Берс Степан Андреевич
Воспоминания о графе Л. Н. Толстом.
(отрывок)

       Декабрьский бунт он изучал при лучших условиях. Он пользовался не только тем, что об этом напечатано, но и множеством фамильных записок, мемуаров и писем, которые поверялись ему с условием сохранить семейные тайны. Зимою 1877--1878 гг. он ездил в Петербург осмотреть Петропавловскую крепость14, но Алексеевский равелин ему не показали, хотя он более всего остального в крепости им интересовался. Для осмотра крепости он сделал визит к коменданту ее, генерал-адъютанту барону М<айделю>, пользуясь тем, что последний был некогда его начальником во время Крымской войны. Барон М<айдель> любезно объяснил графу Толстому, что в равелин можно войти всякому, а выйти оттуда могут только три лица в империи: император, шеф жандармов и комендант крепости, что и известно всем часовым у входа в равелин. Усевшись в карету, в которой я дожидался, пока продолжался визит у коменданта, Лев Николаевич с отвращением передавал мне, как комендант крепости с увлечением рассказывал ему об новом устройстве одиночных камер, об обшивке стен толстыми войлоками для предупреждения разговоров посредством звуковой азбуки между заключенными, об опытах крепостного начальства для проверки этих нововведений и т. п., и удивлялся этой равнодушной и систематической жестокости со стороны интеллигентного начальства. Лев Николаевич выразился так: "Комендант точно рапортовал по начальству, но с увлечением, потому что выказывал этим свою деятельность". Проезжая со мной по Большой Морской улице мимо памятника императору Николаю I, он отвернулся от памятника и сказал, что не может видеть этой личности.
       Он высказывал, что с гибелью декабристов погибла большая и лучшая часть русской аристократии, и строго осуждал за это императора Николая I. Он находил, что допущенная им смертная казнь пятерых доказывала полное отсутствие в нем свойственных всякому монарху милости и великодушия, которые так необходимы на этом посту. Это было, по мнению Льва Николаевича, особенно неблаговидно потому, что нельзя было не знать, что такое же участие, как и приговоренные к казни, принимали в бунте еще и многие другие. По словам его, процедура до казни тщетно растягивалась с твердым убеждением увидеть гонца с белым платком на саблях и с известием о помиловании.
       В семейном кругу он рассказывал, что звуковая азбука, существующая в местах заключения, впервые создана декабристами15. Когда им запрещались переговоры и таким способом они доходили до такого искусства, что делали это на ходу, например, стуча палочкой об заборы, чего стража не замечала. Между прочим, Лев Николаевич со слезами на глазах рассказывал, как один декабрист, заключенный в крепости, упросил сменявшегося часового купить ему яблоко и дал последние деньги. Часовой принес прелестную корзину фруктов и деньги назад. Оказалось, что посылал это купец, когда узнал о личности заключенного16.
       Декабрист, полковник кавалергардского полка Лунин, удивлял Льва Николаевича своею несокрушимою энергиею и сарказмом. В одном из писем с каторги к своей сестре, находившейся в Петербурге, он осмеял назначение министром графа Киселева. Письмо, разумеется, шло через начальство работ, и содержание его сделалось известным в Петербурге. Лунин был прикован к тачке навсегда17. Тем не менее смотритель каторжных работ, полный майор и немец по происхождению, ежедневно уходил с осмотра работ, долго смеясь еще по дороге. Так умел Лунин насмешить его под землею и прикованный к тачке.
       Но вдруг Лев Николаевич разочаровался и в этой эпохе. Он утверждал, что декабрьский бунт есть результат влияния французской аристократии, большая часть которой эмигрировала в Россию после французской революции. Она и воспитывала потом всю русскую аристократию в качестве гувернеров. Этим объясняется, что многие из декабристов были католики. Если все это было привитое и не создано на чисто русской почве, Лев Николаевич не мог этому симпатизировать. К тому же попытка обнаружить в печати роль и личность Николая I в истории декабрьского бунта так, как понимал их Лев Николаевич, обрекла бы его произведение на продолжительное запрещение цензурой, и это подтачивало энергию в его творчестве.
       Наконец, в то время вырос другой интерес -- к религии.
       Судя по словам моей сестры, попытки создать роман из этой эпохи сделаны более серьезные, чем Петровской, так как эпоха и бунт были несомненно и тщательно изучены.

    КОММЕНТАРИИ
   
       14 См. коммент. 19 к воспоминаниям А. А. Толстой в наст. томе.
       15 Это утверждение Толстого, вероятно, подсказано "Записками" М. А. Бестужева; часть их была опубликована (РС, 1870, No 4, 6, 8).
       16 Этот рассказ есть в "Записках декабриста", знакомого Л. Н. Толстому Д. И. Завалишина (СПб., 1906).
       17 В упомянутом письме от 2 июня 1838 г. М. С. Лунин действительно иронически отзывался о структуре, смете расходов, связанных с созданием министерства государственных имуществ ("Полярная звезда на 1861", кн. VI, с. 56). Однако вторичный арест Лунина в 1841 г. и отправка его из Урика близ Иркутска в Нерчинск, в Акатуйский тюремный замок, был вызван обвинением в "преступной пропаганде". Жандармам стали известны новые рукописи Лунина -- "Взгляд на русское тайное общество с 1816 по 1826 год" и "Разбор донесения тайной следственной комиссии в 1826 году". Версия о судьбе Лунина, которую передает С. А. Берс, могла быть порождена друзьями декабриста, знавшими о тяжелых условиях заключения в Акатуе.   

      Берс С. А. Воспоминания о графе Л. Н. Толстом // Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников: В 2 т. / Ред. С. А. Макашин. -- М.: Худож. лит., 1978. -- Т. 1 / Сост., подгот. текста и коммент. Г. В. Краснова. -- С. 174--193. -- (Сер. лит. мемуаров).
       http://feb-web.ru/feb/tolstoy/critics/vs1/vs1-174-.htm