1. Рассказ Шницлера

Почтенный исследователь новейшей русской истории, Шницлер находился в Петербурге с 1826 году. Нижеследующий рассказ помещен во второй части его «Русской истории при императорах Александре и Николае» (изд. 1847 г., стр. 805 и след.).

13 (25) июля 1826 года, близ крепостного вала, против небольшой и ветхой церкви Св. Троицы, на берегу Невы, начали с двух часов утра устраивать виселицу, таких размеров, чтобы на ней можно было повысить пятерых. В это время года Петербургская ночь есть продолжение вечерних сумерек, и даже в ранний утренний час предметы можно различать вполне. Кое-где, в разных частях города, послышался слабый бой барабанов, сопровождаемый звуком труб: от каждого полка местных войск было послано по отряду, чтобы присутствовать на предстоявшем плачевном зрелище. Преднамеренно не объявили, когда именно будет совершена казнь, поэтому большая часть жителей покоилась сном, и даже чрез час к месту действия собралось лишь весьма немного зрителей, никак не больше собранного войска, которое поместилось между ними и совершителями казни. Господствовало глубокое молчание, только в каждом воинском отряде били в барабаны, но как-то глухо, не нарушая тишины ночной.

Около трех часов тот же барабанный бой возвестил о прибытии приговоренных к смерти, но помилованных. Их распределили по кучкам на довольно обширной площадке впереди вала, где возвышалась виселица. Каждая кучка стала против войск, в которых осужденные прежде служили. Им прочли приговор, и затем велено им стать на колена. С них срывали эполеты, знаки отличий и мундиры; над каждым переломлена шпага. Потом их одели в грубые серые шинели и провели мимо виселицы. Тут же горел костер, в который побросали их мундиры и знаки отличий.

Только что вошли они назад в крепость, как на валу появились пятеро осужденных на смерть. По дальности расстояния зрителям было трудно распознать их в лица; виднелись только серые шинели с поднятыми верхами, которыми закрывались их головы. Они всходили один за другим на помост и на скамейки, поставленные рядом под виселицею, в порядке, как было назначено в приговоре. Пестель был крайним с правой, Каховский с левой стороны[1]. Каждому обмотали шею веревкою; палач сошел с помоста, и в ту же минуту помост рухнул вниз. Пестель и Каховский повисли, но трое тех, которые были промежду них, были пощажены смертию. Ужасное зрелище представилось зрителям. Плохо затянутые веревки соскользнули по верху шинелей, и несчастные попадали вниз в разверстую дыру, ударяясь о лестницы и скамейки. Так как Государь находился в Царском Селе и никто не посмел отдать приказ об отсрочке казни, то им пришлось, кроме страшных ушибов, два раза испытать предсмертные муки. Помост немедленно поправили и взвели на него упавших. Рылеев, несмотря на падение, шел твердо, но не мог удержаться от горестного восклицания: «И так скажут, что мне ничто не удавалось, даже и умереть!» Другие уверяют, будто он, кроме того, воскликнул: «Проклятая земля, где не умеют, ни составить заговора, ни судить, ни вешать!»[2] Слова эти приписываются также Сергею Муравьеву-Апостолу, который, так же как и Рылеев, бодро всходил на помост. Бестужев-Рюмин, вероятно потерпевший более сильные ушибы, не мог держаться на ногах, и его взнесли[3]. Опять затянули им шеи веревками, и на этот раз успешно. Прошло несколько секунд, и барабанный бой возвестил, что человеческое правосудие исполнилось. Это было в исходе пятого часа. Войска и зрители разошлись в молчании. Час спустя виселица убрана. Народ, толпившийся в течение дня у крепости, уже ничего не видел. Он не позволил себе никаких изъявлений и пребывал в молчании.

Остальные осужденные были размещены по четыре человека в двухколесные телеги с подостланною соломою вместо сиденья. Пятьдесят два человека немедленно отправлены в долгое и тяжкое изгнание. Они ехали на Новгород, Тверь, Москву, Владимир, Нижний, Казань, Екатеринбург, Тобольск. На пути нередко наносили им оскорбления, так что сопровождавшим их казакам не раз приходилось оберегать их от изъявлений народного негодования. 5 августа, на первой станции от Петербурга, князьям Трубецкому и Волконскому дозволено было проститься с родными. В январе 1827 года в крепости оставалось еще 30 человек осужденных на каторжную работу.

Так в цвете лет погибли люди, из которых многие могли бы оказать своему отечеству важные услуги. Преобразовать Россию в республику, хоть бы и союзную, было неосуществимою мечтою; рассчитывать для этого на войско или на народ значило обнаруживать грубое незнание нравов. Кроме того, что слишком часто личные выгоды, расчеты честолюбия, необузданность скрываются под личиною усердия к общему благу, упущено из виду главное и самое существенное, именно то, что необходимо иметь чистые руки, дабы достойным образом служить отечеству и иметь право браться за его священное дело, а средствами к тому не могут быть насилие и цареубийство.

[1] Для зрителей наоборот: Пестель, стоял на левой стороне, Каховский на правой.

[2] Оба эти отзыва более достойны Рылеева, нежели глупая шутка, которая приписана ему в книге одного французского путешественника: «Я не ожидал, что меня два раза повесят». Примечание Шницлера.

[3] Его взвели под руки. Примечание Н. В. Путяты.

2. Рассказ Н.В. Путяты

Этот рассказ Шницлера вполне верен. Накануне казни носились о приготовлениях к ней глухие слухи. Весь вечер я бродил по улицам Петербурга, грустный и взволнованный. Проходя по Морской, я завидел огонь на квартире Н. А. Муханова (адъютанта тогдашнего воен[ного] ген[ерал]-губернатора П. В. Кутузова), зашел к нему и просидел у него за полночь, но ничего положительного о предстоящем событии не узнал. По выходе от Муханова вместе c Неклюдовым, влекомые каким-то безотчетным, тревожным любопытством, мы направились к набережной Невы. Исаакиевский мост был уже разведен. Мы взяли ялик и поплыли мимо Биржи, по малой Неве, огибая крепость. Скоро нам послышался стук топора и молота. Мы вышли на берег и, направляясь по стуку, неожиданно очутились на площади пред сооружаемою виселицею, и остановились тут. Осужденные на каторгу в Сибирь, как выходя из крепости для выслушания приговора, так и возвращаясь в нее уже в арестантском платье, шли бодро и взорами искали знакомых в толпе. В числе зрителей, впрочем, состоявших большею частию из жителей окрестных домов, сбежавшихся на барабанный бой, я заметил барона А. А. Дельвига и Н. И. Греча. Тут был еще один французский офицер де ла Рю, только что прибывший в Петербург в свите маршала Мармона, присланного послом на коронацию императора Николая Павловича. Де ла Рю был школьным товарищем Сергея Муравьева-Апостола в каком-то учебном заведении в Париже, не встречался с ним с того времени и увидел его только на виселице.

Несколько ночей сряду я не мог спокойно заснуть. Лишь только глаза мои смыкались, мне представлялась виселица и срывающаяся с нее жертвы.

3. Рассказ В.И. Беркопфа

Во время работ для памятника императору Николаю I, при отобрании сведений от разных лиц о событиях, изображенных в барельефах, мне довелось узнать многое, что может пригодиться истории.

Василий Иванович Беркопф, бывший начальник кронверка в Петропавловской крепости, рассказывал на вечере у профессора скульптуры барона П. К. Клодта следующее.

Пестель, Бестужев-Рюмин, Муравьев-Апостол, Рылеев и Каховский содержались в Петропавловской крепости раздельно и были в тех самых мундирных сюртуках, в которых были захвачены. До произнесения смертного приговора преступники, навещаемые протопопом из Казанского собора, не были скованы, но потом были обременены самыми тяжелыми кандалами. Когда для предсмертной исповеди предложили преступникам священника из ближайшей церкви Троицы, что у Троицкого моста, то все от оного отказались и требовали, вполне сознавая всю великость своего преступления, прежде навещавшего их протопопа, которому приговоренные отдали на память о себе часы, перстни и другие находившиеся при них вещи. Кажется, Рылеев, после совершенного духовного раскаяния, сказал: хотя мы и преступники и умираем позорною смертью, но еще мучительнее и страшнее умирал за всех нас Спаситель мира. Слова же, приписываемые Пестелю, когда порвались веревки с петлями: «Вот как плохо Русское государство, что не умеют изготовить и порядочных веревок», по решительному заверению Беркопфа, не были произнесены. Виселица изготовлялась на Адмиралтейской Стороне; за громоздкостью везли ее на нескольких ломовых извозчиках чрез  Троицкий мост. Высочайший приказ был: исполнить казнь к 4 часам утра, но одна из лошадей ломовых извозчиков, с одним из столбов для виселицы, где-то впотьмах застряла, почему исполнение казни промедлилось значительно. Пестель был слабее и истомленнее прочих, он едва переступал по земле. Когда он, Муравьев-Апостол, Бестужев и Рылеев были выведены на казнь, уже все в мундирных сюртуках и в рубашках, они расцеловались друг с другом как братья, но когда последним вышел из ворот Каховский, ему никто не протянул даже руки. По уверению Беркопфа, причиною этого было убийство графа Милорадовича, учиненное Каховским, чего никто из преступников не мог простить ему и перед смертью. В воротах, чрез высокий порог калитки, с большим трудом переступали ноги преступников, обремененных тяжкими кандалами, что, по мнению Беркопфа, было причиною падения с виселицы троих, а не одного, как носился слух в народе. Пестеля должны были приподнять в воротах: так был он изнурен. Под виселицею была вырыта в земле значительной величины и глубины яма; она была застлана досками; на этих-то досках следовало стать преступникам, и когда были бы надеты на них петли, то доски должно было из-под ног вынуть. Таким образом, казненные повисли бы над самой ямой, но за спешностью виселица оказалась слишком высока, или вернее сказать, столбы ее недостаточно глубоко были врыты в землю, а веревки с их петлями оказались поэтому коротки и не доходили до шей. Вблизи вала, на котором была устроена виселица, находилось полуразрушенное здание Училища торгового мореплавания, откуда, по собственному указанию Беркопфа, были взяты школьные скамьи, дабы поставить на них преступников. По предварительном испробовании веревок, оказалось, что они могут сдержать восемь пудов. Сам Беркопф научил действовать непривычных палачей, сделав им образцовую петлю и намазав ее салом, дабы она плотнее стягивалась. Скамьи были поставлены на доски, преступники встащены на скамьи, на них надеты петли, а колпаки, бывшие на их головах, стянуты на лица. Когда отняли скамьи из-под ног, веревки оборвались, и трое преступников, как сказано выше, рухнули в яму, прошибив тяжестью своих тел и оков настланные над ней доски. Запасных веревок не было, их спешили достать в ближних лавках, но было раннее утро, все было заперто, почему исполнение казни еще промедлилось. Однако операция была повторена, и на этот раз совершенно удачно. Спустя малое время, доктора освидетельствовали трупы, их сняли с виселицы и сложили в большую телегу, покрыв чистым холстом,  но похоронить не повезли, ибо было уже совершенно светло, и народу собралось вокруг тьма-тьмущая. Поэтому телега была отвезена в то же запустелое здание Училища торгового мореплавания, лошадь отпряжена, а извозчику (кажется, из мясников) наказано прибыть с лошадью в следующую ночь.

Во время казни костры пылали около крепости; в них кидали надломленные шпаги других преступников, которых выводили из крепости, и таким образом лишая их дворянского достоинства и всех почестей, отправляли в Сибирь. В следующую ночь извозчик явился с лошадью в крепость и оттуда повез трупы по направлению к Васильевскому острову, но когда он довез их до Тучкова моста, из будки вышли вооруженные солдаты и, овладев вожжами, посадили извозчика в будку. Чрез несколько часов пустая телега возвратилась к тому же месту; извозчик был заплачен и поехал домой.

а) Беркопф упоминал еще о словах Каховского, который перед казнью сказал: щуку поймали, а зубы остались.

б) Виселица была делана под надзором гарнизонного военного инженера Матушкина, который за неисправность виселицы быль разжалован в солдаты на одиннадцать лет. По миновании этого срока Матушкин снова был произведен в офицеры и впоследствии сам рассказывал обо всем случившемся с ним вице-президенту Петерб[ургской] М[едико]-Хирургической академии И. Т. Глебову (бывшему профессору Московского университета), находясь при постройках Академии.

в) Бывши еще мальчиком, я знал одного отставного военного Артемьева, имевшего собственный дом на Петербургской Стороне, близ церкви Троицы, который был свидетелем описанной казни, о чем он неоднократно рассказывал, не противореча, сколько помню, словам Беркопфа, и рассказывал еще, как ему удалось похитить фонарь с места казни на память этой ужасной ночи, что свидетельствует, что изготовления к казни начались в глубокую полночь.

г) Тогда о месте, которое приняло в себя трупы казненных, ходили по Петербургу два слуха: одни говорили, что их зарыли на острове Голодае; другие уверяли, что тела были вывезены на взморье и там брошены, с привязанными к ним камнями, в глубину вод.