1836

1

С.-Петербург

10 (22) февраля 1836 г.

В субботу получил я, любезный Иван Федорович, письмо твое от 3-го (15) числа. Хорошо, что краковское дело приведено к первому концу; но жаль, что и в сем случае прусское правительство оказало ту же систему малодушия, которая всегда прорывается и которая приведет их к чему-ниб. худому. Пален пишет про разговор с королем Французским, в котором он, говоря про сумасбродные ругательства и угрозы Англии, поручил мне сказать, что хотя не верит, чтоб они могли действительно на что подобное решиться, но что во всяком случае он никогда к Англии против нас не пристанет. Тем лучше для него, но и нам хорошо это знать. Замечательно, что в Англии точно боялись, чтоб я не сделал неожиданно десант на их берег, и начинают о сем явно говорить, признаваясь, что за год сие возможно было исполнить без всякого препятствия. Стало, вот до чего довело их сумасбродное-то правление! Вот опять новое министерство во Франции! Что за народ, что за порядок вещей, и есть ли тут возможность что-нибудь путного ожидать! Как им все это не надоест! Я решился про это вовсе не говорить с Поццем, что его крайне озадачивает. Он, как кажется, человек порядочный, а жена его довольно любезная женщина.

Беременность жены моей кончилась весьма благополучно ничем; она поправляется, но должна быть весьма осторожной. Впрочем, нового ничего нет. Велю батальон, пошедший в окрестности Кракова, не раздроблять и вместо 3-х рот послать все 4. Жена тебе кланяется. Целую ручки княгине, а тебя душевно обнимаю. Верь искренней неизменной моей дружбе.

Твой навеки доброж. Н.

2

С. -Пeтербург

15 (27) февраля 1836 г.

Слава Богу! что дело краковское пошло в ход, как мы того желали; я совершенно одобряю, любезный Иван Федорович, все твои распоряжения по сему случаю. Желание наше - видеть австрийцев впереди - удачно исполнилось; приметно, как они лакомы на Краков; чего нам и надо. Нет сомнения, что во Франции и в Англии будут на это кричать. Дургам сего не скрывает, признавая однако, что другого ничего не оставалось нам делать и что мы в своем праве.

Разделяю мнение твое, что хорошо бы австрийцам не торопиться выводить гарнизон, но не уверен, чтоб стало их духу, и по крайней мере нужно б было приискать хороший предлог. Нового ничего не знаю; посмотрим, чем кончится у французов ссора с Америкой; ежели будет война, чего, признаюсь, я понять не могу, то надолго отвлечет внимание Англии. Кажется мне, что среди всех обстоятельств, колеблющих положение Европы, нельзя без благодарности Богу и народной гордости взирать на положение нашей Матушки России, стоящей как столп и презирающей лай зависти и злости; платящей добром за зло и идущей смело, тихо, по христианским правилам к постепенным усовершенствованиям, которые должны из нее на долгое время сделать сильнейшую и счастливейшую страну в мире! Да благословит нас Бог и устранит от нас всякую гордость или кичливость, но укрепит нас в чувствах искренней доверенности и надежды на милосердый промысел Божий. А ты, мой отец командир, продолжай мне всегда быть тем же верным другом и помощником к достижению наших благих намерений. Жена тебе кланяется; целую ручки княгине, а тебя сердечно обнимаю.

Твои навеки доброжелательный Н.

3

Петергоф

19 июня (1 июля) 1836 г.

Письмо твое, любезный Иван Федорович, получил я за несколько дней, в то самое время, как принимал Горчакова; не мог ранее отвечать за маневрами, которыми был я очень доволен. Горчаков говорит, что удивляется перемене, и точно успех очевиден с году на год; надеюсь и еще до лучшего довести; ошибки бывают еще в держании форпостов и в правильности донесений, которые делаются и неясно, и неправильно, так что трудно на них основываться. Третьего дня возил я Дургама в Кронштадте с 10 утра до 6 вечера, все ему показал: и флот, и крепости, и работы; он был в восхищении, а я заставил его положить кирпич в стену! вот диковина, Дургам строил батарею против самого своего правительства. Дело о трактате с пруссаками у меня теперь на руках; не знаю еще, чем решится. Нового ничего нет, все спокойно и хорошо кроме погоды, которая нам крайне надоедает. Целую ручки княгине, а тебя сердечно обнимаю. Жена моя тебе кланяется. Прощай, любезный Иван Федорович; верь искренней и неизменной моей дружбе.

Твои навеки доброж. Н

4

Петергоф

4 (16) июля 1836 г.

С истинным прискорбием узнал я, любезный Иван Федорович, о смерти бедного Панкратьева и считаю ее истинной потерею для службы. Просимое тобою для семейства его я с удовольствием исполнил. Новое злодейство в Париже в порядке вешен, и должно ожидать, что не будет последним; чем все это кончится, одному Богу известно!

Не знаю, можно ли верить показаниям Вернера, ибо сбор заговорщиков в Бадене что-то слишком мне кажется отважным, по известной осторожности австрийской полиции; разве уже и там зло достигло до такой наглости, в чем, однако, я сомневаюсь. Вчера был у нас смотр флота, и честь ботику Петра 1-го; на рейде было 26 лин. кораб., 14 фрегатов, а всех 80 воен. судов; вид величественный, и все было в примерном порядке. Возил с собой иностранных послов, и, кажется, им понравилось. Сегодня отправляю сына Константина с флотом в море на 15 дней; и хотя ему только еще 9 лет, но оно нужно для подобного ремесла начинать с самых юных лет; хотя и тяжело нам, но должно другим дать пример. Сегодня также учил кадет, которые с году на год лучше; а вечером буду смотреть маневр артиллерии в Красном Селе. Радуюсь, что ты доволен 9-й дивизией. В каком-то порядке войска 4-го корпуса? в особенности кавалерия? Отсутствие Дена меня беспокоит для успеха работ по Новогеоргиевску; надеюсь на тебя, что дело не остановится.

Жена тебе кланяется и оба благодарим тебя за добрую память. Целую ручки княгине. Прощай, любезный Иван Федорович, верь искренней моей дружбе.

Твои навеки доброж. Н.

5

Чембар

30 августа 1836 г.

Ты уже узнал, любезный мой отец командир, о причине, лишающей меня, к крайнему моему сожалению, возможности исполнить мою поездку к тебе. Полагая, что ты верно будешь беспокоиться о моем положении, спешу тебя уверить, что перелом ключицы мне никакой боли не производит; мучает же лишь одна тугая перевязка, но и к ней начинаю привыкать; впрочем, ни лихорадки, ни других каких-либо последствий от нашей кувыркколлегии во мне не осталось, и я так себя чувствую здоровым, что мог бы сейчас ехать далее, если б на беду мою не поступил в команду к Арендту, который толкует, что необходимо остаться на покое для совершенного сращения кости, которое дорогою могло бы расстроиться. Сверх того, лишенный способа сесть на лошадь, не было бы мне возможности явиться пред войсками как следует и присутствовать при маневрах. Притом и срок сбору войск истек бы ранее, чем я; бы мог поспеть; и так ничего мне не оставалось, как, скрепись сердцем, отказаться от смотров. В особенности больно мне лишиться удовольствия видеть успехи наших крепостных работ и не видеть и сей раз войск 1-го корпуса, равно и собранных при оном бессрочно-отпускных. Поручив тебе заменить мой смотр твоим, прошу тебя объявить войскам, сколь мне прискорбно лишиться удовольствия их видеть. Адлерберг тебя уведомил, что я разрешил тебе, по окончании смотра, представить заслуживающих к награждениям. С любопытством буду ждать донесения твоего о состоянии сих войск.

Сегодня поутру получил я письмо твое от 23-го числа. Полагаю, что ты успеешь еще уведомить эрцгерцога Фердинанда об отмене моего прибытия. В случае же однако, если он будет в Варшаве, ты можешь поместить его в Бельведере и окажешь ему все подобающие почести. Разумеется, что в квартире его в день приезда следует нарядить в почетный караул пеший эскадрон со штандартом от его полка. Потом показывай ему все, что пожелает видеть.

Известия гишпанские удивлять могут только тех, которые в ходе сих дел искали иного исхода, чем тот, который в истории всегда заключает подобные действия. Конечно, происшествия сии весьма важны неминуемым влиянием на дела во Франции. Уже первое доказательство сей истины явствует из перемены министров. Меня вовсе не удивит, если в скором времени и в Париже последует потрясение, исход которого будет зависеть от большей или меньшей верности войск или от удачи какого-нибудь нового Фиеско или Алибо. Положение Англии и Франции в отношении их безумных трактатов в пользу бывшего гишпанского правительства, получая свое возмездие, становится столь затруднительным, что я не знаю, как они из оного выпутаются. Ничто им!

Я не могу тебе писать своею собственною рукою, ибо за тугостью перевязки не свободно владею правою рукою; и требуют, чтобы я много не писал. За сим прощай, мой любезный отец и командир; верь искренней и неизменной моей дружбе.

Николай
Приложение: медицинский бюллетень.

С.-Петербург

31 августа 1836 г.

Ее Императорское Величество Государыня Императрица изволила получить в продолжение сего утра двух курьеров от Государя Императора, одного в 7, а другого в 10 часов.

Они привезли Ее Величеству известие, что Государь Император при переезде из города Пензы в Тамбов, не доезжая пяти вест до города Чембар, в час пополуночи 26-го сего августа был опрокинут в закрытой коляске и при падении на левое плечо переломил левую ключицу. Случай сей, благодарение Всевышнему, не имел опаснейших последствий. Государь Император пешком дошел до города и тотчас после перевязки изволил отправить к Государыне Императрице одного, а после кратковременного отдыха и другого из полученных сего дня курьеров, описав Ее Величеству в двух весьма подробных собственноручных письмах случившееся приключение.

Ее Императорское Величество Высочайше повелеть соизволила сделать об оном известным вместе с нижеследующим врачебным бюллетенем лейб-медика Арендта и уездного врача Цвернера:

"При перевязке Государя Императора оказалось, что ключевая кость переломлена косвенно вблизи грудной кости без всяких других повреждений. Перелом сей есть простой и несложный, и к скорому и совершенному выздоровлению Его Императорского Величества предвидится полная надежда.

Государь Император, по сделанной перевязке, несколько часов покойно почива и, исключая легкой местной боли в переломе, хорошо себя чувствует".

26 августа 1836 г. Подписано:

в 8 часов пополудни Лейб-медик Арендт Уездный врач Цвернер

6

Царское Село

21 сентября 1836 г.

Князь Лобанов вручил мне письмо твое, любезный Иван Федорович, и от него лично узнал я, что смотры 1-го корпуса имели последствием для тебя простуду, и крайне беспокоюсь, чтоб усталость и дорога не усугубили бы еще нездоровье твое. Прошу тебя настоятельно поберечься. Сколь ни больно мне, что лишен был удовольствия видеть 1-й корпус, столь же, однако, рад, что ты имел причину им быть довольным. Ежели Бог поможет, то желаю потерянное заменить в будущем году. С приезда моего сюда руке моей постепенно становится лучше, но от усталости ли, или от бывшей боли приходила ко мне все эти дни лихорадка, но вчера уже слабее; силы мои начинают возвращаться и обещают, что недели через две буду снова годен на службу.

Нового ничего не знаю. Про Гишпанию также; но тут скоро многое важное быть должно; и я все полагаю, что отзовется и в Париже. Более писать не буду, ибо, владея одной рукой, крайне неловок и скоро устаю. Прощай и верь искренней неизменной моей дружбе.

Твой навеки доброж. Н.

Жена тебе кланяется.

7

Царское Село

6 (18) октября 1836 г.

Письмо твое от 11 октября получил я третьего дня, любезный Иван Федорович, за которое душевно благодарю, и весьма был неожиданно рад, что ты остался доволен войсками 2-го корпуса. Подобные сюрпризы гораздо приятнее, чем противные, которые, однако, чаще случаются. По всему видно, что все много стараются, но что кавалерия требует особенных мер! Буду ждать твоего по оному представления. Ты знаешь, что я всегда был мысли, что корпусные сборы необходимы, и все для того было готово, даже места избраны; одни обстоятельства сему препятствовали; я и теперь тех же мыслей и считаю сии сборы единственным способом у нас держать войска в должном устройстве. И на этот предмет ждать буду твоего представления, как полагаешь дело настроить. Полезно бы было также велеть осенью заниматься в гарнизонах форпостной службой, о которой понятия у нас весьма плохие, а с трудом поправляются даже в гвардии, где большое на сие обращаю внимание. Желал бы верить тебе, что дух в Польше поправляется; но, признаюсь, я все еще Фома неверящий. В политике нового ничего не знаю; мы в ожидании происходящего в Гишпании, теперь случай Дон Карлосу исправить свои дела солидным образом. Жду, что ты мне скажешь про работы по крепостям? Мне, слава Богу, лучше; прихожу помаленьку в силы; рука еще слаба и с трудом сижу на лошади, ибо левой рукой не могу править, и на рысях плечу чувствительно. Здесь все тихо и смирно; сына занимаю командою малых отрядов на маневрах, и идет порядочно. Жена моя тебе кланяется; целую ручки княгине, а тебя сердечно обнимаю. Прощай, любезный Иван Федорович, верь искренней неизменной моей дружбе.

Твой навеки доброж. Н.

8

Царское Село

3 (15) ноября 1836 г.

Вчера утром получил я письмо твое, любезный Иван Федорович, и известие о появлении у нас холеры; хотя должно было сего ожидать, но, признаюсь, появление ее вновь невольно печалит. Да будет воля Божия; меры, тобой принятые, примерны, и я их же дал в руководство здесь; прочее в руках Божиих. Нового отсюда ничего не имею сказать. На днях смотрел образцовый кавалерийский полк и смело сказать могу, что он вполне достоин своего звания и назначения; остается желать только, чтоб правила, в нем введенные, исправно передавали в армии, что не всегда строго соблюдается.

Скорый приезд Михаилы Павловича вместо радости нам скорее в горе, ибо возвращается, не кончив лечения своего, которое вновь начинать придется, ежели, как полагать должно, не переменит здесь своего образа жизни и дурных привычек. Мы всё истощили, чтоб его удержать от сего намерения, но его нрав такой, что трудно его переспорить. Из Гишпании ничего нового не знаем; ждем, чем кончится прогулка Гомеса и осада Бильбао! Доколь Дон Карлос не в Мадриде, дело нельзя считать конченным; но, кажется, более чем когда надежды на успех правой стороны.

Жена тебе кланяется, а я целую ручки княгине. Мне лучше, но рука еще слаба, и я ею мало владею. Прощай, любезный отец командир; верь искренней неизменной моей дружбе.

Твой навеки доброж. Н.

1838 год

1

С.-Петербург

3-го генваря 1838 г.

Кругом я виноват перед тобой, мой любезный отец командир, что столь долго не отвечал на последнее твое письмо, но ты уже знаешь подробно несчастье, нас постигшее; с той поры мне точно не было времени приняться за перо. Надо благодарить Бога, что пожар случился не ночью и что, благодаря общему усердию гвардии, Эрмитаж мы отстояли и спасли почти все из горевшего дворца. Жаль старика, хорош был; но подобные потери можно исправить, и с помощью Божиею надеюсь к будущему году его возобновить не хуже прошедшего, и надеюсь без больших издержек. Усердие общее и трогательное. Одно здешнее дворянство на другой же день хотело мне представить 13 миллионов, тоже купечество и даже бедные люди. Эти чувства для меня дороже Зимнего дворца, разумеется, однако, что я ничего не принял и не приму: у Русского Царя довольно и своего: но память этого подвига для меня новое драгоценное добро.

На днях смотрел весь гарнизон в походной форме с обозами и был очень доволен. Нового ничего не знаю. Головина видел и много с ним толковал; кажется, он хорошо понял свою обязанность. Шипов едет на днях, полный усердия, я его уговаривал не заноситься в проекты. В политике тоже нового не знаю. Надо ждать, что будет с бунтом Канады. Жаль всех пустяков с кельнским епископом; неловко повели все дело; кажется, мы осторожнее.

Жена тебе кланяется, а я душевно обнимаю. Прощай, любезный Иван Федорович, верь искренней неизменной моей дружбе.

Навеки тебе искренно доброж. Н.

2

Царское Село

21-го октября (2-го ноября) 1838 г.

Благодарю, любезный мой отец командир, за твое письмо от 11-го (22-го) числа и за прием нашему гостю, который благополучно к нам прибыл. Что далее будет, тебе напишу; покуда знакомство идет очень хорошо; и, ежели Бог благословит, надеюсь устроить счастье дочери, прилично ее сану и достоинству нашего семейства, и приобресть пятого верного сына и слугу отечества. Нового только то, что англичане снова устраивают нам козни за персидские дела и, кажется, мутят и в Царьграде. Пальмерстон на словах объявил Поццо, что никогда Англия не потерпит нашего вмешательства в дела Турции, хотя б из этого произошла война. Каков голубчик! Но так как это пустословие, а не на письме, так я как будто бы не знаю того, а сам их спрашиваю, что значат их пакости в Персии, и хотя тоном весьма положительным, но довольно дружески, чтоб не могли придраться к нам. При их расположении никак нельзя ручаться, чтоб со дня на день бомба не лопнула и не сделали бы какой нестерпимой наглости. Одно препятствие нам, это неимение войск; но для того они, верно, выставят других, и может быть, французов; хотя не верю, чтоб расчетливый Луи Филипп в сие вдался, ибо где ему удалять свои силы, когда сам чуть держится. Впрочем, что ни случись, мы готовы; верно не заберу никого, но и верно никому не дозволю и себя забирать; пусть пробуют... Здесь у нас все тихо и хорошо. Открыли новые ворота, и тебе прокричали ура! В строю было 14 тыс. молодцов, любо было смотреть на это драгоценное богатство. На днях занимался приготовлениями к бородинскому сбору, будет дорого, но хорошо. Сии зимы нужно будет приказать по армии по возможности теоретически заниматься линейным учением офицерам, в особенности шт.-оф., полковым командирам и бригадным и дивизионным генералам, чтоб быть в этом тверду; и в особенности подтвердить это во 2 корпусе, послав для поверки Прянишникова. Целую ручки княгине. Жена тебе кланяется, а я душевно обнимаю.

Твои навеки искренно доброж. Н.

3

Царское Село

5-го (17-го) ноября 1838 г.

Благодарю тебя искренно, любезный отец командир, за письмо твое от 30-го (11-го) числа. Мне весьма приятно знать, что мой молодой пятый сын заслужил от тебя столь добрый аттестат: точно, кажется, он все соединяет, что может по человечеству обещать счастье нашей милой Мери; прочее в руках неисповедимых, и должно с покорностью предоставить его милосердию Божию. И здесь он всем нравится своей вежливостью, скромностью, приятной наружностью и совершенным приличием во всем. С большим любопытством читал я твое описание смотра 2-го корпуса, который, надеюсь, к будущему году исправится по всем твоим замечаниям. 3-й должен быть отлично хорош. Столь же любопытно было мне читать описание работ крепостей, которые точно как грибы растут под твоим руководством. Очень любопытны тоже результаты опытов минной обороны по Шильдеровой методе, и вновь меня убедили, что способ сей даст нам решительный перевес над всеми прочими. Теперь обратимся к другому. Болезнь Сперанского и отсутствие Красинского и Рожнетцкого совершенно остановили ход дел по департаменту польских дел; мне необходимы два новые члена; кого хочешь мне прислать? Я думаю, граф Валевский и Раутенштраух будут самые полезные; но напиши мне, кого ты полагаешь лучшими, их ли, или других прислать? Сперанский нас было перепугал, однако ему, слава Богу, теперь гораздо лучше; его бы потеря меня поставила в величайшее затруднение. В политике особого ничего нет; ждем, что произведет наш ответ английскому правительству, на счет его нареканий по нашим делам в Персии. Впрочем, кажется, тут Симонич напутал, вопреки данных ему инструкций. Замыслам англичан против нас нет мер; и ежели исполнение в этом останавливается, то это не от чего другого, как от бессилия нам явно вредит. Впрочем, мы готовы на все. Читал я сегодня донесение Горчакова о виденном им во время его поездки, оно занимательно, в особенности огромными запасами во Франции. Завтра переезжать мы намерены в город, а через несколько дней сбираюсь на самое короткое время в Москву. Жена моя тебе кланяется, а я целую ручки княгине. Прощай, любезный Иван Федорович, обнимаю тебя от души.

Твой навеки искренно доброж. Н.

4

С. -Петербург

29-го ноября (11-го декабря) 1838 г.

Благодарю тебя, любезный отец командир, за письмо твое от 22-го (4-го) числа. Жаль мне очень, что ни Раутенштрауха, ни Валевского нельзя будет назначить сюда в совет. Курнитовского же мне никак нельзя сюда назначить, ибо кроме того, что он в революции довольно глупо себя вел, он столь молод по службе в сравнении товарищей его, еще службу во фронте несущих, что мне бы совершенно без несправедливости нельзя было бы о том и помышлять. Будем покуда кое-как перебиваться, но не с тем успехом, как доныне. Нового у нас ничего нет; прибыл Фикельмон; он был у тебя, стало, нового от него я не знаю. В политике занимают теперь одни вздоры в Бельгии, которые чуть не получат скорое подражание в рейнских прусских провинциях; и распря Пруссии с папой, который много надурачил. В Англии, говорят, укрепляют берега против нас! каковы дураки? Что-то у них в Америке гнило стало, и кажется мудрено им будет дело исправить, и не на вряд ли на всегда они потеряют Канаду. Ничто им; лишь бы нас не задирали.

Жена тебе кланяется; а я целую ручки княгине. Обнимаю тебя от всей души.

Твой навеки искренно доброж. Н.

1840 год

1

С.-Петербург

3-го (15-го) генваря 1840 г.

Благодарю тебя, мой любезный отец командир, за письмо твое от 28-го (9-го) числа. Дай-то Бог, чтоб наступивший 1840 год благополучно протек в тишине и довольствии. Признаюсь, я не столько опасаюсь внешних обстоятельств, сколько видов урожая, который после суровой бесснежной зимы не может обещать быть хорошим там, где это всего нужнее; дороговизна большая и нужда велика и теперь; что же будет далее, ежели Бог не умилосердится. Экспедиция наша в Хиву делает много шуму, но она была необходима, и шум этот нас пугать не должен. Покуда имею известие от Перовского только за с небольшим 300 верст от границы. Мороз был до 32о; но все шло хорошо и обмороженных вовсе не было; но не один холод, много еще препятствии следует преодолеть до решительного успеха. Брунов покуда ладит очень хорошо с Пальмерстоном, который теперь наш; что далее будет! [...] Правда ли, что Берг болен, и чем это? Убийство Гугка совершенно в роде прежних, и я очень готов думать, что пропаганда не одну жертву готовит; но это нас не остановит ни в чем; надо только не шутить с убийцами. Мы все с телеграфом еще не сладим; туманы ли, или неловкость сигналистов тому причиной - не доберемся; обещают однако, что скоро все придет в порядок, пора! тогда будет очень удобно нам разговаривать и сообщать друг другу взаимные новости.

Жена тебе кланяется и благодарит за память, а я душевно обнимаю. Прощай, любезный отец командир, верь искренней дружбе тебе доброжелательнаго.  Н.

2

Берлин

26-го мая (7-го июня) 1840 г.

Бог сподобил меня застать еще в живых почтенного короля и быть им еще узнанным; и казалось, что это была последняя ему приятная минута, и через 4 часа после он скончался как праведник, без боли, без вздоха, без судорог, заснул! Мы все, русские, должны в нем оплакивать друга нашего Александра Павловича и искреннего друга России, что он в завещании подтвердил своим детям. Вели сейчас надеть траур в армии сходно посылаемого приказа. Жена моя перенесла ужасный сей удар с удивительной твердостью духа, и, с помощью Божьей, надеюсь, что он худых для нее последствий иметь не будет.

Письмо к эрцгерцогу пошли с Бергом. Дай знать о моем приезде и о кончине короля телеграфом. Обнимаю тебя от всей души.

Н.

Здесь покуда все тихо, и войска присягали при мне в примерном порядке.

3

Потсдам

29-го мая (10-го июня) 1840 г.

Вчера вечером я получил твое письмо, мой любезный отец командир, за которое благодарю. Здесь все продолжает быть в порядке, и кажется, при благоразумии короля и преданности к нему, можно того же надеяться впредь; так и чувства его, которые мне давно были известны, выразились ясно вчера, когда он принимал наш отряд кавалергардов; обласкал каждого и, уверив всех в наследственных чувствах к России и к нашей армии, он обнял старшего унт.-оф. и рядового в знак искренности своих слов. Вчера по соизволению его дежурили при теле наши генерал- и флигель-адъютанты, сегодня стоят на часах наши кавалергарды, словом, все делается, чтобы доказать, что потеря наша общая и что память к нему общая в нас, залогом и будущей нашей дружбы и союза. Я держусь в стороне и никого не вижу, дабы доказать тем, что я прибыл для семьи, для покойного, а не для какого-либо влияния. Завтра похороны; жена моя здорова и выезжает поутру, я же за ней последую вечером, после похорон; так что прошу тебя присылать мне своих фельдъегерей на Веймар и Франкфурт по 6-е (18-е) июня. Потом же, ежели б случилось, что нужно до 8-го (20-го) числа, прямо в Киль, где я сажусь на пароход. Дай знать Чернышеву, чтоб о нужном давал тебе знать телеграфом для сообщения мне через тебя.

Берлин

Сейчас я от тела покойника! больше писать нечего. Обнимаю тебя от души, навеки тебе доброжелательный   Н.

4

Сергиевское, близ Петергофа

29-го июня (11-го июля) 1840 г.

С возвращения моего сюда мне не было свободного времени отвечать тебе, мой любезный отец командир, на два письма: одно полученное мною на пароходе, при самом отплытии из Киля; другое здесь, вскоре по приезде. Я нашел здесь столько тяжелого, грустного дела, что при без того довольно мрачном расположении моего духа, с трудом мог заниматься и кончить все, что на меня навалили. Теперь, слава Богу, дела пришли в обыкновенное правильное течение, и мне несколько полегче. К несчастью, я нашел здесь мало утешительного, хотя много и было преувеличено. Четыре губернии точно в крайней нужде; это Тульская, Калужская, Рязанская и Тамбовская; озимый хлеб хотя и 4-й доли не воротит семян; к счастью, что яровые хороши. Требования помощи непомерные; в две губернии требуют 28 миллионов; где их взять? всего страшнее, что ежели озимые поля не будут засеяны, то в будущем году будет уже решительный голод; на вряд ли успеем закупить и доставить вовремя. Вот моя теперешняя главная забота. Делаем, что можем; на место послал г[рафа] Строганова распоряжаться с полной властью. Петербург тоже может быть в нужде, ежели из-за границы хлеба не подвезут. Чтоб облегчить потребность казенного хлеба сюда и не требовать всего количества с низовых губерний, я приказал было Чернышеву тебя спросить, можно ли считать на Польшу; но дело это не сбыточно на сообщенных условиях; разве на пробу заподрядим 20 т. кулей для доставки чрез Либаву. Год тяжелый; денег требуют всюду, и недоимки за полгода уже до 20 миллионов противу прошлого года, не знаю, право, как выворотимся. Погода стоит у нас несносная, беспрестанные дожди и сегодня сильная буря всю ночь и раза три днем. Из-за границы нового ничего нет. Поездка моя в Германию, как пишет Пален, привела Луи Филиппа и Тьера в тревогу; они вообразили, что я только за тем ездил, чтоб соединить всех германских владетелей против Франции, и крепко негодуют! Скоты! Жду от тебя ответ на записку по устройству католической церкви в Польше; оно тем нужнее мне, что я пишу Папе весьма сильно и решительно, чтоб вразумить всю опасность для его власти принятой им системы; пора этому положить конец. Войск я не видал. Михаиле Павлович продолжает еще свои смотры, я только два раза был на церковных парадах и у развода в лагере; дожди и там много вредят. На Кавказе идет у нас все хорошо. Оба пункта на черноморском берегу заняты обратно без выстрела и все укрепления приводятся в лучшее положение. [...] Известия мои от жены покуда дают надежду, что воды будут ей в пользу; возвращение ее остается по-прежнему в Варшаву к 23-му августа (4-му сентября). О приеме невесты условимся. Жить будем в Лазенках; Мария будет жить вместе с Олинькой; но вели эти комнаты получше отделать и меблировать;

у меня же в желтой комнате вели сделать переделки, как я примерно назначил на прилагаемом рисунке; это будет гораздо для меня удобнее.

Целую ручки княгине, а тебя сердечно обнимаю.

Навеки твой искренно доброж. Н.

1842 год

1

Царское Село

26-го мая (7-го июня) 1842 г.

Благодарю, любезный отец командир, за письмо твое от 20-го (1-го) числа. Пора было униятскому епископу прийти в разум и быть тихим; одного этого и просим, а прочее само придет, когда время настанет. Разделяю мнение твое, что Гутковскому можно дозволять жить в Лемберге, лучше чем в Риме, где он интриговать может; однако и в Лемберге не полагаю, чтоб он остался спокоен и не искал бы влияния на старую свою епархию; надзор все нужен. Касательно побегов в Пруссию я чрез Рауха жаловался на действия их полиции. Он спрашивал меня, наблюдается ли всегда у нас давать знать на границу о случившихся побегах, на что я ему ответа дать не мог, не знал, как в сих случаях поступается. Нет сомнения, что во время рекрутского набора много вновь бежит; но как за беглых должно брать других в рекруты, то полагаю, что за сим сами поляки строго наблюдать будут, чтобы их рекруты не могли укрыться. Во всяком случае, ежели деревни или места в Пруссии, где дается беглым укрывательство, нам известны, то следует о сем извещать пограничные власти. Ежели нас меньше пугают в прусских газетах, то это я полагаюсь, разве на время, а потом по-прежнему. Чернышев пишет мне, что весьма доволен осмотром войск, но что по гражданским учреждениям и в особенности в исполнении многое предстоит к совершенному изменению, и что он теперь только убедился, что я прав был, когда ему твердил, что, не видев сего края, нет никакой возможности судить о нем и еще менее хотеть применять к нему теоретические правила, на практике невозможные. Граббе теперь должен быть в действии, но не имею еще об том донесений; у Анрепа же отряд пошел в поход, и покуда без важного сопротивления. Ждем на днях сестру жены с мужем; потом принца Прусского, за ним короля, потом герцога Нассауского с братом и моего племянника, младшего сына Анны Павловны; так что скоро придется мне петь: Княже людеские собрашася... ох тих-тих-тих-ти!

Что видел войск, все к полному моему удовольствию; но засуха страшная меня пугает, впрочем, с юга известия лучше.

Жена тебе кланяется, а я душевно обнимаю.

Навеки тебе доброжелательный Н.

Княгине целую ручки.

2

С.-Петербург

7-го (19-го) декабря 1842 г.

Не получая так долго твоих писем и, узнав про твое нездоровие, мой любезный отец командир, я начинал уже беспокоиться и тем более рад был получить письмо твое от 29-го ноября (10-го декабря).

Слава Богу, что ты себя лучше чувствуешь, но прошу тебя настоятельно более поберегаться. И здесь господствует род простудного гриппа, которым мы почти все были одержимы, но легко. Сведения о происходящем на прусской границе доказывают, как у них умеют лгать на наш счет, и сколько высшее их правительство или обмануто, или легковерно. Вообще порядок вещей у них до того ныне запутан, что не знаю и не понимаю, чем это кончится; мне кажется, что короля более и более путают, с тем, чтоб, запутавши, сказать ему: Бог с тобой! иначе понять мудрено, как человек с его умом может сам на подобное решаться. Банковское дело мне очень неприятно, ты прав, что мудрено будет решить, какой ход ему дать; и жду твоего уведомления. Туркуль не приехал и полагаю, что не он ли привезет мне от тебя дальнейшие подробности. Все это не делает чести ни бывшим директорам, ни Фурману, ни Грабовскому; где ж был их присмотр! Жаль мне Муравьева, он был добрый, усердный и хороший офицер; на месте его назначил я адъютанта моего ген.-май. Заса, он храбрый и хороший офицер, и под руководством гр. Герстенпвейга успеет приобрести должный навык в командовании. Радуюсь, что Горчакову легче; он хорошо делает, что продолжает водяное лечение; оно действительно приносит многим удивительную пользу. Нового ничего нет. В политике тоже с тех пор, как китайское и афганское дела кончены, последствия увидим. Жду донесений Ливена по сербскому делу; оно щекотливо, ибо поддержать права наши я должен, но решить в чужом деле тоже трудно и неловко.

Жена моя тебе кланяется, а я сердечно обнимаю.

Твои навеки искренно доброж. Н.