Марина Климкова
Усадьба Мара: Сергей и Софья Боратынские
Ранее я писала о Софье Михайловне Салтыковой, о ее романе с декабристом Петром Каховским, о ее первом замужестве и жизни с поэтом Антоном Антоновичем Дельвигом, раннем вдовстве и втором вступлении в брак с братом поэта Сергеем Аврамовичем Боратынским. Продолжая эту тему, расскажу о круге общения, который сложился в 1830–1860-х годах в усадьбе Мара Кирсановского уезда Тамбовской губернии.
В тот период Мара переживала период второго расцвета, связанный с жизнью Сергея и Софьи Боратынских. Здесь собиралось просвещенное дворянское общество, велись споры философского характера, читались стихи, ставились оперы, устраивались всякие торжества.
Э.А. Дмитриев-Мамонов. В парке Мары. Около 1861 г.
В ту пору в Мару приезжали поэт Евгений Боратынский и его брат Ираклий, часто бывал другой брат Лев, с 1834 года проживавший по-соседству в имении Осиновка. Описывая семейство Боратынских, Борис Николаевич Чичерин вспоминал: «Можно себе представить, какой живой и разнообразный круг слагался из подобных элементов. И когда к блестящим дарованиям мужчин присоединялось общество изящных, умных и образованных женщин, ...жен братьев Боратынских и сестер их – постоянно жившей с матерью пылкой, восторженной Натальи Абрамовны и наезжавшей иногда Варвары Абрамовны Рачинской, то понятно, какой привлекательный центр умственной жизни составляла в то время затерянная в степной глуши, никому неведомая Мара».
Об обществе, собиравшемся у Боратынских в Маре, можно судить по взглядам и характерам старших его представителей. Один из них, Николай Иванович Коивцов, оказывал большое влияние на Сергея Боратынского. Рационалист по складу ума, долго живший в Европе и познакомившийся с достижениями ее цивилизации, Кривцов мечтал перенести лучшие их плоды на российскую почву. В его голове рождались смелые проекты, опережавшие время и воплотившиеся в жизнь десятилетиями позже; среди них – освобождение крестьян от крепостной зависимости и построение железной дороги. (Любопытно, что когда железная дорога была построена, она прошла через мерзкие земли Кривцова.)
Друзья, с которыми Кривцов сблизился в молодости – Карамзин, Вяземский, Жуковский, Пушкин – называли его «безбожником» и «вольнодумцем». Яков Иванович Сабуров вспоминал, что он «был материалистом и школы Вольтера, как большая часть его современников» (1).
А.И. Дельвиг, гостивший в Маре в первой половине 1830-х годов, полагал, что жизнь на английский манер Сергей и Софья Боратынские вели в подражание Кривцову – «большому англоману, человеку очень умному, но взбалмошному до неистовства». Поэтому распорядок их жизни был приведен к «английскому образцу»: «Утро... посвящалось занятиям каждого в своем помещении; все собирались к часу пополудни вместе завтракать; после завтрака некоторые оставались в общей зале, другие расходились до обеда, который подавался в семь часов вечера» (2).
Другой друг Сергея Боратынского – Николай Васильевич Чичерин – был, как и Кривцов, человеком незаурядным. Хороший семьянин и хозяин, он являл пример человека твердого самообладания, психологической проницательности и художественного вкуса.
Николай Васильевич Чичерин обладал врожденным чувством изящного, которое проявлялось во всей его жизни: в одежде, манерах, усадебном строительстве, домашней обстановке. Более всего его пленяло изящество речи, что сделало знатоком и ценителем литературы. Всякое меткое выражение или удачный оборот речи, привлекая его внимание, порой записывался в тетрадь и становился предметом размышлений и эстетических переживаний. В силу особого отношения к искусству слова и слову вообще, Чичерин, человек сдержанный и не многословный, дорожил в людях, прежде всего, умением хорошо владеть языком, точно и красиво выражать мысли. Как видно, именно поэтому он испытывал дружескую привязанность к Сергею Боратынскому, который, являясь натурой талантливой, разносторонней и своеобразной, был прекрасным собеседником – умным, живым, ироничным.
Круг ближайших друзей Боратынских в Маре, помимо Кривцовых и Чичериных, дополнялся еще двумя фамилиями – Голицыных и Устиновых, которые проживали в усадьбах Саратовской губернии, граничившей с Кирсановским уездом Тамбовской губернии.
Все столичные новости и достижения в области культуры тут же становились достоянием дружеского круга Боратынских, Кривцовых и Чичериных. Мужчины пересылали друг другу статьи и книги, женщины – ноты и письма, в которых обсуждали проблемы воспитания детей и повороты капризной моды. «Между Любичами [Кривцовых], Уметом [Хвощинских, Бологовских] и Марою [Боратынских], – писал Б.Н. Чичерин, – был почти ежедневный обмен если не посещений, то записок и посылок. Из столиц получались все новости дня. Пушкин присылал Кривцову свои вновь появляющиеся сочинения. Стихи Баратынского, разумеется, прежде всего были известны в Маре. Из Москвы Павлов и Зубков извещали моего отца обо всем, что появлялось в литературе русской и иностранной, пересылали ему выходящие книги. Последний роман Бальзака, недавно вышедшие лекции Гизо, сочинения Байрона пересылались из Умета в Любичи и из Любичей в Мару. И все это, при свидании, становилось предметом оживленных бесед» (3).
Сохранились некоторые фрагменты писем Сергея Боратынского к друзьям на русском и французском языках. К примеру, он поздравлял Николая Васильевича с Новым годом такими словами: «Поздравляю тебя, Чичерин, с околевающим годом и с его наследником. По-моему, старый год лучше новых двух, а сверх того пора бы эту династию вовсе уничтожить. Революция во времени должна иметь необыкновенную прелесть! Как ты думаешь? Впрочем, я не с тем сел писать. Скажи мне, жив ли ты? Здоров ли? Опять я по вас, друзья, соскучился! Вот все, что я хотел сказать» (4).
Порой послания Боратынского соединяли в себе серьезное философствование и шутливый тон, как, например, в записке к Чичерину с просьбой достать табак: «Позаботься, Чичерин, о спасении души моей. Если бы дело шло не о таком важном предмете, я бы тебя не беспокоил, но табак! Ты сам знаешь... нет еще слов для выражения этой необходимости. "Табака! Табака!" Ты поймешь это восклицание, если читал Мельмота; там кричат: "Хлеба! Хлеба! еtc." …Я не верю, что способность человечества к совершенствованию не имеет предписанных границ... Что Вы об этом думаете? А это сумасшедшее благо? Стали ли Вы лучше всех после того, как опередили тех, кто уже был просвещенным или считался таковым? Вы приобретете еще больше знаний, идей, а станете ли Вы от этого лучше? ...Само развитие Ваших идей не приведет ли Вас к скептицизму? Что же это будет за философия, сомневающаяся в своей основе? Этого вполне достаточно, чтобы наскучить Вам до смерти...»
Прося в долг вина для встречи брата Евгения, Сергей с присущим ему остроумием писал к Чичерину: «Солнце уже вступает в знак Мадеры и скоро вступит в знак Рома (новый календарь моего сочинения), а мы все еще должны упиваться жидкою надеждою на будущие вина. Сжалься над нами, бедными!»
Э.А. Дмитриев-Мамонов. У грота в парке Мара, усадьбы Боратынских. Около 1861 года
Друзья-помещики часто наезжали друг к другу в окружении своих домочадцев и знакомых. Порой подобные «нашествия» ограничивались одним днем, иногда – длились по нескольку дней и даже недель. Об одном из таких посещений Мары говорится в письме Е.Ф. Кривцовой к Е.Б. Чичериной (в то время в вяжлинской усадьбе гостил Евгений Боратынский): «Самым забавным было то... что абсолютно все разъезжали, а конечной целью всеобщего нашествия была Мара. Как и следовало ожидать, я присоединилась к веселой компании, и, предупредив их заранее об этом налете, мы перенеслись туда в воскресение. Мы очень весело провели весь день. Дамы из Мары были очень любезны, каждая в своем жанре: одна очень положительная, вторая – романтичная, а третья – возвышенная и сверх того еще тетушка – хозяйка. И действительно, я никогда не видела мадам Sergе [Софью Михайловну] такой веселой и разговорчивой. Мадам Устинова была превосходна. В гостиной, которая всегда носила отпечаток тайны, витал дух праздника. После обеда монсеньер и мадам Устиновы вместе с Сергеем отправились с визитом к мадам Панчулидзевой; Евгений ушел к себе в комнату, а три двоюродные сестры, Леон [Лев Аврамович?] и я принялись болтать.... Полчаса спустя мы тоже отправились в Любичи. Как Вам нравится эта увеселительная прогулка?.. Таков порядок!»
Нередко в Маре бывал Яков Иванович Сабуров – родственник Хвощинских и Чичериных, который жил в Тамбове, выбирался уездным предводителем дворянства и был попечителем гимназии. Человек образованный и неглупый, он располагал множеством разных сведений, был забавен и остер на язык. Как свидетельствовали современники, у Боратынских в Маре имелся портрет Сабурова, который Сергей Аврамович однажды «за какую-то вину повесил вверх ногами», и в таком перевернутом виде он продолжал оставаться долгое время, приводя в замешательство друзей и знакомых.
В 1832 году у Чичерина в Умете жил Николай Филиппович Павлов, который, находясь вдали от светской суеты, написал здесь две повести – «Именины» и «Аукцион». Человек увлекающийся и азартный, он играл в шахматы с Я.И. Сабуровым, гостившим в ту пору в Умете, и проиграл ему более 1000 рублей ассигнациями. Павлов внес заметное одушевление в жизнь местного общества, каждый член которого стремился залучить московскую знаменитость к себе в гости. «Гордец Павлов просит назначить ему день для визита, – писал Боратынский к Чичерину. – Он слишком полагается на мирное и робкое простодушие нашей провинции, чтобы поверить, что на него могут рассердиться за это возвышенное самоуничижение... Он для нас – желанный гость в любое время, я хотел бы, чтобы он пришел сейчас же! Но вот мой ответ. Полагаясь на мою волю, пусть он появится раньше, чем эта записка придет к Вам, либо пусть больше не занимается глупостями... Приезжай, ради бога, завтра обедать или ужинать, как знаешь! Привези Павлова и его тетради». В Маре Павлов читал свои новые произведения и сохранил о тех днях самые добрые воспоминания. «О степи, степи! – писал он к Чичерину, вернувшись в Москву. – Спасибо тебе, друг, ты мне открыл у себя в доме новый мир, ты разрезал мою жизнь надвое: мне кажется, другая половина должна быть лучше… Обними Баратынского, да покрепче. Славный он человек!» В другом месте письма Павлов добавлял: «Погрейся за меня у кривцовского камина, а с Баратынским выпей рюмку рома».
Так протекала жизнь кирсановских друзей в сельской глуши, удаленной «от суеты больших городов и от мелочности малых». В их обществе, при всем разнообразии сильных характеров, умели понимать и ценить друг друга.
Однако у нас не должно сложиться превратного впечатления, что будто бы жизнь вяжлинских помещиков представляла собой сплошной праздник. Будни, как и у всех поместных дворян, наполнялись вполне прозаичными трудами и заботами «о хлебе насущном». Роль помещика была сродни работе администратора, который при помощи управляющего должен был организовать и контролировать хозяйственные механизмы своего имения: строительство, посев и уборку урожая, садовые работы, усадебный быт, жизнь крестьян. Удивительно, что у Сергея Боратынского после всех подобных дел и решения множества проблем оставалось время для врачебной практики, самообразования и творчества.
Примечания
1 Сабуров Я.И. Изд. 1888.
2 Дельвиг А.И. Изд. 1912.
3 Чичерин Б.Н. Изд. 1987.
4 Здесь и далее по тексту: Чичерин Б.Н. Изд. 1999.
По материалам книги «Край отеческий…» История усадьбы Боратынских» (СПб., 2006)
