По версии «Записок декабриста», он был арестован 15 декабря рано утром, по следственным показаниям — «в 4 часа пополудни»[78]. Первоначально содержался в караульном помещении л.-гв. Кавалергардского полка, затем на дворцовой гауптвахте, а 5 января 1826 г. помещен в каземат № 13 Кронверкской куртины Петропавловской крепости.

В следственном деле Розена — материалы двух допросов. Первый допрос снял 22 декабря генерал-адъютант В. В. Левашов в присутствии Николая I. Розен отвечал на «вопросные пункты» осторожно и уклончиво. Он «не мог сказать всю правду, не хотел назвать никого из членов тайного общества и из зачинщиков 14 декабря»[79]. Он объявил, что «обществу тайному не принадлежал» и «никаких слухов насчет 14-го числа» и о замыслах «бунтовщиков» не слышал; происшествие на Исаакиевском мосту днем 14 декабря во время продвижения 1-го батальона л.-гв. Финляндского полка на Сенатскую площадь для участия в подавлении восстания объяснял тем, что его взвод не был приведен к присяге новому императору и, оставшись верен присяге Константину, отказался идти вперед. Его действия как командира взвода — остановка тронувшихся было вперед унтер-офицера и двух рядовых — были вызваны только опасением, «чтоб сие не привело неустройства всему взводу»[80].

И еще один раз, вечером 8 января 1826 г., Розен был допрошен в Следственном комитете. Ему вновь были заданы вопросы о его принадлежности к тайному обществу, но он решительно подтвердил ранее данные им показания: «а) Никогда и никем не был принят в тайное общество, никогда никакому не принадлежал и потому никого в какое-либо тайное общество принять не мог.

b) Никогда не имел никаких побуждений, чтоб вступить в тайное общество, с) Не знавши сего общества, не знал и цели его, ни средства к достижению оной»[81]. Полученные от комитета 9 января 1826 г. «вопросные пункты» для письменного ответа убедили Розена, что следствие предупреждено во многих отношениях и что скрывать" свои действия в день 14 декабря нет смысла. В своих письменных показаниях Розен описал их довольно подробно и, в частности, сообщил, что после того, как от взвода отъехал Е. Ф. Комаровский, «хотели идти вперед унтер-офицеры Кухтиков и Степанов и четыре человека с правого фланга», он «подбежал к этим людям, возвратил их на свои места, угрожая заколоть шпагою того, кто тронется с места». Когда до взвода начали долетать пули и «люди было осадили», он «их остановил, говоря: «Стой смирно и в порядке, вы оттого не идете вперед, что верны присяге, данной государю, так стой же; я должен буду отвечать за вас; я имею жену беременную, имение, следовательно, жертвую гораздо большим, чем кто-либо, а стою вперед вас; пуля, которая мимо кого просвистела, того не убивает»[82]. Сложнее было дать ответ на «вопросный пункт», «кто именно из членов, где и в какое время имел совещание о возмущении 14 декабря», и при этом не назвать и не подвергнуть опасности никого из принимавших участие в совещаниях 11 декабря у Н. П. Репина и 12 декабря у Е. П. Оболенского. Умело составленные Розеном ответы были причиной одной только очной ставки между ним и подпоручиком л.-гв. Финляндского полка А.И. Богдановым, состоявшейся 24 апреля 1826 г. Розену удалось убедить следствие, что хотя А. И. Богданов и присутствовал 12 декабря у Е. П. Оболенского, но в совещании практически не участвовал и «во время разговора уехал»[83]. На этом следствие для Розена закончилось. Позднее, в «Записках декабриста» он мог с удовлетворением отметить: «Я был так счастлив, что никто за меня даже не был арестован, никто из моих солдат не был наказан, ни удален на Кавказ»[84].

19 июня 1826 г., когда процесс по делу декабристов подходил к концу, у Розена родился сын, названный в честь дедушки, отца декабриста, Евгением, или сокращенно по отголоску Энни. 12 июля 1826 г. был объявлен приговор. Верховный уголовный суд признал Розена виновным в том, что он «лично действовал в мятеже, остановив свой взвод, посланный для усмирения мятежников»[85]. Розен был отнесен судом к пятому разряду «государственных преступников» и приговорен к «ссылке в каторжную работу на 10 лет, а потом на поселение»[86]. Николай I утвердил приговор Верховного уголовного суда Розену без изменений. Высочайшим указом от 22 августа 1826 г. было повелено «оставить его в работе на шесть лет, а потом обратить на поселение в Сибирь»[87]. 3 февраля 1827 г. во время последнего свидания в крепости Розен умолял жену не следовать за ним, пока сын «не укрепится после прорезывания зубов, пока не заговорит, не будет тверд на ногах, чтобы мог перенести и дальний путь и неизвестное жилье»[88]. Через два дня, вечером 5 февраля, Розена заковали в ножные кандалы, и фельдъегерская тройка зимней петербургской ночью увезла его на каторгу в читинскую тюрьму. Комендант Петропавловской крепости генерал-адъютант А. Я. Сукин в тот же вечер доложил военному министру генералу от инфантерии А. И. Татищеву: «<...> сего 5 февраля пополудни в 11 часов для препровождения по назначению сданы присланному <С…> из инспекторского департамента Главного штаба его императорского величества фельдъегерю Яковлеву с жандармами» «государственные преступники» Розен, Н. П. Репин, М.Н. Глебов и М.К. Кюхельбекер [89].

Восстание 14 декабря 1825 года на Сенатской площади в Петербурге, ставшее историческим символом декабризма как революционного явления, было высшей и заключительной точкой развития декабристского движения и одновременно началом новой жизни участников тайных обществ, наполненной иными духовными ценностями и особым историческим смыслом. Во время политического процесса, в долгие годы заточения и изгнания узники постигали подлинный исторический смысл событий, приведших их в «каторжные норы» Сибири. Декабристы все более осознавали себя как исторических деятелей, провозгласивших идеи, рожденные эпохой. «В разговорах, — вспоминал И. Д. Якушкин, — очень часто речь склонялась к общему делу, и, слушая ежедневно часами рассказы, сличая эти рассказы и поверяя их один другим, с каждым днем становилось все более понятным все то, что относилось до этого дела, все более и более пояснялось значение нашего общества, существовавшего девять лет вопреки всем препятствиям, встречавшимся при его действиях; пояснялось также и значение 14 декабря, а вместе с тем становились известными все действия комитета при допросе подсудимых и уловки его при составлении доклада, в котором очень немного лжи, но зато который весь не что иное, как обман»[90].

Осознание декабристами исторического значения своей революционной борьбы приводило их к убеждению в том, что и в Сибири, в условиях каторги они «призваны словом и примером служить делу, которому себя посвятили»[91]. Свою важнейшую обязанность декабристы видели теперь в том, чтобы сохранить истину, опровергнуть ложь правительственных сообщений, донести до современников и потомков правду о 14 декабря 1825 г. «Всякая преследуемая истина, — писал А. М. Муравьев, — есть сила, которая накопляется, есть подготовляемый день торжества»[92]. Стремление «огласить правду» и подготовить «день торжества» истины было главным стимулом литературной деятельности узников сибирской каторги.

По свидетельству Д. И. Завалишина, замысел создания коллективной «истории 14 декабря» возник еще в читинской тюрьме, вероятно, в 1828 г. Для этого была создана специальная комиссия, приступившая к собиранию исторических материалов. В Чите и Петровском Заводе многие декабристы писали воспоминания, в большинстве своем до нас не дошедшие[93]. Из декабристских мемуаров, написанных во время сибирской каторги, известно «Воспоминание о Рылееве» Н. А. Бестужева, которое считается самым ранним и единственным дошедшим до нас мемуарным произведением, созданным, по словам М. К. Азадовского, «не в одиночестве, не в тиши дарованного судьбой последнего уединения», но возникшим в декабристской среде и подвергшимся «предварительной критике и проверке декабристского коллектива»[94].

К числу «каторжных» мемуаров следует, очевидно, отнести и «Записки декабриста» Розена. «Я составил краткие очерки или таблицы моих записок, — отмечал он, — в 1828, 1829, 1830-х годах, начал писать их подробно в сороковых годах и снова переписал и дополнил их с наступлением 1866 года»[95]. В отличие от большинства мемуаров участников тайных обществ, написанных в Сибири или после амнистии и ретроспективно отразивших взгляд на события 14 декабря в какой-то момент или период жизни их авторов, «Записки декабриста» создавались около 40 лет. Их начал писать в читинской тюрьме молодой человек, оказавшийся причастным к важнейшему событию русской истории первой половины XIX в., и завершил умудренный жизнью старик, переживший многих своих соузников и в 70—80-е гг. явившийся одним из «последних декабристов», хранителем их наследства. «Записки декабриста» создавались, таким образом, не как воспоминание о прожитой жизни, а как хроника происходящей жизни, как записки и размышления современника.

Идейные судьбы участников тайных обществ и декабризм как революционное движение и идеологическая система развивались не синхронно. Декабристы к моменту 14 декабря находились на разных этапах своего развития, различались по степени и формам проявления революционности, но их объединял характер революционности, тип личности и тип социального поведения. В отличие от таких мемуаристов, как М. А. и Н. А. Бестужевы, Е. П. Оболенский, И. И. Пущин, С. П. Трубецкой, И. Д. Якушкин и другие, сыгравших выдающуюся роль в декабристском движении, Розен был представителем так называемых рядовых декабристов, становление революционной личности которых началось незадолго до 14 декабря 1825 г. Розен был «рядовым» и в этом смысле глубоко типичным декабристом, индивидуальная судьба которого, при всей кажущейся случайности его принадлежности к декабристским обществам и ограниченном участии в восстании на Сенатской площади, отразила историю жизни и идейной эволюции значительного числа малоизвестных или даже безвестных участников движения. Именно о них писал К. Ф. Рылеев в своих; «собственноручных показаниях», данных вечером 14 декабря 1825 г. в Зимнем дворце: «Открыв откровенно и решительно, что мне известно, я прошу одной милости — пощадить молодых людей, вовлеченных в общество, и вспомнить, что дух времени такая сила, пред которою они не в состоянии были устоять»[96].

Поручик л.-гв. Финляндского полка, вовлеченный событиями бурного времени междуцарствия в деятельность тайного общества и ставший участником восстания на Сенатской площади скорее в силу внешних обстоятельств, чем по внутреннему революционному убеждению, Розен стал декабристом в полном смысле этого слова уже после 14 декабря, оказавшись в обстановке «споров, прений, рассказов», в «кипучем водовороте духовной жизни», которая, по свидетельству М. А. Бестужева, царила в казематах читинского острога и Петровского Завода[97]. Каторга явилась для Розена, как и для многих других его соузников, «школой и основой <...> умственного и духовного воспитания»[98]. Если дух времени, слабо осознанные оппозиционные настроения и стремительный порыв благородных чувств, основанных на глубоко усвоенных представлениях о чести, дружбе и незыблемости данного слова, привели Розена в ряды заговорщиков, определили его участие в восстании и его поведение во время процесса по делу 14 декабря, то декабристская среда Читы и Петровского Завода помогла Розену, говоря словами Н. А. Добролюбова, «удержаться сознательно на той высоте, на которую его поставило непосредственное чувство»[99]. Позднее, в 1868 г., Розен говорил лейпцигскому журналисту Ю. Экардту, «что осознание того, что страдаешь во имя высокой цели в обществе благороднейших людей, облегчает тяжелые испытания ссылки и что он охотно вернулся бы в тюрьму холодной Читы, если бы смог вернуть своих старых, давно умерших друзей. Никогда, — добавил он взволнованно, - не был я в лучшем обществе»[100]. Эта мысль пронизывает главы «Записок декабриста», посвященные сибирской каторге и ссылке.

Розен узнал историю движения, к которому примкнул лишь за несколько дней до восстания, и близко познакомился с виднейшими деятелями тайных обществ в тюремных казематах, где, по словам В. С. Толстого, «все, не стесняясь, рассуждали и подробно рассказывали друг другу как о жизни тайных обществ, так и обо всех подробностях, случившихся при снятии показаний в Следственной комиссии»[101]. Потребность осмыслить происшедший в его жизни переворот и «по истине выставить сущность исторического факта» 14 декабря заставила Розена взяться за перо. Понимая, что является участником и очевидцем важнейших исторических событий, он поставил целью жизни собрать и сделать достоянием потомков достоверные «сведения о стремлениях и об участи его друзей и товарищей», «совестливым образом передать то, что <...> сам испытал, видел и слышал и что почерпнул из самых верных источников»[102]. Отправляясь из тюрьмы Петровского Завода на поселение в Курган в 1832 г., он написал на портрете, выполненном с него Н. А. Бестужевым: «Воспоминание есть единственный рай, из которого ни в коем случае нет изгнания. Андрей Розен»[103].

Личность мемуариста, поражавшего современников своей «бодростью, свежестью ума, энергией» даже в тяжелейшие моменты жизни, не романтическим типом поведения, столь характерным для большинства декабристов, но рационализмом и серьезностью, подчас доходившими до педантизма, прочностью нравственных правил трудовой жизни, «верой в свои духовные силы»[104], и общественное значение деятельности историка позволили создать столь содержательное и глубоко правдивое в основе своей мемуарное произведение, каким являются «Записки декабриста». «Это был человек рыцарского характера, прямой, правдивый, всегда важный, серьезный и неуклонно точный в исполнении всего, что у него положено было для каждого часа, <...> бодрый, энергичный, со светлым умом и памятью, он проводит время в непрестанных трудах, сочиняет, переводит»,— вспоминал о Розене его соузник А.П. Беляев [105]. Г. П. Данилевский, познакомившийся с Розеном в 1865 г., характеризуя его деятельность на посту мирового посредника Изюмского уезда Харьковской губернии, писал: «Бодрый, высокий и румяный старец, с седою бородою, он ежедневно объезжает свои волости в некрытом фургоне без рессор; оставаясь дома, либо за полночь ежедневно стоит, не разгибаясь, за письменной конторкой, либо верхом, с переломленной в тяжкие годы испытаний ногою, объезжает свое степное хозяйство, делает удачные опыты травосеяния, с любовью следит за литературой и ведет огромную служебную и частную переписку»[106].

«Записки декабриста», в полной мере отразившие черты и самый тип личности их автора, написаны не в стиле романтического повествования о прошлом, но представляют собой строгое по форме и добросовестное по исполнению историческое описание, отличающееся обстоятельностью и полнотой сообщаемых сведений. Однако определить жанр «Записок декабриста» как мемуаров или хроники явно недостаточно и неточно. Это скорее историческая автобиография, в основу которой, помимо воспоминаний автора, положены многочисленные и разнообразные документальные материалы. Прежде всего, это не дошедшие до нас мемуарные свидетельства декабристов, записанные Розеном в казематах Читы и Петровского Завода, на поселении в Кургане и на Кавказе. В Чите и Петровском Заводе «мы были вместе 85 человек, — отмечал он, — с 20-ю другими встретился на поселении и на Кавказе»[107]. По словам Розена, декабристы знали о составлении им «Записок»[108]. «В Чите, в Петровском Заводе, в Кургане, на Кавказе, за границею и везде при благоприятных встречах» он знакомил их со своими воспоминаниями, пользовался их памятью и советами[109]. Осенью 1869 г. Розен читал главы «Записок декабриста» П. Н. Свистунову, М. А. Бестужеву и М. И. Муравьеву-Апостолу, «которые выслушали его чтение с большим удовольствием и отозвались о его труде с искреннею похвалою»[110]. В работе над «Записками» он использовал современную ему статистику, русскую и заграничную периодическую печать, мемуарную литературу, исторические сочинения. «Записки декабриста» по своему характеру, содержанию и источникам представляют собой историко-мемуарное произведение и в известном смысле являются результатом коллективного творчества. Однако свойственный Розену исторический фатализм, усиленный фатализмом религиозным, не позволил ему превратить его «Записки» в собственно историческое исследование. Рассматривая происшедшее как исторически необходимое и единственно возможное, Розен неизбежно вставал на путь исторического оправдания «зла» и примирения «врагов». То, что стало историей, по его мнению, не могло быть предметом восхваления или осуждения. Свой долг историка он видел лишь в «доставлении верных сведений», полагая, что историческая правда неизбежно раскрывается в достоверных исторических фактах. «Толковые и беспристрастные читатели сами найдут правду»[111], — писал он Д. И. Завалишину 22 апреля 1873 г.

В первой, декабристской части мемуаров Розена наиболее полно и глубоко отразились прогрессивные черты его мировоззрения. Из глав воспоминаний, рассказывающих об истории движения, восстании 14 декабря 1825 г., годах заточения и изгнания, предстает революционная личность декабриста.

Во второй и третьей частях «Записок», посвященных Эстляндии и проблемам общественной жизни России 50—60-х гг. XIX в., проявились сословная ограниченность мемуариста, умеренность и неглубокость его революционности, сравнительно быстро эволюционизировавшей от декабризма к остзейскому дворянскому либерализму. В значительной степени это было связано, вероятно, с тем, что эти части создавались в 40 — 60-е гг., когда их автор, бывший каторжник, вернулся на родину и стал помещиком. Мировоззрение Розена этого периода определялось уже не столько его декабристским прошлым, сколько новым общественным положением и социальной принадлежностью к остзейскому дворянству. В своем поместье Большая Болдина Розен отказался от барщины, перевел крестьян на оброк и затем отдал землю им в аренду. Опыт хозяйствования в 40 — 50-е гг. определил характер аграрных взглядов мемуариста. Введенную им систему арендного хозяйства Розен рассматривал как наиболее совершенный тип крестьянского устройства, а безземельное освобождение крестьян считал основой решения аграрного вопроса в России.

В конце 50-х гг., когда началась подготовка крестьянской реформы, Розен создает свой проект освобождения крестьян. Основой проекта явилась остзейская реформа безземельного освобождения крестьян. В письме к Е. П. Оболенскому от 13 июля 1858 г. Розен писал: «Труд мой есть компиляция из Прибалтийских трех уложений, прежних и новейших»[132]. К началу 60-х гг. позиция Розена изменилась. Он не мог не видеть негативные стороны эстляндского способа безземельного освобождения: «Тут крестьяне получили только личную свободу, без земли, отчего оставались в некоторой зависимости от владельца земли, или подвергались участи бездомного работника, или увеличивали собою число пролетариев»[133]. Понимая необходимость освобождения крестьян с землей, Розен с энтузиазмом встретил крестьянскую реформу 1861 г. и в роли мирового посредника был активным участником ее проведения в жизнь, полагая, что в этом состоит его гражданский долг. Объясняя мотивы своей общественной деятельности в годы крестьянской реформы, он писал: «Во мне таится сила и стремление 120 товарищей, которые желали содействовать к освобождению крестьян, но были сосланы после 14 декабря и не дожили»[134]. Однако русский способ решения аграрного вопроса не представлялся Розену универсальным. Реформа 19 февраля 1861 г., по его мнению, была неприемлема для Эстляндии, где не было крестьянской общины и часть земель была уже выкуплена крестьянами и стала их собственностью.

Подчеркивая экономические и социальные особенности Прибалтики, Розен пытался защитить остзейский край, подвергавшийся резкой критике в русской прессе 60-х гг. «Но в своем стремлении защитить остзейцев Розен иногда шел дальше своих подлинных убеждений, оправдывая и то, в целесообразности и оправданности чего он уже не был уверен до конца»[135]. Это обстоятельство во многом объясняет противоречивость позиции Розена в остзейском вопросе, которому посвящена вторая часть его «Записок». Она открывается «Кратким очерком истории моей родины». По мнению С. С. Волка, этот очерк восходит к декабристской традиции в освещении прошлого Прибалтики[136]. Более правильным представляется мнение С. Г. Исакова, полагающего, что наряду с влиянием декабристских идей Розен испытал сильное воздействие идей немецко-прибалтийской историографии. Причем его понимание истории Прибалтики ближе к либерально-помещичьей концепции остзейской прессы, чем к прогрессивной прибалтийской историографии[137].

С этих же позиций Розен подходил и к полемике по остзейскому вопросу в России в 60-е гг. Защищая остзейский край от нападок консервативно-либеральной печати, требовавшей установления внутригосударственного единообразия и обвинявшей остзейцев в сепаратизме, Розен доказывал «исторически законное основание» учреждений и привилегий местного рыцарства[138]. Остзейские порядки, не лишенные недостатков, представлялись ему более совершенными, чем общерусские. «В прибалтийских губерниях, — писал он, — от сильно развитого в них принципа самоуправления, все еще обретается значительное превосходство, которое не должно быть уничтожено самовольно, насильственно»[139]. В полемике по остзейскому вопросу Розен решительно выступил против русской шовинистической печати. Но он не был апологетом остзейского порядка. Ему были чужды консерватизм и реакционность, проявленные лагерем остзейцев в развернувшейся полемике. Он стремился к политическому компромиссу и охотно допускал использование русского опыта и традиций в Прибалтике. Защищая остзейцев, Розен объективно выражал взгляды либеральной части местного дворянства, заинтересованной в сохранении и прогрессивном развитии остзейского общественно-политического уклада[140]. Вторая и третья части «Записок декабриста», насыщая мемуары Розена современным материалом, придавали им большую политическую актуальность и общественное звучание.

В самом начале составления «Записок декабриста» Розен не предназначал их для «печатного станка». Он начал писать воспоминания для узкого круга современников — «своих детей, родных и товарищей, с которыми <...> провел примечательнейшую часть своей жизни»[141],— и для потомков. Обращенность к будущим поколениям, являющаяся одной из важнейших особенностей декабристских мемуаров, была основана на убеждении, что «за скальпель истины возьмется будущий век»[142]. Но «Записки декабриста», вопреки первоначальному замыслу их автора, быстро преодолели рамки «исторических» мемуаров. История под пером мемуариста перерастала в современность, а воспоминания из дополняющего жизнь литературного занятия становились главным делом его жизни.

Осенью 1856 г. в Европейскую Россию начали возвращаться амнистированные декабристы. Они сразу оказались в центре общественного внимания. Интерес к истории первого революционного выступления в России и судьбе его участников был одним из проявлений назревавшей в России революционной ситуации. Мемуарные и мемуарно-публицистические произведения декабристов, публикация которых началась в конце 50-х — начале 60-х гг. XIX в., воспринимались как своеобразное политическое завещание, оставленное современному поколению борцов их предшественниками.

В середине 60-х гг. Розен решил опубликовать «Записки декабриста», полагая, что для этого наступило время. Формальное снятие цензурного запрета на печатание декабристских материалов давало, кроме того, возможность ответить на возражения и полемические замечания, вызванные прижизненным изданием воспоминаний, и таким образом отстоять истину. Понимая, однако, сложность издания «Записок декабриста» в России, Ровен в 1865 г. посетил Париж и Брюссель, где вел переговоры с издательствами о возможности опубликования своих мемуаров[143]. Подробности этих переговоров неизвестны. Но, судя по всему, они не были успешными. Возвратившись в Россию, Розен подготовил немецкий перевод своих «Записок» и в начале сентября 1868 г. в надежде найти издателя приехал в Лейпциг. В Лейпциге его познакомили с двумя виднейшими представителями либеральной журналистики и книжного дела города — с Г. Фрейтагом, писателем, редактором известного лейпцигского журнала «Die Grenzboten», и К. Гейбелем, книгопродавцем и владельцем крупнейшей издательской фирмы «Dunker el Humblot». По совету К. Гейбеля, в конце сентября 1868 г. Розен встретился с молодым лейпцигским журналистом, изучавшим право в Дерптском университете и хорошо знавшим Эстляндию, Ю. Экардтом. Позднее, став известным историком и дипломатом, Ю. Экардт вспомнит в своих мемуарах: «С письмом моего друга, издателя К. Гейбеля, осенним скучным днем ко мне вошел пожилой, но все еще хорошо выглядевший человек и представился: «Андрей Розен, один из последних оставшихся в живых декабристов»[144]. Ю. Экардт с большим интересом познакомился с воспоминаниями Розена, но нашел немецкий перевод их неудачным. С согласия Розена Ю. Экардт существенно сократил рукопись и практически заново перевел ее (по его словам, «фраза за фразой») на немецкий язык. «Записки декабриста» в переводе Ю. Экардта появились в отрывках и без указания автора в последних номерах за 1868 г. журнала «Die Grenzboten»[145], в котором Ю. Экардт был помощником
редактора и имел долю капитала. Эта публикация имела огромный успех у подписчиков и еще более укрепила общественную репутацию журнала Г. Фрейтага[146].

По возвращении из Лейпцига в конце 1868 г. Розен предпринял попытку издания своих воспоминаний в России. Он отнес рукопись «Записок декабриста» издателю «Русского вестника» и «Московских ведомостей» M. H. Каткову, который, прочитав, вернул рукопись со словами: «Много интересного и нового, но для печати неудобно»[147]. Разговор с М. Н. Катковым убедил Розена в невозможности опубликования его произведения в России. Весной 1869 г. Розен вновь приехал в Лейпциг и заключил договор с книгоиздательством С. Гирцеля. В начале лета 1869 г. первая часть воспоминаний Розена в переводе Ю. Экардта вышла анонимно в Лейпциге отдельным изданием на немецком языке[148].

Книга «Aus den Memoiren eines russischen Dekabristen» (Из мемуаров русского декабриста) была издана тиражом в 30 тысяч экземпляров. Она вызвала большой читательский интерес, разошлась быстро, и С. Гирцель, по словам Розена, имел большой доход[149]. Приобрести ее, по-видимому, было непросто. А. И. Герцен сообщал Н. П. Огареву 31 (19) июля 1869 г.: «Книгу декабриста достал». В этот же день он написал А. А. Герцену: «Я теперь читаю «Aus den Memoiren eines russischen Dekabristen». Это писал барон Розен, бывший в Сибири, интересно — и я пришлю Ольге»[150]. 19(7) сентября 1869 г. А. И. Герцен сообщил Н. П. Огареву, что Н. А. Тучкова-Огарева «перевела страниц 50 Розена на французское»[151].

Воспоминаниями Розена заинтересовался редактор парижского журнала «Revue des Deux Mondes» Ш. де Мазад, который предполагал начать их публикацию в своем журнале[152]. Обзор книги Розена появился в английском журнале «Edinburgh Review»[153]. Этот обзор под названием «Заговор и ссылка декабристов» был опубликован также на французском языке в журнале «Revue Britannique»[154]. Обе публикации в английских журналах принадлежали переводчице и литератору Ф. Ле-Бретон, выступавшей в печати под псевдонимом Хефелл[155]. В 1872 г. книга Розена вышла на английском языке в Лондоне. Ее перевел и «роскошно издал» лондонский издатель Э. Д. Милдмей, поддерживавший деловые связи с лейпцигскими издательскими фирмами[156]. Лондонская газета «The Athenaeum» откликнулась рецензией на это издание[157]. Об английском переводе «Записок» Розена сообщил русским читателям журнал «Русский архив»[158]. В 1874 г. в Лейпциге вышло второе издание немецкой книги Розена. «Записки» Розена явились для европейской общественности первым мемуарным произведением на немецком и английском языках, автор которого был участником восстания на Сенатской площади в Петербурге и провел долгие годы в Сибири. Книга Розена была одним из наиболее известных и популярных произведений о России на европейском книжном рынке конца 60-х — начала 70-х гг.

Немецкие издания «Записок» Розена не остались незамеченными в России. В октябре 1868 г. «Биржевые ведомости» перепечатали из «Die Grenzboten» главу воспоминаний Розена, посвященную восстанию 14 декабря 1825 г. на Сенатской площади, под заголовком «Из записок декабриста». Во вступительной заметке к публикации была дана краткая характеристика «Записок декабриста» и был указан источник текста: «Мы заимствуем содержание этого рассказа из одного полученного нами сегодня немецкого журнала»[159]. В июньской книге «Вестника Европы» за 1869 г. А. Н. Пыпин, работавший в это время над исследованием «Общественное движение в России при Александре I» и внимательно следивший за европейской литературой, поместил небольшую заметку о лейпцигском издании мемуаров Розена. Заметка А. Н. Пыпина содержала попытку раскрыть авторство «Записок декабриста»: «По нашей догадке, этот автор едва ли не то лицо, о котором другие воспоминания тогдашних людей говорят, что это был Р., «честнейший немец»[160], и обещание: «Если представится возможность, мы постараемся познакомить наших читателей с названными мемуарами»[161]. Такая возможность представилась довольно скоро. В октябрьской книжке журнала редактор-издатель «Вестника Европы» М. М. Стасюлевич напечатал подробное изложение воспоминаний Розена под названием «Мемуары из прошлого времени (1825— 1838 гг.)». «Автор записок, — отмечал M. M. Стасюлевич, — не выставил своего имени на книге, но в самом тексте объясняется вполне, кому принадлежат мемуары»[162]. М. А. Бестужев сообщал М. И. Семевскому в октябре 1869 г. о «Записках» Розена: «Немецкие экземпляры, кажется, есть в продаже у московских и петербургских книгопродавцев»[163]. По свидетельству Розена, в 1872 г. немецкое издание его «Записок» с дозволения русской цензуры продавалось «в императорском книжном магазине Шминдорфа на Невском проспекте № 5 сотнями экземпляров»[164].

29 сентября 1869 г. петербургская газета «Голос» поместила объявление: «Печатаются и в непродолжительном времени выйдут в свет Записки русского декабриста. Материал для истории военного возмущения 14 декабря 1825 года и соучастников его»[165]. Розен пытался протестовать. В письме к издателю-редактору «Голоса» А. А. Краевскому он писал, что «никому не передал права печатать свою книгу воспоминаний» и поэтому находит «действие переводчика и издателя незаконным»[166].

Однако III Отделение с. е. и. в. канцелярии опередило Розена. 14 октября 1869 г. главноуправляющий III Отделением П. А. Шувалов в письме на имя министра внутренних дел А. Е. Тимашева обратил внимание на появившееся в «Голосе» объявление о выходе в свет книги «Записки декабриста» в связи с тем, «что такое объявление не могло появиться без испрошения предварительного высочайшего повеления»[167]. Начальник Главного управления по делам печати 23 октября 1869 г. распорядился «донести <...> немедленно, в какой типографии печатается означенная книга и кто издатель оной»[168].

Из С.-Петербургского цензурного комитета сообщили, что книга «Записки декабриста», изданная редактором петербургской газеты «Русский мир» А. С. Гиероглифовым и отпечатанная без предварительной цензуры в типографии Н. А. Неклюдова в количестве 1800 экземпляров, поступила 24 октября 1869 г. в цензурный комитет, но не было «принято никаких мер к задержанию этой книги, так как содержание ее, несмотря на дозволенные себе автором указания на произвол, имевший место во время произнесения приговора над политическими преступниками, едва ли дает повод применить к книге ст. 14 разд. III высочайше утвержденного 6 апреля 1865 г. мнения Государственного совета». 25 октября 1869 г. П. А. Шувалов объявил А.Е. Тимашеву о состоявшемся «высочайшем повелении о приостановлении распространения в публике отпечатанной на днях книги под заглавием «Записки декабриста». В тот же день обер-полицмейстер Петербурга сделал «распоряжение о невыпуске экземпляров сей книги из типографии»[169].

26 октября 1869 г. арестованные экземпляры книги «в листах» были «сданы на хранение фактору типографии Н. А. Неклюдова И. И. Блюмквисту, с ручательством за целость». 10 сброшюрованных экземпляров были отправлены в Главное управление по делам печати. 27 октября 1869 г. И. И. Блюмквист обратился с просьбой в С.-Петербургский цензурный комитет «о взятии запечатанных листов «Записок декабриста» из типографии Н. А. Неклюдова, так как при типографии нет «удобного помещения». Из материалов Главного управления по делам печати устанавливается, что 23 декабря 1869 г. оставшиеся 1779 экземпляров были арестованы в типографии и переданы А. С. Гиероглифову. В тот же день А. С. Гиероглифов сдал их в Главное управление по делам печати[170]

Существует, однако, и другая версия о судьбе этих экземпляров. «Книга «Записки декабриста» барона Розена, — писал в своих «Воспоминаниях» В. Н. Никитин, — была цензурою задержана, спрятана в типографский сарай, который был запечатан, но через год, когда последовало распоряжение сжечь книгу, — в сарае нашли только 10 из 2000 экземпляров, хотя стены сарая, печати и замок оказались ничуть не поврежденными. Как, кто и когда растащил все экземпляры книги и куда их подевали — долго, тщательно доискивались, да так и отступились»[171]

«Записки» Розена были отпечатаны А. С. Гиероглифовым под названием «Записки декабриста. Материал для истории возмущения 14 декабря 1825 и его участников. Перевод с немецкого (с приложением Донесения Следственной комиссии по этому делу)», на обложке и титульном листе годом издания обозначен 1870 г.[172]. Книжке была предпослана заметка «От издателя», в которой раскрывался автор воспоминаний, далее был помещен перевод немецких «Записок русского декабриста» и в качестве приложения с особой пагинацией Донесение Следственной комиссии. Из отправленных в Главное управление по делам печати полностью сброшюрованных 10 экземпляров (или из оставшихся неарестованными и, вероятно, уже реализованных к этому времени А. С. Гиероглифовым 11 экземпляров) книги известен только один, хранящийся в Государственной публичной библиотеке им. M. E. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде. В других сохранившихся экземплярах книги текст Донесения Следственной комиссии обрывается на 64-й странице, причем эти книжки по-разному сброшюрованы: в одних Донесение помещено перед «Записками декабриста», в других — после основного текста воспоминаний. Возможно, эти экземпляры были кем-то сброшюрованы из «листов», либо сданных в Главное управление по делам печати и подлежавших уничтожению, либо, если свидетельство В. Н. Никитина достоверно, что маловероятно, похищенных со склада типографии. Газета «Голос» сообщила о судьбе ранее объявленного издания: «<...> книга эта была представлена в здешний цензурный комитет, который во исполнение последовавшего предписания высшего начальства сделал распоряжение о невыпуске этой книги из типографии впредь до нового распоряжения»[173]

Из появившейся в февральской тетради «Русского архива» за 1870 г. заметки П. И. Бартенева о лейпцигских «Записках» Розена русский читатель также мог узнать о несостоявшемся издании А. С. Гиероглифова: «Автор этих записок барон Розен, один из сосланных вследствие мятежа 1825 года, сообщает много интересных подробностей о следствии над заговорщиками и особенно о пребывании сосланных в Сибирь. Книга эта должна была появиться и в переводе на русский язык, но задержана по распоряжению цензурного управления»[174]

В 1878 г. Розен вновь перерабатывает текст своих «Записок». 19 сентября 1878 г. он писал М. А. Назимову: «Теперь готовлю четвертое издание моих Записок, а в числе прибавлений будет новая глава под заглавием «Декабристы на Кавказе». Но работать становилось все труднее. Болели глаза, «все печатное и письменное» расплывалось, врач запретил ему читать и писать, «а это все равно, что дышать», — грустно замечает Розен в одном из писем. «Новых работ теперь предпринять не могу,— писал он М. А. Назимову 8 ноября 1878 г., — память и глаза не дают, а поправляю и дополняю прежние». Летом 1880 г. Розен приехал в Петербург с целью заключить договор о новом издании «Записок декабриста», но «ничего не мог устроить с журналистами, с книгопродавцами и с типографщиками»[207]. Переговоры с Г. П. Данилевским и А. А. Краевским о приобретении ими рукописи для последующего опубликования также окончились ничем. В 1881 г. к Розену с предложением обратилась парижская издательская фирма «Мг РІОП et С », но возникли финансовые трудности, и дело расстроилось[208].

Жизнь подходила к концу. Еще в 1877 г. Розен писал:

«Небольшой литературный труд мой кончен. «Записки декабриста» напечатаны на 3 языках. «Очерк фамильной истории» на двух языках[209]. И еще напечатал «Шесть десятилетий моей жизни»[210], описанных отцом моим»[211]. В конце 1877 — начале 1878 г. он работал над «Взглядами на русскую периодическую прессу и на влиятельные партии в России». В 1879 г. переводит с немецкого сочинение «Об истинной и ложной авторитетности, с отношением к событиям настоящего времени». 17 ноября 1879 г. Розен сообщал М. А. Назимову: «На днях кончаю разбор о славянофильстве относительно России и о действиях периодической русской прессы. Это мой последний труд[212]. В 1882 г. вышло в свет подготовленное Розеном при участии Г. П. Данилевского «Полное собрание стихотворений» А. И. Одоевского[213]. Его перу принадлежали многочисленные заметки и статьи о декабристах, опубликованные на страницах «Русской старины» и «Русского архива». В письме к редактору «Русской старины» М. И. Семевскому от 20 августа 1870 г. он писал: «С вниманием читаю ваш журнал и не пропускаю ни единого слова, когда повествование касается моих отшедших товарищей. Поэтому считаю обязанностью отнестись к вам каждый раз, когда мною замечены будут или ошибка, или опечатка, или пропуски. Крепко стою за память отшедших товарищей»[214].

Литературная и публицистическая деятельность Розена 70-х — начала 80-х гг. снискала ему известность и авторитет хранителя декабристского наследства. 19 сентября 1883 г. Розен с гордостью писал М. А. Назимову: «Меня прозвали историографом дела декабристов»[215].

В последние годы жизни к Розену особенно часто обращались с «вопросами и выведываниями о давно прошедшем времени». В письме к М. А. Назимову от 1 мая 1883 г. он писал: «Меня в особенности теперь с каждою почтою мучают литераторы обоего пола и, прочитав мою книжечку на немецком и английском языке и отрывки из «Отечественных записок» Некрасова, добираются до обширных лейпцигских и до новых сведений и facsimile. Главное — до давно прошедших исторических подробностей времен до 1825 года»[216].

«Записки декабриста» Розена способствовали росту общественного интереса к декабристам и декабризму, оказывали идейное и нравственное влияние на формирование исторического и политического сознания людей 70-х — начала 80-х гг. Для них старый декабрист был не только участником восстания на Сенатской площади в Петербурге, сибирским узником, источником исторических сведений. Он был олицетворением революционного поколения 20-х гг., живым свидетельством преемственности исторического развития. История его жизни являлась примером благородного общественного служения и вызывала, говоря словами А. И. Герцена, «беспредельное уважение к доблестным сподвижникам Пестеля и Рылеева»[217]. «Образованный, вечно идущий вперед по пути духовного развития, необыкновенно гуманный, мягкий в обращении, этот высокий, красивый, стройный, всегда, как только мы его знали, бодрый старик вызывал с первой минуты знакомства с ним чрезвычайно к себе симпатию, — писал о Розене близко его знавший М. И. Семевский, — это чувство оставалось к нему неизменным во все последующие годы знакомства с ним, — оно, вместе с чувством полного уважения к его высоконравственной личности, умрет лишь с теми, кто только имел счастье лично знать этого достойнейшего человека»[218].

Розен испытывал чувство глубокого нравственного удовлетворения от прожитой жизни. Он был благодарен судьбе, приведшей его в ряды лучших людей России, и был счастлив, выполнив долг перед памятью своих товарищей. В течение всей жизни Розен сумел сохранить «бодрость духа и веру непоколебимую, с коими, — писал он Е. П. Оболенскому 21 января 1845., — можно переносить всякое место и всякий род жизни, с коими лучше жить в Ялуторовске, нежели с недостатками в Неаполе»[219]. В старости, живя «воспоминаниями прошедшего времени», он видел историческое подтверждение истинности идей 14 декабря и постепенное общественное признание правоты декабристов, но, по праву историографа, еще большего ожидал от будущего и труд жизни — «Записки декабриста», — так и не изданный им в полном виде в России, рассматривал как связь времен. В письме к И. И. Пущину, написанном в день «декабрьской годовщины», 14 декабря 1858 г., Розен писал: «Сегодня при многих воспоминаниях особенно вспоминаю тебя, любезный друг Пущин. Этот день ведет дальше и дальше — и за все слава богу. Теперь как-то отраднее вспоминать этот день, и как-то знаменательнее отзываются памятные слова Рылеева, когда он, предвидя возможность неудачи, сказал мне: «А все-таки надо». Истина берет свое»[220].

Последние годы жизни Розен и его жена Анна Васильевна, разделившая с мужем все постигшие его невзгоды и испытания и оставшаяся верным и преданным другом, провели в уединении, в урочище Викнино, вблизи Изюма. Анна Васильевна скончалась 24 декабря 1883 года. Через четыре месяца, 19 апреля 1884 г., в памятный день свадьбы, умер Андрей Евгеньевич. Он был похоронен на викнинском кладбище рядом с женой. По завещанию, на могиле был поставлен «простой деревянный крест»[221]. В одном из писем к И. И. Пущину И. Д. Якушкин, вспомнив о Розене, заметил: «Это один из тех людей, которых зная, нет возможности не уважать душевно»[222].

После смерти мемуариста в печати появились сообщения о том, что в личном архиве декабриста «остались сочинения, которые, согласно духовному завещанию, вероятно, выйдут в свет[223]. Судьба этих сочинений неизвестна. Известно лишь, что в 1898 г. внук декабриста Л. Е. Розен предпринял попытку издать в России лейпцигские «Записки декабриста» 1870 г. Однако начальник Главного управления по делам печати М. П. Соловьев объявил, что «появление в свет «Записок декабриста» может быть разрешено лишь в тех пределах, в которых сочинение это уже появлялось в печати»[224]. На этом основании Московский цензурный комитет выдал разрешение Л. Е. Розену «на печатание «Записок декабриста» в пределах издания 1876 года в «Отечественных записках»[225]. В этих «пределах» «Записки декабриста» были изданы Л. Е. Розеном дважды, в 1899 и 1900 гг.[226]. Это были коммерческие издания, наспех составленные, с многочисленными неисправностями и к тому же с произвольной композицией текста воспоминаний. Утверждение издателя в предисловии к книге о том, что «часть воспоминаний записана из устных рассказов» Розена, также носило рекламный характер и не отражало действительности[227]. Возможность полного издания «Записок декабриста» в России появилась лишь в годы первой русской революции. В 1907 г. воспоминания Розена, подготовленные к печати по тексту лейпцигского издания 1870 г. П. Е. Щеголевым, вышли в свет в петербургском издательстве «Общественная польза». Во вступительной статье к книге П. Е. Щеголев кратко изложил историю жизни декабриста и опубликовал его следственное дело. В виде приложения к «Запискам декабриста» в издании 1907 г. были помещены наиболее важные статьи и заметки Розена, появившиеся в печати после 1870 г.

Настоящее издание является первым комментированным изданием «Записок декабриста».

Из обширных «Записок декабриста» в настоящем издании воспроизводится только первая часть, посвященная собственно декабристскому периоду жизни автора. Вторая и третья части мемуаров, посвященные истории Эстляндии, истории России с 1825 по 1855 г. и общественным реформам начала 60-х гг., не перепечатываются. В 60-е гг. Розен составил на основе доступных в то время литературных источников очерк «Масонские, литературные и тайные общества от 1815 до 1825 года» и включил его в качестве третьей главы в состав первой части своих «Записок». Этот исторический очерк, не имеющий мемуарного характера, в данном издании не воспроизводится. В виде приложения к первой части своих воспоминаний Розен поместил составленные им в 50 — 60-е гг. «Некролог товарищей, умерших в изгнании, убитых на Кавказе, скончавшихся по возвращении на родину» и «Некролог жен, следовавших за мужьями в заточение и изгнание, погребенных в Сибири, умерших по возвращении на родину». Эти некрологические списки, однако, содержат преимущественно ошибочные или неточные сведения о времени и месте кончины декабристов и их жен и поэтому также не приводятся.

Издательская деятельность Л. Е. Розена в конце XIX — начале XX в. позволяет предположить, что он, возможно, располагал рукописью «Записок» своего деда. Однако ее поиски, предпринятые в советских[228] и зарубежных[229]  архивах, не привели к обнаружению манускрипта. Прижизненные издания «Записок декабриста» Розена остаются поэтому единственным авторитетным источником текста его воспоминаний.

Текст воспоминаний в настоящей книге воспроизводится по авторскому изданию: Записки декабриста. 3 части в одной книге. Лейпциг, тип. Бера и Германа, 1870.

Г. А. Невелев

Предисловие.

Любезным моим соузникам и соизгнанникам посвящает сочинитель

При самом начале составления этих Записок в заточении, в изгнании, на переходе из одной тюрьмы в другую, во время переезда из одной страны изгнания в другую сочинитель имел в виду не многочисленную публику, но своих детей, родных и товарищей, с которыми он провел примечательнейшую часть своей жизни — годы заточения и изгнания в Сибири и на Кавказе.

Между тем времена и отношения и события изменились так быстро и так широко, что эти страницы могут представить занимательность и для круга посторонних читателей. Из лиц, бывших нашими судьями, все уже скончались: из числа ста двадцати одного товарищей, осужденных за заговор 1825 года, осталось в живых только четырнадцать, а между нами только трое из декабристов 1). Это событие представляет теперь только историческую занимательность, и воспоминание о нем не может казаться ни предосудительным для правительства, ни революционным или опасным для публики. Ныне дело только в том, чтобы по истине выставить сущность исторического факта и доставить принимающим участие в жребии декабристов некоторые достоверные сведения относительно их характера и участи.

Вторая часть моих Записок касается моей родины; а третья часть — некоторых из важных современных вопросов, новейших великих событий и громадных преобразований в моем отечестве.

Доныне, в журналах и газетах, русских и иностранных, напечатаны были только отрывки воспоминаний нескольких моих товарищей: Е. П. Оболенского и Н.А.Бестужева о Рылееве, И. И. Пущина о Царскосельском лицее, И. Д. Якушкина о допросах Следственной комиссии, Никиты Михайловича] Муравьева о действиях комиссии, М. С. Лунина о влиянии тайных обществ, Н. В. Басаргина об училище колонновожатых 2). Н. И. Тургенев, постоянный поборник за свободу крестьян, обнародовал на французском языке полное сочинение в трех томах: «La Russie et les Russes» 3). В первом томе автор разбирает Донесение Следственной комиссии с преднамеренной целью — облегчить участь сосланных товарищей; в двух остальных томах автор совершенно верно и разительно изображает состояние России и быт русских до времени своего выезда за границу летом 1824 года, с весьма важными документами и очень поучительными указаниями на деятелей русских в первой четверти текущего столетия.

Из писателей, не принадлежавших к тайному обществу, барон М. А. Корф описал восшествие на престол императора Николая I 4), согласно с Донесением Следственной комиссии, с записками членов императорской фамилии и высокопоставленных лиц по государственному управлению.

Е. Ковалевский в своей книге «Граф Блудов и его время» коснулся только Донесения Следственной комиссии 1826 года 5).

В «Русском вестнике» 1868 года за июнь напечатаны заметки о некоторых моих товарищах из записок Н. И. Греча 6).

Происшествие 14 декабря 1825 года искажено до невероятности: в доказательство привожу письмо государственного секретаря А. Н. Оленина к дочери своей от 24 декабря 1825 года из Петербурга; письмо это напечатано в 4 № «Русского архива» за 1869 год 7). Если муж, достойный общего уважения и занимавший такое важное место, мог передать совершенно ложные вести об этом происшествии, то чего ожидать от людей, выдающих за истину все, что передавалось тогда и после по слухам и пересудам?

Из иностранных писателей, находившихся тогда или около того времени в России и в Петербурге, И. Г. Шницлер, хорошо ознакомившийся с Россиею, всех вернее и подробнее списал действия тайных обществ и происшествие 14 декабря в своем сочинении «Тайная история России в царствование Александра I и Николая I». Автор довольно верно определяет главный ход происшествия и выводит правдивое заключение из всего дела 8).

Неудовлетворительнее отзывы других писателей, как-то: Ancelot. Six mois en Russie; Lesur. Annuaire de 1825; Dupré de St. Maure. Pétersbourg, Moscou, les Provinces; D'un Anglais anonime. Revelations of Russia, Custine. La Russie en 1839, этот писатель смешал обстоятельства восстания 14 декабря 1825 года с возмущением на Сенной во время холеры в Петербурге и с восстанием в Старой Руссе в 1831 году в военных поселениях 9).

Большая часть моих товарищей могла бы гораздо обстоятельнее и занимательнее передать все события того времени, но их давно уже не стало, а из малого числа оставшихся в живых успеет ли кто исполнить это? — не знаю. Такие обстоятельства заставили меня употребить небольшой остаток дней моих, чтобы совестливым образом передать то, что я сам испытал, видел и слышал и что почерпнул из самых верных источников.

Предупреждаю моих читателей, что я старался быть беспристрастным, что я не сохранил никакой горечи или вражды за претерпенные испытания и припоминаю с благодарностью все добро, оказанное мне и моим товарищам в течение всего этого времени, трудного и печального 10).

Я очень хорошо знаю, что характер и действия большей части людей определяются духом времени и обстоятельствами, среди коих они развиваются, и потому не питаю злобы даже против тех, которые поступили с нами жестоко и несправедливо. Поэтому прошу родных и друзей названных мною лиц не сетовать на меня, если в моих Записках ваш родственник или друг выставлен мною не так, как вы того желали или ожидали, или каким вы его знали сами, или как слышали о нем от других, или, наконец, если я не сумел достойно оценить его характер, его слова и действия.

Особенно прошу тех из моих читателей, которыми может овладеть чувство негодования или грусти при чтении различных мною описанных обстоятельств, чтобы они хорошо взвешивали и припоминали себе различные отношения, под влиянием коих мы были преданы суду и подвергнуты осуждению, — тогда вы будете иметь довольно оснований, чтобы объяснить и извинить причины, по коим поступлено было с нами так, а не иначе.

Желаю опровергнуть все ложные суждения о декабристах и об их противниках. Особенно теперь, в наши дни, свидетельствующие о величайших политических и административных преобразованиях, совершавшихся в России с 1856 года 11) будет занимательно узнать примечательную часть истории предшествовавшего времени во всех отдельных частях: тогда легко убедятся читатели, что сочинитель Записок ничего другого не имел в виду, как только доставление верных сведений о стремлениях и об участи его друзей и товарищей.

Дух времени, степень образования, сила убеждений и обстоятельств порознь и в совокупности сильно влияют на поступки и действия самых лучших из людей и снимают укоризну с их памяти.

В заключение остается еще предупредить моих читателей, что отрывки моих Записок были в 1868 году напечатаны в немецком переводе в журнале «Die Grenzboten» и потом в отдельной книжке «Aus den Memoiren eines Russischen Dekabristen». Две главы были переведены обратно на русский язык с немецкого и напечатаны в «Биржевых ведомостях» в конце 1868 года и в «Вестнике Европы» в конце 1869 года 12) без ведома и согласия сочинителя. Чтобы устранить всякое искажение смысла, почти неизбежное при обратных переводах, я решился напечатать подлинник моих Записок без отлагательства, пока еще в живых несколько товарищей, с которыми я делил заточение и изгнание.

Лейпциг, 3 февраля 1870

Комментарии

1 К 1870 г. в живых оставалось пятнадцать человек из числа осужденных Верховным уголовным судом. Розен не имел сведений о В. С. Толстом. Узнав в 1878 г. (см.: Р С, 1878, № 9, с. 162), «что он живет в своем поместье Московской губ. Подольского уезда и ему 74 года от роду», Розен писал М. А. Назимову: «Как бы я радовался, если бы воскресли все друзья» (И Р Л И, Р 1, оп. 24, д. 49, л. 74). В декабристской мемуаристике слово «декабрист» употребляется неоднозначно. П. Н. Свистунов, Д. И. Завалишин, А. В. Поджио декабристами называли всех членов тайных обществ. М. А. Бестужев и И. Д. Якушкин — только тех, кто был участником восстания 14 декабря 1825 г. на Сенатской площади в Петербурге. Так, М. А. Бестужев в письме к редактору «Русской старины» М. И. Семевскому от 7 октября 1869 г., называя Розена и А. П. Беляева, прибавил: «Они заслуживают вашего внимания как два лица из оставшегося триумвирата настоящих декабристов, бывших на площади» (Бестужевы, с. 469). Последней точки зрения в данном случае придерживается и Розен. «Трое из декабристов» — это М. А. Бестужев, А. П. Беляев и сам мемуарист. В дальнейшем Розен употребляет слово «декабрист» преимущественно в широком смысле.

2 Большая часть названных произведений декабристов была опубликована в изданиях вольной печати. Воспоминания Е. П. Оболенского опубликованы в журнале П. В Долгорукова «Будущность» (Париж, 1861, № 5—11), затем были перепечатаны Н. В. Гербелем в изданном им Полном собрании сочинений К. Ф. Рылеева (Лейпциг, 1861). «Воспоминание о Рылееве» Н. А. Бестужева напечатано в ПЗ на 1861 г. (кн. VI. Лондон, 1861). Отрывки из воспоминаний И. И. Пущина помещены в московском журнале «Атеней» (1859, № 6), полный текст его «Записок»— в ПЗ на 1861 г. (кн. VI. Лондон, 1861). Отрывок из второй части «Записок» И. Д. Якушкина (следствие по делу декабристов и приговор) опубликован в ПЗ на 1862 г. (кн. VII, вып. I. Лондон, 1861). Далее Розен упоминает «Разбор Донесения, представленного российскому императору Тайной комиссией в 1826 году», написанный в начале 1839 г. М, С. Луниным. Примечания к этой работе составил Н. М. Муравьев. Впервые произведение М. С. Лунина было опубликовано в П 3 на 1859 г. (кн. V. Лондон, 1859). В этой же книге напечатана статья М. С. Лунина  «Взгляд на тайное общество в России (1816—1826)». Розен познакомился со статьями М. С. Лунина по публикациям в П 3 а 1860 г. (ИР Л И, ф. 606, д. 22, л. 121). В изданных Вольной русской типографией А. И. Герцена и Н. П. Огарева «Записках декабристов» были перепечатаны первая и вторая части «Записок» И. Д. Якушкина (вып. 1. Лондон, 1862) и «Разбор...» М. С. Лунина (вып. 2—3. Лондон, 1863). Отрывок из «Записок» Н. В. Басаргина, посвященный его воспитанию в Училище для колонновожатых, был опубликован в Р А, 1868, № 4—5.

3 Книга Н. И. Тургенева «Россия и русские» («La Russie et les Russes») вышла трехтомным изданием на французском языке в Париже в 1847 г. и затем была переведена на другие европейские языки. Н. И. Тургенев в 1824 г. уехал за границу и фактически отошел от движения. После 14 декабря 1825 г. он отказался возвратиться в Россию и был осужден заочно. В своей книге Н. И Тургенев стремился опровергнуть обвинения, предъявленные декабристам, и подверг критике документы процесса по делу 14 декабря, но при этом существенно исказил действительную историю декабристского движения. Высокая оценка книги Н, И. Тургенева, данная Розеном, относится главным образом к содержащейся в ней критике документов следствия и доказательству юридической несостоятельности процесса над декабристами.

4 Сочинение М. А. Корфа, представлявшее собой официальную историю 14 декабря 1825 г., было напечатано дважды, в 1848 и 1854 гг., «для членов императорского дома и некоторых доверенных особ»; в июле 1857 г. оно вышло третьим («первым для публики») изданием под заглавием «Восшествие на престол императора Николая I». Книга была переведена на многие европейские языки.

5 См. примеч. 186.

6 Из записок Н. И. Греча (Р В, 1868, № 6, с. 371—421). Первоначально записки Н. И. Греча появились в бесцензурных изданиях, в частности в П 3 на 1862 г. (кн. VII, вып. 1, Лондон, 1861).

7 В мае 1869 г. Розен направил письмо П. И. Бартеневу, редактору «Русского архива», в котором протестовал против этой публикации, вводившей, по его словам, «читателей «Русского архива» в заблуждение», в частности, содержавшимися в ней сведениями о том, что Е. П. Оболенский 14 декабря стрелял в М. А. Милорадовича (Летописи гос. лит. музея. Кн. 3. Декабристы. М., 1938, с. 270). П. И. Бартенев поместил в журнале заметку с изложением письма Розена (РА, 1869, № 10, стб. 1727).

6 Книга И.-Г. Шницлера «Тайная история России в царствование императоров Александра и Николая и в частности во время кризиса 1825 года» (Schnitzler J.-Н. Ніstoіrе іntіmе de la Russіе sous les еmpereurs Аlехаndrе еt Nісоlаs еt раrtісulіerеmеnt реndаnt lа сrіse dе 1825) вышла в Париже в 1847 г., переведена на многие европейские языки. Автор в 1823—1828 гг. жил в России. Рассказ И.-Г. Шницлера о декабристах отличался обстоятельностью и осведомленностью, однако Розен явно преувеличивает степень его правдивости.

9 Произведения западноевропейской публицистики 1820 — 1830-х гг. названы Розеном не совсем точно: Аnсеlot J.-F. Sіх mоіs еn Russіе. Вruхеllеs, 1827 (Ансло Ж.-Ф. Полгода в России. Брюссель, 1827); Lesur Сh.-L. Аnnuаіrе historique dе  1825. Раrіs, 1826 (Лезюр Ш.-Л. Исторический ежегодник, за 1825. Париж, 1826); Dupre de Saint-Maur. E. Petersbourg, Moscou, les Provences. Paris, 1830 (Дюпре де Сент-Мор. Петербург, Москва, провинции. Париж, 1830). В этой книге о декабристах нет ни слова, и Розен упоминает ее по ошибке; Revelation of Russia: or the Emperor Nicholas and his Empire in 1844. London, 1844 (Открытие России: или император Николай и его империя в 1844. Лондон, 1844). Книга вышла анонимно (у Розена помечено «D'un Anglais anonime», т. е. неизвестный английский автор). Ее написал швед Ch.-F. Henningsen (Ч.-Ф. Хеннингсен); Custine A. de. La Russie en 1839. Paris, 1843 (Кюстин А. де. Россия в 1839. Париж, 1843). Рассказ о восстании декабристов, записанный А. де Кюстином со слов Николая I, действительно очень напоминает обстоятельства холерного бунта в Петербурге в 1830 г. По мнению Розена, А. де Кюстин «смешал» эти разные события Возможно, однако, что Николай I, заинтересованный в фальсификации событий 14 декабря, в своем рассказе сознательно подменил одни обстоятельства другими (см.: Маркиз де Кюстин. Николаевская Россия. М., 1930, с. 111 — 113, 297), Что касается бунта военных поселян в Старой Руссе в 1831 г. (см. примеч. 308), то рассказ А. де Кюстина об этом имеет самостоятельный характер и не связан с восстанием 14 декабря 1825 г.

10 Это и последующие утверждения мемуариста о «беспристрастности», отсутствии «горечи» и «вражды» хотя и отражают его определенное стремление смягчить политическую остроту «Записок декабриста», не следует, конечно, понимать буквально. Указаниями на «дух времени» и «обстоятельства» Розен хотел избежать нежелательной печатной полемики с родственниками и друзьями тех лиц, которые изображены им в негативном свете, и, кроме того, подчеркнуть необходимость исторического подхода к описываемым событиям, призвать читателей взглянуть на них глазами историка. В одном ив своих писем к редактору «Русской старины» М. И. Семевскому Розен писал: «<...> внимательный читатель без критики и полемики найдет легко, на чьей стороне правдивость» (Тимощук В. В. М. И. Семевский, его жизнь и деятельность. СПб., 1895, прилож., с. 6).

11 Нарушая общепринятый тогда отсчет времени, Розен датирует начало нового периода истории России не 1855 г. (смертью Николая I), а 1856 г. Возможно, здесь намек на амнистию декабристов, объявленную коронационным манифестом Александра II от 26 августа 1856 г.

12 Имеются в виду следующие публикации: Aus den Memoiren eines russischen Dekabristen.— Die Grenzboten, 1868, S. 2, B. 2, s. 100—437; Aus den Memoiren eines russischen Dekabristen. Leipzig, 1869; Биржевые ведомости, 1868, 11 окт., № 269; 16 окт., № 274; [Стасюлевич] М. М. Мемуары из прошлого времени (1825 — 1839 гг.). — Вестник Европы, 1869, № 10, с. 770—781.