Против правды ничего не скажешь. Ответил, что они действительно плохие министры и он все признает, что это действительно их вина».
15 июня.
Георгий Евгеньевич: «Приезжал Третьяков15 с согласием, а здесь прочитал законы о подоходном налоге и отказался. Какая то игра — то иду, то не иду. «Вы убиваете промышленность!» Ничего мы не убиваем, а от всех жертвы нужны. Вот ведь наш класс помещичий все же теряет и не жалуется. (Напротив на левой странице записано: Авкс<ентьев> Салт<ыков> кровопийцы помещики жертвы.) А им непременно надо, чтобы их выделили. Почему их положение должно быть привилегированно? Конечно, в этом году они может быть и ничего не получат. Так ведь теперь революция. А в прошлом году нажились. Ведь все-таки кровопийцы в своем роде форменные. Только даст-то это по предварительным подсчетам менее 1 000 000 000. Был Авксентьев16. Он кажется не пойдет. Он глубоко порядочный человек.
Родзянко приезжал. Совсем выдохся пузырь. Они что-то там такое постановили в Думе. Дума не является государственным учреждением, но сохраняется. Он так возмущен, что и передать не мог. Но свою десятку они получать хотят. Все дело в десятке. И до сих пор еще говорят о нас так, как будто бы это великая сладость здесь сидеть. До сих пор не могут понять, что власть не удовольствие.
Поздравляю Вас, господа. Керенский из Ставки телеграфировал, что начинает наступление17.
18-го <июня>
Ночное совещание на квартире. Радость всех по поводу наступления. Терещенко:18 «Теперь работать можно, теперь никакого Министра Иностранных Дел не нужно, все само будет». Ответная телеграмма Керенскому. Текст Лебедева и мой: «Благоговейно склоняясь...» — мои слова о том, что необходимо указать на разницу в наступлении прежде и теперь. Терещенко назвал меня якобинцем и заставил писать. Нашел мой текст почти таким же, но текст Лебедева был изменен в мою сторону.
Анархисты. Церетели: «Побольше войск, чтобы испугались, и без кровопролития». Скобелев: «Сотни три казаков хотя бы в резерв необходимы». Шаткость положения Переверзева. Скобелев влюблен в Москву после поездки. «Перенести столицу и переехать Временному Правительству в Москву. Учредительное Собрание — там. Петроград какая-то шишка, а Москва — Россия. Петроград, как кто-то сказал в «Новом Времени»19, — «не окно, а подоконник». Георгий Евгеньевич говорил, что Церетели тоже за Москву. Церетели и Скобелев решили брать анархистов без санкции Исполнительного Комитета Совета Рабочих и Солдатских Депутатов. Извещен лишь Гоц20.
19 июня
Анархисты взяты, хоть войска колебались: да нужно ли, да кто приказал да как Совет. Но месяц тому назад совсем не пошли бы.
Скандалят 1-ый пулеметный полк21 и Московский22.
20-го июня
Н. Н. Ав<инов?>, Шретер и Кайстра23 страшно ругали Вырубова. Шретер
321
находит, что он мог бы быть <нрзб.>. Был правый, теперь выдвигают эсэры*.
21 июня
Завтрак у Терещенко. Рутт приехал и ругался, а теперь в восторге: организационный гений, первая революция и т. д. (Напротив на левой странице записано: Рутт сказал речь. Хвалил и Земсоюз24. Не наступление обратило его, а наблюдения.)
Бьюкенен25 посылал телеграммы, что наступление будет. Но ему не верили, и военные агенты из Ставки говорили обратное.
Комиссия по Украине (напротив на левой странице записано: Сух<анов?>: «Вы должны были восстановить сношения с Радой!»26). Порка за завтраком Суковнина, Крапоткина (болен), Короленко, Урусов, Мякотин.
Союзники дали нам тяжелую артиллерию — брак (Георгий Евгеньевич просил не распускать <слух>).
22-го июня
Поска оставлен. Скандал с флотом в Ревеле. Слова Лопухина: «Георгий Евгеньевич от нас ушел, а к ним не пришел. Он ведь стал «социалистом». Но определенно говорит, что ему надо опереться на то, что левее кадет. Кадеты только из приличия считались республиканцами, а он по настоящему хочет республики».
23 июня. Обед.
Н. Н. <Авинов?> сообщил, что Кишкин27 слишком ударился в демагогию. Георгий Евгеньевич: «Трудно это, ужасно трудно по канату ходить так, чтобы ни в право не упасть, ни в лево».
По поводу украинской комиссии Георгий Евгеньевич: «Слаба комиссия, очень слаба. Нельзя кадет на живое дело пускать, никуда нельзя. Влад<имир> Ив<анович> ведь никуда не годится».
Н. Н. <Авинов?>: «А князь Урусов хорош здесь он очень хорош».
В. Н. <Львов?>28 «Конечно, состав комиссии слишком однородный».
Н. Н. <Авинов?>: «В Москве в Городские Головы будут проводить Хинчука»29.
Общее недовольство. Георгий Евгеньевич: «Так про него ведь только хорошее рассказывают»**.
Георгий Евгеньевич: «Вчерашний день опять в закрытом заседании обсуждали ноту. Третьего дня внесли поправку, а вчера кадеты назад; мы обсуждали в ЦК и решили что не можем, мы получили такой мандат.
Это удивительно — какая связанность. А Церетели какой умный и какой честный. Он честнее всех. За все время ни разу не уклонился, никакой передержки себе не позволил. И вчера с Шингаревым. Ведь сразу видно, насколько Церетели крупней.
Шингарев все к словам придирался, а Церетели государственное понимание показывал и по существу нападал. Конечно, Церетели дилетант (это Авинова слова), но государственный дилетант.
322
24 июня. Обед.
Вырубов говорил об удовольствии от дворянских выборов (полуиронично). Георгий Евгеньевич: «Никогда не мог без содрагания входить в залу. Вот где вся самая сволочь собиралась. С 1861 года ведь губили Россию. Вот на ком грех за теперешнее. Ведь полвека жили своими личными мелкими интересами. Нигде такого хамства и раболепства не было, как среди дворян. А могли бы много сделать, если бы у нас аристократия была. Совсем другое было бы <дело>.
Н. Н. «А в земствах?»
Георгий Евгеньевич: «В земствах не дворяне работали, а ушедшие от них отщепенцы. Ведь настоящие земцы — Петрункевич30, Родичев31 — они показаться не могли в сословие.
После обеда Лопухин сначала защищал Вырубова от Кайстры (без него), потом сам стал дразнить: «Вырубов, тебя обижают, говорят, у тебя система есть убеждения» и т. д. Вырубов говорил с Д. М., С. М., Н. П. и С. Л. Они хотели сериозно с ним сговориться и говорили с ним как со взрослым, а он ничего толком ответить не мог, мычал, что у него с Авксентьевым «психология одна» и что-то непонятное. Говорил им: «Вы правы и логичны, но жизнь не логична и не права».
25 июня утром Георгий Евгеньевич страшно ругал кадет. «Они сейчас ведут себя как прежде самая черносотенная сволочь. Все выходки Шингарева такие же, как прежде на земских собраниях каких нибудь самых первых мерзавцев. Все их стремления сводятся к тому, что бы не дать, застопорить, помешать: совсем как прежде. И такая глубокая ненависть и к революции, и ко всем не кадетам, и ко всему. И все по мелочам, никакой государственной мысли нет. Вот теперь едут три прямо мученика в Киев (Терещенко, Церетели, Некрасов). Они (кадеты) вместо того чтобы помочь им, сразу же начинают говорить, что если вы что-нибудь там без нас решите — мы не признаем, так сказать, принципиально. Всех всегда в чем-то подозревают, какое-то глубоко неискоренимое недоверие. Прямо противно даже».
За завтраком В. И. сказал, что очень опасный признак нежелание смотреть — крупный человек или нет, а только подходит ли он. Георгий Евгеньевич: «И у нас во Временном Правительстве то же самое. Шингарев ведь куда крупный, только вести себя не умеет. Вчера 55 минут говорил по вопросу, который всем был ясен. И хорошо говорил. Как настоящий оратор: я говорю — а вы слушайте. Не хочет человек с чужим временем считаться. Как же при этом возможен тот темп работы, который нам нужен? А остановить нельзя: член Временного Правительства и скажет: «Я хочу высказать мое мнение». Алексеев32 тоже был очень крупный человек. Должен сказать, впрочем, что если бы Алексеев остался, наступления не было бы».
Обед. Были Ю. А. Олсуфев и Д. И. <?> Меллер-Закомельский. Георгий Евгеньевич спрашивал Олсуфева, что делается на местах и выплывем ли. (Олсуфев): «Все дело должно решиться недели в две. Если не разовьется наступление, тогда надо сознаться — конец. Если разовьется — выплывем». Меллер-Закомельский: «А будет у нас Учредительное Собрание?» Георгий Евгеньевич: «Кто ж знает?» Через полминуты: «Будет».
Олсуфев: «По-моему все-таки Вы мало власти показываете. Стосковались по власти». Георгий Евгеньевич: «Аппетит к власти большой. Только надо момент уловить. Это Родзянко все хочет сразу. Если сейчас что-нибудь
323
будь решительное предпринять, то это вызовет такой отпор и во флоте и в войсках.
Очень трудно — какой системы держаться. Вот с Финляндией все время уступали и каждая уступка приводила только к новому требованию. Ну что теперь делать? Стахович33 предлагает идти на конфликт и покорять Финляндию, а военный министр сказал: «Я должен Вас предупредить, что в Финляндии войска — банда еще хуже, чем в Питере».
По земельному вопросу. Георгий Евгеньевич: «Чернов говорит, что надо вместо захвата стихийного создать захват организованный. А мы думаем — что нельзя до Учредительного Собрания что-нибудь в этой области организовывать, что ему (Учредительному Собранию) надо дать материал, но нельзя ставить перед свершившимся фактом». В. Н. <Львов?>: «Прежде всего надо наложить узду на Чернова. Мы посылаем телеграммы: никаких захватов, он с ними тут соглашается, а потом потихоньку говорит обратное. Он ведь гораздо больше член ЦК партии эсэров и Исполкома Совета Крестьянских депутатов, чем министр, и проводит только свою эсэровскую программу».
Георгий Евгеньевич: «Чернов негодяй и мерзавец, а что с ним будешь делать?»
26-го. Обед. Н. Н. Хмелев, И. А. <нрзб.>, Давидов*. Георгий Евгеньевич ко всем обращается с вопросом: «Образуется или не образуется». Невозможно по отдельным фактам отрицательного свойства делать обобщения. 161 полк. Телеграмма Керенского.
Вопрос Лопухина — насколько уменьшится умолот от захвата хлеба крестьянами. Георгий Евгеньевич: «Я думаю, в общем не уменьшится. Мы только ничего не получим, да мы привыкли нести жертвы на алтарь Отечества». П. С.: «Да они сами из-за него передерутся». Георгий Евгеньевич: «Пускай немножко подерутся, это полезно».
Затем разговор о Скобелеве и перемене им фронта. Георгий Евгеньевич: Скобелев как был дураком так и остался, а вся атмосфера кругом него изменилась — потому и он изменился. Всем до одного переболеть надо, только болезнь-то «входит пудами, а выходит золотниками». Церетели и Скобелев уже переболели». Н. Хмелев: «А Чернов? Зачем вы такого министра брали».
Георгий Евгеньевич: «Брали, брали, вы нам его дали, общественное мнение, страна, демократия. А почему? Потому все — от крестьян до кадет — спят. Один большевик и работает. Большевик, меньшевик да эсэр. А все остальные проспали ведь революцию, не участвовали в ней, а кто проспал — на том и вина».
Георгий Евгеньевич находит, что если бы теперешние отрицательные события были 2 месяца тому назад, они казались бы мелочью, а мы сейчас изнервничались и хотим всего сразу.
27. Утром Салтыков говорил об эсэрах и сказал, что у них должно образоваться мелко-буржуазное ядро, которое будет служить необходимым балластом
324
для придания устойчивости, а затем отпадет, т. к. не будет согласно на проведение в жизнь всей с-р’ской программы.
За обедом говорили об с. р.
В. Н. <Львов?> сказал, что у них все-таки есть национальное лицо. Н. Н. А<вино>в подтвердил это. По его мнению, с. р. обладают всеми национальными чертами, так как программа отсутствует, но масса души и чувства. Вырубов весьма горячо, очевидно накачанный Авксентьевым, начал говорить об с. р. и, припомнив Салтыкова, сказал, что это будет мелкобуржуазная партия, которая поведет Россию (sic!).
Вырубов говорил, что в Москве с. р.’ы в безвыходном положении с городским головой. Минор и Берг считаются невозможными для Москвы как евреи. Думают просить Астрова36. Г. А. Алексеев доказывал, что он не должен итти. Вырубов, Шретер и Авинов находили обратное.
Георгий Евгеньевич: «Ничего больше про кадет не буду говорить дурного. Вчера я на них рассердился, потом всю ночь так совестно было, до сих пор совестно. Нельзя сердиться, а уж очень сердят. Больше не буду — зарок дал. Дурного слова про них не скажу. Кадеты — «милейшие люди».
Н. Н. <Авинов?> рассказывал, что к Чернову обращаются земельные комитеты, которые спрашивают: «Мы организовали (понимай захватили) то-то и то-то. Правильно?» Правильно, говорит Чернов. Необходимо заставить Чернова дать инструкцию земельным комитетам и подчинить их надзору административных судов. В. Н. <Львов?>: «Необходимо прежде всем этим молодцам Чернова, которые ездят, разъяснить.
Сегодня у меня был Гурвич37 (член Исполнительного Комитета Всероссийского Совета крестьянских депутатов). Он определенно стоит на позиции той точке зрения, что захваты — это гибель аграрных мечтаний, образование новых помещиков. Вот и можно бы пользуясь этим поговорить с Черновым».
