Главы IV, краткое содержание: Олизар кратко рассказывает об истории создания тайных обществ: в России (декабристских Северного и Южного) и в Патриотического общества в Польше и о начале контактов между ними, а также о своей роли в этих контактах и о том, как Гродецкий принял его в члены Патриотического общества. Далее, узнав о свадьбе Марии Раевской и Сергея Волконского, мемуариаст уезжает в Одессу, а оттуда в Крым в сопровождении семьи Воронцовых. Описывает свою поездку в Крым, знакомства в Крыму и покупку участка у подножия горы Аю-Даг, свою уединенную жизнь там и свои романтические страдания в этот период. Приводит отрывки своих стихов, посвященных Марии Волконской.
Черновик перевода
Глава IV.
Глава IV. Ч. 1
В последние годы царствования императора Александра сложились два тайных политико-патриотических союза, один в России, второй в Польше. Вначале оба этих союза даже не знали ничего друг о друге, добиваясь других целей и в целом другими средствами. Лишь около 1822 г., когда конституционность конгрессового королевства польского, немилосердно общипанная и заплеванная Великим князем Константином, главным вождем, и как бы на смех послом сейма от Праги? также императорским комиссаром Новосильцевым, а когда в России мистицизм и равнодушие императора сдали все внутреннее управление на произвол временщика Аракчеева с достойным его палачом Клейнмихелем, начальником северных новгородских военных поселений, оба патриотических союза начали уже общаться, при посредстве нескольких гражданских и военных членов. Все еще при огромном недоверии с обеих сторон, пришла им все же мысль взаимно узнать о том, что если бы объединить цели, то не могли ли бы совместно использовать силы и взаимопомощь для вернейшего и решительного действия.
Русские заговорщики делились на два комитета: один северный, в столице под предводительством Рылеева, Краснокутского и князя Трубецкого; второй западный в Тульчине под предводительством Пестеля, князя Сергея Волконского и Муравьевых-Апостолов.
В польском союзе был только один центральный комитет в Варшаве.
Киевский съезд зимой, под видом контрактов, созывал в этот город жителей как из Королевства, так и с наиболее отдаленных провинций империи. Следовательно, легче было там членам польского союза общаться с западным русским комитетом, некоторые члены которого находились поблизости, а другие даже заезжали на контракты в Киев.
Князь Антоний Яблоновский и полковник Кжыжановский были первыми делегированы для встречи с Пестелем, Муравьевым, также Рюминым-Бестужевым, большим другом последнего. После взаимного предъявления своих полномочий для переговоров, после отбрасывания польскими делегатами московского предложения убийства Великого князя Константина в минуту, пока те занимаются убийством всей царской семьи, после составления предварительного будущего разграничения и отношений двух государств (для чего, однако, западный комитет оставил за собой последнее согласование с северным комитетом), постановили: что польские делегаты обязались в виде дополнения московской революции задержать великого князя в Варшаве, отнимая у него всякие средства отыграть роль претендента.
Это происходило на контрактах 1823 г. К моему счастью, я совершенно об этом не знал, так как мои страстные в ту пору чувства к русской останавливали делегатов общества от доверия мне тайны, ибо мой дом как правителя часто навещали.
Возможно, недостаточная симпатия Яблоновского ко мне была причиной этой предусмотрительности, но однако, когда понадобилось в случае начала активных действий иметь в округе начальника шляхты, который бы имел у земляков кредит доверия, было решено поручить все достойнейшему обывателю и моему коллеге в управлении п.Атаназию Гродецкому, депутату главного киевского суда с условием, чтобы он тогда мне все открыл и вручил верховное руководство, если бы уверился в том, что любовь, которой я пылал, не заглушила патриотических чувств, и что в нужное время это доверие ничем не будет угрожать безопасности союза.
Знакомые мне русские заговорщики также не имели желания доверять мне по такой же причине: так как дом Раевских, хотя и патриотический, никогда бы однако не мог разделить их стремлений; другие же, потому что меня не знали, либо, как Пестель и Волконский, находились на пути моей страсти. Среди всех них самый близкий мне по чувствам и по мыслям Сергей Муравьев-Апостол так меня сердечно любил, что более заботился о состоянии моего изболевшегося сердца, нежели занимался моей будущей политической карьерой. Он почти предвидел для меня состояние отчаяния, чтобы лишь в этом случае деятельными услугами для страны залечить болезни души! Итак, по распоряжению Провидения, милосердие которого мы почти никогда не умеем вовремя понять, уже освобожденный от пагубных отношений, я спасся из-за пренебрежения моим отравленным ядом любви сердца!
Один лишь Гродецкий, увидев меня в отчаянном состоянии, собирающегося на несколько лет в путешествие на Восток через Крым, Кавказ, Персию вплоть до Индии, пришел ко мне накануне моего выезда из Киева и голосом дружбы с грустью обратился ко мне: «Поезжай, я сам был бы рад поскорее увидеть тебя в отъезде, но не так далеко, как намереваешься, и не так надолго!» «Почему? спрашиваю, если удаление и время могут меня вылечить, то в сегодняшнем состоянии моей души это потребует огромной дозы двух этих средств!»
Он на это: «Удалением укрепись для работы, которая тебя здесь, в стране, одна лишь вылечить может». Тут он открывает мне намерение нашего общества, связь его с московскими заговорщиками, поручения, которые ему в таком случае потребуются от моей особы. Как же благородна и человечна была эта открытость Гродецкого! Никто меня в жизни эффективнее не подкрепил и не ободрил! Я пожал его руку, но предвидеть не мог, что это последнее прощание с человеком, которого тюрьма, страдание и смерть вписали в число жертв, которых нужно назвать среди потерь страны! Что за несгибаемый характер при простоте и дружественности в отношениях! что за стойкость в работе, совестливость в исполнении долга, при его слабом здоровье, и при этом никогда никаких проявлений естественного нетерпения. А когда пару лет спустя влажные стены подземных казематов петербургской твердыни сблизили нас в одном заключении, увидеть этого друга, обнять его еще раз перед вечной разлукой на земле суровая судьба мне уже не позволила! Пусть прозвучат хотя бы несколько слов свидетеля в знак почитания и уважения, не только от меня и стольких живых еще товарищей наших мук, но от каждого соотечественника, в память этой прекрасной души, в память в Боге почившего Атаназия Гродецкого, и пока искра любви к стране тлеет в польских сердцах, эта память будет принадлежать ему от самых отдаленных поколений нашей Украины!!
Уведомленный моим другом Сергеем Муравьевым о том, что вскоре состоится свадьба Марии Раевской с князем Волконским, не дождавшись ни возмещения ущерба, нанесенного мне в Петербурге, ни подтверждения поданного мною прошения об отставке со службы, я выехал в 1823 году в Крым.
Я ехал в Одессу, потому что еще со времен своих визитов в Белую Церковь к гр.Браницкой, хорошо знал ее зятя, тамошнего генерала-губернатора, тогда графа, а ныне князя Михаила Воронцова, и остановился в этом городе, чтобы вместе с графом и его женой плыть в Крым на адмиральской яхте (капитан Румянцев).
Это было первое длинное плавание, в котором я участвовал; мы были, вероятно, семь дней на море с огромными встречными волнами и бурным ветром. На восьмой день, когда мы были уже лишь в версте от южного берега Крыма, в окрестностях Ласпи застал нас штиль, которым капитан приказал побыстрее воспользоваться, чтобы хотя бы пассажиров двумя корабельными лодками высадить на берег, оставив весь багаж и команду на борту; с первым порывом ветерка корабль должен был как можно поспешней отдалиться от скалистых берегов, где неизбежно ожидаемая после штиля буря наверняка бы его разбила! Итак, за пару часов мы выгрузились и уже на берегу смотрели на смелый маневр Румянцева, борющегося с вздымающимися волнами, которые, однако, уносили его не к берегу, а в открытое море.
Когда обращаюсь назад и вспоминаю то время, странно мне сближать в мысли текущие происшествия, когда сегодня (в г.1855) соединенные англо-франко-турецкие силы, при всех усилиях искусства и мужества своего флота, в течение нескольких месяцев напрасно искушают себя добычей твердыни Севастополя! Сколько крови пролитой! Сколько истинной и ложной славы с обеих сторон! сколько неправды в провозглашенных целях и намерениях! Печаль овладевает при мысли, что человечество в целом не улучшается, а все сильнее впадает в грех, кажется, что должно наступить еще одно новое божественное искупление для сглаживания стольких народных несправедливостей!..
Но если вспомнить, что Бог придет еще раз, но не для повторной жертвы искупления, а лишь на последний суд, тогда утешиться можно тем, что среди стольких жертв, особенно в простых солдатах велико должно быть число душ искренней веры и отваги! и что в тех повсеместных поражениях человечества рождается по милосердию Божьему великое число оправданных на будущем суде!
Глава IV. Ч. 2
Но возвращаюсь к нашей высадке в Ласпи - владению русского генерала корпуса дорог и мостов, француза Потье, одного из шести офицеров парижской политехнической школы, которых Наполеон прислал императору Александру для введения подобного института в России.
Было нас с семьей графа Воронцова, гостями и слугами около тридцати человек; графиню сопровождали в путешествии девица Бларемберг и служанка, мы взяли у них сколько смогли пакетов и дамских сундуков и отправили их вверх по очень крутой горе в двухколесной двуколке со скрипящими несмазанными осями, так называемой орбе в татарском языке, которую тянут двумя волами, а мы все с графом во главе пошли пешком, волоча сами свои дорожные мешки.
Два бедных крестьянских домика были нашим опорным пунктом, нужно было с вероятностью подождать 24 часа, чтобы посланный нами татарин дал знать ближайшей власти о месте, где высадился генерал-губернатор этого края, чтобы прислали сорок лошадей с седлами для нас и под наш груз. Однако в этих домиках жила также французская семья господина Компера, арендатора генерала Потье. Гостеприимство этих господ по отношению к набившемуся в их дом почтенному обществу было несравненным, они немедленно переместились в какое-то гумно, оставив нас обладателями своих домиков. Вечером нам была подана картофельная каша на молоке; графиня, возле которой я сидел, говорит мне тихо по-польски: «Эта госпожа, должно быть, имеет польскую кухарку»; каково же было наше удивление и также удовольствие, когда госпожа Компер на чистейшем польском языке ответила графине: «Госпожа, я сама полька».
Говорят, что нужно много соли съесть, чтобы узнать человека, а нам немного каши позволило узнать соотечественницу.
Назавтра было добыто нужное количество сельских лошадей для нашей пешей кавалерии, и мы кто как мог усевшись в седла, пустились за проводником в дальнейшую дорогу горами, над морем, через Ялту до Урзуфа, во владения графа Воронцова, где был тогда единственный после князя Ришелье на всем южном крымском берегу жилой дом, который граф вместе со всей недвижимостью приобрел у адъютанта своего предшественника, поляка Стемпковского, которому Ришелье даровал эту собственность, покидая Одессу и возвращаясь на должность министра во Франции.
Многих подробностей этого путешествия я не сохранил в памяти, кроме того, что мы были в очень многочисленном и приятном обществе. В то время я ближе познакомился с Александром Потоцким, первенцем Щенсного и гречанки, владельцем Умани, с которым после революции 1830 года с ее героизмом, потерями и эмиграцией я сохранил теснейшие и самые дружеские отношения. Во время пребывания нашего в Урзуфе я принял в своем жилище и уложил на сене, ибо другой кровати не было, секретаря Воронцова (до его заграничных экспедиций) курляндца барона фон Брунова, который через несколько лет потом сделал выдающуюся карьеру; он был одним из самых активных дипломатов на лондонских конференциях; при создании бельгийского королевства, а потом остался постоянным московским послом в Лондоне. Позднее и другие высокие московские фигуры, как гр.Фредерик Пален, сын известного генерал-губернатора при императоре Павле и молодой Сенявин, позднее товарищ министра внутренних дел, были участниками этого путешествия и сохранили у меня навсегда приятное впечатление.
Адмирал Грейг * (* Грейг, англичанин на русской службе – примечание мемуариста) начальник тогдашнего русского черноморского флота, был в большой дружбе с Воронцовым, а совершая ежегодные маневры эскадры в Крымском заливе, был очень рад в этом году продемонстрировать свои умения перед этим достойным мужем. Поэтому мы не раз были приглашены на эти морские забавы, которые для глаз были чрезвычайно красочными, ибо русский флот, так же как и сухопутное войско, обучался в утонченной муштре. Шестнадцать линейных судов, составляющих эскадру, от самого большого до самого малого, плывущих свободно под полными парусами в разных направлениях, по данному сигналу так выстроились в один ряд, что мы с палубы адмиральского судна видели лишь одно судно и одну мачту. Удивительно мне записывать эти воспомитания сегодня в 1855 г. в Дрездене, когда битва Запада с Севером этих самых судов и у этих самых берегов происходит столь жарко.
В целом о своем пребывании в Крыму, случайно приобретенной там собственности у подножия горы Аюдаг, о занятиях плантатора, отшельничестве, горестях и развлечениях я должен поведать, что это был последнее открытое безумие моей романтичной молодости. Быть может, для выносливости моего характера было бы лучше, чтобы я держался своего первоначального плана и отбыл путешествовать на Восток, но поехав однажды верхом к своему знакомому Бороздину, живущего в Кучук Ламбате и приверженного там турецким обычаям, я увидел в декабре несколько кустов буйного шиповника, повторно цветущего в месте, именуемом Артек, и спросил невольно сопровождающего меня татарина, кому бы этот дикий участок земли у берега моря мог принадлежать и можно ли его приобрести? Он мне ответил, что завтра разузнает об этом. И вот на следующий день мой переводчик Али с довольной миной доносит, что присмотренный мною участок не используется, это лишь дикие скалы, пространство площадью около одного морга, чудесно украшенное дикими деревьями и зарослями, и он добыл для меня это наследство у собственника, татарина из деревни Партенис за… два рубля серебром! Удивленный, я вначале возмутился, так как не давал ему вовсе поручения на эту покупку. Но позднее я не смог преодолеть искушения покупки земельной собственности за такую жалкую цену, за которую я не приобрел бы ничего даже на луне, если бы вдруг до нее добрался.
Глава IV. Ч. 3
Так я стал собственником в древней Тавриде и, желая расширить свои владения, чтобы не пришлось потом дорого покупать прилегающие земли, лучшая почва которых позволяла мелким хозяевам высевать несколько корцов пшеницы (korzec – польская мера сыпучих тел - РД), я стал владельцем около 200 десятин земли. Когда позднее я начал строительство для того, чтобы осесть в принадлежащей мне колонии, заложил виноградник, плантацию оливковых деревьев и оградил владение циклопической каменной стеной, мои расходы достигли 80 тысяч рублей.
Все это сотворено было в надежде, что когда-либо бесчувственная Мария, для которой русский поэт Пушкин написал свою красивейшую поэму под названием: Бахчисарайский фонтан, осматривая когда-либо место, которое любила, кинула милосердный взор быть может запоздалого сожаления на нелюдимого отшельника Аюдага.
Я также назвал свое владение старинным греческим именем: Кардиатрикон, от двух слов kardia сердце и jatrikor лекарство, и был рад, что было забыто о татарском имени этого урочища Артек, что означало прозаично перепелка, хотя это имя опиралось на случающееся тут каждый год природное явление; поздней осенью огромные стаи перепелок, тяжелых после кормления на плодородных украинских нивах, перебирались на зиму в Анатолию; чтобы похудеть и легко перелететь через море, они собирались на этом вытянутом мысе и в течение пары недель лечились виноградом, и так велико в это время было число этих пташек, что татары бросали в них специальными предназначенными для этого палками и забивали их на лету.
За пару лет моего пребывания в этой пустыне я никого целыми днями и неделями не видал, кроме моего соседа Бороздина, порой минутного приезда графов Воронцовых и редкого общества, которое я мог найти в губернском городе Симферополе, куда несколько раз приезжал верхом за необходимым продовольствием. Это сильно влияло на утешение сердца; я жил в себе и своих болезненных воспоминаниях, которые развили настроения поэтические, которым я отдавался. Тогда я написал воспоминания, изданная часть которых была плодом моего отшельничества (здесь имеется в виду сборник стихов Олизара «Wspomnenia”, изданный впоследствии в Вильно – РД). Сомневаюсь, был ли я признан поэтом во мнении читателей, но, несомненно, был таковым по образцу своей тогдашней жизни. Вот и Мицкевич так меня приветствовал в своем сонете: Аюдаг:
«Так же и ты, о молодой поэт! Etc.
Когда Мария Р…. уже вышла за Волконского, вторая серия моих исповедей начиналась с воспоминания: Отчаяние!
«Твои, о Данте! слова несмертельные
Адские ворота, которые ты сотворил,
И высек в моем сердце – Уже и моя жизнь
Словно игрушка брошена бесчувственной женщине
Отбросило меня на другую сторону вечных ворот,
Уже не пройти мне через темный заслон!...
Уже не моя жена, ты светишь лучиной
Уже законом мести, уже надеждой злодея.
. . . . . .
Кто умел любить, хоть не был любимым,
Знает лишь право ненависти! … других не узнает
Желаю лишь этого права награды
За лишенье счастья, за лишенье свободы
Быть может она порой думала, что для меня это дорогая цена
Превыше всей любви… Твоя ненависть!
Жалость неба тайная тех спасает скрытно
Мир которых состоит из несчастья или кары;
Лишь когда они дойдут до предназначенной им меры
Обретут счастье изменить свою жизнь!
Так мать живет счастьем своей дочери;
Так отец еще сражается в битве, переживая сражение своего сына;
Нак настоящий влюбленный, отвергнутый влюбленный
Жить еще может… счастьем любимой!..
Эту болезнь сердца невозможно было победить влиянием рассудка, но лишь религиозным чувством долга. Наконец настало время выйти из этого романтического лабиринта, в котором упоенное сердце так долго блуждало без цели. Если бы по крайней мере это могло стать предостережением, но увы! не станет!
Глава V, краткое содержание: Олизар продолжает описывать свою жизнь в Крыму. Описывает разные случаи и происшествия, в том числе приезд Александра I в его крымскую усадьбу. Описывает жизнь и быт крымских татар и другую этнографию Крыма в этот период.; крымское аристократическое общество, увлечение местных дворян мистицизмом – кружок, сложившийся вокруг семьи Воронцовых, «пророчицы» баронессы де Крюденер. Глава заканчивается известиями о смерти Александра I и отъездом Олизара из Крыма обратно на Украину.
Черновик перевода:
Глава V. Ч. 1:
Прежде чем вернуться к политическим происшествиям, которыми начинается этот раздел, расскажу немного шуточных случаев из времен своего пребывания в Тавриде.
Я имел при себе в услужении двух усердных, но очень глупых людей. Один из них был мой личный камердинер, поляк, шляхтич, очень неловкий и надменный, который почитал себя за ученого, ибо был комнатным слугой при сыне Чацкого 1) Юзефе, а одновременно прислуживал его гувернеру, французскому эмигранту аббату Тромбе (Abbe Trombert) и выучился с тех пор нескольким французским и немецким словам; а поскольку к своему родному языку мог прибавить в жалких пропорциях язык наших русских крестьян и московский правительственный 2), то считал себя за какого-то Меццофанти 3); к тому же нужно добавить, что подобно Демосфену он заикался. Очень много вреда сделал мой Лапановский на протяжении своей службы, однако забавлял меня не раз рассказами; говорил, например, в совершенной самоуверенности, что его временами староста Чацкий посылал к ученым в Варшаве с устным изложением предмета, когда писать не хотел, или как он, будучи еще студентом в школах, разве что самолично не убил Суварова! 4) Etc. толковал он также сны с глубоким убеждением, что несомненно обладает ключом к этим тайнам природы, а когда мне некому было прочитать свои польские рифмы в пустыне среди татар, порой меня забавляло его спрашивать, сохраняю ли я народный стиль в своей поэзии. «Вот ты владеешь языками, а однако не смешиваешь их и не используешь заграничные языки слишком часто, поведай же мне, мой Лапановский, слышал ли ты когда-нибудь польское выражение горячие слезы, соответствующее французскому выражению chaudes larmes…»
Он на это поразмыслил и важно отвечает:
«Нет, такого я не слышал, но это прекрасно говорится, и господин может смело в своих стихах использовать это выражение: Слезы как горох».
Говоря о толковании снов, я припоминаю также случай, в котором сыграл роль Лапановский, хотя это случилось на несколько лет позже. В 1827 году я поехал на Кавказские воды в сопровождении старого генерала Раевского и его еще оставшейся семьи.
В Нарзани, у известного источника кислых минеральных вод, вроде пирмонтских 5), но не настолько сильных, я жил вместе с ними, в одном из тех привезенных на лето деревяннных домиков из нескольких комнат, которыми генеральша Мерлини 6) снабжала пациентов с помощью спекуляций. Прибыло также несколько больных из Петербурга, а между ними генерал Скоблев 7), из простого кантониста или солдатского сына вознесенный на наивысший полицейско-военный уровень.
Был он когда-то адъютантом Раевского и не слишком любезно с ним расстался. Разговаривали мы однажды о нем с Раевским, который имел подозрение, что Скоблев, как полицейский по ремеслу, прибыл на Кавказ не для здоровья, а с целью шпионской деятельности. Или Лапановский подслушал когда-то такой разговор, или иным каким-либо образом, но однажды на обеде Скоблев рассказал свой сон, что он трогал огромные глыбы льда, и я отозвался, что имею с собой камердинера, имеющего особенный дар объяснения снов. Скоблев и другие собеседники просят призвать его тотчас же, что и было сделано. Выслушав рассказ Скоблева, Лапановский, принимая вид Пророка Иосифа, без заикания сообщает в полный голос: «Этот сон значит, что господин генерал встречает или встретил какого-либо давнего благодетеля, которого задумал предать!» Все остолбенели, особенно я, который знал это отношение и вещуна рекомендовал. Но еще большим было наше удивление, когда Скоблев, ударив рукой по столу, выкрикнул довольный: «Ах, каналья, отгадал!» что означало, что он угадал! Посмотрели мы украдкой друг на друга, а Лапановский вышел с триумфом.
Другой мой служащий, француз Байи (Bailly), старый солдат, в России оказался военнопленным из армии Наполеона 1812 г, по ремеслу кузнец, но предприимчивый и энергичный, он был надзирателем всех работ в непрерывно растущем имении, и он-то сыграл роль в последовавшем происшествии. Император Александр в год своей смерти решил осмотреть в последний раз настоящий Эдем своей империи, южный берег Крыма. Казался очевидным вывод, что император, утомленный долгим царствованием, устрашенный уже доходившими до него новостями о все сильнейшей буре революционного духа в войске и в стране, искренне задумался об отречении и словно присматривал место, где мог бы проживать приятно и спокойно, он и сам это выразил при осмотре Никитского ботанического сада: «Когда я выйду на пенсию, именно здесь, среди вас, господа, я собираюсь жить, как добрый колонист и сосед»
Следовательно все, что говорили о его насильственной смерти в Таганроге, на самом деле байка, основанная лишь на том, что в абсолютистских правительствах убийство или яд привычно облегчают так называемые дворцовые революции. Александр умер в тифозной горячке, которая носила в этом году очень жестокий характер, а случилось это из-за простуды, когда он вопреки предостережению сопровождающего его местного генерала, татарина князя Кая-Бея 8), выехал после обеда в легком мундире на конную прогулку, и отправился из раскаленного ущелья в Бахчисарай на очень холодную гору для осмотра караимского города Кале.
Примечания
1) Чацкий Тадеуш (1765-1813), польский историк и публицист эпохи Просвещения, общественный и государственный деятель, основатель знаменитого Кременецкого Лицея на Волыни, в котором учился в том числе и Олизар.
2) В данном случае (это характерно для польского словоупотребления в 19 веке) русский (ruski) язык, "язык русских крестьян" - это скорее украинский язык, а "московский" (moskewski) язык - это русский язык.
3) Меццофанти Джузеппе (1774-1849), итальянский кардинал, знаменитый полиглот, владел около 40 языками.
4) Суваров - так в оригинале. Имеется в виду, конечно, Суворов.
5) Пирмонтские минеральные воды - в городке Бар-Пирмонт в современной Германии (тогдашней Саксонии), популярный в те времена курорт
6) "Генеральша Мерлини" - Мерлини Екатерина Ивановна (1793 - ?), жена генерала Станислава Демьяновича Мерлини, служившего на Кавказе.
"Еще при жизни Екатерины Ивановны сложилась легенда, которую она не опровергала, о том, что в отсутствие мужа, однажды, при внезапном нападении черкесов, она взяла на себя командование гарнизоном и отбила штурм". Ходили слухи, что генеральша Мерлини - осведомительница III отделения.
7) "Генерал Скоблев" - правильно Скобелев, Иван Никитич (1778 или 1782 - 1849), русский генерал, а впоследствии писатель, известный под псевдонимом "Русский инвалид". Биография у этого человека крайне любопытная.
8) Генерал Кай-Бей - Балатуков Кирилл Матвеевич, известный также как Кая-Бей (1774-1831), русский генерал татарского происхождения, участник войны 1812 года.
Глава V. Ч. 2:
Не зная еще, что поехал туда на смерть, он (Александр I - РД) оповестил графа Воронцова о своем приезде к нему и о ночлеге в Урзуфе. Случилось ему тогда вечером проезжать вдоль моей садовой стены. Граф дает мне знать об этом и просит, чтобы я приказал осветить стену лампами, и чтобы во главе колонии, составленной из моих работников, немцев и татар, я вышел с хлебом и солью к въездным воротам навстречу Сиятельнейшему Государю… Я объяснил графу причины моего особого уединения, думая о том, что разгневанный на меня до сих пор властелин не получит приятных впечатлений, завидев столько неблагодарную персону.
Итак, своему управляющему, французскому сержанту de la grande armee (великой армии), я дал поручение, чтобы как только он заметит на вершинах гор конного императора со своей свитой, то немедленно приказал зажечь лампы на стене и на двух деревянных, но оштукатуренных обелисках при въездных воротах. «Хорошо хотя бы, - ответил Байи, - что узнали о его приказе заранее». Соответственно я инкогнито выехал faire de badeau, то есть по-нашему праздно шататься в Симферополе.
Что же происходит? Император изменяет маршрут и город для ночлега, приезжает на обед к Воронцову около 4-х часов пополудни в светлейший день!.. Байи, дословно выполнив приказы, зажег все лампы словно наперегонки с солнцем в 3-ем часу пополудни. Такая неожиданная огненно-дымовая иллюминация белым днем удивила и чрезвычайно рассмешила властелина. Он остановился возле моих ворот, спрашивал, чье это владение, а когда услышал мое имя, спросил еще, дома ли я, и поехал дальше. В Урзуфе первые его слова, обращенные к Воронцову, который ему представил причины моего отъезда, были: «Никто меня не приветствовал так в вашей стране, как Олизар! Итак, скажите ему, что все забыто между нами и что в следующем году я приеду навестить его в деревне среди его работников» *
Не ведал коронованный смертный, когда раздавал такие милостивые обещания, что впереди у него была лишь пара недель жизни, и что случайная иллюминация Байи была, к сожалению, лишь грустной репетицией похоронной роскоши!
Не могу не упомянуть в этой связи некоторых характерных черт, которыми отличался Крым уже при управлении Воронцова.
После захвата этого края у турков и изгнания с полуострова последнего татарского хана Гирея 1) (по требованию Потемкина), остались тут лишь беднейшие жители, так как основная часть зажиточного населения эмигрировала, оставив добычу завоевателям; поэтому немало собственности перешло по праву бесхозного наследства в руки друзей и приятелей победителей. – Так, адмирал Мордвинов 2), известный позднее в Государственном совете либеральный оратор, присвоил у татар огромные поместья в долине Байдар, и в течение своей долгой жизни судился с ними с большей или меньшей выгодой в зависимости от того, каким было его положение и отношения при дворе.
Еще одним ухудшением для бедных оставшихся татар стало учреждение батальона морской прибрежной стражи, основанного еще самими греками, и укомплектованного из греков - выходцев из Турции, которых взбунтовал еще Орлов Чесменский 3). Эти главные враги мусульман, ненавистные жителям, очень сильно злоупотребляли против местных. Военная колонизация под руководством Арнаутского греческого батальона 4) была совершена на средства прежних владельцев, частью бежавших, частью попавших в зависимость. С их изгнанием южный берег полуострова, манящий своим климатом и видами, начал заселяться новыми жильцами; а во время правления князя де Ришелье 5) этому краю начала оказываться немалая протекция. Но при гр.Воронцове, который сам вкладывал миллионы в развитие и украшение этой очаровательной окраины, уже развивалось пристрастие могущественной русской аристократии к выращиванию виноградников и строительству дач (вилл), украсивших несколько прекраснейших местностей между Ялтой и Алуштой.
Однако первейшими поселянами стали местные чиновники, губернаторы, вице-губернаторы и прочие, так Бороздин 6), Перовский 7), Броневский 8) и сам Ришелье владели в Крыму имениями, когда еще мало кто знал в России, что у них есть губерния, которая своим климатом прекраснейшего уголка земли могла сравниться со Средней Италией 9).
* Примечание мемуариста:
Письмо Воронцова, которые начинается с таких слов: «Его Величество, потрясенный блестящим приемом, который вы ему приготовили, мне приказал etc.» было у меня отобрано одновременно с другими бумагами во время моего заключения в Петербурге и уже не возвращено.
----------
Примечания
1) Последний крымский хан - Шахин Герай (или Гирей) (1745-1787), ставленник российских властей. После присоединения Крыма к России подписал отречение от престола и по требованию Екатерины II и Потемкина был вынужден покинуть Крым, жил в разных областях России, затем выехал в Османскую империю, где был в итоге казнен за измену.
2) Мордвинов Николай Семенович (1754-1845), адмирал и русский государственный деятель. Тот самый, который впоследствии был единственным членом Верховного уголовного суда, голосовавшим против смертной казни пяти декабристам. Владел обширными имениями в Байдарской долине в Крыму.
3) Орлов-Чесменский Алексей Григорьевич (1737-1808), русский военный и государственный деятель, брат Григория Орлова - фаворита Екатерины II. Командовал военно-морскими операциями во время Русско-турецкой войны в 1768-1769 годах.
4) Арнаутский греческий батальон - см.Греческий батальон Балаклавы. Часть так называемого "албанского войска", организованного Российской империей для войн против Турции, участвовала в русско-турецких войнах 1768-1774, 1787-1792, 1806-1812 годах и позднее в Крымской войне. Состоял из греческих эмигрантов, поселенных в районе Балаклавы.
5) Ришелье Арман-Эммануэль дю Плесси (1766-1822), французский эмигрант, впоследствии на русской службе, генерал-губернатор Новоросии и Бессарабии, один из основателей Одессы.
6) Бороздин Андрей Михайлович (1765-1838), сенатор, таврический гражданский губернатор. О Бороздине и его дочерях, вышедших замуж за декабристов И.В.Поджио и В.Н.Лихарева, см.примечания к предыдущим главам.
7) Перовский Николай Иванович (1785-1858), губернатор Таврической губернии, градоначальник Феодосии. Старший сын графа Алексея Кирилловича Разумовского. Дед народоволки Софьи Перовской.
8) Броневский Семен Михайлович (1763-1830), директор Азиатского департамента МИД России, губернатор Феодосии, краевед и историк Крыма и Кавказа.
9) Средняя Италия - регион Италии, называемый также Апеннинской Италией, "начинаясь у границ с Паданской равниной и Альпами, область доходит на юге до долины реки Крати"
Отредактировано AWL (17-03-2019 01:13:35)
