Неизвестный художник.
Портрет Александры Ивановны Давыдовой (?). 1827.
Холст, масло 70 х 57 см.
Закарпатский областной художественный музей имени Йосифа Бокшая.

Валентина Колесникова

Чадолюбивая Александра
(Александра Ивановна Давыдова)

Если позволительно сравнение меры жертвенности, которую принесли 11 декабристских жен, добившихся «высочайшего соизволения» монарха Николая I следовать за своими мужьями в Сибирь, в несвободу, теряя свои сословные, имущественные, гражданские, а главное — материнские права взять с собой рожденных в России детей, — то жертва Александры Ивановны Давыдовой — самая большая. Ибо на родине она оставила не одного, двух и даже не троих детей, но шестерых.
Младшему из них — Николаю — едва минуло полтора года.
Жизнь Александры Ивановны, истинная, значимая, любовь, счастливое материнство начались в 17 лет — в имении Давыдовых Каменке, которая располагалась в Чигиринском уезде Киевской губернии.
Страстная любовь 27-летнего отпрыска древнейшего и богатейшего дворянского рода Давыдовых Василия Львовича и 17-летней «безродной» дочери губернского секретаря Александры Потаповой, сломала все сословные преграды. Хотя с 1819 года, когда стали жить вместе, к 1825 году они уже были родителями 6 детей, их брак был гражданским. И только в мае 1825 года Василию Львовичу удалось добиться разрешения на законный брак.
Сашенька Потапова не просто страстно любила своего Василия Львовича, но уважала безмерно и боготворила. Редкого по красоте, чистоте и доброте души мужа подарил ей Господь.
Василий Львович Давыдов родился в 1793 году в одной из знатнейших дворянских семей, которая оставила заметный след в истории России. Его отец — генерал-майор Лев Денисович Давыдов — продолжал древнейший род Давыдовых: с XV столетия этот род дал России немало общественных, военных и культурных деятелей.
Не менее родовита была и мать — Екатерина Николаевна Самойлова, получившая после смерти своего дяди светлейшего князя Г. А. Потемкина огромное наследство в Киевской и Херсонской губерниях.
В первом браке она была за Н. С. Раевским и имела от него трех сыновей и дочь, которые были много старше Василия — рожденного во втором браке за Л. Д. Давыдовым. Например, с самым любимым сводным братом Николаем Николаевичем Василия разделяли 22 года (Николай Николаевич — отец Марии Николаевны Волконской).
Именно Н. Н. Раевский определил военное поприще Василия. Хотя тот, получив сначала прекрасное домашнее образование, а потом продолжив его в одном из лучших петербургских аристократических учебных заведений — в пансионе прославленного аббата Николя, был склонен к занятиям филологическим: с интересом занимался «французскою словесностию» и был страстным — на протяжении всей жизни — книгочеем.
Видно, воля Божия руководила Н. Раевским, когда он в 1807 г. попросил прислать в действующую армию 15-летнего брата. И хотя, пока Василий добрался из Каменки до армии, война кончилась, он не только остался в армии, но и был активным участником Отечественной войны 1812 года: в Бородинском сражении В. Л. Давыдов адъютант главнокомандующего второй русской армии П. И. Багратиона. Отличился храбростью и мужеством и был удостоен ордена св. Владимира 4-й степени с бантом. Так же геройски он проявил себя в боях под Вороновым, при Тарутинском контрнаступлении, в боях под Малоярославцем. И за эти сражения был награжден.
Василий Львович участвовал в заграничных походах Русской армии, был дважды ранен. И хотя в отставку вышел официально в 1822 г., с 1818 года постоянно жил в Каменке. В 1819 гг. он стал отцом. В этом же году началась его тайная общественная жизнь — он был принят в Союз благоденствия. Позднее стал членом Южного общества декабристов. Явная для всех его жизнь была полна забот и обустройства его имений, которых хозяйство пришло в совершенный упадок. И еще полна семейных забот — к июню 1825 года он был отцом пятерых детей. 6-й родился, когда Василий Львович уже был на пути в Сибирь. Из Петропавловской крепости Давыдова отправили 21 июня, а сын Николай родился 3 августа 1826 года.

***

Василий Львович скорее всего ближе к осени 1825 года несколько посвятил Александру Ивановну в тайные стороны своей «несемейной» жизни. Как и в какой степени знала она о тайном обществе, судить трудно.
Но для нее к этому времени уже не было тайны, что друзья — офицеры мужа не просто погостить заехали в Каменку. Их многочисленные споры, беседы — не в доме, а гроте или в биллиардной — совсем не напоминали офицерские пирушки. Она очень тревожилась — конечно, прежде всего за своего Василия Львовича. И в то же время свято верила, что их намерения не могут быть дурными. А потому, тревожась, и сострадала, и на помощь была готова. Среди 11 декабристских жен Александра Ивановна была одной из немногих посвященных в тайные дела мужа.
Потому и не было женских «охов», истерик, слез, когда случилось непоправимое…
В один из дней незадолго до ареста Василия Львовича она поехала с детьми на прогулку в ближайший лес.
Ей не исполнилось еще и 23 лет, и она с удовольствием участвовала в детских играх скорее как старшая сестра, нежели как мать. В разгар веселой возни из имения прискакал верховой и привез письмо от Василия Львовича, который в то время был в отъезде. Муж сообщал ей о возможном аресте и просил срочно уничтожить его бумаги — прежде всего переписку с членами тайного общества.
Оставив детей с прислугой и не подав вида, что получила ужасное, заставившее замереть сердце известие, Александра Ивановна одна отправилась в имение. Сразу пришла в кабинет мужа. Видимо, не один час разбирала и сжигала она бумаги Василия. А с ними вместе сожгла и так бережно хранимые Василием Львовичем черновики Пушкина. Видимо, хорошо помнила, как поплатился поэт за  свое вольнодумие в 1820-м, и боялась, что после общения с заговорщиками Пушкин в стихах мог обнаружить еще большее вольнодумие и тем навредить и себе и им…
И скорее всего не удерживалась юная Давыдова от слез, выполняя свою одновременно необходимую и святотатскую работу. Успокаивала же себя тем, что спасала мужа. И великого поэта. Пусть  погибли черновики, но ведь за месяц пребывания в Каменке написал он такие шедевры, как поэма «Кавказский пленник», стихотворение «Редеет облаков летучая гряда», «Я пережил свои желанья», не считая множества посвящений, посланий друзьям, эпиграмм. Он и Василию Львовичу посвятил стихотворение «В. Л. Давыдову», которое начиналось словами: «Меж тем как генерал Орлов…»

***

К счастью, Александру Ивановну миновал ужас пребывания в Благодатском руднике. Хлопоты о детях задержали почти на два года. Шестерых детей нужно было не просто «пристроить» у родственников (матушка Василия Львовича скончалась еще в начале 1825 года). Детей она хотела отдать только в любящие руки и добрые семейства родственников. Старшую дочь Марию и младшего Николая взял в свое семейство Н. Н. Раевский, как и опекунство над имением. Двух старших мальчиков Михаила и Петра забрал в Москву другой брат — П. Л. Давыдов. А младших девочек Катю и Лизу взяла на воспитание добрая сестра А. Г. Муравьевой С. Г. Чернышева-Кругликова.

***

В казематские годы в Чите и Петровском заводе жизнь семьи Давыдовых не отличалась от жизни других «семейных». Разве только тем, что семья постоянно увеличивалась. Да еще тем, что богатый Давыдов постоянно испытывал материальные затруднения. Все из-за того, что деньги из России приходили нерегулярно и поступали не в нужных количествах.
В письмах Александры Ивановны к детям на родину часты жалобы. «Нашим горестям нет конца. День ото дня они прибавляются, и наше положение таково, что удерживаюсь вам описывать его, оно слишком поразит вас. Отец ваш тоже крепится. Но один Бог может поддержать нас» — писала Александра Ивановна старшим дочерям Марии и Екатерине в феврале 1838 г. «Двенадцатилетние страдания всякого рода не истощили нашего терпения и покорности воле Всевышнего», — пишет 1840 году детям Александра Ивановна.
Однако материальные трудности для обоих супругов ничто по сравнению с волнениями и тревогой за детей.
В письме брату Василия Львовича Н.Н. Раевскому Александра Ивановна, благодаря генерала, говорит о неизбежной тоске по оставленным детям: « Вы меня и бедного брата вашего не забыли, извещали о детях наших, как отец и истинный брат… Муж мой много и часто горюет о детях наших, но надеется на Бога и на вас, так же, как и я. Я уже посвятила всю себя мужу бедному своему, и сколько ни сожалев о разлуке с детьми моими, но утешаюсь тем, что выполняю святейшую обязанность мою».
В июле 1835 года супруги Давыдовы получили портреты детей. В письме к Фонвизиной Александра Ивановна передает радость от бесценного этого подарка и разрывающего сердце безнадежность: «Как выросли, как милы, и нам с мужем их не видать!»
Как и все декабристские жены, Александра Ивановна в годы каторги писала родным и близким декабристов. И нагрузка эта так была велика, что нередко не находилось времени, чтобы написать своим родным и детям. В письме от 8 января 1838 года Давыдова пишет дочерям:
«Не сетуйте на меня, добрые, бесценные мои Катя, Лиза, за краткость письма моего. У меня столько хлопот теперь, и на этой почте столько писем мне писать, что я насилу выбрала время для этих нескольких строк.»
Все 11 лет в письмах, а Волконская и Анненкова еще и в своих мемуарах, не устают говорить с радостью и благодарностью судьбе за то, что в каторжные годы в Чите и Петровском замке они жили как одна большая и дружная семья, что все радости и горести делили между собой. И потому отъезд каждого на поселение было событием печальным — и потому что как бы разрушалась эта семья, а еще более потому, что знали: они могут больше никогда не встретиться.
Накануне освобождения с каторги Александра Ивановна пишет Фонвизиным 6 июня 1838 г.: «Петровский замок крепко опостылел нам, а Бог знает, не придется ли с ним горевать, — такова судьба наша!»
А в письме дочерям 12 июня того же года сообщает:
«Милые Катя и Лиза, я не имею ни духу, ни времени много писать к вам сегодня. Хочу наглядеться на милую Нонушку, и перед ее отъездом побыть подольше с Никитой Михайловичем».
Тоска по друзьям и прежнему образу жизни рефреном проходит в письмах Александры Ивановны 1839-1840 гг.:
«Признаюсь вам, — пишет она Фонвизиной из Красноярска в ноябре 1839г., — что нескоро сроднюсь я с теперешнею жизнью. Привыкши быть в Чите и Петровском как бы кругу родных столько лет, не перестану жалеть о прошлом образе жизни».
В мае 1830 г. к родным вторит эту мысль: «Здоровье наше вообще изрядно: весна началась здесь очень рано, и дети пользуются с великой радостию. В первый раз мы были все, тому два дни, за городом, и дети счастливы были как нельзя более: рвали и выкапывали цветы и, возвратясь сажали в своем садике. Но они все сожалеют о Петровском. Там были у них маленькие друзья, и мы все жили, как одно семейство».
В казематские годы у Давыдовых родилось еще четверо детей. Их воспитанием, потом и образованием занимался сам Василий Львович. Он постоянно просил родственников присылать ему лучшие современные педагогические издания, словари, энциклопедии, многие книги из каменской библиотеки. Все это очень пригодилось в последующие годы, когда Давыдовы приехали на поселение в Красноярск. В этом городе прошли все поселенческие годы Василия Львовича — до самой кончины в 1855 г. Отсюда уезжала на родину и Александра Ивановна с семерыми детьми.
Годы в Красноярске — с 1839 по 1855-й были для Давыдовых относительно спокойными и даже счастливыми. Пришли в порядок дела материальные — в доме был достаток и благоденствие. Старших детей учил уже не только Василий Львович, но учителя и гувернеры. Давыдов отчислял неизменно значительные суммы в декабристскую артель. Они купили хороший, большой, добротный дом, где часто собирались поселенные в Красноярске декабристы: П. С. Бобрищев-Пушкин, М. М. Спиридов, которому Василий Львович серьезно помогал материально, М. Ф. Митьков, а позднее и супруги Фонвизины…
Удивительно чадолюбивый Василий Львович чуть ли не ежедневно переписывался с детьми на родине.
Он знает все, даже самые незначительные подробности и события их жизни. Часто пишет детям и Александра Ивановна. Их активная и бурная переписка создает впечатление, что эту славную семью и не разрушили, что она едина, скреплена обоюдной любовью и дружбой друг к другу и родителям. Письма наполнены такой нежностью, вниманием и заботой друг к другу, что читаются как истинный гимн человеческой любви.

***

Первым самым страшным и неизбывно горестным для супругов Давыдовых стал 1845 г. — год смерти их первенца — дочери Марии. Она родилась в 1818 году и, отправляясь в Сибирь в 1828 г., Александра Ивановна Машу и младшего сына Николая оставила на попечение Н. Н. Раевского. Машенька, как и все остальные дети, получила прекрасное образование и воспитание.
Последний раз Александра Ивановна видела Машеньку 9-летней, а Василий Львович — 6-летней.
Ее, как и других оставленных в России детей, родители видели только на присланных портретах в конце 30-х годов. Необычайно чадолюбивый Василий Львович даже больше и чаще Александры Ивановны переписывался с детьми, и особенно с Машенькой, которую он называл «ангелом-хранителем» семьи, ибо она, видимо, унаследовав лучшие черты родителей, во многом заменяла младшим детям мать, постоянно заботилась о них, любила и помогала опекунам в воспитании братьев и сестер.
Супруги Давыдовы были несказанно рады, получив от Машеньки письмо, в котором она просила их благословения на брак с Робертом Карловичем Фелейзном в 1840 г. (в это время он состоял секретарем великой княгини Александры Николаевны). Родители сердечно благословили Машеньку на брак и счастье.
И брак, и счастье Машеньки продлились всего пять лет. В 1845 году, родив дочь, она умерла. Родственники долгое время не осмеливались сообщить в Сибирь эту страшную весть.
Когда же эта весть все же пришла, для Василия Львовича удар был настолько силен, что он сам оказался на грани смерти. Безмерно горюющая Александра Ивановна и в этом горе должна была быть сильнее и снова спасать мужа. Вместе с 14-летней дочерью Сашей неотлучно дежурила у постели больного. Василий Львович не смог оправиться после потери дочери. Видимо, удар этот во многом ускорил и его уход.
Второй удар ждал супругов Давыдовых спустя годы. В 1853 или 1854 г. (упоминание в семейной хронике кратко и неточно) погиб служивший на Кавказе сын Иван.
К счастью и смерть и серьезные беды обошли оставшихся детей. Все 11 получили прекрасное образование и воспитание, многие из них прожили долгую и полезную жизнь.
Как и другие добровольные изгнанницы, Давыдова в условиях подневольной жизни, сурового климата, в череде бесконечных переживаний и бед чувствовала себя много старше своих физических лет и, конечно, грустила, что старость приходила так рано. 37-летняя Александра Ивановна пишет родным: «Нынешней зимой мы все немного в семье пострадали — от простуды, а мы, я думаю, с мужем — от старости. В Сибири она как-то скорее приходит, не для туземцев, а для такого рода переселенцев, как мы: из товарищей мужа трех не найдете без седых волос и заметных морщин, хотя стариков не много. Если бы кто из знакомых наших в России увидел нас теперь, то уж верно бы не узнал».

***

…Весной 1856 года 54-летняя А. И. Давыдова возвратилась в родную Каменку вместе с 6 своими детьми, старшему из которых Василию было 27 лет, а младшему Алексею — 7.
Семья, которую так безжалостно разорвал на две половинки монарх Николай I, воссоединилась через 30 лет.
Есть ли слова, которые способны передать чувства, с которыми встретились старшие, рожденные до Сибири дети, с младшими и матушкой?! Письма, которыми они обменивались долгие годы, хотя и помогали им помнить, любить и заботиться друг о друге, не шли ни в какое сравнение с этой реальной, живой, переполненной эмоциями, слезами и радостью встречей…
Всего пару часов отдохнула Александра Ивановна с дороги. Ее досибирская счастливая жизнь проснулась в ней и радостно запульсировала. Она, как ей казалось, помнила все — сначала тайные свои свидания — с молодым Василием Давыдовым, заветные места в дальних уголках огромного сада. Их самое главное объяснение, когда они решили жить вместе. И первое движение ее Машеньки она тоже почувствовала здесь, в этом сказочном саду Каменки.
Александре Ивановне, как в юности, захотелось пробежаться по дорожкам сада, поприветствовать любимые деревья и цветы, спуститься к пруду и полюбоваться, а то и сплавать к середине за бело желтыми кувшинками.
Это желание было так сильно и молодо, что Александра Ивановна, только набросив на плечи шаль, в домашнем платье быстро вышла в сад.
В ее воображении сад был летним, заполненным птичьим пением и неустанным шепотом-шелестом листьев деревьев. А газоны красовались яркими, веселыми цветами. Но теперь, в этом «возвратном» 1856 году, была весна. Деревья голыми стволами и ветвями устремились к небу, будто прося Всевышнего о солнце и тепле для своих еще только распускавшихся почек.
Пусты были газоны, а пруд, наверно, еще и не помышлял о кувшинках.
Будто сама природа говорила Александре Ивановне — невозвратна ее юность, 30 лет в чужом краю украли эту юность. И только неугомонные птицы, которые пели так радостно, так звонко, задорно, готовясь к своему празднику жизни — лету, вселяли надежду: ее юность — в поре зрелости — может продолжиться в детях, а даст Господь, во внуках и правнуках. Хотя и нет друга любезного Василия Львовича. Ибо она дома, в любимой Каменке.
Александра Ивановна прошлась по главной аллее и вдали за деревьями увидела большой флигель с колоннами, который они прозвали «сереньким домиком», или бильярдной. Главным предметом в нем был большой бильярдный стол, за которым в бильярд играли не столько Давыдовы, сколько их бесконечные гости. Их было всегда много и разных.
— Жива бильярдная и будто не постарела! — радостно воскликнула Александра Ивановна. — А садик-то как разросся!
На фоне окружавших садик пирамидальных тополей бильярдная казалась теперь совсем маленькой. Но Александра Ивановна не замечала этого. Перед ее внутренним взором стоял небольшой садик и красивый домик с колоннами тех памятных 20-х годов. Какие большие и шумные, притом частые, встречи царили тогда в давыдовской Каменке! Приезжало множество интересных людей, их с удовольствием любила слушать любознательная Сашенька. Но особенно любила она самых близких друзей Василия. И они, тогда молодые офицеры с какой-то особой нежностью и ласковостью целовали ручки юной матери — гражданской жены Василия Львовича. Они любовались хорошеньким личиком Сашеньки, ее гибкой грациозной фигуркой, но более всего любили ее приветливую сердечную улыбку, которой она неизменно их встречала.
Александра Ивановна, как братьев, искренне любила и чуть важничающего П. И. Пестеля, и внешне сурового, но добрейшего сердцем И. Д. Якушкина, который пользовался всяким случаем понянчить Машеньку, уже начинавшую лепетать. И чуть манерного, горделивого М. Ф. Орлова, и мягкого, редко улыбавшегося, но всегда благожелательного М. А. Фонвизина, и скромных Н. В. Басаргина и В. П. Ивашева.
Александре Ивановне и в голову не могло прийти, что ее Василий, как и любимые друзья, — члены тайного Южного общества. И приезжали они в Каменку не столько погостить, сколько обсуждать и строить планы будущего восстания и будущего России. И не ей, не им также не приходило в голову, что вместе окажутся они в «сибирских норах».
Александра Ивановна присела на скамью у бильярдной. Она улыбнулась, вспомнив, как тогда, в 1820, не на шутку взволновалась, когда получили письмо от очень любимого сводного брата Н. Н. Раевского. Тот сообщал, что едет в Каменку, но не один, а с А. С. Пушкиным, и оба намереваются какое-то время погостить у Давыдовых. Она волновалась, стоя вместе с Василием Львовичем и матушкой его Екатериной Николаевной и гостями на веранде, встречая двух истинно легендарных людей: генерала-героя Отечественной войны и поэта, которого в его 21 год называли славой России.
Она хорошо помнит, как подъехала к дому карета. И пока Николай Николаевич «вызволял» из дверей кареты себя и свою прославленную шпагу, из противоположной двери буквально «выпорхнул» невысокий, если не сказать маленький человек в дорожном сюртуке, с копной великолепных курчавых волос, с большими быстрыми и чуть насмешливыми глазами и устремился к встречавшим. Он весело оглядел собравшихся и скорым шагом подошел не к хозяевам дома, а к ней, Сашеньке, державшей на руках Машеньку, и звонко расцеловал в обе щеки. Все сконфузились тогда. Сашеньку ему еще не представили, и уж если поэт пренебрег светским этикетом, то позволительно было поцеловать только ручку.
Однако Александр Сергеевич не эпатировал общество, вовсе нет. Как он потом признавался ей, его дух и сердце сразу потянулись к ней, родному ему сердцу.
Он полюбил ее по-братски нежно, и когда был свободен от своих стихов и «посиделок» с друзьями, с удовольствием сиживал с нею в саду. Говорил он — то о предметах серьезных, то смешил ее до слез, то был глубоко задумчив, и тогда она деликатно молчала, не мешая ему. И он очень ценил это ее умение молчать.
Александре Ивановне казалось, что она и до сих пор чувствует на щеках его мягкие губы и помнит запах его легких приятных духов той первой встречи в Каменке. А все почти два с половиной месяца, что поэт гостил у них, он неизменно «втягивал» ее в какие-то увеселения, до которых был охотник и которые сам же придумывал. Но это — когда не работал…
Александра Ивановна медленно подошла к «серенькому домику» и даже вздрогнула. Через окно она увидела тот же бильярдный стол. Сукно на нем за почти 40 лет слегка выцвело, но стол так же бодро стоял на своем месте. И снова память увела ее в годы 20-е…
С приездом Александра Сергеевича в бильярд играть почти перестали. Поэт объявил, что в барском доме шумно, а здесь, в «сереньком домике» — уютно, тихо.
Так бильярдная стала рабочей вотчиной поэта.
Александра Ивановна вспомнила, что бильярдную почему-то любили все. Вечерами друзья-офицеры Василия Львовича собирались именно здесь — беседовали, спорили, говорили о каких-то совсем неинтересных ей предметах, играли на бильярде и засиживались до рассвета. Пушкин, в те памятные два с половиной месяца, нередко участвовал в «посиделках» друзей. Но на утра и дни домик становился для всех недоступен. Василий Львович запретил беспокоить поэта и отрывать от работы, — приставил старого слугу для этого. Хозяин Каменки окружил Александра Сергеевича нежной заботой и вниманием, но так ненавязчиво и деликатно, что поэт, как никогда, почувствовал себя свободным и счастливым.
Александра Ивановна даже засмеялась, вспомнив, как без няни вскоре после приезда Пушкина с  Машенькой на руках прогуливалась по саду и случайно заглянула в окно бильярдной. От удивления едва девочку с рук не выронила. На большом бильярдном столе в белой, расстегнутой до пояса рубахе, в домашних панталонах лежал Александр Сергеевич и быстро писал, ничуть не смущаясь неудобством своей позы. Вокруг стола были разбросаны листы бумаги — исписанные или едва начатые. Сашенька бесшумно и быстро вошла в заросли жасмина, опасаясь, что поэт увидит ее и обоим будет неловко. Теперь же, 36 лет спустя, Александра Ивановна улыбнулась, подумав: «А в чем же неловкость? Ну, увидел бы меня, со стола вскочил, придумал бы шутку какую-нибудь, весело бы поболтали!»
— Что же это я все только об Александре Сергеевиче вспоминаю? — почти вслух спросила себя Александра Ивановна. — Я в Сибири много меньше о нем помнила… — подумала немного и, улыбнувшись, заключила:
— Тут дух его остался. Навсегда.
И вспомнила, как он сказал однажды:
— А знаете ли, милая Сашенька, почему люди, не знавшие друг друга и впервые встретившись, или притягиваются или отталкиваются, испытывают симпатию или враждебность?
Она покачала головой.
— Оттого, что прежде наших физических образов встречается друг с другом дух наш. И определяет — одной или нет дух перед ним.
— Так это не вы, а дух ваш Павла Ивановича Пестеля не любит?
— Тсс, — Александр Сергеевич смешно приложил ко рту ладонь с оттопыренным пальцем, — не будем об этом, вечор скоро.
Александра Ивановна залилась смехом, а Пушкин добавил:
— Мой дух оченно ваш дух возлюбил, милейшая Сашенька. И дух Василия Львовича. А еще дух всей вашей прелестной Каменки — дивной, где я счастлив!
Это простое и искреннее признание поэта, что он счастлив в их доме и теперь, столько лет спустя, поселяло в сердце радость. Тем более, что этот неугомонный, общительный, веселый, остроумный, человек — «ртуть», похожий на проказливого мальчишку, пожалуй, и теперь плохо в ее воображении вязался с умным, высокообразованным и очень взрослым человеком, пишущим гениальные стихи и видящим не видимое многим его современникам.
Василий Львович тогда же, в 20-м рассказал ей, что Пушкин не праздный путешественник по южным областям. Он в опале у царя Александра I. За вольнодумные стихи. И быть бы ему не в южных местах России, а на Соловках или в Сибири, если бы так усердно не хлопотали за него В.А. Жуковский, Н.И. Карамзин и П.Я. Чаадаев. А Н.Н. Раевский пригласил поэта совершить с ним и его семьей 4-месячную поездку по Кавказу и Крыму, чтобы южная ссылка стала для Александра Сергеевича не такой безотрадной. Воина и поэта навсегда связала крепкая теплая дружба.
Сашенька хорошо знала стихи Пушкина и несказанно удивилась, что же усмотрел монарх такого вольнодумного, что выслал поэта из Петербурга, оторвал от родных и родного дома, как холопа какого. Василий Львович дал прочитать ей «крамольную» оду «Вольность» и послание « К Чаадаеву».
Прочитала и все поняла. Недоумевала только — почему это монарх спохватился через три года после того, как уже вся Россия прочитала:
«Тираны мира! трепещите!
А вы, мужайтесь и внемлите,
Восстаньте, падшие рабы!»
И
«Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!»
И еще осознала, что написал это 18-летний Пушкин! Она поняла теперь, почему Василий Львович, как только Пушкин ложился спать, тихо пробирался в бильярдную и бережно — до единой бумажки — собирал с полу разбросанные черновики поэта и прятал у себя в бюро — каждая строчка этого гениального человека была дорога — не только ему, но и потомкам…

***

«Незнатная», как и А.В. Ентальцева, М.К. Юшневская, К. Ледантю, П.Гебль, среди подруг по добровольному изгнанию, принадлежавших к родовитому дворянству, Александра Давыдова не выделялась ни яркостью черт характера, ни неординарностью поступков, ни блестящим образованием, хотя образована была изрядно, отлично говорила и писала по-французски.
И внешне, и внутренне эта хорошенькая , обаятельная, необыкновенно женственная 26-летняя женщина (какой приехала в Сибирь в 1828 г.) полностью соответствовала зоркому определению двух декабристов.
А. Е. Розен писал: «Необыкновенная кротость нрава, всегда ровное расположение духа и смирение отличали ее (Александру Ивановну) постоянно».
Н. И. Лорер дополнял отзыв друга: «Женщина, отличавшаяся своим умом и ангельским сердцем».
Но Александра Ивановна владела огромным и самым главным талантом женщины: она была замечательной, самоотверженной и мудрой матерью и супругой. Наверно, поэтому Господь и благословил ее выполнить главный священный долг женщины на земле, даровав ей 13 детей: 6 дочерей и 7 сыновей.
При этом даровал ей Господь и редкое в XIX веке, тае более после сибирских испытаний, долголетие — чтобы порадовалась Александра Ивановна на плоды трудов своих воспитательных — не только детей, но внуков и правнуков.
Все они, по свидетельству современников, бывавших в давыдовском доме в имении Каменка в 60-90 годы, не просто любили Александру Ивановну, но почитали, обожали, нежно заботились о ней до самой кончины в 1895 году, когда ей минуло 93 года.
А. И. Давыдова, вернувшись из ссылки, говорила восторгавшимся подвигом декабристских жен: «Какие героини? Это поэты из нас героинь сделали, а мы просто поехали за нашими мужьями».
Ей вторила М. Н. Волконская. Сын Михаил Сергеевич Волконский в предисловии к ее «Запискам», которые издавались впервые в 1904 г., писал: «Припоминаю слова, не раз слышанные мною в детстве, в ответ на высказываемое ей удивление по поводу того, что она могла добровольно лишить себя всего, что имела, и все покинуть, чтобы следовать за своим мужем: «Что же тут удивительного? — говорила она, — пять тысяч женщин каждый год делают добровольно то же самое».
И это было общим мнением всех 11 женщин.
Верными оказались предчувствия Александры Ивановны по прибытию в Каменку. Ее молодость и жизнь продолжались в любимой ею и Василием Львовичем усадьбе еще 39 радостных лет, несмотря на случавшиеся болезни, недомогания, мелкие огорчения.
Все оставшиеся 11 ее детей выросли, обзавелись семьями, появились внуки, а потом и правнуки.
Судьба подарила Давыдовой встречу и дружбу еще с одним русским гением, помимо А. С. Пушкина. В 1860 году ее Левушка женился на сестре великого композитора Петра Ильича Чайковского Сашеньке. Петр Ильич с первого своего приезда в Каменку к Давыдовым был буквально очарован этим семейством, и прежде всего его главой — Александрой Ивановной.
Петр Ильич Чайковский не однажды не просто с восхищением, но с благоговением говорил об Александре Ивановне в письмах к близким ему людям. 23 апреля 1878 года из Каменки он писал Н. Ф. фон Мекк: «Вся прелесть здешней жизни заключается в высоком нравственном достоинстве людей, живущих в Каменке, т. е. в семействе Давыдовых вообще. Глава этого семейства, старушка Александра Ивановна Давыдова представляет одну из тех редких проявлений человеческого совершенства, которые с лихвой вознаграждают за многие разочарования, которые приходиться испытывать в столкновении с людьми.
Между прочим, это единственная оставшаяся в живых из тех жен декабристов, которые последовали за мужьями в Сибирь. Она была в Чите и в Петровском заводе и всю остальную жизнь до 1856 года провела в различных местах Сибири. Все, что она перенесла и вытерпела там в первые годы своего пребывания в разных местах заключения вместе с мужем, — поистине ужасно. Но зато она принесла с собой туда утешение и даже счастье для своего мужа.
Теперь это уже слабеющая и близкая к концу старушка, доживающая последние дни среди семейства, которое глубоко чтит ее. Я питаю глубокую привязанность и уважение к этой почтенной личности».
Так же восторженно и с восхищением пишет об Александре Ивановне великий композитор в другом письме — от 15 октября 1879 года: «Все многочисленное семейство Давыдовых питает к главе семейства обожание, которого вполне достойна эта поистине святая женщина… Вообще много горя пришлось ей перенести в молодости. Зато старость ее была полна тихого семейного счастия. И какое чудное это семейство! Я считаю себя счастливым, что судьба столкнула меня с ними и так часто дает мне случай видеть в лице их духовное совершенство человека».
Видимо, и сама Каменка была мила и притягательна для Петра Ильича — прежде всего тем, что там обитали близкие ему и дорогие душевно и духовно Давыдовы.
В письмах к друзьям композитор обязательно, неизменно с восхищением упоминает о хозяевах Каменки.
13 апреля 1884 года рассказывает в письме: «Обедать хожу к старушке Александре Ивановне Давыдовой. Не нарадуешься, когда смотришь на эту восьмидесятилетнюю старушку, добрую, живую, полную сил. Память ее необыкновенно свежа, и рассказы о старине так и льются, а в молодости своей она здесь видела много интересных, исторических людей. Не далее как сегодня она мне подробно рассказывала про жизнь Пушкина в Каменке…»

***

Все декабристы, оставившие свои мемуары, с бесконечной любовью, уважением, преклоняясь, говорят не только о своих женах, но и женах товарищей.
И все же самым пронзительно-возвышенным, сердцем написанным — как объяснение в вечной любви жене, бесценному другу Александре Ивановне — было признание В. Л. Давыдова в письме из Петровского завода: «Без нее меня уже не было бы на свете. Ее безграничная любовь, ее беспримерная преданность, ее заботы обо мне, ее доброта, кротость, безропотность, с которою она несет свою полную лишений и трудов жизнь, дали мне силу все перетерпеть и не раз забывать ужас моего положения».

Источник