Дмитрий Рац
"Вполне несчастный..."
Трудно относиться к своему герою объективно, но, наверное, судьба Василия Абрамовича Дивова мало кого оставит равнодушным.
Судьба типичная для своего времени и в то же время очень индивидуальная. Судьба трагичная тем, что жизнь человека не состоялась в той мере, в какой могла.
Так почему же всё-таки Дивов?
Во-первых, он — декабрист, то есть уже заслуживает наше уважение.
Во-вторых, Василий Абрамович Дивов — обычный человек своего времени: не герой и не трус, достаточно бедный и достаточно хорошо образованный, трезво-рассудительный и восторженный. Словом, одновременно и оригинальный, и типичный представитель своей эпохи.
В-третьих, тайны и загадки сопровождают его жизнь от рождения до смерти, а любая тайна имеет притягательную силу.
В-четвёртых (а может быть, «в-главных»), биографии Дивова не существует, о нём ничего не написано, а немногие скупые упоминания, встречающиеся в литературе, носят всего лишь справочный характер. А очень хочется понять каждого из декабристов — живого человека со .всеми его привязанностями, слабостями, идеями, поступками, заблуждениями... Поэтому мне кажется несправедливым, что об одном из самых молодых из них практически ничего не известно.
«Тут чья-то рука развязала платок, и мне представилось неожиданное для меня зрелище. Огромный стол, заставленный восковыми свечами, покрытый зелёным сукном, со множеством чернильниц и воткнутых в них перьев и с кипами каких-то бумаг. Завязанные глаза были придуманы, вероятно, для того, чтоб зрелище судей показалось более поразительным». Так вспоминает декабрист Александр Беляев о том, как привели его на заседание Следственного Комитета. Так же приводили сюда и других его товарищей.
«Тайный Комитет для изыскания о злоумышленных обществах» был создан уже 17 декабря 1825 г. Деятельность его завершилась 30 мая 1826 г. составлением доклада Николаю I, в котором были представлены все собранные сведения о тайных обществах, о степени участия, поступках и намерениях каждого из членов. На основании этого доклада последовал царский Манифест об учреждении Верховного Уголовного суда из 72 человек. Суд избрал Разрядную комиссию (из девяти человек), которая должна была разработать «основания» для установления разрядов по степени виновности подсудимых.
29 июня Верховный Уголовный суд утвердил предложенные комиссией 11 разрядов и наказания по каждому из них. Пять человек были выделены и поставлены «вне разрядов» — четвертовать.
По I разряду — смертная казнь.
По II разряду — политическая смерть, то есть положить голову на плаху, а затем ссылка на вечную каторгу.
По III разряду — вечная каторга.
По IV разряду — каторга на 15 лет, а потом на поселение.
По V разряду — каторга на 10 лет, а потом на поселение.
По VI разряду — каторга на б лет, а потом на поселение.
По VII разряду — каторга на 4 года, а потом на поселение.
По VIII разряду — ссылка на поселение.
По IX разряду — ссылка в Сибирь.
По Х разряду — лишение чинов, дворянства и написание в солдаты до выслуги.
По XI разряду — лишение чинов и написание в солдаты до выслуги.
С 29 июня по 4 июля 1826 г. были вынесены приговоры 120 декабристам. Указом 10 июля Николай смягчил наказание осуждённым: по I разряду полагалась вечная каторга, по II — каторжные работы на 20 лет, а потом на поселение и т. д., но смертную казнь для пятерых «внеразрядников» не отменил (хотя и заменил на повешение).
В «Росписи государственным преступникам, приговором Верховного Уголовного суда осуждаемым к разным казням и наказаниям» в списке осуждённых по I разряду 31 фамилия. Бросается в глаза, что рядом с крупнейшими и активнейшими деятелями тайных обществ стоят малознакомые имена, в том числе — мичмана Гвардейского экипажа Василия Абрамовича Дивова.
В «Алфавите декабристов» написано, что «Дивов... членом тайного общества не был, но о существовании оного знал». Важно не то, что знал о тайном обществе (ибо, по образному выражению Пушкина, кто же в России, кроме тайной полиции, об этом не знал), а то, что Василий Абрамович Дивов, мичман Гвардейского экипажа, членом тайного общества не был!
Недоносительство — достаточно серьёзный проступок по российским законам, но это ещё не причина для смертной казни. Поэтому возникает вопрос: почему человек, не принадлежавший к тайному обществу, не выводивший на Сенатскую площадь полки (хотя сам и вышел), никого не убивший, не руководитель организации, не теоретик и идеолог общества,— почему он стоит в одном ряду с главными «злодеями» Трубецким, Волконским, Оболенским, Н. Муравьёвым, Пущиным и выше Лунина, Николая и Михаила Бестужевых, Штейнгейля и других?
Однозначный ответ, наверное, дать нельзя, но приблизиться к пониманию этого человека, к решению загадки его поведения и осуждения попробовать можно, проанализировав слова,—.сказанные о нём правителем дел Следственного Комитета Боровковым в «Алфавите декабристов» — итоговом документе, составленном для Николая I. Этому во многом помогут и примечания к «Алфавиту», сделанные в начале XX века Сиверсом и Модзалевским. Отсутствие же документальных материалов о некоторых периодах жизни Дивова, именно в силу его «типичности», может быть восполнено осредненным описанием подобных же событий из жизни других людей того времени.
«Дивов Василий Абрамович... Сын советника Казанской палаты Уголовного суда Абрама (Авраама) Гавриловича Дивова и жены его Аграфены (жива, 1826)...»
Дивовы — древний род, выходцы из Франции. «Родоначальником этого рода был славный и храбрый воин по имени Гавриил Дивов, который выехал в 1408 в Россию при Великом Князе Василии Дмитриевиче». Потомки его стали называться Дивовыми.
Отец декабриста, Авраам Гаврилович (1761—1805), дослужился до чина коллежского асессора, что по «Табели о рангах» соответствовало армейскому капитану. Умер вскоре после рождения сына.
До сих пор год рождения декабриста не был точно известен и в литературе варьировался от 1801 до 1806 и даже до 1810 г. Генеалогические труды П. Долгорукова и К. Бороздина не оставляют никаких сомнений: Василий Дивов родился в 1805 г. В недавно вышедшей книге «Декабристы. Биографический справочник» (М., 1988) историк С. В. Мироненко указал дату его рождения более точно: 25 июля 1805 г.
Мать, Аграфена Борисовна (ок. 1777—1839), после смерти мужа осталась без средств к существованию.
Дядя, Павел Гаврилович (1763—1841), действительный тайный советник, сенатор и член Верховного Уголовного суда над декабристами, оставил «дневник 1825—1826 гг.», в котором, правда, родному племяннику отводится всего несколько строк:
«4 июля... Прочитаны показания трех лиц, в том числе моего племянника, мичмана Василия Дивова, которое заставило меня содрогнуться от ужаса». Что ж, такому благонамеренному человеку, каким был П. Г. Дивов, было от чего содрогнуться. Можно вспомнить, что позже сказал о нём историк-генеалог П. Долгоруков: «Во время ссылки декабристов двое дядей, двое сенаторов, поступили с племянниками своими столь гнусным образом, что поступки их следует предать на позор гласности и истории. Имение Василия Авраамовича Дивова перешло к дяде его, сенатору Павлу Гавриловичу Дивову, который не посылал ни малейшей помощи племяннику, сосланному на работы в Бобруйскую крепость... Из Бобруйской крепости Василий Авраамович, находясь в крайности, писал к дяде и просил о вспомоществовании. Подлец сенатор отказался наотрез и в ответе, присланном через III отделение, имел низость и глупость написать, что «государственный преступник не может быть ему родственником!!!».
Но не стоит представлять себе П. Г. Дивова законченным злодеем. Ведь это он опекал племянника и помогал ему в течение 10 лет, с начала 1816 по конец 1825 г. Именно к нему отправила Аграфена Борисовна своего юного сына.
«...Воспитывался в Морском корпусе (1816); мичман — 2/III 1821...»
В конце 1815 или в начале 1816 г. А. Б. Дивова отправляет сына Василия с «долго ожидаемой оказией» и сопроводительным письмом к дяде с просьбой «покровительствовать ему по собственному благорассмотрению».
«Благорассмотрение» сенатора выразилось в том, что Василия Абрамовича, внезапно повзрослевшего на 3 года (Многие молодые дворяне при поступлении на службу прибавляли себе года, чтобы быстрее получить первый офицерский чин.), принимают в Морской кадетский корпус — привилегированное военное учебное заведение, куда в основном поступали дети небогатых дворян.
К сожалению, подробностей о пяти годах, проведённых сначала кадетом, а с июня 1818 г. гардемарином Василием Дивовым в стенах этого учреждения, не сохранилось, поэтому можно только догадываться — на основании рассказов и воспоминаний о Морском корпусе точно таких же мальчиков — о том, как протекала юность будущего декабриста.
Период обучения В. А. Дивова в Морском корпусе характеризуется в истории этого училища как «карцовское время». В 1802 г. директором был назначен контр-адмирал П. К. Карцев, который решительно преобразовал все стороны корпусного управления. Прежде всего он повёл борьбу за здоровье воспитанников, в несколько месяцев уничтожив такую страшную для закрытых учебных заведений того времени болезнь, как чесотка.
Вместе со своими помощниками Карцев значительно расширил и улучшил программу обучения. Воспитанники проходили даже дифференциальное и интегральное счисление с их приложением к геометрии и морским наукам. Лучших учеников называли «зейманами» (морской человек); прозвище это считалось очень почётным, и все старались заслужить его. Вот оценка историографа Морского корпуса Ф. Ф. Веселаго: «Обширное изучение математических наук и метода преподавания, в которой от ученика при ответах требовали строгой логической последовательности рассказа, развивали и укрепляли в воспитанниках природную логику, то есть здравый смысл. Неимение же близкого надзора с ранних лет заставляло мальчика заботиться самого об себе и укрепяло его волю. Поэтому карцовское время образовало множество твёрдых, практических людей, полезных во всякой службе, и которые не потеряются в самых затруднительных обстоятельствах».
«Затруднительные обстоятельства» появятся через несколько лет, а пока гардемарин Василий Дивов проделал два летних учебных похода на бриге «Симеон и Анна», ходил на фрегате «Урания».
Пять лет пролетели, и вот 2 марта 1821 г. происходит 65-й выпуск учеников Морского кадетского корпуса — производство в первый морской офицерский чин, в мичманы. В списке выпускников среди 76 гардемаринов Василий Дивов — 12-й. Значит, недаром у зеймана Дивова в графе формуляра стоит: «Читать, писать по-российски и относящиеся до морского офицера науки знает».
После получения офицерского звания Дивов попадает в Кронштадт, в 15-й флотский экипаж. Об этом периоде его жизни известно очень немногое. В формулярном списке Дивова читаем: «...в оном же году из Кронштадта в Архангельск на фрегате «Урале»... 822 из Архангельска в Кронштадт на оном же фрегате... 823 в С.-Петербурге при береге в 15 флотском экипаже под командою капитан-командора Белензсгаузена».
А ведь Беллинсгаузен — тот самый! — участник первого русского кругосветного плавания и руководитель первой русской антарктической экспедиции. Надо думать, что любому мало-мальски честолюбивому моряку было лестно служить под началом столь прославленного командира. Наверное, немало рассказов о плаваниях в южных морях услышал молодой мичман Дивов от своего экипажного командира!
«...Определён в Гвардейский экипаж — 1823...»
10 мая 1823 г. мичман 15-го флотского экипажа Дивов переведён в Гвардейский экипаж. Переведён, по-видимому, по ходатайству дяди-сенатора или тётки-фрейлины.
Гвардейская жизнь требовала больших средств. По крайней мере, внешне все должно было быть «на уровне», особенно для В. А. Дивова, который бывал и во дворце, и в доме такой высокопоставленной особы, как сенатор П. Г. Дивов. Денег же у большинства гвардейских офицеров не было; жалованье (около 50 руб. в месяц) и пособие от богатых родственников — единственные доходы молодых мичманов, поэтому они делают долги — и долги большие. Для экономии Дивов вместе с братьями Беляевыми и М. Бодиско снял скромненькую квартирку неподалёку от казарм Гвардейского экипажа.
Долги будут потом, а пока — 1823 год: блестящие гвардейцы, друзья, балы, разговоры, служба. Служба не в тягость, ибо Дивов хотел посвятить себя морскому делу. В формулярном списке перечисляются походы молодого офицера: 1823 г.— на фрегате «Россия», 1824 г.— на историческом шлюпе «Мирный» до Ростока и обратно, в 1825 г.— на «Сысое Великом» от Кронштадта до Ревеля и обратно...
М. И. Муравьёв-Апостол говорил: «Мы — дети 1812 года», имея в виду поколение, участвовавшее в войне против Наполеона. А как формировались взгляды молодых декабристов — офицеров Гвардейского экипажа, родившихся в начале XIX века?
Началось всё с чтения рыцарских романов и юношеской жажды справедливости. «...Мы вообразили себе, что можем сделаться защитниками невинности и страждущих; но о свободе мы тогда совсем ещё почти не думали и ничего основательного в голове не было».
Поход на «Сысое Великом» (с братьями Беляевыми) и кампания на «Мирном» под командованием лейтенанта А. П. Арбузова теснее сблизили будущих декабристов, позволили понять друг друга, узнать мысли каждого. В Гвардейском экипаже сложилось общество духовно и идейно близких людей, стремившихся исправить мир и приложить все свои способности, знания и силы служению Добру.
Для офицеров-моряков это была сначала полудетская игра, рождённая пламенным воображением, пылкостью и мечтательностью; был написан устав, но дальше этого дело не пошло. Организационно общество никогда не было оформлено. Но вскоре от юношеских мечтаний молодые офицеры пришли к мыслям более серьёзным, к желанию свободы крестьян и законов (Во время, о котором идёт речь, В. А. Дивов ещё не служил в Гвардейском экипаже, но все сказанное в полной мере относится к нему так же, как к Арбузову и Беляевым.). Так почему же?
Во-первых, взгляды и мировоззрение гвардейской молодёжи формировались в общении с людьми, уже обладавшими житейским опытом, определённым отношением к происходящему вокруг, и разговоры с ними, несомненно, «революционизировали» мичманов.
Во-вторых, эти разговоры, чтение гражданственных стихов Рылеева, Пушкина и других побуждало ставить перед собой вопросы, ответы на которые формировали будущих декабристов.
В-третьих, заграничные походы дали им большую пищу для анализа и сравнения российской действительности с действительностью передовых стран.
В-четвёртых, в 20-е годы XIX века в мире произошёл ряд революций и восстаний, которые воодушевили будущих декабристов. На Дивова, как и на многих других, особенно большое впечатление произвела испанская революция.
Живя в одной квартире с Беляевыми, Василий Абрамович, естественно, приобщился к разговорам, которые велись в тесном кругу друзей, к определённому чтению. На вопрос Следственного Комитета: «С какого времени заимствовали вы свободный образ мыслей?» — Дивов отвечает: «Свободный образ мыслей получил по переходу в Гвардейский экипаж, став жить с мичманами Беляевыми, от них, а частью и от сочинений рукописных, оные были: свободные стихотворения Пушкина и Рылеева... Английская конституция де Лолма и философия полковника Вейса... К укоренению свободного образа мыслей способствовал и лейтенант Арбузов, но более лейтенант Завалишин частыми разговорами своими со мною и с моими товарищами».
Да, большое влияние на кружок офицеров оказал лейтенант Д. И. Завалишин. По словам А. Беляева, «его красноречие, пламенная любовь к человечеству, самая вера, которую он, казалось нам, душою исповедывал самоотверженно, и всё в нём приобретало к нему уважение и даже удивление. Он вдохнул, так сказать, в нас мысль Всеобщей Республики, так удачно действовал Священным писанием и добродетелью, что показал глазам нашим совершенно новый свет». Завалишин рассказывал, что уже составляются новые законы, что «есть люди, которые недремленно действуют». «Всегдашний наш разговор был, чтобы находить в каждом действии правительства самое дурное». Говорили о революциях за границей, о республиканской форме правления, о возможности переворота в России и введения конституции, строились предположения, что делать с императорской фамилией.
«...всегда мы были в... мысли, что народ в угнетении и что политика государя препятствует к просвещению оного».
«О предпринимаемом возмущении услышал 13 декабря и решился в нём участвовать...»
Полная и подробная картина событий 13 декабря 1825 г. вырисовывается из показаний на следствии Арбузова, Дивова, Беляевых и других офицеров Гвардейского экипажа.
Вернувшись домой вечером 13 декабря от тётки, Василий Абрамович застал, кроме Беляевых и Бодиско, поручика Измайловского полка Гудиму. Тот рассказывал, что Константин отрёкся от престола и назавтра ожидается присяга Николаю Павловичу, что Мордвинов (Н. С. Мордвинов (1754—1845) — адмирал, член Государственного Совета, член Верховного Уголовного суда над декабристами. Человек прогрессивных взглядов. Во многих декабристских проектах государственного переустройства предполагалось ввести его в состав Временного правительства. Мордвинов — единственный, кто голосовал против смертной казни декабристов.) уже отправился во дворец, не надеясь вернуться, так как «решил всю жизнь противиться этому избранию». Как выяснилось через несколько часов, Мордвинов действовать не решился, решились молодые.
Вскоре пришёл Арбузов, подтвердил сказанное Гудимой о присяге и наметил план действий: «Завтра... мы не должны присягать и приготовить к сему и роты. Завтра, когда люди откажутся от присяги, пользуясь сим, выведем роты на Петровскую площадь, где уже будут все полки, и там принудим Сенат, [чтобы] утвердил составленную давно уж конституцию, чтобы ограничить государя». После ухода Арбузова и Бодиско Дивов и Беляевы «...рассуждая о его словах, решились и сами действовать... чтоб завтра поутру итти по своим ротам и стараться привести, людей в сомнение. ...Мы... восхищались торжеством, если будет удача, и воображали, как народ нас будет приветствовать как избавителей».
Действовать решились, все предыдущие годы подводили их к этому, но вот что интересно: в этом «действии» — немалый элемент мальчишества, жажда подвига, славы («народ будет приветствовать», «восхищались торжеством»), причастности к событиям. Впрочем, у этих юных офицеров (старшему 24 года, младшему 21) за детской восторженностью видны мысли серьёзные. И главная мысль, может быть, не высказанная прямо, но вытекающая из всех их слов и действий,— мысль об избавлении народа. Избавлении от рабства, произвола, угнетения.
Переломный момент в жизни Василия Абрамовича Дивова (да и только ли его!)... Каким же он пришёл на Сенатскую площадь? Безусловно, честным. Очень молодым и восторженным. Наверное, не очень искушённым в житейских делах, но воодушевлённым благородными целями и желанием осчастливить человечество. И благополучным: красота, образование, карьера — высокие связи при дворе — открывали блестящие перспективы. Жизнь была прекрасна, но...
«14 декабря отклонял чинов Гвардейского экипажа от присяги и возбуждал к неповиновению; велел выпустить Каховского, удержанного в казармах; на сборном месте возражал командующему бригадою, а на площади стоял впереди баталиона и кричал «Ура!»
Выходом Гвардейского экипажа на Сенатскую площадь должен был руководить Якубович, который дал согласие и подтвердил его 13 декабря вечером у Арбузова, но утром 14-го отказался возглавить экипаж, о чём сообщил Рылееву. Ломался весь план, от восстания отпадала одна из наиболее революционных и боеспособных частей. Тогда было решено, что Якубовича заменит Н. Бестужев. С большим трудом удалось предупредить об этом Арбузова и самого Бестужева.
Все офицеры Гвардейского экипажа были обуяны потребностью действовать: куда-то ходили, кого-то предупреждали, что-то узнавали, но без руководителя, без чёткого плана действий пользы от этих хождений было немного.
Утром 14 декабря В. А. Дивов поехал в казармы Гвардейского экипажа, где уговаривал матросов оставаться верными Константину (то есть не присягать Николаю), затем отправился на Сенатскую площадь посмотреть, не собираются ли войска, и, никого не обнаружив, возвратился к Арбузову. Всё время приходили какие-то офицеры, о чём-то говорили с хозяином и исчезали. Приехал некто в штатском (впоследствии выяснилось, что это Каховский), восхитившись, что в экипаже более, чем в других полках, «благородно мыслящих», предложил присутствующим кинжалы, поцеловался со всеми и ушёл.
Затем в казармах Гвардейского экипажа Дивов опять уговаривал матросов брать оружие и выходить на улицу. В это время приехал бригадный командир генерал-майор Шипов, построил экипаж и зачитал отречение Константина. Так как экипаж присягнуть отказался, Шипов приказал офицерам выйти из строя, и Дивов, «идя перед фрунтом, мимо каких рот проходил, то говорил, чтобы они следовали за своими офицерами и были твёрды». Шипов арестовал ротных командиров и увёл их с собой. В это время Дивов приказал часовому выпустить Каховского, задержанного на выходе из казарм.
Через некоторое время пришёл офицер 2-го флотского экипажа Чижов и сказал, что в Московском полку убили генерала и несколько рот побежали на площадь. После недолгих поисков младшие офицеры нашли ротных командиров и вызвали их к ротам, говоря, что слышна стрельба.
Н. Бестужев и Арбузов вывели Гвардейский экипаж на Сенатскую площадь, где радостный и возбуждённый Дивов беспрерывно кричал «Ура!» и упрекал лейтенанта М. Кюхельбекера за то, что тот уговаривал свою роту уйти.
После картечного выстрела, данного правительственными войсками по восставшим, экипаж возвратился в казармы, где в 8 часов вечера присягнул Николаю I. А утром 15 декабря мичман Гвардейского экипажа Дивов вместе с другими офицерами был арестован и препровождён на главную гауптвахту.
«При первом допросе был нечистосердечен. Но вскоре, совершенно раскаиваясь, прислал полное признание в собственных своих заблуждениях, показав всех, разделявших оные».
Во время пребывания на гауптвахте Дивов, Беляевы и Бодиско договорились, что собрание 13 декабря надо скрыть, а если вдруг о нём станет известно, говорить, что слова Арбузова о восстании и конституции восприняли всего лишь как предположение. Нужно постараться представить выход на площадь как «заблуждение», желание остаться верными присяге Константину Павловичу.
На гауптвахту часто приходил шеф Гвардейского экипажа великий князь Михаил Павлович, знавший большинство офицеров в лицо, беседовал с ними, утешал, говорил, что скоро должны выпустить, но 1 января 1826 г. последовало высочайшее повеление — всех офицеров, содержащихся под арестом на городских гауптвахтах, перевести в крепость, причём тех из них, «которые в преступлении более изобличены, содержать в крепости в казематах поодиночке...»
3 января Дивова, Беляевых и Бодиско переводят в Петропавловскую крепость. Настроение у офицеров достаточно безмятежное, они не ожидают для себя ничего плохого. Их поместили в одну камеру, и, «несмотря на все впечатления, перечувствованные в этот день, мы спали крепко; и во всё время нашего заключения вместе мы были беззаботно веселы. Для развлечения своего из хлеба сделали себе шахматы, на столе сделали клетки и играли в шахматы, эту умную игру, с большим удовольствием».
На допросы не вызывали — было не до них, допрашивали более важных «мятежников». Однако и для друзей идиллия скоро кончилась — их рассадили по разным камерам, начались муки одиночного заключения.
Первый вызов Дивова в Следственный Комитет, допрос и вопросные пункты последовали только 21 января. И хотя Василий Абрамович отвечал так, как договаривались на гауптвахте (и как отвечали другие мичманы), месяц заключения наводил на неприятные размышления: «Почему не выпускают?»
В начале февраля производилось предварительное разделение «мятежников» по разрядам, которых тогда планировалось четыре. Дивов попал в разряд, что и выпущенные впоследствии моряки,— разряд, по которому вина характеризовалась примерно так: «Полагать можно, что знали» (о тайном обществе). Так же как и некоторых других офицеров Гвардейского экипажа, не представлявших особого интереса для следствия, Дивова решено было перевести в Кронштадт до окончания расследования. Однако сделать этого не успели: 17 февраля «наряженная при экипаже следственная комиссия» представила в Комитет «сведения о поступках... мичмана Дивова во время происшествия, бывшего прошлого 14 декабря 1825 г.», из коих ясно видна его активная роль в событиях в казармах Гвардейского экипажа.
Со дня единственного вызова в Комитет прошло уже более месяца, полного неизвестности для узника. И вот 23 февраля члены Следственного Комитета на своём 68-м заседании зачитывают показания мичмана Дивова , раскрывающие, что «большая часть офицеров Гвардейского экипажа не были увлечены на площадь 14 декабря стремлением нижних чинов и не были в заблуждении нащет вторичной присяги, но что они были в заговоре... и возбуждали солдат не принимать сей присяги, дабы воспользоваться сим для введения конституционного правления в России». В показании подробно описываются все разговоры и события 13 и 14 декабря, предварительные обсуждения планов восстания в Гвардейском экипаже.
Что же побудило Василия Абрамовича сделать такое разоблачительное заявление? Конечно, немалую роль играет здесь полная изоляция от внешнего мира. Можно понять двадцатилетнего юношу, которого страх и неизвестность толкнули на такой шаг (и ведь многих одиночное заключение вынудило на признание, а порой и на самооговор).
Кроме того, был ещё один важный фактор, которому Д. И. Завалишин, например, придавал очень большое, если не решающее значение: посещения священника, протоиерея Казанского собора Мысловского, который говорил, что «нечего опасаться никаких последствий для кого бы то ни было от их показаний, потому что Государь не хочет никого преследовать, а только хочет всё знать, чтобы изо всего извлечь полезныя указания о причинах законного неудовольствия и о средствах удовлетворить потребностям государства.
Так как разсуждения подобного рода повторялись и в комитете и сбили многих с толку до того, что они, желая доказать свою откровенность и содействовать Государю узнать всё будто бы для «пользы государства», наболтали разныя небылицы не только на себя... но и на других (Наивная надежда, что полно и искренне отвечающих выпускают, была свойственна многим привлечённым по делу, и Дивов был не единственным, чья откровенность на следствии ударила по нему самому.)...».
Священник, вероятно, говорил также о том, что надо очистить свою совесть признанием, что муки душевные страшнее мук физических; напоминал о крови невинно погибших на Сенатской площади матросов. (Последнее обстоятельство особенно мучило Дивова. «Кровь убитых свидетельствует противу меня пред Богом и людьми!» — это просто крик души.)
«Увещевания» арестованного производил не только священник. 2 марта члены Следственного Комитета заслушали показания Дивова, начинающиеся словами: «В последний раз, как был я в Комитете, родительские увещевания их превосходительств генерал-адъютантов Бенкендорфа и Чернышёва, чтобы ничего не утаивать для спокойствия своей совести...»
Очень и очень неглупы были господа генерал-адъютанты! И дело своё понимали, и знание людей обнаруживали. Какую-то важную струну в душе молодого мичмана они сумели затронуть — и вкупе со священником добиться его признания, что «не с тем одним только, чтобы ограничить власть Государя, я был на площади, но хотел также содействовать и к ниспровержению трона», что в намерение восставших входило также истребление императорской фамилии и что «первая мысль о сем была внушена ему и прочим офицерам Гвардейского экипажа лейтенантом Завалишиным».
Позже распространилось мнение о В. А. Дивове как о «предателе» («он был единственною причиною открытия преступлений Завалишина, Беляевых и некоторых из морских офицеров, а также и вины Гудимы»), но это не так. По определению А. П. Беляева, Дивов — «невольный предатель», но ещё более верно мнение декабриста А. Ф. Фролова: «Случайное неосторожное показание». Одно такое показание — и потянулась цепочка, ибо что мог противопоставить неискушённый молодой человек таким многоопытным следователям, как Бенкендорф и Чернышёв? К тому же надо помнить, что определённой тактики поведения арестованных на следствии тогда ещё не было и каждый из декабристов вынужден был выбирать манеру поведения сам «по ходу дела». Очень немногие (Лунин, Пущин, Якушкин и некоторые другие) не назвали никаких имен, и только от двоих (Цебрикова и Шаховского) не сумели добиться «собственного признания во взводимых на них преступлениях».
Так или иначе, это показание сразу передвинуло Дивова в III разряд (разрядов, правда, ещё не было, но скоро будут!), характеризующийся «знанием умысла» цареубийства, но «равнодушным, то есть без согласия и противоречия».
Признание Василия Абрамовича крайне важно для следствия: во-первых, открывает много нового в действиях офицеров Гвардейского экипажа и, во-вторых, кажется, позволяет подобраться к одной из важных фигур движения — Д. И. Завалишину, который был уже однажды арестован, но отпущен.
Ухудшив и осложнив своё положение (и это буквально накануне освобождения — но откуда было ему знать!), Дивов невольно разрушил всю систему защиты моряков-декабристов; в этой защите была пробита брешь, а дальнейшее уже было делом техники следователей. Стало ненужным скрывать собрание 13 декабря и разговоры последних лет, тем более что чисто этически было очень трудно опровергать слова своего же товарища. Бывало, декабристы даже грешили против истины и усугубляли своё положение, говоря: «Если он это утверждает, значит, так и было».
В результате в руки следователей попали новые важные улики против моряков-декабристов (и не декабристов), но поскольку для ареста необходимы по крайней мере два свидетельских показания, братьям Беляевым были посланы вопросные пункты. И тут А. П. Беляев с облегчением и почти с радостью подтверждает показания Дивова. С облегчением и радостью — потому что он только подтверждает то, что уже известно: «Я... полагал, что приму на свою совесть несчастие товарища моего, которого бы должен был запутать признанием своим. Теперь же благодарю бога, что могу сложить тяжесть сию, не делав никому вреда».
Но Беляев не просто подтверждает сказанное Дивовым. Во многих вопросах он информирован больше, и с этого момента именно он (а впоследствии и Арбузов) превращается в основной источник сведений о Завалишине.
Не будем спешить с выводами. Здесь самое главное — не спешить обвинять арестованных декабристов: признавались, называли, выдавали. Не будем судить этих честных и благородных людей с позиций XX века и не будем забывать, что существовало множество объективных причин именно для такого поведения их на следствии,— но это тема особого разговора...
Для В. А. Дивова тянутся долгие, томительные дни одиночного заключения.
27 марта в Комитет поступает его показание, в котором содержатся новые подробности разговоров морских офицеров в период междуцарствия, в том числе — о рассказе Завалишина: «Прекрасно выдумал мой знакомый г. Оржинский: сделать виселицу, первым повесить Государя, а там к ногам его и братьев». Далее Дивов добавляет: «И сия адская выдумка заставляла меня радостно смеяться». В этой фразе видна какая-то неестественность. Дело в том, что нервное напряжение последних месяцев, отсутствие вестей с воли, свиданий, непривычная пища — всё это не могло пройти незаметно для юноши, которого даже тюремщики называли «младенцем». По свидетельству А. М. Муравьёва и А. Е. Розена, у Дивова начинается умственное расстройство. В воспаленном мозгу мичмана проносятся страшные картины, нарисованные священником и членами Следственного Комитета. Ему начинает сниться, что он убивает императора, сон переплетается с явью, и в показаниях 30 марта и 5 апреля он пишет о готовности самому убить государя и приводит различные способы покушения. Из этого порождения больного воображения Комиссия имела бесстыдство сделать пункт обвинения против него, и Дивов перемещается уже в I разряд.
В апреле и мае Василий Абрамович послал в Следственный Комитет показания, в которых отказывался от всех сообщений, сделанных им ранее. Отказывался пункт за пунктом, изменяя свои прежние показания таким образом, что политическая окраска их менялась весьма значительно. (Похоже вёл себя на следствии и декабрист Г. С. Батеньков: сначала запирательство, затем откровенные показания и потом отказ от них.)
Причин тому может быть несколько.
Во-первых, «подозрение на меня, что раскаяние моё неискренно, весьма справедливо, и я как делал признания, так и отпирался от многих своих показаний, поступал единственно для своего спасения, — объясняет сам Дивов. — Я не имел даже и приписываемого мне чувства, чтобы оправдать других, но делал все сие по внушению самолюбия, увидав на одном арестанте на руках цепи, я вообразил, что сие в наказание за ложное показание, и вот настоящая истина моих отпирательств... До последнего призыву в Комитет я воображал, что преступление моё не считается важным, и существование в мире почитал возможным, и не от раскаянья, а для сей цели делал свои признания».
Во-вторых, вероятно, улучшилось физическое и моральное состояние заключённого, и он сумел трезво оценить положение; может быть, последовал какой-то толчок извне и, например, на очной ставке он понял значение своих показаний; возможно, была какая-то иная причина, но остается фактом, что в апреле — мае В. А. Дивов отказался от своих прежних показаний, причём большую часть вины за распространение «свободного образа мыслей» в среде младших морских офицеров взял на себя.
Никакой роли его последние объяснения не сыграли. Единственным результатом отказа Дивова от показаний могла быть только месть Следственного Комитета. Вот что пишет об этом Завалишин: «...Вслед за тем он (Дивов) объявил Комитету, что отступается от своих показаний и что всё, что он говорил против меня и других, была выдумка из тщеславного желания показать, что и он многое знал, и в надежде заслужить благоволение откровенностью. Но, разумеется, это уже было поздно. Ни мне, ни другим, на кого он сделал показание, он не мог уже помочь своим отречением от сделанных показаний, а себе повредил. Против него чрезвычайно озлобились и при распределении степени виновности включили его в первый разряд».
В течение мая 1826 г. Дивова и Беляевых ещё несколько раз вызывали на очные ставки и присылали вопросные пункты, имеющие целью уличить Завалишина и другого упрямого арестанта — Н. Р. Цебрикова, но судьба их всех была уже решена.
4 июня на заседании Верховного Уголовного суда была заслушала записка правителя дел Следственного Комитета А. Д. Боровкова о Василии Дивове. На этом дело закончилось. Мичман Гвардейского экипажа был осуждён за то, что «умышлял на цареубийство и истребление императорской фамилии с возбуждением других словами и лично действовал в мятеже с возбуждением нижних чинов», и отнесён к I разряду: именно в этот момент «младенца», мальчишку-мичмана и приравняли к опытным, старейшим заговорщикам, выдающимся теоретикам декабризма!
После 10 июля 1826 г. полным ходом шла подготовка к приведению в исполнение приговора Верховного Уголовного суда. Разжалование сухопутных офицеров должно было производиться в Петропавловской крепости, а по поводу разжалования декабристов-моряков начальник Главного штаба Дибич писал 11 июля начальнику Морского штаба Моллеру: «Государь Император Высочайше повелеть соизволил, чтобы Ваше Превосходительство приготовили свою Яхту, которая могла бы принять из крепости... после завтра, поутру весьма рано всех преступников, Морскому Ведомству принадлежащих... и потом вести их прямо не заезжая ни куда на Адмиральский Корабль Адмирала Крона, где и разжаловать их непременно в тот же день, то есть 13-го числа по обрядам Морской службы...»
После оглашения приговора и разжалования моряков-декабристов на адмиральском корабле их опять поместили в Петропавловскую крепость. Вскоре заключённых стали рассредоточивать.
Перед отправлением декабристов в ссылку на случай побега были составлены их приметы, и это дает нам возможность хотя бы приблизительно представить, как выглядел Василий Абрамович Дивов (портрета его или нет, или он пока ещё не найден).
Рост — 2 аршина 4 вершка (160 сантиметров. Для сравнения средний рос декабристов — 169 сантиметров.). Приметы: «Лицом бел, волосы на голове и на бровях тёмно-русые, глаза серые, на лбу рубец, на левом боку одно, на спине два, ниже пупка одно и на левой щеке одно, всего пять родимых маленьких пятен, на бороде и усах волосы рыжеватые, нос средний».
7 августа 1826 г. комендант Петропавловской крепости Сукин получил отношение военного министра Татищева об отправлении очередной партии осуждённых, в том числе Дивова, Михаила и Николая Бестужевых, в Шлиссельбург. О чём думал бывший мичман Гвардейского экипажа, покидая Петербург? Что оставлял он здесь? Друзей? Возлюбленную? Море?
Молодой, очень молодой, едва начавший жить человек: наивный, чистый, порывистый...
К сожалению, мы практически ничего не знаем о светской жизни Дивова, неизвестен круг его знакомств, интересов помимо службы: поэзия? балет? карты?..
9 августа Бестужевы и Дивов были приняты комендантом Шлиссельбургской крепости «впредь до назначения в Сибири места».
«...а затем по секретному высочайшему повелению вместо назначенной судом ссылки в каторжную работу отправлен 12/Х 1827 г. в Бобруйск в крепостные арестанты, без ограничения срока; в июле 1829 г. повелено содержать его в работе вечных арестантов крепости особо от других и на работу употреблять особо же; срок ограничен 15 годами — 8/Х1 1832 г...»
В 1810 г. на правом берегу реки Березины, в устье речки Бобруйки, началось строительство крепости, которая сыграла большую роль во время войны с Наполеоном, а также в декабристских планах восстания. В частности, у Южного общества существовал план убийства императора Александра I и великого князя Николая во время их пребывания в Бобруйске.
После разгрома восстания сюда были сосланы многие осуждённые декабристы. Остановимся на судьбе двух из них — Василия Сергеевича Норова и Василия Абрамовича Дивова. Норову, осуждённому по II разряду, как и Дивову, ссылка в Сибирь была заменена заключением в Бобруйскую крепость.
...Трудно судить, что лучше — крепостные работы или каторга, заключение в крепость или ссылка в Сибирь. Декабристы на сибирской каторге обладали одним существенным преимуществом — они были вместе, поддерживали друг друга и морально, и материально. Другое дело — в крепости, где хотя работа могла быть и легче, но намного тяжелее приходилось морально. «Норова... и Дивова заточили в крепости вместо ссылки в Сибирь, где им с товарищами было бы несравненно легче», — писал Завалишин. Заключение в крепость, с другой стороны, означало и «смягчение» наказания (возможно, сочли уж слишком скандальным ссылать за Байкал «зелёного мичмана» только за то, что сознался, а потом отказался). В крепостном заключении были свои преимущества: и более мягкий климат, и меньшая удалённость от родных мест.
«Общество» в Бобруйской крепости было неоднородным: кроме декабристов здесь содержались студенты бывшей Виленской медицинской академии, в 1828 г. появилось много пленных турок, а в 1831 г. — участники разгромленного восстания в Польше.
Недалеко от Бобруйска жило семейство Турчаниновых, дальних родственников Норова, и, пользуясь добрым отношением коменданта крепости, Марья Ивановна Турчанинова время от времени приезжала в Бобруйск и выговаривала некоторые льготы как для Норова, так и для Дивова, и снабжала их всем, что «выходило нового по русской литературе». В остальном, конечно, жизнь заключённых была тяжёлой, особенно первые два года.
Положение несколько изменилось с назначением нового коменданта крепости. Вот что пишет об этом в воспоминаниях служивший в это время в крепости К. К. Жерве: «Мы уговорили плац-майора содержать их (Дивова и Норова) несколько отдельно. На день отвели им в наших мастерских две отдельныя комнаты, где они свободно могли читать, писать и заниматься чем хотели. Они часто получали от родных деньги, которыя приходили на имя кого-нибудь из наших офицеров и потом передавались им; таким образом, они имели свой чай и улучшенную пищу, которая им варилась по их назначению в мастерских...»
Поскольку писем Дивова из Бобруйской крепости нет (да и писал ли он кому-нибудь тогда?), то, как и в других случаях, жизнь Василия Абрамовича там можно представить, «вычислить» по воспоминаниям Жерве и письмам Норова.
В одном из писем В. С. Норова сестре 5 января 1835 г. есть интересные слова о Дивове: «...Проездом чрез Москву, прошу вас, не забудьте сказать матушке, что прошу её прислать сколько-нибудь денег, дюжину белья из тонкаго полотна и по выбору Александра (брат В. С. Норова) книг из Русской поэзии. Всё это для моего товарища по несчастью Дивова, который 8 лет уже взаперти со мной, но не имеет счастья, как я, иметь таких добрых родных. Матушка уже однажды послала ему 300 рубл.; этот раз я не хотел бы, чтоб он знал, что это от нея. Сказать, что одна из его родственниц в Москве просила переслать ему».
Как много этот отрывок прибавляет к характеристике Василия Абрамовича Дивова!
Во-первых, узнаем, что материальное положение декабриста очень тяжёлое — от казны на заключённого в Бобруйской крепости полагалось на мясо, соль, рыбу и масло для освещения 44 рубля в год, то есть 12 копеек в день, а от родственников помощи ждать нечего (Мать В А Дивова сама в это время очень нуждалась и получала пособие от казны.). Во-вторых, видно, что бывший мичман не пал духом и не опустился в заточении — «тонкое бельё» и книги «из русской поэзии» свидетельствуют об этом.
Материально, кроме семьи Норова, помогает Вильгельм Кюхельбекер. Почему? Кроме общей неволи, Дивова и В. Кюхельбекера сближал находившийся в ту пору далеко в Сибири Михаил Кюхельбекер — брат Вильгельма и сослуживец Дивова. Вот что писал Вильгельм Карлович сестре в 1832 г.: «...может быть, останется ещё что-нибудь (часть гонорара за поэму) и для Дивова, в котором мой добрый брат принимает такое участие и которого так горячо поручил мне в последний раз, когда мы виделись. Это был очень печальный день — 13 июля 1826 г.; когда Михаил узнал, что наша судьба, моя и Дивова, почти одна и та же, ему пришло на мысль, что, быть может, мы будем в одном месте (В. К. Кюхельбекер отбывал наказание в Свеаборгской, Динабургской и других крепостях.), и, не надеясь более меня увидеть, он взял за руку Дивова и подвёл ко мне, говоря: «Вот тебе брат». Милый, добрый брат!.. Но я никогда не забуду его завета и от всего сердца желаю быть чем-нибудь полезным тому, кого он считал способным заменить себя при мне». Сцена воистину драматическая и возвышенная. Человек высоких моральных качеств, М. К. Кюхельбекер на пороге расставания с братом даёт ему спутника, способного заменить его самого, — факт очень красноречивый!
В мемуарах современников встречается много характеристик Дивова: «нечистый», «скрытный», «чудеса храбрости», «замкнутый», «благородный», «подслушивал» и т. д. Даже при скидке на необъективность некоторых оценок диапазон их очень широк, зачастую они друг другу противоречат. Но, может быть, это и вырисовывает образ живого человека — не икону и не чудовище, не плохого и не хорошего, а просто — человека, благородного, неустойчивого, как многие...
«...по отбытию срока определён рядовым в Черноморский № 2 баталион — 27/Х11 1839 г., переведён в Кавказский сапёрный баталион —29/Х1 1841 г. Умер 9/11 1842 г.»
Лишь после 12 лет заключения в крепости (22-летний стал 34-летним!) срок работ Дивову был сокращён и он был отправлен во 2-й линейный Черноморский батальон, в крепость Анапу, где прослужил два года. Это отнюдь не значит, что все два года он просидел за крепостными стенами. Декабристы, сосланные на Кавказ, всегда старались попасть в гущу событий (а в это время на Кавказе шла война против Шамиля), в действующие войска, чтобы отличиться, скорее получить унтер-офицерский и офицерский чин и иметь возможность выйти в отставку. Не составлял исключения и Дивов.
В 1841 г. генерал-лейтенант Н. Н. Раевский - младший подал в военное министерство очередную реляцию о награждении военнослужащих за кампанию 1840 г. В числе рядовых, представленных к производству в унтер-офицеры, был и В. А. Дивов, из государственных преступников. Вот как характеризует Василия Абрамовича генерал Раевский: «С начала 1840 г. находился в составе гарнизона форт Раевский, где служил примером усердия и деятельности в исполнении трудных обязанностей службы по усилению обороны укреплений и принятию мер к отражению беспрестанных неприязненных покушений горцев. Впоследствии был прикомандирован к войскам действующего отряда и участвовал в десантах на Туапсе и Псезуапе 10 и 22 мая и 28 того же месяца при истреблении неприятельских аулов в окрестностях форта Лазарева; а равно во всех других движениях войск и перестрелках с горцами. При этом рядовой Дивов везде оказывал мужество и неустрашимость. Поведение его и примерно ревностное исполнение своих обязанностей заслуживают милостиваго внимания».
Однако на реляцию «высочайшего соизволения не последовало»: Николай I считал, что ещё рано (и к тому же не без основании подозревал генерала Раевского в сочувствии к разжалованным декабристам).
Почти все два года Василия Абрамовича трепала жестокая лихорадка. «Пользовал» его Николай Васильевич Майер, друг Лермонтова, послуживший прототипом доктора Вернера в «Герое нашего времени». Вообще если сравнить кавказские маршруты Лермонтова и Дивова, покажется, что вот-вот пересекутся их пути, вот-вот можно будет говорить об их вероятном знакомстве: одни и те же дороги, города, люди, встречи, но.. разница в несколько (всего несколько!) дней. С Пушкиным встреча хоть и на минуту, но была (По дороге в ссылку, на станции Залазы, произошла мимолётная встреча В. К. Кюхельбекера и В. А. Дивова с А. С. Пушкиным.), с Лермонтовым — нет.
Для экспедиций против горцев составлялись специальные отряды, и Василий Абрамович по его просьбе был прикреплён к отряду генерала Граббе, в котором находились старые друзья-единомышленники, братья Беляевы, переведённые на Кавказ из Сибири. Беляевы приютили его в своей палатке, и он пошёл с ними вместе в экспедицию.
Участие в походах, в сражениях могло. принести им долгожданный унтер-офицерский чин. Братья Беляевы были произведены в унтер-офицеры в октябре 1842 г., но для Дивова было уже поздно...
«В той экспедиции (на р. Фартанге) погиб наш бедный и вполне несчастный Дивов... Чеченцы наседали на ариергард и цепи. Он шел позади нас и вдруг быстро подходит к нам и говорит, что он ранен и, как ему казалось, около ступни; несмотря на то, он ещё шёл некоторое время, но потом ослабел и был отведён на перевязочный пункт, где оказалось, что пуля прошла около колена и раздробила кость. После экспедиции перевезли его на линию в Червленский походный лазарет. Рана оказалась опасною, и, протомившись ещё около 2-х месяцев, он умер. Письма его к нам, уже слабой рукой писанныя, хранятся у меня, как памятник нашей дружбы, его страданий и несчастий...».
Случилось это 9 февраля 1842 г.
С какими интереснейшими людьми встречался Василий Абрамович Дивов! Великий мореплаватель Беллинсгаузен и великий поэт Пушкин, друг декабристов и Лермонтова — философ-врач Майер и участник войны 1812 г. подполковник Норов, князь Вяземский и участники польского восстания 1830 г. Молодость, образование, ум, жажда деятельности — всё это не нашло своего применения... Это относится и к Дивову, и ко многим другим.
Если бы декабристы были людьми ординарными и заботились только о карьере, то наверняка действительные тайные советники пестели и корниловичи, генералы муравьёвы и бестужевы, адмиралы завалишины и дивовы много бы сделали для просвещения, развития и прогресса России. Но их вклад в историю (независимо от того, понимали они это или нет) оказался принципиально более существенным. Они взбудоражили общественную мысль России, всколыхнули ее и показали путь следующим поколениям революционеров.
...Может показаться, что обещанных тайн и загадок в жизни Василия Абрамовича Дивова вроде бы и нет: всё ясно и понятно — где жил, что читал, как страдал. Ясность, однако, обманчива. Наше знание базируется на узловых точках жизни Дивова — документах, но «промежутки» между этими «узлами» мы конструируем сами. И так же, как две точки на плоскости можно соединить бесконечным количеством способов, так и жизнь Василия Абрамовича можно представить по-разному.
Мы ничего не знаем о его детских годах, проведённых в Казани, нет документов о его пребывании в Морском корпусе, практически ничего не известно о его знакомствах, привычках, времяпрепровождении, увлечениях. Не до конца понятны его поведение на следствии и суровый приговор, неизвестно точно, как он жил в Бобруйске и на Кавказе. Не найдены его письма к матери конца 1810-х — начала 1820-х годов и письма Беляевым из госпиталя в 1841—1842 гг. Не установлено, где похоронен, нет достоверного портрета...
В Москве живут потомки декабриста. К сожалению, многие документы пропали за прошедшие полтора века. По семейным преданиям, на Кавказе Василий Абрамович сочетался гражданским браком с одной из родственниц Шамиля. Сын от этого брака — Николай Дивов — родился после смерти отца и никогда его не видел. Трагическое повторение судеб: ведь сам В. А. Дивов тоже никогда не видел своего отца!
...О многом мы только догадываемся, строим предположения, но подлинное знание может вдруг перевернуть наши представления об этом человеке и показать нам с новых, интересных сторон типичного и в то же время ни на кого не похожего декабриста Василия Абрамовича Дивова.
