Глава 12

Тщетные приготовления

     
Исаакиевский собор мрачной громадой возвышался над Сенатской площадью. В проект Андре Монферрана еще не были внесены изменения комиссии Стасова, придавшие собору больше света и величия. Внутри продолжались отделочные работы — Александр Первый торопился освятить собор, на который он не жалел средств страны, еще не восстановившейся после наполеоновского нашествия.
Немец Геруа был опытным и аккуратным минером и очень храбрым человеком, но его сердце трепетало при мысли о том, что он должен сделать. Грех другого немца, графа Беннигсена, который бил в висок табакеркой отца нынешнего государя, казался ему не таким значительным, как его собственное грядущее преступление. Готовя выполнение задачи, он пришел к выводу, что ему необходимо обеспечить обрушение купола. Вряд ли высокопоставленные жертвы покушения могли находиться в притворе во время торжественного богослужения. Разумеется, погибнут сотни, может быть, тысячи людей, присутствующих на освящении. Однако для человека, помнившего огненный ад Бородинского сражения, смерть тысяч людей не казалась невозможным событием.
Он отобрал шестнадцать особенно доверенных унтер-офицеров минерных рот. Собрав всех, велел им к девяти часам вечера переодеться в одежду мастеровых и, покинув казарму, собраться у оружейного склада. Сам он, облачившись в гражданский сюртук и подклеив накладную бороду, подошел туда же. Дальше Геруа повел своих людей по еще светлым петербургским переулкам. Встречавшимся прохожим представлялось, что подрядчик ведет людей на спешное исправление недоделок. «Мастеровые» несли инструмент — ломы, коловороты, кувалды и кирки. Один из них тащил ящик, в котором находились огнепроводные шнуры. Когда они подошли к забору, еще ограждавшему собор, там стояла линейка, груженная мешками, видимо, с известью или цементом. Сторож послушно открыл собор — ночные работы были нередки в это время. Люди принялись разгружать линейку. Однако любой, кто взялся бы вместе с мастеровыми перетаскивать мешки в собор, был бы удивлен, ощутив внутри не сыпучий материал, а твердые бочонки, соответствующие по размеру двухпудовым бочонкам с порохом. Было уже десять часов вечера.
Перетаскав бочонки в придел, «подрядчик» дал сторожу полтинник на водку и заперся в соборе. Здесь было темно, лишь узкие лучи света из потайных фонарей освещали серьезные лица заговорщиков в приделе. Геруа разделил своих людей на четыре группы и разделил между ними восемь участков под барабаном купола, в каждый из которых надо было заложить по четыре пуда пороха. Саперы полезли на леса, и вскоре зазвучали глухие удары кирок и молотов. Вырубая взрывные ниши, они втаскивали наверх и помещали в отверстия бочонки с порохом. Запальные шнуры выводили через специальные трубки. После этого ниши заделывали заподлицо цементом, убирая все следы минирования.
Геруа предпочел старый испытанный способ подрыва — поджог запала с помощью бикфордова шнура. Хотя наука шагнула далеко вперед и еще три года назад офицер военно-морского штаба Павел Шиллинг произвел подрыв морской мины гальваническим способом. Александр Клавдиевич считал электричество штукой капризной и, на его взгляд, ненадежной.
Адская работа продолжалась всю ночь. Закончилась она под утро. Геруа и его людям удалось незаметно покинуть собор. Он отвел их в дом на окраине города, там все переоделись. Полковник раздал им по сто рублей серебром и выправленную подорожную до Оренбурга.
— Прокатитесь за Урал, через годик вас оттуда верну, и верность вашу не забуду. Кто сболтнет — тому могила, — сказал он унтерам, отправляя их в казенных тарантасах прочь из Петербурга под видом дистанционной команды.
Почерневший от недосыпа, он явился к Николаю и доложил:
— Приказ выполнен, ваше императорское высочество!
— Молодец, Геруа! — потрепал его по плечу цесаревич. Он надеялся, что при взрыве погибнет не только его старший брат, но и наместник Аракчеев, избавив таким образом от забот о своей персоне.
Но все пошло не так, как предполагалось. Тридцатого августа, возвращаясь с молебна в Александро-Невской лавре, государь пригласил цесаревича Николая в свою коляску.
— Так что, Николай Павлович, — уезжаю я завтра в Таганрог. Елизавете Алексеевне, супруге моей, врачи велели курорт от чахотки. Со мною едут Дибич, Чернышев. Бог знает, когда свидимся еще. Сам знаешь, что на Балканах война. Петербург оставляю на графа Милорадовича, градоначальника. — Император с каким-то странным выражением посмотрел на брата.
— А мне что велите делать, государь? — наклонил голову цесаревич.
— Вы генерал, командир гвардейской дивизии, шеф инженеров! Съездите, хотя бы проинспектируйте строительство Бобруйской крепости!
— Благодарю за доверие, государь! — Николай склонил голову, пряча вспыхнувший яростью взор. Отъезд брата был совсем некстати, а отсылка на инспекцию недостроенной крепости походила на оскорбление.
План покушения рушился. Но Николай Павлович был очень упорным человеком, с богатым воображением. Вскоре он разработал новое решение проблемы…
…Петр Андреевич Клейнмихель вернулся в свою квартиру в здании Главного штаба в прескверном настроении духа. Прямо в генеральском мундире и сапогах он повалился на кушетку и крепко о чем-то задумался. Когда к нему в комнату заглянула родственница жены Варенька Нелидова, симпатичная фрейлина и любовница цесаревича, он, не сдерживаясь, заорал:
— Что тебе тут надо, б-дь?! — И бедная девушка поспешно ретировалась. Петру Андреевичу было сегодня ненавистно все, связанное с цесаревичем Николаем. Потому что именно сегодня он вручил начальнику аракчеевского штаба маленький флакончик с прозрачной жидкостью и пожелал, чтобы еще до истечения этого года содержимое флакончика попало в питье государя Александра. Вместе с флаконом он вручил увесистый мешочек золотых английских соверенов «на первый случай».
— А если…
— Карьера, Петр Андреевич, может идти не только вверх, к генерал-адьютантству и выше, но и круто вниз, к званию прапорщика. Прошу об этом помнить…
— Понял, ваше императорское… высочество. — Петр Андреевич был человек хваткий и все отлично осознал — и именно это ввело его в состояние отчаянной хандры. С одной стороны, благорасположение императора Александра обеспечивало вроде бы его дальнейшую карьеру. С другой стороны, император, казалось, истомлен ношей власти и мог решиться передать ее цесаревичу Константину, который Клейнмихеля терпеть не мог. Было о чем задуматься.
Через несколько дней он стал собираться с докладом о поселенных войсках в Таганрог.

Глава 14

Дурное известие

     
Петр Ломоносов вместе со своей женой гостил у тестя — помещика Жукова. Вскоре после возвращения из княжеств он уехал в Грецию — сражаться с турками под началом Дмитрия Ипсиланти. Пробыв там год, воротился разочарованным: потомки Ахилла не показали себя отчаянными воинами. Пребывая там, он регулярно ссылался с полковником Пестелем, сообщая наиболее интересные моменты происходящего. После того как Англия решила прямо вмешаться в борьбу, у нее появилось немало сторонников, которых возглавлял ненавидящий русских грек Маврокордато. Возвратившись домой через Пруссию, Петр некоторое время искал себе занятия по душе. На гражданской стезе он ощущал себя рыбой, выброшенной на сушу. Но к тому времени вернулся из Франции Михаил Лунин, вновь поступивший на службу в войска. Он был приписан к гродненским гусарам, стоявшим в Варшаве, и стал адъютантом цесаревича Константина Павловича.
Возвращение Лунина из Франции, где он вел рассеянную жизнь философа, много общался в салонах с выдающимися умами страны и с самыми отчаянными реакционными клерикалами, как подозревал Петр, было вовсе неслучайно. По-видимому, оно было прямым следствием недавно состоявшегося прихода к власти во Франции реакционной клики наследника, будущего короля Карла Х. Обретению власти этим кабинетом, надо сказать, сильно способствовали весьма многочисленные, но, как один, неудачные заговоры карбонариев, открывшиеся во Франции совершенно неожиданно. Они заставили реакцию действовать решительно, чтобы предотвратить новую революцию. Однако Петр подозревал, что половина этих заговоров не обошлась без Михаила, почему и шансов на успех они не имели изначально. Недаром английские агенты, пересекавшиеся с Луниным в Париже, сообщали на Альбион, что это чрезвычайно опасный человек, которого невозможно переиграть. Мавр сделал свое дело и вернулся.
И сейчас именно новое реакционное правительство Франции наконец решилось вторгнуться в революционную Испанию, вопреки воле Англии, чего никак не делали предыдущие, более либеральные кабинеты. В Петербурге наконец могли вздохнуть спокойно, ибо еще один очаг революции, раздутой островитянами, был затушен.
Именно Лунин, благодаря своему положению, помог Петру вновь попасть на службу, несмотря на тот хвост, что тянулся за Ломоносовым после случая с Клейнмихелем. Петр был без должности приписан к Подольскому кирасирскому полку, стоявшему в Варшаве. Тогда же он посватался к Марии Жуковой, женился на ней, и теперь у них рос сын.
Петр был без ума от своей жены. Он любил ее страстно, и ему трудно теперь было провести вдали от нее даже две недели. Однако то, что находилось вне семьи, не давало столько поводов для оптимизма. Жизнь в Польше пришлась Петру не очень по душе — слишком многое здесь напоминало о том, что только десять лет назад Варшавское герцогство вошло в состав Российской империи. Несмотря на благоволение к полякам Константина, женатого на графине Грудзинской, они не отвечали взаимностью. В Царстве Польском, в наступившую мирную эпоху, жизнь большинства обывателей была лучше, чем в России. Быстро росли промышленность, торговля и население. Но местные жители все это не связывали с покровительствующей русской властью. Много говорили о незалежности и шляхетности. Русских считали захватчиками, и такому открытому человеку, как Петр, не нравилась скрытая за притворными улыбками неприязнь поляков.
Но тут, как говорят, не было счастья, да несчастье помогло. Слухи о возможной войне с Турцией оживились. Однако Подольский кирасирский полк на эту войну наверняка не пошел бы. Между тем Петр имел неплохой опыт в молдавских делах. Под этим предлогом он попросил помощи по переводу в войска Второй армии, которая наверняка приняла бы участие в походе. Здесь ему посодействовал и Павел Пестель, который несколько лет был старшим адъютантом командующего армией. И вскоре Петр оказался приписан к 19-й пехотной дивизии Седьмого корпуса, стоявшей в Умани.
На дивизию недавно был поставлен один из государевых любимцев, боевой генерал-майор Сергей Григорьевич Волконский. Такая замена старых начальников на более молодых и боевых генералов и полковников проходила с некоторого времени в Шестом и Седьмом пехотных корпусах, нацеленных на Турцию. Кстати, успешному переводу Ломоносова именно в эту дивизию способствовало и то, что некогда как раз Волконский инструктировал Лунина для поездки во Францию, передавая свои парижские связи…
…Ломоносов явился лично к командиру дивизии. Худощавый князь Волконский встретил его добродушно, протянул руку и улыбнулся своей своеобразной улыбкой, которая происходила оттого, что все верхние зубы были выбиты в бою и вместо них стояли искусственные. Он говорил слегка шепелявя:
— Наслышан я о ваших поездках на юг. Думаю, что ваш опыт может нам пригодиться через некоторое время.
— Буду очень рад. Как скоро приступать к службе?
— Вы ведь недавно женились? Пока никаких дел нет, летом можете располагать собой — это ваш отпуск. Наслаждайтесь семейной жизнью, она может быть недолгой. Вероятно, осенью у нас побывает государь и отдаст нам свои распоряжения. Поэтому вам к ноябрю следует решить все свои личные дела и быть здесь.
В это время в кабинет командира дивизии стремительно вошла молодая женщина невысокого роста. Ее смугловатое лицо, обрамленное темными волосами, не было очень красивым, но в ее порывистых движениях кипела энергия, лучившаяся в ее карих глазах. Генерал нежно привлек ее к себе.
— Познакомьтесь, майор, — это моя новая женка, Мария Николавна.
Молодая женщина сделала небольшой книксен. Майор наклонил голову:
— Петр Ломоносов!
Жена Волконского с любопытством на него поглядела.
— Очень приятно, — ответила она красивым контральто.
— Кстати, жена — ваша четвероюродная кузина — дочь нашего корпусного начальника, генерала Раевского. Вы не знакомы?
Теперь Петр уловил в ней нечто общее — в округлости лица, решительном подбородке, непокорных кудрях волос, горящем энергией взоре — с героем Отечественной войны.
— Увы, нет, — ответил он.
— Между прочим, почему вы не попросили протекции родственника при переводе ко мне? — полюбопытствовал генерал.
— Мы не близки с семьей моей троюродной тетушки, — дипломатично ответил Петр.
К чему было объясняться, что представителю захиревающей, хотя и наиболее прямой, ветви ломоносовского рода, у которой остался от прежнего благополучия лишь баронский титул елизаветинских времен да доходный дом, не хотелось быть бедным родственником при знаменитом полководце и богатейшем помещике.
— Ну что же — я вас не задерживаю, ступайте, — отпустил его Волконский.
— Слушаюсь! — Майор отдал честь и удалился. Уезжая из дивизионного штаба, он вспомнил историю, рассказанную ему Пестелем под большим секретом, для того чтобы он не был запросто со своим новым дивизионным командиром:
— …Когда союзники, только одолевшие корсиканского льва в его логове, в конце 1814 года собрались в Вене, зашел вопрос о вознаграждении победителям. Государь Александр потребовал себе Герцогство Варшавское, воевавшее против России, и с ним — польскую корону. Своему свату и союзнику, Прусскому королю, он запросил еще больший кусок — Саксонию, курфюрст которой был верным клевретом Наполеона.
Но тут вмешался Талейран, представлявший Людовика Восемнадцатого, ныне умершего, а тогда считанные месяцы назад усаженного на трон союзниками. Он повел интриги с Меттернихом, и дело кончилось тем, что англичане, до того воевавшие только на море (не считая десанта в Португалию), австрийцы и французы объединились. Они стали вслух подсчитывать, сколько войск они смогут выставить против русских и пруссаков, проливших больше всего крови в войне с Наполеоном. Александр запальчиво ответил, что война его не пугает. А меж тем вспомнил, что император Бонапарт легко отдавал своим союзникам то, что ему никогда не принадлежало (например, Финляндию и Бессарабию — России). Государь вызвал к себе князя Сергея Волконского, решительность которого ему была известна по совместным с полковником Бенкендорфом партизанским действиям в двенадцатом году, и сказал ему:
«Езжайте сударь в Париж, поговорите с бывшими генералами Бонапарта, и пошлите кого-нибудь на остров Эльбу, сказать пленнику: русский царь от войны устал и ему и за Одером дел хватает». И в 1815 году Наполеон вернулся с Эльбы, и начались его знаменитые «Сто дней». И союзникам пришлось пролить немало крови, чтобы снова окончательно победить его. Англичанам, австрийцам и менее — пруссакам, подоспевшим лишь к самому исходу роковой битвы Ватерлоо. Русская же армия не торопилась на поле боя. Поэтому ее новый вход в Париж был блистательным, слова совета, которые государь повторил вновь восстановленному Людовику, были лучше поняты, и союзники больше не помышляли о войне с Россией из-за Польши…
История была поучительна и выставляла князя Сергея более искушенным в интригах человеком, чем могло показаться при взгляде на его открытое лицо.
— Вряд ли он опишет эту историю в своих мемуарах, если таковые будут, — заметил Пестель в конце рассказа.
Теперь Ломоносовы всей семьей гостили в поместье Жуковых.
— Как тебе служится у цесаревича? — Каждый приезд тесть задавал зятю один и тот же вопрос.
— Прекрасно, — так же ответил Петр. — Константин — деспот, но такой, которого можно убедить словом в его неправоте. А именно это отличает государя от тирана. Армию он любит и уважает, солдаты служат всего семь лет, а не двадцать пять, как у нас, они прекрасно обмундированы и обучены. Фрунт, парады, конечно, как и все Павловичи, он. Резок на разводах, груб ужасно — бывало, что польские офицеры со шляхетским гонором даже стрелялись от его публичного выговора. Но, если поймет, что был неправ, — потом так же публично извинится.
Константин прост, скромен. Даже и часть поляков ему предана. Дворяне наши, правда, не сильно его любят — он бы екатерининские «Вольности дворянские» никогда не подписал. Он считает — раз ты дворянин, помещик — значит служи Отечеству, как при Петре Великом было!
Ко мне был насторожен, что начну я блистать образованностью: как все старого закала офицеры, умников он не любит. Но я не заношусь, и вскоре меня приняли за своего. А если у кого-то и возникнет вопрос, положено ли офицеру книжки читать, вместо того чтобы последние пожитки за ломберным столом закладывать, то секунданты нам всегда помогут найти верный ответ.
— Да, убеждаюсь, что за словом ты в карман не лезешь. Отчего же такую фортуну при цесаревиче поменял на службу в дивизии?
— Оттого, что армия там про запас. Русские полки — чтобы поляки не забылись, кто в доме хозяин. А польские — чтобы боевую польскую шляхту под надзором держать. Потому с государем заранее решено, что ни в каких войнах, кроме европейских, участвовать польская армия не будет. А слух ширится, что с Турцией у нас много споров накопилось, которые турки по упрямому зазнайству решить не хотят. Мне живого дела надобно, парады я всегда не любил.
— Ты о жене тоже должен помнить.
— А разве я не люблю ее? Не предан ей?
— Ну ладно, добре балакать, пойдем поснидаем, чем господь наградил…
Хозяева и приезжие направились в столовую, где был уже накрыт обед. Кроме зятя, у Жукова гостил дальний родственник с женой и соседний помещик. Господь послал им украинский борщ, заправленный солониной, вареники со сметаной, пироги, кулебяку, турецкие засахаренные фрукты и штоф польской водки, варшавской очистки, привезенной Ломоносовым. Дамы пили мозельское вино. Беседа текла размеренно, переходя с предмета на предмет.
После завершения трапезы гости вышли на воздух, в тенистую беседку, завитую траурным плющом. Стоял теплый осенний день. Внезапно на дороге послышался топот копыт и в ворота усадьбы постучался безусый гусарский прапорщик, вероятно, исполнявший роль фельдъегеря. Он попросил напиться и напоить коня, и конечно, ему предложили перекусить, на что он, видимо, и рассчитывал.
— Какие известия везете, господин офицер? — спросил его Жуков, когда прапорщик насытился.
— Я не должен этого говорить по службе, но, видя вас людьми благородными, поскольку это касаемо всех россиян, скажу: нынче был фельдъегерь в округ из Таганрога, государь болен. Смотры отменены, войска остаются на квартирах. Меня послали оповестить начальников частей.
— Стало быть, болезнь серьезная?
— Не могу знать, в сообщении этого не говорилось.
— Серьезная… Спасибо, господин офицер.
— Ну, я тогда поеду, господа. Честь имею, спасибо за гостеприимство!
— Счастливой дороги!
Как только прапорщик уехал, Жуков обратил тревожный взгляд на зятя:
— Государи наши Романовы подолгу не жили, и Александру под пятьдесят уже. Думаю, тебе надо ехать по службе.
— В Умань?
— Нет, в Варшаву. Предвижу, что может случиться разное.
— Почему так полагаете?
— Трое братьев у государя, и все в возрасте.
— Но есть же наследник, Константин Павлович?
— Он в царстве польском сидит. У нас, на Руси, пошло так, что права наследника не уважают, ежели нет у него войска. Сам про такие «случаи» говорил. Так что, езжай и будь в этом войске. Жену с сыном пока оставь у меня, я за ними присмотрю. Тебе может быть не до них.
На следующий день Петр уехал в Варшаву один на легких дрожках с кучером.

Глава 16

Смерть императора

     
— Я рад, что ты приехал, Мишель! Дай обниму тебя. — Цесаревичу Константину Павловичу было сорок шесть лет — немногим менее, чем императору. Он был среднего роста, немного сутуловат, но строен, круглолиц и довольно некрасив, брови имел густые, рыжие и маленький курносый нос. Лицо его, обычно добродушное, имело все признаки порывистого, деспотичного, гневливого характера, какой был у его отца Павла. Но при этом важными чертами его характера были великодушие и рыцарственность. У него не было глубинных замыслов, он был человек довольно прямой и в отличие от старшего брата не стремился свершать деяния. Однако опыт правления Польшей и военных походов, начиная с суворовских, сделал из него неплохого администратора и сносного командира. Кроме того, Константин искренно был привязан к великому князю, чувствуя в нем довольно простую натуру в отличие от замкнутого Николая и был рад его приезду.
Михаил поселился в Бельведерском дворце — его покои отделяла от покоев старшего брата только одна комната. В Варшаве пока еще никто, кроме цесаревича, не знал о болезни государя. Очаровательная Жанетта Грудзинская, получившая от государя титул княгини Ловичской, преданно заботилась о своем муже, сейчас погруженном в печальную задумчивость. (Ей не суждено будет надолго пережить его, когда он скончается несколькими годами позднее.) Обедать нередко садились княгиня Ловичская и князь Михаил вдвоем, Константин оставался в своих покоях.
Приехавшие петербургские уланы встретились в Варшаве со своими товарищами из лейб-гвардии Уланского Цесаревича полка, набранного из природных поляков. Несмотря на знаменитый польский гонор, встреча воинов из двух гвардейских полков произошла довольно дружески. Конно-пионерный эскадрон в этом празднестве участия не принимал, так как полковник Засс сразу увел своих людей в караульную казарму при дворце, в которой их разместили.
Немного позднее Константин Константинович Засс, прогуливаясь возле дворца, обратил внимание на богатыря в серой форме Подольского кирасирского полка, который оказался в компании хорошо ему известного адъютанта цесаревича, подполковника Михаила Лунина. На Лунине был голубоватый мундир лейб-гвардии гродненских гусар, у которых он командовал эскадроном. Поздоровавшись с собеседниками, Засс поинтересовался компанией Лунина и был удивлен, услыхав академическую фамилию Ломоносова.
Он раскланялся и продолжил прогулку. Вообще, он проявил большое любопытство по поводу плана Бельведерского дворца и расположения его караулов.
Между тем Петр лишь на несколько дней отстал от фельдъегеря, привезшего цесаревичу тревожное известие из Таганрога. Однако никаких признаков тревоги в администрации он не увидел, поэтому и не был удивлен, когда Михаил Лунин посоветовал ему никому не говорить о болезни государя. Лунин был доверенным адъютантом Константина и мог уверенно говорить о многих вещах.
— Зачем великий князь Михаил привел полк? — задал ему вопрос Петр.
— Не знаю. Не думаю, что для того, чтобы проветрить гвардию, как он говорит, — сказал Лунин. — Может быть, я попробую разговорить генерала Андреевского или его адъютанта. Думаю, это неспроста.
Между тем великий князь Михаил пожелал развеяться небольшой осенней охотой в лесу к западу от Варшавы. Он уехал туда в сопровождении своего адъютанта и нескольких конных пионеров Засса. Погода стояла холодная и пасмурная, первый снег уже выпал. Возле небольшого селения к великому князю подъехали верхами его адъютант Долгоруков, посланный из Митавы в Могилев, и военный в генеральском плаще, светло-русый, с волевым и решительным лицом. Это был генерал-лейтенант Карл Федорович Толь, начштаба Первой армии, присланный, как и говорил Паскевич, командующим Остен-Сакеном.
Когда-то именно начштаба Первой Западной армии Барклая-де-Толли полковник Толь нашел Бородинское поле для генерального сражения 1812 года (тогда он фактически исполнял обязанности генерал-квартирмейстера соединенных Первой и Второй Западных армий). И это о нем немилосердный Ермолов говорил: «жестокий человек». Правда также и то, что Толь был честен в том, что касалось денег: во время взятия Вильно в 1812 году только он и бывший военный министр Коновницын, в деле Бородина прикрывавший Шевардинский редут, не поживились в местных ювелирных магазинах. Зато на ступенях служебной лестницы для него не существовало ни друзей, ни приятелей. Генерал отдал честь, и, отъехав в сторону от спутников, они заговорили о деле.
Получив от Михаила предложение присоединиться к столичной гвардии, которая поддержит петербургского цесаревича против варшавского, генерал Толь с решительностью ответил согласием. Они стали обсуждать конкретные шаги.
— Вам следует остерегаться Второй армии, там на высших постах слишком много природных русских, — отметил Толь. — И, пожалуй, Кавказского корпуса Ермолова. Впрочем, последний слишком далеко.
— От Юго-Западного края до Петербурга тоже путь неблизкий, — заметил Михаил.
— Надеюсь, вы нас прикроете с юга?
— К сожалению, не на всех начальников корпусов можно положиться с одинаковой уверенностью.
— Передайте все мое уважение его превосходительству будущему фельдмаршалу!
— Разумеется! Все что зависит от меня, будет предпринято, ваше высочество!
Энергичный Толь уехал, а великий князь возвратился в Варшаву.
Каждый день прибывали фельдъегери с сообщением о здоровье государя. Между тем Засс с тревогой сообщил Михаилу, что в Варшаву съехалось довольно много военных из соседних округов.
За ужином он заговорил об этом с братом.
— Так ведь 26 ноября военный праздник Святого Георгия, будет торжественная церемония для георгиевских кавалеров! — сказал Константин.
— Ах, и верно, я позабыл, — ответил Михаил. — Но в прошлые годы ведь этого не было?
— В такой трудный час надобно сделать варшавянам напоминание о числе героев в наших войсках, — заметил Константин. Он не стал говорить, что идею устроить церемонию ему подал Лунин.
На следующий день Константин снова не вышел к столу, и, отобедав с княгиней Ловичской, Михаил отправился в свои покои.
Внезапно он услышал голос брата, зовущий его из комнаты, разделявшей их покои. Накинув сюртук, он выбежал к цесаревичу.
— Мишель, — сказал ему Константин. — Приготовься, нас постигло страшное несчастье!
— Что такое?! — вскричал великий князь.
— Мы и вся Россия с нами осиротели: мы потеряли государя!
Михаил бросился на шею брату и крепко его обнял.
— Настают трудные времена для всех нас, — сказал он.
Это было 25 ноября, после семи часов вечера, когда прискакал фельдегерь из Таганрога.
Выйдя из комнаты, великий князь нашел Константина Засса:
— Печальное событие нас постигло. Государь скончался. Однако времени печалиться мы не имеем. Время действий настало, полковник, время настало… — сказал он, отправляя Засса.
Константин между тем, даже не предупредив жену, вызвал графа Новосильцева, дежурного генерала Кривцова, начальника своей канцелярии Гинца, князя Голицина и доверенного адъютанта Лунина, в этот день не дежурившего. Все они находились в разных частях города. Первым прибыл граф Никита Новосильцев — ровесник цесаревича, былой конфидиент Александра, пока тот не охладел к реформам. Он занимал должность председателя Государственного совета Польши, надзирая за польским правительством и за самим великим князем. Он первый обратился к Константину «ваше величество».
— Подождите, князь, мы должны дождаться присяги россиян и помазания, прежде чем получим на это право, — предостерег цесаревич приближенного. В это время пришла Грудзинская, обеспокоенная отсутствием мужа. Узнав о том, что государь скончался, молодая женщина воскликнула: «Матка бозка!» — и бросилась на грудь мужу. Александр был добрым деверем для морганатической супруги Константина. Через некоторое время цесаревич попросил жену выйти, так как было необходимо срочно заняться делами.
— Я рад, что ты привел еще один русский полк — он не помешает для сохранения спокойствия в Польше в это тяжелое время, — сказал Константин брату.
Затем он попросил графа Новосильцева набросать проект обращения к Сенату.
— Дорогой брат, мы можем поговорить наедине? — спросил Михаил, в руках которого был новый портфель, привезенный им из Петербурга.
— Разумеется, давай пройдем ко мне, — ответил Константин.
Они вышли из зала. Как только они вошли в его покои, Михаил запер дверь и повернул ключ, затем оборотился к брату:
— То, о чем я тебе скажу, Константин, не предназначено для чужих ушей.
— Да, и что же это? — Цесаревич слегка прищурился, подозревая, что новость может не быть приятной.
— Ты помнишь, что наш отец пришел к власти в том же возрасте, а еще и помоложе, чем ты? И к чему это привело? — спросил Михаил, пристально глядя на старшего брата. — Я скажу: к тирании и мятежу!
— Ты куда это клонишь? — Цесаревич слегка покраснел.
— Также ты не сможешь передать свое звание наследникам, они останутся простой знатью. Задумайся над всем этим!
— Поэтому я, чтобы не плодить смуты на Руси, предлагаю тебе сразу отречься от прав на трон и остаться в прежнем положении. Бумаги об отказе от короны в пользу Николая находятся в этом портфеле; там есть ссылка на обсуждение этого вопроса с покойным государем.
— Ты ли мне это говоришь, Мишель, — мой брат, мой друг?! Или ты Брут? — Теперь цесаревич был красен как рак и его небольшие глазки пылали гневом. — К чему это вранье?! Ты предлагаешь мне это в моем дворце, охраняемом моей гвардией?!
— Дворец окружен в настоящий момент моими уланами, они не пропустят сюда и не выпустят отсюда никого, — заметил твердо Михаил.
— Да я здесь запрусь как в крепости, никого не впустим, и через час, на выстрелы, здесь будут все полки гвардейской дивизии! — рявкнул Константин. — Выбрось это из головы, если не хочешь залететь в крепость [12]!
В это время снаружи раздался грохот, Константин рванулся вперед, оттолкнув Михаила, не оказавшего никакого сопротивления, и, повернув ключ, распахнул двери. Перед дверьми, скрестив штыки, стояли четверо солдат в форме конно-пионерного эскадрона. Неподалеку, также скрестив руки, возвышался полковник Засс.
— Дело исполнено, ваше императорское высочество! — громко доложил он Михаилу, игнорируя цесаревича.
— Я забыл сказать, дорогой брат, что полковник Засс поменял караул во дворце, все входы заминированы, и, если мы не придем к соглашению, бесценной княгине Ловичской придется погибнуть под руинами Бельведера… — сказал Михаил.
— Да, я вижу, — сквозь зубы процедил цесаревич. — Ну а как твоя бесценная персона?
— А я собой пожертвую ради брата Николая, — просто ответил великий князь.
— Хотел бы я иметь от тебя такую же преданность. — Константин, видя, что ситуация безвыходна, опустил голову. — Хорошо, давай я подпишу, что ты хочешь. Если это что-то тебе даст. Господь всем воздаст по заслугам…
Они вернулись в комнаты. Константин сел за стол, и Михаил подал ему заранее заготовленный акт письма к императрице-матери Марии Федоровне и к цесаревичу Николаю, где он писал о своем отказе от короны, ссылаясь на якобы существующий рескрипт брата Александра о перемене наследования от 1822 года. Затем он отшвырнул перо. Манифест об отречении, приготовленный вместе с другими документами, подписывать отказался наотрез:
— Я не был императором ни секунды, какое право я имею составлять манифесты?! — И Михаил был вынужден с ним согласиться. Затем, проставив дату, великий князь спрятал подписанные документы в портфель и поднялся на ноги.
— Прощайте, ваше высочество, мне искренно жаль, что я вынужден был прибегнуть к столь решительным действиям. Передайте мои наилучшие пожелания княгине.
— Чтоб тебе ногу сломать, мерзавец, — любезно напутствовал его цесаревич, даже сейчас не пожелавший брату смерти.
— Его высочество пожелал отречься от престола в пользу брата Николая, — объявил великий князь графу Новосильцеву, князю Голицину и генералу Кривцову, которых беспрепятственно впустили во дворец и тут же взяли под стражу. — Через несколько часов вас освободят, господа!
Затем он приказал генералу Андреевскому:
— Людей — в седло, уходим на Ригу. Скакать за мной не останавливаясь, опасаться нападения поляков или изменников!
— Слушаюсь! — отдал честь генерал-майор.
Михаил вышел на улицу, оглянулся на темный дворец, вздохнул и сел в дрожки, где уже ожидал его адъютант Вешняков. Ему не чужда была поза благородства, и он не любил совершать поступки, в нее никак не вмещающиеся.
— Трогай быстро! — приказал он кучеру.
Через десять минут полк скакал в ночь вослед за дрожками великого князя. Впереди колонны и замыкая ее шли конные пионеры полковника Засса. Однако сам он, с одним полуэскадроном, остался стеречь пленников. В четыре часа пополуночи и они, наконец, покинули дворец и поскакали нагонять своих.

Глава 18

Тульчин

     
Штаб Второй армии находился в местечке Тульчин Подольской губернии, в шестидесяти верстах к югу от Винницы. От Варшавы туда было семьсот пятьдесят верст. В день фельдъегерские дрожки делали по мерзлой земле двести пятьдесят верст, и к месту назначения они должны были приехать к концу третьих суток. Непрерывная езда выматывала Ломоносова. Его спутник, худощавый капитан Железнов, со впалыми от усталости глазами, действовал как механизм. Он грозился Сибирью станционным смотрителям за малейшее промедление в смене лошадей и поощрял нагайкой ямщиков, казавшихся ему слишком медлительными. Ни отогреться на станциях, ни толком напиться чаю они не успевали. Поднятый верх защищал людей от ветра, но не от холода.
К счастью, дорожные трудности не дополнились опасностью нападения, которая существовала со стороны враждебной партии. Хотя Петр вспомнил былые подвиги, и перевязь с шестью пистолетами заняла свое место у него на груди под кавалерийской шинелью.
Двадцать девятого ноября генерал-фельдцехмейстер Михаил Павлович Романов в сопровождении двух свежих эскадронов Клястицкого гусарского полка проехал Ригу. Гвардейские уланы почти все отстали, как и Сумской и Лубенский гусарские полки, встречавшие его на русской границе по приказанию командующего Первым корпусом Паскевича.
В тот же день, под вечер, Петр Ломоносов и его сопровождающий въехали в Тульчин, казенные улицы которого оживлялись тополями и чахлыми березками. Этот городок был расположен у слияния двух небольших речек — Сильницы и Тульчинки. Лет сто назад он перешел во владения графов Потоцких. Здесь возвели дворцовый ансамбль с богатой библиотекой. Когда же Суворова назначили главнокомандующим Юго-Западной армии, он жил в этом дворце. Теперь дворец занимал командующий Второй армией граф Витгенштейн.
Подъехав к зданию штаба армии, Петр слез с дрожек, растирая задубевшие ноги.
— Из Варшавы к командующему армией! — объявил он дежурному офицеру, подошедшему на зов часового.
— Пойдемте со мной, его превосходительство в штабе! — сказал дежурный майор и повел его внутрь.
Командующий Первой армией, пятидесятисемилетний генерал от кавалерии Петр Христианович Витгенштейн, российский немец, был человеком храбрым. Об этом говорило его волевое лицо с перебитым еще в польскую кампанию носом — там, под началом Суворова, он получил свое боевое крещение. В 1812 году он прикрыл Петербург от корпуса Удино, победив его под Клястицами, но последующий ход боевых действий показал, что стратегическими талантами он уступает даже маршалам Наполеона, не говоря о самом императоре. Осознавая это, он проявил осторожность на Березине, которую многие сочли излишней и благодаря которой Бонапарт сумел уйти от русских. Это подтвердили два генеральных сражения, которые он проиграл Наполеону в роли союзного командующего в 1813 году, после чего уступил этот пост Барклаю-де-Толли.
В штабе находится сам главнокомандующий, седой, с осунувшейся типично немецкой квадратной физиономией. Здесь же находился его начштаба генерал-адъютант Киселев Павел Дмитриевич — несколько мелковатые черты его высоколобого лица выдавали осторожность, присущую этому умному и в общем незлому человеку. В свое время по поручению государя он проверял хозяйственную часть Второй армии, после чего командующего Бенингсена сменил Витгенштейн, человек не столь корыстолюбивый, хотя, конечно, не без греха. С ними находились генерал-интендант армии Юшневский, старший адъютант Фаленберг, адъютант Витгенштейна ротмистр Ивашев и бывший старший адъютант командующего, полковник Вятского полка Пестель.
— Здравие желаю, ваше превосходительство! — отдал честь командующему Ломоносов.
— Прибыл от его императорского высочества, цесаревича Константина!
— Какие вести вы привезли от нового императора в этот трудный час? Везде ему уже приносят присягу.
— Прочтите письмо, ваше превосходительство, — сказал Ломоносов.
Генерал разломал печати и пробежал письмо глазами. Затем поднял недоумевающий взор на Петра:
— Что сие значит?
— Все ли присутствующие заслуживают доверия?
— Да.
— Тогда позволите ли мне на словах изложить суть дела?
— Позволяю, черт меня возьми! — То, что всегда хладнокровный генерал от кавалерии выразился образно, показало, что полученное известие задело за живое. Присутствующие насторожились.
— Не успело тело государя остыть, как великие князья Николай и Михаил под смертельной угрозой вынудили цесаревича отречься от трона. Для того чтобы вступить в борьбу за свои права, ему нужна ваша поддержка. Тех, кто ему поможет в трудную минуту, он не забудет.
Наступила долгая тишина. Первым молчание нарушил полковник Пестель — решительный и разумный. Ему, сыну уволенного восточно-сибирского губернатора, которому с трудом удалось получить полк, чтобы сделать его лучшим в лучшей армии, теперь, быть может, удастся завоевать генеральские эполеты, а то и нечто большее…
— Нам следует на что-то решиться, господа: последовать зову чести и законного наследника, или трусливо помолчать в нашей провинции. Знаю, что Константина в армии любят, а Николая — нет. Глас народа — глас божий…
— Мы должны все взвесить, — подал голос Киселев. — Чубы, в случае чего, будут трещать не у них, а у нас.
— Присяга обязывает нас подчиниться законному наследнику, — возразил Витгенштейн. — Думаю, нам следует выступить. Необходимо немедленно известить генералов Раевского и Сабанеева. — В командире Седьмого корпуса я не сомневаюсь, а Сабанеев, даром что суворовский генерал, — хитр аки змий! Как бы не решил выждать, — заметил Павел Дмитриевич.
— У меня выждет! — Витгенштейн показал кулак. — Хотя совсем оголить турецкую границу, конечно, нельзя… Но для прикрытия хватит и одной бригады.
— Нам нужна в первую очередь кавалерия: поход пехоты растянется на два месяца, кавалерия сможет пройти это расстояние вдвое-втрое быстрее. — Витгенштейн оперся рукой на расстеленную на столе карту Российской Империи. — У нас имеется Третья драгунская дивизия при Седьмом корпусе Раевского — четыре тысячи человек…
— Но при Шестом корпусе генерала Сабанеева состоит поселенная Бугская уланская дивизия, шесть тысяч всадников. Она входит в резервный кавалерийский корпус графа Витта, начальника Южных военных поселений, — заметил Киселев. — Необходимо привлечь графа к нашему делу.
— Нигде нам без потемкинского наследства — что племянник Раевский (на самом деле Н. Н. Раевский — внучатый двоюродный племянник Потемкина), что… гм, Иван Осипович, — хмыкнул командующий.
…Матерью Ивана Осиповича Витта, потомственного польского аристократа, была прекрасная гречанка Глявоне — любовница и шпионка Потемкина. И по поводу подлинного отца Ивана Осиповича ходили досужие домыслы, хотя легкую смуглоту кожи и южный тип лица он унаследовал от матери.
— Иван Осипович — себе на уме. Запросит, пожалуй, — сказал задумчиво Витгенштейн. — Однако и правду надо с ним снестись… Только кого направить туда? Единственно, я слышал, что они с Сергеем Волконским хорошо знаются, еще по французским делам…
— Со мной так же, ваше превосходительство, — заметил Пестель.
— Ах, да, и верно! Значит, вам и карты в руки, полковник, — тонко улыбнулся командующий. — Но хочу сказать, что я предполагаю ваш полк, как самый подготовленный, послать вместе с конницей. Как говаривал наш великий враг: «Конница — дым без огня». Посему ваши две тысячи стрелков надо посадить на повозки, и вместе с конно-артиллерийской ротой они составят необходимое прикрытие.
— Да. — Он только теперь заметил Ломоносова, по-прежнему стоящего в стороне. — Майор, вы с дороги, верно, озябли и проголодались, подите отдохните в соседнем кабинете. Ивашев, распорядитесь подать ужин курьеру… Кстати, вы в курсе — упредили ли штаб Первой армии?
— Да, туда также был посланный из Варшавы…
— Не знаю, какую позицию займет генерал Остен-Сакен, — сказал Юшневский, дотоле молчавший. — Но генерал Толь будет за Николая. Командир Первого корпуса Паскевич — тоже. И начштаба Дибич также выступит за зятя прусского короля.
— Тогда следует, минуя команду, обратиться к корпусным начальникам? — полувопросительно молвил Киселев.
— Майор, — обратился к еще не ушедшему Ломоносову Витгенштейн, — мы в Варшаву пошлем своего человека. Вы же езжайте в Петербург от нас и от императора разом, в Главный штаб. Пускай гвардия нас поддержит. А по дороге, в Киеве, заедете к командующему Четвертым корпусом Алексею Григорьевичу Щербатову. И попросите его о том же… Вторым корпусом командует генерал Вюртембергский — речь идет о двух его кузенах, за кого он выступит, или вовсе уклонится — трудно сказать. Генерал Рот…
— Генерала Рота Константин как-то изволил назвать плутом и мошенником — вряд ли зная это, он выступит в поддержку законного наследника в расчете на продолжение карьеры… — сказал Киселев.
Затем генералы углубились в обсуждение военных мер.
Петр, увлеченный адъютантом командующего, вышел в другую комнату. Ивашев приказал вестовому подать ужин курьеру. В это время в комнату вошел Пестель.
— Решение принято, теперь надо действовать, — сказал он.
Петр сидел, а Пестель расхаживал по комнате и продолжал говорить:
— Нам нужна пара дней, чтобы начать выдвижение. Желательно также, чтобы из Петербурга армия была регулярно извещаема о положении дел. В Киеве можете обратиться к полковнику князю Сергею Трубецкому, дежурному офицеру корпусного штаба. Когда достигнете столицы, обратитесь там к дежурному генералу Главного штаба Потапову, он был адъютантом Константина, и если пойдет против него, значит, в нем нет чести. Можете рассчитывать также на понимание генерала Карла Ивановича Бистрома, командира гвардейской пехоты. Адмирал Мордвинов, я уверен, тоже будет на стороне законного императора… Думаю, вряд ли мы можем рассчитывать на Аракчеева, хотя он и враг Николая, — это жестокий трус. Поселенные войска формально в руках генерала Эйлера, но фактически — они подчинены Клейнмихелю, а это — николаевский клеврет. Однако у Аракчеева есть еще один заместитель — Гаврила Степанович Батеньков, герой Дрезденской битвы. Попробуйте поговорить с ним — может быть, ему удастся дать нам хоть часть гренадерной пехоты из новгородских поселений… Не мне вас предупреждать об осторожности.
— Думаю, мне лучше не навещать родительский дом?
— Да. Можете обратиться к капитану гвардейского штаба Никите Муравьеву, или его брату Александру, полковнику в отставке. Или поехать в дом Русско-Американской компании на Мойке, 72, там живет ее непременный секретарь, отставной поручик Кондратий Рылеев.
— Поэт?
— Все они надежные люди, даже и поэт. Ко всем этим лицам вам будут даны бумаги. Если почувствуете, что попадете к клевретам Николая, — уничтожьте их…