[Мария Казимировна - Семену Петровичу Юшневскому.]

27 сентября 1830 г, Петровский завод

Я ужаснулась, любезный братец Семен Петрович, увидя моего мужа, так он похудел, одна тень его осталась. Не жалуется, чтобы страдал какою-либо болезнью, но спит очень мало и почти ничего не ест; я боюсь, чтобы не впал в чахотку; уверяет меня Фердинанд Богданович [Вольф] , что этого опасаться не должно, но может он уверяет для того, чтобы успокоить меня. Как бы ты не представлял себе его худобы, все еще будет мало.

Ты, может быть, уже слышал, что брат твой и все товарище его переведены в Петровский завод. - И я, желая разделить вполне участь мужа моего, поступила в острог, где занимаю один нумер с ним; здесь мы лишены не только воздуха, но и дневного света. Боюсь, что муж мой вконец расстроится здоровьем.

Брат благодарит за присланные ему тысячу рублей, он был без гроша денег и очень давно нуждался. Я с собой не могла привезти ничего. Ты, мой друг, очень хорошо знаешь, с какими малыми способами выехала я из Москвы. Но ты обещал еще выслать вскоре тысячу рублей, следовательно, муж мой, по крайней мере будет спокоен на несколько времени, что нуждаться не будет в необходимом…

…В заключение письма твоего к брату, ты желаешь, чтоб я забыла все прошедшее; из любви моей к твоему брату, из любви моей к тебе я никогда не переставала желать тебе добра и сожалеть о твоем от меня удалении; очень рада буду, ежели ты искренно возвратишь мне дружбу и любовь твою, которых я никогда потерять не желала.

Ты пишешь, что моя Сонечка [дочь Марии Казимировны от первого брака] была у тебя в Хрустовой [имение Юшневских] с ее мужем; очень меня утешило сие известие; дай Бог, чтобы ты любил детей моих и чтобы они умели заслужить на твою дружбу. Любезный Семен Петрович, будь уверен, что я никогда не могу перестать любить тебя, как бы ты ни удалялся от меня и как бы ты ни был несправедлив противу меня. - С самых юных твоих лет брат твой приучил меня любить тебя всем сердцем, как и он сам любит тебя, и сам ты столько мне показывал привязанности, что я никак не могу себе представить, чтобы ты был в силах желать мне зла; итак, мой друг, будет друзьями по-прежнему, и не станем вспоминать того, что нам делало большую неприятность, а мне, откровенно тебе скажу, несчастье.

Не помню, написала ли я тебе в прошлом письме, которое послала из Иркутска, что Варфоломей Варфоломеевич еще в прошлом году умер в июле месяце, и смерть его преждевременную приписывают невоздержному употреблению напитков. Он умер скоропостижно, бывши в гостях. Я надеюсь, что ты, любезнейший Семен Петрович, не сообщишь сего брату его; душевно бы мне было неприятно, если бы от меня узнал он такие неприятные известия о его брате. Ты знаешь, что я неспособна сделать неудовольствия даже и тем людям, которые делали мне величайшее зло. Я уже здесь вместе с мужем моим. Бог прости всех, и я их прощаю, если только мое прощение сколько-нибудь их занимает.

Зная твое доброе сердце, мой друг, я уверена, что матушка моя под твоим покровительством не стерпит никаких притеснений ни от кого и не нуждается в необходимом; благодарю тебя заранее за все одолжения, какие ты ей наверное оказываешь. Я буду стараться так распорядиться, чтобы ее пристроить и дать ей уголок спокойный: она в тех летах, что спокойствие ей необходимо; поцелуй у нее ручку за меня и моего мужа и скажи ей, что мы оба здоровы.

Если ты можешь, любезный Семен Петрович, сделать это для меня и твоего брата, то постарайся непременно выкупить часы твоего брата у Филипп Прохоровича; брат твой очень дорожит сими часами, потому что это память от отца его и к часам сим он очень привык. Если бы ты был очень богат платками шейными цветными, то пришли мужу моему: сколько бы ты одолжил его сим; он очень любит теперь цветные платки. Я пришлю тебе, друг мой, мерку его с будущею почтою на сюртук и жилет; сшей ему, сделай милость; здесь нету портного, а он очень беден платьем; представь себе, что он худее, наверное можно сказать, Осипа Варфоломеича [Ринкевича]: увидишь по его мерке, которую я тебе пришлю. Алексей Петрович приказал кланяться Владимиру[младший брат Юшневского], от которого он получил письмо: очень рад, что он счастлив, и благодарит его за память.

Прощай, любезный Семен Петрович, я и брат твой от всего сердца желаем тебе быть здоровым; будь счастлив и не забывай истинных друзей твоих - брата и меня. Любящая тебя всем сердцем сестра и друг

Мария Юшневская.

Здесь я наняла избу близ острога, в которой варят нам есть, содержатся там мои вещи и живут в ней человек и женщина; плачу за нее 25 рублей в месяц. Здесь дорого очень все, особливо, когда сообразим с нашими ценами. Пишу все потому к тебе, чтобы ты знал, любезнейший Семен Петрович, как мы здесь живем: пуд сахару здесь 60 ср [серебряных рублей], а чай самый посредственный 10 фунт. Прощай, мой любезный.

Н. Д. Фонвизина — Н. Н. Шереметевой

Петровский Завод, 28 сентября 1830 г.

Вот уже несколько дней, как мы прибыли все сюда и я уже поселилась в остроге. Иван Дмитриевич, слава богу, здоров, милый друг мой, Надежда Николаевна, дорогой получил оп 6 писем от вас. Благодарит также за посылку и за деньги 400 р., которые получил в одном из писем. Настенька говорила ему, что хочет сюда ехать, но Иван Дмитриевич говорит, что причины, по которым он этого не желал, все существуют и что даже если бы оные и не существовали, то никогда не согласился бы запереть жену в темную и сырую тюрьму — а если хотите, мой милый друг, узнать подробности нашего нового жилища, то Иван Александрович может вам сообщить письмо мое. — Право, не думайте, чтобы это было прикрашено — если бы адресоваться здесь ко всем, кто только в этой тюрьме хотя и не живут в ней, словом к самим начальникам нашим, то по справедливости и они не могли бы сказать другого.— Конечно, если это все положение перенести с покорностью к воле божьей и с смирением, то и оно будет на пользу впрочем это одно только и может поддержать в этом заключении. Еще мое положение покамест не так тягостно, но сердце кровью обливается смотреть на тех, у кого здесь есть дети; бедные малютки одни живут и бог знает чему подвергнутся. Скоро и мое положение будет тоже. Если господу угодно будет сохранить будущего моего дитяти.

Помолитесь, друг милый, чтобы спаситель наш ниспослал нам «сем силы покориться с кротостью этому ужасному положению. Вы себе и представить не можете стой тюрьмы, этого мрака, этой сырости, этого холода, этих всех неудобств. То-то чудо божие будет, если все останутся здоровы и с здоровыми головами, потому что так темно, что заняться совершенно ничем нельзя.

Нам, женщинам, позволено выходить из тюрьмы, доложившись офицеру, но и тут как шальные ходим, а они бедные вечно в затворе и в тюрьмах. Прощайте, друг мой, чувствую, что это письмо неутешительно, но господь велик и милостив, на него уповаем: даст силы, и все перенесем авось-либо. А тяжко, очень тяжко, не так за себя, как за них. Христос с вами. Иван Дмитриевич вас, Настю и детей целует, я также. Екатерину Гавриловну благодарит очень за память и за письмо.

Н. Ф.