- 260 -

    Если Император не дал официального хода тем положительным сведениям, которые были ему доставлены и повелел только наблюдать за сим, то на это был собственный его взгляд, его правила кротости, соединенной с благоразумием, повторение мер, предпринимавшихся им в подобных обстоятельствах и прежде, чему примером может служить его взгляд на подобные события в 1812 году в Вильно перед самым вступлением Наполеона в пределы России и мудрые безгласные меры в этом случае им предпринятые, спасли Россию от бедствий, долженствовавших усилить действия врага.

    Конечно, Монарх этот был руководим теми же непроницаемыми для обыкновенных умов побуждениями и относительно сведений, полученных им в 1823 году о состоявшемся заговоре и можно ли не положительно сказать, что если бы драгоценные дни его продлились, то бессмысленный заговор этот разрушился бы сам собою, не имея предлога возмутить этот класс, который в подобных случаях составляет физическую силу и без которой одни заговорщики бороться с правительством никогда не бывают в состоянии.

    Но кто может отвергнуть, чтоб Александр не сообщил, если и не вполне, то хоть часть предприятий, вгнездившихся в головы, наполненные западными утопиями, еще в то время тесно связанными с вольтерианизмом, энциклопедистами и взрывами первой Французской революции? Кто может, повторяю, отвергать, чтобы Император не поделился об этом предмете, хотя несколькими словами с тем, в котором он видел своего приемника?

    Внезапная кончина Императора представила возможность заговорщикам воспользоваться первым удобным случаем, чтобы начать приводить в исполнение свои предначертания, и Николай Павлович, мудро оценив обстоятельства времени, лишил их предлога и средства произвести беспорядок в государстве, настояв на присяге старшему брату, на точном основании закона.

    Из приведенных выше цитат, из повествования самого автора видно, что одни из этих данных соответствует его цели; другие, ясно дают не только что понимать, но и положительно утверждать противное.

    Почему бы автору, не усвоить себе истинный смысл и вывод из многих данных, имевшихся у него, и в полном свете показать прозорливость Монарха, его твердую волю, его заботливость спасти Россию от пролития крови; искать же выказать в главе семидесятимиллионного государства одну братскую любовь, я полагаю, недостаточно; в Турции это был бы феномен, может быть, тоже и в некоторых других государствах; но в Доме Романовых это врожденное свойство и в особенности оно слишком ярко обозначилось между четырьмя сыновьями Императора Павла и их Августейшими сестрами, чтобы брать эти чувства за конька в этом важном государственном деле. Не скажут ли те, которые не рассуждают много, что Николай Павлович, чтобы высказать личное свое почтение старшему брату, подверг государство опасности; но это совершенно противоположно, ибо он спас оное от больших беспорядков.

    Что же касается собственно до моего утверждения, то я вполне верю, что Великий Князь Николай Павлович присягнул Цесаревичу именно с целью избавить Россию от бедствий, могущих произойти по стечению современных обстоятельств, если бы он потребовал присяги прямо себе, и очень естественно, что он не мог пояснить действия своего настоящей причиной, т. е. опасением, основанным на положительных данных, а отнес все братскому уважению к старшему. Так

- 262 -

    Порыв молодого человека был самый благородный, пропитанный честью и верноподданичеством; однако же он сделал неприятное впечатление на многих и по многим отношениям, ибо несмотря на растянутость его с 97 по 104 стр. включительно (8 страниц — это черезчур), не назвав никого из злоумышленников, дал повод к разным комментариям, а это потрясает доверие ко всему зданию книги, и не ясно отдает чистый порыв молодого человека.

    Но замечательно окончание (конец 103 стр.): «Он (Николай Павлович) обнял Ростовцева и удалился. Следующий день, 13 декабря, последний (т. е. Ростовцев) все утро провел на службе; потом списал письмо свое и разговор с Государем, и после обеда отдал их в присутствии Рылеева30, своему товарищу (князю Оболенскому31, имя его также скрыто), на котором сосредоточивались все его опасения».

    Что же это значит? Что хотел автор сказать этим? Ростовцев, объяснив Государю готовящееся против него восстание, на следующее утро, с вечера извещает заговорщиков о всех подробностях разговора с Государем, как бы давая им знать, как им действовать! Это непонятно и требовалось разъяснение. Словом, следовало бы оградить благородную личность молодого офицера, рисковавшего жизнью для отвращения опасности государству, и в то же время стремившегося образумить заблудшихся, оградить от возможных нареканий (благодаря изложению автора) в прислужничестве разом двум сторонам, ибо по книге, Ростовцев представляется как бы Якубовичем*32

    4) Стр. 121 и 122. Что еще утром 14 декабря: «Граф Милорадович говорил: город совершенно спокоен, что впрочем на всякий случай приняты все нужные меры предосторожности. Последствия обнаружили, как мало эти уверения имели основания, и как слабо распоряжалось местное начальство. Город кипел заговорщиками, и ни один из них не был схвачен, ни даже замечен; они имели свои сходбища и полиция утверждала, что все спокойно».

    Здесь упрек, сделанный графу Милорадовичу, не вполне справедлив. Во-первых, он был прав, что город был спокоен, ибо никаких демонстраций делаемо не было. Во-вторых, так как заговор до приведения оного в движение составлен был преимущественно из лиц, служащих в штабах и полках, которые до самого момента присяги гласного ничего не предпринимали, и полковые командиры (не говорю уж о корпусном, дивизионном и бригадных) ничего не могли проникнуть, а потому не было никакой возможности военному Генерал-губернатору знать о тайных их совещаниях. Рылеев, по занятиям своим, был в необходимости принимать у себя, следовательно, вина вся должна относиться скорей к полковым командирам, чем к графу Милорадовичу.

    Должно еще припомнить и то, что не граф Милорадович, а министр внутренних дел33 заведовал Тайною полициею, а военный Генерал-губернатор отвечал только тогда, когда бы что начинало проявляться на улицах города, как начальник наружной полиции; а как этого не было, так и схватывать было некого.

    Организация нашей тайной полиции не только что тогда, но даже и ныне находится в решительной невозможности противостоять какому-либо заговору и почти узнать об оном до того времени, покуда он не вспыхнет.

- 264 -

    частями войск против наполеоновских маршалов, а в то время мы могли еще выбирать генералов не из одних только ограниченных; Воинов же имел всегда почтенное место. Конечно, он не был образован для паркета, не воспитывался в Лицее, но за всем этим он был несравненно выше тех, которых бы автор захотел выставить за неограниченных; но довольно о нем.

    Подобное выражение об этом генерале делает как бы упрек Императору Александру, назначившему Воинова — человека ограниченного, не умевшего приобрести никакого веса и т. п. командиром Гвардейского Корпуса, а Александр, как известно, умел выбирать людей на места, которые он предназначал им.

    Неприятно видеть, что в сочинении, так сказать, народном, набрасываются пятна на тех, которые, в продолжении полувека, стяжали славу; зачем разочаровывать тех, которые привыкли уважать Милорадовича, Воинова, и некоторых других, клеймить неспособными, ограниченными, словом, дураками; а других, ничего в жизни не сделавших хорошего, выставлять за корифеев. Если уж необходимо нужно было описать их действия, то автор мог не называть их точно так, как он не называет князя Щепина-Ростовского, Кюхельбекера, князя Трубецкого и других злодеев, описав только их действия38.

    Но вот еще неловкость в этом рассказе: автор, как мы видели, говорит, что «Воинов, не успевший приобрести никакого веса в Гвардейском корпусе». Что же это за выражение — «не успевший»? Значит ли это, что, будучи недавно назначен командиром этого корпуса, он не имел еще времени, то есть, не успел приобрести веса, или не умел приобрести оного? Но как автор тут же называет Воинова ограниченным, то не подлежит никакому сомнению, что автор словом «не успевший» выражает «не умевший».

    Главная неловкость и заключается в этих выражениях. Ибо не один Воинов не умел или, пожалуй, и не успел приобрести веса; но ведь тут были и другие генералы и генерал-адъютанты, всю службу находившиеся в гвардии, да и оба Великие Князя были в оной бригадными командирами, но не могли иметь столько веса, чтоб образумить солдат, поддавшихся мятежу, которые оставались глухими ко всему, что оба царственных брата говорили им, а это доказывает степень временного ожесточения, когда даже два митрополита39 в полном облачении и с крестами в руках, не были выслушаны, угрожались и должны были поспешно удалиться. Следовательно, что же тут мог сделать Воинов? Зачем было так неловко пятнать его память?

    7) Выходя из ворот Зимнего Дворца на площадь, Государь встретил под ними (стр. 131) «пришедшего туда полковника Хвощинского40, раненого и обагренного кровью, и велел ему куда-нибудь укрыться, чтобы видом его не распалить еще более страстей».

    Этот период встречен публикою неблагоприятно, никто не хочет верить; да и нельзя, чтобы Император Николай Павлович полковника своей гвардии, пролившего за него кровь свою, выгонял из-под своего крова, тогда, так сказать, ковчега целой России; выражение могло быть заменено другим, более свойственным благодушию Монарха.

    Относительно же слов «чтобы видом его не распалить еще более страстей», наверное, можно приписать их лично автору, выводящему по-своему консеквенции41, ибо на вопрос: «Чьи распалять страсти?», конечно, автор затруднился бы

- 266 -

    по крайней мере, мы и из книги этого не видим; а между тем, в народе эти выражения нехорошо будут растолкованы.

    10) Когда Государь приблизился к Преображенскому батальону и сказал оному краткую речь, автор, конечно, уже от себя, а не из каких-либо записок присовокупляет (стр. 138): «поистине первого батальона в свете, который в минуту, столь примечательную, вполне обнаружил истинную преданность». Пропускаю энтузиазм автора называть батальон этот поистине первым в свете, что кажется и слишком, но пусть будет так. Но вот что: как же можно сказать так резко об обнаружении им так вполне истинной своей преданности? Что же скажут батальоны других полков? Это как бы камень, брошенный в них, а между тем ведь только три батальона, и то не в полном составе, поддались обману.

    11) (Стр. 138): «Тут подошел Граф Милорадович, которого не было видно с утра. «Cela va mal, sire, — сказал он, — ils entouret le monument». (Петра I)*. У Государя не вырвалось ни одного слова в укор ему за все предшедшие уверения в мнимом спокойствии столицы». Государь был столь справедлив, что не находил нужным укорять этого русского баярда, ибо знал лучше автора цену этому генералу; он был прав: столица до этого момента была спокойна; совещания о взволновании оной происходили в полках несколькими только офицерами, над которыми должен бы быть полковой надзор; малая же часть чинов гражданских не подавали никакого повода к арестованию их за то, что они были посещаемы как и прежде.

    Доказательством, что столица была спокойна, и спокойна даже во время взрыва замысла, служит то, что кроме Сенатской площади, занятой военными бунтовщиками, ни в одной части города не было и малейшего беспорядка. До военных же, имевших свое начальство из значительных лиц, в числе которых были и оба Великие князя, Милорадович не мог прямо касаться, а Тайная полиция, повторяю, была в руках министра внутренних дел. Император все это оценил, а потому и не оскорблял укором Милорадовича; напротив, он сказал ему (стр. 138): «Вы, Граф, долго командовали гвардией (в военное время), солдаты вас знают, любят и уважают: уговорите же их, вразумите, что их нарочно вводят в обман; вам они скорее поверят, чем другим». Не ясно ли из этих слов, приведенных автором вслед за вышеозначенным, что Государь не почитал Милорадовича подлежащим ответственности за беспорядки в гвардии, за которые, как мы видели выше, он заметил Воинову, который, в строгом смысле военной дисциплины, был более или менее виноват за беспорядки, оказавшиеся в подведомственной ему части. Здесь же, напротив, Государь сам разрешает Милорадовичу говорить с солдатами, которые когда-то бывали под его начальством, любили и уважали его: последствия известны.

    12) Полагаю также, что при значении книги, говорящей о столь важном событии, не должно бы включать, например, следующих мест (стр. 138). В момент, когда войска начали сближаться с мятежниками, «Государь скомандовал Преображенскому полку словами устава того времени (да как же бы иначе!) к атаке, в колонну стройся; 1-й и 3-й взводы прямо, скорым шагом марш-марш и, повернув колонну, почти с места левым плечом вперед», и т. д. Воля ваша, я нахожу, что такие частности, слишком общие, не могли стать в этой книге.