Голицын Ф. Н. Записки. [Предисл. П. И. Бартенева].— PA, 1874, кн. 1, вып. 5, стб. 1271—1336.

Голицын Фёдор Николаевич (1751 —1827), князь, камер-юнкер при дворе Екатерины II, впоследствии тайный советник.

1777—1814 гг. Служба в Сенате. Поездки по поручению Екатерины II в Швецию (1787) и Австрию (1790). Двор Екатерины II. Вел. кн. Павел Петрович, смерть его первой жены, вел. кн. Натальи Алексеевны и второй брак. Внутренняя политика Екатерины II. Образование губерний. Борьба с «вольнодумством» (А. Н. Радищев). Общая оценка царствования Екатерины II. Смерть императрицы и церемония совместного погребения Петра III и Екатерины II. Реформы Павла I. Служба куратором Московского университета (1799—1801). Жизнь во Владимирской губ. во время Отечественной войны 1812 г. Возвращение в Москву после изгнания французов.

ЗАПИСКИ КНЯЗЯ ФЁДОРА НИКОЛАЕВИЧА ГОЛИЦЫНА

ПРЕДИСЛОВИЕ ИЗДАТЕЛЯ

Помещаемый ниже Записки важны для историка не одним содержанием своим, но еще более личностью писавшего их. Здесь говорит один из образованнейших представителей своего века, видавший вблизи лучшее общество современной ему России и Европы, собеседник Вольтера, Марии Антуанеты, Павла Петровича и Марии Феодоровны, графа Панина и Шоазеля. Князь Федор Николаевич Голицын, любимый племянник и воспитанник славнаго И. И. Шувалова, есть лицо в своем роде типическое, в котором для наблюдающаго за внутренним развитием России отражаются быт, понятия и воззрения целаго поколения наших предков. Это лучший человек ХVIII века, и не столько по времени, в которое он жил и которое простирается почти до нашего поколения († 5 Декабря 1827), как по образу мыслей и быта. Он воспитан идеями еще Елизаветинской эпохи. Безграничная преданность интересам Отечества, благородство в сношениях с властью и людьми влиятельными, обходительность с равными и снисхождение к низшим, душа, отверстая для всего добраго и высокаго, радостно встречающая успехи разума и искусства и в тоже время вполне верная благочестивым основам старой Руси, — вот характеристическая черты той системы воспитания, которыя водворил в племяннике своем и водворял в России И. И. Шувалов, первоначальник воспитательнаго дела в России. Шувалов и Бецкий в XVIII веке полагали души свои в это дело, и личный характер их отпечатлелся как в учреждениях, ими основанных, так и в людях, образовавшихся под их влиянием; а ни в каком деле душевныя качества первоначальнаго устроителя не высказываются так явственно, как в деле воспитания юношества. И так в князе Ф. Н. Голицыне мы видим лучшее, что могла дать старинная, Шуваловская система воспитания.

Записки князя Ф. Н. Голицына писаны не для печати, а единственно из просвещенной потребности дать себе отчет в пройденном пути жизни. К сожалению, Записки эти не обнимают всей его биографии и сохранились в отрывочном изложении.

Князь Ф. Н. Голицын (род. 7 Апреля 1751) был старший сын любимой сестры И. И. Шувалова, княгини Прасковьи Ивановны. Отрочество и некоторые годы молодости своей он провел с дядею своим Шуваловым в чужих краях. О службе своей он разсказывает сам в Записках. По болезни супруги своей, в начале нынешняго века, оставил он кураторство Московскаго университета и за тем посвятил себя воспитанию пятерых сыновей, рано лишившихся матери (Варвары Ивановны, урожд. Шиповой, второй супруги князя Федора Николаевича).

Н. И. Иванчин-Писарев написал краткую биографию князя Голицына. Извлекаем из нея строки о свидании молодаго князя Голицына с Вольтером. «Два раза, по поручениям И. И. Шувалова, посещал он Фернейскаго старца. К удивлению всего тамошняго общества, замечено было, что, в присутствии князя, Вольтер, против своего обыкновения, удерживал себя от нападений на религиозные предметы, как вежливый хозяин, уважающий правила своего посетителя. Долго дожидаясь письма к Шувалову, князь принужден был прожить несколько дней в Фернее. В одно утро является к нему Вольтеров камердинер с тетрадкою. Это была сказка Белый Бык, а присылка — знаком особеннаго уважения. Князь, просмотрев ее, положил на стол. С какою досадою узнал Вольтер о разномыслии с ним молодаго Россиянина: ибо книга осталась на столе в отведенной ему комнате».

Черта эта вполне обрисовывает человека.

Прекрасным старцем доживал князь Федор Николаевич век свой в Москве, в Шуваловском доме своем на Покровке, и в Звенигородском селе Петровском. «Он обладал необыкновенною памятию (говорить его биограф) и столь редким даром слова, что слушатели его не видали времени, когда разговор его относился и к самым простым предметам. Порядок и стройность в образе жизни переходили в изложение его идей. Он говорил как жил. Ясность души и чистые восторги сияли в его взорах, когда он и в преклонных летах разсуждал об изящном в искусствах, о красотах природы или приводил места из любимых поэтов».

Записки свои князь Федор Николаевич писал в 1809 году. Ныне, когда история XVIII века более или менее уже вскрылась перед нами, они немного содержат в себе новых показаний; но в них замечены некоторыя, доселе остававшияся неизвестными, черты исторических лиц и событий, а точка зрения автора придает этим лицам и событиям новое освещение.

С печатанием Записок князя Ф. Н. Голицына соединено для нас воспоминание о том, кто почтил наше издание доставлением их. Это был достойнейший, младший сын князя Федора Николаевича, князь Михаил Федорович (род. 9 Июля 1800, сконч. 26 Января 1873), главный директор Голицынской больницы в Москве. Пользуемся случаем, чтобы сказать здесь несколько слов об этом поистине достопамятном человеке. Он наследовал, развил и сохранял в себе до конца вышеназванныя высокия нравственныя качества отца своего. К этим качествам присоединилась в нем и придавала им особенную цену необыкновенная тишина и скромность, бывшия главными принадлежностями его прекраснаго характера. Получив отличное домашнее воспитание, князь Михаил Федорович начал службу в 1819 году в конной гвардии; в это время он особенно подружился с известным поэтом, своим однополчанином, князем А. И. Одоевским, и был приятелем славнаго Грибоедова. Впоследствии он принимал участие в Польской кампании, состоя адъютантом при князе А. Г. Щербатове, и высказал блестящую храбрость в деле при селении Желтках и на штурме Варшавы. Домашния обстоятельства и собственная склонность побудили его выдти в отставку из военной службы. Поселившись в Москве, несколько трехлетий служил он предводителем Звенигородскаго дворянства, а позднее состоял шталмейстером высочайшаго двора. Но не во внешней служебной деятельности выражал себя этот человек. Напротив, он не искал отличий и, можно сказать, уклонялся от внешняго блеска, к приобретению котораго имел много случаев и возможности.

Общества держатся и украшаются не одними наружно-действующими силами. Не менее их важны и достойны признания те неяркия, не выступающия вперед личности, которыя тихо и про себя решают мудреную задачу жизни, но на жизненном пути своем несут в себе и своим примером утверждают в среде общественной: живое упование в Промысел Божий, благородство образа мыслей, чувств и поступков, верность долгу, преемственное соблюдение добрых обычаев. К таким достолюбезным личностям принадлежал покойный князь Михаил Федорович. Кому случилось хоть сколько нибудь узнать его, на того производил он смягчающее и незабвенное впечатление доброты и кротости. Сердечною приветливостию, тихим и ласковым обычаем привлекал он к себе людей. Будучи отлично образован, он до последняго дня жизни не переставал помногу читать, и может быть оттого его суждения и отзывы всегда были крайне воздержны. Об нем немного говорили при его жизни, но когда весть о кончине его разнеслась по Москве, кто-кто не побывал у его гроба! Похороны князя М. Ф. Голицына были явлением общественным и доказали, что Москва умеет любить и ценить достойных граждан своих.

Память его да будет дорога отдаленному потомству. П. Б.

Записки князя Федора Николаевича Голицына.

В 1777 году в Сентябре, при царствовании государыни Екатерины Алексеевны, пожалован я камер-юнкером. Я был 23-х лет. Дядя мой Иван Иванович Шувалов (*) ей меня представил

(*) И. И. Шувалов, звезда первой величины Елисаветинскаго царствования, только что вернулся тогда из чужих краев, где прожил около 14 лет. Для Екатерины имя его долго было связано с личными неприятностями, испытанными ею в то время, когда она была Великою Княгинею. Она сама разсказывает, что И. И. Шувалов перед кончиною Елисаветы Петровны имел намерение удалить ее и ея супруга за границу и провозгласить императором малолетняго Павла Петровича (см. Р. Арх.1863, изд 1-е, стр. 567). Когда Шувалов жил в Италии, Екатерина подозревала его в сношениях с Таракановой). Нам неизвестно, как именно произошло примирение; но в 1777 году все счеты были кончены, и старый холостяк Шувалов, в звании обер-камергера, сделался одним из почетнейших собеседников Государыни.

в будничный день, вечером. До того времени я был около восьми лет в чужих краях. По возвращении (что продолжалось близ полутора года) почти был все в отпуску по конной гвардии. Сия великая Монархиня, прославившаяся уже как законами, так и войною, от всех других Европейских держав была уважаема. Двор ея был великолепен. Я нашел при ней князя Потемкина и генерала Зорича. Начало моего служения у Двора меня весьма занимало. Я был любопытен разсматривать свойства людей, особливо на такой сцене, где все страсти безпрестанно в сильном волнении и где честолюбие образует каждаго человека в притворном ему виде, скрывая природный его характер. Государя можно уподобить общему магниту: он всех к себе притягивает. Надежда возвыситься или желание обогащения суть две сильныя пружины, приводящия все в движение.

Двор, описываемый уже неоднократно и стихотворцами и другими авторами, для размышляющего человека подлинно представляет важную картину. Если человек, скажу шутливо, захочет себя сохранить нетленным, надобно при входе присвоить себе ненарушимыя правила. Без сей предосторожности, через год, через два, найдешь в себе удивительную перемену. Я сказал правила, но какия? Разум, честь и совесть: их должно стараться сохранить. Тут они на сильном опыте. Не знаю, но какому особому счастию я не имел никогда ни ловкости, ни желания подлеститься к случайным людям; думаю, более от того, что дядя мой, будучи обер-камергером и человеком весьма почтенным, служил для меня единственною подпорою, которою я довольствовался. Я желал быть скорее определенным к месту и надеялся все через него получить, но этот способ не был лучший при Государыне. Если кто хотел что получить, тому надлежало непременно просить любимца. Вот сему пример. Вследствие моего желания иметь место и войти в иностранныя дела, дядя И. И. Шувалов обо мне самоё Государыню просить осмелился; но она заблагоразсудить изволила, может быть, из особой милости, вместо иностранных дел приказать мне ездить в Сенат в 1-й департамент. Еслиб я попросил тогда бывшаго у Двора генерала Зорича, все бы сделано было без всякой перемены. Сколь меня неожиданная перемена сия по службе огорчила, можно тому легко поверить. Я приготовлялся, даже с особою прилежностию и охотою, войти со временем в дипломатический корпус, а вдруг меня посадили в Сенат! Сия неудача решила, может быть, по службе судьбу мою, во все течение жизни моей, и сколько я и после ни домогался, не мог никак попасть на желаемую стезю. Но надобно было, хотя по неволе, терпеть, молчать и продолжать свои дежурства. Тут я начал ознакомливаться с придворною жизнию.

Перед моим пожалованием в камер-юнкеры, скончалась В. К-ня Наталья Алексеевна (1776 г.), дома Дармштатскаго, первая супруга Государя Павла 1-го. Мне случилось быть при сем печальном случае в Петербурге; часто я тогда езжал к графу Андрею Петровичу Шувалову: графиню и графа покойница жаловала. Сколь они обрадовались было, ожидая благополучнаго ея разрешения, столь же чувствительно огорчились, когда узнали, что сей самый случай прекратил жизнь ея.

Великая Княгиня одарена была редкими достоинствами в разсуждении разума и сердца. Меня уверяли, что она много подходила к Императрице и со временем бы могла соделаться достойною помощницею своего августейшаго супруга. Что случилось при сем печальном происшествии с графом Андреем Кириловичем Разумовским, достойно примечания. Он находился безперестанно при Его Императорском Высочестве и, по силе его милости, Великая Княгиня его также очень жаловала. В самый день ея кончины Императрица заблагоразсудить изволила увезти с собою Великаго Князя в Царское Село, дабы его отдалить от сего трогательнаго позорища. Все приближенные за нею тотчас поехали, и Разумовской в том же числе. Императрица, желая его отлучить от Двора, на другой день приезда своего в Царское Село, вышед, по обыкновению, перед обедом с письмом запечатанным в руке и окинув глазами всех около ея находящихся и подозвав графа, отдавая ему письмо, изволила ему сказать, чтоб он его отвез фельдмаршалу Голицыну в город, и что она не сумневается, что он за священный себе долг почтет соучаствовать в отправлении погребения Великой Княгини. Но как сильно был Разумовской поражен, когда, по открытии фельдмаршалом повеления, он объявил графу, что ему велено в три дна выехать из резиденции и ехать прямо в Ревель, где и ждать дальнейших повелений. Ссылка его основана была более на придворных соображениях и на той короткости, в какой он находился у Их Высочеств. Он же вел себя несколько гордо и не всем нравился. Государь Великий Князь никого ни прежде, ни после так не жаловал, как его. У Двора нельзя никогда надеяться на что либо постоянное.

К счастию моему, не быв никогда через меру честолюбив, я ничем у Двора не ослеплялся и был спокойным зрителем. Глядя на других, я часто делал важныя замечания. Но не знаю, все ли были справедливы.

Екатерина II-я была необыкновенная Монархиня. Превосходное ее понятие, точность и справедливость в разсуждениях, большая память и дар объяснять свои мысли самым лучшим и ясным образом, с прочими всеми приятностями женскаго пола, а при этом, когда ей надлежало, имела самый величественный вид, умела себя воздерживать в первом движении и властвовала во многом собою. Об ней говоря, можно смело сказать, что имела все достоинства, составляющия великаго государя. Заключим сие описание превосходнейшим из всех дарований: милосердием. При сем я сделаю важное замечание. Дворянство в ея царствование, если смею сказать, поднялось духом и честию до высокой степени. Врожденная храбрость Россиян, предоставившая знаменитыя победы над Турками, прославила народ Российской во всей Европе и ознаменовала царствование сей великой монархини новым блеском. От прочих всех держав она получала особое уважение и держала в руках своих весы политической системы Европы. Слабости ея были сопряжены с ея полом, и хотя некоторые из ея любимцев и во зло употребляли ея милость, но государству ощутительнаго вреда не наносили. Князь Потемкин был, кажется, один из них, исполненный необыкновенным честолюбием; но он был также превосходнаго разума, был не мстителенъи не зол. Корыстолюбие, кажется, был главный его порок. Он употреблял богатство на пышность и проживал много. Заграбя многия важныя должности, он от своей лени слишком на других надеялся, следственно худо оныя исполнял. Быв сластолюбив, не имел нужной в делах деятельности. Военный департамент, ему вверенный, не в самом лучшем был порядке. Ему непременно хотелось начальствовать армиею. На сей конец он возобновил войну против Турок, уговорив Императрицу требовать от Порты Оттоманской независимости Крыма. Присвоением сего полуострова к Российской Империи война загорелась, и ему вручено предводительство армии. Под ним служил князь Репнин (*), на котором лежали все труды сей кампании. Осадили Очаков. От нерешимости князя Потемкина и от пышной и сладострастной жизни его (ибо он во время осады в шатрах своих златотканных окружен был женщинами и музыкою и нимало не воспользовался удобными случаями завладеть крепостию) армия стала ослабевать. Наступила стужа, и стужа необыкновенная; войско стало нуждаться пищею и претерпевать холод. Завелись наконец смертоносныя болезни. Князь Репнин, видя таковое неустройство и небрежение, решился его усовестить, написал ему письмо в твердых выражениях, где между прочим он ему вспоминает, что он за таковое нерадение будет отвечать Богу, Государю и Отечеству. Крепость вскоре после того была взята приступом. Я слышал от самаго в ней командующаго трех-бунчужнаго паши, котораго мне случилось в проезд его через Москву видеть у князя Репнина, что гарнизон в крепости несколько раз почти начинал бунтовать, и что он удивляется, как не воспользовались осаждающие такими случаями. Вот каков был князь Потемкин, начальствуя армиею. За таковую смелость он князя Репнина в последствии возненавидел и старался всячески ему досаждать. Разсказывали также мне о князе Потемкине, что в сие время любимая его забава по вечерам была пересыпать, при свете многих свеч, большую кучу необделанных брилиантов. Я его видел в Петербурге последний год жизни его. Он совсем переменился, сделался вежлив, ласков; дамская беседа по вечерам занимала его совершенно, и он ни об чем другом не разговаривал, как о нарядах женских. Многое

(*) Автор, в первом браке, был  женат на его дочери, княжне Прасковье Николаевне (†1784). П. Б.

иногда в человеке непонятно, и сие кажется в том же числе.

Возвращаюсь теперь к первым временам моего у Двора служения. Великий Князь вторично браком сочетался с Государынею Мариею Федоровною (дому Виртембергскаго), 1776 года. Бог благословил сей брак: через год родился ныне царствующий Император Александр. По выздоровлении Ея Императорскаго Высочества начались праздники. Я был взят в кадрилию Их Императорских Высочеств, и тут я имел счастие узнать короче Великаго Князя и его августейшую супругу. Государь Великий Князь имел весьма острый и пылкий ум с хорошею памятию; сердце его было чувствительно, но в первом движении он очень был горяч. Обстоятельства ли, в которых он возрастал, другия-ли причины поселили в нем большую недоверчивость и также частую перемену в расположениях к людям его окружающим. Сии недостатки иного способствовали повредить его свойства и возродили в нем, когда он принял престол, излишнюю и напрасную суровость. Но о сем до его царствования оставим.

Императрица не всегда обходилась с ним как бы должно было, и при сем случае, меня по молодости, может быть, моей, удивило между прочим, что он никак в делах не соучаствовал. Она вела его не так, как наследника. Ему было токмо приказано ходить к ней дважды в неделю по утрам, чтобы слушать депеши, полученныя от наших при иностранных дворах находящихся министров. Впрочем он не бывал ни в Совете, ни в Сенате. Почетный чин его великаго адмирала был дан ему единственно для наружности, управление же морских сил до него не принадлежало. А наконец, когда у нас завелся флот на Черном море, то сею частию начальствовал князь Потемкин. При вступлении Императрицы на престол, участвовавшие в сем происшествии вельможи разделились на разныя мнения касательно до ея наименования. Иные советовали ей называться единственно правительницею, а Государя Великаго Князя объявить Императором. Сего мнения был граф Никита Иванович Панин. Но Бестужев-Рюмин был противнаго мнения, и его мнение было, чтоб она себя объявила императрицею. Лучше ли бы то было для Великаго Князя, о том отдаю судить читателю. Не менее однакож прискорбно было нам всем придворным видеть сие неискреннее обхождение и ни малейшей горячности и любви между сими двумя августейшими особами. Великий же Князь к родительнице своей всегда был почтителен и послушен. Когда об этом размышляешь, не можешь довольно надивиться, разве токмо подвести ту одну причину, что восшествие Императрицы, переворотом соделанное, оставило в сердце ея некоторое безпокойство и ненадежность на постоянную к себе преданность от вельмож и народа. И так она за правило себе поставила сосредоточить всю власть в единыя свои руки. По моему мнению, она бы еще более славы себе прибавила, если б уделила Великому Князю часть своих трудов. Сколько же бы он пользы от того получил! Сколько бы Россия от того могла быть счастливее! Я никак не могу верить, что мне тогда сказывали, будто она иногда проговаривала: „после меня хоть трава не рости". В подобных случаях иногда удивительно, сколь государи, украшенные впрочем редкими дарованиями, ослеплены собственным самолюбием и предпочитают личную свою славу славе общей и своего народа. Петр Великий не таких был мыслей, когда, окружен будучи на Пруте Турецкою армиею, он писал в Сенат: что, в случае его кончины, выбрали бы преемника подобнаго ему по достоинствам и могущаго продолжать и усовершенствовать все полезныя его заведения. Поступок его с сыном доказывает еще яснее, сколь он был ревнителен к славе своего народа. Но Государыня была не Русская. Заключали тогда, что любимцы делали преграду между родительницею и сыном и помешательство. Сие, конечно, отчасти правда; но все бы, кажется, не могло воспрепятствовать Императрице ввести Великаго Князя в дела государственныя и посадить его в Совета. Ежели каждаго государя в свете главная цель должна быть общее благо, чего ж ему в прочем опасаться?

Нежность и любовь между Великим Князем и его супругою были совершенны. Не возможно, кажется, пребывать в сожитии согласнее, как они долгое время пребывали. Мы не могли на столь счастливое супружество довольно нарадоваться, и сие имело великое влияние над Петербургскою публикою и усугубило во всех усердие и любовь к их будущему государю.

Во время случая графа Мамонова, Их Императоркия Высочества, по их собственному желанно и по ходатайству сего любимца (*), получили дозволение обозреть некоторыя в Европе государства и отправились сперва в Вену, где царствовал Иосиф 2-й. В самое сие время принцесса Виртембергская, родная сестра государыни Марии Федоровны, помолвлена была за ныне царствующего императора Франца II, при родителе его Леопольде, и все сии августейшия особы съехались в Вене. Эрц-герцогиня, вступившая в супружество, не долго наслаждалась сим счастливым состоянием, кончила жизнь после первых родов. Многие уверяли, что император Иосиф чрезвычайно любил свою племянницу и торжественно говорил, что если б он был помоложе, то не уступил бы

(*) В имени любимца память изменила автору. П. Б.

ея ему. Я скоро после сего несчастия случился в Вене, и мне сказывали за верное, что болезнь Иосифа, об которой ей неосторожно сказали, способствовала также прекратить ея век.

Во время путешествия Великаго Князя, граф Никита Иванович Панин, хотя и правил департаментом иностранных дел, но уже не пользовался прежнею от Императрицы доверенностию и от разных причин стал кредит свой терять. Слабость здоровья его препятствовала ему ездить во дворец. Граф Безбородко, граф Марков и г-н Бакунин, сии два последние им облагодетельствованные, позабыв долг благодарности, присоединились к Безбородке, начали распоряжать всеми делами по сей части, и граф Марков, усмотрев в последствии, что тогдашний в случае находящийся князь Зубов равным образом имеет желание войти в сии дела, отложился и от графа Безбородки, дабы приобресть себе доверенность и сделаться нужным сему могущему любимцу. Вот как у Двора пренебрегают для своей собственной пользы честию, совестию и благодарностию! Государь сам нередко впадает в сии дворския ухищрения и лишается людей лучшей нравственности и настоящих сынов Отечества. Почтенный граф Н.И. Панин, хотя обладал твердым духом, но не мог однакоже переносить холоднокровно столь чувствительных неприятностей. Одно утешение его состояло в любви к нему Его Высочества, котораго он с нетерпением ожидал. Я здесь принужден, хотя с крайним прискорбием, но бывши очевидцем, привести странный поступок Великаго Князя с сим его воспитавшим мужем. Возвращаются Их Высочества в Петербург, посещают на другой день изнеможеннаго графа; старик в полном удовольствии. Потом вдруг, безо всякой известной причины, по крайней мере около месяца, не только не едут к нему, но и не наведываются о его здоровьи. Сие небрежение графу нанесло чувствительный удар и едва ли не ускорило его кончину, вскоре после того воспоследовавшую. Меня уверяли, что при свидании в чужих краях с герцогинею Виртембергскою, родительницею Императрицы Марии Федоровны, много было говорено о графе Панине, по некоторым сношениям с нашим Двором, и что герцогиня, в угождение Императрице Екатерине, советывала Великому Князю не столько уже быть подвластному наставлениям графа Панина. Крайне удивило и оскорбило всех родных графа такое по возвращении странное Его Высочества поведение. Наконец, за несколько дней перед кончиною графа, пожаловал к нему на вечер Великий Князь. Тут было объяснение о всем предыдущем; но граф через несколько дней после скончался.

Во время сего путешествия сделался у нас несчастлив и сослан в ссылку в Астрахань Павел Бибиков, флигель-адъютант Ея Величества Государыни. Сей молодой человек был горячаго сложения и с некоторым честолюбием. До отъезда Их Высочеств он имел к ним вход и, видно, надеялся для будущих времен получить себе большую выгоду. Вздумалось ему, по ненависти к князю Потемкину, котораго он в присутствии ему преданных иногда бранивал, описать в письме к князю Куракину, находящемуся в числе сопровождающих Их Высочества, положение Двора, где об князе Потемкине много непохвальнаго было сказано. Князь как будто эту переписку предузнал и, отказав всем другим представлявшимся ему офицерам, для посылки курьерами, дал преимущество представленному от Бибикова, а между тем дали знать в Риге, чтоб, по при езде сего курьера, все пакеты от него отобрав, возвратить в Петербург. Таким образом все и открылось. Бибиков посажен был у генерала прокурора князя Вяземскаго под караулом. Его допрашивали и сослали разжалованнаго в подполковники в Астрахань, где он скоро после того и умер. Сущая неосторожность и дерзкое поведение противу столь могущаго вельможи погубили сего молодаго человека. Надобно прибавить, что прежде князь его жаловал.

Знаменитыя происшествия во время царствования сей великой Монархини, все увенчанныя желаемыми успехами, возвысили Россию до высшей степени уважения. Две войны противу Турок привели наконец сего вероломнаго врага в крайнюю слабость. Разделение Польши прибавило несколько областей к Российской Империи; но сие уничтожение независимаго государства соседственными могущими державами, исполненное без всякаго настоящаго права, заставило об оном судить не к чести участвовавших государей. Приписывали Фредерику, королю Прусскому, о сем первую мысль. Ему конечно всех более надлежало пользоваться случаями распространять свои владения; часть же Польши, к его государству прилежащая, была самая выгодная течением реки Вислы и городом Данцигом, прежде им уже присвоенным. Брат его принц Генрих приезжал нарочно в Петербург с этим предложением, на которое Государыня хотя не вдруг, но согласилась. Исполнение сего намерения подало весьма худой пример. Россия же, почти всегда господствовавшая в Польше усилив соседей, себе выгоды ни малейшей не приобрела.

Упорственное желание со стороны Императрицы, по особым причинам, возвесть Станислава Понятовскаго на Польский престол, против воли Польскаго народа, до перваго раздела сего государства, привело уже Поляков в справедливое негодование. Поступки Станислава касательно России не всегда соответствовали ея ожиданиям. После перваго последовал второй и конечный раздел; с уничтожением королевства последовало уничтожение и короля. Он принужден был подписать в Вильне, куда он переехал из Варшавы, отрекательный акт, представленный ему князем Репниным от нашего Двора. Странно в судьбе сего государя, что самая та же держава и тот же уполномоченный вельможа князь Репнин, при котором он провозглашен и признан королем, предназначен был несколько лет потом требовать и присутствовать при отрицании сего владельца. По разделении или уничтожении Польши, велено ему было жить в Вильне, а Государь Павел I его уже перевел в Петербург, где он и скончался. Король Прусский Фредерик, в своих исторических повествованиях, говоря об нем, с некоторою шуткою прибавляет, что он во всем был сведущ кроме своего ремесла, подразумевая, что он не умел царствовать. Польское правление составлялось из так называемаго феодальнаго правления. Вельможи имели неограниченныя права; король имел весьма слабую власть, а народ был всегда в сущем рабстве и изнурен, как работою, так и одноторжием Жидов, заграбивших всю внутреннюю торговлю. Следственно, связи общей никогда никакой не было, что для соседственных держав весьма было выгодно. Но не менее при избрании каждаго короля возрождались замешательства, от того конфедерации и почти междоусобие, наносившее сему государству чувствительный вред. Но о сем довольно.

Согласие и любовь Их Императорских Высочеств заслужили им приверженность Петербургской публики, но возбудили некоторым образом какую-то безпокойную зависть у большаго Двора. Начали думать о средствах ослабить сию взаимную супружескую любовь; подвели, что называется, интригу. Меня уверяли, что барон Сакен, бывший прежде во время молодости Великаго Князя в числе его кавалеров, а тогда при Константине Павловиче находящийся, подучен был и настроен, чтобы отвлечь Великаго Князя от всех тех советов, которые Великая Княгиня ему нередко подавала, будучи окружена как она, так и он, людьми им преданными, как-то г-жа Бенкендорф, Лафермиер, их чтец (*). Сих-то людей ему описали, что они владеют Великою Княгинею, которая их слушается, а от нея и он некоторым, образом, по чужим внушениям, безпрестанно поступать должен и водим совершенно ими. Его самолюбие, уже и без того стесненное обыкновенным его положением, будучи встревожено наущениями, привело его не токмо в неудовольствие и не токмо разорвало сей драгоценной союз, но первая возродившаяся в нем мысль и желание были, чтобы доказать Великой Княгине, что она никакого влияния над ним иметь не может. И на сей конец выбрал он г-жу Нелидову, фрейлину Великой Княгини и начал к ней иметь особое внимание и отличать ее; а чрез это самое унижать, сколько возможно, свою добродетельную супругу. Перемена сия при их Дворе причинила отдаление г-жи Бенкендорф и Лафермиера, а в праве Его Высочества соделала чрезвычайную к худшему перемену, так что мы, кавалеры дежурные, на каждом шагу опасались подпасть какому либо выговору или неудовольствию и всегда с безпокойством отправляли свое дневание.

Если б не самые почтенные люди меня тогда уверяли и к которым сама Великая Княгиня с надежными случаями об оном писала, называя участвовавших в сей подлой и мерзкой интриге, я конечно не мог бы никогда поверить. Но вот в какой мрачности действует при Дворе за-

(*) См. о Лафермиере Р. Арх. 1869, стр. 2090. П. Б.

висть и какими утонченными и хитрыми вымыслами разстроивает все имеющее вид благополучия! Важно было и нужно направлять все душевныя свойства столь могущаго наследника ко всему ведущему к добродетели и к воздержной жизни, но в сем случае все пренебрегали для удовлетворения своего собственнаго самолюбия. Да позволят мне сделать здесь одно свое примечание, как иногда разсудок человеческой заблуждает. Понимаю, что государю умному и редких достоинств возражения и противоречия нестерпимы; еще менее соучастника в правлении терпеть он может; но приготовлять достойнаго преемника что мешает? Не надлежит ли ему, напротив того, пещись, сколько возможно, его во всем усовершенствовать, дабы установленный в правлении порядок, дабы собственною его способностию приобретенная государству слава не могли увядать и во времена его наследников? При Екатерине один разумнейший вельможа говаривал и не без основания, что она к несчастию отличала иногда свою собственную славу с славой своего народа.

Фрейлина Нелидова вела себя похвально и не причиняла Великой Княгине дальних огорчений; но не менее Ея Высочество, лишась искренности и любви своего супруга, принуждена была вести себя совсем не по прежнему и в обращении и речах быть скромнее и осторожнее. Здесь можно безпристрастно сказать в похвалу сей августейшей особе, что нельзя более употреблять терпения и снисхождения, как она употребляла. От того в продолжительности она возвратила к себе если не любовь, так дружбу своего супруга. Он к ней был всегда внимателен. Его привязанность к Екатерине Ивановне страстью никак назвать было нельзя. Его это занимало, забавляло; а когда случалось, что она не приезжала по вечерам во дворец, то я находил его еще веселее.

Французский страшный переворот и Якобинския зловредныя или, смело можно сказать, пагубныя правила соделали над Императрицею сильное впечатление. Сия Монархиня до того весьма было полюбила все сочинения главных Французских сего времени писателей и, может быть, их хитросплетенная система, обольщающая человеческое самолюбие, легко согласовалась с необыкновенными ея дарованиями. Но последствия сего вольнодумства, начавшего с таким ужасом действовать над Французским народом, не токмо обнаружили разлившийся от сих мнимых философов яд, но начали уже потрясать и царские престолы. Тогда явно оказалось, что главная цель их была ненависть ко всякой власти, в руках государя находящейся и определенных границ не имеющей. Как будто есть возможность всегда, при переменяющихся во всяком государстве обстоятельствах, положить ненарушимый предел власти государевой? Сей образ мыслей, постоянно увеличивающийся в распаленных головах, возродил наконец мечтательную и неудобовозможную систему гражданскаго равенства. У нас в сие время один некто, по имени Радищев, в хорошем уже чине тогда находившийся и милостию Государыни взысканный, вздумал написать самую опасную книгу. Она уже и начала продаваться; но скоро узнали, ее запретили, а его, разжаловав, сослали в ссылку. При сем случае Императрица изволила поступить с важностью и правосудием, не покидавшими ее никогда в подобных обстоятельствах. Она, прочитав сие сочинение, выписала самыя опаснейшия в ней мнения и сей экстракт послала в Уголовную Палату с повелением, чтоб судьи, разсмотрев сии пагубоносныя мнения, отвечали, какому наказанию повинен по нашим законам тот, кто подобное разсеевает в народе. Он приговорен был к смерти, яко бунтовщик. Многие меня уверяли, что он был из числа так называемых мартинистов, что и вероятно.

В каждом государстве самое, кажется, главное правило быть должно, чтобы поддерживать в народе добрые нравы. На сей конец надлежит в нем усугублять благоговение к вере; а дабы сие правило воздействовало надлежащим образом, то должны все над ним начальствующие служить тому примером. С тех пор как начали писать и углубляться в системы гражданскаго законодательства, никто полезнее не мог найтить сего Соломонова изречения, что страх Божий есть начало премудрости. Еще я недавно читал, что благоговение к вере весьма способствовало прославить царствование Людовика Х1V-го и что частию красноречие проповедников, усовершенствовав язык Французский, распространило сие совершенство и на все прочия отрасли словесности. Какое позорище важнее показаться может для народа и сильнее впечатление в нем сделать, когда он видит всех первенствующих вельмож, начиная с самаго государя, прибежных к вере и исполняющих с усердием весь долг, на христианина возложенный. Тогда покажется и не без основания, что и гражданских должностей обязанности со всевозможною доброю волею и желанием без всякаго пристрастия выполняются. Тогда самолюбие и роскошь, имеющая противоборствующую причину, не выходят из надлежащих границ и не разсеевают зловредную заразу пустова чванства вменять в достоинство жить не по состоянию. Но сколь уже мы отдалены от сего положения! Случилось мне однажды найтить в Аглинском авторе сравнение им сделанное между языческим и христианским героем. Сличив нравоучение древних с нравоучением Евангельским, для образования человека, он ясно доказывает, что поучения Иисуса вящия достоинства выводят в человеке и дает им преимущество. Мы люди светские о сем мало размышляем, да и подчиняемся без всякой осторожности общим принятым правилам, хотя они ни мало не ведут нас к совершенству, а напротив к развращению.

Должности вельмож конечно велики, трудны и тягостны. Но какое за них лестное удовлетворение, какая приятная награда, честь, уважение и похвала! Люди портятся без сумнения, но портятся от дурных примеров. Сии разсуждения опять меня обращают к Императрице. Во время ея царствования все было важно, почтенно. Она умела себя так вести, что каждый вельможа ее почитал и любил и старался также на нее походить, Вольтер написал:

Когда Август пил, вся Польша была пьяна.

Вот как сильно действует над подданными пример государя!

Великое дело, когда каждый государь не выходит из правил, впечатлевающих к нему благоговение его народа. В сем чувствовании замыкается в каждом желание исполнять в точности возлагаемую на него должность. Толпу людей невозможно содержать без страха. В нынешнее время, когда я сие пишу, поведение императора Наполеона с Французским народом сему служить может ощутительным доказательством.

Говоря о Французах, кстати вспомнил и опишу вкратце приезд в Петербург графа д'Артуа. Сей принц, брат несчастнаго Французскаго короля, выехал из своего государства, дабы просить помощи у других государей в защищение своего брата, у котораго уже власть начали отымать. В Саксонии, в Пильнице, был сделан и подписан трактат, по которому некоторыя державы, как-то Пруссия, Австрия и пр., соединясь между собою, обещались войну объявить Франции с таким уговором, чтобы выручить Людовика из злодейских рук раздраженных Якобинцев. Но сей поступок их токмо более ожесточил. Следствия известны. Между тем граф д'Артуа в Петербург приехал и был принят с особою отличностию и с полным уверением о всевозможном вспомоществовании пособить ему сделать высадку на берега Франции, где его единомышленники его уже дожидались. Он, севши при отъезде от нас на фрегат, намеревался сперва заехать в Англию, но там не был принят. Поведение в сем случае славнаго министра Питта, да и во многих других, подало случай принца осуждать, и если подлинно разсмотреть безпристрастно, то можно найтить в поведении его великия ошибки. Многие знающие люди уверяют, что от него зависело прекратить революцию, подавая надлежащую помощь Вандейцам; но его мысли, кажется, были те, что продолжение сих бедствий приведет наконец Францию в крайнюю слабость и истощение. Вместо того сие государство, среди разстройки, мятежей и междоусобия, нашло в себе столько средств и пособий, что даже не только противустояло внешним неприятелям, но их привело в слабость. Политическая система Англии не есть лучшая, ибо основана на корыстолюбии, следственно она старается во всяком случае все выгоды в собственную свою пользу обращать и непостоянно и скупо другим помогает.

Многия части в правлении государственном во время царствования Великой Екатерины образованы по новому начертанию, между прочим губернии или наместничества. От сего учреждения проистекла для Империи большая польза. Прежде один воевода с товарищем управлял целою губерниею, в делах были большая проволочка и неудобность. Дворянство, живущее в деревнях, не имело столько способов в воспитании детей и, мало между собою сообщаясь, оставалось в совершенной праздности и без всякой пользы для Отечества; нравы не обработывались и оставались загрубелыми, особливо же в отдаленных губерниях, народ или крестьяне не имели понятия о некотором общем порядке и не столько имели способов к промышленности. Сим общеполезным средством распространилось некоторое нужное просвещение и обходительность. Находили только, что в начертании о губерниях излишния учреждены присутственныя места первой инстанции, что кажется после и поправлено уничтожением некоторых. В разсуждении пространства нашей Империи и свирепых свойств нашего народа, нужно было ввести сельскую полицию или благочиние. С того времени действительно менее слышно о каких либо злодеяниях. Не редко случались и злоупотребления со стороны помещиков. Правление в нашей Империи таково, что совестью более действует, нежели настоящим правом. Границы власти неопределенны, следственно несоразмерность часто может быть употреблена вместо справедливости. Разумеется, что я говорю о частной власти, не имеющей препон. Верховная власть не должна бы никогда выходить из круга предписаннаго законами. Великий Петр, не успел довершить законодательство во всей полноте. Екатерина остановилась на той точке, которой перейти без большей опасности не возможно было: дать народу законную свободу, т. е. уничтожить собственность над крестьянами. О сем подумывали в ея царствование, но исполнить не смели; да и трудно к сему приступить. Надобно, кажется, чтоб через время оное как будто само собой пришло. В теперешнее время, когда я сие пишу (1809), нашли изрядной способ, вместо одного, всех крестьян целой вотчины отпутать; а они потом, управляясь сами собою, начали называться вольными пахарями. Если б от принадлежности крестьян являлись частыя злоупотребления, то сие наносило бы великий вред государству, но сего во множестве редко видно. Да и по моему мнению в этом важном переменении, весьма трудном в исполнении, будет ли большая польза? Распространять мои разсуждения я далее не желаю, предоставляя превосходным умам решить сию задачу, а довольствуюсь токмо смело сказать, судя по опытности, что крестьян в Российской Империи несчастными назвать нельзя, если я с ними сравню некоторых других земель крестьян: наши, хотя в рабстве, но многих превосходят. Каждое государство имеет свою особенность, по своему положению и по свойствам своего народа и, кажется, должно в оной оставаться. Попрекают нам другие в разсуждении наших крестьян, но вспомнили бы о Польше, в каком состоянии в ней были всегда крестьяне, и возможно ли их с нашими сравнить.

В 1787 году угодно было Государыне Императрице послать меня к Шведскому королю поблагодарить его за присылку ей сделанную с поздравлением благополучнаго возвращения из Крыма.

Всем известно, что Швеция, по неплодородию своей земли и по суровости своего климата, весьма недостаточна съестными припасами, а особливо хлебом. Главный торг ея состоит в железе и меди. Правление ея Густавом III-м переменено, т. е. что он унизил власть Сената. Сие правительство наконец всем распоряжало в государстве и даже противилось воле своего государя. Он иногда принужденно подписывал решение, Сенатом учиненное. Двор Французский, всегда нам неблагоприятствующий, вследствие условия единожды навсегда утвержденнаго трактатами, давал Шведскому королю денежныя субсидии для содержания многочисленнаго войска. Российский двор ради своих выгод имел всегда, помощию также денег, многих ему преданных и поддерживающих важность и могущество Сената. Со времен Густава III-го, к которому я был послан, все сие уже переменилось. Переворот Французский довершил сию перемену. Денег присылать не стали. Король час от часу делался самовластнее. Повоевав с нами неудачно, заключил мир и, переменив свою систему, по случаю гибельных для человеческаго роду Якобинских правил, приложился было к Императрице. С нею, яко смежный союзник, хотел он совокупно войну объявить Франции. Но хитрые Якобинцы, узнав о сем им угрожающем намерении и имев единомыслящих уже и в Швеции, пресекли век сего государя. Все обстоятельства его кончины по истории известны. Следующий странный и весьма правдивый анекдот касательно до сего Двора я почел за нужное здесь присоединить. Король никогда не любил женский пол и не мог решиться иметь наследников с своею супругою. Она была короля Датскаго сестра, принцесса видная, стройная и черты лица имела приятныя; была при том самаго кроткаго нраву. Королева мать, дому Прусскаго, сетуя на сына за его равнодушие касательно до наследства (ибо он хотя и имел одного брата, герцога Судерманландскаго, женатаго, но также бездетнаго), приступала к нему и выговаривала ему о сем даже с негодованием неоднократно. Он, почитая мать и не желая ее прогневить, сделал ей следующее предложение, чтоб уговорить королеву выбрать из придворных кто более ей понравится и прижить с ним наследника. Но долго королева сему противилась; однакож наконец принуждена была согласиться. У Двора, а особливо в подобных намерениях, есть какая-то особая уловка, и сию целомудренную государыню склонили на сей поступок, представляя ей, сколь нужно для спокойствия государства иметь настоящаго преемника престола. Меня уверяли, что барон Мунк, находившийся тогда в достоинстве обер-шталмейстера — отец нынешняго короля. Покойный король Густав III не токмо его признал законным, но и всем сенаторам велел подпискою его равным образом признать.

В государстве небогатом не надобно удивляться заведенному порядку; но мне кажется, что уже установить лучший, какой я в Швеции нашел, невозможно. Добрые нравы пресечением роскоши весьма были сбережены. Никто не смел жить сверх своего состояния. Даже и в платье и в столе все ограничено было законами. При сем умеренном образе жизни, отвращающем от всякаго разврата, молодые люди, воспитывающиеся под присмотром своих родителей, даже и в свете показавшися и начав службу, никаких дурных примеров не могли иметь. Для того-то в сем государстве находилось всегда много достойных людей. Я могу смело сказать, что я там нашел настоящее просвещение: все то, что служит к почитанию и к соблюдению веры и к сохранению общаго порядка. Крестьяне, как я инде сказал, составляя также из своих депутатов часть государственных чинов и имея голос как и прочие на сеймах, допущены иногда бывали, по случаю какого либо благодарения, даже и в кабинет своего государя, что я сам однажды видел, и король меня нарочно приказал затем опять к себе позвать, примолвив, что сие позорище довольно может быть для меня любопытно будет. Переезд чрез Ботнический залив весьма неприятен, но услуга хороша. Лучший способ велеть заблаговременно привесть лодки из острова Аланда в Абов, на которых, переехав до сего острова и проехав его, уже в гавани, называемой Экер, находится у почтмейстера род пакетбота, на котором до берегов Швеции доезжают. Не худо, в случае противных ветров, запастись поболее съестными припасами, что я и сделал.

Не хочу кончить сие отделение, не поговорив еще о короле. Он очень любил словесность, сам часто занимался и писывал драмы, следственно любил театральныя представления. Во время моей бытности приказал он сыграть одну своего сочинения, именуемую Кристина. Содержание почерпнуто из истории Датской и Шведской, и между актами подходил ко мне и несколько переводил. Но как я по-шведски не разумею, то принужден был прибегнуть к знатокам. Они меня уверяли, что в ней много занимательнаго. Двор его составлен был из лучших людей, как мущин, так и дам, его окружающих. Они в летнее время все жили во дворце, в увеселительном его замке Дротингольме.

В министре, правящем иностранных дел департаментом (графе Оксентирне), я нашел человека любезнейшаго и с большими сведениями; но так был недостаточен, что во всем был на королевском содержании. Он меня уверял, что некоторые анекдоты о Шведенбурге действительно справедливы. Я здесь об них не упоминаю, потому что они всем известны; но заключу небольшим разсуждением, что нам не может быть никак известно и растолковать невозможно, отчего иногда в человеке находятся странныя способности, которыя не на обмане и не на хитрости основаны. Они нас приводят в удивление, и нам тогда кажется, что человек как будто что-то сверхъестественное в себе имеет. Но подобныя разсуждения далеко завести могут.

В 1790 году Ея Величеству угодно было, после возвращения моего из Швеции, по случаю восшествия на престол императора Леопольда, послать меня к нему с поздравлением, — лестное препоручение, тем паче, что ко двум Дворам сряду я был послан. Леопольд был государь умный, с большими сведениями, любил дела и занимался охотно, но свойства его были слабы, и приметна была в нем некоторая робость. Пред тем он правил совершенно Тосканиею. Но на пространном театре Германии и Австрийскаго дому наследственных областей, сделавшись преемником после брата своего Иосифа, правление его казалось слабо. Покойной император вел войну против Турок совокупно с нами, но успехи не ответствовали его ожиданиям. Сверх того Нидерландия была не спокойна, и даже в Венгрии некоторое негодование распространяться начиналось. Он мне сам изволил разсказывать, что Прусский Двор, пользуясь сими обстоятельствами, старался чрез своих шпионов размножать неудовольствие и что сии причины принудили его величество заключить особый мир.

При сем случае я узнал Вену и ея жителей, о чем уже и примечания писал в другом месте (*); а мне хотелось токмо упомянуть и показать вкратце, каким образом себя должен вести молодой человек, присланной от важнаго Двора и который, можно сказать, в виду у всех в обществах находящихся людей. Тут нужны как светскость, так и обращение с каждым, пристойное с его положением. Я так был счастлив, что и тут не менее успел, как и в Швеции. Мне же самому чрезвычайно было приятно. Отличныя учтивости, в приеме мне деланныя, уважая от кого я был прислан, лаская мое самолюбие, не уменьшали однако во мне надлежащей признательности, и я старался о сем нередко с сими самыми почтенными особами отзываться. Но когда встречал я людей гордых и спесивых, что в Вене и бывает, то платил им такою же монетою и давал иногда почувствовать. На сие надобно особую ловкость. Я ее, думаю, приобрел, бывши долго у Двора и в большом свете. По сей причине я советую каждому молодому

(*) Где именно, нам не известно. П. Б.

человеку к светскости как можно более привыкать и знать и уметь с каждым по его важности и состоянию пристойно обходиться, без лишней смелости и без робости, в чем состоит истинная любезность. Если, при первом входе в большой свет, молодой человек себя тщательно захочет обработывать, он нечувствительно сделает такую привычку, что уже ему никакого труда не будет, и он не найдет никогда себя в замешательстве.

Одно из первых для молодаго человека достоинств — уметь говорить ясно и складно. Дабы сие приобрести, надобно прилежать к познанию языков и читать как можно более и даже выписывать из книг лучшия изречения. Стараться также, будучи в свете, примечать людей, приятно объясняющихся и нравящихся всем прочим, и у них перенимать. Невероятно, сколь от того, даже с посредственными дарованиями, можно понравиться. Женской пол не токмо принебрегать не надобно, но стараться во всем угождать; а оне, по большей части, довольствуются мелким, так сказать, и раздробительным вниманием. Главная их слабость состоит в их самолюбии, и его удовлетворять весьма легко, хотя иногда и на счет истины.

Теперь обращаюсь опять к Вене. Кн. Дм. Михайлович Голицын, посол от нашего Двора, человек был почтенный, добрый, всеми любим. Он пробыл в Вене до самой своей кончины, что продолжалось около тридцати лет; жил почти открытым домом и великолепнее своих сотоварищей. В нем было между прочим то достоинство, что он мог приобресть доверенность не токмо тамошних министров, но и самаго государя. Император Иосиф, когда надобно было о чем либо важном переговорить, давал ему знать, куда и в которое время приехать; по большей части сии свидания бывали в загородном доме у князя. Таким поведением в посланнике собственный Двор должен быть доволен, и князь мог называться со всех сторон счастливым. Но к концу жизни его, переменою у нас министерства, сделали ему чувствительную обиду и до крайности огорчили сего почтеннаго старика: прислали к нему в товарищи графа Андрея Разумовскаго. Сия небережливость к заслуженному и усердному и непризнательность тронули его до крайности и сократили, может быть, и век его. Вот какия иногда уязвительныя огорчения наносят нам придворныя интриги! Не смотрят ни на достоинства, ни на услуги и сими переменами иногда много разстроивают дела, отчего бывают вредныя следствия. Нашел я еще тогда славнаго кн. Кауница: он подлинно был необыкновенный человек как в делах, так и в своих привычках. Король Прусский в своих Записках об нем отзывается как о человеке весьма глубокомыслящем в делах и весьма мелочном в своих вкусах; и подлинно его распределение времени в течении дня, поздний час его обеда (он обедывал в сем часов) одеяние его и множество других странностей делали его совершенно, что называется, оригиналом. Карактеру был он также необыкновеннаго и весьма похвальнаго: был безпристрастен. Ровное, хотя гордое, со всеми обхождение подавало ему способ узнавать людей. Вот анекдот делающий ему много чести: внутреннее одно министерское место упразднилось кончиною вельможи, его занимавшаго. Императрица Мария Терезия советуется с князем, кого назначить. Он ей предлагает одного, но она с удивлением ему напоминает, что представленный им тот самой, об котором он ей однажды сказывал, что его ненавидит. Кауниц с своим обыкновенным равнодушием отвечает, что хотя он меня и терпеть не может, но у В. В-ва способнее на сие место нет другаго. Распределение часов ему так было дорого, что он очень недоволен оставался, если кто к нему взойдет в необыкновенный час. Покойная императрица, супруга императора Леопольда, в день княжева рождения, вздумала приехать его поздравить по утру и у него позасиделась; ему, не взирая на сделанную честь, что-то скучно стало. Чтоб сократить сию беседу, он вдруг ей говорит, что покойная Мария Терезия имела привычку в этот час во дворец возвращаться. И так добрая сия государыня, поняв из его речей, что время его оставить, уехала. Он был, можно сказать, государями своими избалован.

Возвратясь в Россию, принужден я был за разлитием вод взять другой путь, ехать на Киев; впрочем не сожалел: в первый раз случилось быть в сем первопрестольном городе. Начальники в нем бывшие мало его украшали. Граф П. А. Румянцев никак об нем не пекся. Сие небрежение навлекло ему от Императрицы неудовольствие. Во время путешествия ея в Крым, проезжая через некоторые города, она любовалась на их отстройку, но за то в Киеве, ничего новаго не приметив, изъяснилась на счет начальников не в их похвалу. Гр. Румянцев, начальствуя тогда в Киеве, сие услышав, перестал ездить во дворец, сказывая о себе, что он нездоров и посещающим его из придворных говаривал своим манером: «Батюшки, не знаю, как Государыня на мне изволит взыскивать касательно до строениев; я приобык брать города, а строить их не мое дело».

Князь Николай Фёдорович Голицын (1728-1880), дед декабриста М.Ф. Голицына. Портрет работы неизвестного художника. 1750-е гг.

Петровское. Главный фасад дома. 1900-е годы.

Петровское. Красная гостиная. 1900-е годы.