Декабристы

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Декабристы » ЖЗЛ » Н. Эйдельман. Дети 1812 года.


Н. Эйдельман. Дети 1812 года.

Сообщений 1 страница 7 из 7

1

Н. Эйдельман

Дети  1812-го

Новый, 1797 год двадцатишестилетний посол Российской империи Иван Муравьев встречает в вольном городе Гамбурге с женой и четырьмя детьми.

Государственные деятели были в ту пору довольно молоды: в 25 лет - посол, генерал, в 30-35 министр - обычное дело! На старцев - Суворова, Кутузова - приходились десятки сравнительно юных военачальников. Средний возраст высших чинов империи был примерно вдвое меньший, чем в конце царствования Николая I, к середине XIX столетия.

Один из позднейших публицистов заметит, что "в то время не требовалось одного удара паралича для поступления в сенат, а двух - для поступления в Государственный совет". Разумеется, большие войны. европейская политика - все это ускоряло путь наверх; но все же дело в том, что тогдашняя дворянская империя была еще молода и жизнеспособна. Лучшие, талантливейшие люди - еще вместе с властью, и так будет до 1812 - 1814 годов. Позже многие из таких служить не пойдут или будут служить спустя рукава, или займутся частной деятельностью, сядут по деревням...

Пока же двадцатишестилетний статский генерал Иван Матвеевич Муравьев - в одном из самых горячих мест Европы.

"Я презираю предавшего своего короля и отечество". Это первое из дошедших к нам высказываний старшего сына посла - Матвея Ивановича Муравьева, которому было тогда лет пять, вдвое больше, чем его брату Сергею.

Высказывание это в высшей степени примечательно. Оно адресовано знаменитому генералу французской армии Дюмурье, который незадолго до того изменил революции, объявил о своей верности монархии и бежал к неприятелю. Матюша Муравьев слышит, как старшие говорят, что генерал служил сначала отечеству против короля, потом наоборот; и его уже не волнуют тонкости - что изменить королю и отечеству одновременно очень мудрено и т. п. Когда генерал приходит в дом русского посла и пытается приласкать мальчика, он получает свое.

Но зачем же генерал Дюмурье ходит к Ивану Матвеевичу? А затем, что официально он для русского посла отнюдь не изменник, а положительный герой, и из Петербурга велят намекнуть генералу, что в России его ждет благосклонная встреча: очевидно, победы, которые некогда одерживал Дюмурье над сегодняшними друзьями, предводительствуя друзьями вчерашними, произвели на Павла I впечатление. Выполняя это поручение, русский посол и зовет Дюмурье на обед, но старший сын выдает предобеденные разговоры дипломата!

С поручением Иван Муравьев однако справился, Дюмурье поехал к Павлу, но они не понравились друг другу.

Матвея же, конечно, за выходку наказали.

Позже он вспоминает о самом себе:

"Пятилетний мальчик в красной куртке был ярый роялист. Эмигранты рассказами своими о бедствиях, претерпенных королем, королевой, королевским семейством и прочими страдальцами, жертвами кровожадных террористов, его смущали. Отец его садится, бывало, за фортепиано и заиграет Марсельезу, а мальчик затопает ногами, расплачется, бежит вон из комнаты, чтобы не слушать ненавистные звуки".

Вот как порою начинались биографии будущих революционеров. Тут очень занимателен Иван Матвеевич, сохранивший циническую веселость екатерининских времен: Дюмурье - друг, но разве не предатель? С "Марсельезой" война, но неплохо сыграть ее, смеясь над слишком фанатичным сыном. События как-то раздваиваются, понятия смешиваются. Дети сочувствуют бежавшему из Франции маркизу до Романс, побочному сыну Людовика XV, но вряд ли он занимал бы их так, если бы теперь не был обойщиком в рабочей куртке и фартуке.

Суворов разбивает французов в Италии. Гамбург ликует, женщины заводят головной убор вроде каски с надписью "Виват Суворов". Но посол Муравьев и его домашние хорошо знают, как император не любит Суворова. Немало о том расскажет и Михаил. Илларионович Кутузов, живший шесть недель в гамбургском доме Ивана Матвеевича; да и приезжающие из столицы павловские "гатчинцы" как на подбор: один не подозревает, что в Англию нельзя проехать посуху, другой возмущается, что в Гамбурге нет короля, а также съезжей, где можно высечь крепостного...

Никак не удавалось четко разделить мир на хороших и плохих. Кого любить? Кого ненавидеть?

Между тем счастливая звезда молодого дипломата еще поднималась. Его переводят с повышением в столицу. Но хорошо ли это? Служить в Петербурге опаснее, чем идти на штыки или против картечи. Посол в Англии Семен Воронцов, приглашенный возглавить иностранные сношения, отпихивается всеми правдами и неправдами, и лишь представив себя почти умирающим, сумел остаться только послом.

Отрывки из книги "Апостол Сергей", посвященной выдающемуся революционеру. одному из пятя казненных декабристов Сергею Ивановичу Муравьеву-Апостолу Книга подготовлена к печати в Государственном издательстве политической литературы.

В 1800 году Муравьевы приезжают в Петербург. Матвей Иванович вспомнит, что он в том же году видел Павла I: "Встреча эта особенно запечатлелась в его памяти по случайному обстоятельству. Дело было 16 ноября 1800 года, в день именин Матвея Ивановича; Анна Семеновна возвращалась в карете со своим сыном от обедни: на Литейной они встретили императора, и им пришлось, согласно существовавшим тогда правилам, выйти для поклона из кареты, несмотря на сырость и грязь. По возвращении домой оказалось, что маленький Матвей потерял в грязи свой башмак. Матвей Иванович нередко вспоминал этот случай в последние годы своей жизни или в день своих именин, или когда заходил разговор о погоде, о поздней или ранней зиме".

Удивительно похожие истории случались тогда с маленькими мальчиками. "Царь... велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку:". Мальчику в картузе - Александру Сергеевичу Пушкину - едва исполнился год.

Ивану Матвеевичу, действительному статскому советчику, полномочному посланнику в Гамбурге, трудно было представить свою супругу Анну Семеновну и детей, со страхом выпрыгивающими в ноябрьскую грязь. Однако поднявшемуся на ступеньку, теперь уже тайному советнику и члену коллегии иностранных дел Ивану Муравьеву должно радоваться, что государь не вступил, как это иногда случалось, в получасовую беседу с дамой, сделавшей реверанс в луже. или с мальчиком без башмака: одна знатная барышня после такого быстро скончалась...

Грустные предчувствия тайного советника рассеивает семья, небольшой круг верных собеседников, и наивная вера в еще не изменившую фортуну.

Детство будущих декабристов было наполнено событиями разнообразными. удивляющими, печальными.

Матвей Муравьев (о себе - в третьем лице): "12 марта 1801 года утром, после чаю он подошел к окну и вдруг спрашивает у своей матери: "Разве сегодня пасха?" - "Нет, что ты? - "Да что же все солдаты на улице христосуются?"

Оказалось, что солдаты поздравляют друг друга с воцарением Александра".

Державин сочинил стихи с намеком.

Умолк рев Норда сиповатый,
Закрылся грозный, страшный взгляд.

Управляющий цензурой согласился пропустить эти стихи в печать только в том случае, если рядом с ними будут помещены другие, недавние стихи Державина, восторженно прославлявшие Павла.

"Матвей Иванович был с матерью на поклонении праху покойного императора. Он помнит, что гроб был поставлен очень высоко, так что лица никто не видел".

Хочется услышать разговор восьмилетнего Матвея с пятилетним Сергеем: царь Павел был зол и плох, папенька боялся, и убийцы ужасны, но и Александр хорош... Сын ходил ко гробу с матерью, а не с отцом. Потому, наверное, что Иван Матвеевич - государственный человек, нужен во дворце. Новый царь, слишком обязанный отцеубийцам, радостно выискивает вокруг себя тех, кто непосредственно не участвовал в заговоре.

Не участвовал Иван Муравьев, "счастливчик Муравьев"; один из первых указов Александра разрешал ему унаследовать фамилию "Апостол" (от деда, последнего выборного украинского гетмана Данилы Апостола). "Мы спорили об N, которого с жаром защищал апостол его Муравьев", - такие шуточки в те дни начинаются и еще не скоро прекратятся...

Проходит меньше года, и вдруг выясняется, что по причинам, во многом для нас таинственным, "добрый монарх" Александр охладевает к Ивану Матвеевичу и для начала отправляет его в дальнюю иностранную столицу.

2

Вся семья - Анна Семеновна" четыре девочки и два мальчика - отправляются за отцом в Мадрид, через Европу, где все громче звучит имя первого консула Французской республики.

"Сергей Муравьев-Апостол... ростом был не очень велик, но довольно толст; чертами лица и в особенности в профиль он так походил на Наполеона I, что этот последний, увидев его раз в Париже в политехнической школе, где тот воспитывался, сказал одному из приближенных. "Кто скажет, что это не мои сын?" (Из воспоминаний Софьи Капнист, доброй знакомой и соседки Муравьевых.)

Наполеон рос быстрее, чем дети. Когда родился Матвей, он был еще простым артиллерийским офицером. При появлении Сергея - уже генерал, главнокомандующий в Италии. Пока жили в Гамбурге -- повоевал в Египте и сделался первым консулом во Франти. Стоило мальчикам оказаться в Париже - и они попадают на коронацию императора Наполеона I.

Отец находит, что Мадрид - захолустье, где детей по-настоящему "не образовать", и жену с детьми через Пиренеи отправляет в лучшие парижские пансионы. Уже в Париже появляется на свет седьмое дитя - Ипполит, с которым отец не скоро познакомится Сам остается в Мадриде и успешно настраивает испанского короля и министров _ против Наполеона. Бороться с Францией для Ивана Матвеевича - старая привычка.

Анна Семеновна - Ивану Матвеевичу. Из Парижа - в Москву " Письмо № 65.

"Дорогой друг... Катерина Федоровна Муравьева упрекает меня за то, что остаюсь за границей, и пишет, что в Москве учителя не хуже, чем в Париже, и что скоро все поверят, будто ты сам не хочешь нашего возвращения, и таким образом я невольно поврежу твоей репутации. Однако разве не ясно, что я здесь не по своей воле? Меня связывают большие долги, обучение детей, пансион, больные ноги Матвея..."

Архив Октябрьской революции в Москве, на Пироговской улице. Листки с номерами в толстой пачке из 56 писем - чудом уцелевшая и не изучавшаяся часть архива Ивана Матвеевича... Номер на письмах ставился для того, чтобы адресат знал, сколько посланий затерялось по дороге, и, кажется, доходило одно письмо из четырех (после ? 65 сохранилось ? 69, потом - ? 73): война между Францией и Россией, пожалуй, не самое благоприятное условие для бесперебойной почтовой связи между этими державами... Те же самые обстоятельства, что тормозили переписку, переместили, как видим, Ивана Матвеевича из Мадрида на родину. Наполеон слишком грозен и победоносен, чтобы испанский двор смел интриговать против него... Франции не нравится активный русский посол за Пиренеями - Ивану Матвеевичу приходится уехать; в Петербурге должны одобрять его дипломатию, возвращаясь, он, кажется, ждет наград, повышения.

Нас очень интересует Анна Семеновна Муравьева-Апостол и семеро ее детей, пачка же старинных писем на французском языке из Архива Октябрьской революции вполне способна удовлетворить любопытство...

Прочитав писем десять, привыкаем к их ритму, структуре - и уже уверены, что одиннадцатое, двадцать пятое, пятидесятое послание начнется, скорее всего, с упреков рассеянному и ленивому Ивану Матвеевичу: редко пишет, на вопросы не отвечает, номеров на письмах не выставляет... Затем неизменная вторая часть всякого письма: денег нет, долги растут - что делать? Наконец, дети. Странно и даже страшно читать милые подробности, смешные эпизоды, материнские опасения: ведь мы уже все наперед знаем, какими станут, что испытают, сколько проживут.

Письма из далеких старых лет - из первых томов "Войны и мира"...

О трех младших Анна Семеновна пишет маловато, уверенная, что отца пока что они не очень интересуют. Семилетняя Елена вообще упоминается лишь в обычном: "дети здоровы", "дети по тебе скучают"; о десятилетней Аннете - чуть больше, потому что часто болеет и однажды "была при смерти".

Крохотный Ипполит... У этого - особые права, самый юный, незнакомый отцу, но все же сын - третий продолжатель фамилии.

"Ипполит единственный из всех нас, кто делает все, что хочет", "Ипполит начинает интересоваться своим папа".

Анна Семеновна энергично, твердо, разумно управляет маленьким  шумным государством (только изредка намекает на собственные болезни, "кровь горлом", - не думая и не гадая, что стоит на пороге смерти и вспомнит о ней только однажды: "Если я увижу детей несчастными, то умру от горя").

Едва ли не в каждом письме отдается должное ее первой помощнице во всех делах, чуть ли не второй матери для малышей - старшей дочери Лизе (или Элизе). Материнские комплименты 16-летней девице, конечно, пристрастны, но, узнав Анну Семеновну поближе, заметим, что она вообще судит о своих детях здраво и порою строго; прочитав к тому же несколько страничек, написанных рукою самой Лизы, знакомимся с действительно мягкой, сдержанной, не по годам умной, образованной, музыкальной, красивой - да, видно, не просто красивой, а необыкновенно красивой девушкой. Анна Семеновна однажды замечает, что "Элиза вообще самая необыкновенная девушка, которую она когда-либо знала"; в ту пору красивее Лизы, пожалуй, только одна особа. Катю, вторую дочь, мать ценит как личность не столь высоко, однако "хороша так, что дальше уж некуда, и где ни появляется, все восхищаются". Между двумя красавицами и тремя малышами - двое мальчиков, которые большей частью находятся вне дома. 10 августа 1806 года, через восемь месяцев после Аустерлица и за десять месяцев до Тильзита, сквозь воюющие армии прорывается письмецо № 79: "Сегодня большой день, мальчики возвращаются в пансион" - после каникул. В связи с таким событием сыновьям разрешено самим написать отцу, и перед нами - самые ранние из сохранившихся писем Матвея и Сергея.

Тринадцатилетний Матвей: "Дорогой папа, сегодня я возвращаюсь. Я очень огорчен тем, что не получил награды, но я надеюсь, что награда будет возвращена в течение этого полугодия. Мама давала обед моему профессору, который обещал ей хорошенько за мной смотреть".

Чуть ниже - корявый почерк десятилетнего Сергея: "Дорогой папа, я обнимаю тебя от глубины души. Я бы хотел иметь маленькое письмецо от тебя. (К этому месту примечание матери. "Того же требует Матвей".) Ты еще мне никогда не писал. В этом году я иду на третий курс вместе с братом. Я обещаю тебе хорошо работать. До свидания, дорогой папа, я тебя обнимаю от всего сердца".

В парижские годы происходят постепенные перемены в "старшинстве": Сергей, впервые обогнавший брата, незаметно, постепенно становится "лидером", чье превосходство охотно, а с годами все более признает добродушный Матвей.

Пансионат господина Хикса - заведение первоклассное и весьма независимое. Сам император иногда посещает его (именно там шутит: "Кто скажет, что это не мой сын?"). Позже и в России, в знакомой семье Олениных, найдут, что "необычайное сходство с Наполеоном I, наверное, немало разыгрывало воображение Сергея".

Дети переходят из класса в класс под гром наполеоновских побед.

Двойной счет: "Наполеон - изверг".

3

"Мы все глядим в Наполеоны..."

Замечают, что Сергей Муравьев похож на Наполеона, Пестель похож на Наполеона, пушкинский Германн "профилем напоминал Наполеона". Но - странное дело - никто не найдет, будто Муравьев похож на Пестеля!

Время было такое, что Наполеона искали в лицах и характерах - и, конечно же, находили! Может быть, даже в мирном, трезвом человеке Наполеон тогда рождал невольное восхищение, каждый мечтает одолеть судьбу, подчинить обстоятельства - свою скромную судьбу, свои обыкновенные обстоятельства. Но нет. не выходит Грустно и скучно! И вдруг - обыкновенный артиллерийский офицер, вроде бы одолевший, подчинивший миры, армии, стихии.  Значит, можно надеяться, мечтать всякому.. Но когда один из учеников господина Хикса задевает насмешкою Россию, Сергей кидается в бой, и враг отступает. Директор, как может, сглаживает противоречия: знатные русские ученики, дети известного дипломата поднимают репутацию заведения, не говоря уже о 3500 ливрах (около полутора тысяч рублей) - годовой плате за двоих мальчиков.

Анна Семеновна сообщает мужу, что накануне нового года "господин Хикс приходил со всеми своими помощниками - поздравлять ее с Новым годом. Он принес подарки всем, включая Ипполита, а затем пригласил двух мальчиков с собою на обед и в оперу и доставил их обратно в своем экипаже".

Кроме огромной суммы за учение (примерно сотня крестьянских оброков), в письмах матери так много других цифр и расчетов, что они порою похожи на математическую статью, в которую, впрочем, впутываются названия разных необходимых вещей и вещиц - так что вдруг появляются живые портреты мальчиков, "которым необходимы новые башмаки, по б ливров пара, да еще выходная обувь; разумеется, зеленые панталоны, редингот - это уже 1600 ливров", да еще дочерям не в чем выезжать. Матвею надо лечить ноги. В общем, один парижский год стоит семейству 20 тысяч ливров, или 8-9 тысяч русских рублей.

Парижские долги растут. Анна Семеновна выдает векселя десяткам людей, даже слугам, и взывает к мужу. "Moй дорогой, продай, пожалуйста, земли и пришли поскорее денег!".  Заканчивая послание, жена пишет Ивану Матвеевичу: "Кажется, мой друг, наше счастье минуло".  Больше по почте ни слова, о самом главном семейном событии - опале и полной отставке отца.

Тильзитский мир, июльским днем 1807 года низенький Наполеон и  длинный Александр обнялись на плоту посреди Немана. Россия и Франция - в мире, дружбе.  Париж наполняется русскими, которых так много, что Анне Семеновне кажется - "город скоро будет более русским, чем французским".  Балы, приемы (расходы!) неизбежны.

Хотя Иван Матвеевич в опале, но имя не забыто, не все старые друзья лишены чести, - и Анну Семеновну приглашает посол ни граф Петр Толстой, а следующий посол, "бриллиантовый" (всегда в драгоценностях) князь Куракин напрашивается в гости, чем ни производит немалое опустошение в тощем бюджете семейства, наконец, в Париже появляется сам канцлер Николай Румянцев, он, конечно, приглашает мадам Муравьеву с двумя дочерьми (за столом их сажают между канцлером и послом), и, кажется, столь влиятельные собеседники могут кое-что сделать для детей тайного советника  Муравьева-Апостола.

10 января 1808 года "Поздравляю тебя, мой друг, с двумя большими дочерьми, Катерина больше Элизы, а та выше матери, только Матвей не растет совсем, Катерина на голову выше его, Сережа  тоже большой.  Матвей начал работать чуть лучше. Сережа работает очень хорошо в течение последнего месяца, его профессора очень довольны им, оба начали заниматься по-русски. Посол граф Толстой разрешил одному из своих секретарей, в пансионе, трижды в неделю давать им уроки. Они от этого в восторге".

Итак, Матвей на шестнадцатом, Сергей на тринадцатом году знакомятся с родным языком. Позже Льву Толстому, размышлявшему над воспитанием многих декабристов, покажется, будто все движение это занесено, завезено вместе с "французским багажом", что оно не на русской почве выросло. В этом была одна из причин (правда, не единственная, не главная!), отчего "Война и мир" не идет дальше 1820 года, роман "Декабристы" не окончен.  Но затем писатель еще и еще проверит себя: художественное, историческое чувство подсказывало, что "декабристы-французы" - это фальшь, что слишком легко таким способом "отделаться" от серьезного объяснения серьезнейших чувств и наблюдений сотен молодых людей.

Поздно начинают учить русскому языку, но "они в восторге", - и Анна Семеновна еще повторит в других письмах, даже с некоторым удивлением, "в восторге!" Откуда восторг? Во что перельется? Тут почти что афоризм, формула воспитания, развития личности. Вероятно, они знакомятся со своим языком позже всех молодых людей в мире, заговорят по-русски позже миллионов неграмотных соотечественников. Но для других родной язык - явление естественное, с первым молоком, "само собой"; для них же здесь - событие осознанное, общественное. К смутным впечатлениям - "мы русские", - закрепленным домашними разговорами, стычками с одноклассниками, вдруг добавлен язык, и пошла бурная химическая реакция, едва ли не взрыв.  Эксперимент опаснейший! Сотни недорослей, не знавших ни слова по-русски "до первых усов", останутся "французиками", вроде Ипполита Курагина из "Войны и мира". Но для некоторых, для Матвея и Сергея, первые слова по-русски - столь значительное событие, что если бы составлялась летопись их жизни, его следовало бы сравнивать, скажем, с 1812 годом и временем образования тайных обществ, в той летописи было бы написано "Зима 1808. Начинают учиться по-русски. Восторг".

"Дорогой папа, писать тебе для меня истинный праздник. Я же очень давно не имела от тебя ни строчки. Неужели ты забыл свою Элизу, которая думает о тебе постоянно? Мы здесь проводим немало времени на балах. Надеюсь, что и ты развлекаешься в своем Киеве, и уверена, что ты часто видишься с Михаилом Илларионовичем Кутузовым, чьи дочери - мои друзья, особенно младшая, Доротея? Я тебе говорила, что Матвея и Сергея сравнивают в пансионе с Кастором и Поллуксом, так как пока один в небесах, другой - в аду, то есть пока один успевает в учении, другой ничего не делает, и так длится почти все пятнадцать дней, пока они не меняются местами. Вообще же оба становятся все более симпатичными. Матвей уже сложившийся мужчина. Сергей идет по стопам своего достойного брата. Впрочем, в списке тех, кто получил награды за учение в этом году, ты найдешь Сергея счастливым, Матвея - несчастным, хотя он очень старался; но для Сергея - важнее всех призов было бы получить письмо от тебя. Он боится, как бы его письма не наскучили тебе, и сегодня только говорил мне с грустью, что сколько он себя помнит, ты ни разу не отвечал на его послания. Если это правда, то это нехорошо. Я умоляю тебя о милости к нему - пришли ему ответ, которого он ждет с таким нетерпением. Осмелюсь ли по просить также прислать несколько утешительных слов для Матвея? Ручаюсь, что этот знак твоей доброты заставит его возобновить занятия с новым пылом?"

Кажется, Элиза пишет по заданию матери, надеющейся, что дочь добьется больше жены (отец, действительно, напишет вскоре детям, и ему сообщат, что "Матвей после того значительно лучше работает"). Тем временем культ Ивана Матвеевича растет - все от Лизы до Ипполита, особенно старшие мальчики, относятся с обожанием к эгоистичному, усталому, занятому своими неприятностями тайному советнику, чем дальше он, чем недоступнее, чем реже отзывается тем, по известной психологической формуле, милее, притягательнее для детей. Мать - "проза", отец - "поэзия", даль, Россия.

Восторг от первых русских уроков сродни преклонению перед родителем - чем сильнее интерес к своему "далеко", тем горячее желание встретиться с отцом.

Между тем тринадцатилетний Сергей неожиданно получает от жизни, или судьбы, такое "предложение", которое может сильно переменить его планы и восторги

Мать - отцу. Май 1808 года "Прошлую неделю твой маленький Сергей был третьим в классе по французскому чистописанию, по риторике - наравне с мальчиками которым всем почти 16 или 17 лет а преподаватель математики очень доволен Сергеем и сказал мне, что у него хорошая голова, подумать только, что ему нет и 13 лет! Нужно тебе сказать что он много работает, очень любит читать и охотнее проведет целый день за книгой чем пойдет прогуляться, и при том он такое дитя, что иногда проводит время со своими маленькими сестрами, играя в куклы или вышивая кукольные платьица. В самом деле он необыкновенный!"

Позже учитель передаст матери, что Сергей способен "совершить нечто великое в науке".

В эти дни Анне Семеновне случилось побеседовать с генералом Бетанкуром, главным директором путей сообщения в России так сказать, представителем технической мысли. Разговор быстро переходит на мальчиков, и тут генерал говорит нечто совершенно новое для матери вместо обычных советов - в какой полк или к какому министру лучше бы записаться - Бетанкур советует делать карьеру математическую: "Он меня заверил, что опытных русских инженеров очень мало и поскольку Сергей так силен в математике, ему следовало бы после пансиона окончить Политехническую школу. На все это надо еще лет пять но получение в результате высшего технического образования было бы благом и для него, и для отечества. Что же касается Матвея то математика может сделать его артиллерийским офицером. Настоящее математическое образование можно получить только здесь, в России - труднее, или, говоря яснее, не возможно. Матвею к тому времени будет 20 лет, Сергею - 17".

Точные науки техническое образование? Будто голос из "следующего века". И вдруг Сергей - математик, завершающий курс в 1813 году а потом, может быть Сергей Иванович Муравьев-Апостол - академик основатель школы, и - служба отечеству просвещением, наукой изобретением техническим прогрессом? И разве не заметят вскоре что одни изобретают паровой двигатель, другие штурмуют Бастилию, третьи душат тирана, четвертые выводят формулы - все вместе сами того не подозревая с разных сторон подогревают, расплавляют громадную льдину деспотизма?

Но такие мысли юному математику из пансиона Хикса пока и не снятся. Зато родители взволнованы - на одних весах авторитет генерала Бетанкура, высокий престиж математики в стране Лапласа, Лагранжа, Араго. Немало! Но на другие весы кладется побольше: европейский мир неустойчив, призрачен, дальновидные люди уже предчувствуют 1812 год - пять лет во Франции не высидеть! К тому же, если на Западе точные науки уже "в чинах генеральских", то в России - даже не в обер-офицерских (хотя подают немалые надежды!). И тот постоянный "нуль", который лицейский математик Кошанский выставлял Александру Пушкину и многим его сотоварищам, ничуть не помешал им благополучно завершить обучение. На первом месте - политика, изящная словесность, философия. И, кстати, один из противников чрезмерною употребления "лапласова зелья", математики, - как раз Иван Матвеевич, да с какими аргументами!

"Еще ни одна нация не исторгнута из варварства математикой. Ты, друг мой, счастливый отец семейства; дети твои, подобно прелестному цветку дерева, обещают тебе сладкие плоды. Бога ради, не учи их математике,  доколе умы их не украсятся прелестями изящной словесности, а сердца их не приучатся любить и искать красоты, не подлежащие размеру циркуля... одним словом: образуй в них прежде воображение... В великой картине мироздания разум усматривает чертеж, воображение видит краски. Что же картина без красок? И что жизнь наша без воображения?"

Иван Матвеевич не просто опасается одностороннего образования, но даже указывает в одной из своих статей на опасную связь: в революционной и наполеоновской Франции "музы уступают место геометрии", математика для "неокрепшего ума" - путь к неверию, неверие - путь к революции!

Ясно, что при такой позиции дух времени сулит обоим мальчикам службу военную, которая, конечно же, убережет их от опасной тропы: геометрия - бунт! Да и Анна Семеновна не очень-то настаивает: российский аристократ - математик, дело небывалое. Оставив в стороне случайные мечтания, она тем решительнее требует от мужа задуматься над будущим Матвея и Сергея. 30 сентября того же, 1808 года сетует, что нет у нее средств выехать из Парижа в Эрфурт, где встретятся Александр с Наполеоном и куда отправляется "вся Европа": "Мне кажется, я нашла бы способ поговорить с императором и уладить дела наших детей". Но денег не находится - ни для карьеры сыновей, ни для старшей дочери: у нее красивая романтическая любовь с молодым флигель-адъютантом Ожаровским, состоящим при посольстве, и мать одобряет выбор дочери, а Ивану Матвеевичу вдруг показалось, что 500 душ за женихом маловато и вообще "знает ли мать свою дочь?", на что Анна Семеновна отвечает письмом злым и решительным, что не ему, Ивану Матвеевичу, судить, ибо за последние 10 лет провел с семьей "всего 22 месяца". Иван Матвеевич отступает, свадьба решена, но нет денег, и вообще пора возвращаться!

"Ради бога, вытащи нас из этой парижской пучины. Я ничего другого не желаю на свете".

Этот вопль был, наконец, услышан, Иван Матвеевич все же продает какие-то земли, Анна Семеновна расплачивается с долгами. О постепенных приготовлениях к отъезду знает только Элиза- "Я боюсь, что если мальчики узнают, они перестанут совсем трудиться в то время как сейчас они убеждены, что пробудут здесь еще два года".

Наконец 21 июня 1809 года отправляется последнее письмо из Парижа: "Я еду завтра!"

А на другой день кондуктор дилижанса прослезится, наблюдая прощание Лизы с Ожаровским, Анна Семеновна ужаснется, что до Франкфурта ехать неделю "в совершенно открытой коляске, без скамеек", мальчики же обрадуются невиданной дороге и неслыханным приключениям.

К выброшенному из службы и отвыкшему от семейного шума Ивану Матвеевичу едет из Парижа жена с семью детьми. На дворе лето 1809 года, и у Анны Семеновны впереди меньше года жизни, у Сергея и маленького Ипполита - семнадцать. Иван Матвеевич на полдороге - ему жить 42 года, старшему же сыну, Матвею, остается семьдесят семь...

4

"НА ВОЛЕ"

Лицейские, ермоловцы, поэты,
Товарищи! Вас подлинно ли нет?

"В проезде через Берлин они остановились в Липовой аллее. В одно прекрасное утро, когда Анна Семеновна сидела с детьми за утренним чаем, с раскрытыми окошками, вблизи раздался ружейный залп. По приказанию Наполеона были расстреляны в Берлине, против королевского дворца, взятые в плен несколько кавалеристов из отряда Шиля. Прусский король и его семейство жили в Кенигсберге. Все прусские крепости были заняты французами". (Записано со слов Матвея Муравьева.)

Наполеон не любил вешать; гильотина же напоминала о революции. Расстрел - казнь военная, так как Европа в войне.

Дорога из Парижа в Россию проходит, как и прежде, через разные королевства, великие герцогства, союзы, вольные города, но все это "псевдонимы" одной империи.

"Бонька (Boney - так называет он Бонапарта) вздумал основать великую империю свою и глотает своих робких и малодушных соседей, но и ему наконец подавиться... Сила без благоразумия сокрушается под собственной тяжестью".

Такими остались в памяти отставленного посла Ивана Муравьева-Апостола разговоры о "международном положении", которые вел с ним несколько лет назад коллега, американский посланник в Мадриде. Разнообразие кличек-ругательств в адрес французского императора может сравниться разве что с числом его официальных королевских, протекторских, герцогских и прочих титулов.

"Наполеон-Пугачев" - придумает позже Иван Матвеевич.

Как во той было во французской землюшке,
Появился там сукин враг-Наполеон-король...

Потом, в 1812-м, из Москвы и других мест, "спаленных пожаром", понесется:

Наполеон да наш Пали?н
Да наш Пали?н, ох Напаль?ничек...

Но до того еще более двух лет. Пока же мать с двумя мальчиками едет через Европу, где от Норвегии до Гибралтара и от Ламанша до Немана владычествует друг и брат российского императора Александра I - император Наполеон.

Впрочем, для обогащения дорожных впечатлений Анны Семеновны и детей именно в те месяцы, когда они наконец пускаются в путь, загорается очередная война в центре континента - Австрия делает отчаянную попытку реванша... Два экипажа, купленные во Франкфурте и набитые до отказа взрослыми и малышами, чемоданами и корзинками, медленно пересекают Германию меж двух воюющих армии; и лошадей нигде нет - приходится платить и переплачивать, а Ипполит и Елена вздумали заболеть, и однажды, в 10 часов вечера, в темном лесу путешественников останавливает отряд гусаров и спрашивает: "Кто такие и куда едут?" "Ты можешь представить, - напишет жена мужу, - что потребовалось много смелости и твердости, имея в этой ситуации семь детей, в том числе взрослых дочерей".  К счастью, это оказались французы; завтрашние противники, сегодня они благосклонны к русской даме, едущей из Парижа; от будущих же союзников, австрийцев, так просто бы не отделаться.

Для Сергея и Матвея - легкая репетиция будущих боев и походов, которые через четыре года приведут их в эти же места. Но как это далеко и не скоро!

Путь лежит на Кенигсберг, Митаву и оттуда - до Киева, где дожидается Иван Матвеевич. Всего несколько суток до российской границы.

"На границе Пруссии с Россией дети, завидевши казака на часах, выскочили из кареты и бросились его обнимать. Усевшись в карету ехать далее, они выслушали от своей матушки весть, очень поразившую их. "Я очень рада, - сказала она детям, - что долгое пребывание за границей не охладило ваших чувств к родине, но готовьтесь, дети, я вам должна сообщить ужасную весть; вы найдете то, чего и не знаете: в России вы найдете рабов!"  Действительно, нужно преклониться перед такой женщиной-матерью, которая до пятнадцатилетнего возраста своих детей ни разу не упоминала им о рабах, боясь растлевающего влияния этого сознания на детей".

Строки, записанные со слов Матвея Ивановича, появились в журнале "Русская старина" в 1873 году. Анна Семеновна, если ее слова были точно такими, нарушала указ, изданный еще Екатериной II и решительно подтвержденный ее внуком: запрещение употреблять слово раб при характеристике любого подданного империи (после чего почти исчезают канцелярские обороты вроде "просит раб твой", "бьет челом раб"). Рабами же Иван Матвеевич тогда и позже любил называть подданных Наполеона: "С тех пор, как я себя помню, французы представлялись моим взорам то мятежными гражданами, то подлыми и низкими рабами".

Но Анна Семеновна женщина искрения и простая: "В России вы найдете рабов".

Комментатор этих строк в "Русской старине" восхищается, очевидно, вслед за Матвеем Ивановичем, что дети прежде ни о чем не догадывались (или догадывались, но помимо родителей). На этот счет, конечно, имелись отцовские директивы: сначала словесность, воображение, потом математика и размышления о несовершенстве мира... 40 лет спустя в повести "Кто виноват?" Герцен представит читателям подобный тип:

"Как все перепутано, как все странно на белом свете! Ни мать, ни воспитатель, разумеется, не думали, сколько горечи, сколько искуса они приготовляют Володе этим отшельническим воспитанием. Они сделали все, чтоб он не понимал действительности; они рачительно завесили от него, что делается на сером свете, и вместо горького посвящения в жизнь передали ему блестящие идеалы; вместо того, чтобы вести на рынок и показать жадную нестройность толпы, мечущейся за деньгами, они привели его на прекрасный балет и уверили ребенка, что эта грация, что это музыкальное сочетание движений с звуками - обыкновенная жизнь".

Матвей, Сергей, умные мальчики, не знают, что их великолепное образование и благополучие оплачены трудом полутора тысяч полтавских, тамбовских, новгородских рабов. Родные находят, что такое знание может растлить, то есть воспитать крепостника, циника, равнодушного. Итак, сначала благородные правила, не допускающие рабства, а затем - внезапное открытие: страна рабов, оплачивающих, между прочим, и обучение благородным правилам.

Разумеется, длинной дорогой, от границы до столицы, мальчики успели надоесть матери (а позже - отцу) вопросами: "как же так?" И, конечно, было отвечено, что это пройдет: ведь государь полагает, что рабство "...должно быть уничтожено и... с божьей помощью прекратится еще в мое правление".

В Киеве возобновляется знакомство Ивана Матвеевича с семью детьми.

Затем - Петербург. Свадьба Лизы и Ожаровского. Затем - Москва.

Адрес родного "Муравейника" писали так: "В Москве, на Большой Никитской улице, в приходе Георгия на Вспольях, нумер 237, в доме бывшем княгини Дашковой".

Двоюродные, троюродные братья - шестнадцатилетний прапорщик Николай, будущий знаменитый генерал Муравьев-Карский, его брат Александр, предлагающий всем вступить в масоны: ровесник Сергея, уже фантастически образованный Никита и ровесник Матвея, веселый и тщеславный Артамон...

На детском вечере заметили, что Никитушка Муравьев не танцует, и мать пошла его уговаривать. Он тихонько ее спросил: "Матушка, разве Аристид и Катон танцевали?" Мать на это ему ответила: "Надо думать, танцевали в твоем возрасте". Он тотчас встал и пошел танцевать...

"Как водится в молодые лета, мы судили о многом, и я, не ставя преграды воображению своему, возбужденному чтением Contrat-social ("Общественный договор") Руссо, мысленно начертывал себе всякие предположения в будущем. Думал и выдумал следующее: удалиться через пять лет на какой-нибудь остров, населенный дикими, взять с собой надежных товарищей, образовать жителей острова и составить новую республику, для чего товарищи мои обязывались быть мне помощниками. Сочинив и изложив на бумаге законы, я уговорил следовать со мною Артамона Муравьева, Матвея Муравьева-Апостола и двух Перовских, Льва и Василия... В собрании их я прочитал законы, которые им понравились. Затем были учреждены настоящие собрания и введены условные знаки для узнавания друг друга при встрече. Положено было взяться правою рукою за шею и топнуть ногой; потом, пожав товарищу руку, подавить ему ладонь средним пальцем и взаимно произнести друг другу на ухо слова "чока". Слово "чока" означало Сахалин. Именно этот остров и был выбран..."

5

Иван Матвеевич как в воду глядел: математика не приведет к добру - даже эмблему тайного союза заимствовали у этой вреднейшей науки: "Меня избрали президентом общества, хотели сделать складчину, дабы нанять и убрать особую комнату по нашему новому обычаю: но денег на то ни у кого не оказалось. Одежда назначена была самая простая и удобная: синие шаровары, куртка и пояс с кинжалом, на груди две параллельные линии из меди в знак равенства... Между прочим постановили, чтобы каждый из членов научился какому-нибудь ремеслу, за исключением меня, по причине возложенной на меня обязанности учредить воинскую часть и защищать владение наше против нападения соседей. Артамону назначено быть лекарем, Матвею - столяром. Вступивший к нам юнкер конной гвардии Сенявин должен был заняться флотом".

Так, подобно потешным полкам юного Петра, составлялись юношеские республики. Николай Муравьев не называет Сергея, которого, может быть, считали еще слишком юным; но Александр Муравьев уже помнит, как являлись оба брата - "прекрасные, благородные, ученые"...

"Мы с ними проводили время отчасти в чтении и научных беседах, отчасти в дружеских разговорах. Характер двух братьев был различен: Матвей был веселый и приятный товарищ, Сергей же сурьезный..."

Но время ли рисовать знак равенства и искать на географической карте подходящее для него место?

Время ли - Бонапарт у ворот!

"Тысячи поклонов вашим дамам и особенно божественной мадемуазель Муравьевой".

Эта светская строчка из письма, написанного 7 июля 1810 года (и напечатанная сто лет спустя в редком издании на французском языке "Переписка императора Александра I со своей сестрой великой княгиней Екатериной"), имеет некоторое отношение к судьбам России и немалое - к биографиям Муравьевых-Апостолов.

Великая княгиня Екатерина Павловна была исключительно почитаема и любима братом царем. Их переписка - скорее любовная, чем родственная. Только недавно к ней посватался сам Наполеон и получил отказ объяснили "запретом матери" (вдовствующей императрицы Марии Федоровны). Но передавали и реплику самой невесты "Скорее пойду замуж за последнего русского истопника, чем за этого корсиканца". Наполеон гневался - еще один шаг к войне, позже русские солдаты споют про "Палеонщика, парня молодого, неженатого, сроду холостого. Женитьба "парня" на Марии Луизе прошла незамеченной, об отказе же слухи ходили. Екатерину Павловну спешно отдали замуж за герцога Ольденбургского, а отвергнутый жених захватил герцогство Ольденбург.  Возле Екатерины Павловны собрался кружок лиц, особенно непримиримых к Франции, осуждающих Александра за объятия и поцелуи при встречах с Бонапартом и заодно предостерегающих против всяких коренных реформ. Кажется, Иван Матвеевич тут пришелся ко двору, и царь, гостящий у сестры, уже замечает "божественную" Екатерину Ивановну Муравьеву, тогда еще пятнадцатилетнюю фрейлину, но вскоре обвенчанную с молодым знатным офицером Илларионом Бибиковым (через 24 года Пушкин посоветует жене поближе сойтись с Екатериной Ивановной Бибиковой, калужской губернаторшей, которая "очень мила и умна"). Поскольку же дочь Лиза теперь в близком родстве с влиятельным генерал адъютантом Ожаровским, придворные связи опального дипломата постепенно восстанавливаются. То ли через божественную дочь, то ли прямою просьбою Иван Матвеевич обращает внимание царской сестры и на двух прибывших сыновей. Екатерина Павловна - шеф и покровитель недавно образованного училища инженеров путей сообщения. Четырнадцатилетний математик Сергей легко сдает два экзамена, и через год с небольшим - подпоручик. Матвею инженерные идеи, видно, не по душе. "Узнавши, что война у нас будет с французами, я определился подпрапорщиком в лейб-гвардейский Семеновский полк".

Честолюбивый отец, несмотря на боязнь "геометрических умов", гордится успехами Сережи и, как видно из туманных намеков современников, несколько недоволен Матюшей "Nous etions les enfants de 1812".  "Мы дети 1812 года".  Эта вошедшая в учебники и хрестоматии фраза принадлежала Матвею Муравьеву Апостолу. Смысл ее ясен. Ну, разумеется, они также дети своего отца. Но не о семейных делах речь. А впрочем, как сказать? Если задуматься, выйдет, что 1812 и весит больше, много больше всего, что понято и усвоено прежде, и понять ли это родителям, которые тоже дети каких-то лет, эпох, событий.

Мать? По дороге с Невы на Полтавщину, на Большой Никитской улице, в доме 237, в Москве, Анна Семеновна вдруг заболевает и через несколько дней умирает.

За гробом - муж и семеро детей. Младшему - четыре года, старшей - девятнадцать. Матери не стало.

6

"Мы дети 1812-го"?

Гроза двенадцатого года
Настала. Кто тут нам помог?
Остервенение народа,
Барклай, зима иль русский бог?

Вслед за тем в третьей строфе зашифрованной десятой главы "Евгения Онегина" шли десять не дошедших к нам строк, очевидно, посвященных отступлению русской армии и ропоту против Барклая, потому что начало следующей, четвертой строфы -

Но бог помог - стал ропот ниже,
И скоро силою вещей
Мы очутилися в Париже,
А русский царь главой царей.

В восьми сохранившихся и в двадцати исчезнувших строках представлены два года "существования, исполненного происшествиями" - так вспоминал о своих 19-21 годах Матвей Муравьев, и подтверждал насчет своих 15-17 лет Сергей.

Матвей: "В 1807 году батюшка мой, желая возобновить старое знакомство с Михаилом Илларионовичем Кутузовым, бывшим тогда киевским военным губернатором, заехал по видаться с ним и не мог не выразить ему своего удивления при виде такого знаменитого воина, занимавшего гражданскую должность в военное время. Отец рассказывал, что Михаил Илларионович взяв его за руки, сказал: "Голубчик, настанет время, когда и я им на что нибудь, может быть, пригожусь".

Кутузов принял командование меньше чем за 8 месяцев до своей кончины. За год до смерти, в апреле 1812, он и не подозревал о том, что главные события его биографии- впереди.

Матвей: Бородино, Тарутино, Малоярославец?

Сергей: Витебск, Бородино, Тарутино, Малоярославец, Красное, Березина?

Ведомость об уборке тел на Бородинском поле
(после изгнания французов)

"Сожжено было 56811 человеческих тел и 31 664 лошадиных. Операция эта стоила 2101 рубль 50 копеек, 776 сажень дров и две бочки вина".

Матвей Иванович Муравьев на Бородинском поле отшвыривал, как бы играя, неприятельские ядра - так представлял своего родственника. Другой участник сражения, бывший президент "Республики Чока" Николай Муравьев. Прочитав в журнале эти строки, 92-летний Матвей Иванович вспомнил, как было на самом деле:

"26 августа 1812 г. Еще было темно, когда неприятельские ядра стали долетать до нас. Так началось Бородинское сражение. Гвардия стояла в резерве, но под сильными пушечными выстрелами. Правее 1-го баталиона Семеновского полка находился 2-й баталион. Петр Алексеевич Оленин, как адъютант 2-го баталиона, был перед ним верхом. В 8 час утра ядро пролетело близ его головы; он упал с лошади, и его сочли убитым. Князь Сергей Петрович Трубецкой, ходивший к раненым на перевязку, успокоил старшего Оленина тем, что брат его только контужен и останется жив.  Оленин был вне себя от радости. Офицеры собрались перед баталионом в кружок, чтобы порасспросить о контуженном. В это время неприятельский огонь усилился, и ядра начали нас бить. Тогда командир 2-го баталиона, полковник барон Максим Иванович Де-Дама скомандовал: "Г-да офицеры, по местам". Николай Алексеевич Оленин стал у своего взвода, а граф Татищев перед ним у своего, лицом к Оленину. Оба радовались только что сообщенному счастливому известию; в эту самую минуту ядро пробило спину графа Татищева и грудь Оленина, а унтер-офицеру оторвало ногу. Я стоял под знаменем вместе с Иваном Дмитриевичем Якушкиным и, конечно, не смел отлучаться от своего места; следовательно, ядрами играть не мог".

Впрочем, когда в Семеновский полк были присланы награды за Бородино, командование попросило солдат проголосовать за достойных офицеров, и Матвей Иванович получил военный орден "по большинству голосов от нижних чинов седьмой роты полка".

Сергею же через два дня после битвы исполнится 15 лет и 11 месяцев. Во время Бородина его держат при главной квартире армии.

После Малоярославца молодых офицеров корпуса путей сообщения возвращают доучиваться в Петербург, но Сергей Иванович, к тому времени уже шестнадцатилетний, использует родственные связи - и остается. Его берет в свой отряд муж сестры Лизы - генерал Ожаровский. После сражения при Красном Сергею - золотая шпага с надписью: "3а храбрость".  К концу года, после Березины, он уже поручик и получает Анну четвертого класса...

Воинов российских что может унять?
Трах, тарарах,
Тарарушечки мои!

Это уже солдатская песня наступательная.

27 августа 1813 года Сергей Муравьев-Апостол из немецкого городка Петервальсдау пишет сестре Елизавете Ожаровской:

"Я живу вместе с братом, и поскольку мы в сходном положении, то есть без единого су, мы философствуем каждый на свой лад, поглощая довольно тощий обед... Когда граф Адам Чарторыйский был здесь, я обедал у него, но, увы, он убыл, и его обеды вместе с ним". Матвей в приписке поясняет, что "философия с успехом заменяет пищу".

Они пишут по-русски: неудобно пользоваться языком врага, к тому же два года с солдатами - неплохая практика.

Смерть - рядом с этими веселыми голодными юношами; зацепляет Матвея в знаменитом Кульмском сражении и целится в Сергея, выходящего па "битву народов", под Лейпцигом.

Матвей из города Готы, где долечивает рану, пишет сестре 21 октября 1813 года: "Под Лейпцигом Сергей дрался со своим батальоном, и такого еще не видал, но остался цел и невредим, хотя с полудня до ночи четвертого октября находился под обстрелом, и даже старые воины говорят, что не припомнят подобного огня".

Но все обошлось, братья вместе - "в прекрасной Готе, сегодня город даст бал, который мы навсегда запомним, и впереди движение к Рейну и сладостное возвращение".

7

Матвей Иванович - 60 лет спустя:

"Каждый раз, когда я ухожу от настоящего и возвращаюсь к прошедшему, я нахожу в нем значительно больше теплоты. Разница в обоих моментах выражается одним словом: любили. Мы были дети 1812 года. Принести в жертву все, даже самую жизнь, ради любви к отечеству, было сердечным побуждением. Наши чувства были чужды эгоизма. Бог свидетель тому..."

Престарелый семеновец ворчит на "нынешнее племя", вспоминая счастливейшие дни своей жизни, когда купались в октябре, а потом спали на снегу без всяких последствий, когда все были молоды, все были заодно и цель так же проста и справедлива, как солдатская песня.

Может быть, он прав, что время было теплее?

Пушкин запишет о мальчиках,

Которые, пустясь в пятнадцать лет на воле,
Привыкли в трех войнах лишь к пороху да к полю.

В этих строках представлено много "пятнадцатилетних", но не все. А что же у всех? Чем отличался среднестатистический "сын 1812-го" от своих внуков, правнуков, отцов? Как уловить в их речах, записях, манерах, шутках, огорчениях нечто особенное, что позже, при подобных же обстоятельствах, иначе ) проявлялось?

"Дражайший родитель!

Весна в полном сиянии своем покрыла поля и луга зеленые и украсила разновидными , цветами, но окрашенными кровью соотчичей наших! - Древы оделись листьями, представляют величественную картину атмосферы и изображают как бы вновь воскресшую природу; зефир, играя между листочков и порхая по деревьям, производит легкий шорох, словом, вся природа торжествует. - Один только человек, не делая подражания оной, забыл самого себя, влеком будучи своими страстями, стремится удовольствовать неистовые свои желания. Бонапарте, сей лютый корсиканец, разинув алчные свои челюсти, бросался много раз на непобедимое российское воинство, от коего зияющие его челюсти запеклись кровию и он был опрокинут..."

Это письмо неизвестного сочинителя, переписанное во многие альбомы. А вот другое.

"Молчание вселенной, дух природы, война - исторгают из нашей груди восторг, преданность и слезы".

Это из дневника Александра Чичерина - молодого человека, который, если б не погиб в бою, верно, был бы с декабристами.

И, наконец, третье письмо:

Сергей Муравьев-Апостол - отцу. 1813 год.

"Милостивый государь батюшка.

Я был несколько дней тому назад в г. Франкфурте, где пребывает главная квартира государя императора, и нашел у графа Ожаровского письмо ваше к брату Матвею. Я осмелился его распечатать, потому что брата еще здесь нет, и спешу вас на его счет совершенно успокоить, ибо я уже знаю, что он  совсем здоров и выехал уже из Праги полк свой догонять. Я надеюсь его через несколько дней здесь увидеть и уж более с ним не расставаться, потому что наш баталион теперь к гвардии прикомандирован. Он получил в награждение Анненскую шпагу, но говорят, что ее переменят и что дадут Владимирский крест. Дай бог, чтобы это сбылось. Если б то возможно было, я бы ему свой отдал: он его более меня заслужил.

Что до нас касается, милостивый государь с батюшка, мы теперь спокойно стоим в г. Ганау, в окрестностях Рейна, где мы очень хорошо приняты жителями, которые так рады, что избавились от французского ига, что не знают, как нам благодарность свою изъявить Мы теперь там отдыхаем после столь славной, но вместе и тяжкой кампании. Говорят, однако, что мы скоро пойдем вперед..."

Если б не "кампания", "крест", кульмская рана Матвея и то обстоятельство, что в батальоне из 1000 человек вернулось домой 418, - если б не все это, письмо было бы вполне детским отчетом перед папенькой в благонравном поведении.

Но хватит примеров-таким путем нелегко доказать, какова была молодежь 1812 года.  Ведь можно подыскать письма циничные, проникновенные, поэтические, бездарные. Но прочитав или хоть пробежав 10, 100, 1000 таких документов, причем написанных не выдающимися, а обыкновенными грамотными молодыми людьми, можно уловить нечто, именуемое "дух времени", хотя метод этот скорее эмоциональный, чем научный, и у другого читателя те же письма вдруг вызовут совсем другое настроение.

Мне же вот каким представляется "сын 1812-го" юный, более или менее образованный дворянин, офицер; ему 15-20 лет, но он много взрослее своих сверстников из последующих поколений - служит, видал кровь и порох, выходил на дуэли, имел любовные приключения (или, по крайней мере, так утверждает), ездит верхом, фехтует, танцует, болтает по-французски, немало читал и слыхал еще больше.

Итак, молодые и ранние. Но эти прапорщики, поручики, воины и танцоры часто пишут и думают так чувствительно, как в наши дни постеснялся бы зеленый школьник.

Ну, разумеется, надо сделать скидку на эпоху, стиль, сентиментализм, когда не скупились на "ах!" и "сколь!", "листочки" и "приятности". И все же эти юноши были и впрямь чувствительны, воображение их, по теории Ивана Матвеевича, наполняло мир красками.

Это сочетание зрелости и детскости поражает при знакомстве с людьми, жившими полтора и более века назад.

Если есть эпохи детские и старческие, так это была - юная. Пушкин скажет:

Время славы и восторгов.

Лицейские, ермоловцы, поэты...

В счастливой строке, появившейся в одном из последних стихотворений Кюхельбекера, - целая глава русской истории...

Лицейские, ермоловцы, поэты.

Часто удивляются, откуда вдруг, "сразу", родилась великая русская литература? Почти у всех ее классиков, как заметил недавно писатель Сергей Залыгин, могла быть одна мать, родившая первенца - Пушкина в 1799, младшего - Льва Толстого - в 1828 (а между ними Тютчев - 1803, Гоголь - 1809, Белинский - 1811, Герцен и Гончаров - 1812, Лермонтов - 1814, Тургенев - 1818, Достоевский, Некрасов - 1821, Щедрин -  1826)?

Откуда это?

Не претендуя на полный ответ, с уважением относясь к выводам историков и литературоведов об особенностях той эпохи, породившей столько гениев, хочу только обратить внимание на одну из причин, которая кажется очень существенной.

Прежде чем появились великие писатели и одновременно с ними должен был появиться читатель.

Мальчики, "которые, пустясь в пятнадцать лет на воле " - они и были теми, кому нужны были настоящие книги. Они, "по детскости своей", еще не нашли ответов на важнейшие вопросы - и задавали их; а по взрослости - думали сильно, вопросы задавали настоящие и книжки искали не для отдохновения и щекотания нервов.

Ну как тут не появиться Пушкину!

Равнодушное, усталое, все знающее или (что одно и то же) ничего не желающее знать общество - для литературы страшнее семнадцати николаевских цензур Последние стремятся свалить исполинов, но, при равнодушии, гиганты вовсе не родятся на свет. Или нет - родятся.. но  могут и не увидеть или заметить сыто, небрежно, так что некий третьестепенный автор в молодое время значит куда более, чем прекрасный художник - среди усталых зрителей Но довольно об этом.  Война не кончилась?

На меня, молодца,
Давно смерти нет...
(Из песни солдата, воюющего не первый год.)

Матвей: Лютцен, Бауцен, Пирн, Кульм (рана в ногу, два ордена), Лейпциг, Париж.

Сергей Лютцен (Владимир IV степени с бантом), Бауцен (произведен в штабс-капитаны), Лейпциг (в капитаны), затем состоит при генерале Раевском и участвует в битвах 1814 года: Провен, Арси-сюр-Об, Фершампенуаз - Париж (Анна II класса).

Братья-победители гвардии прапорщик Матвей, неполных двадцати одного года; Сергей- семнадцатилетний капитан (позже, когда перейдет в гвардию, снизится на два чина и будет гвардии поручик).

Ты Париж мой, Парижок,
Париж - славный городок.
Как у нашего царя
Есть получше города,
Есть и Питер и Москва,
Еще лучше Кострома!
Вся по плану строена,
Диким камнем выстлана,
Березками сажена,
Желтым песком сыпана,
Железами крытая...

С 18(30) марта 1814 года братья - в Париже, проделав боем и пешком ту дорогу, по которой в обратном направлении ехали с Анной Семеновной пять лет назад. Наверное, сходили поглядеть на свое детство - пансион, старый дом, оперу, посольство...

В конце марта 1814 в Париже собралась едва ли не половина будущих декабристов - от прапорщика Матвея Муравьева-Апостола до генерал-майоров Орлова и Фонвизина; одних Муравьевых - шесть человек.  Первый "съезд" первых революционеров задолго до того, как они стали таковыми.

Кажется, только вчера был пансионат, уроки, куклы с младшими сестрами. И вдруг из детства - в зрелость.  Отрочество и юность пройдены ускоренно, как офицерские чины после каждой крупной битвы.

Затем 1814-1825 - как мало арифметически и как много исторически!

Только что в походе на Париж царь был во главе их, и вот он - первый враг, и молодые офицеры понимают, что это они призваны принести себя в жертву для того, чтобы их стране и народу было лучше.  Братья Сергей и Матвей - в числе первых членов первых обществ. Это были очень хорошие люди. Лев Толстой, не разделяя революционных идей, заметил о Сергее Ивановиче "Один из лучших людей того, да и всякого времени". Они вовсе не были природными заговорщиками, отчаянными бунтарями.  Наоборот, с характером мягким, добрым, Сергей и Матвей вслед за Пушкиным могли бы повторить, что "рождены для жизни мирной". Но именно их доброта, чистота не позволили уйти в сторону, присмиреть, переложить тяжесть на других.  Им было неудобно, просто невозможно не восстать.

14 декабря 1825 года - Сенатская площадь, поражение северян.

29 декабря Сергей Муравьев-Апостол поднимает на юге Черниговский полк.  Отчаянная попытка зажечь другие полки, дивизии, корпуса, но 3 января - поражение. Матвей и раненый Сергей - в плену, двадцатилетний Ипполит убивает себя.

13 июля 1826 года Сергей Муравьев-Апостол, как всегда ободряя других, мужественно и спокойно погибнет на виселице.  Столь же уверенно и безусловно утвердившись навсегда в людской памяти.


Вы здесь » Декабристы » ЖЗЛ » Н. Эйдельман. Дети 1812 года.