Письмо 2

30-го майа. Рыскино

Третьего дня писала я тебе мой милый друг, из Волочка, что мне грустно было расстаться с Машинькою, пока была возможность ехать еще с нею хоть одну станцию. Итак, мы из Волочка пустились в 9-ть часов вечера на своих лошадях в Выдропуск. Тут шоссе уже нету, а станция 33 версты, и мы приехали на место часу в третьем утра прямо в гостиницу, где, не раздевавшись, прилегли и уснули до семи часов. Тут встали, напились чаю, распростились и разъехались: Машинька в Торжок, а мы сперва к Благочинному на полчаса, а там в Рыскино. Погода последние два дня была чудесная, но вчера, в день нашего сюда приезда, почти в ту минуту, как мы въехали в наши владения, пошел дождь, который лил весь день и всю ночь. Сегодня немножко попрыскало, но зато холодно и очень ветрено. Я забыла тебе сказать, что мы долго ехали до Волочка по двум причинам: 1-е потому, что две ночи ночевали, а 2-е от того, что нашу коляску два раза чинили, ось сперва, а там шину, что взяло у нас по крайней мере часов шесть или более. Но нам не скучно было. Я в жизни не помню, чтоб мне была такая приятная дорога, кроме только, как когда мы ездили с тобою в коляске, одни, в Белоруссию, в первый год нашей женитьбы, тогда тоже мне было очень весело. Это удивительно, что за добрая, что за славная, что за милая Машинька.

31-го утро

Левочка, душинька, сделай милость, примись хорошенько похлопотать о том камне, за который нам денег не выдают. Подрядчик Митрофан Астафьев и сам не платит, и ссылается на майора Шванибаха, что тот ему денег не выдает, а за несколько сажень битого камня и совсем не заплатил ни гроша, говоря, что майор удержал эти деньги у себя. Похлопочи, душечка, прошу тебя не ленись.

Приехав сюда, я застала здесь первое письмо твое, милый друг. Ты был прав, душа моя, эта белая башня в Ижоре был точно пограничный столб, а не колокольня. Ты пишешь, что тебе приносят для корректуры листы моего романа Думаю я4. Пожалуйста, поправляй осторожно, чтоб не исправить навыворот. Да еще, мой друг, не забудь, что первый том оригинальный, аглицкий, у Смирдина9, для вырезки того листка, который по ошибке вырезали не по русски. Пожалуйста, душечка, постарайся, чтобы не пропал этот листок, чтоб его вклеили назад в книгу и чтоб книга не пропала. Когда кончут всю эту операцию, то возьми эту книжку к себе и прибери ее у себя, да не потеряй, и посмотри хорошенько, чтоб этот вырезанный листок был вклеен на место.

Когда я поехала из Петербурга, там остались неубранными: 1-е мои образа, привезенные отсюда, в позолоченном окладе: Божья матерь и Николай Чудотворец. Первый в твоем кабинете, а другой, кажется, в зале. Пожалуйста, береги их, чтоб были целы. Со стены их не снимай, но вели Карпу очищать с них пыль, также и с других образов. 2-е осталась зимняя лакейская ливрея, новая, на медвежьем меху в темной кладовой, ничем не завешена. Прикажи Карпу завернуть ее в толстую простыню, выколачивать мех почаще и беречь, чтоб моль не завелась. 3-е остались в комнате две коленкоровые занавески на стеклянных дверях. Вели их или прибрать, или беречь, чтоб не пропали, особливо когда Александра Константиновна6 будет у нас гостить, так чтоб ея девушки не увезли этих занавесочек. Ты не смейся, душинька, что я так хлопочу о них, ведь они сделаны были и висели, где ты думаешь? В Путивле! В новой пристройке! То как же мне расстаться с ними?

2-го июня

Вчера был у меня Благочинный, и я его расспрашивала о камне, точно ли майор Шванибах удержал деньги, он также утверждает, что деньги им задержаны, он во всем околодке задержал плату, у нас одних задержал более 150 <рублей>, ибо за иные совсем не заплатил. Похлопочи, душечка, он такой обидчик, что это ужас. Он же и прошлаго года обижал и Потапа и будовских крестьян. Пожалуйста, не откладывай этого дела в долгий ящик. Бедные мужики работали целую зиму и им теперь платы не отдают. Подрядчика зовут Митрофан Астафьев, он живет в Выдропус-ке, а майор Федор Антонович Шванибах.

Хотела прислать тебе денег на этой почте, но Потап встретил меня только с 80-ю <руб-лями>, и то на серебро, да я довезла 100 <рублей> ассигнациями, вот и все тут. Хлопочу, чтоб продать муки и послать к тебе хоть сколько-нибудь денег. Похлопочи же и ты за нас. Мельница готова, но все еще мелит с починкою. Все навещают меня да мешают мне, а я еще ни у кого не была. Всякой день гости, такая скука, да еще что за гости!

Досадно, что все больны: М»* Benoot и Миша в такой же сыпи, как был Коля в Петербурге и оба лежат в постеле.

Письмо 4

6-го июля. Рыскино

Вообрази, Лева, как обидно, что я, такой аккуратный человек, пропустила Машиньку, не выставив для нее лошадей в Выдропуске, и допустила ее нанять в яму лошадей, чтоб снова приехать. Не знаю почему я ожидала ее только к 10-му, и потому надеялась, что до того еще получу от нее письмо, и только 4-го послала в город, послала, а она и тут. Прежде, чем человек вернулся из города, Машинька под вечер 4-го числа приехала к нам. Я себе простить не могу моей оплошности. Только что Машинька приехала, и письмо ее привезли, где она пишет, что 4-го полагает быть в Рыскине. Получи я это письмо днем раньше, я бы успела послать лошадей в Выдропуск. Так нет, провозилась, пока опоздала. Настоящая возюхина! Не правда ли?

Добрая Машинька пробыла у нас двое суток, завтра едет. Жаль будет и пусто будет очень, как они уедут, они такие добрые, такие милые люди, что нельзя их не любить от всей души. Эти два дня пролетели как две минуты.

Видайся с ними почаще и люби их, как они того достойны, прошу тебя, мой ангел. Степан Поликарпович так добр, умен, рассудителен, мил, что нельзя не любить и не уважать его от всего сердца. Я такого достойного человека, право, редко встречала. Только ты с ним похож да Сенюш-ка. Добрее вас трех и скромнее, право, на свете нет.

Машинька привезла мне счастье, только она приехала и деньги появились. Продала я ржи 60 четвертей за 930 <рублей> на монету, 210 <рублей> задатку оставлю себе на расходы, а 720 <рублей>, когда получу, пришлю тебе. Так я рада, что могу прислать тебе денег! Мне хотелось было послать их тебе со Степ<аном> Поликар<повичем>, но еще не получены. Обещают принесть в конце этой недели. Уж нечего делать, пришлю по почте.

Я хочу проводить наших милых Лавровых до Волочка и объехать туда на Выдропуск, потому что прямая дорога на Волочек очень грязна и очень дурна.

Вообрази, как обидно, оба эти дни, что Машинька здесь, все дождь идет, изредка прояснеет, и опять дождь. Ни разу не могли мы ни обедать, ни чаю пить на воздухе, ни даже на балконе. В саду гуляли раза два, все поднявши платье от мокроты, в калошах и то беспрестанно боясь промочить ноги. Нельзя ни посидеть, ни порядочно погулять по саду. Все бежит домой от дождя. Беда, да и только!

Я получила твое последнее письмо от 27-го июня. С нетерпением буду ожидать известия о Думаю про себя, а еще с большим нетерпением буду ждать от тебя присылки хоть двух или хоть одного экземпляра. Ежели останется за нами, то уж ты не пожалей трудов, чтобы напечатать и объявить об этой книге в газетах. Только надо просто делать, как делают другие — объявить самому в газетах на свой счет да самому и похвалить, по крайней мере хоть объявлять почаще. Надо раздать и книгопродавцам, и на буксир потянуть Андрея Глазунова, нашего приятеля. Особливо объявлять в газетах как можно больше и чаще.

Приостановись давать денег, душечка, за нашего садовника. Его барин здесь, и садовник здесь просит денег* для уплаты оброку, так это будет двойная плата. Садовник говорит, что в Петербурге этот господин совсем ему не барин, а барин здешний майор Шванибах и что здесь ему надо и оброк вносить. Так эдак мы можем вдвойне платить нашему садовнику, что будет довольно убыточно — он очень добрый малый, послушен, смирен, но плохой садовник.

* Далее зачеркнуто: давать (прим. публ.).

7-го июля, утро

Вообрази, Лева, что мы так вчера хохотали, что давно я не помню такой хохотни между нами; все нас смешило, а больше всех Анна Прокофьевна. Степан Поликарпович тебе расскажет, какая она шутиха. К этому, вздумала я подчивать моих гостей шеколадом после обеда. Павел, повар, сварил его и принес в горницу наливать. Он никогда не бывал с парадного крыльца ни в старом, ни в новом зале и заблудился; что всего смешнее, это то, что, беспрестанно желая скрыть себя и шеколадницу от нас, он поминутно попадал в ту комнату, где мы сидели, и не нашед ни приготовленных чашек, ни Аристара, кои оба были налицо в буфете, он с шеколадницею побежал стремглав назад в кухню, и опять мимо нас, и таким образом унес предмет наших ожиданий, шеколад, с собою. Нам так смешна стала эта беготня, что мы хохотали, как дети, и после уж все смешило нас.

Вечер

Машинька хотела сегодня ехать, но осталась за погодою, дождь ливмя льет целый день, сыро, холодно — достойное вознаграждение за прошедшие жары. Между тем Родивон Васильевич принес и остальные деньги за рожь, 720 <рублей> на серебро, которые я просила наших Лавровых к тебе довезть. Они взялись, и так, ты получишь от Степана Поликарповича 720 <рублей> на серебро, то есть 180 целковых <рублей>, что составляет 675 <рублей> на ассигнации. Я полагаю этим заплатить 500 <рублей>, что ты мне дал на дорогу, а остальными 175 <рублей> заплати какой хочешь долг. Кроме того, я еще останусь тебе должна, уж тут прошу тебя, мой голубчик, потерпи, пожалуйста — денег в виду нет, а коли будут, то еще пришлю для уплаты остальных долгов моих.

Посылаю тебе на показ рыскинский колос, еще незрелый, чтоб ты видел, как он хорош, и как зерна будут велики. Посылаю тебе еще две мерки задвижек к окнам. В зале у нас только

2 задвижки у 7-ми окон, а в Торжке больше нет. Без задвижек же окна не держутся, и в большой ветер мы принуждены привязывать их платками к стульям. Сделай милость, пришли нам 5 пар задвижек по этой паре мерок; тут одна большая, другая маленькая, но обе к одному окну, надо по паре к каждому окну, итак, 5-ть больших и 5-ть маленьких задвижек, всего 10-ть, но не 10-ть пар, а 10-ть задвижек, что составит 5-ть пар к 5-ти окнам. Задвижки медные все, на мерке нарисовано, где должны быть пуговки, за которые отворяют задвижки. Надо, чтоб все пуговки были в равном расстоянии от края, а то будет безобразно, если иначе. Пожалуйста, купи мне таких задвижек и пришли посредством дилижансовой конторы. Я за них в Торжке платила по 3 <рубля> 50 <копеек> за пару, или еще, кажется и по 3 <рубля> ровно, то уж ты не плати дороже 3 <рублей> 50 <копеек>.

Ты не писал ни однажды, Лева, что ты сделал с нашим мальчиком, Ванюшкою, которого мы хотели в столяры отдать. Напиши, пожалуйста, что с ним делается, и где он.

Прощай, мой ангел, целую тебя от всей души, дети просят твоего благословения. Все здоровы.

Твой друг А. Дубельт

Письмо 6

1833. 24-го июля. Рыскино

Я столько писем получила от тебя, Лева, на прошедшей неделе, что не знаю, на что и отвечать. Три письма по случаю да два по почте. А куды как весело их получать. На два первые я уже отвечала, третьего дни получила письмо чрез Петра Ивановича, да вчера два письма с почты от 17-го и 19-го см. Получила и Рижский бальзам, который очень кстати и за который очень тебя благодарю, голубчик. В письме твоем с Петр<ом> Ив<ановичем> ты обещаешь мне и детям подарки, которые будут нам очень приятны. Вот мы и стали думать, что бы это было такое, и не поверишь как любопытно знать, что это такое. Пришли поскорее, пожалуйста.

Жандарм твой из Москвы приехал сюда сей час, и я с ним пишу это письмо. С ним же посылаю тебе 22 целковых, что составляет по вашему курсу 82 <рубля> 50 <копеек>. Это в щет тех ста <рублей>, которые я тебя просила приплатить за Бенуа, по его поручению, в Петербурге. Я послала к тебе для этого 50 <рублей> ассигнациями — получил ли их? Итак, за мною еще 17 <рублей> 50 <копеек>, которые также пришлю, как только будет возможность. Напиши, пожалуйста, все ли получил и отдал ли, как я тебя просила, по принадлежности.

Я забыла тебя попросить снестись с Наташей насчет ревизии. Мы с нею уговорились при первой ревизии переписать крестьян, которые перепутаны, то есть мои записаны у нее, а ея у меня, то она и была согласна это сделать, чтоб во время ревизии их переписать на свои места. Спроси ее, пожалуйста, хоть письменно, согласна ли она на это и если согласна, то устрой, что тут надо, — просьбу ли нам обеим подать, доверенность ли тебе дать. Пожалуйста, позаботься об этом, голубчик, а то после это будет стоить гораздо дороже. Если нужен будет писарь для ревизии, я попрошу тебя его прислать. Теперь у нас еще ничего об этом не слыхать.

Благодарю тебя, дружочек, за письма твои из Гатчины и Красного села. Описание кадетского праздника, которое вы сочиняли с Гречем11, прекрасно. Только мне не нравятся эти слова на конце: приидите и узрите! Они ни к чему, кажут или неискренны, или можно их почесть за шутку. Меня они очень насмешили, а после стало жаль, что они тут. Надо было бы так кончить без них.

Очень рада афишке, и еще более Веринькиному письму. Вот на него и ответ. Перешли, пожалуйста, или сам доставь. Очень рада была читать, что Наследник12 вспомнил о Николиньке. Смеялась разговору твоему с Константином Николаевичем13. Голубчики, если б они знали, как каждое их слово тешит нас!

Вторая часть Думаю я про себя приходит к окончанию. Я бы продавала и первую без второй, потому что сказано в предисловии, что вторая часть явится в свет, когда благосклонность публики к первой части обнадежит переводчицу. Впрочем, ты лучше знаешь, если все советуют дождаться второй части, так, пожалуй и подождем.

Кажется, что я стала немного поздоровее, нежели с начала лета. По крайней мере, не думаю умирать каждый день. Еще надеюсь пожить хоть сколько-нибудь. Голова побаливает и дурнота бывает, но все-таки полегче, а на прошедшей неделе были денька два, что я совсем была здорова.

Прощай, голубчик. Посылаю тебе наружный план, или чертеж, или рисунок нашего дома. Это делал наш студент Аникин. Цветник перед балконом тот самый, который сделан в честь твоей треугольной шляпы и о котором Миша тебе писал. Посылаю тебе еще окорок домашней ветчины. Она очень вкусна, только прикажи ее хорошенько поварить, чтобы не была ни жестка ни солона. Хотела прислать домашнего сыру, да не хорош, хотела прислать варенья, да боюсь, что банка разобьется. Прилагаю еще два пакета от Бенуа и Аникина. Доставь их, пожалуйста, по принадлежности.

Дети целуют твои ручки. Я дала Коле прочитать, что Наследник о нем спрашивал. Вообрази, что он даже заплакал от радости.

Письмо 8

7-го февраля. Рыскино

Голубчик мой бесценный, бесподобный мой Левочка, уж как ты добр, так уму непостижимо. Как ты принял просьбу мою помочь Алексею Степановичу! При множестве твоих беспрерывных занятий другой бы посетовал на меня, что я еще тебя утруждаю, но ты сам чувствуешь столько участия. Не мудрено мне входить в это, у меня и время больше и я больше слышу об этом деле. Не мудрено содрогаться при мысли, что старик, отец 10-ти детей, приговорен в Сибирь за то, что имел неосторожность принять на себя хлопоты и расходы по погребению женщины, которую некому было похоронить. Если б я и не знала его, все бы содрогнулась, но зная это семейство столько лет, зная Алексея Степ<ановича> всегда с хорошей стороны, имев его около десяти лет отцом духовным, зная его нравственную жизнь, считая его всегда примерным священником и видя теперь, что он гибнет по злобе, по наговорам, потому только, что хотят погубить его, — как не приложить всего старания и не искать всех средств помочь ему!

Но ты, мой добрый и прекрасный, ты, обремененный кучею дел, не имея тех причин, как я, сильно чувствовать положение Алексея Степ<ановича>, ты так же горячо, как и я, за него вступаешься и хвалишь меня за то, что я желаю помочь ему. У кого же, как не у тебя, мой ангел, научилась я желать добра ближнему и помогать ему, когда он того заслуживает?

Прошу тебя помочь Алек<сею> Степ<ановичу> не слепо, не только веря моим словам, но упросить кого следует рассмотреть дело и все находящиеся при нем бумаги, сличить, сообразить с желанием отыскать справедливость, а не подписывать решение только, чтоб прикрыть следователей, или, чтоб не читая дела, отделаться от него поскорее.

Например, показаний исправника есть два, первое, диктованное Завальевским, где он все слагает на Оглоблина; второе, писанное им самим в полной памяти, где он говорит, что первое его показание вынужденное, что его заставили все показывать на Оглоблина, угрожая посадить его в острог, если он этого не сделает. Первое показание, вынужденное, принимают за достоверное, второе же, которым он опровергает то, которое было ему диктовано, о втором молчат. Во всем производстве этого дела видна злоба, притеснение, пристрастие, злонамеренность и по меньшей мере незнание и лень. Вышневолоцкий уездный судья положил первый решение: лишить чести и звания! — а сам дела совсем не читал. Он сам это доказал, быв у меня, говорил то, чего совсем в деле нет и не было никогда. Утверждал, что есть такие-то бумаги, письма, справки, выражения, которых или нет, или совсем другое, нежели он говорил. Потом я слышала от человека, который за этим делом следил, что этот судья действительно дела не читал, проводя ночи за картами, и когда придет поутру в присутствие, то, не выспавшись, скорее торопит все и всех, ничего не читает и не понимает, а о деле Алексея Степ<ановича> все бегал спрашивать предводителя Завальевского, как он прикажет. Уездный суд и дворянская опека в одном строении и комнаты рядом, притом судья зависит от председателя и притом еще судья человек очень слабоумный, а предводитель очень злой, хитрый и пронырливый. Все это очевидно из поступков Завальевского и незнаний судьи. Этот последний так врал мне самой об этом деле, что я ушам своим едва могла верить.

* Окончания письма нет (прим. публ.).

Мне кажется, милый мой Левочка, надо сыну Алексея Степ<ановича> подать просьбу в Сенат и написать письмо к графу Бенкендорфу, чтоб ты имел право вмешиваться официально в это дело. Как ты думаешь, не правда ли?

Еще скажу тебе некоторые обстоятельства в пользу Алек<сея> Степ<ановича>. Он священником 38 лет, и все в одном Выдропуске, из этого лет 25 благочинным, устроил церковь свою до возможного совершенства; и тогда как здесь везде, во всех приходах, множество раскольников, в его приходе нет ни одного, решительно, и даже во всем благочинии очень мало, а в его собственном приходе ни одного раскольника, чего нельзя иначе приписать ничему, как тому, что его прихожане, видя его назидательную жизнь, не отклонялись от православия, почему же в других местах и священники меняются беспрестанно и раскольников пропасть. Это много зависит от самих священников. Алексей же Степанович прослужил почти 40 лет все на одном месте, был и молод и состарился, и всегда жизнь его была так похвальна, что прихожане любили его всегда, как отца, и когда везде кругом раскольники, у него в приходе ни одного. Человек, который так провел всю жизнь свою, может ли сделаться вором в 64 года? И можно ли такому старику не оказать вот столько снисхождения, чтобы не отнимать у него средств к оправданию?

Да и приговор незаконный. Нельзя приговорить без улики или сознания. Улик не было, ни доказательств неоспоримых, ни сознания никакого, а приговор сделан жестокий, безжалостный, почему? — Более не почему, как по слухам, а разве можно приговорить человека в Сибирь по слухам?

По делу он не только не виноват в такой степени, но почти прав. Вот и жанд<армский> капитан Васильев14 был в Волочке, узнавал об этом деле и написал записку, которую я тебе отдам, когда увижусь. В этой записке он говорит: «Невинный в том случае протоирей Оглоблин, который, видя в исправнике законного распорядителя, принял от него деньги на поминовение, не считая себя вправе требовать от него доказательств, была ли на то воля умершей, и не полагая такое действие противузаконным, потому что сие делалось отнюдь не тайно, и притом, подобные случаи по духовенству весьма обыкновенны. Следователями же употреблено самовластное распоряжение, не давая никакой возможности к оправданию, угрожая заточением всех в острог, и придав этому случаю значение необычайного преступления».

Это говорит капитан Васильев, который Алек<сея> Степ<ановича> и не знает, а только как жандарм следил за этим делом из под руки.

Прощай, Левочка. Целую твои ручки и ножки.