- 240 -

    всегда о чем-либо дельном», — вспоминал об этом времени Липранди. («Из дневника и воспоминаний И. П. Липранди. Заметки на статью П. И. Бартенева «Пушкин в южной России» // Русский архив. М. 1866. кн. 2—3. Стлб. 1255).

    Липранди был интересующийся всем человек, прекрасный собеседник, знаток и любитель литературы. Находясь в Кишиневе, он изучал местные обычаи, нравы, кухню, языки. У него в доме была обширная библиотека, книгами из которой пользовался Пушкин. Вельтман, известный в свое время писатель и археолог, посещавший Ивана Петровича, писал: «Чаще всего я видел Пушкина у Липранди, человека вполне оригинального по острому уму и жизни». (Эйдельман Н. Я. «Что и где Липранди?» // Пути в незнаемое. Вып. 9. М. 1972. С. 137)

    Особенно близко сошелся Липранди с декабристами М. Ф. Орловым и В. Ф. Раевским, возможно, и сам был членом Союза Благоденствия. Впоследствии, после событий 14 декабря, в январе 1826 г. Липранди был арестован по подозрению в причастности к тайному обществу, но вскоре освобожден с оправдательным аттестатом.

    Липранди — человек сложный и противоречивый. Многие из его окружения ему не доверяли и даже подозревали в связях с тайной полицией. Всей своей последующей жизнью Липранди подтвердил, что такие опасения были не беспочвенны. После 1825 г. он стал активно служить правительству Николая I именно по части полицейского сыска. У современников к Липранди было двойственное отношение. Хорошо знавший его на правах родственника Ф. Ф. Вигель не доверял Липранди и, подозревая его в грязных делишках, писал, что Иван Петрович «одною ногою стоял на ультрамонархическом, а другой на ультрасвободном грунте, всегда готовый к услугам победителей той или другой стороны». (Вигель Ф. Ф. «Записки». М. 2000. С. 398)

    Трудно сказать, был ли Липранди агентом тайной полиции в то время, когда тесно общался с Пушкиным и декабристами в Кишиневе, во всяком случае, документальных подтверждений этому не сохранилось. В Алфавите А. Д. Боровкова все те, кто «помог» раскрыть противоправительственный заговор, называются, но Липранди среди них нет, хотя, вероятно, его опыт общения с Видоком и работа с секретными агентами не прошли даром.

    В 1840-е годы, перейдя на службу в Министерство внутренних дел, Липранди продолжал заниматься сыском, а с 1848 г., по поручению министра внутренних дел Л. А. Перовского, вел наблюдение за кружком М. В. Петрашевского, внедрив осведомителя в это общество. Это самое громкое дело, в котором принимал участие Липранди. Оно темным пятном легло на его биографию и в конечном итоге окончательно погубило его карьеру.

    Кружок Петрашевского, на квартире которого собирались молодые люди для чтения и разговоров, ничего опасного для правительства не представлял. Однако «Липранди сумел проведать о существовании этого кружка, при самом начале его деятельности и раздуть его намерения до таких размеров, о которых, быть может, не мечтали и самые смелые из его участников». (Шумахер А. Д. «Поздние воспоминания о давно минувших временах» // Вестник Европы. М. 1899. № 4. С. 124).

    В 1861 г. Липранди вышел в отставку и на склоне лет занялся литературным трудом. Наследие его огромно и хранится в различных научных архивах. Некоторые работы были опубликованы еще при жизни автора. Это многочисленные работы, содержащие военные и статистические описания губерний, статьи по истории Отечественной войны 1812 года («Материалы для Отечественной войны 1812 года». (СПб. 1867), «Бородинское сражение» (СПб. 1861), «Пятидесятилетие Бородинской битвы, или Кому и

- 242 -

    НЕСКОЛЬКО СЛОВ О КНИГЕ
    «ВОСШЕСТВИЕ НА ПРЕСТОЛ ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ I»

    Завлекательное объявление в «Северной Пчеле», перепечатанное потом всеми газетами о выходе в свет книги: «Восшествие на престол Императора Николая I, составленной по Высочайшему повелению Статс-Секретарем Бароном Корфом1. СПб. 1857 г.» — пробежало с быстротой молнии по всей Империи во всех классах народонаселения; ибо какой русский не желал ближе познакомиться и уяснить себе события, беспримерного в истории, по своим частностям.

    В то самое время, когда зарево московского пожара, освещая путь русским знаменам, предводимым Императором Александром I, ввело их на Монмартрские высоты2; в то самое время, когда этот Агамемнон3 своего времени снимал постыдные оковы с Европы и возвращал прародительские престолы отчужденным от них королям, в продолжение двадцати лет; — в то самое время, говорю я, у нескольких извергов, не имеющих ни значения, ни заслуг, ни имени, родилась мысль — убить царя и создать новое устройство семидесятимиллионному государству!

    В продолжение десятилетней пропаганды эти люди не успели распространить ее до той степени, чтобы могли угрожать общему спокойствию государства.

    Они испытывали все средства: в начале, под видом благотворительного общества4, они успели, было вовлечь в оное людей с известными способностями и именем; но когда границы таких обществ начинали переходить в пределы измены, почти все, вступившие в эти общества, прекратили свои сношения и уклонились от дальнейшего в оных участия.

    Коноводы, видя неудачу привлечь к своему преступному делу лиц, более или менее положительных и имеющих отдельное свое положение в свете, обратились вербовать для веса и численности своей шайки людей с именем, но ничтожных по способностям и характеру, а засим молодежи, начавшей напитываться вольнодумством, и так набрали, или, лучше сказать, более или менее посвятили в свои сокровенные помыслы, а преимущественно дали только услышать вскользь о чем-то тайном — около двухсот человек, разбросанных и изолированных на пространстве от Черного моря до Балтийского. Но и тут весь этот сброд был разделен на несколько отдельных обществ, которых южная ассоциация, как почитавшая сама себя главою, тщетно искала соединить в единомыслии5.

    Все эти общества хотя и стремились к одной цели — преобразованию государственного управления, или правильнее: водворению беспорядка, анархии; однако же шли разными путями и цель достижения была не единообразна. Слияние их было невозможно. Бессмысленное предначертание коноводов доказывается тем уже, что для подобных предприятий необходима физическая сила, одна могущая бороться с правительством, а об этом никто и не думал, никто не дерзал перелить своих замыслов в другие сословия и, даже замешанные в этом наиглупейшем заговоре некоторые полковые командиры, позволяли брать себя среди своих полков, как мокрых кур. Только немногие из заговорщиков искали достигнуть цели путем, хотя медленным, но верным. Так, на одном из больших съездов злоумышленников, только пять человек6 были против мер скорых и жестоких, и не иначе соглашались приступить к обществу, как с тем, чтобы общество ограничивалось

- 244 -

    все злодеяния против Царственного Дома, ибо причины бешенства их усилились еще более; с одной стороны потому, что они увидели на сборном месте и отсутствие многих сообщников и даже самого избранного предводителя10, и малочисленность увлеченных одним лишь обманом, а не на основании недовольства на правительство, а с другой стороны, ожидающая их участь, подвигала на крайнюю решимость.

    Среди-то всех этих беспорядков, от которых многие из возвышенных лиц потеряли свои головы, мы привыкли почитать Государя Николая I единственным героем этого дня, спасшего столицу от дальнейших беспорядков, последствия которых могли долго отзываться у мирных граждан.

    Мы видим утонченность его отношений к Цесаревичу; твердость его характера, поборающего чувства сына, мужа и отца, утешающим, успокаивающим тех, которые ему, как человеку, должны были быть дороже всего; но вместе с тем священная обязанность быть отцом народа превозмогает над Ним, и в одно и то же время мы видим Его перед мятежниками и в кругу их, при встрече с ними со спокойным самоотвержением, великодушно прощающим раскаяние; Он является величественным перед войсками, устоявшими на пути чести и долга; кротким с народом, с достоинством перед иностранными послами, с видимым отвращением прибегнуть к решительной мере, долженствующей пролить кровь Его подданных, и в сию же минуту утешающим нашего баярда11, пораженного на смерть рукою негодяя. Словом, очевидцы, писатели отечественные и все иностранные, единогласно представляют Императора Николая I в этот тяжкий для него день, как бы существом неземным.

    Вот причины, побудившие каждого русского поспешить приобрести эту книгу, которая, как сказано в объявлениях, составлена из самых достоверных материалов. И хотя барон Корф не был еще известен в русской исторической литературе, но служебное значение его и представленные ему материалы, ручались за достоинство книги, коей содержание, повторяю, столь близко русскому сердцу.

    Каково же было разочарование для понимающих дело, когда они увидели, что книга эта вместо того, чтобы возвысить дух каждого прочитавшего ее, влила какую-то грусть, какое-то безотчетное чувство досады, неудовлетворенного ожидания, как бы внутреннего оскорбления, и вынуждает каждого на вопрос: какая была цель издать книгу, в которой нет никакой отчетливости ни в мысли, ни в изложении, ни в слоге?

    Зачем много сказано лишнего, а еще более недосказано нужного; хотя по всему видно, что автор ничем не был стесняем цензурою?

    А притом, зачем русская речь беспрерывно перебивается французскою, перевод которой помещен в конце книги? Приличнее было бы сделать наоборот, или, как принято во всех исторических повествованиях (если это уже неотменно нужно) помещать в выноску; но зачем и это? Книга написана по-русски; она предназначена для русских; описывает эпизод чисто русский, следовательно, ни в каком случае французские фразы иметь места не могут; не понимающих оных — перебивается чтение. В переводах на немецкий, английский и польский языки — пусть будет так, а в русском тексте не хорошо, и очень не хорошо еще тем, зачем русскому человеку, особенно при настоящем направлении умов, показывать, что русские Цари и Семейства их разговаривают между собой не на природном своем русском языке, а на иноземном, что делают и со своими окружающими.

- 246 -

    не старшему его брату — Цесаревичу Константину Павловичу, актом от оной отказавшемуся, а Ему.

    Посмотрим, как автор излагает эти два, можно сказать, главнейшие события.

    Чтобы подкрепить предначертания свои в первом обстоятельстве, автор приводит письмо Императора Александра I, писанное еще при Императрице Екатерине II к Виктору Павловичу Кочубею13. Но письмо это, в строгом смысле, не имеет никакого прямого отношения к тексту книги, и было бы драгоценным документом в другом месте. Но так как автор заблагорассудил дать оному здесь место, то посмотрим, как он гармонирует свой рассказ.

    В письме этом, писанном, как и сам автор говорит (стр. 2), «юношей, почти ребенком 18-летним Великим Князем от 10 мая 1796 года», находим, между прочим, следующие слова:

    «Придворная жизнь не для меня создана. Я всякий раз страдаю, когда должен являться на придворную сцену, и кровь портится во мне при виде низостей, совершаемых другими на каждом шагу для получения внешних отличий, не стоящих в моих глазах медного гроша. Я чувствую себя несчастным в обществе таких людей, которых не желал бы иметь у себя лакеями; а между тем они занимают здесь высшие места». (Здесь именуются.) Далее: «Одним словом, мой любезный друг, я сознаю, что не рожден для того Высшего Сана, который ношу теперь, и еще менее, для предназначенного мне в будущем, от которого я дал себе клятву отказаться тем или другим образом». Далее: «Я обсудил этот предмет со всех сторон. Надобно Вам сказать, что первая мысль о нем родилась у меня еще прежде, чем я с вами познакомился, и что я не замедлил прийти к настоящему моему решению».

    Продолжая описывать беспорядок управления государством своей бабки, говорится:

    «Я постоянно держался правила, что лучше не браться за дело, чем исполнить его дурно. Следуя этому правилу, я и принял то решение, о котором сказал я выше. Мой план состоит в том, чтобы по отречении от этого трудного поприща (я не могу еще положительно назначить срок сего отречения), поселиться с женой на берегах Рейна, где буду жить спокойно частным человеком, полагая мое счастье в обществе друзей и в изучении природы... Вы вольны смеяться надо мною и говорить, что это намерение несбыточное; но подождите исполнения и уже тогда произносите приговор. Знаю, что Вы осудите меня, но не могу поступить иначе...» и т. д.

    Ясно, что письмо это написано было в минуту неудовольствия, еще под влиянием впечатлений от наставника Лагарпа14, потому содержание этого письма от начала до конца не оправдалось событиями. Но, несмотря на это, автор говорит: «В России и остальной Европе давно утвердилась мысль, что Император Александр до последних дней своих имел тайное намерение отречься от Престола и перейти к жизни частной».

    Не знаю, как другие, но я не понимаю, что хочет этим сказать автор — «до последних дней своих»?! Но эти последние дни настали почти после 25-летнего царствования, вступать на которое он, как видели выше, отрекался под клятвою, и решимость Его, казалось, была непреклонна. Пропускаю эпизод вступления Императора Александра I на престол, что не оставят, конечно, заметить заграничные статьи, но сам же автор говорит (стр. 1 и 2), что в «первые годы царственного