же утрачивает изначально присущие ей функции, и ее судьба теперь зависит от
ее новых властей. Если католическая церковь, сохраняя свою независимость от
мирской власти, на протяжении веков остается неизменной, то судьбы
реформатской и православной церквей сложились по-разному в зависимости от
политических отношений на Западе и на Востоке. Протестанты, поделив власть
над церковью со светскими властями, «уступили капитал с тем, чтобы
пользоваться процентами. Этим объясняются их быстрые успехи и оседлость
настоящего положения»(181). Православное духовенство, «не имея
сметливости реформаторов», полностью подчинило себя государству. Отсюда
его дальнейшее деление. «Дом их разделился. Патриархи и митрополиты,
враждуя между собою, не могут определить взаимных отношений. Одни
сгибаются под палку мусульманина, другие покорствуют тайной полиции,
третьи вводят расколы, все служат дьяволу, чтобы сохранить призрак власти
над участками стада, ими же на погибель увлеченного»(181). Главная беда
православия, по мнению Лунина, в том, что «служители церкви являются вместе с
тем и слугами государя»(164). Поэтому Лунин не может допускать участия религии
в политической борьбе, т. к. это неминуемо ведет к огосударствлению церкви.
Свою задачу католика Лунин видит в борьбе с ересью, подобно тому как
первые католики боролись с язычеством: «Предшественники наши имели дар
языков; мы говорим на всех языках, проповедуя примером собственного
поведения» (курсив мой. — В. П.) (187). В этом суть лунинского понимания
прозелитизма. Он не ведет прямой пропаганды среди окружающих его людей,
не стремится к их обращению, как это делают иезуиты, подчас не без вреда для
проповедуемой ими же веры. Только личный пример способен повести за собой
людей. Поэтому на первый план выдвигается строительство собственной
личности. Не видя спасения вне церкви, Лунин стремится не просто к
воцерковлению, но и к тому, чтобы занять в церкви подобающее его
умственным способностям место. Когда он говорит о своем желании стать
епископом(172), в этом нет гордыни. «Не будем смешивать, — пишет он, —
смирение и самоуничижение. Первое возвышает нас, второе принижает. Когда
речь зайдет о добродетелях, займем последнее место; когда коснется ума,
займем то, которое назначило нам Провидение. «Не будьте дети умом» (1 кор.
XIV. 20). Умственный уровень определяется столь же легко, как рост»(190). В
епископском сане Лунин видит не награду за добродетели, а соответствующее
своему внутреннему призванию и умственному уровню служение.
Как католик, Лунин руководствуется высокими примерами Церкви в лице ее
святых. Любимым его чтением в Сибири становится «Acta sanctorum» (Жития
святых). Это многотомное издание болландистов, растянувшееся на несколько
веков, служило ссыльному декабристу материалом для строительства
собственной личности. «Мы заблуждаемся, — заносит он в Записную книжку, —
когда отвергаем пример святых, считая его для нас непосильным. Илия был
такой же человек, как мы, подверженный тем же страстям, говорит апостол
Иаков. Илия был человек, подобный нам (Посл. Иак. V. 17) Кто Аполлос? Кто
Павел? Они только служители, которым вы поверили (I кор. III. 4.5)» (187).
В то же время, как политик, Лунин воодушевляется примерами античных
героев, подвергшихся тяжелому наказанию, но не павших духом. Он делает
выписки из сочинений античных авторов о знаменитых изгнанниках,
продолжавших даже в изгнании служить своему отечеству. Однако, следуя их
примеру, Лунин делает различие между материализмом язычников и28
духовными устремлениями христианина: «Последним желанием Фемистокла в
изгнании, — пишет он, — было, чтоб перенесли остатки его в отечество и
передали родной земле; последнее желание мое в пустынях Сибирских — чтоб
мысли мои, по мере истины, в них заключающейся, распространялись и
развивались в уме соотечественников»(5).
Включение античности в круг лунинских размышлений над проблемой
«Россия — Запад» довершает общую картину и придает ей специфически
лунинский смысл. Между двумя этими мирами, из которых один является
цивилизованным и просвещенным, а другой нуждающимся и в том и в другом,
находится личность русского европейца, примиряющая эти противоречия и
несущая в себе мощное просветительское начало. При этом в духе русской
традиции личность того, кто говорит, оказывается важнее того, что говорят, а
внутреннее преобразование души неизбежно предшествует внешнему
преобразованию мира.
Взгляды Лунина на проблему «Россия — Запад» формировались в 1810-е
гг., а окончательно оформились и воплотились в тексты на рубеже 1830–1840-х
гг., когда в России начинались споры западников и славянофилов. На этом
фоне идеи Лунина, ничего не знающего об этих спорах, выглядели несколько
архаично. Однако в более широком контексте русской культуры сибирские
сочинения декабриста являются одним из ярчайших примеров единства жизни
и творчества. Стоящие за ними высокий строй души «узника с гордо поднятой
головой» (С. Б. Окунь), кристальная ясность ума и неповторимое обаяние
стиля, а главное, неудержимое желание сказать правду во весь голос — ставят
Лунина в один ряд с выдающимися отечественными мыслителями.

https://www.sgu.ru/yasearch?text=Парсамов&searchid=2094283&web=0&form_build_id=form-EsCr1n-myWobkagG8CYSoPADvphg5pTNO8Q6yooiEQ8&form_id=ssu_search_form_box&op=Поиск#