II.

МОЯ ИСПОВЕДЬ

(1826-1828 гг.)

Часть II

(См. примечание 6)

Записки русского солдата 6
   

Как приятно рассветало
Утро юных, светлых дней!
Потом облако застлало
Жизни горизонт моей.
Мрак вокруг меня сгустился,
Туча двинулась с грозой.
Вихрь столбом до облак взвился
Гром раздался над главой.

Г. Георгиевск. 31 декабря 1826 года

[...] Многое испытал я в жизни; иные от самой колыбели обречены бедам, но я — и счастье знал. Первые годы жизни, потом время ученья, столь часто горестное и, наконец, начало службы протекли для меня прелестнейшим образом: рекою лилось на меня блаженство со всех сторон; изображение полного удовольствия душевного не сходило с лица и неизменяемой веселости нрава моего удивлялись многие. Но колесо судьбы продолжало свой оборот; я стоял на вершине: надлежало спускаться; туман задергивал смеющиеся картины будущности; я узнал неудачи, неприятности следовали одна за другой и заставили меня заметить, что в душе нашей скрывается сила, способная поддерживать нас в нужде. Чем более рассматривал я жизнь человеческую, тем легче мне было переносить огорчения: ничто не изумляет меня; я окреп в испытаниях, но направление мыслей, так долго обращаемое на предметы серьезные, было причиною, что веселость нрава моего исчезла; нет и тени бывшего; впрочем, она и без того с летами должна была уменьшиться... [47]

Кр. Владикавказ, 9 генваря 1827 года.

[...] Что скажу я о моем странствовании? Равнины оканчивается, места, чрез которые идут с большим конвоем, остались за мною; завтра караван наш вступит в горы под прикрытием небольшого количества пехоты; верстах в 50 вся опасность минется, а на четвертый день приеду в Тифлис, если не встречу никаких препятствий. Покойное путешествие мое кончилось: крестовая гора покрыта глубоким снегом и весьма затруднительно перебираться через нее в повозках; нечего делать: вьючные лошади наняты, и я верхом пускаюсь по крутизнам грозного Кавказа, удивляться величественным красотам его, вспоминая первый переезд мой через оный в 816 году, столь различный от теперешнего: тогда исполненный жизни я летел к мечтам обольстительным и все представлялось мне в обворожительном виде; и теперь не мог я не любоваться, смотря издали на прелестную игру восходящего солнца по снежным вершинам...

Г. Тифлис. 15 генваря

Записки сии составляю я для немногих, очень для немногих и ь искренности их ручаюсь всем, наиболее для меня священным в мире. Очень желал я, чтоб исповедь сия вполне изображала всего меня; однако вижу, что намерение мое неудачно исполнилось и что многое оставлено на догадку читателя; а таковые дополнения могут быть или слишком выгодны, или невыгодны для меня; мне же хотелось бы казаться ни лучше, ни хуже, но точно таковым, каков я в самом деле...

25 февраля. С. Алиабат

[...] И так, я прибыл к месту нового назначения моего и новый род службы, новые занятия начались для меня; но прежде, нежели стану говорить о настоящем положении своем, считаю нужным присовокупить здесь некоторые замечания...

Случилось, что в самую бедственную эпоху жизни моей я очутился в кругу людей вовсе, или почти, мне незнакомых; казалось бы, мне нечего было ожидать от них кроме бесплодного сожаления... но, повторяю, что будучи поставлен обстоятельствами в сношение с людьми совершенно мне посторонними, я с неизъяснимым чувством признательности скажу, что иные спешили воспользоваться случаем и столько одолжили меня, что даже от близких мне людей я не мог бы требовать более; другие оказали такое внимание, [48] такую приветливость, что воспоминание об них может только смертию изгладиться в сердце моем; и все принимают участие в моем положении; словом я но встретил еще ни одного взгляда, который бы произвел неприятное во мне впечатление.

Марта 11-го

В пути моем не имел я средств сделать достаточных наблюдений и неуместно было бы здесь помещать их. Взоры мои, утомленные однообразием степей Херсонских и Екатеринославских, спешили вперед и только изредка находили отдохновение; душа моя, встревоженная горестию родных, летела назад и, видя невозможность соединиться с ними, только в самой себе обретала утешение. Мне казалось, что я весь мир оставил за собою и что не встречу ничего, даже похожего на прежнее; вдруг Ставрополь предстал мне точкою соединения России, заключающей все для меня милое, с страною изгнания моего и встреча сия была тем утешительнее, что я вовсе не ожидал ее. Всегда высоко ценю я оказываемое мне расположение и тягостно было бы покидать сей последний приют отрады, если б я нуждался еще в привычке владеть собою, но трудно теперь поколебать спокойствие мое; однако, я не замечал в себе ожесточения и благодарю бога, чувство это, до сего времени мне неизвестно.

Чем ближе, подходил я к горам, тем окрестности становились приятнее, чем более приближался я к Грузии, тем сильнее укреплялась мысль, что мне не возвратиться на родину: но вместе с тем и упорность терпения моего увеличивалась. За рекою Малкою, составляющею границу горцев, великое изобилие воды и лесу представляет разительную противоположность с местами, чрез которые я проехал. Там большие пространства остаются не заселенными единственно от недостатка воды и селения жмутся но течению протоков, здесь на каждом шагу быстрые ручьи прозрачностию своею приманивают жажду, но суровые питомцы гор бегут от взоров русских: редко утомленные кони их пьют сию чистую влагу, в местах им изменивших; еще реже сетующие аулы их приметны не в дальнем расстоянии от дороги, по которой проходит ненавистный и. страшный для них сосед. Здесь огромные деревья, сраженные бременем лет, обрушившись, тлеют в развалинах своих, и никто не обращает на них внимания; там же дорожат и самым мелким кустарником. Так судьба показывается несправедливою и в других отношениях: иных наделяет с таким избытком, что даже затрудняет их в выборе наслаждений; других же, напротив, лишает и самого необходимого; но рассуждения об этом слишком бы далеко завели меня: видно так быть должно. [49]

За Владикавказом пленялся я иногда величественными, иногда ужасно дикими видами, и мрачность окружающих предметов разливала какое-то приятное ощущение в душе моей. Не берусь выразить разнообразие прелестей горной природы. Здесь сквозь утесы гранита прокрались деревья и висят над бездною, различные положения их представляют нечто похожее на театральные декорации, тут густой лес прячется в облаках; инде мягкий слой красноватой земли рассыпается по покатости; там зелень покрывает весь скат. горы, или, пробиваясь между каменьями, составляет прекрасный оттенок в общей картине. Чудесное слияние света и теней довершает очарование. Вершины же знаменитейших великанов Кавказа задавлены вечными снегами и гибли те, кого несчастие подводило под обрушавшиеся лавины их. Случалось, что обвалы сии останавливали течение быстрого Терека и несколько дней проходило прежде, нежели шумные волны его успевали прорывать себе путь и с прежним ревом начинали нестись с камня на камень, заглушая иногда разговоры едущих. В сии эпохи осетины из окружных деревень на лыжах, ведут путешественника, с величайшим трудом вытаскивая ногу за ногою, не раз переходя через реку по сему снежному мосту, возвышающемуся на несколько сажень от поверхности оной и употребляя часа по четыре для прохода одной версты. Бывало также, что утесы, оторвавшись от скал, отгоняли течение Терека в противную сторону ущелья и таким образом затоплен достопримечательный проезд, называемый Троицкими воротами, которых свод только виден теперь из воды; дорога же переведена на другой берег, между взгромоздившимися над нею обломками.

С крестовой горы оказал я драгой отчизне последнее прости. Далее осетинские селения оканчиваются и обиталища грузин гнездятся на таких высотах, что заставляют изумляться, куда необходимость может занести человека: недостаток земли возносит их выше облаков; жены их, удаленные от воды, изгибаясь под тяжестью огромных кувшинов, с великою ловкостию карабкаются на ужасные стремнины, цепляясь руками за все, что может поддержать их на опасной тропинке, по которой ползут оне; в Азии женщина не властительница и не подруга мужчины, а раба его.

Подъезжая к Тифлису заметна деятельность, показывающая близость большого города: везде приятно видеть картину жизни; здесь она еще приятнее; сверх того, различность одежды, чуждые для европейца обыкновения увеличивают сию занимательность. Пешие, конные, опорожненные вьюки, беспрестанно встречались со мною; терпеливые ослы гнулись под ношами своими, но испуганные топотом лошади моей и, более, палкою погонщика, бросились с дороги; лихой всадник на борзом коне несся мимо и с азиатскою [50] надменностию смотрел на худого, изнуренного Росинанта моего и на меня, невольного рыцаря печального образа, странствующего на огромном вьючном седле, с длинною хворостиною в руках, без которой верховая моя не соглашалась сделать и десяти шагов. «Иди, несчастная; я не ударю тебя; жалею и о том, что стал невинною причиною побоев, полученных бедными ишаками (ослами), но я не понуждал жестокого хозяина их торопиться: я не спешу прежде доехать в столицу Грузии: ничто не влечет меня туда». Однако, я дотащился наконец: народ кипел на базаре и улицах; повсюду видно многолюдство и промышленность; по берегу Куры летали резвые скакуны; солнце догорало в струях ея. Вид прелестный! Буду ли я любоваться тобою, с душою, обновленною возрождением надежд на будущее благополучие?

Более девяти лет не был я в Тифлисе и нашел множество перемен: улица больших зданий, хорошей архитектуры, выстроена там, где прежде стоял только дом главнокомандующего, большой, но не красивый, и по площади были разбросаны несколько землянок. Казармы, гошпиталь и другие строения украшают город, представляющий в самом безобразии своем нечто любопытное для взора, непривычного к бесвкусию азиатов новейших времен. На базаре можно найти предметы утонченной роскоши Запада и великолепия восточного, и там же, в лавках, работают хлебники, харчевники, слесари, кузнецы, портные, сапожники и всякие мастеровые; словом, везде царствует смешение следов образованности с признаками невежества, и смешение это придает какую-то оригинальность, которую, по моему мнению, нельзя назвать совершенно неуместною. Я не мог рассмотреть Тифлис в подробности и, удовольствовавшись одним беглым взглядом на него, пустился далее.

Хотя в продолжение всего путешествия моего я встретил зиму только на возвышенности переезда через Кавказ, но прежде видел я позднюю осень и редко признаки весны; здесь же все начинало уже соответствовать сему времени года: и растворение воздуха, и полевые цветки, если не в полной мере высказывали присутствие, то по крайней мере предвещали скорое наступление оного.

Пора потолковать о здешней сторонке. [51]

15 марта. Алиабат.
   

Под звездным небом терем мой
И первый друг мне — мрак ночной,
И мой второй товарищ ратный —
Неумолимый нож булатный;
Товарищ третий — верный конь.
Со мною в воду и в огонь;
Мои гонцы не подкупные
Летуньи — стрелы коленые.

Старинная песня

... Селение Алиабат, в котором кочую я теперь, довольно велико и расположено на большой площади, окруженной большим лесом. Жилища стоят в шелковичных садах, выездами из деревни разбитых на кварталы; повсюду находятся во множестве ветвистые чинары, персики, грецкие орехи, гранаты, винные ягоды и другие плодовитые деревья: дикий виноград вьется вкруг огромных деревьев, переплетает ветви их, опускается к земле, вновь поднимается и, сплетением сим обрисовывая различные фигуры, цепляется за самые вершины: толщина его основания имеет иногда до пол-аршина в поперечнике. Лес уже одевается: прелестно-розовый цвет персиков, сливаясь с лилейною белизною и яркою зеленью, представляет восхитительный ландшафт; шелковица и другие деревья начинают только пускать отпрыски и обещают продолжительное наслаждение любителям природы, словом места сии во всех отношениях превосходные: нельзя не жалеть, что прелестная страна сия досталась в удел людям, не умеющим пользоваться богатствами, вкруг них рассыпанными.

Верстах в 20 на с.-в. возвышается гряда черных гор, приют свирепых сынов Дагестана; за ними возносится величавый Кавказ, упираясь в небеса снежною главою своею: напрасно ищу я взорами облаков, несущихся от родины; напрасно желал бы дышать тем воздухом, которым дышали милые: гордый Кавказ лишает меня и сего слабого утешения; он закрывает от меня и небо отчизны, останавливает и ветер с родины.

Стада прелестных птиц, пустились уже в обычное странствие свое; высок полет их: глаз едва замечает их в синеве поднебесной, но пугают их великаны, сгромоздившиеся перед ними; криком изъявляют оне нерешимость свою и, покружившись в воздухе, несутся вдоль гор отыскивать удобнейшей переправы чрез оные. Журавли летят в Россию, говорят солдаты, как будто завидуя их участи. Может быть, думаю я, их увидят те, которые всегда желают знать обо мне, и охотно бы послал к ним весточку; но зная, что сии крылатые [52] посланники не исполнят поручений моих, откладываю намерение сие, с желанием заступить место одного из них и со всеми мечтательными надеждами и ожиданиями: лучше по-прежнему довольствоваться существенностию и. сидя у моря, ждать погоды, или с твердостию погибнуть в бурс, если, не суждено мне дождаться вёдра.

Здесь уже нет землянок, как в Грузии; избы строются из бревен, без окон, с двумя дверьми; пол земляной и посредине раскладывается огонь, которой в холодное время никогда не переводится; дым выходит чрез отверстие, сделанное в потолке, а от сырых дров при ветре расходится по всей сакле и в соединении с беспрерывным пламенем не весьма полезен для глаз, несмотря на то, что в кострах пылают финиковые, абрикосовые и другие деревья, на которые с почтением смотрят в России. Крыша высокая соломенная и место над потолком (чердак) служит зимнею квартирою шелковичных червей и для складки припасов. Окрестные деревни устроены и расположены таким же образом. Строения лезгин, говорят, несравненно удобнее и красивее, но мне не удалось побывать у них в гостях.

Жизнь моя течет очень однообразно: к счастию, я давно уже не знаю скуки; думал, однако, что без занятий придется познакомиться с нею; но этого не случилось, хотя я целые дни, вопреки обыкновенной привычке моей, почти ничего не делаю. Вся работа моя состоит в том, чтоб часа полтора или два учиться новой науке, которая не кажется мне слишком тяжелою; мало-помалу получаю я навык и скоро надеюсь приобрести надлежащую ловкость; новое платье мое тоже не давит меня. Я бы мог найти упражнение, если б имел в своем распоряжении столик и окно для свету, но этого-то мне и недостает, а заводиться не к чему; поговаривают уже о походе и, кажется, через неделю мы выступим. Если б скорее к делу; хотелось бы испытать, не обратится ли ко мне новое счастие, с наступлением новой для меня жизни и судя по началу, нельзя в том отчаиваться. До сих пор все идет так удачно, что в моем положении не могу желать ничего лучшего: я совершенно доволен всем. Боже! продли милость твою надо мною и не оставь меня святою благодатию твоею.

1 июня. Лагерь при селении Амамлах

Апреля 1-го выступили мы из Алиабата и, переправясь на другой день через р. Алазань, провели три дня светлого праздника на берегу оной. Конечно, мне случалось и веселее проводить эти дни, но не всегда же коту масленица: мало ли чего не бывало со мною в жизни? Впрочем, не один раз праздник этот был для меня и скучнее [53] нынешнего. Потом пустились к Тифлису: здесь уже и небольшие лесочки редко видны с дороги, но места хороши, хотя не соединяют всех выгод, встречаемых в лезгинских владениях. Теперь они служат большею частию для сенокосов и пастбищ, но при усовершенствовании сельского домоводства, без сомнения, открыться могут многие источники доходов, доселе неизвестные, что может быть, докажут впоследствии немецкая колония, на сем пути поселенная Странная ситуация боковых гор останавливала иногда мое внимание, возвышенное местоположение представляло удобства для избежания жаров, гибельных здоровью в равнинах. Справа синеются вдали Кахетинские горы, а слева, за незначительною грядою, простираются обширные степи Упа-дарь и за нею Кара-из, разделяемые р. Юрою; последняя ограничивается течением Куры и заключает только три селения. От Алиабата до Тифлиса около 130 верст, и мы прибыли туда 12-го числа, а 14-го, после смотра генерала Дибича, пошли к персидской границе.

Надобно заметить, что Грузия пересекается в различных направлениях высокими хребтами гор, которые, затрудняя до чрезвычайности внутреннее сообщение, производят и то различие климатов. непостоянства которых столь справедливо опасаются. Есть места, где почти не знают ненастной осени, где зимние месяцы дышат началом весны, которая в феврале открывается и скоро является со всеми прелестями своими; но наступает лето и жители со стадами, избегая жаров убийственных, удаляются на возвышенности, где климат подходит к климату средней России, а местами равняется и. с северною полосою оной. Сия многообразная постепенность, соединенная на близком расстоянии, производит различие в произведениях природы [...]. Правда, с выгодами жарких стран Грузия соединяет и невыгоды, им свойственные: она заключает многие болезни, от которых избавлены мы, обитатели севера; но мне кажется, что и здесь не трудно было бы предохранить себя от оных, имея те удобства для жизни, которыми пользуются европейцы. Конечно, действие воздуха и свойство вод имеют большое влияние на здоровье человека, особенно рожденного под другим небом, но предоставляя рассуждать о том людям более сведущим, я брошу только беглый взгляд на походную жизнь войск, здесь расположенных. Отряд идет в долине — зной тяготит его; входит в глубокое ущелье и раскаленные солнечными лучами камни пекут его: начинает подниматься на гору: несколько верст, длина оной и круты подъемы; трудно взбираться на нее и без малейшей ноши: тяжело дышет конь, взвозя легкого всадника, а солдат более двух пуд несет на себе и несколько раз случиться иному [54] взойти и опять спуститься, помогая обозу и другим тяжестям; вдруг солнце скрывается; пронзительный ветер дует с вершины; холодный дождь с градом не оставляет на нем сухой нитки и ночь застигает его в сем положении. Не выгоден ночлег в сильной дождь, под открытым небом, но не всегда бывают палатки, которые, по крайней мере, не всякую каплю допускают к нему и хотя несколько защищают от ветра. Всегда ли здоровье может устоять против столь быстрых перемен? Здесь же на одном переходе в горах часто встречаешь и прелестную весну, и палящее лето, и суровую осень. Это не Россия, где на утомительном марше, в дурную погоду, солдат поддерживается мыслию, что теплая изба ожидает его и он, обсушившись, согревшись, находит в крепком сне восстановление потерянных сил; а тут, необходимое усиление караулов лишает многих из; них сего спасительного лекарства; да и те, которые остаются свободными от службы, не много выигрывают: мокрота и ночной холод не допускают их вполне пользоваться сею выгодою. Попечительное правительство принимает все меры для доставления войскам возможных выгод: мясная порция, улучшая пищу, подкрепляет здоровье солдата; определена также винная порция, и крепкое сложение русское побеждает неудобства, а желания сразиться с врагом церкви и престола поддерживает силы его: каждый боится лазарета более пуль и ядер неприятельских; слабый борется с немощию своею, часто преодолевает оную, и больных не так много, как бы надобно было ожидать, соображая все обстоятельства.

Главному отряду назначено сборным местом укрепление Джелал-оглу, при переходе через реку Табеду 7, называемую русскими Каменною речкою, верстах в 6-ти от старой крепости Лори и в .105 от Тифлиса. Наш же полк получил повеление следовать с транспортом в авангарде, состоящий под начальством генерал-адъютанта Бенкендорфа-2, который содержит в блокаде кр. Эривань. Дорога, от Тифлиса в сию Крепость ведущая, отклоняется от течения Куры, оставляет в леве Казахскую и Барчалинскую дистанции, знойные поля Елисаветпольские и, проходя Бамбакскую дистанцию, заметно возвышается, переходит высокие хребты Агзебеюг, Безобдал и, поднявшись в Шурагельской дистанции на менее значительную гору Памбу, входит в Персидские владения.

Сие пространство принадлежит также к летним пребываниям; в апреле только распускаются леса, и чем выше расположены они,, тем позднее одеваются, — странно видеть нижнюю половину Безобдала украшенную зеленью и цветом, тогда как к вершине стоящие деревья покрываются листьями не прежде мая: непостоянство погоды может скоро повредить здоровье, если не соблюдать осторожности, всего нужнее соображать одежду свою с температурою воздуха [55] Здесь, до позднего лета, теплота атмосферы заключается более в лучах солнечных: среди жаркого дня, вдруг чувствуешь большую свежесть, когда солнце прячется за облако и часто делается довольно холодно если сгустившиеся тучи совсем закрывают оное и холод сей становится очень ощутителен тотчас по захождении солнца ночью же надобно тепло одеваться, чтоб не озябнут.

За Памбою лежит Баш-абаранская долина: возвышенности, юную ограничивающие, и убеленная всегдашним снегом вершина горы Алагеза 8 вызывают жителей знойной Эриванской равнины проводить тут лето, а тучные паствы доставляют стадам их обильное продовольствие, которого бы они не имели в таком избытке на местах постоянных жилищ своих. Здесь уже заметны следы древней Армении: признаки деревень, развалины храмов, монастыри доселе, щадимые временем, и между ими монастырь св. Георгия Победоносца, церковь св. Иоанна Предтечи, где хранятся мощи его, построенная в одно время с Эчмиадзином Григорием святителем Великой Армении, куда два раза в год стекаются толпы ар и даже магометан на поклонение (Мне сказывали, что и магометане во множестве собираются туда, но я не мог узнать причины, по которой они празднуют день сего христианского святого 9); все это невольно обращает мыс ли во времена протекшие. Должен ли человек роптать на не постоянство благ земных, если рассудить, каким переменам бывали подвержены судьбы огромных царств и величие народов, могущество которых изумляло вселенную.

В Судагентской долине, между промежутками ближних гор, открывается Арарат; далее, от Джангили, дорога идет по каменьям у подошвы горы Карни-ярех, потом спускается с возвышенности (Отсюда жар становится приметно сильнее, и в летнее время бывает несносен: раскаляющиеся камни еще более усиливают оный и нет ни малейшей тени, чтоб укрыться от него. — Хотя по сию сторону Тифлиса опять начинаются леса, пройдя сел. Шулаверы, но оные вновь исчезают за Безобдалом, только изредка попадаются взору, венчая вершины гор. Карни-ярех покрыт лесом, но оный далеко от дороги) по грунту бесплодному, поросшему колючками и мелким полыней, и входит в обширную равнину, на которой расположен Зчмиадзинской монастырь и близь оного еще три монастыря. Обработанные нивы, сады, окружающие монастыри и деревни, разбросанные вдали и по обеим сторонам р. Аракса являют приятное зрелище, Земля кажется неудобною; дожди летом редки, но трудолюбие побеждает неудобства: ручейки разведены по канавам и, орошая сады и поля, доставляют им плодородие. Надобно сказать, что во многих местах Персии 10 воды недостаточно, а всегдашние засухи делают ее [56] для всех драгоценною, а потому жители дорожат ею и научились пользоваться, устроивая водопроводы с таким искусством, о котором у нас не многие имеют понятие.

Эчмиадзин окружен четверостороннею стеною, сложенною из камней и глины, с башнями по углам и на боках; самая большая высота оной менее трех, самая меньшая — более двух сажень; толщина в основании имеет более двух аршин; в верху же оставлен ход для защищающихся и гребень, его прикрывающий, не толше аршина; в нем находятся бойницы для ружейной обороны; длина коротких боков слишком 90 саж., а длинных около 125-ти. Южный фас имеет входящий угол, близь которого находятся главные ворота, прикрытые траверзом. Другие монастыри укреплены еще слабее; подобным образом ограждены и наши древние обители. Известно, что таковые крепости не могут доставить большой защиты при нынешних способах войны, но достаточны для отражения набегов разбойничьих шаек, от которых здешние монахи не совершенно безопасны. Соседи их куртинцы, кочующие за Араксом, в окрестностях Арарата, переходят часто на сию сторону и во время нередких возмущений своих против Персии, вероятно, не оставили бы, в покое казнохранилище братии, еслиб не были взяты надлежащие простив того меры. Я не имел возможности осмотреть всего и самый Эчмиадзин видел мельком, а потому вместо подробного описания скажу только несколько слов о сем последнем. К сожалению., я не мог также собрать о нем никаких исторических сведений: знаю., что монастырь сей основан Григорием святителем Армении и царем Трдатом в 307-м году по Р. X. 11 и, следовательно, существует 1520 лет, имеет несметные богатства, обращаемые частию на украшение ризницы и зданий, а частию на содержание монахов и плату персидскому правительству. Сардар (главнокомандующий) Эриванскои области, зная, что излишнее богатство может отвлечь мысли отшельников от предмета, которому они посвятили себя, печется о спасении душ их и изыскивает случаи отнимать у них повод к соблазну; но, несмотря на старания его, надобно думать, что у них хранится огромный капитал и множество драгоценностей. Здесь жили патриархи, главы армянской церкви, но последний из них 12 перед началом нынешней войны ушел в Грузию и, поселясь там в одном из уединенных монастырей, ожидает окончания борьбы России с Персиею. Внутренность монастыря разделена строениями на несколько дворов, из которых некоторые определены для служб и разных хозяйственных принадлежностей; на главном же находится церковь о трех главах, с двумя колокольнями; от чего Эчмиадзин и называется по-татарски Учь-Килиса, или три церкви Древность сего храма вселяет почтение, а чудесный способ построения [57] изумляет взоры. Рассматривая памятники архитектуры древних, перестаешь, некоторым образом, удивляться, что всепожирающее время притупляет на них острие косы своей; но вместе с тем возрастает удивление к средствам, которые они употребляли на содержание их, так сказать, вечных зданий. Видишь, что ужасной величины камни возвышены один на другой, плотно прилажены один к другому и часто не находишь ни железа, ни извести; словом ничего такого, чтобы могло подкреплять и связывать их. Как же держатся они? Не берусь объяснять то, чего сам хорошо не знаю. Это искусство! Современники наши превзошли древних в некоторых науках и художествах, но... лучше поберегу для себя мое сравнение и обращусь к Эчмиадзинскому монастырю. Как жаль, что я не могу сообщить вам ясного о нем понятия и тем более жалею, что в нем есть много достопримечательного; но обстоятельства сильнее желаний наших: впрочем, может быть, я еще буду иметь случай удовольствовать любопытство наше. Внутренность церкви имеет некоторое сходство с древними храмами первопрестольной столицы русской: в ней 6 престолов; патриаршее место украшено черепахой и перламутром; живопись старинная; образа большие рисованы на холсте. Здесь хранятся: копие, коим воин иудейский поразил Иисуса Христа, распятого на кресте; кусок дерева от ковчега Ноева и покоятся мощи многих святых. В строениях сего же двора находится трапезная: узкая длинная комната, в коей стол и скамьи сделаны из больших каменных плит, гладко обточенных (этот стол, конечно, не требует частых починок). Покои патриарха, будучи в настоящем своем виде, могли давать понятие о вкусе персиян в убранстве жилищ: одна комната расписана яркими красками и против окон, на небольшом дворике, цветник. Строения монастырские почти везде в два этажа.

Верстах в 40, на другом берегу Аракса, возвышается Арарат, по-армянски Масис, а по-татарски Агри-даг именуемый. Сей стороны он кажется отдельным от других отраслей гор; на общей высоте, идущей к хребту Абал, или Алла-даг (Божия гора), воздвигаются две особые возвышенности, в некотором одна от другой расстоянии, имеющие сходство с сахарной головой; одна из них гораздо больше другой и называется большим, а меньшая — малым Араратом. Большой Арарат ближе к монастырю и от оконечности главной высоты простирается к нему обширная, отлогая покатость, в виде площади; вершина оного убелена всегдашним снегом. Думаю, что высота Арарата не сравнится с высотою главных гор Кавказа.

От монастыря к Эривани дорога лежит по той же равнине, почва земли без обрабатывания производит только мелкой полынь. От Эчмиадзина до крепости 16 1/2 верст и 132 1/2 до Джелал-оглу, откуда [58] прямо в Эривань есть дороги гораздо ближайшие, по оные пролегают чрез высокие горы и каменистые ущелья, а потому могут только служить для проезда верховых и прохода вьюков.

Под Эривань подступили мы 1 мая. Громогласное ура приветствовало нас, когда мы, пройдя церемониальным маршем мимо генер.-адъют. Бенкендорфа, равнялись с войсками его, выстроенными во фронт. Русские, как братья, обрадовались русским в стране неприязненной (авангард уже около месяца находился за границей и мы первые пришли к нему). Ура отгрянуло и в наших рядах, и сим военным кликом мы, гости Грузни, казалось, давали обет старым, обстреленным се защитникам, подражать примеру их испытанной храбрости. Между тем, с двух курганов, командующих укреплениями, и с форштата, занятого также нашими, летели гранаты в крепость, которая с своей стороны посылала к ним ядра и бомбы; но полет их был слишком высок и они разрывались далеко за батареями нашими или лопались в воздухе, тогда как наши выстрелы заставляли осажденных поднимать большой шум. На другой день в 12 часов полку нашему, баталиону Грузинского гренадерского и 5 орудиям приказано было подойти к большому кургану, лежащему на ю.-в. стороне крепости и называемому изменничьим бугром; мы проходили под выстрелами оной, но там все молчало. День был чрезвычайно жаркой; персидское солнце было уже очень чувствительно для нас, новичков; жажда измучила бы, еслиб в сии минуты каждый не забыл о себе: все ожидали, что, наконец, наступило время первой встречи с неприятелем и горели нетерпением испытать с ним силы свои. Парламентер поехал к воротам, и Бенкендорф ожидал его возвращения на кургане, куда он прибыл вместе с нами. К вечеру тучи стали собираться на небе; отдаленный гром, порывы ветра и изредка блеск молнии предвещали грозу. Крупный дождь прорывался из сгущающихся облаков; начинало смеркаться: белое знамя парламентера показалось на дороге; он подскакал к кургану, соскочил с лошади и подал бумагу Бенкендорфу. Орудия вперед, скомандовал сей, узнавши ответ, и артиллерия, под прикрытием гренадер, двинулась к форштату: им должно было проходить на близкой картечный выстрел от стены, по открытому месту, на которое наведено много пушек, и они рысью пробежали сие опасное пространство. Через несколько минут со всех батарей открылась пальба, из крепости отвечали на юную, но без малейшего вреда для наших. Темнота скоро прекратила канонаду и отряд возвратился в лагерь.

Авангард не возьмет Эривани: легкие орудия не могут разрушить стен, а без достаточного количества снарядов нельзя принудить [59] осажденных к сдаче; у Бенкендорфа же нет ни тяжелой артиллерии, ни запасного парка.

4-го числа до рассвета полк наш отправился обратно и 8-го остановился лагерем близь с. Гергер в 7-ми верстах от Джелал-оглу, где собирается уже главный отряд и все транспорты с продовольствием, которые один за другим будут отправляться к Эчмиадзину, куда мы опять выступили 15-го числа и оставя за собою трудный переход через гору Безобдал ожидаем теперь повеления для дальнейшего следования. Судя по всему скоро наступит время, которого ожидаю.

Что скажу о себе? Я терпеливо переношу невыгоды моего положения и надежда еще не оставляет меня. Думаю, что всего сильнее в человеке — надежда; чувства, понятия, способности, склонности часто изменяют ему; надежда едва ли когда оставляет его совершенно. Спокойствие души моей ничем не нарушается, а известие о людях, мне драгоценных, возвратило спокойствие и сердцу. Я желал и вместе боялся получить от них письма; но, слава богу, все кончилось не так дурно, как бы могло быть; а время и вера в провидение довершат остальное. Боже! подкрепи и сохрани их.

20 июня. Г. Эривань

3 нюня мы выступили из Амамлов; на другой день транспорт переправился через гору Памбу, при спуске с которой обогнал нас главный отряд, состоящий под личным предводительством главнокомандующего, генерала Паскевича. Простояв потом несколько дней в Судагенте, пустились далее и 15-го числа подошли к Эривани. Нашему полку приказано сменить храбрых ширванцев и в продолжение ночи все посты, стрелки и секреты разведены по местам.

Крепость расположена между горами, почти со всех сторон господствующими над нею; от равнины же находятся два кургана, тоже ею командующие: из них ближайший к крепости называется Ираклиевым, другой Изменничьим и Змеиным. Кажется, в окрестности нельзя было для построения крепости выбрать место невыгоднее того, на котором стоит Эривань. Фигура ее изображает род квадрата, неправильно начерченного; западный бок висит над утесом Занги и составлен из ломаных линий, образуемых изгибами реки, которая со скалистыми берегами своими представляет естественный непроходимый ров, а за нею стелются сады (Между ими, первое мосто занимает сад сардара, одна половина оного наполнена различными плодовыми деревьями, а другая разбита на правильные широкие аллеи, обсаженные тополями; куртины же заняты виноградом. В саду находится беседка, большая комната украшена картинами и портретами, сделанными в стенах и куполе: картины дурной работы, то бордюр раскрашен прелестно, синею и пунцовею красками с золотом, бассейн и фонтан сделаны из мрамора. Беседка и украшения много повреждены я не видел ее сам и по слухам рассказываю об ней). Из траншеи, там устроенной, цепь 40-го егерского полка мешает жителям сходить к [60] реке, к коей они спускаются под защитою прикрытого пути, исходящего из рва от юго-западной башни; в воде же они нуждаются с тех лор, как испорчены каналы, проведенные в крепость. Северный фас прилегает на ружейный выстрел к форштату; восточный — к садам, занимаемым Крымским пех. полком; но с южной стороны осажденные имеют несколько более свободы и выходят та стену погребать умерших своих и выгоняют скот на паству, не слишком опасаясь стрелков наших; картечными же выстрелами их только изредка пугают. Без сомнения, при настоящей осаде их совершенно сожмут и тогда-то посмотрим, долго ли выдержат они? Сии последние три бока, составлены из дугообразных линий; среднине северного и южного прикрыты люнетами, а восточного выдается несколько вперед, образуя род прямоугольной башни, коей фронт несравненно длиннее фланков. Длина каждого фаса крепости менее 250 саж., ров и гласис окружают оную; о ширине и глубине рва ничего не знаю; по говорят, что некоторые части оного напускаются водою: стена построена из глинистой земли с камнем и потому не легко будет разрушить ее от выстрелов; высота оной более 5 1/2 саж. За сею стеною видна другая, выше первой и обе имеют на каждой стороне по несколько башен, большею частию круглых.

Не могу ручаться за верность моего описания и особенно за точность измерений потому, что я издали осматривал крепость и по глазомеру сужу обо всем, впрочем, надеюсь, что большой разницы не будет. Внутри укреплений видны две мечети, и много других строений: дом сардара, гарем его, а также и частных люден дома составляют западный фас, который не имеет другой стены.

Форштат, или, лучше, город Эривань, лежит по скату гор. примыкая западною стороною к Занге. Улицы, или, правильнее, переулки, узкие, кривые; местами есть тротуары, но огромные камни лежат на средние и незаметно следов устройства; высокие стены останавливают взоры и напрасно любопытные искали бы в окнах прелестных глазок — почти все дома выстроены на дворах, внутренность коих лучше улиц, от того, что каждый, по возможности, заботится о себе, а никто не печется обо всех. Разумеется архитектура персиян далеко отстала от нашей, но лучшие строения и украшения оных имеют в своем роде свое хорошее. Небольшая дверь с улицы ведет через нижний этаж, в котором размещены конюшни и [61] т. п. на четвероугольный дворик, обнесенный строением, тут находится бассейн, или устроен фонтан и разведены цветники. Чем богаче и пышнее хозяин, тем более таковых отделений. Взойдя на несколько ступенек, вы в коридоре и по обеим сторонам комнаты, из которых немногие имеют между собою прямое сообщение и почти каждая свой особенный выход в сени. Парадные покои хорошо выштукарены, попадаются раскрашенные бордюры и лепная работа на карнизах, а резьба на дереве украшает внешнюю сторону окон... В трех стенах комнаты делаются двери, камин, впадины, для помещения разных вещей, а сторона от дворика оставляется для света и воздуха. Иногда одна подъемная рама (разделенная на небольшие четвероугольники, в которых вставляются стекла разных цветов) занимает всю стену; иногда делают род итальянских окон; иногда же вся сторона сия оставляется совсем открытою и холстинные навесы на блоках растягиваются к бассейну и, не заслоняя ветра, защищают от солнца. Рядом с сею приемною видите другую, как будто, недоделанную; стены вымазаны неровно серой глиной с соломою и ни малейшего украшения, даже свет входит в отверстие, сделанное в потолке: все дурно и бедно, тут же дверь в кухню и другие рабочие комнаты — и это, конечно не то приятное разнообразие, которым умеют нравится искусные строители. Женщинам отводятся самые отдаленные покои и на оные кажется не обращают большого внимания при отделке домов; надобно думать, что они сами убирают разными материями и собственным рукодельем жилища свои, которые без того нисколько не похожи на будуары граций. Крыша насыпается землею, и на ровную поверхность ее, изнеженный хозяин выходит в приятную погоду любоваться зрелищем окрестностей, из которых многие сим только образом и знакомы ему: персияне не охотники до прогулок; сидячая, бездейственная жизнь всего дороже для расслабленного азиатца и только необходимость может победить лень его, усиливаемую неизбежным влиянием климата знойного. Пол вообще везде земляной и ковры заменяют паркет: большой ковер растилается посредине, а около стен кладутся узкие, длинные войлоки из верблюжьей шерсти; о достоинстве персидских ковров говорить нечего — оно всем известно. Без сомнения не все дома расположением походят на сие описание, но и различие их не слишком велико. Встречаются также строения не обнесенные стенами, но, по-видимому, оные принадлежат людям недостаточным, которые, не имея средств содержать гарем, менее терзаются ревностию и не столько нуждаются в мерах осторожности, ею изобретаемых. Природа извлекает из собственных чувств человека наказание тому кто, думая увеличить свои наслаждения, преступает ее законы. Огромный каравансарай (гостиный двор) со [62] множеством лавок показывает обширность торговли эриванской, но не шум торгующих раздается теперь в опустевших сводах его. B магометанском монастыре заслуживают внимание пространная мечеть и высокий минарет, на который взобравшись по узкой, крутой Лестнице можно видеть все укрепления и даже внутренность оных. Мечеть составляет один бок монастырского четвероугольника, коего три прочие стороны занимаются жильями; посреди двора большой водоем обсажен прекрасными ветвистыми деревьями. Впоследствии я надеюсь распространить мое описание и подробнее все рассмотреть; теперь же прибавлю только, что есть много домов по здешнему хороших и амфитеатральное их положение довольно красиво.

Между строениями разведены сады, которые, разнообразя общий взгляд на город, очищают несколько воздух, заражаемый, при тесноте зданий, неопрятностию обывателей: смородина, крыжовник, вишни, сливы, яблоки, шелковица, виноград, персики, абрикосы и другие плодовитые деревья наполняют оные; различные цветы служат им украшением и силою запаха побеждают сгущение атмосферы: мы застали уже последние остатки и ничем не наслаждались, ничем не пользовались. Мне случилось найти одну розу-сиротку, но и сия красавица садов, сия прелестная любовница соловья (если верить словам Хафиса и других персидских стихотворцев) не имела ни блеска, ни запаха, которым отличаются розы Востока. Может быть, она увядала, тоскуя о любезном своем, изгнанном беспрестанною стрельбою, быть может причиною ее томления, было забитие водопроводов, идущих в крепость, из которых проведенные ручейки спешили прежде орошать растения, им порученные, и тем спасали их от жажды, во время продолжительных засух. Та, или другая причина преждевременной смерти розы, но вся война погубила ее. Но одне ли розы страдают от войны? И величественный дуб, сраженный, летит в отверстую бездну и сила его не спасает. Не только нежность и красота, но и крепость с могуществом платят неизбежную дань Беллоне жестокой. Во время борьбы народной лишь тот может надеяться выиграть, кто сам не боится потерь.

18 июля. Лагерь при ур. Джангили

Первый батальон нашего полка, занимая г. Эривань, размещался в магометанском монастыре, каравансарае и нескольких домах; второй же — большею частию, в балаганах, не за недостатком квартир, но по военным соображениям. Расположение наше [63] было выгодно во всех отношениях: строения прикрывали взаимное сообщение наше, защищали секреты и стрелков, которые наблюдали движения неприятеля и, заметивши слишком отважных, выстрелами напоминали им об опасности и тем стесняли выход их в поле: некоторые даже кровию заплатили за свою смелость, тогда как пули осажденных свистали чрез ограды над головами нашими, без малейшего вреда. Надобно, однако, отдать справедливость ловкости персиян в ружейной стрельбе: они часто удивляли нас меткостию своею и хотя пробили только одну шапку на солдате и одного ранили из всего отряда, но многие случаи показывали, что тем не кончилось бы, если бы мы не были так хорошо закрыты. Случались нередко перестрелки и с секретами их в тех местах, где оные могли выходить за укрепления, но и перестрелки сии оканчивались без урона. Ночью заметна была большая осторожность со стороны осажденных: несколько раз с. факелами обходил дозор по стенам; сверх того, бросались в ров и на гласис зажженные пламенники и отблеск разливался далеко по форштату.

Команды наши ходили в окрестности косить траву и пшеницу, которую мололи ручными жерновами; за неимением же лесу вынуждены были на дрова выламывать дерево из строений и от того в продолжение двухмесячной блокады почти все ближайшие дома к занимаемым постоем потерпели разорение, а также пострадали и многие деревья в садах; но когда война не влечет за собою разрушений? Видя, что стеснение, в котором содержатся осажденные, причиняет между ими значительную смертность, (они по десяти и более умерших выносили ежедневно на кладбище), нельзя было не думать, что крепость немедленно сдастся, как скоро действия осадных орудий убедят Сардара, что решительно предположено взять Эривань, что прежнею неприступностию своею она единственно обязана благоприятным для нее обстоятельствам, но что ныне настал час ее и ему не удастся более торжествовать отступление русских от твердынь ее. Бог судил иначе.

Видали ли вы, как умирающий борется с смертию? Смотрите на отчаяние семейства его: оно потеряло последнюю надежду. Вдруг искра жизни затлелась в больном и оживились радостию сердца друзей его; но обманчивы их ожидания: это была последняя вспышка догорающей лампады, после которой наступает совершенная темнота; страждущий не существует более — и луч мелькнувшей отрады усилил только горесть сетующих. Человек всегда охотнее верит мечтам, для него лестным, нежели истине неприятной. Так и наше отступление от Эриваии поманило жителей ее мгновенным веселием и тем чувствительнее будет для них невозможность противустоять оружию русских. Но что заставило нас, [64] снять блокаду? Мы не нуждались в продовольствии; неприятель не сделал ни одной вылазки и видимая слабость гарнизона вселила такую отважность в наших, что самый робкий из рекрут был твердо уверен, что сражение есть уже победа для нас и каждый с нетерпением ожидал осадной артиллерии, необходимой для покорения крепости и неприбытие которой останавливало дальнейшие предприятия наши.

Квартиры наши были удобны, и только мухи и злая мошка ужасно беспокоили пас, но еще не было заметно вредного на здоровье влияния жара: так продолжалось четыре дня; между тем главнокомандующий с своим отрядом пошел к г. Нахичевани. Вдруг солнце персидское, воздух, вода, вооружились против нас — и открылись болезни. В день более 10 чел. из роты поступало в лазарет; желчная горячка начинала свирепствовать и 21-го числа получено повеление: ночью оставить форштат и все занимаемые места, а на другой день весь отряд отошел к Эчмиадзину. Отступление произведено беспрепятственно, а только издали заметно было, как осажденные кучами стремились на высоты, чтоб видеть радостное для них событие. Они, кажется, не верили глазам своим и подозревая военную хитрость со стороны нашей, боялись слишком дорого заплатить за минутную свободу свою. 23-го отошли мы верст 5 далее и, перейдя через р. Абарань, расположились лагерем на правом берегу оной. Место сие было выгоднее того, на котором останавливались мы близь стен монастырских. Наконец, 30 июня пустились к горам по той же дороге, по которой шли из Грузии и 1 июля не доходя верст 10 до Судагента стали при ур. Джангили, на левом берегу упомянутой же речки Абарани.

10 августа
   

Что за климат такой?
То солнце спрячется, то светит
                                     очень ярко
То слишком холодно, то не по
                                    силам жарко.

Хотите ли знать о тысяче одной перемене в воздухе, которым подвергался я нынешнее лето? Театром наших наблюдений будет пространство от Джелал-оглу до Эривани, заключающее 149 верст. Вспомните, что из похода к авангарду полк наш возвратился 8 мая в Гергеры и тут погода установилась теплая; даже на Безобдале стояло хорошее время и весенние дожди оживляли растения; когда [65] же пришлось нам вторично подниматься на сию гору с транспортом, то прекрасное утро превратилось в дождливый день. Сильнее и сильнее лился дождь; крупный град простучал головы и, завернувши носы, карабкались мы на возвышенность; но на беду, не от нас зависело ускорение марша: глинистый грунт первых подъемов растворился и в целый день только часть обоза взобралась версты три, остальная же не прошла и того. Резкий ветер пронизывал насквозь мокрых и очень жались от холода несчастные, который был постелей — мох лесной, а свод небесный — кровлей. На третий день только все повозки перебрались через гору, а на четвертый прибыли в с. Амамлы, до которых от Бергер считается менее 30 верст. Тут опять было хорошо, точно так же, как и у вас бывает в исходе мая, только ночи здесь свежее несколько. Поднимаясь на Памбу и, будучи окружены высокими горами, мы в продолжение дня, чувствовали несколько раз перемену в температуре, смотря потому, ярко ли сияло солнце, или пряталось за облака; а об вечерах и говорить нечего: нельзя было забыть, что мы не на равнине. В Баш-абаранской долине опять хорошо, и потом прибыли в Судагент. Это был уже июнь месяц, но жара не начиналась еще; а по вечерам и теплее одежда была не лишнею. Первый несносно жаркий день встретил нас, когда, обойдя гору Карниярех, взошли на каменистую дорогу, о которой я говорил, и открылась вдали Эчмиадзинская равнина. Переход был невелик, но я жестоко изнурился, голова и внутренний жар сильно мучили меня, а к ночи ужасная боль, разлившаяся по всему телу, показала, что желчная горячка и меня посетить намерена. Всю ночь страдал я; но к счастию, тут же сделался перелом и на другой день я чувствовал только небольшую слабость. Знойный день, на дневке под Эчмиадзином, не имел дурного влияния на мое здоровье, а выгодная квартира в Эривани подавала надежду на скорое поправление; но слабость моя опять увеличилась, когда мы вышли в лагерь близь монастыря. Жестокая жажда томила меня и должно было противиться ей, чтоб утолением не привлечь болезни. В это время мне часто представлялось, и я понял мучительное положение крестоносцев, которые среди палящего лета, терзались жаждою и, находя только следы иссякших ручейков, не имели капли воды для освежения запекшихся уст своих. Хотя настоящее положение мое не совершенно пиитическое, но здесь, поневоле иногда ударишься в поэзию: пожалуйста, не браните меня за эти выходки.

Сильные ветры, иногда периодические, иногда изменяющиеся, почти ежедневно нам сопутствуют; они обыкновенно начинаются после полудня и, дуя с различным усилием, бывают более или менее продолжительны; но нигде не были они так несносны, как на [66] спуске к монастырю, и вообще в Эриванской равнине, где по качеству грунта, поднимается ужасная пыль — свету божия не видно; но ветры сии не прохлаждают атмосферы, даже ночи, вопреки свойству жарких стран, были длины, Зной, продолжаясь почти полсуток, разливал трепещущую мглу в воздухе и тускло виделись отдаленные предметы; самый Арарат, при безоблачном небе скрывался как бы в тумане. Какая-то тяжесть давила человека; никто не-наслаждался полным здоровьем и во всем отряде едва ли найдется десять таких, которые бы могли похвалиться, что от прибытий к. Эривани до сего времени не чувствовали никакой болезни. Не легко представить, как тяжел для нас здешний климат и с какими трудностями и невыгодами сопряжены здешние походы и в особенности теперешняя война.

Какое удовольствие ощущал я по прибытии сюда. Все меня окружающее имело надлежащий цвет свой: и блестящая лазурь неба, и ясность окрестностей, и чистота воздуха и прохлада — все обещало мне совершенное выздоровление; так и случилось — я скоро оправился. Весь июль мы не чувствовали больших жаров, но с началом августа оные приметно усилились; впрочем, дожди вовсе время освежают атмосферу; сильные ветры редки; вечера хороши; ночи иногда теплые, но не душные, чаще свежие, а несколько ночей было довольно холодных и даже замечены утренние морозы. Число больных значительно уменьшилось; однако, надобно думать, что вода здешняя тяжела для употребления и вообще место сие кажется прекрасным только в сравнении с Эриванским; но далека отстает от мест истинно здоровых: видно, таких и не много в здешнем крае. Трудно поверить, как всякая малость в этом климате действует на здоровье и какую осторожность соблюдать должно для сохранения оного. Безделица, которая бы нисколько не расстроила в России, причиняет здесь вред: заболеть очень легко, но выздоровление идет чрезвычайно медленно.

На запад от лагеря нашего, возвышается гора Алла-гез («Алла-гез» на турецком языке значит «Божий глаз») у вершины коего, в нескольких лощинах и до сего времени держится снег; от подошвы его простирается довольно пространная равнина до р. Абарани, имеющий высокие, каменисто-обрывистые берега. На левой стороне речки, лежит дорога наша к Эчмиадзииу (до которою отсюда слишком 35 верст) и поднимается гора Карии-ярех, на скате которой растет мелкий лес. С севера гора Сачлы, из которой вытекает небольшая речка сего же имени, тут же впадающая в Абарань; берега оной при впадении также высоки и круты, как: [67] сей последний и соединение сих двух речек делает фронт наш неприступным. В близком расстоянии от лагеря видны развалины старого селения Сачлы, мимо коего идет прямая, вьючная дорога на Эривань (не более 35 верст), неудобная для прохода артиллерии и тяжестей. Вдали на с.-з. виден вход на Судагентскую долину, образуемый сближением гор, в этом месте разделяемых только протоком речки.

Вот коротенький взгляд (самому мне наскучивший) на воздух, воду и землю, которыми я дышал, пользовался и проходил. Я не хотел надоедать вам метеорологическими наблюдениями и топографическими описаниями, а желал сказать, где я был и что было со мною. Кажется, скоро начнутся решительные военные действия. Что тогда будет — не знаю; но я желал бы, чтоб закат солнца догонял восхождение и восхождение мигом следовало за закатом, до тех шор, пока не возвратится ко мне прежнее счастие. Тогда, дорожа каждою минутою, скажу я: стой солнце. Если же мне определено не видать людей для меня драгоценных и которым я тоже дорог, то чем скорее досигну я вечной квартиры, тем лучше

Больше счастливый боится,
Чем несчастный — умереть.

В августе прошлого года дело мое уже приняло дурной оборот и после того, какое множество случаев имел я хорошо узнать себя во многих отношениях; не удалось, однако, настоящим образом испытать, сохраню ли присутствие духа, когда со всех сторон засвистят мимо меня пули, начнут валиться раненые и когда придется лицом к лицу столкнуться с смертию. До сих пор я не имел причины быть недоволен собою, но это, может быть, от того, что не видал еще настоящей опасности. Если б я совершенно был лишен надежды, то нетрудно было бы не дорожить жизнию и, может быть, я бы радовался даже, если б нашел свое; но теперь желал бы очень уцелеть, если не для себя, то для других. Впрочем, для всякого человека не смерть ужасна, но мучения, ей предшествующие, а я тем более боюсь их, что физические силы мои едва ли позволят терпеливо переносить операции медиков и я охотнее соглашусь подвернуться под ядро, так, чтоб не успеть и ахнуть, нежели заводить короткое знакомство с их ножами. Не в гнев Ивану Яковлевичу Руссо, которой утверждает, что душевные болезни труднее переносятся, я скажу, что в отношении к исцелению немощей я надеюсь, с своею душою скорее сладить, нежели с телом. Не от того ли, что это лечение зависит более от меня, нежели от других, и что при юном нужна не помощь, а иногда только содействие посторонних? [68]

Так пала грозная Эривань! Персияне привыкли почитать ее неприступною и молва шла в народе, что годы нужны для ее покорения: пришли русские исполнить решительную волю царя своего и на седьмой день — где гордые персы?

П. Д. Белов, человек твердых правил, с прекрасным сердцем, душою возвышенною, умом основательным, имел, родного по матери, брата, юношу много обещавшего: он назывался Тищенко. Старая мать их, при весьма малом состоянии, видела в первом опору и усладу жизни своей; последний, по молодости, казался ей дороже других детей. Возгорелась война с Персиею и затрепетали нежные сердца женщин и облились кровию сердца матерей. 20-й дивизии сказан поход: Белов, как я говорил, был обер-аудитором сей дивизии; Тищенко служил юнкером в одном из полков оной и оба, оставя Крым, прибыли в Грузию.

На зимовых квартирах находился при дивизионном начальнике Севастопольского пехотного полка майор Белозор: он был одарен беглым умом, хорошими способностями, веселым нравом; но пылкость чувств выводила его из пределов и в радости, и в печали. Скорость сия была причиною неосторожностей, часто накликавших на него много неприятностей. Будучи с Б[еловым] сближены службою, они сокращали свободное время взаимною беседою и пеньем, к которому присоединялся и Т[ищенко]. Голоса их, в тишине вечерней, раздавались по садам Али-абата, — и суждено было, чтоб сие трио попало в малое число тех, коим предназначено здесь погибнуть (я не говорю о солдатах). Каждому из них судьба определила особенный род смерти: климат, железо и свинец унесли их с земли сей.

С наступлением весны, войска двинулись к границам Персии, миновали Тифлис, эшелонами шли далее. Т[ищенко] прибыл в Шулаверы, заболел горячкою и в несколько дней — его не стало, тогда как он:

Едва с младенчеством расстался,
Едва для жизни он расцвел.

(Жуковский)

Огорченный внезапною смертию сею, брат его, видимо, потерял прежнюю веселость. Казалось, что кроме потери, угнетало его какое-то особенное, горестное чувство. Можно думать, что сильное [83] предчувствие колебало его, но твердость духа боролась с печальными мыслями, и он не открывал их никому.

Белозор занемог в Гергерах, был в отчаянном положении и явился в Джангили, только за несколько дней до 17 августа. Ему поручен баталион 40-го егерского полка, который составлял ариергард наш в сей ужасной битве. Подчиненные его, как офицеры, так и солдаты, не могут нахвалиться отличными его действиями в тот день. Попевая, разъезжал он перед рядами, осыпаемый градом картечь и пуль; мужеством своим заставлял егерей делать чудеса храбрости, с редким хладнокровием неоднократно водил их в штыки и всегда опрокидывал врагов, несмотря на яростное стремление их. Спускаясь в равнину, он отдал лошадь свою раненому, а сам остался пешком. Изнуренный зноем и усталостию, он едва мог итти: нахлынули волны куртинцев, отрезали его от колонн. Окружаемый неприятелями он не имеет сил присоединиться к своим, видит гибель; последними словами оказывает трогательную решительность свою, веля двум солдатам, при нем находившимся, оставить его и спасаться. Садится на камень и ожидает. Засверкали над ним булатные сабли наездников и голова скатилась с плеч. Несчастный Белозор! Ты не был баловень счастия в здешнем мире: может быть, лучший жребий ожидает тебя там, где нет ни болезней, нет ни печали, нет сокрушений, но жизнь бесконечна.

Пылкая храбрость Белова выказывалась во всех случаях: он мог, по должности своей, избегать опасностей и везде из первых подвергался им. 17-е число доказало, что душа его была исполнена огнем истинного мужества. С невольным уважением смотришь на человека, который без страха встречает смерть, гибель, опасности всякого рода. Чтоб излишне не мучить себя, каждому следовало бы увериться, что без воли божией и влас с главы его не спадет; но уверенность в предопределение еще необходимее воину: руководимый ею, он всегда исполнит по мере сил и способностей обязанность, на него возлагаемую; неуместная осторожность не осрамит его, и чистота совести избавит его от смущения, мучительного для тех, которые знают за собою дурное дело.

Смелость Белова не была ему гибельна, пока суженая не отыскала его. Опасности при взятии Сардар-абада миновались; там он находился при генерале Красовском, когда он осматривал, под стенами крепости, место для брешь-батареи; потом всю следующую самую страшную ночь был опять при нем во время работ и вышел оттуда невредим. Наконец, Эривань сдавалась; наши были уже на стенах; выстрелы прекратились; прежде его смотрели в отверстие ворот и там ничего не замечено; смотрит он и — последний звук неприязненного оружия вырвал последний вздох из груди его. [84]

Говорят, что он сунулся не в свое место и упрекают его в том; без сомнения, начальник, лучше знавший его достоинства, видевший его храбрость, всегда желал иметь его при себе, вместе с своими адъютантами, но есть люди, которые судят о случившемся только по удаче или неудаче предприятия; если оно счастливо кончилось, то они готовы превозносить до небес; если же несчастливо, то они еще охотнее обвиняют; но чтоб не говорили люди сии — прекрасное всегда остается прекрасным. Белов, душа благородная! Не стану разбирать мог ли ты прожить долее определенного тебе срока? Не стану обвинять тебя за то, что невидимая сила привела тебя к назначению твоему. Ты рано кончил век, но успел заслужить любовь и уважение при жизни, и сожаления искренние сопутствуют тебя з могилу. Завидна была жизнь твоя, как жизнь человека с правилами: завидна и смерть твоя; ты не томился и не переходил медленно из жизни в смерть, но жил до последней минуты жизни своей

Нe годы жизнь — а наслажденья.
Пусть быстрым, но лишь светлым током
Промчатся дни, чрез жизни луг
И смерть зайдет к нам ненароком
Как добрым, но нежданный друг.

(Жуковский)

Горестные матери: А вас кто утешит?

1 ноября

Для общего обзора войны следует упомянуть о действиях главного корпуса нашего; мне неизвестны подробности оных и потому удовольствуюсь одним беглым взглядом, я говорил, что в июне месяце главнокомандующий 16, оставя наш отряд блокировать Эриванскую крепость, пошел к г. Нахичевани, занял оный и подступил под крепость Абас-абад, находящуюся в нескольких верстах от сего города, на берегу р. Аракса и выстроенную Аббас-Мирзою, с помощию европейцев, по правилам фортификации, а не древним способом укреплений, обыкновенно употребляемым персиянами. Узнавши, что персидская армия стоит не в дальнем расстоянии от Аракса, генерал Паскевич, не снимая осады, перешел 5-го числа через сию реку, с частию кавалерии и 8 баталионами пехоты, напал на авангард неприятельский, состоящий из 16 т[ысяч] конницы, разбил оный и обратил в бегство, а 7-го сдалась и крепость, в которой найдено 18 орудий, много запасов всякого рода и артиллерийских снарядов. После того жары принудили наших отойти в [85] горы, чтоб дождаться времени, более удобного для решительного начатия военных действий, и между тем производились только незначительные экспедиции, для обеспечения жителей, отдающихся под покровительство России.

После сражения нашего 17 августа главнокомандующий прибыл к нам на подкрепление и известно уже, что происходило до взятия Эривани. Потом 20-я дивизия (За исключением 2-й бригады, которая во все время состояла в другом отряде) с ее артиллериею, оставлена в Сардар-абаде, Эчмиадзине и Эривани, а главнокомандующий с сводным гвардейским полком и полками Кавказского корпуса, выступил 7 октября к Таврису; ко прежде, нежели он подошел туда, генерал-лейтенант князь Эрнстов, остававшийся за Араксом, приблизился к сему городу и, встреченный депутациею жителей, без выстрела занял оный 13-го числа, а 19-го последовало торжественное вступление войск наших. Вслед за тем начались переговоры о мире и разные празднества. Англичане; находящиеся в Персии, живут в Таврисе, стараются ладить с нашими и многие офицеры проводят время довольно весело. Приятно найти людей между невеждами, приятно встретить общежитие стран образованных в земле непросвещенной. Дом англичан построен в европейском вкусе и жена начальника миссии угощает русских — победителей в Таврисе! Это неожиданное явление в Персии напоминает каждому пре-лестное-бывалое и, перенося в область мечтаний, радует сердце. Надобно пожить здесь, чтоб научиться дорожить хорошим обществом, которое только женщины одушевлять умеют.

Таврис, столица Азербиджана, большой торговый город. Никогда еще русские не входили в оный победителями. Здесь резиденция Аббас-Мирзы и все заведения его, относящиеся к устройству вводимого им образования регулярного войска; в числе оных находится литейный завод, на котором персидские мастеровые выливают теперь пушку с русскою надписью в память взятия Тавриса. Покорность жителей спасла их от разорения: торговля не прерывалась и пребывание наших полков не только не расстроит оной, но, напротив, доставит значительные выгоды.

9 ноября

В дополнение к прежде сказанному мною об Эривани присовокуплю еще несколько замечаний.

В крепость два въезда: северный и южный. Водопровод, идущий [86] от форштата из р. Кирх-булах, входит в ров близь северных ворот и, уделяя часть воды в крепость, наполняет водоемы, устроенные во рву, один ниже другого, так что вода, через трубы протекая из верхнего в нижний, наводняет половину северного фаса, весь восточный и часть южного, до того места, где каменистое дно не позволило углубляться более. Стенки, отделяющие бассейны, вооружены часто набитыми в брусья и заостренными деревянными кольями. Бассейны сии примыкают к контр-эскарту и занимают большую половину широты рва; глубина их вода, в них втекающая, хороша, но от слабого течения портится, цветет и во многих водоемах растет камыш, а некоторые совершенно им покрыты. Ширина рва ... ; глубина (...); высота 1-й стены (...) ; 2-й сажень (...); расстояние между ими (...); толщина (...) 17 въезд в 1-ю стену идет под сводом, где находятся караульни; поворот оного и узкость затрудняют проезд повозок; на обоих концах оного толстые, деревянные затворы, обитые железом, а также при въезде во 2-ю стену, по сторонам, которого сделаны комнаты; при спуске в ров есть тоже вороты.

Улицы в крепости узки, дурны; в некоторых домах есть хорошие комнаты, но по азиатскому обыкновению с улицы ничего невидно, кроме гадких стен; большая же часть строений дурны. Дом сардара заслуживает внимания: пройдя несколько сажень от северных ворот к югу, поворачиваешь на запад, и улица, несколько шире других, ведет прямо в ворота дворца, чрез которые под сводом, вступаешь на небольшой дворик, занимаемый службами; посреди оного водоем, а на правой стороне крытый ход, оканчивающийся в прямом направлении стеною, близ которой налево дверь, закрытая отдельною каменною стенкою, обойдя сей траверз, вы на довольно большом дворе и направо несколько ступенек взводят через узкие сени в переднюю, подом в большую комнату, разрисованную цветами, картинами и портретами, между которыми главнейшее место занимают портреты императрицы Екатерины II и Павла I, изображенного в детском возрасте. Малые зеркала вмазаны в разных местах стен; окно составлено из четвероугольннчков, верхняя же часть оного круглая, со стеклами разных цветов; комната сия блестит позолотою и в азиатском вкусе очень хорошо убрана, здесь жил сардар в теплое время. — Переднюю сторону двора занимает летняя приемная зала, еще с большим великолепием украшенная, в которой находятся, во весь рост портреты, на одной стене: шаха, сидящего на троне и Аббас-Мирзы; а на другой сардара, брата его Гассан-хана и двух куртинцев; в углублении между последними 4-я портретами, маленький водомет из мрамора и окно на Зангу, из которой виден сад сардарский с беседкою, о которой [87] я говорил прежде. Зеркала составляют часть стен и зеркальное стекло различных фигур, расположенное в различных преломлениях, занимает место карниза. Разрисовка стен отличается яркостию красок и позолоты и нравится взору, особенно издали и при общем взгляде. Сторона от двора закрывается только холстинным навесом, который во время зноя растягивается к бассейну с тремя фонтанчиками. В третьей стене двора, противулежащей сей зале, помещались служители, а в четвертой небольшая дверь на другой дворик, где находится очень хорошая комната с балконом на Зангу, служившая зимним пребыванием сардару; прочие же покои очень просты; посреди двора водоем. Отсюда ход в баню с мраморным полом и в гадкие лачужки, выводящие в гарем. Огромный двор с водоемом во всю длину оного окружен строением в три яруса: множество комнат, различной величины, простых, но чистых, заключали более 150 жен сардара, несчастных жертв закона магометова, их прислужниц, надзирательниц и стражу; теперь в этом доме помещается весь 39-й егерский полк.

Медленно текут унылые дни юных затворниц! Больно и думать о горестном положении их. К чему служат им пышные уборы, вся роскошь, которою стараются обмануть сердца их? Конечно, образ воспитания приготавливает их к такой жизни и не допускает в полной мере чувствовать всю тяжесть оной; но быть не может, чтоб темные неразгаданные чувства не волновали душ их и не разливали томной грусти на все существование. Иные смотрели из окон своих на шумную Зангу с скалистыми берегами; на зеленые сады, с резвыми пташками; на прекрасный свет божии, в котором и самые дикие места не лишены некоторой прелести — и слезы неприметно текли на золото, на шали, на богатые украшения. Чего не достает мне, думала красавица, и невольно усиливались рыдания ее — и все было ей ответом. Она не знает, чем наслаждаются женщины в других землях, но постигает, что может составить собственное ее благополучие и беспрестанно возобновляющаяся мысль ю том, что счастие не для нее существует в мире, ожесточает нрав ее.

Оставим скорее сию ужасную темницу и через темный коридор, в котором устроена конюшня и жилище тюремщиков-получеловеков въедем на первый дворик, потом на улицу и взглянем на магометанский монастырь. Ворота с медными цепями ведут под сводом на пространный двор, среди которого водоем и на трех боках много комнат; между ими есть большие и очень хорошие. Следуя установлениям, мечеть не слишком обширная, обращена на юг и не имеет никаких изображений: мулла с высокой кафедры поучает [88] правоверных. Стены по штукатурке подделаны под кирпич, а низ облит поливою вроде изразцев, которою также украшен купол, а местами и наружные стены, что придает хороший вид, особенно когда освещает солнце и блестит полива; местами тексты из Алкорана, служащие вместе и убранством стен. Вообще вид отделки очень хорош издали. Северная сторона средней части мечети, открыта и на противулежащем боку монастыря сделана открытая к ней комната для помещения молельщиков, мечеть сия без минарета. Близь южных ворот другая мечеть, турецкого построения v потому оставленная персиянами, которые почитают турок V отступников от истинного учения Магомета, и служившая для складки хлебных запасов. Построение оной более походит на русскую церковь, нежели на персидскую мечеть, и в ней устраивается храм Покрова Пресвятыя Богородицы, в память дня взятия Эривани Арам Реи может быть трехпрестольный и с неважными поправками сделается величественным; высокий минарет может быть обращен в колокольню.

В крепости есть небольшой базар, состоящий из маленьких дурно построенных лавочек. В цитадели найдено множество военных снарядов разного рода; пороховые погреба наполнены порохом а огромные магазины хлебом — 35 пушек, 2 гаубицы, 10 мортир достались победителям. Здесь был литейный завод.

Кр. Эривань построена весьма давно 18, что доказывают стены оной, которые от древности так выгорели, что, несмотря на крепкий грунт земли, очень легко начинают осыпаться.

11 Ноября

Почти все жители г. Эривани были заперты в крепости и происшедшее от того стеснение много помогло нам. Трогательные картины радости, с которою встречали нас армянские семейства когда мы занимали оную, неописуемы. Не говоря о том, что они предвидели счастливую будущность, освободившись от тягостного ига персиян, блаженствовать под правлением России, достаточно представить бедственное положение их во время осады, чтоб верить искренности восторгов, ими изъявляемых. Косо, напротив, посматривали магометане: недоверчивость, боязнь, досада, сожаление, ясно выражались в свирепых взглядах, бросаемых ими на торжествующих противников. Они не верили глазам своим: так изумило их неожиданно-скорое, невероятное взятие крепости; они ожидали грабежа, опасались неистовств и, видя повсюду порядок, устройство [89] не знали, что думать. Они и вообразить не могли, чтоб неприятельская армия, вместо того, чтоб бросаться, за добычами, старалась о восстановлении тишины и была употреблена на защиту жителей от сограждан — хищников. Прошло несколько дней; взяты все меры для обеспечения собственности каждого и тогда позволено обывателям развозить имущество по домам. Более недели от утренней зари до вечерней, с трудом можно было пробраться по улицам и особенно в воротах; верблюды, лошади, лошаки, ослы рогатый скот, тяжело навьюченные, обгоняли одни других и стеснившись, останавливались и останавливали задних; мужчины, женщины, дети, неся то, что находили по силам, пробирались между вьюками и, конечно, не один из них был бы смят, если о начальство не позаботилось об отвращении несчастий, могущих случиться. Говорят, что в крепость вбирались они более двух недель и совсем тем многие долго помнили беспорядок, при том бывший.

Как муравьи разбрелись жители, чтоб успеть воспользоваться остатком хорошей погоды для окончания дел своих; одни поправляли дома; другие обрабатывали поля, те рылись в садах. Приятно было видеть жизнь и деятельность там, где недавно царствовало опустение; какое-то веселое чувство наполняло душу при сем зрелище. Быстро подвигались работы; в каравансарае ежедневно прибавлялось число оправленных лавок; ближайший к крепости ряд, который был до основания разрушен персиянами, заметно восставал из развалин своих. Не бывши несколько дней в городе, я всегда находил много вновь сделанного и чувство удовольствия, при сем ощущаемое, часто заставляло меня возвращаться туда и бродить между озабоченными хозяевами. Прежде всего, показались на базаре различные плоды и съестные припасы; потом появились мелочные товары; торговля час от часу увеличивается и хотя не достигла еще прежнего состояния своего, по надобно ожидать. что скоро превзойдет оное. Мир еще не заключен, но большие караваны с товарами давно уже идут из персидских владении в Грузию: это доказывает, что даже полудикие неприятели имеют уважение к правоте и полную доверенность к характеру русских, и должно льстить народной гордости. Миролюбивое обращение, кроткие, благоразумные меры начинают укрощать, мало-помалу ненависть магометан и менее заметно неприязни в глазах их, при встрече с нами; что же касается до армян, то решительно можно сказать, что они искренно преданы русским. Знаю, что не должно полагаться на уверения [...] но я и не основываю суждений моих на словах, а представлю такие доказательства, против которых едва ли найдется опровержение справедливое. Малолетние дети самых хитрых людей не умеют притворяться. Положим, что взрослые [90] мальчики, встречаясь, радостно приветствуют нас по научению отцов; но мне случалось видать, что ребенок, едва начавший говорить, и ходить, издали еще улыбался и кричал по-русски: Здравствуй! Прибавлю, что с ними не было больших, которые бы могли научить, их тому. Не ясно ли, что разговоры родственников о счастливом для них событии напитывают и малюток любовию к русским? Научить же их так поступать невозможно, а если возможно, то бесполезно и это была бы уже слишком утонченая тонкость и значило бы слишком перехитрить.

Кроме магометанского монастыря, о котором я говорил в июне месяце, построение которого и украшения имеют большое сходство с монастырем в крепости, пред сим описанным, в городе есть, еще несколько мечетей, не столь огромных и без минаретов. Армянских церквей четыре, более, кажется, нет. Они выстроены довольна хорошо; но внешние и внутренние украшения бедны; живопись не искусная. Издали две из них, архитектурою наружности своей, походят несколько на большие купеческие дома с высокими крышами, какие случается видеть в иных уездных городах России. Алтари в армянских храмах устраиваются почти так же, как в католических. Высокие, каменные ограды окружают здания церкви, и нелегко найти вход, в них ведущий; может быть, это делалось для того, чтоб некоторым образом скрыть их от пренебрежительных взоров мусульман правоверных.

20 ноября.

Откуда начнем мы осматривать окрестности Эривани? Пустимся в северные ворота и обойдем кругом крепости. Город, лежащий по скату не очень высокой цепи гор, украшается садами, составляющими приятное разнообразие, с голою по местам возвышенностию, через которую виднеется вершина Карни-яреха. К востоку высоты с примыкающими к ним садами отдаляются и образуют большой луг, наводняемый ручейками и водопроводами, выходящими из речки Кирх-булах, через которую есть два моста на арках, прочно и хорошо сделанных из камня. Луг сей, увеличиваясь, входит в; пространную долину, простирающуюся на юге до Арарата; разбросанные по оной селения окружены садами и представляют приятный ландшафт. Величественный Алла-даг идет к западу; сия сторона города и крепости примыкает к левому берегу Занги: высокие отвесные скалы составляют оные; над обрывами висят строения и с разных уступов амфитеатрального положения их являются новые, прекрасные картины на противуположную сторону. Вправо останавливает взор ваш дикая мертвая природа; несколько ближе [91] она начинает оживать; постепенно становится цветущею: сады расширяются более и более и, наконец, узкое ущелье вливается в обширную Эчмиадзинскую равнину. Под ногами быстрая Занга клубит волны свои, извиваясь между утесами, с которых низвергаются водопады; далеко слышен шум реки, несущейся по камням; великолепно падение воды, дробимой скалами, особенно, когда луч солнца играет в брызгах, отражается в белой струе и гаснет в пене, кипящей внизу.

Против крепости, сады и виноградники венчают ближние покатости, за которыми возносится снежный Алла-гез, а на горизонте гряда гор, синеясь, тянется к Турции. Сад бывшего сардара расположен на правом берегу реки, против дворца. Аллеи, я уже говорил, вырублены Гассан-ханом; и остался только виноградник, беседка вроде китайской представляет осьмиугольник; в нее 4 входа и внутренность имеет крестообразную фигуру; в углублениях находятся окны, под которыми водоемы. Высота средины занимает всю высоту строения, а над углублениями сделаны комнаты в три яруса, с выдавшимися навесами, для обхода кругом. Верхние покои просты, но беседка была прекрасно отделана в азиатском вкусе. Портреты и фигуры, в числе коих есть изображения европейских дам, довольно дурны, но разрисовка стен и яркость цветов нравятся. Большие картины, которые были вделаны в стену, вынуты; мраморный водомет, находившийся по средине, разломан, украшения перепорчены; купол крыши был обит английскою жестию — и вообще жаль, что война не пощадила сего здания, заслуживавшего внимания и одобрения. Взгляд из беседки на западный фас крепости довольно хорош; из оной дорога, туда ведущая, переходит через Зангу, по каменному мосту с арками, защищаемому башнею с воротами, от которой идет стена к северо-западной башне укреплений; отсюда лучше смотреть на дома, составляющие, так сказать, продолжение скалы и занимающие почти весь бок крепости, потому что к ним присоединяется разнообразный береговый вид и оживляет рисунок.

27 ноября

Не думаете ли, что мы в Эривани живем как в глуши? Прошу извинить: вы ошиблись. Я говорил уже, что город, как феникс, возродился из пепла, или по крайней мере восстал из развалин, если гореть было нечему. Оживление торговли и все, что описывал я, конечно, не составляет публичных увеселений, к которым привыкли в больших городах, — но позвольте — запаситесь терпением и — тотчас все узнаете. [92]

Все исправляется вокруг Эривани и в крепости многое починено, много разломано и все очищено: вид ее очень изменился с тех пор, как вошли русские. Гадкие стенки и развалившиеся лачужки, вовсе не нужные и закрывавшие прежде базар, теперь снесены и сделана площадка, которую украшает арсенал: на пространном дворе сложены в пирамиды ядры, гранаты и бомбы, осадные орудия и мортиры лежат на стележах, а полевая артиллерия на лафетах; и арматежности помещены в сардарской конюшие, и все так прекрасно расположено и в таком отличном порядке, что нельзя налюбоваться: должно отдать полную справедливость вкусу, уменью и стараниям штабс-капитана Дюнанта, командующего наречной ротой 20-й бригады. На сей-то площади персидский искусник, вздумал воскресить в памяти нашей великих: Финарди, Мекгольда, Индейца и других мастеров, забавляющих вас, европейцев.

Врыты столбы аршин в 6 вышины, натянут канат, довольно круто идущий с вершины ж кольям, вбитым в земле, и по этим отводам, взошел наш танцмейстер на сцену: босой он скакал по веревке, делал прыжки и показывал ловкость и легкость, потом привязал к ногам острие сабли, завязал глаза и ходил по канату, наконец, спустился вниз, надел башмаки, взял на плечи большого барана и взошел с ним. Нарядный паяц, стоя на земле, усердно старался подражать его штукам — и был в форме паяц европейский. Инструмент вроде волынки и барабан вроде лукошка свистели, хрипели и драли уши зрителей, привыкших к лучшей гармонии. Это бы еще ничего и до сих пор все было прекрасно. Конец увенчал представленье.

Мне очень хотелось, чтоб он ношу свою и вниз стащил тем же порядком; это не легко было сделать и, следовательно, тем более славы, но видно он не подумал о том; зная же, что тропинка чувствительности в сердце персидское мало пробита, надобно было ожидать, что бедный связанный баран полетит с высоты и расшибется; но не так-то служилось: наш забавник хотел удивить всех, а бросить барана не великая трудность. Он укрепил его в соединении козел, схватил на лету ножик и — кровь заструилась; паяц, между тем делал над мальчиком пример операций, опачкал его кровью и недоставало только, чтоб он не шутя зарезал его. Может быть, это и случилось бы, если б персияне восторжествовали лад русскими и не мудрено, что мучения какого-нибудь пленника несчастного послужили бы забавою храбрым победителям; но русские не умели почувствовать всей прелести этой забавы и разошлись, а от этой штуки бенефис представителя не принес той выгоды, которую предполагали ему доставить. [93]

Только-то и всего, скажете вы; так этим-то кончились ваши, потехи? Будьте справедливы и вспомните, давно ли персияне старались доставить нам забавы, подобные той, которою угостили барана? Впрочем это было начало наших увеселений: через несколько дней будет у нас торжество — собственно русское. Посмотрим. будете ли тогда подшучивать над нами, эриванцами.

7 декабря

Взошло солнце над равниною, в коей возвышается Арарат, и осветило радостный для России день — 6 декабря. Давно ли равнина сия празднует тезоименитство царей русских? Давно ли жители оной разделяют с русскими чувства, для сих последних священные? Еще недавно окрестные горы вторили раскатам громов враждебных; еще недавно персияне питали злобу в душах против имени русского; прошло два месяца и благотворное влияние мудрого., кроткого правительства нашего успело обратить закоренелую ненависть их в возрождающуюся приязнь. Понятно, что армяне, всегда притесняемые врагами христианства, могут восхищаться, видя конец своим страданиям; но каким волшебством поклонники Магомета так скоро забывают вечную вражду свою к иноверцам? Отчего гордость азиатская с такою готовностию преклоняется пред владычеством чуждым? Явное преимущество законов русских побеждает силу привычки и обыкновений, с которыми всегда тяжело расставаться человеку, а тем более, человеку необразованному.

Мы, русские, которым судьба определила видеть торжественное событие — покорение грозной Эривани, мы не перестаем удивляться власти, которую справедливость и милосердие имеют над людьми. Мы замечали прежде угрюмость на суровых лицах персиян; недоброжелательство вырывалось из взглядов их при встрече с победителями; сомнительное подозрение и боязнь видны были во взорах. Быстрое восстановление порядка, миролюбивое обращение, меры правосудия, мало-помалу разглаживают морщины печали на щеках их и благодетельные лучи правления русского, начиная согревать побежденных, отливаются любовию их на все русское. Где же недоверчивость, прежде замечаемая? Куда скрылись следы неприязни? Изредка только встречаются приметы оной в глазах немногих, которые, может быть, слишком много потеряли для частной выгоды своей, или не успели почувствовать всех выгод повой перемены [...].

Где найти слова для изображения величественно-трогательного зрелища, которого мы были свидетелями? Самос искусное перо [94] остановилось бы на пути Своем; самое пылкое воображение не в силах представить и малейшей части того, что происходило пред нами. Не говорю о русских: немудрено, что они боготворят благодетеля, отца своего, но какая сила влечет к нему новых сограждан наших? Нет, — власть которою он покоряет себе сердца всех, есть драгоценный дар неба, дар, щедро рассыпанный на него десницею превечнего. Усердие, с которым жители стремились в храмы и мечети и непритворная радость, с которою они делили пламенный восторг наш, были неизъяснимо трогательны и исторгали слезы умиления.

Празднество незабвенного для нас дня сего открылось освящением церкви Покрова Пресвятыя Богородицы; потом совершалась божественная литургия и молебствие [...]. Севастопольского пехотного полка священник Тимофей Мокрицкий говорил приличное поучение, а при пении многолетия сделан 101 выстрел из крепостных орудий. После сего был блистательный парад, при котором зрители не могли налюбоваться чистотою, единообразием, равнением, стройностию движений, ловкостию, искусством солдат русских. С таким войском, говорили они, вы завоюете весь свет; а добродетельное сердце общего теперь императора нашего осчастливит оный. В 3 часа пополудни все чиновники и почетные граждане приглашены к начальнику 20-й пехотной дивизии г. генерал-лейтенанту Красовскому. При поднятии бокала за здравие виновника торжества сего и общего подданных благополучия снова загремела артиллерия и достойно любимый и уважаемый начальник наш провозгласил радостное ура! Ура, подхватили окружающие его и восклицание сие, всегда одушевляющее воинов русских, переливаясь из уст в уста, отгрянуло в собравшихся на улицах толпах и смешалось с кликами языков чужеземных.

На большой площади, между северным фасом крепости и городом, устроен был фейерверк. В 6 часов вечера генерал Красовский с гостями своими отправился за ворота: музыка трех полков гремела за ними; кучи народа бежали следом; толпы ожидали на гласисе; но самое большое стечение было со стороны форштата. Можно сказать, что все жители оставили дома свои, чтоб насладиться зрелищем, для многих из них совершенно новым.

Крики радости раздались в воздухе, когда начались огни потешные; но с чем сравнить удивление сих воспитанников природы, когда загорелся фитильный щит с вензелем августейшего именинника и запылал храм славы, среди которого в венке лавровом блистал вензель его величества. В то же мгновение по стенам крепости, на которых стояли полки, разлилось сверкание батального огня; гром пушек, громогласное ура, треск, взрывы, дым напоминали нам последнюю [95] ужасную ночь осады; но какое различие в положении нашем? Тогда мы были окружены опасностями и забывали их, радостно неся жизнь в жертву, за славу царя-отца; ныне же радуемся что исполнили волю его; празднуем тезоименитство его в местах, где недавно готовилась жатва смерти и бывшие враги наши участвуют в нашей радости.

Фейерверк был прекрасный, отделка прозрачного щита превосходная. Самые строгие судии столиц наших были бы довольны искусством артиллеристов, трудившихся над составлением оных. Освещение города, амфитеатром расположенного по возвышенности, представляло прекрасную картину.

Так провели мы высоко-торжественный день сей. Один раз в год торжествуем мы оный, но мольбы наши ежеминутно возносятся к подателю всех благ, да покроет он щитом милости своей надежду России.

24 декабря

Эриванская область подчинена управлению генерал-лейтенанта Красовского, который, занимая оную войсками вверенного ему отряда, учредил временное правительство и, приводя в устройства все части оного, предпринял осмотреть границу порученного ему края.

13 декабря выехал он из Эривани в сопровождении артиллерии полковника Гилленшмита, Генерального штаба подполковника Жихарева и еще некоторых чиновников и в тот же день прибыли через Эчмиадзин в Сардар-абад.

Ближайшая дорога в монастырь переходит через Зангу по мосту, близь крепости, но дорога сия была затруднительна даже для вьюков и верховых; ныне же отлично исправлена и повозки весьма удобно идут по ней. Она лежит между садами и, пройдя ближние возвышенности с ручейками, между ими извивающимися, входит в обширную равнину Эчмиадзинскую. Одно селение Паракар, на новом пути сем, но близь оного видно еще несколько деревень. Вообще равнина однообразна и украшается только отдаленными видами гор, но Арарат скрывался во мгле; над Алла-дагом носились темные облака, и Алла-гез был задернут туманом, а ближе лежащие горы едва синелись сквозь мрак. Я говорил прежде о сем пространстве, а теперь прибавлю несколько слов о Сардар-абаде. В окрестностях оного нет ни малейшего ручейка, и жители довольствуются водою из большой канавы, проведенной от Аракса; она., говорят, здорова, но редко бывает светла; в крепости есть 80 глубоких [96] колодцев, имеющих воду солоноватую и потому нехорошую для употребления. Стены чище эриванских и лучше потому, что новее; брешь уже починена; ров, местами осыпающийся, по свойству песчано-хрящеватого грунта, исправляется плакировкою и конечно, будет держаться, если не пойдут сильные дожди, которых в здешнем климате и ожидать нельзя. От монастыря до Сардар-абада нет ни одного селения на дороге, но близь оной есть несколько деревень.

14-го дневка — на другой день пустились далее. Подполковник Жихарев отправился в Карс, а гвардии полковник Хомутов и подполковник Красовский, командир Крымского пехотного полка, расположенного по турецкой границе, присоединились к его превосходительству. Направление взято к Араксу и до переправы дорога лежала в той же равнине, пересекаясь водопроводами. Подъезжая к реке, почва становится каменистее; брод довольно широк и самая большая глубина не более аршина; берега очень высоки и совершенно обрывисты; дикие места сии имеют, однако, свои прелести; угрюмые скалы стесняют порывы быстро несущихся волн, и напрасны усилия их вырваться из оков угнетающих; мрачные утесы, над ними взгроможденные, презирают их в самом пылу ярости, как человек насмехается над бессильною злобою ребенка сердитого. И в расселинах утесов сих гнездятся семейства куртинцсв кочующих.

Переправясь на правый берег и поднявшись на отвесную гору, по узкой винтообразной тропинке, остановились ночевать в селении Кара-кале, проехавши более 25 верст. На сем переходе в стороне видны деревни, но на дороге есть только укрепленная мельница, верстах в 12 от Сардар-абада. На полуострове, образуемом неприступными стремнинами берегов Аракса и оврага в него впадающего, видны развалины обширной крепости, построенной турками более 100 лет назад, и построение башен, уцелевших от разрушения, заслуживает полное внимание. Каменные стены одеты большими толстыми плитами, цветом похожими на сженый кирпич, весьма гладко обточенными и красиво расположенными: за рядом красного следует ряд диковатого камня и шахматный порядок рядов сих правится взору. Время и люди пощадили надгробный памятник какого-то паши; оный сложен из таких же камней, врезывающихся один в другой; нет извести для скрепления плит, но нет и чистоты в отделке: гул отдастся во внутренности небольшого строения сего и восклицания, отражаясь от сводов в тесном пространстве, сливаются вместе и производят только шум неприятный. От двух вместе стоящих, круглых башен, переживших истребление, протягивается на несколько аршин стена, их современница, и к ней пристроен новый замок из необделанных камней, негладко и дурно сложенных: [97] отвратительно видеть рядом с искусством следы неуменья. Селение, вкруг оного лежащее, не занимает третьей части развалин. Внизу под утесом на небольшой отлогости есть также деревня с садами и вид сего места довольно красив; отсюда начинается водопровод, идущий в Сардар-абад, в извилинах своих заключающий верст 40. Дно оврага также занято садами, составляющими приятную разнообразность с бесплодием скал: в них видны пещеры, жилища куртинцев. Место сие приступно только между вершиной оврага и отдаляющимся берегом Аракса и может служить убежищем части войск, расположенных на границе турецкой, если б во время воины нужно было отступить оттуда.

Владетель замка, Джафар-хан, произведен в нынешнюю компанию из беков, но несмотря на то, перешел к нам прежде взятия Эривани и оказывает привязанность и усердие к русским. Он имеет в своем владении несколько селений и теперь поставлен надзирателем за Аракским округом и приставом над куртинцами. В его доме представлялись генералу два старшины их: Россуд-ага, прежде отдавшийся под покровительство России с подвластными ему, и Ахмат-ага, вновь вышедший из Турции с 250 семействами. Сей последний пользуется особенным уважением соотчичей и власть его над ними едва ли уступит власти Гуссеин-аги, главного их начальника, которым старшины недовольны за то, что он до сего времени колеблется, переходить ли ему к нам, или остаться в Турции. Известна всегдашняя, неизменная верность куртинцев здешних к властителям отчизны их — Эриванской области, и они решительно говорят: кому принадлежит Эривань, тому преданы и мы, — а соображая поступки и характер их с словами, можно ожидать от них много хорошего во время военное, когда будут уметь вести их. Прибывшие старшины берутся перевести сюда всех подчиненных своих, но им позволено остаться там, где они находятся, и сделать заготовления на зиму, дабы не расстроить их перемещением в столь позднее время года и не лишить приготовленных ими запасов. Генерал объявил им, что он не сомневается, что где бы они не были, но всегда будут готовы по первому приглашению стать в назначенные места; а зная храбрость куртинцев, он уверен что с ними одними завоюет турецкие области, не употребляя в дело войск русских. Лестная похвала сия расшевелила сердца воинственных вождей народа воинственного и взоры их более слов показывали желание оправдать мнение начальника, который так хорошо умеет ценить достоинства и отдавать справедливость даже бывшим врагам своим. Они убедительно просили позволить им разделаться с турками, если сии осмелятся нарушить мир и, оставя русских в покое, предоставить им завоевание соседственных пашалыков. Сказавши, что [98] войны ожидать нельзя, что турки и без оной, вероятно, согласятся на требования России, генерал уверил их в милости и покровительстве Государя к тем, которые будут служить верно; позволил относиться к нему во всех нуждах, и привязавши их к себе ласковым приемом, отпустил довольными. Нет сомнения, что с первого раза всякий из них чувствует выгоду новой перемены и в непродолжительном времени столь искусное обращение вселит во всех чувства душевной привязанности к России.

Ахмат-ага имеет вид важный, говорит хорошо; быстрота ума и лихость наездника видны в его ответах. Одежда куртинцев более похожа на турецкую и более прилична воину, нежели долгополые кафтаны персиян. Темные глаза персиян показывают их изнеженность; быстрые взгляды куртинцев выражают их бодрость, Нежные лица персиян красивее суровых лиц куртинских, но сии. последние имеют более выразительности и солнце явственнее положило на них печать боевой их жизни. Персияне мягконравнее; куртинцы имеют более жестокости в нравах — и это есть неминуемое следствие храбрости, не обуздываемой просвещением.

16-го обедали в армянском селении Кульпе верстах в 14-и от Кара-калы. Дорога сначала покрыта не крупным камнем, потом спускается с крутой горы и входит в пространное ущелье, в коем большая часть земли коричневого цвета: хлеб на оной родится: очень хорошо. Некоторые из окрестных гор тоже коричневые. Спустившись в сие ущелье, переезжают не глубокую и не широкую речку Аджи-чай, которая вытекает, верстах в 70 отсюда, из горы Синох, составляющей нынешнюю границу нашу с Турцией. Горы, окружающие сел. Кульп, имеют необыкновенную фигуру: остроконечные курганы, обрезанные вершины скал, обрывы, волнистое местоположение, сады составляют разнообразную прекрасную картину. Селение дурно и по наружности бедно, хотя жители должны быть достаточны, потому, что над ними неисчерпаемый источник богатства целого края — это соляные горы и ломка соли производится почти на поверхности оных. Огромные залы, образовавшиеся вынятием соли, и отделенные одна от другой соляными столбами, оставленными для поддержания верхних слоев, служат местом работы. Плиты выламываются почти всегда в 2 пуда, развозятся по Грузии и во все соседственные области. Пошлина в казну берется с каждого вьюка, но сколько именно, я не знаю. Можно смело сказать, что солеломни Велички должны уступить сим в удобности добывания, а может быть, и в богатстве источника. Соль прекрасная, белая и едва ли отстанет от Пермянки.

Горный чиновник прибыл сюда и начал работы по своей части.

Армяне встретили генерала 19 далеко за селением и бросали перед [99] ногами лошади глыбы соли, означая тем радость и приветствия свои; духовенство, с образами, крестом и хоругвиею, ожидало пред въездом в селение и все пошли в церковь; она мала и очень бедна.

[...] В верхней части крутой горы, видна стенка, сложенная из камня, защищающая вход в обширную пещеру, где во время войны, скрывались тысячи семейств из окружных деревень.

Отъехавши верст 14, ночевали в татарском селении Аджи-байраме. На сем переходе некоторые из окрестных гор становятся краснее; зеленые и желтые полосы сливаются с красными и это не зелень муравы, не желтоватость поблекшей травы, а густой цвет хряща: едва ли где-нибудь можно видеть подобное слияние света и теней. Волнистое местоположение, остроконечные холмы, столь изукрашенные, неизъяснимо прекрасны. Гений-поэт, истоща искусство свое, прелестно опишет очаровательные места сии; гений-живописец восхитит изображением оных; но — подражатели природы! Оставьте перья, бросьте кисти ваши, изумительно искусство ваше, но искусство природы-волшебницы неподражаемо. Где поместите вы все подробности, украшающие ее произведения? Как придадите жизнь своим произведениям? Живописный хребет Кюроглы ограничивает взор, но красоты оного уступают красотам окрестностей и самая превосходная картина открывается с последней высоты в равнину, орошаемую Араксом, в струи которой смотрится высокая, острая скала Кизил-даг (красная гора) с признаками Кизил-калы (красной крепости). Слои утесов сих и, вообще, вся соединяющаяся с ними цепь, бесподобны. Близь подошвы Кизил-дага брод через Аракс, менее 2 фут; далее каменистая тропинка ведет в селение Аджи-байрам, в котором есть небольшое и нехорошее укрепление. Здесь Арпачай вливает воды свои в Аракс, а горы, над ним возвышающиеся, отделяют нас от Турции. В сем селении живут татары [...].

Сюда приехали куртинцы Мегек-ага и Сюлю-ага, владетели деревень Терту и Местаф, требованные генералом для свидания, как ближайшие соседи наши в турецких владениях. Им собственно подвластны только 200 семейств, но они имеют большое влияние еще на тысячу семейств и тоже уверяли в своей преданности и готовности исполнять все повеления; а несколько минут разговора сделали то, что закипело ретивое в бодром старике Мегек-аге, засверкали глаза его и рука упала на оружие: головами османов желал бы он доказать привязанность свою к новому начальнику, которого полюбил уже и с жаром клялся при первом случае убедить турок, что не остыла еще кровь в жилах Мегек-аги, что крепко держится еще булат в руке его и послушен еще верный конь, неутомимый его соратник. [100]

17-го числа. От Аджи-байрама дорога идет вверх по Арпачаю и чрезвычайно неудобна, даже для вьюков. Утесы висят над нею, огромные камни преграждают путь, лошадь не знает, куда поставить ногу: один неверный шаг и близка смерть путешественника, а страдания неизбежны. Верстах в 8 Арпачай круто поворачивает налево; грозные скалы, со всех сторон возносящиеся, пугают непривычного; поднявшись на гору по ступеням, с камня на камень, вы на равнине Сардар-абадской.

И человек бывает доволен дурным после гадкого, так и лошади, кажется, радуются, ступивши наконец на дорогу, хотя каменистую, но не столь ужасную. Огромные плиты, похожие на сженый кирпич, несколько балок и дороги повозочные и верховые, из Кульпа и Сардар-абада в Гумри и Турцию, пересекают ваш путь, или соединяются с ним; хребет Сакал-Тутан замедляет, следование; вправо остается гора Кизил-тапа; Подходя к цепи Кара-бурун, по протяжению которой паслись зимою стада сардарские, дорога становится каменистее и на высоте видна старая церковь, а на дороге развалины армянского селения и места виноградных садов; проехавши чрез оный на вершину горы, открывается Новая Талынъ до которой верст 35 от ночлега.

Крепость сия изображает неправильный осьмиугольник, в коем 7 башен наподобие бастионов, а 8-я с северной стороны, вмещающая въезд, круглая; стены довольно высоки и сделаны из камня: оне не совсем еще окончены и только один фас снаружи успели обмазать глиною; длина фасов сажень по 30; рва и гласиса нет; башни тесны и более одного орудия не поместится в каждой из них.

Внутри замечательны: почти развалившееся строение, вроде цитадели, заключающее в себе разрушающуюся огромную церковь с пристройками; к внутренней стороне примыкает вновь выстроенный магазеин тысяч yа 5 четвертей хлеба. Дом ханской разорен, сакли также; жители еще не возвращались и укрепление занято нашими. В нем есть сады; вода проведена верст на 40 из источников, вытекающих из Алла-геза и наполняет большой крытый резервуар, имеющий более 3-х сажень глубины.

Местоположение новой Талыни довольно выгодно и по важности пункта сего берутся меры для исправления домов и приведения всего в надлежащее устройство.

От. крепости дорога идет по хребту, мимо развалин караван-сарая, заслуживающего внимания прочностью и искусством построения, что можно сказать и обо всех древних зданиях, здесь попадающихся. Веки пролетели мимо их и, наконец, губительная коса времени торжествует над ними. Свидетели времен минувших! Поведайте, где люди, вас созидавшие? Где дети детей их? Уже [101] давно сожрал их червь могильный и самое воспоминание об них изгладилось из памяти потомков. События важные происходили пред вами; вы видели борьбы народов; видели гибель племен, плач, порабощение — и последние минуты жизни вашей видят славу русских; видят невиданное прежде — радость покоренных.

Далее дорога, подходя к новому хребту, начинает подниматься и вообще в продолжение всего, перехода заметно возвышается; все подъемы каменисты; по сторонам горы и местами воздвигаются утесы. От Талыни до армянского селения Мастары, где остановились ночевать, верст 14-тъ. В нем есть древняя огромная церковь, прекрасно построенная, 830 лет назад, во времена существования Великой Армении, но приходящая в упадок, так же как большая часть христианских церквей в землях мусульманских: бедность, храмов; робость, замечаемая в служителях алтарей; что-то мрачное, таинственное в служении их, напоминают бедственную эпоху, гонения христиан.

Часу в 10-м ночи был небольшой удар землетрясения. Я забыл прежде сказать, что по взятии Эривани, 8 октября были там несколько довольно сильных ударов, и землетрясение повторялось дней пять, распространялось даже до Тифлиса, и во многих местах обваливались стены; но несчастий не было и не слышно также о больших разрушениях.

Рассматривая местность последнего переезда, не знаешь, что думать: откуда взялись сии насыпные горы камней? Кто сложил сии груды огромного кирпича или поставил утесы? Не отряд ли титанов, восставших на Зевса, наносил сии нестройные горы? Не они ли скалы на скалы, утес на утес взгромоздили? И каменный дождь громовержца Юпитера поразил непокорных, истребил горделивых, — и над телами гигантов воздвиглись курганы, — и проклято место, скрывшее кости строптивых, — и носит с тех пор печать отверженья.

18-го числа поднимались все выше и выше. От Талыни начинаются богатые пастбища, земля хлебородная и вообще места прекрасные, лучшие в Эриванской области и даже не последние во, всей Грузии: климат здоровый; вода близко и не достает только, лесов.

Горы Палан-Токень составляют границу Эриванской области с Шурагельскою дистанцией; оставленное селение Еогаз-Каши, лежит у подошвы их. Отсюда идет равнина, пересекаемая каменистыми балками, и в лево прямая дорога на Малый Караклис, а на право в сел. Хурум, до которого от Мастаров 25 верст; потом, верст 8 до вышеупомянутого селения Малого Караклиса, которое в прошедшем году разорено персиянами и оттуда верст 7 до сел. Гумри, [102] тоже разрушенного персиянами; прекрасная равнина пересекается ручейками и балками. Камня нет, дорога очень хороша и встречает дороги, идущие в Карс.

В Хуруме нашли возвращаемых из плена: Измаил-хана и куртинского старшину Келеш-агу, отца Россуль-аги, который приезжал в Кара-калу, они не могли нахвалиться великодушием русских, а обвороженные привлекательным обращением генерала, были тронуты до умиления, которое, вероятно, в первый раз в жизни ощущали. Как приятно видеть привязанность других к человеку, которого сам душевно уважаешь, а привязанность сих огрубелых сердец еще приятнее. Но сердце доброе находит в самом себе награду за то, усладительное утешение, которое доставляет несчастливцам его приветливость.

В Гумри приехали два сарваза, взятые военнопленными в Аббас-абаде, которых из Тифлиса возили в Петербург: они с восторгом говорят о представлении своем государю, императрицам; о наследнике, о великих князях; с удивлением рассказывают о всем, что видели. Они едут в Персию, куда призывают их связи родства, но решительно хотят, взявши семейства свои, бежать в Эривань. Слушая их, чувства живейшей радости наполняют душу, а искренняя любовь к русским тех из персиян, которые имели случай узнать наших, веселят сердце русское. И в сей пустынной стране, в сем гробе радостей, мы, удаленные от родины, от всего милого, драгоценного, наслаждаемся такими минутами, которым бы позавидовали и самые избалованные любимцы счастия.

Во все продолжение путешествия туман препятствовал видеть отдаленные предметы: поднявшись к Талыни иней на траве и садовых деревьях напоминал Россию, от Мастаров под ногами лошадей скрипел снег, которого выпало еще более на дневке в Гумрах.

20-го отправились обратно: мгла очистилась несколько и за Арпачаем открылись: турецкая крепостца Тикнис-кала и укрепленная деревня Баш-шурагель, лежащая против нашего селения Бейн-дурли, где сходятся главные дороги из Грузии в Карский пашалык и где теперь учрежден пост; а на нашей стороне виднелся замок Капелу, в котором жили армяне-католики и который прошлого года оставлен. Ехали прямо на Малый Караклис и когда миновали сие селение, пошел большой снег, поднялась сильная метель: резкий ветер забивал глаза, заносил дорогу и сбивал лошадей в сторону; трудно было держаться на седле при порывах бури и лошадь легко могла оборваться, перебираясь через вершины, по каменьям, но все благополучно кончилось, а к концу переезда снег перестал и опасение потерять дорогу миновалось. Горы: Курд-агили, Малый и Большой Бугуту, красовались в правой стороне; к вечеру под высокой [103] горою зачернелось сел. Мастары и обрадовало измокших. Адъютант генерала Красовского, барон Врангель, посланный в корпусную квартиру, возвратился с бумагами и привез рескрипт государя и орден Владимира 2-й степени, пожалованный генералу.

На другой день продолжали следование: холодный ветер поднимал заметь, но небо было чисто и солнце, сияя во всем блеске, освещало и Арарат, и Алла-гез, и все окрестности. В селении Старой Талыни, через которую теперь проезжали, есть древняя, огромная церковь и другая, не столь обширная: они разрушаются; близ каравансарая, вышеупомянутого, вышла справо прежняя дорога наша. Под новой Талынью оставили мы зиму, представившуюся нам со всеми русскими принадлежностями своими; но метели, замети, холода сноснее у вас, в России, потому что сани позволяют закутаться и из теплой шубы подтруднивать над бесполезным усилием вьюги; со всем тем, степные места не весьма удобны для зимних странствований; здесь же, верхом на лошади, очень невыгодны ваши северные гости. Спустившись с длинной каменистой горы, вступили в Сардар-абадскую равнину, где и признаки снегу редко бывают видны и где теплый прекрасный день, встретил нас; мало-помалому, все вылезли из башлыков (Башлык делается из толстого сукна; его надевают сверх шапки и длинными концами оного, обвязывают лицо и шею вместе с буркою; башлык составляет защиту горских народов от суровостей непогоды, во время дороги.) своих и, пройдя у подошвы Кара-бурун, прибыли в Сардар-абад, до которого от крепости верст 28. Сначала дорога довольно камениста, но без затруднений может быть исправлена: далее же очень хороша.

22-го числа полковник Хомутов, провожая генерала, просил позволения выпить бокал вина за его здоровье и поздравить его с получением нового знака монаршей милости [...] Непритворные излияния душевной привязанности подчиненных тронули доброго начальника нашего. И действительно, подобные минуты драгоценны для сердец чувствительных. Не стану повторять того, что говорили между собою казаки и солдаты, при сем находившиеся, вспоминая разные обстоятельства и битву 17 августа: русские воины умеют почитать достоинства начальников своих.

Скоро неслись повозки по гладкой дороге; на месте, где стояла ставка Аббас-Мирзы, идущего на истребление отряда нашего, генерал простился с провожавшими его из Сардар-абада; здесь изъявил он уважение к блистательным качествам бывшего противника своего — и слова его выказывали душу.

Эчмиадзин остался за нами; начинало смеркаться; потухла заря вечерняя; яркие звезды зажглись на чистом небе; золотое облачко [104] загорелось над горою; более и более увеличивалось оно; тускло осветился Арарат; кони промчались через сел. Паракар; лун показала часть светлого лица своего из-за горы, и серебряное сияние разлилось, в местах ею освещаемых. Вот и весь шар покатился по небу и длинные тени легли от холмов, от садовых оград и деревьев. Засверкали струи шумной Занги и белая пена кипела по камням; заблистал огонек в окнах строений надбрежных и бричка, спустившись с горы, застучала через мост, обнимающий реку, загремела под сводом ворот, по улице, остановилась и — конец путешествию.

По прибытии в Эривань, новая радость наградила сердце начальника нашего: государь-император желает знать о всех подробностях сражения нашего с персиянами 17 августа, с объяснением, кто и чем отличился особенно; а вместе с тем повелевает доставить сведения о семействах чиновников, убитых и раненных в продолжение всей кампании.

10 генваря 1828 г.

Дневник второго путешествия господина генерал-лейтенанта Красовского для осмотра Эриванской области 21.

29 декабря, его превосходительство выехал из Эривани в сопровождении армянского архиепископа Нарсеса, Генерального, штаба подполковника Жихарева, адъютанта своего, барона Врангеля, других чиновников и некоторых почетных обывателей области: в тот же день прибыли в сел. Аштарак, лежащее на правом берегу реки Абарани.

Близь сего селения видели мы первые толпы неприятельской конницы в день достопамятной битвы 17 августа.

Дорога весьма камениста, погода сначала была туманная, потом пошел большой снег. Крут к Абарани спуск со скалистого берега; через реку перегибается каменный мост, отлично сделанный, на одной большой и трех малых арках: прошло 600 лет после построения оного, но с маловажными починками он стоит, как новый, и память о строителе его, почетном армянине Муце сохранилась в преданиях. [114]

Аштарак, родина Нарсеса, и должно тем гордиться. Почетный старец сей, столько заботился о доставлении соотчичам своим прочного блага, под правительствам России, столько сделал для них, что имя его бесспорно принадлежит истории.

30-го. Амфитеатральное положение деревни, окруженной садами и виноградниками — прекрасно: оно занимает одно из первых мест в здешнем крае и заключало прежде более 900 семейств но до сего времени возвратиться успели только 100 семейств. Дома и ограды каменные, прочно и порядочно выстроенные; 5 церквей Селение сие может славиться водопроводом из Абарани, начинающимся верстах в 10 отсюда и поднятым сажень на 120 от горизонта воды. Водопровод врезан в утес берега и устроен лет 800 назад, вместе с пещерами, врубленными в камень и служившими убежищем для жителей, в случае нападений — Аштарак много потерпел в последнюю войну от долго бродивших в окрестностях войск персидских; наших в нем не было.

Здесь живут многие родственники Наресса, и знаменитый архиепископ не чуждается их: в простых поселянах он помнит родственников, и это придает новый блеск его достоинствам.

Двоюродный брат его Педрос Маркаров часто доставлял генералу, в самое опасное время, важные бумаги из Эчмиадзина и известия из крепостей и неприятельского лагеря. Дабы показать верному армянину, что дела его не забыты, генерал зашел к нему в дом; надобно было видеть его восхищение.

Кто умеет так ценить заслуги и таким образом награждать их, тот достоин иметь людей приверженных к нему душою и всегда будет иметь их.

«Дело не в том, сказал один мудрец, — чтоб сыпать деньги» тут можно прибавить и награды всякого рода; — «я никогда не видал, продолжает он, чтоб деньгами приобретали любовь — и напрасно отворите сундуки ваши, не открывши сердец; сердца других всегда будут для вас закрыты. Ваше время, попечения, вашу нежность, самих себя раздавать должно; ибо, чтоб вы ни делали, но все чувствуют, что деньги ваши не вы. Участие и доброжелательство более действуют и полезнее всех подарков».

Трогательно восхищение освобожденных армян; от сердца идут выражения, которыми они изъявляют оное, уподобляя край свой свадебному дому, в котором теперь все исполнено восторга; они рассказывают, что уже издавна умирающие отцы завещали детям радостным звоном колоколов дать им в могиле весть, когда взойдет для армян солнце счастия; когда русские освободят их от тягостного ига и соберут бедствующих, рассеянных сынов Армении: и настало для них сие блаженное время, и освободители посещают [115] гробницы умерших и повещают им о благополучии живущих.

Последняя воля родителя Нарсеса состояла в том, что-о он не приходил к могиле его до тех пор, пока не исполнится пламенное ожидание армян и не воскреснет утесняемая магометанами святая вера христианская; собственное желание архиепископа было прийти поклониться гробу отца с русским начальником и желание сие исполнилось. Над деревнею лежит уединенное кладбище семейства Шахазизиаи-Камсаракане; туда старец привел русского генерала и со слезами на глазах, пав на колени, принес теплую молитву к подножию престола всевидящего.

После обеда пустились далее. Дорога лежала близь того холма, до которого преследовали мы 10 августа неприятельскую конницу и откуда генерал в первый раз осмотрел положение обширного лагеря Аббае-Мирзы.

Проехавши 3 версты, прибыли в с. Могни (10 дворов), где находится монастырь св. Георгия Победоносца и мощи его (об этом монастыре я упоминал в записке 1 июня). Еще целы кельи бывших там монахов; церковь обнесена высокою каменною стеною и также бедна, как деревушка, но превосходной архитектуры. Купол и все здание сделаны из тесаного камня, без помощи железа и дерева.

Монастырь сей основан вскоре после Эчмиадзина, а возобновлен за 160 лет пред сим; в нем бывает два раза в год (на третьей неделе после светлого христова воскресения и в сентябре месяце) большое стечение богомольцев; не только армяне, но и магометане во множестве стремятся туда, признают сего святого за великого чудотворца и называют его Магне или Мугни.

Отсюда 5 верст до сел. Ханаванк 22 (20 дворов). Здесь живут татары и находится имение Измаил-хана, возвратившегося из плену: нося в сердце память о ласках его превосходительства, он убедительно просил сделать ему честь посещением, что и было исполнено.

Здесь разрушенная армянская церковь св. Иоанна Предтечи и мощи его; выстроена в одно время с Эчмиадзином, Григорием, святителем великой Армении.

Архитектура превосходная; трапезная состоит из купола, поддерживаемого 12 колоннами; отсюда дверь в довольно просторный придел, где хранятся мощи, и в большую церковь. Над последнею отличная резьба в камне, довольно хорошо сохранившаяся.

Большой купол главной церкви разваливается; по обеим сторонам входа, вверху два маленькие придела, в которые всходят по [116] лестницам, так сказать, прилепленным к стене; но прошло 1520 лет, и лестницы сии не думают о разрушении.

Сел. Ханаванк лежит на правом берегу реки Абарани, против подошвы горы Карни-яреха. Сюда приехали сейдалинские старшины с просьбою об освобождении сеидалинцев, содержащихся под караулом за грабительство; и генерал, в уважение ходатайства архиепископа и в милость Измаил-хану, исполнил прошение их.

После ужина пустились обратно в Аштарак; ночь довольно светлая; мороз российский.

31-го. Дорога камениста, но удобоисправима. На равнине стоял персидским лагерь до 17 августа, а в версте от дороги курган, где были устроены батареи их. Не в дальнем расстоянии, тоже на берегу Абарани, селение Ушаган, которое некогда было очень велико и почти соединялось с Аштараком; ныне же составляет малое число дворов и много развалин. Довольно большая речка Шагверт выходит из Алла-геза; дно ее каменисто; берега отлоги переправа не трудна; но при впадении ее в Абарань берега круты и скалисты; сии две реки образуют полуостров, на котором Аштарак и Ушаган. Сел. Кизил-Тамур (36 дворов) красиво лежит в садах и кажется богато; река Амперт гораздо менее Шагверты; берега совсем отлоги; дно каменисто. Не доезжая сей речки, развалины большой деревни Ах-тамар, в ужаснейших камнях. Вдали на Алла-гсзе и его ущельях видны следы большого населения и укрепление Гегер. Далее, сел. Франгамус (35 дворов) бедная деревушка, обнесенная старою стеною и башнями, из которых две уцелели от прежнего укрепления. У деревни сей протекает рукав Абарани и весьма близко впадение в сную Амперта. Франганус уже не на горах, а в равнине Эчмнадзинской, который отсюда не далее 7 верст. Потом татарское сел. Агуштум, где мало жителей и четвероугольное укрепление; далее влево от дороги сел. Квезнауд и еще в нескольких местах развалины 23.

От Франгануса до Сардар-абада 28 верст.

1 генваря 1828 года 24

Армяне, побуждаемые чувством благодарности и приверженности к избавителям своим, русским, в память поступления их под покровительство нашего императора, просили позволения выстроить на свой счет греко-российскую церковь в Сардар-абаде — и в Новый год положено было заложить храм сей во имя Николая Чудотворца. [117]

Все войска, здесь находящиеся, были устроены в надлежащем порядке; в 9 часов, отслушавши в военно-доходной церкви Крымского пехотного полка, обедню, генерал, архиепископ Нарсес, все чиновники и почетные обыватели вышли на площадь пред домом ханским, где будет строиться церковь сия, протоиерей Севастопольского пехотного полка, Тимофей Мокрицкий, соверши службу, говорил приличное слово; множество зрителей наполняло площадь и крыши окрестных домов. По окончании церемоний, было молебствие и при пении многолетия государю императору и всему августейшему дому, в рядах войск и в толпах народа раздалось ура — и потряслись стены крепости от звука орудий.

Жители Эривани более видели торжественных празднеств наших, для обитателей Сардар-абада новее показался блистательный парад, и изумились они строю русскому. По окончании парада генерал поздравил воинов с Новым годом [...].

Все чиновники и почетные граждане приглашены к обеденному столу г. комендантом крепости гвардии полковником Хомутовым; а вечером было освещение. В ханском саду, на том месте, где стояли батареи, разгромившие стены Сардар-абада, устроен был фейерверк, восхитивший многочисленных жителей, никогда не видавших подобного.

2-го числа, через Эчмиадзин возвратились в Эривань; близь Эчмиадзина в 2 1/2 верстах генерал с архиепископом Нарсесом и другими членами монастыря осматривали место, на котором будет строиться памятник избавления Эчмиадзина 17 августа 1827 года: памятник сей по данному рисунку сооружается от монастыря, по распоряжению архиепископа Нарсеса.

Благодарные армяне, видя, что битва 17 августа совершенно убила дух персидской армии и, поселя в ней робость и уныние, была главнейшею причиною блистательных успехов впоследствии, всеми мерами стараются изъявить признательность свою спасителям своим и передать память незабвенного дня сего позднейшему потомству, из рода в род, из века в век — и по утверждению патриарха, в сей день ежегодно будет отправляться во всех армянских церквах благодарственное молебствие богу сил.

Поездка в Аштарак

Чтоб иметь несколько минут, свободных от посторонних занятий, для составления проекта об управлении вновь покоренных персидских областей, г. генерал-лейтенант Красовский 21 генваря отправился в сел. Аштарак, в сопровождении архиепископа Нарсеса, [118] адъютанта своего и обер-аудитора. Описание сей деревни и дороги, к ней ведущей, было сделано прежде.

На другой день, в воскресенье, слушали обедню в приходской церкве: народа было довольно.

Персидские подданные не привыкли к ласковости и благоволению правителей своих и тем чувствительнее трогала их новая перемена. «Бывало, не только сардар, но какой-нибудь хан приедет, говорили они, — и время его пребывания проходит в мучительном ожидании: никто не был уверен в безопасности жизни своей, тяжесть спадала с души только тогда, как он уезжал, и тут даже опасение, чтоб он не вздумал вернуться, долго не позволяло совершенно успокоиться; а теперь...».

К мольбам их и мы присоединяем молитвы свои и если усердные моления всегда бывают услышаны, то общие желания наши будут исполнены.

В Аштараке есть древнее обыкновение: один раз в год вся деревня, от старого до малого, выходит на рыбную ловлю — и ловля сия составляет деревенский праздник. Они для торжества сего не могли выбрать день более приличный.

После обеда звук армянской музыки дал знать, что час забавы наступил. Дети спешили обгонять один другого; оскользались и в различных положениях скатывались с крутой горы, покрытой снегом. Кто в силах был бежать, мигом все были внизу; лишь дряхлость с старостию думали об осторожности.

По приглашению архиепископа генерал присутствовал на -празднике, для него устроенном.

Абарань, с шумом пробегая по скалистому дну, оставляет часть вод своих между каменьями, которые затопляются только в полноводие, и в сем-то убежище рыбы основывают жилища свои.

Можно смело сказать, что жители аштаракские пристращены к сему увеселению. Какое удовольствие изображено было на лицах! Утес, оторвавшийся от берега, лежит в некотором от оного расстоянии и служит главнейшим приютом рыбе: он был осыпан людьми. Голова прижата к камню, правая рука обнажена и заметно усилие протянуть ее как можно дальше, чтоб отыскать и схватить убегающую рыбу; вот она в руке его и физиономия сказывает о том прежде, нежели он успеет сделать какое-нибудь движение. Наконец, он с торжеством вынимает руку из воды и показывает добычу свою.

Опоздавшие занять место под большим камнем рассыпаны повсюду и зная уже, где искать желаемого, раскидывают небольшие камни, роются в струях и не менее восхищаются, когда успех увенчивает их старания. [119]

Холод никого не пугает: можно подумать, что мороз и ветер на них не действуют. «Ты не озяб, — спрашивал генерал у одного, близь стоящего. «Нет; за тем, что сладко», — отвечал он по-русски.

Чудная вещь, это сладко — чего человек не перенесет, если ему сладко? Зато горькое, заставляет его сильно морщиться!

Архиепископ сам поймал несколько рыб и народу очень нравилось, что он принял участие в любимой забаве сородичей своих.

Пробывши несколько времени на ловле, генерал осматривал мост; и взял на себя исправление оного.

Наступил вечер, но рыболовы не оставили еще занятия своего: и долго пылали костры, разложенные по берегу.

На другой день ездили к пещерам, находящимся в окрестностях Аштарака. Нельзя не удивляться, куда необходимость может занести человека: чтоб укрыться от гонителей своих, жители нередко принуждены бывали прибегать к сим пищерам. Оные устроены в скалах и, входя в них, возвышаются на несколько сажень от земли: туда взбираются по веревкам, но трудно понять, каким образом достигает их тот, кто должен укрепить там веревки и сделать другие приготовления, нужные для сего невыгодного путешествия; в нижних пещерах помещались лошади и скот: как привыкли сии животные бесстрашно лазить по утесам, на которые не взогнал бы наших степняков.

Оттуда посетили гроб отца архиепископа и осматривали древнюю церковь Пресвятыя Богородицы, построенную более 500 лет назад, она не слишком огромна, но искусство построения изумляет, несмотря на то, что пора бы привыкнуть к чудесному способу древней архитектуры здешних мест.

24-го возвратились в Эриваиь.

7 февраля

Если вы до сих пор не начинаете завидовать эриванским веселостям; или по крайней мере не перестали жалеть о тех, которые здесь находятся и думать, что они умирают от скуки, то это моя вина; потому, что описывая увеселения наших, я не умел выказать причину, по которой оные не могут оставаться в первоначальном положении своем, а неминуемо должны возрастать и усовершенствоваться.

Вы знаете несколько о привязанности общей к начальнику, о готовности всех изъяснением чувств своих доставить ему минуту удовольствия; но полагаете, что многотрудные занятия его, и обязанности каждого не ладят с забавами. Эта мысль очень естественна, [120] и я сам также бы думал, если б не, увидел теперь своими глазами то, чего прежде не видал. Правду, сказал, чей-то дедушка: век живи, век учись. Есть люди, у которых на все достает времени и которые, заботясь о самоважнейших предметах, не упускают из виду увеселений необходимых. Я говорю необходимых потому, что природа человеческая требует развлечений. В этом едва ли станут опровергать меня, и потому я не стану приводить доказательств; скажу только, что нужно уметь соединять дело с забавами, дабы из всего извлекать высшую степень существенной пользы; согласен, что искусство сие чрезвычайно трудно и редко кто владеет им; но у нас оно как-то очень покорно. Я бы не оставил и это без ясных доводов: у меня их множество; но, правой не имею времени, и в первый раз прошу поверить мне на честное слово.

Думаю о здешней масляиице, о танцах, у меня в голове начинали танцевать мысли о прошедшем времени: воспоминания заставляют меня всегда начинать рассказы мои от Адама; но теперь этого не будет, мне и без того дела много, тем более, что здесь было так много хорошего, что не умея описать, я гораздо лучше сделаю, если представлю вашему воображению настоящим образом разрисовать все картины, не портя их пачканьем своим: во многоглаголании нет спасения. Как я рад, на этот случай, что текст сей держит мою сторону.

Члены московского английского клоба, не думают, что в Эривани устроилось отделение оного — и ошибаются, потому что именно устроилось оно: законы, порядок и все нужное частию приведено, частию приводится в совершенство; а более всего мне здесь нравится, что вообще карты весьма в малом употреблении и без них находят средства приятно проводить время. Во многих ли местах могут тоже сказать?

Театр наш, час от часу улучшивается; подбавляются декорации, заводится гардероб; а что касается до актеров, то московские любители театра не раз бы прокричали ура, если б имели таких. Последние представления были очень хороши, а далее будут лучше. Хвала актерам нашим; хвала старшинам увеселений наших! Хвала изящному вкусу их!

Дни-масленицы были разобраны; вечера также; в субботу был маскерад у генерала: несколько особенно хороших масок отличались между обыкновенными. Словом, трудно поверить, чтоб в Эривани так скоро могли составиться подобные увеселения 8 воскресенье опять маскерад и еще более масок: некоторые них были прекрасны. Решительно скажу, что наши маскерады в [121] чем не уступят маскерадам губернских городов ваших; а этого разве не довольно — на первый раз.

Воображение ваше не увеличит, если представить не огромное собрание, но собрание хорошего, руководствуемое вкусом и уменьем. Танцы, национальные пляски, пенье; отрывки из лучших комедий в стихах занимали посетителей.

Почтительная непринужденность господствует в собраниях здешних и, хотя маскерады, начавшись рано, продолжались довольно далеко за полночь, но едва ли кто тяготился тем. Не забудьте однако, что я сделал только очерк: спешу кончить.

12 марта. Г. Тифлис

Слово Эарк-ура значит на армянском языке насаждение первых лоз винограда. Ной, оставя ковчег и, спускаясь с Арарата, насадил оные на северо-восточной покатости горы, на месте том основалось впоследствии селение, до сего времени сохранившее название Эарк-уры. Прелестно местоположение сие: Аракс стелется под ногами; как на ладони лежит обширная равнина Эриванская, украшаемая зеленеющимися садами деревень; это острова на поверхности моря, радующие плавателя утомленного. Отдаленные горы нахичеванские едва могут остановить взор: так высока точка наблюдения; по всему есть предел и напрасно глаз, подстрекаемый высотою положения своего, стремится за цепью великанов видеть новые картины: лишь часть небосклона адербиджаи скопа смеется перед ним.

Здесь-то бывший сардар эриванский, укрываясь от губительного зноя, проводил летние месяцы; весьма обширный замок заключает множество строений, в которых размещалось огромное семейство сатрапа и чиновники, его окружающие. Климат самый здоровый, вода горных источников превосходная; а в 6 или 7 верстах около Малого Арарата, есть много древяного лесу, который очень редок в здешней области. Селение отделяется от замка глубоким оврагом; из него выходят несколько родников, образующих в летнее время, с помощию тающего на Арарате снега, довольно большой ручей.

В 170 домах более 500 семейств армянских, татар здесь нет.

В благоустроенном государстве, пребывание главного начальника а каком-нибудь месте разливает окрест обилие, поощряя к промышленности и торговле: бедная деревушка обращается в городок. В Персии, напротив, присутствие вельможи чаще влечет за собою разорение, и чем знатнее, могущественнее он, тем гибельнее приближение его. [122]

Более других притесняемые, грабимые персиянами, жители Эарк-уры не смели верить благополучию своему; счастие освобождения все еще казалось им сном восхитительным; приезд генерала как будто вывел их из усыпления: радостные, они выбежали навстречу, далеко за деревню, теснились к нему; каждый старался поцеловать его ноги, концы его платья. Подобную картину можно несколько представить себе; но чтоб представить ее со всеми оттенками, надобно видеть ее. Не притворна и сильна приверженность Эарк-уринцев к русским — и как не дорожить им переменою, разливающею на них блаженство? Прежде, бывало, Приезд сардара заставлял всех трепетать; ежеминутно опасаясь лишиться всего имущества, они не могли быть уверены даже в жизни. Теперь, напротив, видят заботы о благосостоянии их.

Прежде они были стеснены в отправлении богослужения по закону своему: церковь во имя св. Стефана, находящаяся в селении, видимо, приходила в ветхость и малейшая починка оной воспрещалась им, даже иметь колокола не позволялось, чтоб звоном их не обеспокоить иногда изнеженного властелина. Теперь, напротив, стараются дать им средства к поправлению разрушающегося храма и, сверх того, генерал обещал отлить колокол для церкви их из негодной к употреблению пушки персидской: что очень порадовало и польстило возрождающемуся в них чувству народной гордости и любви к родине.

Ниже селения весьма много плодовитых садов, которые почитаются лучшими в Эриванской области: огромность деревьев, в них находящихся, показывает их древность.

Вверх по ущелью, верстах в двух, виден монастырь Григория, построенный внуком Святителя Армении, около 1400 лет от наших времен; далее в полверсте другой монастырь; и вот что рассказывает об нем история: св. Иаков, желая достать дерева от ковчега Ноева, предпринял достигнуть мест, где остановился оный: трудность предприятия не устрашала его; он совершил часть пути. Видит пред собою утес, но надежда победить препятствия еще не оставляет его; напрасно скалы останавливают его; даже птицы небесные не отваживаются возносить полета своего в пределы, освященные чудесным событием благости предвечного. С сокрушенным сердцем постигает праведник всю дерзость намерения своего — и там, где мощная рука природы показала ему собственное его бессилие, основал он обитель, носящую и до день имя его.

Близь сего монастыря есть камень, наполненный водою которая никогда не иссякает, хотя не заметна, чтоб она откуда-нибудь втекала туда; зимою, однако, вода сия вымерзает. Ее употребляют против саранчи и утверждают, что насекомое сие не приближается [123] к садам и толям, ею окропленным. Предание говорит, что не должно ставить на землю сосуд, в котором хранится вода сия, иначе сила ее теряет свое действие. Уверяют, что это средство неоднократно было с успехом испытываемо и в Грузии.

Соединение всех выгод в окрестностях Эарк-уры представляет преимущественные удобства для летнего пребывания, и лагерь всего лучше устраивать с южной стороны замка.

Дорога от Эривани, туда ведущая, весьма удобна для обозов и артиллерии, лежит на сел. Алгадыла, где через Кара-су находился мост, ныне разломанный; брод чрез Аракс очень хорош; не в дальнем от оного расстоянии начинается отлогий подъем на Арарат, простирающийся от подошвы до Эар-уры верст на 15, всего от Эривани до сего селения не более 42 верст.

Старшина деревни Стефан Ходжаш, человек достаточный, приверженный к России, заслуживает признательность соотечественников за пособия, оказываемые неимущим, достоин особенного внимания, как человек надежный и благоразумный.

На левом берегу Аракса, против сел. Аралык возвышаются несколько высоких бугров, удивляющих положением своим: не знаешь, каким образом могли воздвигнуться на гладкой равнине сии отдельные каменные горы. На одной из них монастырь Хорвирап, что на армянском языке значит глубокие ямы. Летописи повествуют, что армянский царь Тиридат, до введения христианства в Армению, был гонителем оного, и дабы лишить святителя Григория возможности распространять учение свое заключил его в ямы сии, где он томился 14 лет. Наконец, убежденный в святости его, царь вывел праведника из заключения и, принявши сам христианскую веру, основал Эчмиадзин; впоследствии, в память описанного происшествия, построил монастырь Хорвирап. Давно уже опустел оный; многие части его разрушились, но уцелела церковь и часовня, заключающая темницу страдальца.

В Эриванской области много памятников, освященных древностию; история страны сей весьма любопытна; но нужны время и способы, чтоб снять завесу, ее покрывающую.

Если обстоятельства не воспрепятствуют намерениям, то книга бытописаний сей колыбели народов откроется для нас и сокровища, в ней скрывающиеся, сделаются общим достоянием любителей. [124]

15 марта

Кто сильно чувствует, тот не теряет слов.

И в самом деле, как выразить словами то, о чем я говорить теперь намерен? Трогательна разлука отца с семейством; но горесть разлучающихся в природе имеет свое начало. Узы крови связывают их; взаимная любовь их тесно сопряжена с существованием; ряд попечений укрепляет привязанность их; привычка любить один другого обращается в необходимость: лишь в испорченном сердце посторонние выгоды могут бороться с сими сладостными чувствами и побеждать иногда силу естественных склонностей. Но от чего родится подобная привязанность подчиненных к начальнику? Часто ли встречаются таковые феномены? Только необыкновенное расположение к добру может вселять любовь не обыкновенную в сердца людей чужих. Часто необходимая взыскательность начальника оскорбляет подчиненных и отклоняет их от него. Его уважают, отдают полную справедливость достоинствам его, но не любят. Способность привлекать к себе люлек кажется, нельзя приобрести: она есть дар неба. Мне случалось видеть начальников, обладающих всевозможными достоинствами; но столь много любимого в первый раз вижу.

Желая уверить себя в прямодушии большей части людей я всеми силами старался сохранить к словам и поступкам их врожденную во мне доверчивость и хотел лучше иногда обмануться, нежели беспрерывно мучиться подозрением; но горькие опыты против воли, внесли в душу мою отраву сомнения. Я не позволяю себе дурно думать о человеке, которого хорошо не знаю, но и ручаться за него не стану и не всем рассказам его верю, хотя там в себе не могу преодолеть излишней откровенности и часто бываю неосторожен. Таким образом не довольствуясь словесными в чем нибудь уверениями, я всегда ищу доказательства несомненных: так поступал я и в разборе общей привязанности отряда нашего к: генералу Красовскому; здесь еще более опасался быть обманут и собственными чувствами, и намерением других; но если б не имел я случаев убедиться в искренности сей привязанности то последние дни пребывания в Эривани вывели бы меня из сомнения.

Генерал получил позволение отправиться в Тифлис для пользования раненой руки своей и слухи носились, что оттуда он в Россию. Может быть, думали все, это будет последнее прощание наше с любимым начальником и искренние сожаления о потере сей слились с желанием изъяснить пред ним чувства живейшей преданности и уважения глубочайшего. Положено поднести [125] его превосходительству портрет его и картину, изображающую ту роковую минуту, в достопамятной битве 17 августа, когда ободряя стрелков, задавленных тучами куртинцев, генерал был отрезан толпами их от колонн наших; некоторые из окружающих его соделались уже жертвами свирепых наездников; бросившиеся к нему на, помощь трепетали за него; лишь он спокойно ожидал определения небес — и небеса чудесным образом сохранили его.

В воскресенье, 19 февраля, все чиновники собрались к его превосходительству и генерал-майор Берхман, представил ему письмо портрет и картину, с следующими к ним надписями. Это были священно-торжественные минуты; я не берусь их описывать, все были растроганы.

Надпись к портрету генерал-лейтенанта Красовского

Стремление к добру — одно его желанье:
Исполненный огнем возвышенных идей,
Он жаждет одного — творить благодеяние; —
Забыв себя, живет для счастия людей,
Храня права, его десницей побежденных,
Привлек угрюмые сердца иноплеменных.

Надпись

К изображению сражения 17 августа 1827 г.

(Отрывок)

Один, оставя ратных строй,
Летит на пир он боевой.
Мгновенной молнии быстрее,
Куртинцы жадные взвились.
Бот ближе — бег коней скорее.
Рассыпались, — опять сошлись,
И тучей ринулись к герою,
Один склонил уж роковое,

Готовя гибельный конец...
Но вдруг раздался глас призывный
Ура! — посыпался свинец
И падает — наездник дивный.
И, полно мести роковой,
Сильнее храбрых сердце бьется
Летят за хищною толпой
И страх за робкими несется.

Письмо,

при котором поднесены портрет и картина.

Ваше превосходительство!

Битва при Ушагане никогда не изгладится из памяти участвовавших в оной; а воспоминания о том неразлучны с воспоминанием о подвигах в. п. мужеству Вашему обязан отряд спасением своим; решительности Вашей обязано правительство сохранением [126] артиллерии, со множеством военных запасов; твердости Вашей обязана Грузия защитою своею от истребления неприятеля хищного; Россия — приумножением славы своего оружия.

Проницательный взор [...] монарха оценил уже заслуги Ваши: сражение сие причислено к достопамятнейшим делам храброго воинства российского.

Признательные армяне, видя, что бой сей, поколебавши дух армии персидской, был одною из главнейших причин блистательного окончания войны, воздвигают памятник на месте борьбы кровавой; да передаст он позднейшему потомству подвиг русских и имя мужественного вождя их.

Церковь армянская установила ежегодно праздновать день сей, как день освобождения первопрестольного монастыря Эчмиадзина от грозившей ему гибели-вновь подпасть под тягостное иго иноверцев. Сей несокрушаемый памятник превыше всех изобретений ума человеческого: он, вознося души к престолу зиждителя вселенной, воспламенит их и благодарность сольется с мольбами к всевышнему. Что же мы принесем в дар в. п. мы, осчастливленные отеческим начальствованием Вашим? Спасенные Вами, каждый из нас желает иметь изображение любимого начальника своего, равно как изображение той минуты, когда содрогнулись мы при виде опасности, в которой вы находились, присутствуя везде, где сильнее была сеча. И мы подносим в. п. портрет Ваш и картину, прося Вас убедительнейше об исходатайствовании высочайшего соизволения на гравирование оных. Не столь долговечно — слабо приношение наше; по крайней мере, пусть покажет оно общее желание излить пред Вами и доказать перед светом чувство живейшей признательности, искренней привязанности и глубочайшего уважения нашего.

Ваше превосходительство с достоинствами воина соединяете достоинства человека: Вам справедливо принадлежат души и сердца наши.

С глубочайшим высокопочитанием имеем честь быть

Вашего превосходительства покорнейшие слуги штаб- и обер-офицеры:
и полков: Штаба 20-й пехотной дивизии

20-й артиллерийской бригады

Крымского пехотного
Севастопольского пехотного
39- го егерского
40- го егерского
Донского козачьего Басова
и Донского козачьего Сергеева
   

19 февраля 1828. Кр. Эривань [127]

21 февраля генерал выехал из Эривани в Тифлис: все, кто мог, провожали его. Отъехавши несколько верст, наступило расставание.

Мужчина всегда стыдится плакать: чем тяжелее сердцу его, тем он более борется с собою; мысль, что его могут почесть слабым, ужасна для него. Только избыток чувств преодолевает усилия твердости и слезы с трудом пробивают себе путь, но в минуты разлуки я видел их на глазах многих; некоторые даже принуждены были отходить в сторону, чтоб скрыть сильный прилив оных. Нужно ли говорить более?

По прибытии в Тифлис получены известия из Эривани: все стало здесь мертво, вяло, неповоротливо; все делается нехотя, писали оттуда; тоже выражает Ведениктов (которого сочинения украшали уже записки мои и которому принадлежат также обе надписи) в своем:

Воспоминание отъезда из Эривани генерал-лейтенанта Красовского

Не долго мае очарованье
Лелеяло в стране чужой:
Не долго пылкие мечтанья
Резвились над моей главой.
Как сон волшебного виденья
Мелькнули быстрою струей
Дни сладкой радости земной:
Сокрылся призрак вдохновенья
И жар к прекрасному погас.
Мне памятен тот мрачный час,
Когда пришли мы для прощанья.
Напевам райским упованья
Унылый дух уж не внимал
И шум привычные забавы
Средь сонма дружного молчал;
Души тоскующей отрава,
Судьбой отвергнутых удел [128]
В сердцах гнездилась грусть немая.
И он, как кровных оставляя
В чужбине, сам о нас скорбел
Свершилось — образ незабвенный
Терялся в мраке дальних гор,
И тщетно, думой окрыленной,
За ним следил мои жадный взор
И чувство вещее грозило
Тоской грядущим временам,
И тускло страждущим очам
Казалось дневное светило.
Какой-то сумрак непонятный
Вливала в сердце тишина...
Внезапно гений благодатный
Блеснул — распалась пелена
И мысли в высоте небесной
Слились в гармонии чудесной.
Я видел, солнце опустилось
За цепью каменистых скал
На холмы мрак вечерний пал
И поле темное дымилось;
Но луч незримый освещал
Покров сребристый Арарата
И гордо, весело стоял
Времен древнейших соглядатай

или

Так ум высокий изливает
Отряду пламенным душам
И никогда не угасает
Святого чувства фимиам

Так ум высокий озаряет
Порывы благородных дум
И блеск его воспламеняет
Огнем небесным юный ум

Так покорен Карс, от твердынь коего с стыдом удалились несметные полчища грозного Надир-шаха. Азиятцы новейших времен почитали крепость эту неприступною, — турки, зная все способы свои и полагаясь на дерзкую храбрость, многочисленность, отборных войск, призванных на защиту ее, не понимали, как могло случиться столь неожиданное происшествие; мы сами не можем без удивления вспомнить всех подробностей, коим подобных, кажется, не представляет военная история. Бывали штурмы, но самый удачный всегда сопровождался значительною потерею; здесь же убито 34 человека, а раненые, почти все, давно вступили в свои места. Кавказский корпус, привыкший к блистательным подвигам оружия своего, не помнит подобного. В военной науке говорится о взятии крепости сюрпризом, а здесь и действительного сюрприза не было, а прямо неожиданный штурм и не опьянение ли турок от опиума помогло штурмующим не встретить почти никакого сопротивления? Не в минуты ли сильнейшего расслабления мы застали, их?

Рассматривая местность, вооружение, число и дух гарнизона, зная также, что 15 тысяч вспомогательных войск спешили на подкрепление и находились только в 30-ти верстах, наконец, соображая все обстоятельства покорения столь важной крепости, должно, причесть его к счастливейшим событиям и не уменьшая доблести [151] других войск, можно решительно сказать, что только с здешними, забывшими о мирной жизни войсками, приготовленными к победам, удаются подобные предприятия, — надобно видеть соревнование, единодушие, одушевляющие все полки, чтобы согласиться с этим мнением, — но кому, кроме бога, приписать должно чудесное спасение храбрых в этот губительный день? Окруженные тысячами смертей, не многие из них кровью своею запечатлели славу имени русского. Невидимая десница твоя, предвечный, провела их невредимо среди гибели, тебе единому хвала и благодарение!

25 сентября

По занятии Карса корпусный командир оставался в окрестностях его, пока укрепления были приведены в надлежащее положение и сделаны все приготовления, необходимые для того, чтобы гарнизон наш мог держаться, если бы турецкие силы, недалеко находящиеся, вздумали снова овладеть крепостью. Сначала предполагалось оставить в ней. только три батальона пехоты, но близость 30-тысяч[ного] корпуса неприятельского, могущего ежедневно увеличиваться новыми подкреплениями из Эрзерума, принудила усилить и наш отряд. Составя его из 3-х полков 20-й пехотной дивизии с легкою ротою артиллерии и двух казачьих полков с 4-мя конными орудиями, под главным начальством генерал-майора Берхмана, а управление областью поручив полковнику князю Бековичу-Черкасскому, граф Эриванский выступил с прочими 17 июля к кр. Ахалисалакам, куда и прибыл 23-го числа.

На другое утро крепость уже была покорена. В ней найдено 14 орудий, значительное количество разного оружия, артиллерийских запасов и взято 21 знамя. Гарнизон, состоявший из одной тысячи вооруженных, не хотел сдаваться, но не имея возможности устоять против искусного действия батарей наших, устроенных ночью, вздумал спастись бегством и потерял до 600 человек убитыми и ранеными, — в плен взято до 300. С нашей стороны убит 1, ранены 1 офицер инженерный и 12 рядовых.

В 30-ти верстах от Ахалкалак находится кр. Хертвис, лежащая в неприступных скалах, образуемых берегами реки Куры; покорение сей крепостцы было необходимо для усмирения вновь покоренной страны. 26-го числа часть войск наших отправлена туда и устрашенные истреблением ахалкалакского гарнизона, защитники Хертвиса сдались. Здесь найдено 13 пушек, 1 мортира, до одной тысячи четвертей хлеба и значительные артиллерийские запасы. Гарнизон, исключая 15 турецких солдат, состоял из природных жителей, кои распущены по домам. [152]

4 августа действующий корпус, к коему присоединились резервы, пришедшие из Грузии, остановился на переправе через Куру, в 6-ти верстах от Ахалдиха.

Вообще путь от Карса, чрез Ахалкалаки, к Ахалциху представляет величайшие затруднения для следования войск, особенно с тяжестями. Между первыми двумя крепостями верст 100 расстояния и дорога пересекает верхний хребет чалдырских гор, местами сохраняющих снеговые полосы во все лето; далее же пролегает чрез высокие горные хребты, покрытые лесами и идущие вдоль реки Куры, чрез кои существовали только тропинки. Гренадерская бригада, отправленная за три дня до выступления корпуса, употребив все усилия для разработки дороги, довела ее до такого только состояния, что повозки и артиллерия могли быть спускаемы и подымаемы людьми на веревках (Оставшись в Карсе, я не был свидетелем всех этих происшествий и говорю о них единственно для общей связи в записках моих о турецкой войне, а потому описания эти весьма кратки и сведения почерпал я из официальных известий).

5-го числа получены достоверные известия, что Мустафа-паша с 7 тыс. и Киоса-Мамет-паша с 20 тыс. при 15 полевых орудиях, прибыли на подкрепление Ахалциха; невзирая на то, корпусный командир решился, не ожидая отряда генерал-майора Попова, следующего из Карталинии, немедленно подступить к крепости. Обозрев ее, войска наши пошли во вновь назначенный лагерь, в 6 часов вечера неприятельские толпы понеслись слева и справа, показывая намерение напасть на следовавший вагенбург; но все их покушения на обоих флангах были отбиты и кавалерия наша имела "случаи в этом деле увеличить к себе уважение самых запальчивых из прославляемых турецких всадников. После того начались приготовительные работы для осады, но присутствие сильного вспомогательного корпуса неприятельского, беспрестанно умножавшегося и к коему чрез несколько дней ожидалось еще 10 тысяч человек не позволяло предпринять решительных действий против крепости. Дабы отвратить столь важное затруднение, надобно было разбить Мамет-пашу. Ночью на 9 число 8 батальонов пехоты, кавалерия и 25 орудии пустились по местам едва проходимым, дабы обойти крепость, за которою расположены были турки лагерем. Неприятель на рассвете открыл движение это и, успевши присоединить гарнизон к полевым войскам, в числе 30 тысяч, атаковал наших, навязалось жестокое дело, продолжавшееся 12 часов и, наконец всевышний увенчал полным успехом оружие русских: четыре лагеря неприятельских, вся полевая артиллерия его, состоящая из 10 орудии, все инженерные, артиллерийские парки и подвижной транспорт [153] хлеба взяты нашими. Бегущих преследовали 30 верст по эрзерумской дороге и потеря их в этом деле полагается до 2500 человек убитыми и ранеными, с нашей стороны убит генерал-майор Крольков, 7 обер-офицеров, 73 нижних чинов, ранено штаб-офицеров 2, обер-офицеров 22, нижних чинов 377, подбито одно орудие и взорван зарядный ящик неприятельскою гранатою. Киоса-Мамед-паша с 5 тысяч, пехоты вошел в крепость, остальные войска рассеялись в лесах, по ардаганской дороге.

После этого поражения началась действительная осада и 14-го числа северный бастион был уже разрушен, а высокий, толстый палисад, составляющий наружную ограду, местами разломан. Такой успех, в соединении со многими другими причинами, заставил корпусного командира взять приступом город, и 15-го числа, в 4 часа по полудни он начался.

С неизъяснимою отчаянностью защищались осажденные; ахалцихцы известны по своей храбрости и ни в чем не уступят самым дерзким народам кавказских гор — даже вооруженные женщины участвовали в бою. В 7 часов наши были в форштате, но победа эта, дорого стоивши, оставалась еще нерешенною; в каждом доме на смерть заседали упорные и многие из наших пали их жертвами. К счастью, строения были деревянные и в это время граната зажгла один дом, воспользовавшись случаем, приказано зажигать город, пожар распространился и мало-помалому принудил защитников к отступлению! К свету весь форштат очищен, остаток гарнизона, запершись в цитадели, прислал просить о начатии переговоров и, после некоторого упорства, сдался на капитуляцию.

В Ахалцихе взято 67 пушек, в том числе 5 русских, из коих два единорога, отбитые турками во время осады оного в 1810 году, 52 знамя и 5 бунчуков от двух пашей. С нашей стороны в сей день убито 2 штаб-офицера, 8 обер-офицеров и 118 нижних чинов, ранены 1 штаб-офицер, 31 обер-офицер и 439 нижних чинов. Со стороны неприятеля погибло до 5 тысяч человек.

17-го числа генерал-лейтенант князь Вадбольский овладел кр. Ацхур.

Нынешняя кампания для кавказского корпуса еще блистательнее персидской; взятие Карса, сражение под стенами Ахалциха и штурм его должны, по всей справедливости, занять место между славнейшими подвигами оружия русского. Вообще турки дерутся так отчаянно, что трудно стоять против них, сравнивать с персиянами, значило бы обижать их. Теперь представьте, каковы должны быть делибаши, лазы, аджары и другие отборные войска, почитаемые отважнейшими из самых храбрых. Идя в бой, они не думают о возвращении; большая часть из них приготовляется на [154] верную гибель-надевают белые рубашки, часто белое платье и, принявши опиум, забывают о жизни, помнят только, что пред ними неприятель, злятся на каждого, как на личного врага своего и как бешеные несутся в ряды противников. Ненависть к христианам увеличивает остервенение мусульманина, фанатизм поддерживает распаленные чувства его; если он убит неверным — говорит алкоран, то гурии отверзают объятия свои страдальцу за веру; если неверный истреблен им, то отпущение грехов ожидает его в небесах. Смертельные муки сливаются с зверскою радостью в искаженных чертах усопшего, умирая, он мечтает о наградах, ему обещанных. Что, казалось бы, может устоять против столь многими, сильными причинами возбужденной запальчивости? Какое сердце не дрогнет при виде воплощенного демона, а не человека? Только, высокое мужество, непоколебимая твердость могут победить неестественную дерзость, подстрекаемую самыми пылкими страстями. И русские побеждают эту дерзость, и пред геройскою решительностью их уничтожается сила ее. Слава вам, истинно храбрые!

30 сентября

Между тем, как происходили столь блистательные подвиги., когда оружие счастливых товарищей наших гремело в горах буйных ахалцихцев и эхо дебрей их, разнося перекаты громов губительных, рассеивало ужас между османами — что делали мы, стражи Карса? По выступлении действующего корпуса, слыша о близости неприятеля, о намерениях его отнять у нас вверенное нам. сокровище и соображая, что с 25 тысяч[ным] корпусом, подкрепляемым всеми магометанами, живущими в городе и крепости весьма легко решиться напасть на отряд наш, состоящий с небольшим из 2500 человек пехоты и до 700 казаков, мы, несколько дней питали надежду доказать туркам, что не многочисленность составляет силу войска и что, хотя нас горсточка, но не с деревянными пушками и ружьями и не с заячьими сердцами. Разумеется, запершись в стенах, мы могли насмехаться над соединенными усилиями всех азиатских турок, но нам хотелось переведаться с ними в поле, и с нетерпением ожидали мы приближения их. Вдруг слышим что Мамет-паша с корпусом своим полетел на помощь Ахалциху и лишил нас славы разбить себя; вы видели уже, что его, бедняжку, там расколотили так, что едва успел он вскочить в крепость оттуда в цитадель, из коей, после сдачи на капитуляцию, и его в числе прочих защитников ее, пустили восвояси. Теперь он в ранге странствующего рыцаря, шатается из одного места в другое, собирая [155] новые войска, но едва ли делает это с большим жаром: пуганая ворона всего боится.

Таким образом, в соседстве нашем остались только небольшие партии, которых главнейшие предприятия могли состоять в том, чтобы угонять скот у жителей, или в тому подобных подвигах,

7 августа дали знать в лагерь, что человек до тысячи таковых удальцов, показавшись верстах в 10-ти от Карса, отрядил от себя часть которая, еще приблизившись, отбила большое стадо, угнавши и пастухов. 200 казаков с 4-мя конными орудиями понеслись остановить их, а батальон егерей беглым шагом пустился в подкрепление. Конница наша верстах в 15-ти догнала неприятеля и видя, что неутомимо следующая за ними пехота была не далеко, решилась завязать дело, несмотря на несоразмерность числа. Первая ошибка не кончила дела, но потом действие артиллерии произвело замешательство, а вторичный удар кавалерии, ободренной приближением бегущего батальона, довершил расстройство. В разные стороны рассыпались хищники; рассеянные партии их старались скрыться в глубоких лощинах, угоняя по несколько штук скота, но нелегко было сделать это — армянская дружина и казаки, на беду их, слишком зорки были и, добираясь от одних к другим, принуждали всех, оставляя добычу, думать о собственном спасении. Напрасно хотели они остановиться и ударить на нас, огонь орудий и пики всегда разрушали смелые покушения их; вся добыча, похищенная ими, отбита, плененные пастухи освобождены. Преследование кончились верстах в 30-ти от Карса, потому что лошади от сильного жара и скорой езды почти у всех пристали. Начальник этой толпы Хамид-бек взят в плен; три брата его двух-бунчужными пашами, и потому, имея знатные связи, он в большом уважении в здешнем крас. Несчастно оконченная им экспедиция произвела сильное влияние на скопища разбойников, так что после они разбрелись и до сего времен не смеют уже, появляться вблизи тех мест, где стоят русские, и спокойствие окрестностей ничем не нарушается. Нас уверили, говорил Хамид-бек, что здесь оставлены люди больные и слабые, а лошади хромые и искалеченные: но ваша пехота не далеко бежала за конницею, а пушки нисколько не отставали от нее; пожалуйста, покажите мне этих людей и эти пушки, которые догоняют бегущую кавалерию нашу, — и ему не запрещалось любоваться ими.

20 октября

Разнесся повсюду слух о взятии Ахалкалак, занятии Хертвиса, разбитии турок под стенами Ахалциха, о близком падении сего [156] последнего — и жители Карского пашалыка увидели, что счастье в сей войне не изменяет искусству и мужеству, они увидели, что русские становились твердою ногою в покоренных местах и убедились в прочности их завоеваний. Армяне давно желали бы свергнуть с себя иго тиранов своих — гонителей христианства, но, привыкши трепетать при одном имени мусульманства, не смели явно восстать против стражей, над ними поставленных, и десятки деревень, согнанных вместе для удаления от русских, удерживались от предприятий своих десятками куртинцев.

Я говорил уже, что ни в одном селении мы не находили ни одного семейства все угоняемы были далее и далее от пути следования нашего; но когда рассеянным остаткам собранных сил турецких осталось единственным спасением — бегство в незанятые нашими владения и они начали очищать потерянные для них области, тогда странствующие поселяне вознамерились, по приглашению начальства нашего, возвратиться в оставленные жилища свои, но все еще не решались приступить к тому без помощи русских.

Несколько деревень карских, находившихся в ущельи близ: кр. Ардаган, просили князя Бековича-Черкасского содействовать, их переселению, и в ночь на 16 августа выступил он с двумя батальонами егерей, 4-мя орудиями и 200-ми казаков для освобождения их.

Радовались идущие в поход, завидовали им оставляемые в лагере. Всю ночь и день шли мы с небольшими отдыхами, и солдаты не чувствовали усталости; весело было замечать желание их столкнуться с неприятелем и смело можно было ручаться, что это желание грозило гибелью противникам.

Пройдя место, на котором поселяне хотели присоединиться к нам, мы остановились ночевать; посланные возвратились с ответом, что мушский паша, собравши тысяч до 4-х из бегущих от Ахалциха, намерен гнать жителей к Эрзеруму и что отряд его расположен близ кочевья их, а потому им никак нельзя пуститься на соединение с нами.

17-го числа утром пошли мы далее.

Взгляните на сходство положения нашего в эти самые дни минувшего года, тогда 16 августа выступили мы из Джангили для освобожденияЭчмиадзина, теперь шли для освобождения угнетенных чад его. Тогда 17-е число ознаменовалось битвою жестокою смертью многих и спасением монастыря, чем ознаменовалось оно нынешний год? Посмотрим.

Сегодня 17 августа первым словом каждого при встрече с другим, 17 августа не сходило с языка, везде говорили о 17 августа и воспоминания о достопамятном дне заставляли всякого рассказывать [157] происшествия, тогда замеченные. «Что-то бог даст нынче» — был общий припев к песне о 17 августе, средина и заключение всех разговоров. Однако подобной битвы нельзя ожидать, хотя все показывает, что и нынешнее 17 августа не пройдет без драки. Конечно, нас очень немного — всего 800 человек под ружьем, турки могут выставить в 10 раз более, ибо, кроме конницы, стоящей пред нами, Мустафа-паша собирает в Ардагане всех опомнившихся после поражения ахалцихского, и одна дорога туда на фланге нашем, а другая-осталась в тылу, мы крепость эту миновали уже и верно там знают о нашем движении. Все это так, но им негде взять регулярной пехоты и столько же полевой артиллерии, сколько было у персиян; а мы не обременены обозами, день не жаркий и местоположение позволяет проделывать все, что угодно. И так, гг, лихие наездники, милости просим пожаловать, милости просим — и никто не заботился о том, сколько гостей может быть.

Пройдя верст 10 от ночлега, сделали привал; князь Бекович хотел дождаться решительного уведомления от жителей, чтобы сообразить по тому свои действия. Солдаты расположились варить кашу, князь, отъехавши с версту вперед на дальние возвышения, осматривал окрестности. Вдали несется во весь дух верховой это посланный от армян. Запыхавшись, соскакивает он с утомленной лошади, бросается к Бековичу и едва может говорить от страха и усталости. С нетерпением ожидаем мы окончания это решительная минута.

Отряд вперед. Не успел адъютант объявить приказание, как одни бросились одеваться, другие опрокидывали котлы с обедом, потом одевшиеся кинулись укладывать их — ив несколько минут батальоны под ружьем, артиллерия и ящики запряжены; все бежит рысью по дороге — версты как не было. Не сразу заставили идти тише усердных — они забыли, что прежде времени могут устать. Полным шагом ехали впереди конные, пехота давила их и в полтора часа ушли более 8 верст; пусть кто-нибудь пройдет скорее, сделавши перед тем около 50 верст в 36 часов!

Но в чем дело — спросите вы? В безделице. Г. паша торопится угонять в Эрзерум жителей, за которыми мы пришли; воины его понуждают армян собираться и запрягать арбы, те медлят, женщины, пользуясь обыкновением закрывать лица от мужчин, потихоньку плачут — и, конечно, первый раз в жизни хвалят такое обыкновение. Разумеется, я говорю о хорошеньких — дурным оно часто нравится. Однако это мимоходом, а главное состоит в том, что если мы опоздаем несколько, то с нами сыграют славную штуку, вырвавши из-под носа столько семейств, в положении коих мы [158] принимаем участие. Да разве вы не можете догнать их — скажите вы, тяжелые обозы разве могут идти так скоро, чтобы вы не настигли их? Совершенная правда — мы легко бы сделали это если бы не впутались посторонние обстоятельства. Признаться ли? Отрядец наш залетел немного далеко и подходил уже к последней грани возможного, на которой было написано Sta viator; nec plus ultra.

За нею начинались перед нами трудные ущелья для прохода, занятые турками, за нами — крепость и отряды неприятеля, по сторонам — летучие партии его. Не правда ли, что мы опоздаем, если не поспешим? Вы уже начинаете бояться за несчастных — в самом деле, состояние их ужасно. Надежда увлекла их, близка звезда избавления — и опять должно страдать. Это возвращение к бедствию всего ужаснее, — но успокойтесь — когда русские опаздывают, если не сбиваются с настоящей дороги, надобно прибавить — и это собственно ко мне относится, потому что, если б я не сбивался с дороги, то давно пересказал бы вам все, что следовало, и не опоздал бы спать, а теперь придется всю ночь сидеть, пока кончу это письмо.

Мущский паша, догадываясь, что мы не намерены позволить ему шутить над нами и опасаясь быть запертым в теснинах, счел за лучшее отодвинуться назад по дороге к Ардагану, а поселяне, приготовленные им к походу, воспользовавшись сим, пустились к нам.

Князь Бекович видел необходимость одним разом обеспечить обратное свое следование; турки, вероятно, стали бы тревожить нас, а малочисленность отряда не представляла никакой возможности защищать величайший обоз, растягивающийся на несколько верст, особенно в местах тесных. Надобно было, пропустивши жителей, завлечь неприятеля в дело и отбить у него охоту идти за нами. Для исполнения этого пехота с артиллериею оставлена за возвышением, скрывающим их от турок, а коннице приказано выйти вперед и прикрывать обывателей.

Потянулись мимо нас освобождаемые; на арбах, нагроможденных имуществом и домашней утварью, между досками, бревнами, пряслицами, помещались и семейства; дети, женщины, кошки, собаки и частью маленькие телята, буйволята и проч., словом все, что не хотело, или не могло идти. Здесь мать идет пешком, окруженная крошками своими; за спиной ее, уцепившись ручонками за платье, висит ребенок, которого она поддерживает рукою; гут, на коровах, лошадях, ослах, ухватившись друг за друга, сдут по две и по три малютки. Ежеминутно боялся я, что какой-нибудь из них, сорвавшись, расшибется до смерти; но, бедняжки, слишком [159] привыкли к такого рода путешествиям. Напрасно хотел бы я изъяснить мысли, родившиеся во мне при столь новой для меня картине; чтобы иметь понятие о бедственном положении человечества, надобно вникнуть в жизнь обывателей, особенно армян пограничных Турции с Персией деревень. Кроме притеснений от властителей своих, они беспрерывно подвержены нападениям хищников, никогда не пользуются истинным спокойствием, не могут быть уверены в постоянной безопасности — и ко всему этому так привыкли, что всего разительнее доказывают справедливость пословицы: привычка есть вторая природа в человеке. Напрасно также хотел бы я изобразить трогательные знаки их радости и признательности к избавителям, не говоря о мужчинах, которые подходили к нашим, кланялись, крестились и всячески выказывали благодарность свою, и женщины в эти минуты, забывая завертываться в покрывалы свои, словами и знаками старались о том же — приличии, установленные людьми, теряют власть свою, когда говорит сердце. Некоторые, подняв руки к небесам, молились. Дети, понимавшие несколько, что вокруг их происходит, выражались каждый по своему. Признаюсь, я был тронут и, конечно, все разделяли мои чувства. Природа не изменяется в общих законах своих — сделавши доброе дело, мы всегда находим вознаграждение в собственной душе своей, и одолженный нами, скоро становится нам близок.

Вдруг раздался выстрел, другой — загорелась перестрелка. Общее умиление уступило место новым ощущениям. Страх, смятение между жителями, радостная готовность между нашими. Мужчины спешат прогонять далее от неприятеля скот свой, другие торопятся с арбами, те не знают, что делать, весьма немногие берутся за оружие. Армяне не могут славиться воинственным духом, но представьте положение женщин. Одна, подхвативши ребенка, бежит, сама не помня куда, иные остолбенели от ужаса, там, упавши на колени, к богу взывают о помощи, здесь, в отчаянии, ломает руки жалкая, другая смотрит на малюток, к ней прижимающихся, и слезы ручьями текут из глаз ее: она не решается, которого спасать, многие теснятся вокруг наших; выстрелы приближаются.

Конное армянское ополчение 33, состоящее из 70 человек, находилось впереди всего отряда и пропустивши за себя жителей, начало отступать, по мере их удаления; так было приказано; но турки, не видя всех сил наших, решились оставить свою позицию и сами напасть, и озлобясь, в глазах их совершающимся присоединением к нам обывателей, с ужасным ожесточением бросились на передовые разъезды наши, которые не могли удержать столь сильного натиска. Казаки остановили несколько стремление разъяренных, но теснимые множеством, принуждены были осаживать, и хвост [160] обоза не успел еще подойти к тому месту, где стояли батальоны, как вдруг, с разных сторон хлынули наездники и рассыпались по задним повозкам; бегом бросились к ним егеря, стрелять не было возможности, неприятель перемешался с поселянами, дым, крик, стук, рыдание, суматоха увеличились. Толпы свирепых делибашей, хищных куртинцев, кинулись на грабеж, прикрываемые товарищами своими, сражающимися с казаками. Нет, злодеи, нет — непродолжительно будет торжество ваше, близка пехота, близка ваша гибель!

«Не бойтесь, не бойтесь», — кричали бегущие навстречу неприятелю солдаты перепуганным поселянам, и ускоряли бег свой. Заметно было, что не одно желание отличиться, но какое-то родное душе каждого чувство сострадания к беспомощным вело всех; сверх того, каждый принимал уже участие в судьбе несчастных! Они поручили себя защите нашей, мы видели полную доверенность их к характеру русскому; признательность их тронула нас, возбудила чувство народного честолюбия, чувство высокое, благородное; наконец, опасность женщин — создания слабого, беззащитного, но всегда и везде имеющего сильное влияние на подвиги храбрости, на дух рыцарства, — вот причины, по которым всякий видел в нападающих личных врагов своих и стремился защищать не чуждых людей, а как бы кровных своих — и горе вам, изверги; ближайшие испытали уже острие штыков, и в смертельных содроганиях взрывают пыль от земли; и ты, грабитель, не успеешь сдернуть последний покров со стыдливости — смерть носится над тобою, — обрызганная кровью твоею, добыча твоя, с ужасом отскакивает от падающего трупа твоего и, как лань боязливая, несется прочь. Далее, робко смотрит вокруг юная красавица, видит повсюду неистовство мучителей, ей негде скрыться, — с трепетом ожидает она определения небес, и небеса сохранили ее. Радостно вскрикивает она: «русский, русский», и бросается к избавителю своему исчез страх, миновала опасность, она под защитою брата. Вот освобождено и последнее семейство, разбросаны по дороге тела дерзких и бегут спасающиеся соумышленники их.

Ободренные первоначальным отступлением кавалерии нашей турки пришли в запальчивость и дались в обман — набежали на пехоту, которую полагали гораздо далее назади.

Изумленные внезапным появлением ее и быстрым ударом напрасно хотели они сопротивляться — тщетны были усилия их штыки все опрокидывали, а удачное действие орудий довершило расстройство. Бегство сделалось общим и скоро не стало ни одного неприятеля на всем обозе. Малочисленность казаков не позволила далеко продолжать преследование и особенной надобности в [161] том но предвиделось. По всему можно было заключать, что заданной острастки на этот раз довольно и что намерение князя Бековича исполнилось — возвращение наше обеспечено, ибо посланные для наблюдения движений неприятеля видели, что они, не останавливаясь, продолжали путь по дороге к Эрзеруму и наконец скрылись в ущельях.

Неудачен был день этот для турок, значительна потеря их; из числа оставшихся на поле один только израненный куртинец найден живым и, по словам его, отряд заключал тысячу отборнейших всадников, между коими не было ни одного из тех горемык, которые волею, а часто и неволею, оставляя пашни свои, являются на поприще славы. Эти рыцари с карапапахцами и другим сбродом, в числе 3 т[ыс.], стояли в резерве и благополучно отделались; одних старшин куртинских убито 16, той же участи подвергся сын мушского паши вместе с прекрасною гнедою лошадью своею, которая у них ценилась в 500 руб. серебром и едва ли в знаменитости уступала знаменитому хозяину своему. Вообще все доказывает, что действительно кавалерия эта была отборная; между отбитыми лошадьми не было ни одной, которая бы стоила менее 500 руб. ас[сигнациями] по нашим цепям, что весьма редко здесь случается, — уборы соответствовали лошадям.

Немаловажен и наш урон казаков убито 16, ранено 12, без вести пропало 12, в армянской дружине убито 4, ранено 11 человек, из поселян ранены 2-е мужчин и 1 женщина, убитых и в плен взятых не было между ими.

Отдавши последний долг погибшим товарищам, пустились мы в обратный путь. Поселяне наши были уже далеко — страх подгонял их; несмотря на тяжесть возов, на лень буйволов, на медленность быков, на множество разного рода скота и на все препятствия к скорой ходьбе, они шли весьма скоро, конечно, все, кто мог владеть палкою, действовал ею и не жался руки, погонял от всего сердца кого пи попало.

Дойдя до речки, где прежде располагали обедать, отряд остановился — людям надлежало дать отдых, хотя они единогласно говорил, что не устали; при том же следовало дождаться прибытия из другого ущелья нескольких деревень, которые ожидали только, чем кончится первое предприятие наше и, видя успех его, выслали с просьбою о принятии их под покровительство России. Здесь явились старшины татарских уже селений, принадлежащих Карской области, с покорностью и тем же прошением. Все эти селения были готовы и, получа позволение, пускались в путь, — с разных сторон тянулись обозы, которые, подходя к нам, сливались в один и до самого вечера составляли почти непрерывную нить. Повторяю, что [162] я не в силах пересказать вам мысли и чувства мои при столь новом для меня зрелище.

Солнце село; одному батальону велено идти вперед и прикрывать средину, казаки были в авангарде; другой же батальон должен был, дождавшись прохода последних арб, защищать тыл. Князь Бекович садился на лошадь, вдруг скачут еще несколько человек — это старшины татарских же деревень, с теми же предложениями. Поселяне их не могут присоединиться к нам ранее двух «асов, им велят догнать нас на ночлеге, но они не решаются тронуться с места, если русские не дождутся их здесь. «Нас разграбят, истребят», — говорят они, — когда вы уйдете». Нечего делать — надобно было приказать ариергарду исполнить их желание.

Как приятно видеть такую доверенность, такое уважение к великодушию характера русского. Самые дикие, свирепые племена Кавказа узнали, что русские страшны только в час битвы и что неприятеля, оставляющего оружие, не считают уже неприятелем, узнали это, и с полною достоверностью к неизменяемости великодушия смело поручают себя ему.

Согласен, что многие употребляют во зло благодетельные правила кротости нашего правительства; но что значит частный, мелочный вред, в сравнении с общею, великою пользою, от них проистекающею? И какой вред может причинить России ничтожный обманщик, воспользовавшийся, в каком-бы ни было случаев, на всех разливаемою милостью? Червь ли подточит основание скалы, насмехающейся над яростью моря? Теперь скажите, от чего закоренелые враги наши так скоро забывают вражду свою и там, где на каждом шагу встречали бы мы неприятелей, вместо народной войны, встречаем, большей частью, готовых к покорности? Вот плоды кротости и справедливости; не ясно ли доказывается этим что победы их несравненно быстрее и прочнее побед оружия.

Когда мы подъезжали к ночлегу, то почти все спутники наши расположили уже бивуаки свои — тысячи огней, разведенных на большом пространстве, издали представляли картину яркого городского освещения. Слава богу, один переход беспрепятственно-совершен; на месте мы имели более средств ладить с неприятелем, во время же следования не было никакой возможности защитить всех, и сели б не завлекли турок в сражение и не пощипали их, то. без сомнения, не были бы оставлены в покое, и бедные армяне много бы пострадали. Представьте наше положение — когда бы поставить по человеку на арбу, то верно бы большая половина осталась без прикрытия; ядры, пущенные из переднего и заднего орудия, не долетели бы один до другого — так длинен был обоз наш, хотя все меры принимались стеснить его и, где только позволяла. [163] местность, составлялось несколько рядов. Роты паши едва заметны были, между множеством народа и, судя по числу людей, нас было почти достаточно для завоевания всей Азиатской Турции; но видя уже на опыте, что жители не в состоянии сами оборонять себя, нельзя было не опасаться за них.

Ночью присоединились к нам и последние деревни, с рассветом все двинулось далее; шум, крик, скрип не мазанных колес, смесь людских голосов с голосами разнородного скота, плотные ударь: чалок по бокам равнодушных буйволов составляли, если не весьма принятую, то, по крайней мере, весьма редкую, по множеству инструментов, музыку; пестрота одежд, кипящее волнение, увеличиваемое неизбежным беспорядком, происходящим от неудобств здешней повозочной упряжи, забавные положения погонщиков. находящихся в беспрерывных хлопотах, руками и ногами помогая горлу уговаривать упрямых животных, везти его колесницу, куда следует, вообще глаза паши были счастливее ушей...

Я всегда охотно занимаюсь изучением разнообразия физиономий и эта давнишняя страсть моя имела обильную для себя пищу. Различные чувства выражались на лицах, но мужчины были мало занимательны — главнейшие мысли их, клонясь к одиноким предметам, представляли и ощущения почти одинокие. Все внимание их было обращено на совершение пути и потому черты их, большей частью, высказывали или досаду на то, что передние быки бросались совсем в сторону, тогда как он хотел очень немного повернуть их, или желание удачнее переехать грязный ровик, или объехать большие каменья, и если желание его исполнялось, то он был доволен, если же с арбою случалась какая неприятность, то он прежде всего летел местью ко лбу виноватого, уменьшить свое горе, а потом спешил исправлять беду. Все это нисколько не заманчиво; взглянем лучше на прекрасный пол. Делать нечего, надобно сознаться в моем предубеждении, — люблю находить достойные похвалы в женщинах, начиная от прелестного локона на очаровательной головке до прелестного ноготка на крошечном мезинце ноги, — в этот разбор всегда входят и внутренние достоинства: ум, душа, сердце и все, совершенно все, не исключая пылинки, которая случайно забьется в восхитительную ямочку розовой щеки. Жаль, однако, что, соблюдая всегда строгую правду в моих повествованиях, я не могу сказать, чтобы дорожное платье наших путешественниц было прелестно — едва ли женщина может одеваться безобразнее здешних армянок — они, кажется, стараются уродовать себя нарочно. Никак не хочу верить, чтобы природа столь жестоко обидела их стан — всему виною обыкновение. Я бы охотно шепнул хорошеньким из них, что, с некоторою переменою, они [164] могут много выиграть и уверен, что они не отказались бы следовать моим советам; да, они послушались бы меня, или не были бы женщинами; а я весьма хорошо заметил, что они также женщины, как и все дщери Евы, на всем белом свете. Старухи так же сварливы, дурные так же смиренно-мудренны, отцветающие так же прихотливы, хорошенькие так же тщеславны, молоденькие так же-стыдливы, — однако мне всегда забавно слушать, когда женщин упрекают в том, что они с удовольствием замечают, если на них. частенько посматривают — да кто этого не любит? И герой, и ученый, и художник, и писатель, и безграмотный писарь — все грешные дети Адама; иному лучше бы прятаться, а он, напротив, напоказ лезет, уже так и быть — большому кораблю большое и плаванье, а ты, душегубка, знала бы свою лужу. Только мне несравненно более нравится домашнее тщеславие женщины, нежели всемирная надутость мужчины. Она ищет любви, он — удивления. Она предовольна, если ее хвалят в кругу знакомых, для него и в истории мало места. Она в исканиях своих следует назначению природы, он — влечется определением людей. От мысли об исполнении ее тайных желаний на лице ее рождается улыбка, которая, увеличивая красоту, еще более пленяет зрителей; при воспоминании об удачах его гордых замыслов, черты его выражают самодовольствие, оскорбляющее наблюдателя. Строгие судьи свойств женских, прежде разберите беспристрастно собственные свои свойства — и тогда превозноситесь над женщинами, если достанет духа!

Но обратимся к нашим странницам. Страх их мало-помалу рассеивался; видя, что неприятель не повторяет нападений своих, и беспрепятственно пройдя те места, где можно было опасаться новых покушений, они приметно успокаивались и хотя случалось еще замечать робкие взоры некоторых, обращенные вдаль; однако робость эта уже редко оказывалась — и чем далее, тем яснее выражались надежда и уверенность. Умолкла боязнь, заговорили другие чувства.

Ты никогда не видала русских, твердило любопытство; русские на тебя смотрят пристальнее, нежели на подруг твоих, шептало тщеславие; но тебе неприлично смотреть на посторонних мужчин, бормотала застенчивость; однако ты должна это делать, чтоб избавители, читая в твоих взглядах признательность, не сочли тебя неблагодарною, пело лукавство. Это совершенная правда, думала красавица, и покрывало — нечаянно — распускалось при появлении избавителей. Не забывай улыбаться, ты так мило улыбаешься, кричало кокетство, — и совет этот исполнялся прежде, нежели оно успевало договорить, что это необходимо для того, чтоб сильнее выразить благодарность. Что сделалось с бесстыдницами, ворчали [165] старухи. Они совсем готовы раскрыться — уже пусть бы чадры раскидывали, а то сдергивают платок со рта не на нос, как долг велит, а на шею. Экой грех, экой грех — и с угрозами протягивали сухие руки свои, стараясь поправить беспорядок, их терзающий; по медленность дряхлости может ли состязаться с проворством юности? Пока тощие пальцы бабушек, матушек и свекровей придвигались на вершок, румяные личики успевали отклоняться на четверть; потом направо, налево — и суровые наблюдательницы благочиния уставали, не достигая своих намерений, и плутовки смеялись над их неповоротливостью, и на значительные взгляды проезжающих отвечали умильной усмешкой, — и уже не по урокам кокетства, а по невольному движению открывались прелестные уста их и блистали перлы зубов. Всегда так бывает — первый шаг к непозволенному труден для души невинной, переступи его — и за ним следует другой, десятый, сотый и конца нет. Дай себе волю на волос, скоро и верстами не смеряешь. Явное возмущение бунтовщиц, наконец, разгорелось до того, что я, право, не знаю, чем они после разделяются с сердитыми наставницами своими и пройдет ли им это даром.

Молодежь наша вертелась между рядами повозок, то обгоняя, то опять пропуская вперед тех, на кого хотелось взглянуть. Признаюсь, и мне напоминало это столичные гулянья. Беда мне с воспоминаниями — почти на все предметы смотрю я не в настоящем их виде, а в сравнении с подобными в прошедшем. Бывалое во веем мне мерещится. Здесь, например, смотрел на арбы и думал о каретах, видел чадру и досадовал на вуаль, замеченный воз со всем не мчался на двух парах буйволов в дышле и быков на уносе, а я спешил догонять четверню резвых коней; суровая татарка, строго исполняя веление закона, готова была мне плюнуть з лицо, а я ожидал от нее приветливого взгляда, потому что лошадка под ней: напомнила мне ту, на которой я, розно 10 лет назад, видел, как ездили, как я был молод — тогда... а теперь.? Смешно, когда думаешь в крестьянском переселении видеть городские забавы, в крестьянках — находить сходство с украшением столиц.

Однако, чтоб не показаться совсем сумасбродом, я вам сообщу одно философическое замечание, мною сделанное, может быть, оно всем известно, да мне дела до этого нет, мне никто не открывал его, я сам дошел. Замечание это не относится к мужчинам, поступки и качества их так глубоко рассудительны, так важны, так непроницаемы, что и помыслить страшно — судить о них, того и смотри, что голова закружится. Все-таки о женщинах толк будет; я, ей-богу, душевно их уважаю, пошли им господи здоровье, радость, счастье, жизнь безмятежную — я премного им обязан; они многому [166] меня научили, а потому то я всегда любил и даже теперь люблю ими в особенности заниматься; довольно имел средств наблюдать их в различных состояниях и положениях, коротко узнал их милые достоинства и милые слабости.

Рассматривая соотечественниц своих в бедных хижинах, больших избах, скромных домиках, просторных хоромах, в красивых палатах, в пыльных чертогах — везде находил, что отличительные черты пола сильнее в них врезаны, нежели в мужчинах; юная поселянка имеет нечто общее, в нравственном смысле, с придворной красавицей; огромное расстояние, без малейшего сравнения, разделяет их относительно утонченности и образования, но — обе женщины; с первого взгляда вы видите, что сердцами обеих управляет одно желание нравиться. Едва ли докажете, что и мужчин можно подвести под одно, всем общее правило. Нет, разнообразие, постепенно идущее, представит в них много разрядов. Я видел женщин почти всех европейских и весьма многих азиатских стран; видел также женщин, принадлежащих к народам, рассеянным по лицу земли — и находил между ими большое различие в чертах лиц, в обыкновениях, правилах, привычках, уборах, градусах нежности, пылкости, и большое сходство в чертах пола — они везде одинаковы, везде женщины. Не знаю, на чьей стороне перевес — на стороне ли мужчин всеобъемлющих, или женщин, постоянно стремящихся к одной цели; слышал только, что собака, которая за двумя зайцами гонится, ни одного не ловит.

Я хотел сказать, что хотя экипажи на нашем гульянье были весьма не пышны, не щеголеваты, не красивы, хотя наряды прекрасных весьма по отличались вкусом, по все это не мешало им кокетничать, хотя не с такой ловкостью, заманчивостью, тонкостью, как мастерят женщины большого европейского света; однако томные глазки, лукавая улыбка, плутовские уловки, обольстительные телодвижения — все показывало, что их тоже научила кой-чему природа. Да, умеренное кокетство есть врожденное женщинам свойство, и без пего они были бы менее обворожительны. Милостивые государыни, скромные, добродетельные красавицы, прошу не обижаться, я говорю — умеренное кокетство, а не то, какое иногда случается замечать в некоторых из прелестниц... тому я нашел бы название — и собственно русское, чего для вас же, право, не желаю сделать. Я бы мог доказать даже, что самки животных кокетничают (я точно замечал это), следовательно, так велит природа; но пора привести вас в Карс-чай, вам надоело мое путешествие, вы устали читать, — правду сказать, досталось и мне...

Итак, 18-го числа, вместо ружейной перестрелки, производилась глазная, — которая из них бывает опаснее — это зависит от [167] обстоятельств. Перед захождением солнца остановились мы на переправе через речку Карс-чай, верстах в 11-ти от города. Здесь не предвиделось уже ни малейшей опасности и потому предположено было оставить тут жителей, с тем, чтобы они на другой день пустились по своим местам. Созвали старшин, они согласились, поблагодарили за все, для них сделанное, и разошлись...

Арбы потянулись, и у нас песенники вперед. Весело шли солдаты как будто первую версту; вот, в сумерках, засверкали огни в лагере — и мы опять дома.

Таким образом освобождены 23 деревни, которые потом водворились в своих жилищах, убрали жатву, отдали податной хлеб в казну, продают ей излишний, и мы в круглый год не поедим того, что в один месяц стащили.

Насилу конец ...впрочем, воля ваша:
Угоден — так меня читайте,
Не нравлюсь — так в огонь бросайте, —
Трубы похвальной не ищу.

21 октября

Между тем генерал-майор Берхман получил повеление, оставя гарнизон для охранения Карса, идти к Ардагану и взять его, рассеявши войска турецкие, собравшиеся в окрестностях. Последнее было уже исполнено князем Бековичем — оставалось овладеть крепостью. Новый случай к отличию, новый праздник для пас.

Не удивляйтесь радости военных в подобных обстоятельствах, радости, которую вы считаете, может быть, неестественною, притворною. Нет, множество встречается доказательств ее искренности. Какая девушка не знает, что выходя замуж, она почти неминуемо подвергнется страданиям, а нередко и смерти, производя на свет младенца? Несмотря на то, много ли охотниц оставаться в безбрачном состоянии? Я буду счастливее других, думает красавица, и желание — быть матерью, заставляет се бросаться з объятия мужа. Еще более. Женщина, неоднократно испытавшая все муки этого положения, видит, что каждый ребенок, ею рождаемый, приближает ее к гробу, — видит то и, исцелившись от безнадежной болезни, снова берется за прежнее. Полагаю, что в тяжкие минуты всякая дает себе обещание вперед отказаться от причин столь злых мучений, столь явной опасности; прошла беда — где исполнение обетов? Не всегда же я буду одинаково несчастлива, думает нежная супруга, и решается еще на один опыт. Почему же в, душе [168] мужчины не может гнездиться равносильная забывчивость о предстоящих страданиях, презрение опасностей, готовность на смерть? Разве мало пружин, подстрекающих его пускаться на неизбежную гибель, а не только с радостью идти в сражение, где не всех убивают, не всех ранят; многие насчитывают десятки битв — и не одной язвы. Власть надежды также велика над мужчинами, как над женщинами, — а необходимость, а честолюбие, а жажда славы — разве не творят чудеса? Но не в том дело.

21 августа выступили мы с тремя батальонами егерей и 400 казаков, при 8-ми легких орудиях. Первый переход был весьма знаком: мы два раза прошли его — за жителями и обратно.

По-прежнему каменистый Карадаг, не нравясь лошадям, которые должны были выбирать место, где ступить, привел к довольно затруднительному спуску своему на Карс-чай; по-прежнему полезли мы оттуда все выше и выше, к озеру Айгер-гель (озеро жеребца). Предание гласит, что в нем живет водяной конь, который прячется при появлении человека; но некоторым удавалось издали видеть его, пасущегося на берегу, и озеро от него получило свое наименование. Вода свежая, очень хорошая, и так прозрачна, что на большое расстояние видны миллионы рыб, стадами гуляющие в светлых струях. Никто, говорят, не мог достать дна на середине, и судя по значительно увеличивающейся глубине от берегов и по расположению окружающих покатостей, я готов тому верить, хотя никогда не полагал, что на таких высотах может существовать столь обширное и во всех отношениях столь редкое озеро. Слыша о нем, я думал, что это есть небольшое собрание дождевой воды, прибавляемой несколько тающим снегом; по увидивши, изумился. Мне кажется, что высокие горы, как в ванне охватывающие это озеро, наполняют его из родников своих, не позволяя никуда изливаться; каменистый же грунт удерживает его от прохода в землю. Впрочем, азиатские горы нередко представляют подобные, по-нашему, чудеса. Окрестности хороши, но жаль, что для полного их украшения нет ни деревни, ни садов, ни рощицы. Если бы место это принадлежало европейскому вельможе, роскошному любителю природы, то, без сомнения, оживилось бы искусством, и озеро на волнах своих колыхало бы плавучий домик, и беспрерывное присутствие человека уменьшило бы дикость обитателя этих вод, или заставило бы его навсегда скрыться.

Верстах в 8 от Айгер-гель мы ночевали. Отсюда прежняя дорога наша отделилась влево, а мы пошли прямо к Ардагану, все поднимаясь выше.

... Верстах в 14-ти от крепости передовые разъезды наши замелили палатки, обозы и видимо-невидимо народа, между которым [169] произошла страшная тревога, когда показались сторожевые казаки, пробираясь по вершинам высот. Если неприятель намерен тут встретить нас — весьма готовы; идя в порядке, недолго устроиться для приема всегда жданных.

Вот и от них выехала толпа, не решаясь, однако, приблизиться; мы шли вперед. Число их беспрестанно увеличивалось, казаки уже. недалеко от них были. Вот понеслись они к нам, передовые стрелки начали заряжать ружья — и совершенно напрасно. Это старшины и поселяне — они объявили, что их также гнали к Эрзеруму, но после дела 17-го числа бывшие при них турки, полагая, что отряд, наш скрывается где-нибудь поблизости, и боясь нападения, бросили их и все разбежались, а они, в числе 33-х деревень, узнавши о вторичном движении нашем, решились выйти из ущельев и возвращаются на места жительств своих в Карскую область. Счастливый: путь. Где же палатки, которые видели наши разъезды? Это женщины, сидящие на арбах, с своими остроконечными головными уборами и распущенными чадрами, сыграли роль турецких шатров,. Бедные женщины — каких ролей не играют они на свете!

Подходя к Ардагану, проходили теснинами, которые при обороне представили бы большие затруднения, если б не могли быть-обойдены. Наконец, открылась крепость на утесе левого берега-реки Куры.

Ардаганский бек, узнавши о приближении нашем, бежал, в горы; за ним последовали все магометане, армяне же встретили; нас с покорностью и ключами.

Случилось, что в день коронации государя императора еще одна крепость турецкая пала к стопам его — и это новое покорение, необходимое для соединения завоеваний наших, не стоило ни капли крови его воинам. Чем лучше могли мы подарить его в этот день, его превосходящего все надежды и даже желания подданных.

От Карса до Ардагана верст 75. Места эти частью каменисты и хотя много уступают пространству между Карсом и Гумрами — однако могут назваться хорошими, изобилуют весьма тучными, пастбищами и обыкновенно служат летним кочевьем куртинцам и другим. К недостаткам же этого пути надобно причислить следующее; на всем протяжении только в четырех местах есть вода — в двух речках, озере и маленьком болотистом ручейке. По сторонам., виднелись следы довольно большого населения; на дороге же только две деревни и нет ни одного дерева, ни кустарников, но близ оной начинается большой лес вообще его много не в дальнем расстоянии от Ардагана, окрестности коего всем богаты; обильная: равнина, орошаемая Курою, вмещает в себе и хлебородные поля, и большие сенокосы, и приятные воды. Благосклонно взглянула [170] природа на места эти и с излишнею против других щедростью наградила их.

Крепость ардаганская гораздо хуже и меньше карской; местность благоприятствует правильной осаде и осажденные не выдержали бы трех дней, но теперь туркам лучше не пробовать вырвать ее у нас, тем более, что, кроме каменных стен с башнями, весь форштат, не очень большой, обнесен деревянным срубом. Я в первый раз вижу такое укрепление и нахожу оное, по-здешнему, хорошим. Ящики, составляющие фигуру бастионов, срублены из огромных бревен и плотно набиты землею и каменьями — высота их более трех аршинов, а толстота немного менее. Бастионы соединяются между собой такого же построения ящиками, с бойницами для ружейной обороны, только куртины эти имеют не более 2 1/2 аршин высоты, при такой же толстоте. С внешней стороны есть парапет для стреляния через бруствер. Думаю, что эти срубы более представили бы сопротивления действию осадных орудий, нежели каменные стены крепости, не толстые и не прочно сложенные.

Строений хороших пет; дом бека довольно велик, но в нем конюшня лучше всех комнат; базар небольшой и вообще наружная бедность дает право заключить, что Ардаган не слишком процветал.

Здесь найдено 31 орудие, порядочный запас артиллерийских принадлежностей и незначительное количество провианта. В пороховых и хлебных хранилищах заметны были признаки, что в последние дни из них тащил кто хотел и как хотел — видно пробегающее войско турецкое не забыло снабдить себя здесь всем необходимым для дальнейшей боевой жизни.

Корпусный командир, зная, что в окрестностях Ардагана собирались разбежавшиеся из Ахалциха, полагал, что отряд наш может найти там большие силы неприятеля и потому прислал в подкрепление генерал-майора Муравьева, но он пришел уже после занятия крепости и остался на нашем месте, а мы 2-го числа отправились обратно и на третий день прибыли в Карс.

Неприятеля нет более в наших областях, по слышно, что неважные партии их расположены в пограничных деревнях и новый сераскир эрзерумский (главнокомандующий здешнего края) старается собрать войска и попробовать отнять обратно наши завоевания, чтобы, исправивши тем дела свои, выказать военные достоинства; но смело ручаться можно, что успех не увенчает его намерений и он также будет сменен за неудачу, как предшественник его за потери и как другие паши за то, что были разбиты. Одна участь ожидает турецких начальников — и весьма не мудрено, что между имя нет отличных полководцев; напротив, удивительнее было [171] бы, если б, с их образованием и устройством во всех частях, выискивались великие люди. Довольно с них и того, если каждый, накурившись трубки и напившись кофе, будет успевать, разглаживая усы, переласкать всех жен своих.

25 ноября

Турки дрожали уже за Эрзерум, но корпусный командир, оставя в покоренных крепостях гарнизоны и в Карсе наш отряд (состоящий из 39-го, 40-го и 42-го егерских полков, 2-й легкой роты 20-й артиллерийской бригады и донского казачьего Измайлова полка), с прочими войсками пошел в исходе сентября в Грузию; вероятно, потому, что увеличивающиеся холода предвещали наступление зимы, лишающей возможности продолжать в нынешнем году завоевания.

Описанными действиями не ограничились победы Кавказского корпуса. Генерал Эммануэль усмиряет горцов на линии, генерал-майор Гессе взял 15 июля кр. Поти, находящуюся на берегу Черного моря, близ впадения в него р. Риона, а князь Чавчавадзе, начальствующий в Армянской области, овладел 27 августа кр. Баязедом; потом, очистивши весь пашалык этот от неприятеля, занял кр. Топрах-кала, отстоящую с небольшим на 100 верст от Эрзерума и в экспедициях своих для освобождения армян неоднократно встречался с турками, которые, несмотря на значительное превосходство свое в силах, не могли остановить его предприятий и, конечно, дивились смелости покушений горсточки русских.

В конце октября получено было известие, что почти все войска неприятельские стягиваются к Топрах-кале, дабы отнять ее у наших, и действовать против кн. Чавчавадзе, сидящего, так сказать, у них на носу. Движением нашего отряда к Эрзеруму следовало отвлечь их оттуда, и не допустить, усилившись против эриванского отряда, сделаться для него опасными.

30-го числа вечером выступил генерал-майор Берхман с тремя батальонами егерей, частью казаков и 10 орудиями, в направлении к Араксу. Неудобство дороги воспрепятствовало пройти в одну ночь верст до 60, дабы сделать нечаянное нападение на ближайший отряд неприятельский и на другое утро движение наше открыто и сильно встревожило турок. Большая часть собравшихся к Баязетскому пашалыку обратилась навстречу к нам, чтобы прикрывать Эрзерум; жители пограничных магометанских селений засуетились [172] перебираться далее во внутренность, армян стали угонять туда же, суматоха распространялась в Пассине (Пассин — называется санджак (округ) Эрзерумского пашалыка, примыкающий к Карской области, — их два — верхний и нижний Пассин).

С величайшими усилиями дойдя и спустись к Араксу, генерал Берхман расположился на берегу ее, отправя князя Бековича для рекогносцирования противоположной стороны. Верст 8 поднимались мы на крутую гору, местами столь каменистую и столь трудную, что дальнейшее следование отряда было бы неуместно, тем более, что главная цель достигнута — неприятель отвлечен от князя Чавчавадзе. С рассветом 1 ноября потянулись мы обратно. Скоро замечены рассыпавшиеся по горам партии неприятельской конницы, которые, собираясь вместе, более и более приближались к нам. Все нужные высоты были уже заняты и им оставалось только нападать на ариергард и то единственно для шутки, потому что все выгоды местоположения были на нашей стороне; однако они решились попробовать и завязали сильную перестрелку. С обыкновенной запальчивостью бросались наездники на стрелков наших, самые удалые подскакивали к ним ближе, нежели на пистолетный выстрел, и часа два погарцевавши, они напрасно измучили лихих жеребцов своих и отправились восвояси; а мы, выбравшись на гору, ожидали, что увидимся в другой раз, но ошиблись и беспрепятственно возвратились в лагерь, откуда зима выгнала всех на квартиры — и 15-го числа отряд вступил в крепость.

Так распростились мы с нашими противниками — снега и морозы разделяют нас и до весны нет ни малейшей надежды на свидание.