Декабристы

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Декабристы » ЭПИСТОЛЯРНОЕ НАСЛЕДИЕ » И.И. Горбачевский. Письма.


И.И. Горбачевский. Письма.

Сообщений 51 страница 60 из 81

51

51. И.И. Горбачевский - Е.П. Оболенскому. Петровский Завод Забайкальской обл., 1862, июля 12 дня.

51. Е.П. Оболенскому

Петровский Завод Забайкальской обл., 1862, июля 12 дня

Любезнейший Евгений Петрович!

Получил твое письмо от 22 апреля в конце прошлого месяца и благодарю от всей души тебя за твою обо мне память; но не жалуйся, что так долго не отвечал; да и возможно ли иметь часто переписку между собою, если так всегда твои письма будут ходить по всем углам России. Прилагаю, и посмотри на свой конверт и адрес ко мне — все верно натесано, а между тем твое письмо из Калуги было послано в Петрозаводск в Олонецкую губ., потом в какой-то Петропавловск, и потом уже в Петровский Завод. Что скажешь, если у вас там в России такой же прогресс и успех во всех делах, как и в почтовом ведомстве? Я однажды получил письмо, на конверте адрес был сделан очень правильно, но почтовое ведомство зачеркнуло слова Забайкальской обл., а написало в Амурскую область, и письмо туда и оттуда было пересылаемо. Очень часто здесь получают письма из России чрез Петропавловский порт в Камчатке, туда посланные почтовым ведомством вместо Петровского Завода. Не говори, что со временем все улучшится: эту поговорку я слышу, кажется, 60 лет; скажи только, какое надобно иметь терпение, жить здесь, всего быть лишену, с прибавкою, что отнимают последнее утешение и самое дорогое — это письма, которые должны получать по милости почтового ведомства через целый месяц и ожидать месяцы.

Благодарю душевно за твое письмо и за все для меня приятные известия; радуюсь за Киреева, за Беляева и Павла Сергеевича; кланяйся всем от меня. Я писал к тебе несколько писем — прошу, упоминай в своих ответах, от которого числа получены тобою мои письма; может быть, почтовое ведомстве выдумывает другую Калугу и туда посылать будет письма. Я писал к Поджио, я писал к Наталии Дмитриевне, и все до сих пор нет ответа — не знаю, живы ли они; что значит, что не пишут? От Наталии Дмитриевны было ко мне письмо еще зимою, с тех пор ни слова не получаю. Писал к ним, но перестал; теперь жду от них писем и ничего не получаю.

Не удивляйся, что я не женат и не имею семьи — не такая моя жизнь была, чтобы об этом было время думать, не такие были мои обстоятельства, чтобы об этом позаботиться. Характер у меня такой, что мало думаю о себе; всегда я воображал и думал, что живу на месте только временно; заботы о себе и приобретение на будущее чего-нибудь — всегда у меня на втором плане жизни моей; всегда у меня мысли и чувства были обращены на другое дело, давно прошедшее; всегда я жалел о проигранном и этого никогда не мог забыть. Ни женщина, ни семья никогда бы не могли меня заставить забыть, о чем я прежде помышлял, что намеревался сделать и за что пожертвовал собой. Конечно, теперь вижу и сам, как ужасна жизнь старого холостяка; скучно, грустно и будущего нет, но одно еще меня поддерживает — это вера в какое-то будущее хорошее, в идею, которую только тогда покину, когда перестану дышать. И истину тебе скажу — несмотря на частое мое нездоровье, несмотря на все расстройства по делам моим и на все неудачи; несмотря на дороговизну неслыханную здесь, а с нею и лишения всевозможные, которые испытываю и терплю,— я все еще держусь, креплюсь, чего-то надеюсь, все еще люблю людей, делюсь с ними последним, желаю им добра и всего лучшего. И все это происходит от идеи, очень хорошо тебе знакомой, которой я живу, и не допускает меня покуда еще прийти в отчаяние. Но я почти одичал; например, меня удивляет, как это так сделалось, как у вас у всех достала уменья устроить себя так, что живете спокойно, умели завестись семьями, // С 204 рассуждаете хладнокровно, смотрите на дела людские спокойно, чего-то от них ожидаете хорошего и проч. Какое спокойствие можно иметь при таком порядке вещей, чего можно надеяться от людей, что можно приобрести для себя без хитрости и эгоизма, ожидая на каждом шагу обман и всякого рода затруднения? Услышавши от меня все это, я не думаю, чтобы ты подумал, что я боюсь труда, и что у меня голова не на своем месте. Нет, сердце у меня поганое и для меня вредное — оно всегда у меня берет верх над рассудком — вот и вся причина. Но полно об этом. С любопытством читал в твоем письме о крестьянах; одному удивляюсь: чтобы сделать людям добро, надобно для этого время и формалистика какая-то. Конечно, говорят, это нужно для порядка и устройства; пускай так, но за что же им-то навязывать, что ям не нравится? Я вижу, что ты надеешься на будущее гражданское устройство по обещаниям; завидую тебе в этом, если оно тебе доставляет утешение. Я перестал верить и обещаниям людским, и в хорошую будущность — опекунство и благодеяния тяжелая вещь.

Поликарп Павлович тебе усерднейше кланяется; был вчера у меня и мы, глядя на твой портрет, много говорили о вас всех, близких к нашему сердцу. Получаю иногда письма от Дмитрия Завалишина; бедный, не на розах отдыхает; от Мих. Бестужева давно не получал писем, но знаю, что здоров и спокоен; занят своей семьей, следовательно, все и всех забыл. Литератор пишет, что ездил к Кяхту, увидел там новые мостовые и тротуары, и в восхищении от такого прогресса. У нас все еще продолжаются землетрясения, а особливо около Байкала, но на это никто уже внимания не обращает.

Прошу покорнейше тебя засвидетельствовать мое глубочайшее почтение твой семье и мой сердечный привет твоим детям; Наталии Петровне тоже мой усерднейший поклон и мое почтение; желаю всем здоровья и всего лучшего; жму тебе руку,— всякий день гляжу на тебя и с тобою мысленно беседую.

Прошу тебя, умоляю, пиши ко мне; кланяйся от меня усерднейше Петру Николаевичу, пусть пришлет мне свой портрет. Прощай, мой Евгений Петрович, обнимаю тебя

Твой навсегда Иван Горбачевский

Уведомь меня, что Поджио делает, где Наталия Дмитриевна; почему не пишут, скажи мне.



Печатается по кн.: И. И. Горбачевский. Записки. Письма. Издание подготовили Б. Е. Сыроечковский, Л. А. Сокольский, И. В. Порох. Издательство Академии Наук СССР. Москва. 1963.

52

52. И.И. Горбачевский - Д.И. Завалишину. 1862 г. Августа 23 дня. Петровский Завод.

52. Д.И. Завалишину

1862 г. Августа 23 дня. Петровский Завод

Долго не отвечал вам, любезнейший Дмитрий Иринархович, на ваше письмо от 15 июля; но это делал я с намерением, ожидая писем из России, чтоб, получивши их, вам что-нибудь сообщить; кроме того, две недели был так нездоров, что не только не выходил из дому, но даже ни слова ни к кому не мог писать и что-либо делать. Благодарю вас душевно за ваше письмо, благодарю вас за все известия и подробности, о которых вы пишете; но горько было слушать и читать о том, что вы перенесли и переносите в вашей жизни; когда кончатся все эти неприятности и страдания; — и за что? и для какой цели,— все эти гонения, вся эта злоба? Буду теперь отвечать вам на ваши вопросы. Чехович был у меня, но не более, как, может быть, час, т. к. он же ехал не в Читу, мне и в голову не пришло к вам послать с ним некоторые письма.

Вы говорите, что я иногда отлучаюсь из Завода,— это правда, иногда, т. е. раз в год и то не всякий, и то не на долго; я бы ездил и непременно к вам приехал бы, если бы были деньги сколько-нибудь лишние; нужда заставляет быть дома и скучать. Прежде мои дела года два-три шли хорошо, потому что была комиссия, а теперь вот уже год никто комиссий не поручает, и оттого, что все припасы сделались чрезвычайно дороги; гораздо дешевле золотопромышленникам выписывать вещи из Екатеринбурга, чем здесь покупать; по крайней мере, они так все говорят.

Относительно нашей переписки насчет разных вопросов и прошедших и будущих ваши мысли совершенно справедливы; совершенно я с вами согласен — но каково их исполнение при таких горьких обстоятельствах, в которых вы и я находимся, что может в голову придти, когда и то надобно и другое что сделать, и о разных дрязгах, чтобы не остаться без всего. О Бестужеве нечего и говорить, он только других обвиняет в лени, сам же зарылся как крот в свою нору, обеспечив себя на зиму, и спит себе летаргическим сном. Я в третьем году или в начале прошлого видел его и был у него, он кое-что писал, не знаю для кого и показал мне, но я удивился, как он все забыл, как он все переиначил, он не пишет истину, но какие-то романы и повести, подобно тому, как некогда писал подобное брат его Николай и Иван Иванович Пущин, если вы что-либо читали из их сочинений 1). Я полагаю, причиной тому — это их семейное положение, дети, хозяйство — все это их заставляет забыть прошедшее, будущее, родину, отечество, Россию. Я не так жил и живу не так теперь, я не так думал и думаю; я не мог привыкнуть к Сибири и думать, что все кончено; всегда я жил и живу надеждою — следовательно, я жил, как в тюрьме, т. е. думал всегда, что в ней живу временно, не мог никогда помириться с мыслью, что надобно подумать и о себе, и о будущей своей жизни и чем-нибудь себя обеспечить; все к черту, ничего не надобно, лишь бы осуществилась идея. С одной стороны, всегда бывши этим занят, головою и сердцем стремившись туда, с другой, терпя нужду, огорчения, разлуку, безнадежность, одиночество,— скажите, что можно порядочное что-нибудь сделать; стоят ли люди того, чтобы им передать что-либо; вы скажете — потомство; потомство те же люди будут, как и настоящие, т. е. скоты. Я это говорю потому, что слышу часто и прежде слышал и читал и читаю, как относятся нынешние писатели и прочие о тех людях, которые пожертвовали собой за истину и любовь к ближнему. Возьмите себя, чиновники относительно вас, все это потомство, а что они делают с вами и какое зло причиняют и как вредят.

Вы полагаете, что я нахожусь не в затруднительном положении,— напротив, очень в затруднительном. О маленькой артели я только теперь слышу и слышал, но кому она принадлежит — не знаю; нынешнего года я даже писем относительно ее не получал. О ней писал когда-то ко мне Иван Иванович, но он теперь, как вы знаете, умер, следовательно, я думаю все прекратилось.

Получил я письмо Оболенского из Калуги; он здоров и все его семейство; радуется, что сыновья поступили в гимназию, радуется прогрессу (??), какой нынче в России; надеется на многое и все ему представляется в розовом цвете. Все надеется на будущее, а сам забывает, что ему скоро 70 лет будет. Получил тоже от Киреева Ивана Васильевича, если вы его помните,— тоже приехал в Тулу с семейством, живет теперь лучше, нежели в Сибири как было, потому что его обеспечили; и домом и доходом. Пишет, что то же самое нашел, что было за 40 лет. Пишет ко мне Поджио; на последней почте я получил от него письмо — он теперь живет в Черниговской губернии в г. Козельце или около него в имении граф. Елены Сергеевны Кочубей. Там же с ним вместе живет и Сергей Григорьевич и Мария Николаевна 2); она очень больна и слаба; Сергей Григорьевич, пишет Поджио, и стар и дряхл и, конечно, еще глупее стал. Одним словом, кого ни спроси,— все переженились, завелись семействами, детьми, и все это под старость,— все сделались добрыми, честными семьянинами, а как посмотришь поближе, то это только название, семья есть только покрышка эгоизма, забвения всего прошлого, забвение и приязни, и дружбы, и страданий. Вы окажите, что я преувеличиваю, так посмотрите хоть на Михаила Бестужева, он ближе всех живет к вам,— посмотрите. Я не сержусь на всех их, а досадно, что они Россию променяли на семью,— я так на всех смотрю.

Прощайте же, буду к вам писать. Можно вам написать, что знаешь, что помнишь, что чувствуешь и что надобно написать; на это надобно целые томы бумаги употребить. Прощайте, желаю вам здоровья.

Ваш Ив. Горбачевский

Не могу привыкнуть писать стальным пером: и мажет бумагу, и почерк иной, и мысль останавливает это перо.

Примечания:

Печатается впервые по автографу (ЦГАОР, ф. 1463-И, оп. 2, д. 482, лл. 1—2).

1) Горбачевский имеет в виду воспоминания М. А. Бестужева — «Мои тюрьмы», писавшиеся им в начале 1860-х годов, по просьбе М. И. Семевского, а также автобиографические рассказы Н. А. Бестужева (написанные в тюрьме Петровского Завода), и «Записки И. И. Пущина о дружеских связях его с Пушкиным» (впервые опубликованные в 1859 г. в журнале «Атеней»). Во всех перечисленных автобиографических произведениях повествование тесно соединялось с личностью их авторов, а рассказ велся от первого лица. Горбачевский отрицательно относился к такого рода мемуарам и иронически называл их «повестями» и «романами».

2) Сергей Григорьевич и Мария Николаевна — Волконские.

Печатается по кн.: И. И. Горбачевский. Записки. Письма. Издание подготовили Б. Е. Сыроечковский, Л. А. Сокольский, И. В. Порох. Издательство Академии Наук СССР. Москва. 1963.

53

53. И.И. Горбачевский - Е.П. Оболенскому. 1862 г., августа 27-го дня. Петровский Завод.

53. Е.П. Оболенскому

1862 г., августа 27-го дня. Петровский Завод

Если бы ты мог видеть мою радость, мой Евгений Петрович, когда я получу твое письмо; если бы ты мог в то время взглянуть на меня и мог бы пересказать все то, что в это время чувствую,— тогда бы я только был доволен тем, что мог передать на письме, если бы это возможно было. Не знаю уже, как и благодарить за твое письмо от 2 июня, полученное мною 21 июня, за письмо милое, любезное, утешительное для меня. Не пеняй за долгое молчание мое — много к тому было причин, особенно мое нездоровье,— две недели не выходил из комнаты и ничего не мог делать.

Я еще был обрадован и нечаянно, получивши письмо от Ивана Васильевича Киреева из Тулы. Вот, кажется, уже около 30 лет, как мы не говорили друг с другом, и теперь я узнал, что он жив, здоров и устроился. На этой почте буду ему отвечать. Получил тоже два письма от Александра Викторовича Поджио из Черниговской губернии; он уже там, вероятно, тебе известно; но что наиболее порадовало меня, что его здоровье поправилось, и он живет покуда вместе с Сергеем Григорьевичем. Но что меня сильно печалит, это то, что я не получаю писем от Наталии Дмитриевны, несмотря что писал в этом году к ней три письма; не знаю, что думать об этом. Последнее ее письмо ко мне было от ноября месяца прошлого года, которое я получил 12 января, и с тех пор ни слова не получаю. Если можно, объясни мне, что за причина, что она ко мне перестала писать. Твое последнее письмо было в Чите и оттуда ко мне прислано, и мне объяснили почтовые причину, которая очень глупа, но все же для них отговорка. На твоих конвертах не написано Верхне-Удинского округа, а прямо Забайкальская область, в Петровский Завод; вот письмо и путешествовало в Читу, лишних 500 верст и обратно. Надобно надписывать: Забайкальская область Верхне-Удинского округа, в Петровский Завод.

С большим любопытством я читал в твоем письме разные курьезные дела, происходящие в ваших странах. Признаюсь тебе — и радовался и смеялся. И что за детская игра: почему бы, кажется, не кончить одним разом; что бояться? Что за страшилище такое — порядок, и видеть в другом не животное, а человека? Конечно, скажу на это — привычка, понятия старые и проч. Да где же разум и чувство теплое к ближнему? Ты говоришь, что со временем все устроится. Слово «со временем» я худо понимаю. Много, мне кажется, происходит зла от этого слова; зачем то делать завтра, что можно сделать сегодня. Пиши, прошу тебя, об этих делах, они меня очень занимают; мы тут ничего не видим и ничего не знаем, кроме пустых газет, благодаря хваленой гласности. Ты пишешь ко мне о Гавриле Степановиче, но я не знаю, кто это Гаврил Степанович, напиши мне, что это за особа 1). Грешно, может быть, в этом случае завидовать, а завидую ему, что он может, когда ему вздумается, ехать и в Петербург, и в Варшаву, и в деревню. Я бы хотел съездить и к Бестужеву, и к Завалишину, хотя бы у них отдохнуть и поговорить; это не очень далеко, да — не наша еда лимоны!!! — как говорят русские.

Очень рад, что ты вздумал перестать пить спиртные напитки: эту всякую мерзость я до сих пор не беру в рот, несмотря на то, что даже иногда доктор советует мне выпить чего-нибудь рюмку; но я его не слушаю. Я бы тебе советовал и квас бросить употреблять. Эту русскую привычку оставь, я на него глядеть не могу, и радовался всегда вашему ворчанию в каземате, когда я вам делал скверный квас, чтобы вас отучить от такой гадости; но вижу из твоего письма, что вы все не исправились, как и русские помещики, от дурных привычек. Я ем в целый день одного цыпленка, да пью чай, который у нас теперь хорош и дешев; ужин мой всегда состоит из базарной грошевой булки и куска сахару, иногда, если деньги лишние есть, куплю банку варенья и две-три ложки варенья с булкой — вот и весь ужин. Но дело не в том, любезнейший мой Евгений Петрович: часто мое воображение играет, ну, что бы, если бы случилось так, мы бы с тобой в Калуге пошли бы к Петру Николаевичу ужинать? Он бы нам дал макаронов с сыром и бульоном, как мы часто с ним у него в каземате ужинали. О! Тогда бы я не только выпил с ним спиртного и вместе, конечно, с тобою, несмотря на то, что оно тебе теперь вредно,— но я готов тогда бы выпить яду, что ты называешь квасом. А сколько бы воспоминаний, разговору, рассказов о былом — прошедшем, которым я только и живу, не зная настоящего и не имея никакого будущего и даже решительно — не веря ему в хорошем.

Прошу тебя убедительно, пиши ко мне; я буду к тебе писать, не ожидая твоих писем. Писал (бы) теперь к тебе больше, но не совсем здоров; да я и расстроен немножко: засуха у нас ужасная, неслыханная, сена почти нет и не будет, а это по-заводскому — первый продукт для заработка; теперь уже маленькую копну сена продают по 1 руб. сер., что же будет дальше? Прошу также засвидетельствовать мое глубокое почтение и мой усерднейший поклон передать твоей супруге (и мой душевный и сердечный привет твоим детям), также равно и добрейшей Наталии Петровне; тебя же заочно обнимаю, жму тебе руку и навсегда остаюсь твой

Ив. Горбачевский

Примечания:

1) Гавриил Степанович — Батенков. Горбачевский не был знаком с Батенковым до 1825 г. Не встречался он с ним и в Сибири, ибо Батенков в течение 20 лет находился в одиночном заключении в Свартгольмской и Петропавловской крепостях, а с 1846 г. — на поселении в Томске. После амнистии 1856 г. он вернулся в Европейскую Россию и жил в Калуге.

Печатается по кн.: И. И. Горбачевский. Записки. Письма. Издание подготовили Б. Е. Сыроечковский, Л. А. Сокольский, И. В. Порох. Издательство Академии Наук СССР. Москва. 1963.

54

54. И.И. Горбачевский - Д.И. Завалишину. 1862 г. Сентября 27 дня. Петровский Завод.

54. Д.И. Завалишину

1862 г. Сентября 27 дня. Петровский Завод

Очень был рад, когда получил вашу карточку и при ней ваше письмо, любезнейший Дмитрий Иринархович! Благодарю душевно и искренно за вашу память обо мне, за ваш, дорогой для меня, подарок и обещание писать ко мне. Простите меня, что, пославши карточку, я не написал к вам, время не было, а ее получил пред самым отходом почты.

Если правда, если написали к вам истину о гласном суде, и что это не предположение в будущем, то я думаю, что оно скоро распространится по России, а не ограничится только столицами; и для меня удивительно, что за мера, куда ведет такая осторожность, зачем? Что тут такого замысловатого и опасного, чтобы одним дать, а другие ожидай. Не знаю, как вы думаете об этом, а я не знаю, что думать,— бравши за правило не верить русскому прогрессу, не верить ничему, что там делается. Смешной этот прогресс; все переиначивает только, а гарантий никаких, и даже никто об этом, как кажется, и не думает.

Я получил из Москвы письмо от Наталии Дмитриевны — оно в этом году первое; извиняется, что так долго не писала, что трудные дела с крестьянами тому были причиною, что в крестьянах мало развито чувство справедливости (?), но что они в том не виноваты — прежнее рабство тому причиною.

Что же касается до артели, то я не знаю, что это такое и где находится. Я получил с этим письмом от нее 150 руб. серебром, но она не пишет теперь, от кого это и какие деньги. Только извиняется, что поздно посылает. Я очень ей благодарен за все; она пишет с таким теплым чувством и зовет к себе в Москву; пишет, что, если я захочу ехать, то она тотчас пришлет мне 300 на прогоны. Все это прекрасно, только подумайте сами, как я могу ехать в Россию на неизвестное, когда у меня нет, так сказать, родины. В Малороссии все родные поумирали, сестра только одна живет с детьми в Петербурге, куда, как вы знаете, нельзя нам ехать. Пустившись туда, что ж дальше? Что там один я буду делать и как жить, и как мне здесь все бросить? Бросить свой угол, да, он мой, это» значит разорить себя, ехать с нуждою, не имея ничего в будущем.

Наталия Дмитриевна ни об ком из наших не упоминает в этом письме, но вот, что странно, я вам сделаю выписку из ее письма: «Я вам должна еще моим портретом, непременно представлюсь вам какая есть. Вы вероятно меня не очень помните, у меня здесь в Марьиной есть ваш портрет, знаете ли, что всех наших, или почти всех, в Петербурге и в Москве продают портреты — фотографическими карточками, преимущественно с коллекции Н. А. Бестужева, какими были во время оны1; это дань юного поколения и благомыслящих союзников наших, как называл мой Jean всех любящих нас и умеющих ценить наше изгнание» и проч.

Все это хорошо до первого случая, пока другой не попадется с этими карточками в тюрьму. Можно бы многое сказать об этих jean'a союзниках и посмеяться над ними — а прежде как они думали о нас, что они делали и делают; что писали и говорили. Хорошо смотреть на карточку и восхищаться; оно легко и безопасно. Эти союзники что делали и делают теперь с вами, каково жить вам, да и всем; теперь отнимают ваше достояние, теперь, после 35-летних страданий; вы пишете, трудитесь, вы бы чрез это имели бы обеспечение и в настоящем и будущем — вам запрещают! О, русский прогресс, есть еще люди, которые еще верят во что-нибудь лучшее! Жаль мне одного, что не имею денег к вам приехать, хотя дня на два; многое можно бы передать друг другу — писать все нет возможности.

Вы желали бы знать, как я живу,— не стоит об этом говорить. Знаете ли, что я не женат, ни законно, ни беззаконно, следовательно, живу с работниками, ну, настоящая казарма ссыльных; заболей я так, чтобы не двигался, и все рушится; можете представить об удобстве такой жизни — хлопочешь из-за пустяков, тяжесть душевная невыносимая, скука, одиночество, ничего в будущем — вот жизнь моя.

Бестужев еще остается жить в Селенгинске, но сколько проживет — сам не задет. Не помню, писал ли я к вам, что Поджио переехал жить в Черниговскую губернию из Московской, он там живет вместе с фамилией Волконских, в деревне Елены Сергеевны Кочубей. Сергей Григорьевич жив, но дряхл, пишет Поджио. От Оболенского не имею писем.

Прощайте, Дмитрий Иринархович. Желаю вам здоровья, будьте добры, пишите ко мне, жму вам руку.

Ваш навсегда Ив. Горбачевский

И смешно, и грустно, и досадно — ко мне писал когда-то г-н Поплавский, что я буду аккуратно получать деньги каждую треть, и ничего не бывало. Как видно, его казначей, или кто-либо другой обманывает; я получил за одну треть 1862 г. деньги; но вторая треть давно прошла и ничего не получаю, вероятно, пришлют в декабре, а за третью треть не пришлют. Это верно — так новый год будет, так и пройдет.

Примечания:

Печатается впервые по автографу (ЦГАОР, ф. 1463-И, оп. 2, д. 482, лл. 3—4). 1 О галерее портретов декабристов, созданной Н. Бестужевым — см. исследование И. С. Зильберштейна в «Лит. наследстве», т. 60, кн. 2, 1956.

Печатается по кн.: И. И. Горбачевский. Записки. Письма. Издание подготовили Б. Е. Сыроечковский, Л. А. Сокольский, И. В. Порох. Издательство Академии Наук СССР. Москва. 1963.

55

55. И.И. Горбачевский - Д.И. Завалишину. 1862 г. Ноября 15 дня. Петровский Завод.

55. Д.И. Завалишину

1862 г. Ноября 15 дня. Петровский Завод

Письмо ваше от 24 октября я имел удовольствие получить, любезнейший Дмитрий Иринархович, 29 октября. Подождал отвечать вам единственно от того, что ожидал писем из России и тогда и вам что-нибудь сообщить: и вот получил только два письма от Оболенского; одно посылаю вам, как самое интересное, второе — краткое — оставляю у себя, оно только написано для того, что при нем посылает ко мне карточку Петра Николаевича Свистунова, который живет там же с ним в Калуге.

Читавши ваше письмо, я ужасно был огорчен вашим положением. Что за беда навалилась на вас со всех сторон! Удивляюсь вашему терпению и вашему здоровью, чтобы все это перенести.

Ко мне никто не посылал фотографических портретов, я слышал, что их продают, но до сих пор не видел их и не имею. Ни один журнал здесь не получается из тех, о которых вы пишете, т. е. ни «Акционер», ни «Наше время». Пожалуйста, прошу вас, пришлите мне ваши статьи, хотя бы печатные, я с большой благодарностью в целости к вам обратно отошлю.

Читать здесь нечего, и я какие были у меня старые книги, все несколько раз перечитал. Газеты и журналы русские надоели, где кроме лжи и болтовни ничего нет порядочного. Глаза у меня тоже не дают по вечерам читать. Сижу целые дни один дома, можете представить, какая скука и как тянутся дни, а особливо ночи длинные и несносные; даже грудь болит от тоски...

Бруну поклонитесь и можете ему сказать, что он если любит ездить, может ко мне приехать, но я не поеду в Читу. Я бы поехал именно туда, чтобы только с вами повидаться, и то на один, два много дня, а не для того, чтобы в Чите веселиться. Желаю вам здоровья. Да, забыл сказать вам о пароходе; он готов совершенно, сделан очень хорошо. Теперь вопрос, как будет ходить: т. е. будет за собою вверх Селенги таскать баржи; невозможно было сделать опять, так вода была мала; все оставлено до будущей весны. При случае возвратите мне Оболенского письмо чрез верную оказию или чрез почту.

Приехал вчера сюда один священник и был у меня с поклоном от Бестужева; Бестужев получил письмо от Семевского, литератора; тот пишет, что Владимир Иванович Штейнгель умер 1). Это и не удивительно, бывши 82-х лет. Но вот что удивительно, Семевский пишет, что все дети его бросили, даже не были при его смерти и даже, что всего удивительнее, не были на похоронах. Семевский написал его биографию в «Московские ведомости», но пишет, что тут цензура половину вычеркнула 2).

Прощайте.

Ваш навсегда Ив. Горбачевский

Есть еще у меня к вам просьба: вы живете на месте управления краем, там скорее все известно. У меня живут в работниках люди, которые есть ссыльные и в казенной работе, но они урочники и я за них плачу в казну. Но дело в том, говорят, заводы и наш завод отдают в аренду, и это скоро будет; вот вопрос: что будут делать тогда с ссыльно-каторжными; тут ли их оставят или они будут отсюда взяты? Прошу вас убедительно и покорнейше, нельзя ли узнать, что с этими людьми будут делать, какое предположение, скоро ли и проч. Не делайте это гласным, но спросите и узнайте от себя и скажите мне. Я тоже буду скромен, если это секрет.

Примечания:

1) В. И. Штейнгель умер в Петербурге 20 сентября 1862 г. Тайный агент, следовавший за его гробом, доносил в III Отделение, что, несмотря на то, что «сын покойного с намерением не публиковал о кончине и дне погребения своего отца, опасаясь какой-либо неуместной манифестации», на похороны явились «неизвестные лица в партикулярной одежде, которые настоятельно требовали, чтобы нести гроб на руках», а «поравнявшись с крепостью, против того места, где были повешены декабристы (...) требовали, чтобы отслужить литию». По дополнительным сведениям, собранным III Отделением, наибольшую активность при этом проявили братья Семевские, литератор Хмыров и полковник П. Л. Лавров. «Все эти господа,— говорилось в справке, приложенной к донесению,— принадлежат к партии крайних, но осторожных либералов» (ЦГАОР, ф. 109-И, 1 эксп., д. 61, ч. 70, лл. 139, 141).

2) Некролог М. И. Семевского «Кончина барона В. И. Штейнгеля» был напечатан в «Московских ведомостях», 1862, № 209, 25 сентября.

Печатается по кн.: И. И. Горбачевский. Записки. Письма. Издание подготовили Б. Е. Сыроечковский, Л. А. Сокольский, И. В. Порох. Издательство Академии Наук СССР. Москва. 1963.

56

56. И.И. Горбачевский - Е.П. Оболенскому. 1862 г., ноября 15 дня. Петровский Завод.

56. Е.П. Оболенскому

1862 г., ноября 15 дня. Петровский Завод

Два письма твоих у меня, любезнейший мой Евгений Петрович! И как утешительно благодарить тебя за память обо мне, за твою готовность писать ко мне и за все известия и подробности, самые интересные для меня. Вспомни мою жизнь — я один в моей казарме, ибо в ней, кроме меня и работников, никого нет; нет знакомых здесь по мысли, ни друзей но сердцу — тогда будешь хорошо знать, что значит для меня получать письма. Благодарю тебя за все, еще более за присылку портрета Петра Николаевича, от которого я до сих пор не могу глаз своих отвести, так он хорош, так он мне знаком; пожми руку ему за меня, поклонись и скажи, что память его для меня и дорога и приятна. Смотря на вас обоих, я забылся на несколько часов, легко мне стало, сколько возродилось воспоминаний! Поздравляю тебя с прибылью в твоем семействе, желаю искренно и от души утешения тебе в будущем от детей твоих, а про себя думаю, может быть, будет и для меня время, когда я увижусь и познакомлюсь и с твоим Михаилом. Первое твое письмо было от 8 сентября, второе от 23 того же месяца; читал и читаю их со вниманием. Желал бы иметь твою веру в прекрасную будущность России; желал бы твоими глазами и твоими чувствами глядеть на людей и верить им.

Не сокрушайся от наших сомнений: это в порядке вещей, всмотревшись в нашу жизнь. Что вы там делаете, что там происходит — мы здесь ничего подобного не ощущаем, ничего нового не видим, ничем новым не пользуемся. Ты скажешь, а 19 февраля ничего вам не принесло? — Ничего: прочитали в церкви, разошлись в раздумьи, потупя головы в землю. Стариков отпустили с работы в' отставку, и все опять осталось по-прежнему. Отставным приказано составить общество и управление, а они сами не знают, что с собою делать; их учат, им говорят, они ничему не верят — для них будущего нет. Одни пошли нищенствовать по деревням, другие бросились с отчаяния на золотые прииски, т. е. из огня в воду, чтобы там и утонуть навсегда; остальные работают до срока, беспощадно воруют и пьют мертвую. Вот тебе наш прогресс, вот народные школы, наши права: пей сколько хочешь! Вот единственное улучшение по части искусства и ремесел! Ты пишешь, что у вас есть общественные дела; здесь это слово непонятно, и нигде его не услышишь. Здесь — кто в лес, кто по дрова — это истина в буквальном смысле. Все я говорю вкратце; невозможно в письме все высказать. Скажу только, что сочувствую и сердцем и душой твоим мыслям и желаниям родной стране, но — не знаю, почему — не могу разделить твоих надежд: все в тебе хорошо, прекрасно, кроме твоей надежды.

Недавно я получил от Дмитрия Иринарховича письмо из Читы; жалуется на свое тяжелое положение; обременен семейством, хотя своих детей нет; но у него на руках старуха мать Фелицата Осиповна, его покойницы жены, которая до сих пор жива, и еще двое сестер бывшей его жены. Его не печатают статей, от которых он надеялся получать доход, и на это жалуется на Муравьева. Бестужев живет в Селенгинске, жив и здоров и обеспечен хорошо.

О нигилистах, о которых ты пишешь и которые представлены в роли Базарова,— они меня не удивляют, и их явление не есть по-моему новость; мне кажется, они всегда были и будут при таком порядке вещей; конечно, они являются в разные периоды, под разными названиями. А что они доходят даже до смешного — и это в порядке вещей, и они в этом почти не виноваты: где неопытность, молодость, там и крайность.

Поклонись от меня Кирееву, и очень сожалею о его горе; поклонись от меня Павлу Сергеевичу, я его очень помню и до сих пор люблю его сердечно. От Поджио из Черниговской губернии давно не получал писем; от Наталии Дмитриевны, наконец, получил письмо. Очень рад я был, узнавши, что она здорова; я от нее и не требую частых писем — сам тоже редко к ней пишу, но скучаю, когда не получаю долго писем,— такая уж моя доля в Сибири.

Живу я теперь хуже даже противу прежнего — работы нет никакой и ни от кого; все дорого так, что выписывают железо из Томска уральское, гораздо дешевле продается, нежели здешнее; здесь на месте пуд полосового 2 р. 96 к. серебром, и относительно все дорого; к тому же сено, как главный продукт для здешних работ, уже теперь 40 и 50 к. сер. за пуд — неслыханная вещь; работник в месяц стоит, кроме пищи и некоторой одежды, 8 руб. сер. в месяц, а иногда и 10 р. Что после этого можно приобрести при таком состоянии цен?

Все меня просили тебе усердно кланяться — и Поликарп Павлович, и Дмитрий Иванович, да еще прибавил свой поклон и почтение старик Добрынин 1). Прошу также от меня отдать твоему семейству, и старому и малому, и всем — мое глубокое почтение и мой усердный поклон. Чувствительнейше благодарю Наталию Петровну за память обо мне; желаю ей здоровья и всего в мире лучшего и доброго; свидетельствую ей мое глубочайшее почтение.

Обещаю к тебе почаще писать, но прошу, не считайся моими письмами, пиши, потому что есть о чем писать тебе: живешь не там, где мы; у нас все одно и то же — скука, горе, безнадежность. Обнимаю тебя мысленно и сердечно.

Твой навсегда Ив. Горбачевский

Примечания:

1) Михаил Степанович Добрынин, бывший надзиратель в Петровском Заводе.

Печатается по кн.: И. И. Горбачевский. Записки. Письма. Издание подготовили Б. Е. Сыроечковский, Л. А. Сокольский, И. В. Порох. Издательство Академии Наук СССР. Москва. 1963.

57

57. И.И. Горбачевский - Д.И. Завалишину. Петровский Завод. 1863. Февраля 28 дня.

57. Д.И. Завалишину

Петровский Завод. 1863. Февраля 28 дня

Любезный Дмитрий Иринархович!

Вчера только вечером возвратился с Гремучки (с Чиков) от Ивана Францевича 1) и вот причина, что до сих пор к вам и ни к кому не писал, теперь же только и взялся за перо, чтобы вас уведомить, что обоз Мунхо мы встретили под Опинской станцией, что идет другой транспорт и ваши вещи с ним будут посланы. Заказ ваш для Фелициты Осиповны уже готов и у меня лежит, ожидаю оказии, но нет и не заказал, потому что дорого просят — три рубля серебром, ни на что не похоже, а Аристархов говорит, что в Иркутске можно дешевле гораздо купить.

Писем ни от кого из России не получаю.

Вчера ко мне привезли на квартиру Обручева; бедный больной молодой человек, немного у меня побыл, перешел на квартиру; ни с кем не хочет быть знаком и только обещал ко мне одному ходить и то тогда, когда у меня не будет кого-либо из посторонних, что будет дальше, вас о нем уведомлю — он сюда прислан по приказанию, полученному в Иркутске 2).

Иван Францевич вам усердно кланяется, буду к вам писать, теперь прошу только вас усерднейше поклониться от меня вашему семейству и поблагодарить всех за их обо мне попечения. Я это всегда буду помнить; моему приятелю Леонтию мой сердечный привет.

Желаю вам здоровья.

Ваш навсегда Иван Горбачевский

Просили меня узнать о памятнике Соколовскому,— так, кажется; я «прашивал, хотели дать ответ, но до сих пор не получил; с следующей почтой уведомлю об этом сказать Ивану Варфоломеевичу, или г-ну Педашенко.

Также уведомляю и о Камине.

Примечания:

1 Иван Францевич Буттоц — горный инженер, золотопромышленник. См. о нем воспоминания Обручева в настоящ. изд.

2 О В. А. Обручеве см. прим. к письму 70.

Характеристика Обручева, данная Горбачевским, очень близка к рассказу о нем Прыжова. Последний пишет, что в Петровском Заводе «Обручев жил крайне скромно, почти никуда не ходил, учил детей по 50 коп. в час (...), держал заводское начальство, как ж следует, в приличном от себя отдалении. Чуть бывало кто войдет к Горбачевскому — он сейчас же вон. Он не позволял себе даже пользоваться их снисхождением и, считаясь в каторжной работе, каждый день аккуратно ходил в столярную ("маховая") и что заставляли, то и делал» (Прыжов, л. 157).

Печатается по кн.: И. И. Горбачевский. Записки. Письма. Издание подготовили Б. Е. Сыроечковский, Л. А. Сокольский, И. В. Порох. Издательство Академии Наук СССР. Москва. 1963.

58

58. И.И. Горбачевский - Е.П. Оболенскому. Петровский Завод. 1863 г., апреля 15 дня.

58. Е.П. Оболенскому

Петровский Завод. 1863 г., апреля 15 дня

Письмо, писанное тобою, мой дорогой, любезнейший Евгений Петрович, 30 января, я получил 25 марта, а сегодня 15 апреля — вот сколько времени я пропустил, не отвечая на твое письмо.

Но грустное для меня было твое письмо; дыхание почти у меня остановилось, читавши о таких для нас потерях безвозвратных, какие ты сосчитал; и сколько, и какие люди! Для меня, для моего сердца мало, чтобы помянуть их, как ты пишешь, добрым словом, нет, повторяю, что для меня этого мало: живши здесь одиноким, я живо, больно, грустно чувствую потерю таких людей, одно об них воспоминание и сведение, что они живы, здоровы — меня всегда утешало; я заочно, в отдалении всегда был с ними вместе, несмотря на всегдашнюю разлуку и потерю надежды когда-либо с ними увидеться. Надобно здесь жить, чтобы чувствовать и понимать всю эту потерю в таких людях. Не говори мне о новом поколении: не могу к нему ни привыкнуть, ни ему сочувствовать ни в мыслях, ни в понятиях его; одно говорить, другое делать — вот главный, выдающийся вперед его характер.

Прошу тебя убедительно, пришли мне биографию Михаила Михайловича, написанную не знаю кем,— но ты мне обещаешь, не забудь прислать, если можно, поскорее1; также, если у тебя есть, и других. Если также можешь и знаешь, напиши мне, сколько осталось еще в живых наших бывших сибиряков. Здесь, за Байкалом, нас — трое, но, кажется, уже в Сибири из наших же более никого нет. Завалишин пишет ко мне довольно часто, и когда-нибудь пришлю к тебе копию с его последнего письма ко мне; оно любопытно во многих отношениях. Бестужев пишет редко; он углубился в свою семью, и интересы мира сего его мало занимают.

Мое положение гадкое, безвыходное, скучное, мрачное; я без всякой семьи, один, и эту тяжесть чувствую в полноте — такого неестественного порядка. Но я почти в этом не виноват: я всегда жил как будто надеясь чего-нибудь, не забывая старого; мои мысли всегда были направлены в другую сторону; я о будущем — относительно себя — и не думал никогда.

Ты спрашиваешь, как я живу, чем занимаюсь, и проч. Тяжко об этом говорить; отвратительно мне стало хозяйство, ни к чему не ведущее, к тому же я часто бываю нездоров, следовательно, при нравственности здешних рабочих, это — не хозяйство, а мучение и убыток всегдашний; прежде это было еще сносно, потому что я занимался кое-где по комиссиям золотопромышленников, но теперь, вот уже другой год, ничего они здесь не покупают по дороговизне заводских изделий, которые гораздо дороже уральских. Шутка сказать, у нас здесь на месте, без провоза, пуд полосового железа 2 р. 96 к. серебр., а уральское в Иркутске 3 руб. серебр. и лучшее; такое отношение приложи ко всем припасам и изделиям. Кто же себе враг, и кто, следовательно, будет здесь покупать. Поверишь ли, вот уже второй год, и мне не было поручено ни на копейку чего-либо здесь купить: или сделано худо или дорого — что-нибудь одно; будь этот завод не в казне, но в частных руках, другое было бы.

Теперь у меня одно занятие, что беру иногда подряд возить уголь; но тут никакой выгоды, напротив, всегда убыток, взявши в расчет содержание людей, лошадей и ремонт. Но, скажешь, зачем же брать невыгодный // С 216 подряд? — и этот вопрос очень натурален; но для нас, бедняков, он очень не натурален. Если денег нет в кармане ни копейки, а надобно купить, заплатить, сделать, приготовить, где тогда взять денег? Один источник — взять подряд в казне, а там, что будет — о том один бог ведает; и это так убыточно, так бестолково, что бежал бы за тридевять земель, лишь бы избавиться под старость таких забот, по своему роду самых тяжких для души и мысли.

Если бы я был на сколько-нибудь обеспечен вперед, чего очень бы желал для своего спокойствия, я взялся бы кое-что писать; тем более это надобно бы сделать, что я из южных остался только один, решительно один, который бы мог собрать в одно все прошедшее. Меня многие об этом просят, но только просят; между тем забывают, что для этого надобно спокойствие и материальное и душевное.

Очень любопытно для меня твое описание заседаний по общественному делу; мы здесь ничего подобного не видим и не слышим; вот теперь все до одного отпущены служители на волю, но никакого до сих пор между ними нет устройства, никому как будто до этого дела нет; кто они такие, что значит, что будет с ними, никто сюда не едет, ничего не пишут; школы нет, приюта нет, ничего нет в полном смысле слова; но зато у нас в заводе 18 кабаков буквально. Кажется, по всем правилам выделка железа должна бы быть больше при вольном труде, но так идет казенное управление, что при обязательной работе выделывали в лето 30 000 пудов железа, а теперь составлен расчет только на 10 000 пудов. Это факты тебе самые верные; рассуждения оставим в стороне, для них здесь мало места, ты угадаешь, в чем дело.

Прошу покорнейше отдать мой усерднейший поклон Петру Николаевичу, желаю ему всего лучшего; Поликарп Павлович кланяется тебе усердно, часто меня посещает, и (всегда у меня с ним о тебе разговор. Поклон от меня Кирееву, Павлу Сергеевичу; сегодня же пишу и к Наталии Дмитриевне; не пишет ли к тебе Поджио, я от него давно не имею писем. Прощай, мой Евгений Петрович, пиши ко мне: твои письма и всех вас — одно мое здесь утешение; будь так добр, не забывай

твоего навсегда Ивана Горбачевского

Засвидетельствуй мое глубочайшее почтение и мой усердный поклон твоей сестрице Наталии Петровне, супруге и всему твоему семейству, а. особенно малым — мой сердечный привет. Пиши мне о них всех в своих письмах, также пиши, от которого числа мои письма получаешь. Буду к тебе писать, спрашивай, о чем хочешь — отвечать буду.

Примечания:

1 Речь идет о некрологической статье Е. П. Оболенского «Несколько слов в память почившего сего янв. 3-го 1863 г. Мих. Мих. Нарышкина (декабриста)», напечатанной в газ. «День» 19 января 1863 г. (№ 3).

Печатается по кн.: И. И. Горбачевский. Записки. Письма. Издание подготовили Б. Е. Сыроечковский, Л. А. Сокольский, И. В. Порох. Издательство Академии Наук СССР. Москва. 1963.

59

59. И.И. Горбачевский - Д.И. Завалишину. 1863 г. Июня 20 дня. Петровский Завод.

59. Д.И. Завалишину

1863 г. Июня 20 дня. Петровский Завод

Что значит, любезнейший Дмитрий Иринархович, что вы ко мне ни слова не напишите; ожидаю, и вот третья почта мне от вас не приносит никакой вести. Что значит ваше молчание? Знаю, что вы озабочены, знаю, что вам нет времени, но две-три строчки что-нибудь сказать о себе, о ваших намерениях и предположениях — все это не много бы времени у вас взяло бы. Сделайте такое удовольствие мне, пишите что-нибудь, пишите, когда вы намерены ехать, с кем и как?

Что я не могу, и не могу приехать к вам, это всякий видит и знает мою возможность и мое положение, мою горесть, мое рвение, но ничем не могу все это поправить, ничего не могу ни выдумать, ни исполнить, ни осуществить. Так время уходит и так я скучаю, так все пусто и так все безнадежно, что даже это действует на мое здоровье и лекарства не помогают.

Мне позволено ехать в Петербург, родные об этом хлопотали, но они спохватились немножко поздно; я и не думаю об этом, все предоставлю времени; ехать на неверное, на неизвестное, зависеть от других,— все это для меня противно, тем более быть еще предметом холодного бесчувственного любопытства наших русских людей.

Из России ничего особенного не получил.

Прошу вас, напишите ко мне; для меня это необходимо; я все же не теряю надежды с вами увидеться — все у меня роится в сердце какая-то надежда. Прошу вас засвидетельствовать мое глубочайшее почтение вашему семейству; пишите — прошу вас.

Ваш навсегда Ив. Горбачевский



Печатается по кн.: И. И. Горбачевский. Записки. Письма. Издание подготовили Б. Е. Сыроечковский, Л. А. Сокольский, И. В. Порох. Издательство Академии Наук СССР. Москва. 1963.

60

60. И.И. Горбачевский - Е.П. Оболенскому. 1863 г. Июля 4-го дня. Петровский Завод.

60. Е.П. Оболенскому

1863 г. Июля 4-го дня. Петровский Завод

Письмо твое, мой дорогой Евгений Петрович, от 14 апреля меня обрадовало; я уж не знал, что и думать о твоем молчании, сам же боялся писать, полагая, что тебя нет дома, вероятно, куда-нибудь уехал. Письмое твое, странное дело, мною здесь получено 3 июня; где оно так долго ходило, это только одному почтовому департаменту известно, а не нам смертным; но все же спасибо, мой любезнейший Евгений Петрович, за твою память и теплые чувства ко мне. Не можешь себе представить, что значат для меня ваши письма из России. Желал бы я, чтобы ты взглянул тогда на меня, что со мною тогда делается, получивши из России письма; ведь это все равно, что кто бы мне отворил бы окошки, сидевши в темной комнате несколько месяцев; я все ожидал и теперь ожидаю обещанной тобою некрологии Михаила Михайловича; что же не посылаешь, да еще лучше было, если бы ты к этому и приложил бы карточку покойника.

Несколько времени я был крепко болен — ревматизм в правой ноге свалил меня в постель; такая жестокая боль была, что я почти кричал, но опиум с каломелем утишили этот приступ боли, и хотя не совсем, но все же теперь с костылем по комнате двигаюсь.

Все твои известия так для меня любопытны, что я их и чувством и умом пожираю, так сказать. Это не то для меня, что в газетах пишут: там я ничему не верю; мы там всегда и победили и правы; все виноваты, кроме нас; народ — шайка, начальники — разбойники. Я это приписываю бедности нашего русского языка: на нем иначе нельзя выражаться, другие слова еще не усвоены им.

Ты спрашиваешь моего мнения насчет несчастной этой Польши, говоришь, что это у вас там вопрос жизненный. Я бы сказал тебе мое мнение, но боюсь быть пристрастным. Ты знаешь, что я малоросс; мой отец покойник рассказывал мне, что он, бывши большим уже мальчиком, помнит, когда наши церкви были на откупу у жидов, говаривал, что он бывал за границею в молодых летах, т. е. за Днепром, и был иногда свидетелем, как иногда католические студенты били православных священников и их всячески оскорбляли. При имени ляха он дрожал и эту дрожь передал нам, своим детям, рассказывая о бедствиях своей любезной Малороссии. Я хотя и теперь дрожу при имени ляха, но у меня в голове уже не то, что у наших было стариков. Я помню слезы моей матери, когда она нам рассказывала, что хотя церкви и были свободны от откупов, но все же по какому-то влиянию жида они ему платили и льстили, чтоб он с ляхом не ворчал, что они часто в церкву ходят, рассказывала (и при этом всегда плакала), как они прятались, чтобы тихонько от ляха и жида учиться русской или славянской грамоте и читать на славянском языке молитвы. Но, сохрани боже, об этом узнает лях, или ксендз или жид — беда, разорение целому дому. Я бы мог томы написать подобных рассказов моих стариков, но время ли теперь такое, чтобы русским мстить за старое; в том ли теперь вопрос? Жаль мне крепко, что не имею времени все написать, и рассказы наших стариков; передать их дрожь от имени ляха, их ненависть к ним и описать наше поколение и их взгляд на вещи.

Так, мой Евгений Петрович, оставим все эти вопросы: они мутят мои мысли и коробят мое сердце. Скажу тебе, что нечаянно для меня я получил позволение жить в Петербурге и в Москве1. Я бы этому обрадовался, если бы была возможность мне ехать; но ехать на неизвестное, жить с людьми, которых не знаю, хотя и считаются родными, что я буду там делать и проч., бросить свой угол, все это меня удерживает; что будет дальше — не знаю, после тебе скажу. Конечно, если мне удалось бы поехать, я бы хотя на несколько часов свернул бы на Калугу, в этом нет сомнения.

Завалишина из Читы, против его желания, перевели в Казань, и его» туда, как говорят, везут. Он не хотел ехать до смерти своей тещи, которой 85 лет, но теперь должен ехать; ожидаю от него письма. Поверишь ли, у нас здесь все так по-старому, что как при тебе было, так и до сих пор все идет; так ли это у вас? Вы этим не хвалитесь, как мы.

Мое глубочайшее почтение и мой искренний поклон всему твоему родному; обнимаю и жму руку твою.

Твой навсегда Ив. Горбачевский.

Прошу тебя, упоминай, какие письма, т. е. от которого числа мои письма получаешь.

Петру Николаевичу мое глубочайшее почтение и мой сердечный привет и поклон.

Прошу тебя, напиши мне когда-нибудь о своих детях подробнее, ведь по чувству они мне близкие.

Примечания:

На письме помета Оболенского: «Пол. авт. 10. Отв. авг. 14».

1 В марте 1863 г. племянники Горбачевского О. И., В. И. и А. И. Квисты обратились в III Отделение с просьбой разрешить ему жить в Петербурге или в Москве, на что последовал ответ шефа жандармов В. А. Долгорукова: «По всеподданнейшему моему докладу высочайше разрешено дворянину Горбачевскому иметь жительство в С. Петербурге на поручительстве просителей с учреждением за ним секретного надзора» (ЦГАОР, ф. 109-И, 1 эксп., д. 61, ч. 29, л. 23 об.).

Печатается по кн.: И. И. Горбачевский. Записки. Письма. Издание подготовили Б. Е. Сыроечковский, Л. А. Сокольский, И. В. Порох. Издательство Академии Наук СССР. Москва. 1963.


Вы здесь » Декабристы » ЭПИСТОЛЯРНОЕ НАСЛЕДИЕ » И.И. Горбачевский. Письма.