Валентина Колесникова

«Мадам Розен всегда о детях»
(Анна Васильевна Розен)

Она была счастливейшей из женщин. Не только из тех 11, кого мы называем декабристками.
Она была счастлива так, как бывают счастливы очень немногие женщины на земле во все века.
Она всю жизнь любила и была любимой благороднейшим из мужчин. Она была заботливой матерью четырех сыновей и дочери. Ее ревностное материнство породило у декабристов шутливое, но полное глубочайшего уважения изречение: «Madame Rosen — toujours les enfants: — мадам Розен — всегда о детях»
Она была прекрасно образованна, знала несколько языков, умна, преданна мужу и мужественна во всех жизненных испытаниях.
Она безропотно, но с радостью и любовью выполнила свой христианский долг перед мужем, последовав за ним в Сибирь.
Всю свою 86-летнюю жизнь она прожила как истинная христианка — достойно, не жалуясь и не печалясь в трудностях жизни в Сибири и на Кавказе, принимая все, посылаемое Господом как испытание и благо, а преодоление любых тягот — как долг, который должна выполнить.
Она так и осталась для потомков — идеалом женщины. Во многом — благодаря «Запискам» мужа. Страницы, ей посвященные, дышат любовью, благодарностью, поклонением. Когда барон Андрей Евгеньевич Розен, несколько рационально-рассудочный в своем повествовании говорит о своей Анне, он становится поэтом.
Все, что нынче известно о ней, известно благодаря его мемуарам, которые несколько дополняют декабристы и их жены.

***

Баронесса Анна Васильевна Розен — урожденная Малиновская — дочь Василия Федоровича Малиновского, первого директора Царскосельского лицея, в котором учился А.С. Пушкин.
Как познакомились и стали друг для друга сужеными, рассказывает Андрей Евгеньевич в своих «Записках».
Он служил и был очень дружен с племянником В.Ф. Малиновского Иваном. Часто (уже после смерти Василия Федоровича и матери Софьи Андреевны Малиновских всех шестерых их детей взяли на содержание и прекрасно воспитывали дядя Павел Федорович Малиновский и сестра Софьи Андреевны Анна) бывал в семействе Малиновских. Скоро влюбился в одну из трех сестер Малиновских Анну. Эта милая, умная девушка свободно говорила и писала по-английски и по-французски, хорошо знала русскую и мировую литературу.
«14 февраля 1825 года решился я просить руки Анны Васильевны Малиновской, — пишет Розен. — Получив наперед согласие дяди и тетки, заменявших ей отца и мать, я обратился сам к избранной мною. Помню, что было это в субботу вечером. Мы сидели в кабинете дяди.
Я заранее затвердил речь с предложением, которую забыл в эту торжественную минуту. И просто и кратко, с чистым сердцем предложил ей мою любовь и дружбу, которые свято хранил в продолжении 45 лет. И невеста моя также свято сдержала данное мне слово».
Андрей Евгеньевич скромно, но с гордостью объяснил прочность и долговременность их брачного союза: «С невестою моей был я соединен не одним обручальным кольцом, но единодушием в наших желаниях и взглядах на жизнь. В тот вечер (обручения, 19 февраля 1825 г. — В.К.) мы долго беседовали наедине.
Казалось, что мы уже век были знакомы. Душа откровенно слилась с душою».
19 апреля состоялось их торжественное бракосочетание.
Анна Васильевна стала баронессой, а в июне 1826 года, — матерью. С ним, шестинедельным сыном Евгением пришла она на последнее свидание в Петропавловскую крепость перед отправкой мужа в Сибирь.
Еще до этого свидания Розена в крепости посетил его племянник А.И. Мореншильд. «Он, — пишет Розен, — утешил меня насчет жены моей и правдиво передал мне, что она извещена о постигшей меня участи и с христианскою покорностью переносит это несчастье, что здоровье ее и сына посредственно, что она спрашивает меня о моих нуждах в дорогу и надеется сама меня увидеть...
— Через два дня, — продолжает Розен, — прислала мне жена одежду и белье, а 25 июля приехала сама с сыном.
Не умею выразить чувств моих при этом свидании. Моя Annette, хотя в слезах, но крепкая упованием, твердая в вере и любви к Богу спрашивала о времени и месте нашего соединения.
Сын мой шестинедельный лежал на диване и, как будто желая утешить нас, улыбался то губами, то голубыми глазками.
Я упрашивал жену не думать о скором следовании за мною, чтобы она выждала время, когда сын мой укрепится и будет на ногах, когда извещу о новом пребывании моем.
Она безмолвно благословила меня образом»...

***

Как только был объявлен приговор, в Петербург к Анне Васильевне приехала сестра Мария, их тетушка и брат — Иван Малиновский — лицейский товарищ Пушкина и Пущина. Иван сыграл большую и добрую роль в дальнейшей судьбе сестры. Он не только одобрил ее решение следовать за мужем в Сибирь, но много хлопотал о разрешении ехать, а потом — в сибирское изгнание — регулярно присылал Анне Васильевне деньги.
Сестра Мария еще больше облагодетельствовала сестру. Когда Анне было отказано, как и всем декабристским женам, взять с собой недавно рожденного сына,  она тяжело заболела. Когда же выздоровела, Мария, вышедшая замуж за Владимира Дмитриевича Вольховского — тоже бывшего лицеиста, предложила оставить мальчика у нее. Евгений Розен прожил у Вольховских семь лет.

***

В полтора месяца преодолела Анна Васильевна путь в Сибирь. Выехав из Москвы 17 июня, уже 31 июля она была в Иркутске. Там ее задержали на несколько дней.
«Хотя ей не могли делать таких препятствий, как княгине Трубецкой, — пишет Розен, — однако и от нее потребовали письменного отречения от всех прав состояния».
Следующая задержка, даже с опасностью для жизни, произошла у станции Степной: там на столько поднялся уровень воды в реках Селенга и Уда, что она затопила все окрестности.
Десять дней прожила Анна Васильевна в бедной деревушке в амбаре, прежде чем вода спала. Она оставила в деревне свою коляску, а сама — с риском для жизни — несколько верст переправлялась на лодке.
И только 27 августа добралась она до Ононского Бора, в котором остановились декабристы на дневку.

***

Из Читы в Петровский завод декабристы шли двумя партиями. «Хозяином» первой был Павел Сергеевич Бобрищев-Пушкин, вторую возглавлял Андрей Евгеньевич Розен. Все дни перехода он нетерпеливо ждал Анну Васильевну. Знал, что она уже где-то совсем близко.
В теплый тихий день 27 августа 1830 г. Андрей Евгеньевич был особенно неспокоен, даже возбужден. Партия остановилась на дневку в деревне Ононский Бор неподалеку от Верхнеудинска.
Любимая Аннет не шла из головы, и все роились и роились воспоминания. И до ареста — недолгие счастливые месяцы, и особенно после ареста. Несколько недолгих свиданий в Петропавловке.
То и дело всплывало в памяти лицо Аннет, залитое слезами, горестное и все же улыбающееся: от твердо принятого решения следовать за ним в Сибирь. Это было 25 июля 1826 г. Ровно четыре года не видел он любимую.
Ах, какие длинные были эти годы. И даже не из-за Петропавловки и казематских тягот. Ее, ее, душеньки, не хватало ему, чтобы чувствовать себя просто живущим, не говоря о счастьи. И все же Андрей Евгеньевич не пожалел, что сам отдалил их встречу. Тогда, в 26-м, на последнем свидании с женой, с нежностью глядя на шестинедельного первенца Евгения, которого Аннет держала на руках, он — после долгих уговоров — настоял, чтобы она отложила поездку в Сибирь, пока ребенок не подрастет и не окрепнет. Сейчас Энни четыре года. Мария заменяет ему мать. А он и Аннет, увидят ли сына когда-нибудь?
Декабристы расположились на обед у бурятских юрт около большой дороги. Андрей Евгеньевич — и все понимали это — был так погружен в себя, что автоматически роздал обед, так же автоматически приготовился обедать сам, как вдруг послышался звон почтового колокольчика и стук колес по мосту.
Розен вздрогнул, обернулся на эти звуки и, молниеносно накинув сюртук, помчался навстречу почтовой карете. Он еще издали увидел развевавшуюся на ветру знакомую с последнего свидания с Аннет ее зеленую вуаль.
Все на дневке пришло в движение. Николай Бестужев кинулся вслед за Розеном — с галстуком в руках, Андрей забыл надеть его. Кто-то принялся приводить в порядок стол, кто-то занялся своей одеждой, чтобы принять даму в пристойном виде. Кто-то, волнуясь, вышел на дорогу и ждал приближения кареты.
А в это время Розен стрелой летел по дороге, никого и ничего не видя и не слыша, не сводя глаз с развевающейся, как флаг, вуали. Тройка резко остановилась.
Видимо, ямщик испугался, что бегущий навстречу человек может влететь в скачущих лошадей.
Андрей Евгеньевич буквально выхватил из кареты свою Аннет, прижал к себе и долго не мог разомкнуть объятий. А она, уставшая, измученная двухмесячной тряской в карете, волнением, ласково и успокоительно улыбалась мужу, гладила его лицо, волосы и не могла наглядеться на любимого.
А потом их окружили: кто-то целовал ручку Анны Васильевны, кто-то знакомый справлялся о ее здоровье и как ей было в пути, кто-то грустно-радостно улыбался, вспоминая своих женщин — матерей, невест, супруг. Шум и гвалт стоял невообразимый, который слегка стих только когда явился плац-адъютант. Он не только тепло и почтительно приветствовал баронессу Розен, но сообщил, что по распоряжению коменданта супруги могут провести этот день в крестьянской избе.
Добросовестный и ответственный Розен собирался сделать это позднее, а теперь только устроить там жену — он не мог оставить обязанности «хозяина» артели. Но все друзья декабристы дружно воспротивились и не допустили Розена до кухни и котлов. И не только в этот день приезда Анны Васильевны. Однако супруги — все время до прихода в Петровский завод — уходили вперед, чтобы приготовить для всей партии обед и ужин.
Всех поразила неприхотливость баронессы, ее спокойствие и тоже, как и у мужа, добросовестное несение обязанности «хозяйки» партии. Поразило и ее отношение к ночевкам в бурятских юртах. Она даже нашла, что это приятно и романтично: сквозь дымовое отверстие юрты, прямо над головой ее счастьем любовались звезды — а она любовалась ими...

***

Мария Волконская, впервые в жизни увидевшая Анну Васильевну и бывшая свидетельницей этой их встречи после разлуки, ограничилась только общим от нее впечатлением:
«Баронесса Розен была отличная женщина, несколько методичная. Она осталась с нами в Петровке всего год и уехала с мужем на поселение в Тобольскую губернию».
А вот Николай Иванович Лорер рассказал о ней больше — с нежностью и искренним сочувствием:
«Анна Васильевна, баронесса Розен, урожденная Малиновская, оставила своего малолетнего сына на попечение своей сестры и последовала за мужем в Сибирь. Не имея больших средств, каким лишениям не подвергалась эта бедная женщина!
Путешествие свое в шесть тысяч верст она совершила без прислуги, на перекладных и достигла своей цели.
В Сибири она родила 4 мальчиков, сама их выкормила и поставив на ноги, сама же дала им воспитание и образование, — умственное и душевное. Сделавшись отличными артиллерийскими офицерами, сыновья ее доказали, что попечения достойной матери их не пропали даром».

***

Общее потрясение от мрака, сырости казематов в Петровском заводе вылилось в настоящий бунт женщин. Все они писали родным и близким об ужасной тюрьме, письма эти имели широкое хождение в свете.
Анна Васильевна Розен словесные описания своих подруг подкрепила тем, что отцу поэта Александра Одоевского послала портрет сына, «сидящего в своем нумере в полумраке, как в пещере».
«Наши дамы подняли в письмах такую тревогу в Петербурге, — писал Михаил Бестужев, — что, наконец, разрешено прорубить окна на улицу в каждом номере».
В письме к брату Ивану Малиновскому в июле 1831 года Анна Васильевна говорила об их общем с Андреем Евгеньевичем желании и мечте — взять к себе сына и объясняла: «Вот в чем со стоит все наше желание. Относительно каких-либо жизнеудобностей на поселении не должно и беспокоиться, ибо жить несколькими градусами севернее или южнее не есть большая разница для людей, не поставляющих своего блаженства в одних только чувственных наслаждениях». И до бавляла: «Мы, слава Богу, постоянно здоровы и довольны»..., «здоровье мое совершенно, о здоровье Розена и говорить нечего, он всегда здоров и спокоен, ... я скажу просто, что я совершенно счастлива, как только можно того желать».
В Петровском заводе Анна Васильевна жила очень уединенно. По утрам из острога отправлялась на квартиру, которую сняла по приезде в острог, делала необходимое по хозяйству, а потом возвращалась в острог.
Ровно год прожили Розены в тюрьме. Потом баронесса переселилась на другую квартиру. Там в сентябре 1831 года у нее родился второй сын, которого в честь Рылеева назвали Кондратием. Интересно, что нередко в письмах — когда писала в Петровском заводе за Пущина, — Анна Васильевна позволяла себе «вольность» и высказывала свои мысли, мнения, как бы комментируя то, что диктовал ей Пущин. Так, в письме к Е.А. Энгельдардту в ноябре 1830 года, говоря, что жизнь Ивана Ивановича «бездейственная, однообразная», от себя добавляет: «Живет потому, что Провидению угодно, чтоб он жил. Без сего убеждения с трудом бы понял, к чему ведет теперешнее его существование. Впрочем, не огорчайтесь:
человек, когда это нужно, находит в себе те силы, которые и не подозревал. Он собственным опытом убедился в сей истине и благодарит Бога».
Совершенно очевидно, что умная Анна Васильевна не только успокаивает любимого учителя Пущина, но внушает это самому Ивану Ивановичу, который в это время отчаянно хандрил.
П.А. Муханов — Е.А. Шаховской, январь 1831 г.:
«Госпожа Розен чувствует себя очень хорошо. Она очень ласковая, добрая женщина, и очень грустно будет с ней расставаться. Правда, это эгоистическое чувство, ведь она будет свободной на поселении. Впрочем, мы будем наслаждаться ее обществом еще полтора года».
П.А. Муханов — В.А. Шаховской, сентябрь 1831 года:
«Я также в дружбе с госпожой Розен. Она живет с нами всего год, но уже проявила себя человеком надежным».
А Волконская, которая писала это письмо от имени Муханова, от себя добавляет: «Я буду крестной матерью ее сына, которого зовут Кондратий».

***

Перед самым отъездом из Петровского завода на поселение Н.А. Бестужев сделал портрет Анны Васильевны. Портрет подтверждает мнение всех декабристов и их жен — баронесса Розен не была красавицей и в ее облике не было ничего примечательного. Но так казалось при взгляде поверхностном. Как и в жизни, на портрете ее привлекают внимание прежде всего глаза — большие, печальные, женственно кроткие. Но чем дольше смотришь на эти глаза, тем явственнее про ступают черты характера Анны Васильевны: решимость, твердость характера, при, казалось бы, хрупкости и даже болезненности. Бестужеву — как глубокому психологу — удалось передать суть натуры этой незаурядной женщины.
После возвращения супругов Розен с Кавказа этот — единственный — портрет Анны Васильевны долгие годы хранился у старшего сына Евгения. Но не только портрет свой оставила баронесса своим детям и потомкам: Н.А. Бестужев, который очень любил и почитал Анну Васильевну сделал акварельный рисунок камеры супругов Розен в Петровском заводе. И не сама камера и предельная простота обстановки привлекают в этом рисунке, но сидящая у стола и пишущая под диктовку мужа Анна Васильевна и стоящий у стола Андрей Евгеньевич. Бестужеву удалось передать непритязательность и спокойствие, которые царили в этой маленькой комнате-камере острога.
Кроме того, в Пушкинском доме в Петербурге сохранилось изображение Анны Васильевны на медальоне (фотокопия) 1824 года. Медальон этот был с А.Е. Розеном все годы в Чите и Петровском, и он неустанно любовался женой все четыре года до ее к нему приезда.
Это очень выразительная миниатюра неизвестного художника. Позднее медальон также хранился у старшего сына Розенов Евгения.
Кисти неизвестного художника принадлежит и более поздний — конца 30-х годов портрет, в котором отразилась нелегкая жизнь баронессы Розен. В ее лице даже некоторая суровость, а глаза кажутся всевидящими.

***

А.Е. Розен продолжает повествование о сибирских годах: «Приблизилось время ехать на по селение. Срок окончания тюремной жизни наступал 11 июля 1832 г. Как мне было известно, что родственники жены моей просили о поселении нас в Кургане Тобольской губернии, и как жена моя ожидала разрешения от бремени в конце августа, то упросил ее ехать вперед до Иркутска, похлопотать там о нужных бумагах (по освобождении из тюрьмы декабристы должны были ехать в Иркутск — там генерал- губернатор объявлял им о месте ссылки, куда они сразу же и отправлялись. — В.К.).
2 июля понес я сына моего Кондратия в тюрьму, чтобы крестный отец его Оболенский и товарищи благословили его. Младенец был одет в светло-голубую шинель, сшитую крестным отцом. Он нисколько не смутился, увидев моих товарищей, обнимавших и целовавших его.
Жена моя простилась со слезами. Дамы наши крепко боялись за ее здоровье, за состояние, в коем она была с маленьким ребенком в ожидании иметь скоро другого.
Всех более беспокоилась о ней А.Г. Муравьева. Она прислала ей складной стул дорожной, предложила тысячу вещей, уговаривала при плавании через Байкал взять корову, дабы младенец во всякое время мог иметь парное молоко. К.П. Торсон сделал для сына морскую койку. Н.А. Бестужев сделал винты и пряжки и привесил койку на надежных ремнях к крайнему обручу от накидки колясочной — так что эта койка была лучшею висячею люлькою.
Ребенку было хорошо лежать, матери было спокойнее. За люлькою висела занавеска, чтобы защитить от ветра».
М.Н. Волконская — Е.А. Шаховской в июле 1832 г.:
«Мы прощались сегодня с госпожой Розен, ее мужем... Уезжающих отсюда ожидает совершенно иная жизнь. Образ жизни настолько зависит от места поселения, что к этому трудно подготовиться заранее. Уезжают отсюда часто совсем без денег, неизвестно куда, неизвестно кем станут — пахарем, рыбаком, торговцем... Что касается господина Розена, он повсюду будет счастлив, имея такую добрую и достойную уважения супругу».
Анна Васильевна с малышом выехала из Петровского раньше мужа, в начале июля 1832 г. Об этом ее, втором уже, опасном для жизни путешествии рассказал Андрей Евгеньевич.
«3 июля (1832 г.) уехала жена моя. Без остановок достигла она Байкала. Там не было казенных перевозных судов, тогда еще не было пароходов Мясникова. И она наняла рыбацкое судно парусное, на коем поместила коляску и несколько попутчиков.
Плавание было самое бедственное: посреди озера поднялся противный ветер и качал их несколько дней. Сын мой захворал. Можно себе представить положение матери. Запасное молоко, взятое с берега, прокисло.
Вареного младенец не принимал. С трудом поили его — отваром из рисовых круп. Наконец, он не принимал никакой пищи. Мать была в отчаянии.
На пятый день буря затихла, ветер подул попутный, и через несколько часов пристали к берегу. Жена моя доныне с восторгом выражает чувство блаженства, припоминая, что когда она ступила на землю, сын ее, больной, измученный, голодный, освежившись свежим молоком, уснул сладко. А она, сидя возле него на полу, еще качалась всем телом, как на море, и благодарила Бога за спасение сына».
«В Ильин день 1832 г., — пишет Розен, — простился и я с товарищами и с тюрьмою. Охотно с тюрьмою, но грустно с оставшимися товарищами.
Душевно уважал их и теперь, вспоминая, уважаю и люблю их.
Не менее грустно было мне проститься с нашими дамами. Они с полным самоотвержением делали все для облегчения нашего состояния, а сами терпели гораздо больше нас».

***

По пути из Иркутска до Тобольска, в деревне, Анна Васильевна разрешилась третьим сыном — Василием.
Она провела в этой деревне несколько дней и, наконец, встретилась с мужем. Оба с детьми прибыли в Курган уже в сентябре. Друзья декабристы прямо в день их приезда нашли для Розенов хорошую квартиру.
Анна Васильевна, как никто из жен декабристов, сама кормила грудью сыновей и она же была их нянькой. И домашнее хозяйство, и заботу о малышах она спокойно воспринимала как свою христианскую супружескую и материнскую обязанность.
И оттого в их доме (а в декабре 1832 г. А.Е. Розен купил небольшой, но очень удобный дом с большим садом) всегда было уютно и душевно комфортно.
Сосланные в Курган декабристы Назимов, Нарышкин, Лорер, Фохт любили бывать у Розенов.
Пять лет в Кургане были счастливыми и спокойными годами. Андрей Евгеньевич занялся сельским хозяйством: купил немного земли и сеял на ней рожь, горох. Имел даже небольшое стадо. В Кургане же завершилось формирование всей семьи Розенов: родился еще один сын Владимир и дочь Анна.
Как и многие декабристы и их жены, в местах поселения супруги Розен помогали, чем могли, бедным, лечили местных сибиряков. Андрей Евгеньевич писал:
«В Сибири мало докторов — по одному на округ в 40000 жителей на пространстве 500 верст. Моя домашняя аптека имела всегда запас ромашки, бузины, камфоры, уксуса, горчицы и часто доставляла пользу».
А в сентябре 1837 г. Анна Васильевна снова пустилась в путь — на этот раз вместе с мужем. По высочайшему повелению, объявленному военным министром в июне 1837г, А.Е. Розен был определен рядовым в Кавказский корпус.
Анне Васильевне Розен, как и Е.П. Нарышкиной, было разрешено следовать за мужьями из Сибири на Кавказ, куда Розен и Нарышкин были отправлены в 1837 г.
На Кавказе Розены поселились в селении Белый Ключ — неподалеку от Тифлиса. И там приобрели небольшой, 4-комнатный домик. Позднее Розен по высочайшему указу был переведен в Пятигорск. Семейство Розенов пробыло там недолго. Здоровье Андрея Евгеньевича расстроилось, и он ходатайствовал о возвращении на родину.
В 1838 году в Грузии осуществилась давняя мечта Розенов — увидеть своего первенца, Евгения, оставленного в России у Вольховских. «10 ноября, — пишет Розен, — был счастливый день моего свидания с сыном моим Евгением... Сердце мое хотело выскочить от радости. В первый раз увидел он отца... Матери своей он не помнил, потому что разлучен был с нею на четвертом году от рождения. Братьев и сестру увидел он в первый раз».
Андрей Евгеньевич хотел, чтобы сын стал правоведом и хлопотал об училище правоведения. Евгений Андреевич Розен (1826-1899) наследовал от отца военную службу. Он был штаб-ротмистром лейб- гвардейского Уланского полка.
Следует добавить, что сыновья, рожденные в Сибири, Кондратий, Василий и Владимир на Кавказе были определены в Грузинский дворянский батальон военных кантонистов под фамилией Розановых, стали офицерами. Всем им и дочери Анне (в замужестве Бобровой) только после амнистии 1856 г. были возвращены фамилия и титул отца.
М.А. Назимов сообщал с Кавказа в апреле 1838 г.:
«Розену позволено жить в Пятигорске для пользования его ноги там. Он писал ко мне оттуда. С ним покамест вместе его сын (старший сын Евгений, которого, уезжая в Сибирь, Анна Васильевна оставила у своей сестры М.В. Вольховской. — В.К.). Все прочие дети, так же, как и этот, и Анна Васильевна, здоровы».
Безусловно, как и в Кургане, на Кавказе Анна Васильевна занималась детьми, домом, тревожилась и ждала мужа из военных экспедиций. И по-прежнему была счастлива и умела делать счастливым мужа.

***

В январе 1839г. новое — радостное — изменение.
Андрею Евгеньевичу было дозволено «ввиду болезненного состояния» уволиться с военной службы. Рядовым, «с дозволением проживать под строгим надзором на родине».
В конце января 1839 г. Анна Васильевна с мужем и четырьмя детьми покинула Кавказ. Сначала они приехали на Украину и несколько месяцев жили в Каменке (Изюмский уезд). Но Андрей Евгеньевич хлопотал, чтобы ему разрешили жить в имении брата близ Нарвы в Эстляндской губернии.
И.И. Пущин — И.В. Малиновскому, брату Анны Васильевны из Петровского завода в мае 1839г.:
«Ты можешь себе представить, с каким восторгом мы здесь получили известие о позволении Розену жить близ Ревеля. Я рад этому более, нежели бы он остался в Каменке.
Эта мысль, может быть, вам не понравится, но вы со мной согласитесь, что, живши там, можно иногда быть в Каменке, а в том краю несравненно более средств к воспитанию детей.
В отставке Розен не откажется иметь помощь, это дает ему способы более радеть о нравственном образовании».
Андрей Евгеньевич же иначе в мемуарах объясняет, почему он предпочел жить в Эстляндии: «Почему я предпочел Украине уголок севера, местность плоскую, почву бесплодную, болотную, Эстляндскую  убернию?
Она — моя родина. Меня манила вдаль не только любовь к родине, но и гражданское устройство люда вольных».
Розены прожили в Эстляндии, на родине Андрея Евгеньевича до 1855 года. И здесь, в Кургане и на Кавказе, а потом на Украине, Розены активно переписывались с друзьями декабристами. Они были в курсе всех дел, проблем, событий всех оставшихся в живых декабристов. А те все знали об Анне Васильевне и Андрее Евгеньевиче.
И.И. Пущин — И.Д. Якушкину, июль 1841 г.:
«Розен пишет, что у него 7 мая родился сын Андрей:
«Теперь не знаю, как назвать этого пятого сына в уменьшительном виде, этот говорит или вторит только «эй!» — как в старину кликали холопов.
Пусть он будет просто Андрей. Мать и новорожденный здоровы» (мальчик прожил всего 4 года, скончался в 1845 г. — В.К.).
В этих словах узнаете ли вы нашего неизменного оригинала? Я ему пишу, что Анна Васильевна скоро заслужит пенсион, установленный в Лифляндии для матерей, которые вскормят шестерых сынов на службу.
Они не задумываются и действуют не на шутку».

***

В 1855 году Розены вернулись на Украину, в Харьковскую губернию к старшему сыну Евгению. А после амнистии 1856 г. и восстановления в прежних правах в 1861 г. переехали в Каменку — на этот раз оседлая жизнь Розенов продолжалась до самой кончины.
Анна Васильевна была глубоко религиозна и хорошо понимала роль и значимость человека на земле и его долг перед Всевышним. Она никогда не демонстрировала свою религиозность и это свое понимание.
Но в одном из писем сказала об этом предельно лапидарно и точно. В 1865 году 13 и 26 февраля с разницей всего в 13 дней умерли очень ею любимые и почитаемые декабристы Павел Сергеевич Бобрищев-Пушкин и Евгений Петрович Оболенский. Сестре Оболенского Наталье Петровне она писала: «Конечно, это себялюбие — оплакивать такие христианские души. Они после страданий и борений земных наслаждаются высшим блаженством у престола Всевышнего и своими молитвами не забывают и нас, оставшихся в юдоли плача».
Однако сама баронесса Анна Васильевна Розен никогда, в самые тяжелые периоды своей жизни не позволяла себе плача или сожаления о том, что сама избрала именно такой свой путь — путь высокой духовности и послушания Господу, путь служения мужу, детям, людям.
Супруги Розены прожили трудную, красивую и счастливую жизнь. Они оба были долгожителями и одними из немногих долгожителей декабристов. В 1883 г. газета «Южный край» в публикации о А.Е. Розене писала: «Андрей Евгеньевич со своей женой представляют идеал супружеского счастья. Через два года ему предстоит праздновать «диамантовую свадьбу».
К сожалению, такой свадьбы не состоялось. 24 декабря 1883 года Анна Васильевна скончалась. Ей было 86 лет. Андрей Евгеньевич пережил любимую всего на четыре месяца.

Источник