Вера Фёдоровна Вяземская

Вера Фёдоровна Вяземская (1790–1886), ур. княгиня Гагарина — жена поэта П. А. Вяземского. В ранней юности она была насильно сосватана отчимом Н. А. Кологривовым за некоего Маслова. Вскоре отчим, поссорившись с женихом, расстроил этот брак. Смертельно раненный в Бородинском сражении Маслов попросил вернуть бывшей невесте ее портрет вместе с написанными ему письмами. В 1811 году Вера вышла замуж за П. А. Вяземского. С ним она прожила вместе 67 лет, вырастив восемь детей, но родителей пережил лишь сын Павел (1820–1888).

«Веру Федоровну отличали ум, веселость, доброта и отзывчивость. Не будучи красавицей, она гораздо более их нравилась… Небольшой рост, маленький нос, огненный пронзительный взгляд, невыразимое пером выражение лица и грациозная непринужденность движений долго молодили ее», — отмечал Ф. Ф. Вигель.

Отношение с мужем у нее были достаточно свободные, более того, они не считали зазорным сообщать друг другу о своих очередных любовных увлечениях. Вяземский писал А. И. Тургеневу: «Исповедание жены моей мне известно, я перекрестил ее в свою веру, основанную на терпимости». А о себе он говорил: «Я постоянен в любви — по-своему, разумеется. Мое сердце не похоже на те узкие тропинки, где есть место для одной. Это широкое прекрасное шоссе, по которому несколько особ могут идти бок в бок, не толкая друг друга».

Пушкин познакомился с Верой Федоровной в Одессе летом 1824 года, куда она приехала с малолетними детьми (6-летним Николаем и 2-летней Надеждой). Мужу в Москву она писала: «Мое единственное общество продолжают составлять Волконские; из мужчин, которых стоит назвать, Пушкин, которого я начинаю находить не таким дурным, каким он кажется…»

Уже 1 августа она провожала Пушкина, отъезжающего из Одессы в Михайловское.

Этого небольшого времени оказалось достаточно для того, чтобы на всю жизнь Вера Федоровна сохранила чувство глубокой любви и привязанности к поэту. Она постоянно с ним общалась и переписывалась. Сохранилось всего 11 писем Пушкина, в которых он обращался к ней по самому широкому кругу вопросов. Поэт доверял ей все сердечные тайны. Так, в апреле 1830 года он писал В. Ф. Вяземской: «Первая любовь всегда является делом чувствительности: чем она глупее, тем больше оставляет себе чудесных воспоминаний. Вторая, видите ли, — дело чувственности. Параллель можно было бы провести гораздо дальше… Моя женитьба на Натали (это, замечу в скобках, моя сто тринадцатая любовь) решена. Отец дает мне 200 душ крестьян, которых я заложу в ломбард, а вас, дорогая княгиня, прошу быть моей посаженной матерью» (впоследствии посаженной матерью на свадьбе с Гончаровой стала графиня Е. П. Потемкина).

Вера Федоровна даже ездила к Гончаровым, чтобы по просьбе Пушкина ускорить свадьбу. Она много раз встречалась с поэтом в Москве, в Петербурге и в Остафьеве, своем имении под Москвой. Именно к ней примчалась оправдываться Наталья Гончарова сразу же после свидания с Дантесом на квартире Идалии Полетика.

Конечно, продолжительная близкая дружба поэта с Вяземской не могла не оставить следа в его творчестве. Почти сразу после знакомства с Пушкиным в Одессе 7 июля 1824 года она писала мужу: «Когда у меня не хватает храбрости дожидаться девятой волны, когда она слишком быстро приближается, тогда я убегаю от нее, чтобы тут же воротиться. Однажды мы с гр. Воронцовой и Пушкиным дождались ее, и она окатила нас настолько сильно, что пришлось переодеваться». В конце октября 1824 года Пушкин напомнил ей об этом эпизоде, прислав ей в Одессу из Михайловского строфу 1-й главы «Евгения Онегина» с комментариями: «Прекрасная, добрейшая княгиня Вера, душа прелестная и великодушная! Не стану благодарить вас за ваше письмо, слова были бы слишком холодны и слишком слабы, чтобы выразить вам мое умиление и признательность… Вашей нежной дружбы было бы достаточно для всякой души менее эгоистичной, чем моя…»

Пушкин посвятил Вяземской стихотворение «Ненастный день потух…» (1824), а может быть, также и другие, пока не установленные документально. Ведь Вяземская играла в жизни поэта очень большую роль. Недаром она писала мужу: «Я пытаюсь приручить его к себе как сына, но он непослушен как паж».

Александр Сергеевич был очень дружен с ее мужем. Как-то он в письме своему приятелю написал, что к нему приехала Вяземская, а лучше бы приехал бы ее муж. Кстати, П. А. Вяземский сам откровенно волочился за женой поэта, особенно после его смерти.

Дочь Вяземских Прасковья (1817–1835) часто болела и рано умерла. Пушкин писал жене летом 1834 года: «Я беру этаж, занимаемый теперь Вяземскими. Княгиня едет теперь в чужие края, дочь ее больна не на шутку; боятся чахотки. Дай бог, чтоб юг ей помог. Сегодня видел во сне, что она умерла, и проснулся в ужасе».

Вера Федоровна была непосредственным свидетелем последних событий жизни Пушкина. 25 января 1837 года, именно ей первой, он сообщил, что послал письмо-вызов Геккерну. Ее попытки воздействия на Пушкина впрямую и через мужа не имели никакого результата. После дуэли она неотлучно находилась рядом с умирающим поэтом и горько переживала смерть очень дорогого ей человека.

Л.К.Алексеева

«День мой — век мой»

Вещи из дома Вяземских

Слова П.А. Вяземского, соотнесшего в стихах день и век, повседневное и вечное («Игрок задорный, рок насмешливый и злобный...», 1875), могли бы стать не только девизом его жизни, как он о том говорил, но и войти в символический герб его дома в подмосковном Остафьеве, названного Пушкиным «Русским Парнасом».

У этого дома тоже длинная жизнь: более века накапливал и сохранял он в своем теле духовную энергию, бытие и быт русской словесности — в предметах, вещах, коллекциях. Общий «прадедушка» будущих мемориальных домов и литературных музеев.

Но для его реальных обитателей это, прежде всего, «приют спокойствия, трудов и вдохновенья», образ жизни и быта, семейные традиции и «исторические воспоминания», старинные реликвии, коллекции, вещи и предметы — целый мир, обустроенный по собственному вкусу. Часы отмеряли месяцы, годы, десятилетия, а здесь почти ничего не менялось: дом никогда не покидали старинные вещи, а с ними — и память минувших поколений.

На протяжении двух веков дворянская усадьба старела, но не старилась, представляя собой живой организм, в котором архитектура неразрывно связана с природой и укладом жизни ее владельцев. Такой она вошла и в биографии писателей, и в ткань известных произведений русской литературы — тургеневского «Дворянского гнезда», чеховского «Вишневого сада» и других.

Остафьево очень рано стало восприниматься как «частное владение», приватное пространство русской литературы, а его дом — как хранилище ее раритетов и ценностей.

Начиная с первого владельца Остафьева, А.И.Вяземского — отца поэта, имение последовательно оказывалось в руках высококультурных людей, ценителей искусств. Здесь бережно и осмысленно сохранялись вещи, прикосновенные тем, кто здесь бывал; а комната Карамзина — в том самом виде, какой он ее оставил, уезжая в Петербург издавать свою «Историю…»

За четверть века до конца XIX столетия Вяземские породнились с Шереметевыми, и последним законным владельцем Остафьева стал граф С.Д.Шереметев, историк, член Российской академии наук, который делал все, чтобы сберечь усадьбу и сохранить ее раритеты.

Здесь была обширная библиотека, собрание картин, скульптур, редкостей. В бывшем кабинете Карамзина хранилось немало личных вещей Пушкина, в том числе «свидетели» трагедии на Черной речке — жилет, простреленный пулей Дантеса; кора с березы, возле которой стоял поэт во время дуэли, перчатка, восковая гробовая свеча. Из других раритетов — трость Абрама Ганнибала, в набалдашник которой была вделана золотая пуговица с мундира Петра I; дорожный сюртук Карамзина и многое другое.

26 мая 1899 года в Остафьеве торжественно праздновали столетие со дня рождения А.С.Пушкина. К этому дню Шереметевы открыли усадьбу для широкой публики, по существу превратив ее в первый в России публичный музей. Они выпустили открытки с видами усадьбы, карамзинской комнаты с реликвиями А.С.Пушкина, аллеи «Русский Парнас» и интерьеров дома, издали пять томов «Остафьевского архива», 12-томное Собрание сочинений П.А.Вяземского, сочинения П.П.Вяземского.

В декабре 1918-го старый граф Шереметев умер. Последним хранителем Остафьева стал его сын Павел Сергеевич, продолжавший беречь усадьбу, объявленную «всенародным достоянием», еще десять лет. Она хотя и не ремонтировалась, но не оставалась без внимания Наркомпроса. Нарком А.В.Луначарский любил отдыхать здесь летом с семьей. Но времена менялись. В июне 1928 года бывший граф был уволен из музея и выселен из Остафьева. Да и просвещенный нарком в эти же годы не сохранил своего портфеля министра.

Ликвидация музея произошла по-большевистски — в четыре дня. Выселенные из дома вещи, коллекции, книги с потерями и утратами были раскассированы, распылены по разным местам. Довольно значительную их часть спас и сохранил в только что организованном Литературном музее В.Д.Бонч-Бруевич. Но и это не было окончательным перемещением реликвий «Русского Парнаса». Со временем многие из них обретут «свои» дома, начав музейную жизнь в Москве, Ленинграде (С.-Петербурге), пушкинском Михайловском. В мемориальной коллекции Литературного музея тоже остались вещи семьи Вяземских — посланники минувшего, на которых лежит «тень скорби и беды», но «прелесть грустная таится в этой тени….»

Большинство вещей — веер, кольцо, браслеты, пряжка — дамские. По легенде, они принадлежали жене Петра Андреевича, «княгине доброй и прелестной» (А.Пушкин), Вере Федоровне, урожденной княжне Гагариной. Человек яркий, эмоциональный, «смелым обхождением, — как пишет о ней современник, — она никак не походила на нынешних львиц; оно в ней казалось не наглостью, а остатком детской резвости. Чистый и громкий хохот ее в другой казался бы непристойным, а в ней восхищал; ибо она скрашивала и приправляла его умом, которым беспрестанно искрился разговор ее». В пожилом возрасте «полная юношеского пыла, неподдельной веселости и остроумия, со своею чистою, старомосковскою речью, с выходками и вспышками резвого и нестареющего ума — княгиня Вера Федоровна была цельным типом старого московского допожарного общества. <...> Она кипятилась и негодовала и в то же время заливалась своим заразительным хохотом, следя за всем и живя в постоянном и разнообразном общении с множеством лиц <....> и всех очаровывала блеском свежего и нестареющего ума».

Семейный союз П.А. и В.Ф. Вяземских длился 67 лет, и княгиня Вера всегда оставалась близким мужу человеком, вызывала душевное расположение его друзей. В неброских ее вещицах и украшениях чудится аромат времени — изящество и благородство, присущее реальным женщинам и литературным героиням романтической эпохи русской словесности.

Долгое время предметный мир высокой поэзии оперировал ограниченным количеством вещей, увлекаясь отвлеченными понятиями и идеальными образами. Впервые о такой банальной вещи, как халат, упомянул в одном из своих стихотворений Г.Р.Державин, а затем и предстал в нем и белом колпаке на известном портрете А.Васильевского. Так халат стал олицетворением частной жизни. «Когда мой ум в халате, сердце дома… Мой я один здесь цел и ненарушим» — это уже Вяземский («На прощанье», 1855). Домашний образ Вяземского — в неизменных очках, халате, с длинной трубкой — чубуком и… взятый со спины, отвернувшимся от зрителя — останется на акварельном портрете неизвестного художника. «Жизнь наша в старости — изношенный халат…» — лирическая исповедь, созданная за год до смерти, в которой нет ни выводов, ни нравоучений, лишь легкая печаль, приправленная иронией.

Прописанный в поэзии халат дополняют реальные предметы — очки, кальян, шкатулка-баул восточной работы с перламутровыми лунницами и, конечно же, вечный символ писательского ремесла — гусиное перо, чей усталый вид и притихшая полетность только усиливают впечатление хрупкой прелести былого.

А. Лагрене. Портрет княгини Веры Фёдоровны Вяземской, ур. кж. Гагариной. 1820-е гг.
Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина

Alexander Molinari (1772–1831). Княгиня Вера Фёдоровна Вяземская, урождённая Гагарина (1790-1886), 1810-е гг.
Александр Молинари (Alexander Molinari) (1772 – 1831)
Государственный музей А. С. Пушкина, Москва