Как и в бытность свою архангельским губернатором, Муравьев в Нижнем Новгороде многое делал для развития промышленности и торговли. Он любил знаменитую Нижегородскую ярмарку, во время которой, передав свои полномочия вице-губернатору, переезжал за реку и занимался исключительно делами и нуждами простого народа.

В “Справочном листке” давалось объявление, что губернатор “принимает всех, имеющих до него надобность, как с просьбами, так и с жалобами, без различия чина, звания, состояния, промысла или ремесла во всякий час даже ежедневно, не исключая праздничных и воскресных дней”. Он мог выйти к просителю из-за обеденного стола, мог не пойти на дворянский бал — и все это вопреки мнению привилегированного общества.

“Это мудрец, каких мало, дайте нам таких губернаторов повсюду, и в 10 лет мы так шагнем, что и себя не узнаем. Тих, кроток, самостоятелен, умен, опытен, святой муж, доступен во всякое время и для всякого, распорядителен, строг и милостив — словом, это королек золота и серебра, добра и истины”,[314] — заключал один из нижегородцев.

По особому распоряжению губернатора были разобраны дела арестантов Нижегородского замка. В итоге было освобождено 72 невинно содержащихся арестанта, причем один из освобожденных был заключен в тюрьму 12 лет назад.[315]

Значительное место в деятельности А.Н. Муравьева занимала подготовка крестьянской реформы. Вопрос этот волновал всех, никто не мог остаться равнодушным к столь значительному событию. С приездом А.Н. Муравьева в Нижний Новгород здесь произошла своеобразная поляризация сил: к Александру Николаевичу потянулись сторонники реформы, в то время как ее противники сплотились вокруг С.В. Шереметева, одного из самых богатых и влиятельных крепостников в губернии. Муравьев писал об этом брату: “Теперь комитеты об освобождении крестьян весьма затруднительны, тем более, что мне высочайше вверено наблюдение и направление всего этого дела в губернии, где владельцами суть магнаты, занимающие высшие должности в государстве. Дай я промах — то и пропал!”[316]

Действительно, Шереметев, пользуясь покровительством при дворе, собирался “освободить” своих крестьян от крепостной зависимости за очень высокую плату, а за отказ от выкупа сажал их в вотчинную тюрьму, молодых отдавал в рекруты. В ответ на требование Муравьева прекратить насилие Шереметев начал жаловаться во все инстанции на “старого крамольника”, намекая на его былую принадлежность к декабристам. Но теперь Муравьев — “уже не мечтатель из романтического Союза благоденствия, а старый администратор, прошедший все ступени дореформенного строя, не примирившийся с ним, изучивший взглядом врага все его извороты, вооруженный огромным опытом”.[317] Дело кончилось тем, что имение Шереметева, где началось волнение крестьян, было взято под опеку, а землевладелец выехал за границу.

А.Н. Муравьев много работал над подготовкой реформы 1861 г. Его усилиями либерально настроенное нижегородское дворянство одним из первых откликнулось на царский рескрипт об образовании комитетов для выработки проекта об улучшении быта крепостных крестьян. А.Н. Муравьев был третьим губернатором, получившим рескрипт для учреждения комитета. 19 февраля 1858 г. Нижегородский комитет начал работу. Речь Муравьева на открытии комитета — это слово ярого противника крепостничества. С большим интересом восприняли это выступление декабристы. Об этом писал И.И. Пущину Е.П. Оболенский (“…переписал речь Александра Николаевича при открытии комитета. Речь хороша, здесь ее читали и перечитывали…”), сообщал сын декабриста И.Д. Якушкина В.И. Якушкин (в Нижнем “дело освобождения идет успешнее, чем где-либо, А.Н. Муравьев в комитете сказал очень почтенную речь, в которой умолял дворян пожертвовать своими выгодами в пользу нравственного чувства справедливости”), откликнулся на выступление М.И. Муравьев-Апостол.[318] Известный украинский поэт Т.Г. Шевченко, живший в то время в Нижнем Новгороде, записал в своем дневнике: “Великое это начало… открыто речью военного губернатора А.Н. Муравьева, речью не пошлою, официальною, а одушевленною христианскою свободною речью. Но банда своекорыстных помещников не отозвалась ни одним звуком на человеческое святое слово”.[319] Заметим, что в судьбе самого Т.Г. Шевченко А.Н. Муравьев принял самое деятельное участие, только благодаря настойчивым его хлопотам ссыльный поэт “после одиннадцатилетнего невольного служения рядовым” был окончательно помилован и получил право въезда в столицы.[320]

Борьба в Нижегородском комитете носила острый характер, но Муравьев сумел удержать инициативу в руках и выработал свой проект реформы, стремясь расширить рамки правительственных рескриптов. “Даже в ваших рескриптах Назимову, Игнатьеву и Муравьеву, — писали Герцен и Огарев Александру II, — вовсе не видно никакой определенной цели, а говорится только гадательно о каком-то улучшении быта помещичьих крестьян…”[321] Личные же устремления А.Н. Муравьева шли дальше: он мечтал о полном освобождении крестьян “с землею и с немедленным прекращением всяких к помещикам обязательств”.[322] После обнародования “Положений” 19 февраля 1861 г., ярко отразивших крепостнический характер “крестьянской” реформы, разочарование Муравьева было столь велико, что он, получив и прочитав долгожданный документ, заплакал и сказал только: “Бедные крестьяне!”[323]

По губернии прокатилась волна крестьянского недовольства. “Уклонение крестьян от исполнения повинностей, а равно сопровождающие их беспорядки происходили и в Нижегородской губернии; но к первым Муравьев относился более чем равнодушно, а последним он не придавал должного значения, отвергая и необходимость каких бы то ни было более или менее строгих мер. Смотря на крестьян, как на обиженных, а на помещиков… как на неисправимых крепостников… он винил последних во всех происходивших беспорядках”,[324] — с видимым неудовольствием вспоминал бывший тогда губернский предводитель дворянства П. Стремоухов. Поведение Муравьева было слишком смелым. Карательных мер, по свидетельству Стремоухова, военный губернатор не признавал: “Очевидцы рассказывали, что, когда крестьяне, оправдываясь в своих ослушаниях требованиям помещика или местным властям жалобами на тягость повинностей, становились пред ним на колени, он выслушивал их с обнаженною голевой и со слезами на глазах”.[325] Губернатор призывал земскую полицию разрешать конфликты с крестьянами “кроткими мерами и убеждениями”. Как это напоминало его действия в ижемском конфликте! И последствия этих действий (в Нижнем Новгороде более открытых и смелых) были те же — А.Н. Муравьеву пришлось оставить свой пост. Слишком уж расходились его цели с реакционным курсом политики правительства, слишком чужд он был окружавшим его людям, заботившимся о своей карьере, а вовсе не о благе своего народа. Еще одна причина его отставки — замена С.С. Ланского реакционером Валуевым. Ланской поддерживал Муравьева при дворе, информировал его о ходе подготовки реформы. После отставки Ланского на Муравьева посыпались жалобы Валуеву и царю. Стремоухов описывает, какое впечатление произвела на Муравьева отставка Ланского. Он получил это известие во время торжественного обеда, тут же встал из-за стола и, ни с кем не простившись, уехал. С явным злорадством сообщает Стремоухов о том, что многочисленные жалобы стали грозить Муравьеву серьезными неприятностями.

314

Записки отдела рукописей, с. 59.

315

Действия Нижегородской губернской архивной комиссии. Н. Новгород, 1910, т. 8, с. 93–94.

316

Задонский Н. Губернатор-каторжник. — В кн.: Луна плывет над Араратом. Воронеж: Центр. — Чернозем. кн. изд-во, 1968, с. 158.

317

Короленко В.Г. Указ, соч., с. 117.

318

Декабристы. — Летописи., кн. 3, с. 266, 477; См. также: Герасимова Ю.И. Декабрист А.Н. Муравьев в годы первой революционной ситуации. — История СССР, 1979, № 4, с. 167–168.

319

Шевченко Т.Г. Дневник. М.: Гослитиздат, 1954, с. 243.

320

Демьянов Г. Т.Г. Шевченко в Нижнем Новгороде. — Исторический вестник, 1893, май, с. 337–344.

321

Голоса из России: [Сборники А.И. Герцена и Н.П. Огарева]. М.: Наука, 1975, Вып. 2, кн. 4–6, с. 97.

322

Стремоухов П.Д. Нижегородский губернатор А.Н. Муравьев. — Русская старина, 1901, май, с. 354.

323

Там же, с. 355.

324

Там же, с. 356.

325

Там же, с. 356–357.

АНДРЕЙ ГРИГОРЬЕВИЧ НЕПЕНИН

“Редкая губерния не дала своего обитателя в движение декабристов… “географически” вся Россия была представлена в декабристском движении”.[329] Эти слова академика М.В. Нечкиной с полным правом можно отнести и к нашему краю. До недавнего времени связь архангельского Севера с декабристским движением определялась службой здесь моряков-декабристов, а также ссылкой сюда военных и штатских участников восстания 14 декабря 1825 г.

В начале 70-х годов в связи с подготовкой к 150-летию восстания декабристов и в последующее время в Государственном архиве Архангельской области найдены новые документы о первых революционерах. Установлено, что Архангельская губерния дала “своего обитателя в движение декабристов”. Им был Андрей Григорьевич Непепин.

Поначалу сведения о том, что А.Г. Непенин — уроженец Архангельска, являлись только предположительными. Было известно, что в Архангельске жила мать декабриста и он в 1832 г. приезжал сюда для свиданию с нею. Несколько раз просматривались метрические книги, но безрезультатно. Поиски осложнялись тем, что в печатных источниках[330] годом рождения А.Г. Непенина указан 1787 г. Это ошибка. Определить правильную дату и место рождения Андрея Григорьевича помогли книги духовных росписей, где указан возраст прихожан. В итоге обнаружена запись в метрической книге кафедрального Свято-Троицкого собора за 1782 г., которая свидетельствует, что 30 ноября (11 декабря) родился у “верхней расправы[331] секретаря Григория [Ефимовича] Непенина сын Андрей”.[332] Другие архивные документы открыли неизвестные ранее страницы биографии декабриста.

Когда Андрей был подростком, был жив еще его дед, Ефим Феофилактович Непенин, отставной солдат.[333] Солдатская служба в екатерининские времена была очень тяжелой, и дед наверняка рассказывал об этом внуку, говорил, наверное, и о том, что “верно” служил царю и Отечеству. Эта “верность” заключалась в безукоризненном исполнении воинского долга, солдатской отваге. Не эти ли рассказы заронили в душу будущего декабриста искру любви к простому народу и чувство сострадания к солдатам, высокие нравственные качества — все то, что привело его в стан русских революционеров.

Почти двадцать лет солдатом Архангелогородского гарнизонного полка был и отец декабриста, Григорий Ефимович Непенин. Он начал службу в январе 1761 г. и лишь в декабре 1779 г. получил младший офицерский чин — прапорщика, а в январе 1780 г. по представлению генерал-губернатора А.П. Мельгунова был определен в штатскую службу — назначен секретарем в архангельскую верхнюю расправу.[334] Еще ранее, с 1766 по 1779 год, Непенин исполнял обязанности писаря при губернаторе, генерал-поручике Головцыне. Непросто было служить у Головцына, человека властолюбивого, подчас жестокого, о котором известный историк В.В. Крестинин писал: “Все благонамеренные люди из наших двинян с нетерпеливостию перемены в губернаторском правлений ожидали”.[335] Несмотря на добропорядочность, служебную добросовестность и усердие Г.Е. Непенина, карьера его продвигалась медленно. Об этом сам он писал в ходатайстве на получение чина и должности. В письме генерал-губернатору Коновницыну от 24 февраля 1795 г., Г.Е. Непенин сетовал, что, несмотря на беспорочную многолетнюю воинскую и штатскую службу, оставался титулярным советником, в то время как сверстники его, служащие в здешней губернии, давно уже имеют чины не только коллежских, но и надворных асессоров, должности занимают более высокие. В другом прошении Г.Е. Непенин с горечью жаловался на “недоброхотство и нерасположение” к себе генерал-губернатора Тутолмина, причем замечал, что не только от него, но и “от его свойственников, в разные вышние места здесь посаженных,[336] разные обиды, гонения, огорчения и притеснения с разорением терпит”.[337] Было бы интересно выяснить причины немилости властей к Непенину в период правления Тутолмина. Один из архивных документов дает пояснение на этот счет. В этом документе говорится, что кемскии земский исправник Григорий Ефимович Непенин “за неосновательное к губернскому начальству донесение о голоде между тамошними крестьянами, по недостатку хлеба будто бы некоторые от того помирают, чего однако ж, кроме недостатка в хлебе, по изысканию не открылось” был оштрафован удержанием жалования за один месяц, а также выплатой чиновникам расходов по командировке “для изыскания по сему случаю” и десятирублевою пенею.[338] Сочувствие Г.Е. Непенина крестьянам было начальству явно не по нутру и дорого стоило правдоискателю.

Только в декабре 1796 г. Г.Е. Непенин получил чин коллежского асессора, дающий право на потомственное дворянство. Он дослужился и до чина надворного советника.[339] Семья долгое время очень нуждалась, поэтому старшие сыновья Григория Ефимовича рано поступили на службу. В послужном списке Г.Е. Непенина за 1793 г. записано о его семье: “Женат архангельского купца Никифора Зыкова на дочери Ульяне. Детей имеет: Николая 11, Андрея 10 и Михаила 4 лет, из коих находятся первые два в числе приказных служителей архангельского наместничества, а последний при нем”.[340] В это же время Андрей и Николай учились в лучшем тогда в Архангельске учебном заведении — главном народном училище.[341] Без сомнения, на братьев Непениных большое влияние оказал их дед по материнской линии, Никифор Сергеевич Зыков — один из создателей первого в России исторического общества, образованного в 1759 г. в Архангельске, сподвижник известных ученых и общественных деятелей, корреспондентов Петербургской академии наук В.В. Крестинина и А.И. Фомина. Н.С. Зыков оставил добрый след в истории города, его дела на пользу общества долго помнили архангелогородцы. Никифор Сергеевич занимал многие общегражданские должности в выборных городских органах: был “адвокатом всего города” против известного лихоимца полицмейстера Бельского, троекратно избирался ратманом, то есть членом городского магистрата, а затем, дважды, его главою — бургомистром. В 1777 г. был городским головой. Человек благородный и справедливый, он отстаивал достоинства и права граждан независимо от их материального положения. Не случайно его выбирали начальником тех городских собраний, где вырабатывались ходатайства в защиту прав архангелогородцев. Но немало гонений от неправого суда губернской администрации испытал на себе Н.С.Зыков. В 1773 г. он, будучи бургомистром, испросил в Главном магистрате увольнения от “сей тяжкой службы”. От гражданства же города получил похвальный лист. По словам историка, “в Архангелогородском посаде под правлением бургомистра Никифора Зыкова произошло… торжество человеколюбия и благодарности”.[342] Н.С. Зыков умер в возрасте 51 года в 1787 г. Атмосфера активной деятельности на пользу сограждан, богатой духовной жизни надолго сохранилась в доме Н.С. Зыкова и отозвалась в душе его внуков благодарной памятью о деде.

326

“Колокол”: Газета А.И. Герцена и Н.П. Огарева. Вып. 4. М.: Изд-во АН СССР, 1962, с. 968.

327

В “Колоколе” ошибочно указан 1815 год.

328

“Колокол”… Вып. 7, 1963, с. 1469.

329

Нечкина М.В. Движение декабристов т. 1, с. 82, 83.

330

См.: Арсеньев В.С., Картавцев И.М. Декабристы-туляки. Тула: Тулпечать, 1927, с. 40; ВД, т. 8, с. 364; Колесников А.Г. В. Ф. Раевский. Политическая и литературная деятельность. Ростов н/Д: Изд-во Рост. ун-та, 1977, с. 57, 118. Черейский Л.А. Пушкин и его окружение. Л.: Наука, 1975, с. 272.

331

Верхняя расправа — губернский суд по уголовным и гражданским делам государственных крестьян.

332

ГААО, ф. 29, оп. 11, д. 2, л. 8.

333

Там же, оп. 29 д. 1а, л. 6–7.

334

ГААО, ф. 4, оп. 3, д. 302, л. 35–36.

335

Крестинин В.В. Краткая история о городе Архангельском. СПб, 1792, с. 77.

336

Высокие посты в Архангельске действительно занимали родственники генерал-губернатора Т.И. Тутолмина: председателем 2-го департамента верхнего надворного суда был И.И. Тутолмин, председателем гражданской палаты — Н.И. Тутолмин, советником наместнического правления — Н.В. Тутолмин (Челищев П.И. Путешествие по Северу России в 1791 г. СПб 1886, с. 106–108).

337

ГААО, ф. 1, оп. 2 т. 1, д. 659, л. 176.

338

ГААО, ф. 4, оп. 3, д. 452, л. 121–122.

339

Там же, л. 183–184; см. также: ГААО, ф. 49, оп 3, т. 3, д. 4, л. 118 об–119.

340

ГААО. ф. 4, оп. 3 д. 303, л. 295.

341

Там же, ф. 1, оп. 2, т. 1, д. 970, л. 2.

342

Крестинин В.В. Указ, соч., с. 44–45.

Объединившись в тайную политическую организацию, первые революционеры в числе прочих ставили задачу “как можно более начальников войск обратить к своей цели и принять в свой союз, особенно полковых командиров, предоставляя каждому из них действовать в своем полку как сам наилучше найдет”.[352]

Именно Пестель принял полкового командира А.Г. Непенипа в Союз благоденствия. Об этом Андрей Григорьевич говорил на допросе 2 февраля 1826 г.: “Вступил я в тайное общество в 1819 году в местечке Тульчине, принят был адъютантом г-на главнокомандующего Пестелем, что ныне полковник”.[353] Свое вступление в тайное общество он объяснял так: “…побудило меня вступить в оное не что иное как только чтоб угодить предложению Пестеля и второе — видя, что объявил на вступление свое согласие и товарищ мой полковник Кальм, коего я почитал и ныне почитаю за самого честнейшего и скромнейшего человека, и что в сем обществе ничего нет закону противного…”.[354] Нет, не робкого десятка был Андрей Непенин, свое мужество он доказал и на поле брани, и в буднях военной службы, защищая солдат от зуботычин и мордобития, отстаивая их права и достоинство. Не страх владел им на допросах, а желание скрыть истинные цели общества и тем самым спасти его членов от тяжкого наказания. Никого из тех, с кем тесно был связан тайной революционной деятельностью, он не выдал. “О членах же общества, хотя и говорил Пестель, что много есть подписавшихся, но кто именно, не объявлял, и потому, кроме Пестеля и Кальма, ни на кого не могу сказать, ибо никто со мной, кроме Пестеля, об сем обществе не говорил”,[355] — показывал А.Г. Непенин на следствии.

32-й егерский полк, которым командовал А.Г. Непенин, в 1819 г. был переведен из 18-й в 16-ю пехотную дивизию, стоявшую в Бессарабии на границе с Турцией. В июне 1820 г. дивизионным командиром по ходатайству начальника штаба 2-й армии П.Д. Киселева и главного командующего 2-й армией графа П.X. Витгенштейна стал генерал-майор Михаил Федорович Орлов, активный член Союза благоденствия, член Коренного совета, руководитель Кишиневской управы тайного общества.

Михаил Орлов, по словам современников, был незаурядной личностью, натурой необыкновенно деятельной, человеком широко образованным, необычайно умным, сильным духом и телом, истинным патриотом Отечества. Современники вспоминали, что при всех этих достоинствах он имел к тому же великолепную внешность, был красноречив и остроумен, добр и щедр по отношению к товарищам. Окружающие считали за счастье быть в его обществе. (Постоянным участником политических споров здесь был А.С. Пушкин, находившийся в 1820–1821 гг. на юге в ссылке).[356] Как руководитель одной из управ тайной организации Орлов стремился к активной деятельности. Получив в самостоятельное командование дивизию, он разрабатывал свои планы революционных преобразований. В 16-й пехотной дивизии М.Ф. Орлов нашел членами тайной организации старшего дивизионного адъютанта К.А. Охотникова, майора В.Ф. Раевского, полковника А.Г. Непенина, бригадного командира генерал-майора П.С. Пущина, подпоручика Н.С. Таушева и других. Все они составили Кишиневскую управу Союза благоденствия, которая деятельно готовилась к будущим преобразованиям России и стала с приездом Михаила Орлова одним из центров революционного движения на юге страны.

Устав Союза вменял в обязанности его членов заботу о “страждущем человечестве”, распространение знаний, просвещения и истинной нравственности “во всех сословиях” народа, обязывал бороться за искоренение всяческих злоупотреблений, за победу справедливости. В этом направлении и предстояло работать.

Вся революционная деятельность А.Г. Непенина непосредственно связана с политической агитацией в среде солдатских масс. Эту агитацию активно проводил крупнейший представитель южного направления декабризма, убежденный республиканец, страстный пропагандист и мужественный борец за революционные идеалы В.Ф. Раевский. Участник Отечественной войны 1812 г., награжденный после Бородинского сражения золотой шпагой с надписью “За храбрость”, а за участие в освободительном походе русской армии за границей отмеченный многими наградами и повышением в чинах, В.Ф. Раевский летом 1818 г. был переведен на службу штабс-капитаном в 32-й егерский полк, которым командовал А.Г. Непенин. В 1818 г. полк был расквартирован в местечке Линцы Липовецкого уезда Киевской губернии.

Под началом А.Г. Непенина были солдаты неграмотные, забитые, безгласные. Их судьба прямо зависела от его воли. Полковой командир по-отечески заботился о своих подчиненных. Деятельного, прогрессивно настроенного штабс-капитана В.Ф. Раевского он не раз посылал в роты полка для расследования солдатских жалоб. Так, 3 декабря 1818 г. В.Ф. Раевский был командирован А.Г. Непениным в 3-ю егерскую роту для расследования жалобы солдат на ротного командира штабс-капитана Ровенского, расходовавшего без ведома роты солдатские деньги и отправляющего солдат на незаконные работы.[357] 29 декабря 1820 г. А.Г. Непенин предписывает В.Ф. Раевскому расследовать причины побегов солдат из 2-го батальона в городе Килии, а также выяснить, “не имеют ли нижние чины претензий на своих командиров… и главное, нет ли побоев”.[358] Выполнив поручения, Раевский доложил полковому командиру, что во 2-й карабинерной роте подпоручик Нер “сильно и жестоко бил людей своеручно по зубам, впоследствии же времени, после приказов и подтверждений Вашего высокоблагородия, побои господином Нером совершенно прекращены были”, в 4-й егерской роте “фельдфебель Садовский, кроме жестоких побоев своеручно по зубам, наказывал даже и по сие время некоторых палками и тесаками… удерживал часть провианта”, в 5-й егерской роте поручик Андреевский “не встречал иначе роты, как самыми жестокими ругательствами и поносительными выражениями… за учение наказывал от 100 до 300 ударов палками, что и в штрафную книгу не заносилось. Побои же по зубам, по голове и прочим частям корпуса солдаты не ставят в счет — унтер-офицеры Назарьев и Донец не только жестоко били людей по зубам, но первый весьма часто грызет людей за уши и за лицо… в декабре за целый месяц солдаты не получали провианта”. Только в учебной команде и 6-й роте Раевский не обнаружил злоупотреблений. В заключении рапорта он сделал вывод, что другой причины побегов “открыть не мог, как от обхождения командиров вообще с своими подчиненными”.[359]

В этом рапорте В.Ф. Раевский упоминает приказы, после которых в одной из рот были прекращены побои солдат. Что же это за документы? 9 декабря 1820 г. полковник А.Г. Непенин подписывает приказ за № 177, в котором требует от командиров своего полка, чтобы они “сколь наивозможно пеклись о сбережении нижних чинов и чтобы побои палками, а особенно кулаками по лицу совершенно были истреблены… учить людей с терпением, и всякий ружейный прием и правильную маршировку растолковывать внятно… Учение производить так, чтобы солдат непременно имел в неделю два дня от ученья свободных, а потому в субботу и воскресенье ученья не делать. Г[осподам] ротным командирам завести в деревнях бани… Чистота и опрятность есть лучший способ к сохранению здоровья, а потому гг. ротным командирам за сим иметь бдительный надзор и строго приказывать своим унтер-офицерам, чтоб они как можно чаще осматривали людей: чисты ли на них рубахи, подвертки, равно моют ли руки и ноги. По наступлении зимнего времени сколь возможно избегать от посылки людей за маловажными делами из одной деревни в другую… а по экстренной надобности посылать на подводах… Спрашивать людей, не делаемы ли им от кого-нибудь притеснения, всем ли сполна удовольствованы им принадлежащим и не имеют ли какой претензии, особенно не был ли кто наказан напрасно или несоразмерно вине…”.[360] Завершает этот приказ распоряжение А.Г. Непенина ежемесячно докладывать ему о соблюдении предписания.

352

Там же, с. 112–113.

353

ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, д. 96, л. 7–7 об. Интересно отметить, что в списке, поданном императору доносчиком А.И. Майбородой, за № 13 значится полковник Андрей Непенин. “Слышал от Пестеля”, — отметил составитель списка (ВД, т. 4, с. 38).

354

ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, д. 96, л. 7–7 об.

355

Там же.

356

По приезде в Кишинев А.С. Пушкин сразу стал завсегдатаем дома М.Ф. Орлова — центра здешнего кружка декабристов. Пушкин был знаком с Орловым еще по литературному обществу “Арзамас” и здесь своим человеком влился в бурную политическую жизнь общества. Автор язвительных записок реакционер Ф.Ф. Вигель, служивший в то время в Бессарабии, так раскрывает атмосферу, царившую в этом обществе: “Прискорбно казалось не быть принятым в его [Орлова] доме, а чтобы являться к нему, надобно было более или менее разделять мнение хозяина… Два демагога, два изувера, адъютант Охотников и майор Раевский с жаром витийствовали. Тут был и Липранди… На беду попался тут и Пушкин, которого сама судьба всегда совала в среду недовольных. Семь или восемь молодых офицеров генерального штаба известных фамилий, воспитанников Московской Муравьевской школы… с чадолюбием были восприняты. (Цит. по кн.: Нечкина М.В. Движение декабристов, т. 1, с. 222).

357

В.Ф. Раевский: Материалы о жизни и революционной деятельности, т. 1, с. 15, 370.

358

Там же, с. 65–67.

359

Там же, с. 67.

360

ЦГВИА СССР, ф. 16232, оп. 1, д. 324, л. 455– 455об.

В конце 1821 г., когда обострились отношения России с Турцией, М.Ф. Орлов ожидал начала военных действий и был готов выступить со своей дивизией на помощь восставшим. “У нас все на военной ноге, а за границею на разбойничьей. Когда позволят зарядить ружья, не знаю, а кажется, время приближается, где после семилетнего спокойствия начнется час испытания военного”,[373] — писал он 25 ноября 1821 г. своему другу, П.А. Вяземскому. Но этому не суждено было сбыться: деятельность М.Ф. Орлова и близких к нему людей давно вызывала подозрения высшего начальства. Командир корпуса Сабанеев и начальник штаба корпуса Вахтен пытались через тайных агентов выявить в дивизии факты политического заговора. Оснований для начала следствия было много, и нужен был только повод, чтобы начать поход против Орлова и “орловщины” — всех нововведений, “вольнодумства”, прогрессивных начинаний в дивизии, объявить войну “беспорядкам” в Камчатском и Охотском пехотных полках, где солдаты выступили против тиранства командиров. Сабанеев наконец приступил к действиям: дождавшись отъезда М.Ф. Орлова в отпуск, он 10 января 1822 г. внезапно появился в Кишиневе, чтобы лично заняться расследованием дел в 16-й дивизии. Доносы секретных агентов подсказывали Сабанееву, что здесь существует тайная организация.

А.Г. Непенин в это время находился в Измаиле, его полк был переведен туда из Аккермана еще в июне 1821 г. Почувствовав надвигающуюся опасность, В.Ф. Раевский 1 февраля 1822 г. написал из Кишинева в Измаил полковому командиру А.Г. Непенину о нависшей угрозе и предупредил о необходимости создать у начальства доброе мнение о подозреваемых, прежде всего об Орлове. Письмо это имеет особое значение в развитии последующих событий и потому приводится здесь полностью:

“Милостивый государь Андрей Григорьевич!

Спешу Вас уведомить обо всем здесь происходящем кратко и ясно. Когда прочтете — предайте письмо огню. После отъезда благородного нашего генерала С[абанее]в приехал сюда, и вдруг все учреждения Орлова насчет побоев солдат и Охотского полка перевернул кверх дном!.. (Отточие автора. — В. В.). Не знаю, кто, каким образом, все дела Орлова представлены ему были совершенно в противном виде; он даже сначала начал действовать, как противу возмутителей, он подозревал Орлова как будто в революционных замыслах, велел в некоторых полках все его приказы сжечь, уничтожить и возобновить жестокость и побои!

Мы дали знать через нарочных курьеров обо всех происшествиях нашему генералу. Он на днях сюда будет; не знаю, чем кончится.

Между тем Сабанеев, видя, что ничего нет, охладил жар свой; однако не перестает самыми сильными средствами вредить генералу. Киселев завтра или послезавтра сюда будет. Не знаю, чем это кончится.

Между тем подлец Сущов, будучи недоволен моим с ним, как и с прочими юнкерами, строгим обращением, подстрекаемый адъютантами Сабанеева и врагами новой администрации, приступил к прекрасному средству — украл у меня какие-то бумаги и письма, написал Вержейскому на меня донос, и все это отдано в руки Сабанееву; еще дело не открыто, в чем это все состоит. Однако Сабанеев тотчас взял из нашей лицеи этого подлеца и отослал в Тирасполь под свое крыло.

Я не знаю, что он там наплел на меня. Бумаг важных у меня никаких не было, но все неприятно и, атакуя меня, думаю, генералу хотят сделать неприятность.

До Вас одна и важная просьба: если к вам будут какие-нибудь запросы, постарайтесь им дать ответ благородный; и если сильно напрут, то подкрепите свидетельством от офицеров о моем благородном поведении и примерном. Тем более это нужно, что Нейман глаголит, что и офицеры в полку мною недовольны. Постарайтесь, я надеюсь на Ваше благородное расположение.

Сущов за мое добро мне славно заплатил! Уведомьте, что у Вас делалось. Но только пишите не по почте. Если что-нибудь важное будет — уведомьте через нарочного. Липранди 1-й[375] еще здесь. Охотников просит вас о деньгах. Остаюсь истинно Вам преданным и покорным слугою.

В. Раевский

1 февраля.

P.S. Если есть на имя Павла Петровича Липранди письма или посылки, перешлите сюда ко мне”.[376]

Раевского и Непенина связывали дружеские, добрые, доверительные отношения. Получив назначение в 32-й егерский полк, В.Ф. Раевский был в полной мере удовлетворен тем порядком служебных и человеческих отношений, которые нашел в полку, где “командир — отец семейства доброго и благородно-послушного; дебошей нет; а порядок и дисциплина — необходимость службы — без рабства действуют”.[377] Можно ли лучше охарактеризовать военного начальника? О неофициальных отношениях между ними свидетельствует, например, письмо А.Г. Непенина В.Ф. Раевскому, датированное 2 января 1822 г. “Любезный друг” — так называет корреспондент адресата. Письмо деловое, но наряду с этим Непенин поздравляет Раевского с Новым годом, желает ему счастья, просит взять под покровительство одного из юнкеров учебной части.

Приведенное выше письмо В.Ф. Раевского А.Г. Непенину было перехвачено. Видимо, этот факт дал право Раевскому позднее назвать Непенина “беспечным полковником”, ни в чем другом он обвинить его не мог. Думается, и это определение ошибочно. Попытаемся внести ясность в этот вопрос.

Письмо Непенину в Измаил Раевский, по рекомендации подполковника Камчатского пехотного полка И.П. Липранди, отправил не по почте, а с лейтенантом И.П. Гамалеем. В воспоминаниях Раевский писал, что “этот офицер[378] взял на себя эту комиссию (полк стоял в Измаиле) и передал это письмо[379] полковнику Непенину при бригадном генерале Черемисинове. Этот последний взял письмо у беспечного полковника, прочитал его, не возвратил Непенину и переслал к Сабанееву”.[380]

Современник и единомышленник Непенина и Раевского подполковник Ф.П. Радченко, хорошо осведомленный о суде и следствии, написал в 1823 г. статью “Дело Раевского”, в примечании к которой о письме от 1 февраля 1822 г. особо отметил: “Это письмо было отдано флота лейтенанту Гамалею для доставления полковнику Непенину, по г-н Гамалей вместо отдачи этого письма куда следует отдал генералу Черемисинову для доставления г-ну Сабанееву. Я делаю эту выноску единственно для того, чтобы сделать гласным этот черный и презрения достойный поступок”.[381] Рекомендателем Гамалея, подчеркиваем, был упомянутый Липранди. Есть основания предположить, что именно он сыграл здесь неблаговидную роль.

Подполковник И.П. Липранди — личность во многом загадочная как для его современников, так и для историков нашего времени. Человек высоко образованный, обладатель богатейшей библиотеки, Липранди привлекал к себе внимание окружающих и в тот период был близок к Пушкину. Ему доверяли, не подозревая о его принадлежности… к сыскной полиции. Однако свидетельства современников (С.Г. Волконского, Ф.Ф. Вигеля, Н.С. Алексеева и других), воспоминания самого И.П. Липранди, наконец, новые публикации документов доказывают принадлежность Липранди к агентам-провокаторам. Свидетельство тому и его дружба с Бенкендорфом, Дубельтом и другими деятелями политического сыска, на который Липранди работал, начиная с заграничных походов после Отечественной войны 1812 г. и до конца жизни.[382]

Интересно в этом плане письмо начальника штаба корпуса Вахтена начальнику Главного штаба армии Киселеву от 21 ноября 1821 г. (в это время усиленно решался вопрос об установлении тайного сыска в 32-м егерском полку). В письме есть такие строки: “Сколько я знаю и от всех слышу, то Липранди один только, который по сведениям и способностям может быть употреблен по части полиции, он даже Воронцовым по сему был употреблен во Франции… другого же способного занять сие место не знаю…”.[383]

373

Орлов М.Ф. Указ, соч., с. 236.

375

Имеется в виду И.П. Липранди — старший из братьев Липранди.

376

ЦГВИА СССР, ф. 16232, оп. 1, д. 324, л 470–471.

377

В.Ф. Раевский: Материалы… т. 1, с. 111.

378

В подлиннике далее зачеркнуто “с жадностью”.

379

Далее зачеркнуто “беспечным образом генералу бригады Черемисинову”.

380

В.Ф. Раевский: Материалы… т. 2, с. 315.

381

Там же. с. 470; см. также: Колесников А.Г. Указ. соч., с. 57.

382

См.: Трубецкой Б.А. Пушкин в Молдавии. Кишинев: Лит. артистикэ, 1983, с. 87–94; Первые русские социалисты: Воспоминания участников кружков петрашевцев в Петербурге Л.: Лениздат 1984, с. 28–30.

383

В.Ф. Раевский: Материалы… т. 1, с. 150.