СИБИРСКИЙ КРУЖОК РАСПРОСТРАНИТЕЛЕЙ
СОЧИНЕНИЙ М. С. ЛУНИНА

Вторичный арест М. С. Лунина, заключение его в Акатуй, изъятие всех его бумаг, обыски у П. Ф. Громницкого и вдовы Иванова, допросы определенного круга лиц — все это породило слух о создании Луниным в Иркутске какого-то нового тайного общества. Пожалуй, впервые эту мысль выразил автор анонимного прошения на имя председательствующего в Совете Главного управления Восточной Сибири В. И. Копылова, утверждавший, что декабристы составили это новое общество с целью «решительного отделения Сибири от России и завладения Китаем» (ГАИО, ф. 24, оп. 3, к. 30, д. 6, л. 56). Правда, последний счел это письмо «пасквильным и подметным», и следствия по нему велено было не проводить, но слух остался. Зная непримиримый характер Лунина, его твердую уверенность в том, что «настоящее житейское поприще декабристов началось со вступлением их в Сибирь, где они призваны словом и примером служить делу, которому себя посвятили» (Свистунов Н. П. Отповедь. — В кн.: Воспоминания и рассказы деятелей тайных обществ 1820-х годов. Т. 2. М., 1933, с. 294), зная, что сразу после выхода на поселение он занялся написанием истории Тайных обществ в России и просил сестру напечатать его сочинения за границей, а также пустить их в обращение среди своих знакомых и размножать их в копиях, «с целью разрушить всеобщую апатию», можно предположить, что слухи эти не были совершенно беспочвенны.

Лунин был убежден, что «политические идеи в постепенном развитии своем имеют три вида. Сперва являются как отвлечение и гнездятся в некоторых головах и книгах, потом становятся народной мыслью и переливаются в разговорах, наконец, делаются народным чувством и, встречая сопротивление, разрешаются революцнями» (Лунин М. С. Сочинения и письма. Пг., 1923, с. 14). Из этого его убеждения неизбежно вытекала необходимость просвещения народа. Новое поколение революционеров, по мнению Лунина, должно было знать о своих старших собратьях по борьбе, чтобы идти дальше и не повторить их ошибок. И для этого он предполагал распространять свои работы, посвященные анализу деятельности декабристов. Но одному ему, к тому же находящемуся под неусыпным наблюдением III Отделения и местных властей, осуществить эту задачу было невозможно. Нужны были верные, преданные люди, на которых ссыльный оппозиционер мог бы целиком положиться. Надеяться на старых товарищей не приходилось, даже лучшие из них, хотя и не изменили своим прежним взглядам, по по необходимости жили «в обороне», не предпринимая никаких наступательных действий, считая таковые в тот момент вредными. И все же Лунин находит себе помощников. Кузен его, Никита Муравьев, согласный с братом в том, что «мало любить хорошее, иногда надо это и выразить; если это не принесет пользы сейчас — это останется залогом для будущего» (Дружинин Н. М. Декабрист Н. Муравьев. М., 1933, с. 268), активно помогает последнему в написании статей об истории Тайных обществ. Вторым помощником стал Петр Громницкий, бывший член Общества соединенных славян. Он «знаком был с Луниным и пользовался в продолжение тюремного содержания его расположением. Это было побудительной причиною иногда навещать его в Урике, где Лунин сообщил ему некоторые из своих литературных занятий» (ГАИО, ф. 24, оп. 3, к. 30, д. 6, л. 32). Это были «Взгляд на русское Тайное общество с 1816 по 1826 год», «Розыск исторический» и I отдел «Писем из Сибири». Произошло это в 1838 г., тогда же по просьбе Лунина Громницкий снял несколько копий с этих работ и одну из них взял себе.

Другим человеком, взявшимся помогать первому историографу движения декабристов, был учитель из Иркутска Аристарх Журавлев. А. К. Журавлев происходил из «оберофицерских детей», после окончания гимназии сдал экзамен при Казанском университете и был утвержден учителем латинского языка в Иркутской гимназии. Он был введен в дом Лунина ксендзом Гациским, который был духовником декабриста и которому тот, безусловно, доверял. Знакомство состоялось в ) 1838 г., и сразу он получил первые лунинские сочинения: «Взгляд…» и «Розыск…» и письма I отдела.

Трудно сейчас понять, почему Лунин доверился этому человеку, вопреки своему правилу «избегать знакомств с чиновниками». Может быть, повлияли рассказы Гациского, считавшего, что Журавлев достаточно образован и неглуп. Но, вероятнее всего, жажда действия после долгого вынужденного затворничества взяла верх над осторожностью. К тому же он соблюдал и некоторую конспирацию. «Отдавая мне «Взгляд», — показывал Журавлев на следствии, — Лунин говорил, однако, что это писал один государственный преступник, который сгорел, имя я забыл» (ГАИО, ф. 24, оп. 3, к. 30, д. 6, л. 15—15 об.; Памяти декабристов. Иркутск, 1975, с. 129).

Журавлев сделал списки с данных ему рукописей и послал «Взгляд» и первую серию писем в Кяхту своему шурину, тоже учителю, Артемию Крюкову. А. М. Крюков в начале 30-х гг. был членом кружка передовой интеллигенции в Кяхте, в котором, кроме него, состояли преподаватели Д. П. Давыдов, В. П. Паршин, Н. Бадмаев, штаб-лекарь А. И. Орлов и другие. Члены этого кружка выпускали рукописные издания — журнал «Кяхтинский литературный цветник» и сатирическую газету «Кяхтинская стрекоза». С этими изданиями знакомы были и декабристы (есть прямые указания на это у М. А. Бестужева) (Воспоминания Бестужевых. М.—Л., 1951, с. 393—394), поскольку один из главных издателей врач А. И. Орлов неоднократно приглашался в Петровский Завод к заболевшим узникам. Газета выходила уже в 1834 г., так что вполне возможно, что о ней знал и М. С. Лунин. Тесные связи с декабристами поддерживали и другие члены кружка. Так, например, Крюков в 1835 г. познакомился с С. П. Трубецким в Петровском Заводе, куда по просьбе графини Лаваль и по поручению губернатора Цейдлера провожал гувернанток Белову и Гелинек. Позже, в 1840 г., он приезжал в Урик, где встречался с Луниным и показывал ему свои стихи и статью «Как у нас учат и как бы должно учить», о которых Лунин отозвался «весьма одобрительно». Таким образом, участие в кружке не прошло для уездного учителя бесследно. Следующим шагом было знакомство с нелегальными сочинениями государственного преступника. Присланные Журавлевым лунинские сочинения находились у Крюкова не менее по-лугода, возможно, он показывал их кому-нибудь из своих друзей по кружку, оставшихся в Кяхте (к 1840 г. Орлов и Паршин покинули город), хотя и уверял на допросе, что «рукописи никому даваны не были ни для чтения, ни для списывания» (ГАИО, ф. 24, оп. 3, к. 30, д. 6, л. 59 об).

Осенью 1839 г. Журавлев вернул Громницкому полученные ранее работы, а взамен получил «еще более злейшие»: «Разбор Донесения тайной следственной комиссии государю императору» и II отдел «Писем из Сибири». Эти рукописи были отданы «для прочтения» чиновнику Василевскому, служившему в; (Иркутском солеваренном заводе. Письма он в скором времени возвратил, а «Разбор…», несмотря на неоднократные напоминания, оставался у него вплоть до обыска, проведенного Успенским.

По предложению того же Журавлева и «по известной слабости ученого класса людей» взял две рукописные тетради с крамольными статьями («Взгляд…» и I отдел «Писем из Сибири») и пограничный пристав из ‘Гунки С. И. Черепанов. Было это в январе 1841 г. Черепанов также был хорошо знаком со многими декабристами, даже переписывался с Д. И. Завалишиным. Был он, вероятно, знаком и с А. И. Орловым или с кем-то из кяхтинского кружка, так как имел в своем архиве экземпляр «Стрекозы». Очевидно, зная об этом, Журавлев и рискнул предложить ему лунин-ские сочинения, не называя, правда, автора.

По показаниям Журавлева, знал содержание рукописей и смотритель училищ И. И. Голубцов, который приезжал с Журавлевым в Бельск и в присутствии которого Громницкий передал своему знакомому лунинские работы. Голубцов был довольно образованным для своего времени человеком, занимался литературной деятельностью, особенно переводами с немецкого языка, его сочинения высоко оценивало «Казанское литературное общество». В Нерчинске, где он работал до переезда в Иркутск, он примыкал к кружку «для бесед о литературе и науках», принимал деятельное участие в устройстве драматических и литературных вечеров. Знакомство с Журавлевым, а через него и с сочинениями государственного преступника прикело и его к «худым последствиям», кои он прочил своему коллеге: И. И. Голубцов был также привлечен к следствию по делу М. С. Лунина.

Списки Журавлев давал также священнику Преображенской церкви Георгию Добросудову, который «возвратил их в скором времени». Копию рукописи «Взгляд на русское Тайное общество» помогала писать мужу Елена Журавлева, хотя «содержание ее понимала плохо». Пользуясь родственными отношениями, Журавлев попросил Якова Крюкова переписать для него некоторые работы Лунина. Крюков исполнил просьбу, но потребовал «не вмешивать его» больше в эти дела. Сослуживец Журавлева, Николай Яблонский, слыхал, что «он одобрял копии писем, писанных Луниным». Возможно, знал содержание и переводчик Петр Попов, который по просьбе Журавлева доставил рукописи Артемию Крюкову в Кяхту.

Из всего вышесказанного явствует одно: главным деятелем в деле распространения статей Лунина в Восточной Сибири был А. К. Журавлев. Именно он пропагандирует нелегальные сочинения, вручает для прочтения списки. Его же неосторожность привела и к раскрытию этого дела. Вряд ли Журавлев был в дружбе с чиновником особых поручений Главного управления Восточной Сибири Успенским, но знакомы они были. Поэтому нет ничего удивительного в том, что и Успенский получил для прочтения «Взгляд…». Он сразу почувствовал, что это весьма удобный для его карьеры случай и, сняв копию, немедленно послал ее генерал-губернатору Руперту, находившемуся в это время в Петербурге. Тот не замедлил передать ее Бенкендорфу. 24 февраля 1841 г. шеф жандармов «всеподданнейше представил оную государю императору, и его величество высочайше повелеть соизволил: сделать внезапный и самый строгий осмотр в квартире преступника Лунина, отобрать у него с величайшим рачением все без исключения принадлежащие ему письма и разного рода бумаги, запечатать оные и доставить графу Александру Христофоровичу, его же, Лунина, отправить немедленно из настоящего места его поселения в Нерчинск, подвергнув его там строгому заключению [...], и произвести строжайшее исследование о том, где и когда занимался Лунин сочинением означенной преступной записки, кто ее переписывал и в какие руки она поступала, и вообще разведать все подробности, которые могли бы пояснить, не участвовал ли с ним кто-либо в преступном его сочинении содействием или знанием об этом» (ГАИО, ф. 24, оп. 3, к. 30, д. 6, л. 1 об., 2).

Лунин был арестован в ночь с 26 на 27 марта 1841 г. и доставлен в дом генерал-губернатора. Показания, данные им немедленно по прибытии в Иркутск, говорят о том, что он нисколько не был растерян и подавлен новым арестом. Система защиты, видимо, была продумана им заранее. Он заявил, что «Взгляд» написан был им «в продолжении заключения в Петровском [...] с единственной целью, чтобы предоставить дело в выгодном свете [...] для коменданта Петровского Завода, который, желая иметь подробные сведения об этом обществе, обратился к нему как к одному из основателей оного» (ГАИО, ф. 24; оп. 3, к. 30, д. 6, л. 7). Лунин знал, что Леиарский умер еще в 1837 г., и проверить, действительно ли все было именно так, теперь затруднительно. Точно так же объясняет он причины распространения «Взгляда…»: «по прибытии моего на поселение это маленькое сочиненьице нашлось случайно в моих бумагах. Единственный человек, который читал его у меня и который взял с него список, есть г. Иванов, бывший член Общества соединенных славян. Он просил у меня эту копию, равно как и других сочинений, потому что он занимался изучением французского языка и не имел никаких книг». Но и Иванова допросить было уже невозможно, он скоропостижно скончался за три года до этих событий. Предпринятые заседателем Иркутского земского суда Беляевым поиски этих сочинений в бумагах покойного Иванова ни к каким результатам не привели.

После этого допроса Лунин с величайшими предосторожностями был отправлен в Нерчинск, а оттуда препровожден в Акатуй. Тем временем в Иркутске продолжалось следствие. Все привлеченные к дознанию не ожидали этого и на первых же допросах довольно подробно стали рассказывать. Сомневаться в их искренности, казалось бы, нельзя, несмотря на не редкие несовпадения в показаниях. Например, Артемий Крюков показывает, что в 1839 или 1840 г. он получил тетрадь в осьмушку листа на белой бумаге (такие тетради Громницкий переписывал осенью 1839 г.), где были «Взгляд…» и письма I отдела. Вернул он их в июле 1840 г., когда приезжал в Иркутск. Журавлев же, по его словам, получил от Громницкого «Взгляд…» в пол-листа, а письма — в четверть, на белой бумаге.

Пробыли у него эти тетради четыре месяца и были возвращены в ноябре или декабре 1839 г. Сам же он переписывал на синей старой бумаге на четверть листа. Как же у Крюкова могла оказаться тетрадь в 1/8 на белой бумаге, полученная от Журавлева, когда тот брал у Громницкого тетрадь совсем другого формата и к тому же возвратил ее еще осенью 1839 г.? Может, иркутский родственник послал свой список? Но странно было то, что за год учитель рисования мог забыть даже цвет присланных ему бумаг. Даже очная ставка не внесла в этот вопрос ясности: «Что касается до разногласия моего и Журавлева насчет содержания, формы, почерка руки и других подробностей полученной мной от Журавлева тетрадки, то при данной нам очной ставке мы не могли хорошо припомнить обстоятельства и остались каждый при своем показании» (ГАИО, ф. 24, оп. 3, к 30, д. 6, л. 61; Памяти декабристов, с. 133). Вероятно, Журавлев взял у Громницкого не один экземпляр рукописей, на это указывают и его показания от 29 марта 1841 г.: «По соображению обстоятельств я припомнил, что «Взгляд…», «Розыск…» и письма, которые я переписывал, взял у Громницкого в доме Лунина и в Вельском в доме крестьянина Кузнецова, чему свидетель смотритель Голубцов…» (ГАИО, ф. 24, оп. 3, к. 30, д. 6, л. 18). Одну из полученных тетрадок он вскоре вернул, а другую отправил в Кяхту.

Можно предположить, что известие об аресте Лунина выбило их из колеи: если арестован сам Лунин, значит, все известно. Но затем, когда первое напряжение спало и по характеру задаваемых вопросов стало ясно, что Лунин ничего не сказал и следователям известна лишь малая толика, появилась реальная возможность спасти себя, кое-что утаив. А так как договоренности на этот счет они не имели, каждый говорил о том, что считал не слишком важным, и молчал о том, что находил более значительным. Отсюда и противоречия в показаниях, которые не разъяснились и на очных ставках. Кроме того, и известно-то им, по всей видимости, было немного. Скорее всего, Лунин собирался распространять свои сочинения не только через Журавлева (это было бы очень долго и охватывало слишком мало людей), и, если бы Руперт не побоялся, что «наверху» сделают вывод о его нерадивости, возможно, были бы названы новые, оставшиеся неизвестными для нас имена. Ведь большая часть списков с лунинских работ не была обнаружена. Громницкий на следствии показал, что «всех списков (на русском только языке), кроме писем в книжке и тетрадки, с которых Лунин диктовал ему «Взгляд на Тайное общество» и исторический розыск во время второго приезда Громницкого в Урик, было: а) первого отдела писем, «Взгляда…» и «Розыска…» восемь номеров; б) «Разбора» и второго отдела писем, за исключением лоскутков, семь экземпляров. И так как один список руки Громницкого, сделанный им во второе посещение Урика, бывший потом у Журавлева, им возвращенный Громницкому, а равно и второй черновик всех вообще сочинений, писанный под диктовку Лунина и с лоскутков во время третьего посещения были уничтожены при отъезде Громницкого в Вельск в 1839 г., то первых осталось только семь, а последних шесть экземпляров» (ГАИО, ф. ,24, оп. 3, к. 30, д. 6, л. 40об,—41. Памяти декабристов, с. 134). Между тем при аресте Лунина нашли «Взгляд…» по-французски и «Разбор» на английском языке. А где же русские копии? Громницкий утверждал, что отдал их Лунину, а как он с ними поступил, ему неизвестно. Лунин на предложенный ему по этому поводу вопрос отвечает: «По семи экземпляров одного и того же сочинения у меня никогда не бывало. Напротив, некоторые из них даже и переписаны не были» (ГАИО, ф. 24, оп. 3, к. 30, д. 6, л. 112). Конечно же, он ответил так, чтобы не выдать людей, которым он передал копии, чтобы исключить дальнейшее расширение дела. Лунин верил, что после того, как страсти улягутся, эти люди доведут начатое им дело до конца. Но после ареста Лунина многие декабристы и близкие к ним люди, жившие в Сибири, сожгли начатые воспоминания, записки, имевшиеся у них лунинские статьи.

Иркутским чиновникам такое заявление Лунина было даже выгодно: чем подробнее были бы освещены все обстоятельства этого дела, тем бледнее выглядела бы деятельность руководителей губернии, проглядевших начало «действий наступательных» одного из вверенных им поселенцев. Поэтому иркутские следователи не столько стремятся к выяснению истины и новых имен, сколько стараются уверить правительство в том, что это не они проглядели, а те, кто был до них, так как «с основательностью можно полагать, что все, что откроется в бумагах его, Лунина, с логическим порядком написанное, должно отнести к прежним годам, а не к настоящему времени, когда он по расстройству душевных сил едва ли что связным образом или методически изложить в состоянии» (ГАИО, ф. 24, оп. 3, к, 30, д. 6, л. 24. Памяти декабристов, с. 135). «Наверху» также нашли, что узнать что-либо еще по существу этого дела не представляется возможным, так как Лунин «вовсе не расположен сказать правду», и посему «его императорское величество изъявил всемилостивейшее соизволение на оставление без дальнейшего взыскания прикосновенных по сему делу чиновников Василевского, Черепанова и Крюкова и священника Георгия Добросудова, читавших помянутые сочинения» (ГАИО, ф. 24, оп. 3, к. 30, д. 6, л. 210). Возвращен был в Вельск и Громницкий, просидевший почти год на гауптвахте. Журавлев же, не выдержав свалившихся на него испытаний, скоропостижно скончался еще до окончания следствия. И только Лунина, как главного виновника, велено было оставить под строгим заключением. Он провел в Акатуе немногим более четырех лет и умер там же 3 декабря 1845 г. Обстоятельства его смерти загадочны, и до сих пор невозможно принять полностью ни одну из существующих версий. Петр Федорович Громницкий, хотя и был возвращен на прежнее место поселения, но до конца своей жизни (1851 г.) не смог избавиться от подозрения властей. За ним был учрежден особый надзор, и даже когда он серьезно заболел, ему не разрешили приехать в Урик, чтобы показаться доктору Вольфу (ГАИО, ф. 24, оп. 3, св. 19, д. 557, л. 3—Зоб). Гораздо легче отделались Крюков и Черепанов. В середине 40-х гг. А. М. Крюкова пригласил к себе чиновником особых поручений иркутский гражданский губернатор А. В. Пятницкий. Позже он служил советником Нерчинского горного управления, неоднократно указывая Н. Н. Муравьеву на злоупотребления в горном ведомстве, за что был нелюбим сослуживцами. В 1861 г. он вышел на пенсию и поселился в Иркутске. Умер в начале 70-х гг. (Из воспоминаний.) — «Сибирский сборник», 1888, вып. 3, с. 31—36) С. И. Черепанов и после свалившихся на него несчастий не угомонился. Он занялся некоторым устройством села, в котором служил, и его окрестностей, «и года через два иркутяне, и в числе их генерал-губернатор с семейством, начали ездить на воды за границу… иркутского округа» (Вагин В. Артемий Матвеевич Крюков. (Черепанов, С. И. Отрывки из воспоминаний. — В кн.: Дум высокое стремленье. Иркутск, 1975, с. 198). Кроме того, по примеру кяхтипского Орлова и иркутского Виноградского и он «затеял в Тунке рукописную газету, которую и посылал в Иркутск — столицу Сибири, и в Урик — столич-ку декабристов, к княгине М. Н. Волконской». Черепанов оставил довольно интересные воспоминания, многие страницы которых посвящены декабристам, но нигде нет даже намеков на дело 1841 г. и причастность к нему автора этих мемуаров. Очевидно, он свято придерживался данного 29 марта 1841 г. обещания «…и впоследствии не говорить никому ни слова» о том, что с ним произошло в те дни.

Таким образом, следствие не установило никакого нового тайного общества. Вероятнее всего планируемый Луниным пропагандистский кружок еще не был оформлен организационно, возможно, Лунин даже не говорил о нем ни с Громницким, ни с Журавлевым, ни с кем другим, но он уже существовал в его голове как средство, с помощью которого он сможет добиться своей цели — подтолкнуть новое поколение к активным наступательным действиям. Неосторожность Журавлева, донос Успенского, наконец, арест самого Лунина помешали осуществлению этого плана.

Т. А. ПЕРЦЕВА