Знаменитые дуэли нижегородцев.

Трудной и опасной была служба в Нижегородском драгунском полку, но служить там хотели многие офицеры. Иногда даже гвардейские. Известно всего два случая, когда о переводе офицера в этот полк столичный свет говорил как о ссылке. Так говорили о корнете лейб-гвардии Уланского полка А.И. Якубовиче и корнете лейб-гвардии Гусарского полка М.Ю. Лермонтове. Случившиеся с ними истории прекрасно характеризуют нравы тогдашнего общества и стоят того, чтобы о них знать. Начну с Якубовича, - он постарше, как и его история. С того самого капитана Нижегородского драгунского, который лихо поучаствовал в восстании 1825 года. «Команда под руководством Якубовича и Арбузова должна была занять Зимний дворец и произвести арест членов императорской фамилии» - такие показания на следствии дали К.Ф. Рылеев и «диктатор восстания» князь С.П. Трубецкой. Авантюра не удалась. Якубович был осужден по первому разряду и пошел на каторгу через Урал в первой партии. А вовлек Якубовича в эти «декабристские игры» практик Рылеев, использовав его давнюю ненависть к членам императорской фамилии. А вот откуда она взялась, эта самая ненависть, и почему Якубович так мечтал угостить еще Александра I «цареубийственным кинжалом»? Об этом отдельная песня, однако…

Кавказских рыцарей краса,

Пустыни просвещенный житель,

Ты не одним врагам гроза -

Самой судьбы ты повелитель...

Строки эти поэт Нечаев посвятил другу капитану Якубовичу - человеку яркой и трагической судьбы, который был довольно заметной фигурой в российской истории. Бурные досуги «золотой» и гвардейской молодежи в те времена частенько приводили к неизбежным конфликтам. Одна из таких шумных историй привела блестящего корнета лейб-гвардии Уланского полка А.И.Якубовича и в ряды Нижегородского драгунского полка и на Сенатскую площадь... В истории этой немалую роль сыграли опять таки нижегородские дворяне - граф Шереметев и его родственник барон Строганов.

Граф Василий Шереметев происходил из древнего и, пожалуй, самого прославленного русского боярского рода. В родословной книге русских великих и удельных князей и боярских родов XVII века, еще в Петровское время, на основании легендарных средневековых сказаний род Шереметевых назван в числе "выезжих" родов из земли пруссов. И сейчас на левом берегу Волги, в месте впадения в нее реки Ветлуги, почти на границе Горьковской области и Марийской республики, в поселке Юрино (бывшее Архангельское) стоит удивительный замок, построенный старшим братом графа, Сергеем Васильевичем. Тем кавалергардом, который прославился в Отечественной войне 1812 года и в свите Александра I въезжал в побежденный Париж, а за мужество, проявленное во время войны, получил золотое оружие. Этот граф Сергей слыл человеком настолько крутым и жестоким, что крестьяне прозвали это место "Шереметевская Сибирь". Говорят, что по замку до сих пор ходит привидение в образе крепостной девки Палаши с веночком на голове. Ее замуровали в "каменный мешок" за то, что она отказала барину в его праве "первой ночи". В общем, далеко не бедным человеком был граф В.В.Шереметев, третий сын графа Василия Сергеевича Шереметева, сподвижника Кутузова и участника всех русско-турецких войн, которые вела Екатерина II. Того, кто купив имение у сестры графа Платона Зубова Ольги Жеребцовой выйдя в отставку поселился в Нижегородской губернии. Но вернемся к знаменитой гвардейской дуэли…

Императорское театральное училище помещалось на Екатерининском канале (ныне, по странной иронии судьбы, канал Грибоедова). Неподалеку от училища размещалось любимое место отдыха Петербургской «золотой молодежи» и гвардейских офицеров - «Северный трактир». И многие известные в столичном бомонде лица проводили там время в ожидании предметов своих восторгов – молодых балерин и актрис.

В кареты всех сажают нас,

Тут, у подъезда, офицеры,

Стоят все в ряд, порою в два…

Какие милые манеры

И все отборные слова!

Такие вот характерные картинки случались в тех местах каждый вечер. Их описал с натуры в свое время М.Ю.Лермонтов словами своей героини. Стрелы Амура разили в тех местах без промаха. И однажды будущий драматург, Александр Сергеевич Грибоедов, стал свидетелем начала бурного романа своего давнего приятеля, штаб-ротмистра Кавалергардского полка и Нижегородского помещика, графа Василия Васильевича Шереметьева с прима-балериной Евдокией Ильиничной Истоминой (той самой, увековеченной бессмертной Пушкинской строкой в «Евгении Онегине»). Неразлучным другом Шереметьева был тогда бретер и кутила, корнет лейб-гвардии Уланского полка Александр Иванович Якубович. Невинной шалостью Якубовича было, переодевшись сбитеньщиком, беспрепятственно проникать за кулисы и там угощать юных дев шампанским. Надев солдатские шинели, гвардейские офицеры в компании Шереметьева и Грибоедова притворялись музыкантами, что давало им возможность примкнуть к лихому Якубовичу, уже сидевшему в компании хмельных балерин с бокалами шампанского. Именно Якубович и познакомил тогда графа и кавалергардского штаб-ротмистра с балетной примой…

Роман с необычайной грациозностью опустошал карманы его сиятельства. В веселой компании любил порой и Грибоедов поколесить по увеселительным заведениям Петербурга ночи напролет. «Приезжай, приезжай скорее!.. – писал он своему приятелю кавалергарду Степану Бегичеву – я с Шереметьевым и Истоминой еду в Шустер-клуб; когда бы ты был здесь, и ты б подурачился с нами. Сколько здесь портеру и так дешево». Государственной коллегии Иностранных дел губернский секретарь А.С.Грибоедов жил в то время в квартире, которая располагалась в доме крупного коммерсанта Чагина. Квартира эта была его приятеля, камер-юнкера графа Александра Петровича Завадовского, тоже большого поклонника таланта Истоминой.

«В Петербурге говорили, что стравил всех Грибоедов, который сосводничал Завадовскому Истомину. После этого он уехал в Грузию». (Юрий Тынянов «Смерть Вазир-Мухтара»)

В ноябре 1817 года, между Шереметевым и Истоминой произошел разрыв. Как прима-балерина впоследствии уверяла, она «давно намеревалась, по беспокойному его характеру и жестоким с нею поступкам, отойти от него». Некоторые лица высшего петербургского общества небезосновательно предполагали, что Шереметев, «по юным летам своим, вероятно, ничем другим перед нею не провинился, как тем, что обмелел его карман». Но, как бы то ни было, Истомина 3 ноября переехала от Шереметева на отдельную квартиру. Далее история развивалась так: Истомина утверждала, что «когда она была 5 числа, в понедельник, в танцах на театре, то знакомый как ей, так и Шереметеву, А.С. Грибоедов, часто бывший у них по дружбе с Шереметевым и знавший о ссоре ее с ним, позвал ее с собою ехать к служащему при театральной дирекции действительному статскому советнику князю Шаховскому, к коему она и ранее нередко езжала. А потом завез ее на квартиру, куда вскоре приехал и граф Завадовский. Там он по прошествии некоторого времени, предлагал ей о любви, но в шутку или в самом деле, того не знает, но согласия ему на то объявлено не было. Посидевши с ними несколько времени, была отвезена Грибоедовым на свою квартиру». В общем, неприятная история, где автор «Горя от ума» выглядит весьма скверно – в просторечии его поступок называется сводничеством, хотя на следствии Грибоедов говорил: «Истомину я пригласил ехать единственно для того только, чтоб узнать подробнее, как она поссорилась с Шереметевым».

На третий день после этого Шереметев просил прощения. Он грозил застрелиться, если любимая не останется. Видя его «в таком чистосердечном раскаянии и не желая довести до отчаяния» Истомина согласилась. Но за два следующих дня граф так замучил ее расспросами о том, не была ли она у кого-нибудь во время ссоры, что прима-балерина взорвалась. И кое-что сказала влюбленному кавалергарду. Что именно - неизвестно, но в столичном свете долго потом ходили слухи, будто бы друг графа, корнет Якубович утверждал, что причиной дуэли был «поступок Завадовского, не делавший чести благородному человеку». И надо ли объяснять, какой? Вот и Якубович отказался. Обещал, мол, хранить тайну умиравшему Шереметеву.

Дуэль всегда начиналась с вызова. Естественно, вызвал Шереметев. То есть по дуэльному кодексу оскорбленным стал Завадовский. Но ведь именно оскорбленная сторона и требовала удовлетворения (сатисфакции). С этого момента противники уже не должны были вступать ни в какое общение: это было дело их представителей-секундантов. С секундантом оскорбленный и обсуждал тяжесть нанесенной обиды, а от этого зависел и характер дуэли - от формального обмена выстрелами до гибели одного или обоих участников. Именно секундант направлял противнику письменный вызов (картель), где были прописаны условия дуэли. Секундантом Завадовского был Грибоедов, секундантом Шереметева – Якубович. Но эта дуэль была «четверная», то есть после первого поединка должны были стреляться и секунданты. Поэтому на дуэли и присутствовали зрители – родственник Шереметева барон Строганов и Каверин. Тот самый друг Пушкина, с которым Евгений Онегин в первой главе романа «встречался у Talon» - известный кутила и буян. Условия дуэли были самыми жестокими, - ведь она была до смертельного исхода. По правилам, когда один из участников выстрелил, второй мог не просто продолжать движение, но и потребовать противника к барьеру. Этим, кстати, всегда и пользовались бретеры. А бретерами в свете считались и Якубович, и Завадовский, и Шереметев, и Каверин.

«Когда с крайних пределов барьера стали сходиться на ближайшие, Завадовский, отличный стрелок, шел спокойно. Хладнокровие его взбесило Шереметева, и чувство пересилило в нем рассудок. Он не выдержал и выстрелил в Завадовского, еще не дошедши до барьера. Пуля пролетела около Завадовского близко, потому что оторвала часть воротника у сюртука, у самой шеи. «Ah! - сказал Завадовский - II en voulait a ma vie! A la barriere!" (Ого! он покушается на мою жизнь! К барьеру!»). Делать было нечего, он подошел. Завадовский выстрелил. Удар был смертельный -ранил Шереметева в живот». Присутствовавший на дуэли П.П. Каверин, писал: «Завадовский, увидав, как раненый Шереметев несколько раз подпрыгнул на месте, потом упал и стал кататься по снегу», подошел к раненому и сказал: "Что, Вася? Репка?" (Репка была лакомством у народа. Выражение употреблялось иронически - в смысле: "что же? вкусно ли? хороша ли закуска?"). А Якубович отвез Шереметева на его квартиру, где тот и умер 13 ноября.

Любая, а не только "неправильная" дуэль была в России уголовным преступлением. Дуэль становилась предметом судебного разбирательства, а противники и секунданты несли уголовную ответственность. И суд, по букве закона, приговаривал дуэлянтов даже к смертной казни. Правда она, как правило, в дальнейшем для офицеров чаще всего заменялась разжалованием в солдаты. С правом выслуги. Перевод же на Кавказ давал возможность быстрого получения звания офицера. Расследованием обстоятельств этой дуэли занимались и полковник кавалергардов Сергей Петрович Ланской и петербургский полицмейстер полковник Ковалев. А результаты его были доложены императору Александру I. Все ожидали крупных разборок, однако действительность превзошла ожидания….

Впоследствии имела хождение явно идиотская версия о том, что отец Шереметева, отставной генерал-майор и полный кавалер всех орденов Россейских Василий Сергеевич Шереметев просил у государя не подвергать младшего Завадовского наказанию. И император Александр Павлович, который имел, кстати, самую точную информацию о событиях от Ланского и Ковалева, почему-то выслушав объяснения Завадовского, признал, что убийство Василия Шереметева совершено «в необходимости законной обороны». Думается мне, что объяснили сложившуюся ситуацию императору как раз отцы, только графа Завадовского. Я не оговорился - Завадовский был «узаконенным сыном». Бывший фаворит императрицы Екатерины II, граф Петр Завадовский, усыновил Александра, родившегося от любовника его жены, князя Ивана Ивановича Барятинского. Ну а уж князья Барятинские - прямые потомки князей Черниговских в XIV колене, происходили от самого Рюрика. Оба – и Барятинский, и Завадовский – участники заговора против императора Павла. Поэтому фаворит бабушки, граф Завадовский немедленно после воцарения Александра I был вызван в Петербург и назначен членом совета при государе и присутствующим в Сенате. Потом - председателем комиссии для составления законов. Он был близким царю человеком. Ему поручалось и готовить проект преобразования Сената, и пост министра народного просвещения, а в 1810 году он стал председателем департамента законов в Государственном Совете. Ну, кто именно из родственников с императором переговорил, история умалчивает. Однако участник дуэли граф Александр, в наказание, просто был отправлен в заграничный вояж.

Свидетель этой дуэли, Петр Павлович Каверин, которого его друг Александр Сергеевич Пушкин называл «magister libidii» — «наставник в разврате», приводил в удивление аристократов любовными подвигами, количеством выпитого в один присест вина и грандиозностью картежных ставок...

В нем пунша и войны кипит всегдашний жарь,

На Марсовых полях вон грозный был воитель,

Друзьям вон верный друг, красавицам мучитель,

И всюду вон гусар. (

А.С.Пушкин. «К портрету Каверина»)

Один из «подвигов» штаб ротмистра лейб-гвардии гусарского полка Каверина как раз пришелся на год 1817-й. В доме Николая Тургенева, на Фонтанке, Петр, в присутствия Пушкина, залпом выпивает из горла без передышки пять бутылок шампанского. После этого отворяет окно третьего этажа и... выходит погулять. Все с боязнью думали, что он вот-вот сорвется и упадет на мостовую. Между тем, подхватив шестую бутылку “Клико”, гуляка ступает на карниз, идет по нему, декламируя сатирические строки о покойном императоре Павле. Конечно, на утро Каверин ничего не мог вспомнить о своих затеях, даже сразу же записанный его стихотворный экспромт (записал Пушкин) не вызвал ни малейших просветлений памяти. А напился Каверин тогда неспроста - двумя днями раньше вышел из тюрьмы, куда попал за участие в дуэли между Шереметевым и Завадовским. Однако Каверин, который к тому времени уже убил на дуэлях не меньше дюжины личных врагов, на этот раз пострадал не за участие в перестрелке. Просто, преисполненный благородства, он взял на себя обязанность улаживать дело с полицией, - за что и попал на трое суток в заточение.

Еще два участника дуэли - Грибоедов и Строганов, получили от своего начальства «небольшое отеческое внушение». А Александр Иванович Якубович был переведен на Кавказ, в Нижегородский драгунский полк, куда и уехал, глубоко презирая «помазанника божия»...

История эта имела продолжение. Грибоедов, терзаемый тяжкими переживаниями, нашел утешение в Грузии, предложив руку и сердце княжне Нине Чавчавадзе. И во время его пребывания на Кавказе завершилась эта Петербургская история. Проще изложить это по запискам Н.Муравьева-Карского, свидетеля осведомленного и точного. Тот приводит воспоминания Грибоедова о его чувствах вовремя дуэли с Якубовичем. Грибоедов не испытывал никакой личной неприязни к своему противнику, дуэль с которым в окрестностях Тифлиса состоялась через год после Петербургской, 28 октября 1818 года. Это стало завершением "четверной дуэли", которую начали Шереметевым и Завадовским. Грибоедов предлагал мирный исход, от которого Якубович отказался, подчеркнув, что не испытывает никакой личной вражды лично к нему, но исполняет слово, данное покойному графу Шереметеву. Тем более непонятно, что, встав с мирными намерениями к барьеру, Грибоедов по ходу дуэли почувствовал желание убить Якубовича - пуля прошла так близко от головы, что «Якубович полагал себя раненым: он схватился за затылок, посмотрел свою руку... Грибоедов после сказал нам, что он целился Якубовичу в голову и хотел убить его, хотя это и не было первое его намерение». Якубович же не потребовал от него подойти к барьеру, а выстрелил с того места, где стоял. Неплохой пианист Грибоедов получил ранение в руку. «По крайней мере, хоть играть перестанешь» - беззлобно заметил будущий декабрист будущему драматургу….

Кстати, Грибоедов не простил Якубовичу этих слов и отомстил ему довольно оригинальным способом. Вспомните сцену на балу в комедии "Горе от ума". Гости судачат о безумии Чацкого. Загорецкий предлагает свою версию: « - В горах был ранен в лоб, сошел с ума от раны.

На что глухая графиня-бабушка, недослышав, возмущенно реагирует:

- Что? К фармазонам в клоб? Пошел он в басурманы!»….

Очень похоже, что в этих строчках зашифрована судьба Якубовича. Воюя на Кавказе, он действительно был ранен в голову, но умудрился при этом остаться в живых. Благополучный исход подобных ранений был весьма редок, и тогдашние читатели комедии должны были сразу же понять, кого имеет в виду автор, говоря: "сошел с ума от раны". Ведь все годы своего изгнания опальный лейб-улан ненавидел Александра I и приказ о переводе из гвардии на Кавказ носил у сердца, лелея планы мести императору. Слово же «клоб» (тогда так произносили слово клуб) - прямой намек на декабристов. Кстати, впоследствии декабристы, используя настрой Якубовича, и поручили ему возглавить боевой отряд, который в день восстания должен был захватить Зимний дворец и арестовать царскую семью. И, если бы эта акция удалась, восставшие имели бы намного большие шансы на победу. А если бы они победили, - неизвестно, как бы пошла дальше русская история...

Опальный офицер Якубович за шесть с лишним лет пребывания в той далекой южной стране хорошо узнал ее. Объездил Закавказье и Закубанье, Дагестан, Кабарду, Карачай, забираясь в самые глухие горные ущелья, где порой и дороги-то не было. Историк Кавказской войны В. Потто приводит в своей книге эпизод, когда отряд под командованием Якубовича подошел к скале, преграждавшей путь. После долгих поисков была найдена узкая лазейка, в которой Александр Иванович, человек крупный и довольно тучный, застрял. Подчиненные "схватили его за ноги, и потащили волоком; на нем изодрали сюртук, оборвали все пуговицы, но все-таки протащили". Это место в верховьях Баксана осталось в памяти кавказских воинов, как "Дыра Якубовича". По крайней мере в своих воспоминаниях генерал Ермолов именно так это место называл.

Газета "Северная пчела" в ноябре 1825 года поместила статью "Отрывки о Кавказе (из походных записок)", подписанную "А.Я.". Автор, сразу же узнанный читателями, рассказывает о быте, обычаях, военном искусстве карачаевцев и абазехов (абазин), о которых отзывается с большим уважением и теплом. В российской печати это сочинение было одним из первых на кавказскую тему - Лермонтов и Марлинский стали осваивать ее позже, пять- десять лет спустя, а Пушкин к тому времени успел написать лишь одну поэму "Кавказский пленник". Но южная страна уже тревожила его воображение, и, прочитав "Отрывки о Кавказе" в Михайловской ссылке, Александр Сергеевич сразу же запросил А. Бестужева: "Кто написал о горцах в "Пчеле"? Вот поэзия! Не Якубович ли, герой моего воображения? Когда я вру с женщинами, я их уверяю, что я с ним разбойничал на Кавказе… в нем много в самом деле романтизма…". "Героем моего воображения" Пушкин назвал Якубовича не зря. Задумывая после поездки на Кавказ "Роман на Кавказских Водах", который, к сожалению, так и не был написан, он сделал офицера-изгнанника одним из главных персонажей, обыгрывая его любовь к приключениям, необычайным романтическим ситуациям. Даже подлинная фамилия Якубовича была указана в набросках первого варианта. Однако хватит о Якубовиче и Пушкине, пришло время рассказать о другой дуэли…

«...но при сем долгом считаю прибавить, что в самый день ссоры, когда майор Мартынов при мне подошел к поручику Лермонтову и просил его не повторять насмешек, для него обидных, сей последний отвечал, что он не в праве запретить ему говорить и смеяться, что, впрочем, если обижен, то может его вызвать и что он всегда готов к удовлетворению». (Князь А.И.Васильчиков, секундант на знаменитой дуэли.)

Квартал Верхне-Волжской набережной, расположенный между улицей Семашко и гостиницей “Октябрьская”, двести лет назад был одним из самых красивых мест Нижнего. Но уже никто, кроме краеведов и старожилов, не вспомнит, что на этом месте находилась усадьба одного из богатейших людей Нижнего — Соломона Михайловича Мартынова. Обширная усадьба выходила к Волге громадным парком. К сожалению не сохранилось имен архитектора и строителей большого и, по словам очевидцев, красивого дома. Главной же достопримечательностью усадьбы был парк. Часть его, прилегавшая к дому, была “висячей”, то есть располагалась на террасе на уровне второго этажа дома. Значительная территория парка представляла собой “лабиринт” с путаными дорожками, а земля, тянувшаяся вплоть до обрыва над Волгой, была отведена под английский сад с аккуратно подстриженными деревьями и кустарниками.

В формулярном списке его сына, Николая Соломоновича Мартынова, убийцы Лермонтова, значится: на июль 1841 года был отставным майором, 24 лет, из нижегородских дворян. В скобках: дворянство приобретено отцом – винным откупщиком. Когда Соломон Михайлович Мартынов обзавелся в Москве домами и связями, он решил сына, как это сделал в свое время отец Дмитрия Бенардаки, определить сначала в гвардейскую службу. И Николай Мартынов поступил в Школу юнкеров. После ее окончания в 1832 году, был принят в Кавалергардский полк корнетом (школа была при полке). Вы только представьте себе - в самый элитный столичный полк гвардии принят сын винного откупщика и еврея-выкреста…. Вот что значили связи и деньги! И историография еще смеет утверждать, что в те времена офицерами гвардии могли быть только родовитые аристократы (они же - ужасные сионисты), и что пути в гвардию для богатых, но не родовитых просто не было!

Конечно, помогли не только деньги и связи отца. Николай и сам должен был чего-то стоить, иначе ему не служить бы в этом полку. Ведь «…история славных кавалергардов начиналась так: 30 марта 1724 года к коронации императрицы Екатерины I, состоявшейся 7 мая 1724 года, в качестве ее почетной стражи был сформирован Кавалергардский корпус. С течением времени это формирование, комплектовавшееся из представителей знатных российских фамилий, видоизменялось, распускалось и образовывалось снова. Так продолжалось до тех пор, пока 11 января 1800 года, через год после очередного учреждения Кавалергардского корпуса, Павел I не переформировал его в трех эскадронный лейб-гвардии Кавалергардский полк, на одинаковом положении с другими гвардейскими полками без сохранения привилегии набора исключительно из дворян».

Это самый блестящий и привилегированный полк русской армии,- гвардейская тяжелая кавалерия. (Слово кавалергард произошло от французского cavalier — всадник и garde — охрана). Особенно кавалергарды прославились своей знаменитой атакой у Аустерлица, которая спасла от разгрома всю русскую армию (участвовавший в этой атаке кавалергард Евдоким Давыдов, брат поэта-партизана Дениса Давыдова и один из немногих, оставшихся после атаки в живых получил 18(!) ран).

Во время событий 14 декабря 1825 года полк под командованием полковника В.И.Пестеля (родного брата вождя мятежников Павла) был на Сенатской площади. Именно нижегородец Сергей Шереметев сделал первый выстрел по восставшим декабристам, среди которых был его младший брат Николай, впоследствии сосланный на Кавказ. Из числа кавалергардов (находившихся в строю или служивших в полку ранее) по делу декабристов проходило 28 человек. Среди них и нижегородцы - например, кавалергард Иван Александрович Анненков. Этот богатейший помещик известен не как участник событий, а из-за его романтической любви к француженке Полине Гебль. Он не из числа страдальцев - после ссылки служил чиновником для особых поручений у родственника, Нижегородского губернатора Федора Васильевича Анненкова. В 1865 году Анненков был избран председателем Нижегородской земской управы, в 1868 - почетным мировым судьей. А начиная с 1863 года Иван Анненков целых пять сроков подряд вообще избирался уездным предводителем дворянства. И великий Александр Дюма после того, как по Нижегородски хлебосольно Анненковы приняли его у себя доме, даже сделал их прототипами героев романа "Учитель фехтования".

Вот и еще один знакомый Бенардаки и семьи Мартыновых - тоже в прошлом кавалергард. Во время событий 1825 года - полковник Генерального штаба Александр Иванович Муравьев. Нижегородский помещик Сослан по делу декабристов в Сибирь (иркутским городничим!?!). Выдержал там нешуточную баталию с Иринеем, архиепископом Иркутским, Нерчинским и Якутским. Доносы архиепископу не помогли. Иринея сослали в отдаленный монастырь, а Муравьев стал Архангельским губернатором. А вскоре он, этот декабрист !?! стал губернатором Нижегородским…

Один из повешенных вождей восстания тоже начинал в кавалергардах. Михаил Павлович Бестужев-Рюмин. Этот казнен несмотря на то, что был из старинного дворянского рода и отец его служил Горбатовским городничим.

Осужденным по 2 разряду поручику кавалергардского полка, другу Павла Пестеля и адъютанту графа Витгенштейна, Крюкову Александру Александровичу и его брату, прапорщику Николаю Александровичу, сыновьям Нижегородского губернатора, царь возможности вернуть эполеты, несмотря на многочисленные ходатайства, так и не предоставил.

А вот еще один Нижегородец - кавалергард князь Александр Иванович Одоевский. Тот самый, автор известного стихотворения „Струн вещих пламенные звуки до слуха нашего дошли…“. Именно князь Одоевский, один из помощников руководителя восстания К.Ф.Рылеева, вместе с Каховским, который стрелял из пистолетов, на Сенатской площади убил саблей пытавшегося остановить своих солдат полковника Стюрлера и заколол штыком в спину генерала Милорадовича. Это единственный декабрист, применить к которому высшую меру просили у Николая I целых две делегации офицеров. Но царь не только сократил князю срок ссылки на 3 года, но впоследствии и предоставил возможность вернуть эполеты в рядах Нижегородского драгунского полка.

Даже после этого неполного перечисления нижегородских декабристов становится понятным, почему вожди восстания планировали сделать Нижний Новгород новой столицей империи. А ведь в этом списке отсутствуют еще многие фамилии. Избранного диктатором этого восстания нижегородского помещика князя Трубецкого, например, и нижегородского помещика князя Шаховского. Их я не назвал только потому, что они не были кавалергардами. Кстати, родственники этих людей (да, может быть, и они сами) наверняка были нижегородскими знакомыми семьи Мартыновых.

Уже на Кавказе ротмистр Гребенского казачьего полка, бывший корнет кавалергардского полка Н. С. Мартынов (который, как он писал в своей биографии, «имел несчастие убить на дуэли Лермонтова») опубликовал стихотворение «К декабристам», где были такие строки:

«И как нам не почесть участия слезою

Ратующих за чернь вельмож и богачей.

То цвет России был, поблекший под грозою,

И скошенный с земли руками палачей».

Между прочим, за эти стихи автор не пострадал ни капельки. И опубликовали, и не сослали. Сослуживец по кавалергардскому полку В. А. Бельгарт так характеризует Мартынова: “Он был очень красивый молодой гвардейский офицер, высокого роста, блондин, с выгнутым немного носом. Он был всегда очень любезен, весел, порядочно пел романсы и все мечтал о чинах, орденах и думал не иначе как дослужиться на Кавказе до генеральского чина”. И действительно, Мартынов за 7 лет сделал довольно успешную карьеру, получив уже в 1841 году при выходе в отставку чин майора (Лермонтов одного с ним года выпуска был только поручиком). “Н.С. Мартынов получил прекрасное образование, был человек весьма начитанный и, как видно из кратких его Записок, владел пером. Он писал и стихи с ранней молодости, но, кажется, не печатал их”. Эти слова принадлежат П. Бартеневу, другому сослуживцу Мартынова по кавалергардскому полку. И из гвардии Мартынова из гвардии не выгонял. В те времена, чтобы попасть на Кавказ в ряды действующей армии, существовала… очередь. По разнарядке отправляли туда ежегодно лишь по несколько офицеров от каждого полка. Вспомним: так командировали в наше время омоновцев и милиционеров в Чечню. Поэтому слово «ссылка» и не употреблялось даже Лермонтовым.

Почему же бывший корнет кавалергардского полка Николай Мартынов выбрал для службы Гребенской казачий полк, а не пошел в более престижный Нижегородский драгунский, к землякам? Есть несколько версий: возможно, просто первая свободная вакансия открылась именно в Гребенском полку; возможно, был и расчет – уж больно много ссыльных декабристов пыталось получить офицерские эполеты в нижегородских драгунах, и Мартынов все же не хотел, чтобы его с ними путали – он же на Кавказ ехал за генеральскими эполетами. А может быть, просто не захотел служить вместе с бывшим другом детства – ведь первым то в 1937 году на Кавказ уехал все-таки Лермонтов. Кто знает? Как пишет П. К. Мартьянов: «Отставной майор Гребенского казачьего полка Мартынов, «счастливый несчастливец», как метко охарактеризовал его Лермонтов В. И. Чиляеву, был красивый и статный мужчина, выделявшийся из круга молодежи теми физическими достоинствами, которые так нравятся женщинам, а именно: высоким ростом, выразительными чертами лица и стройностью фигуры. Он жил в надворном флигеле Верзилиных вместе с М.П.Глебовым и Н.П.Раевским и, по словам последнего, являлся истым дэнди a la Circassienne. Отличительными признаками этой горской фешенебельности были у него бритая по - черкесски голова и необъятной величины кинжал, из - за которого его Лермонтов и прозвал poignard'oм. Он одевался чрезвычайно оригинально и разнообразно. Как отставной офицер, он должен был носить форму Гребенского полка, но это ему не нравилось, и он употребил все свои способности на то, чтобы опоэтизировать ее, делал к ней добавления, менял цвета и применяя их согласно погоде, случаю или своему вкусу... Одно в нем не изменялось: это то, что рукава его черкески для придания фигуре особого молодечества были всегда засучены, да за поясом торчал кинжал. Все это проделывалось с целью нравиться женщинам».Ну а теперь немного о знаменитой дуэли Лермонтова, которую некоторые историографы прошлого пытались именовать убийством поэта….

Существует масса различных версий о ее причине – первая из них проста и логична: высшие власти мстили Лермонтову. Версию выдвинул первый биограф поэта П. А. Висковатый: «Нет никакого сомнения, что г. Мартынова подстрекали со стороны лица, давно желавшие вызвать столкновение между поэтом и кем - либо из не в меру щекотливых или малоразвитых личностей. Полагали, что «обуздание» тем или другим способом «неудобного» юноши - писателя будет принято не без тайного удовольствия некоторыми влиятельными сферами в Петербурге. Мы находим много общего между интригами, доведшими до гроба Пушкина и до кровавой кончины Лермонтова. Хотя обе интриги никогда разъяснены не будут, потому что велись потаенными средствами, но их главная пружина кроется в условиях жизни и деятелях характера графа Бенкендорфа, о чем говорено выше и что констатировано столькими описаниями того времени». Конечно, П. А. Висковатый имел возможность беседовать со многими осведомленными и заслуживающими доверия современниками поэта. И, если он пришел к такому выводу, то несомненно, у него были к тому достаточно убедительные основания. А вот если руководствоваться соображением «ищи того, кому это выгодно», то уж Мартынов на роль наемного убийцы не подходит ни капельки. И поэт, и его противник были убежденными монархистами. Императора поругивали, понятно, да ведь кто богу не грешен и государю не виноват? Не стал бы Мартынов убивать Лермонтова за то, что тот правительство ругает, - стоит вспомнить его же недавние строчки про «скошенных с земли руками палачей». Да и какими же это, хотелось бы знать, благами могли Мартынова, богача и офицера, успешно делавшего армейскую карьеру, прельстить эти царские сатрапы или даже бы и сам государь – император? Состояние у него и так было немаленькое, карьеру он мог бы сделать прекрасную. Наоборот, Николай Мартынов – умный человек, целясь в Лермонтова из гладкоствольного дуэльного пистолета, не мог не понимать, что в случае гибели Лермонтова навсегда летит под откос» не только вся его армейская карьера, но и рушатся заветные мечты о генеральском чине. Да и не в игрушки он играл. Уж кому, как не Мартынову, было известно, что стрелок Лермонтов отличный, - «туза навскидку пробивал корнет». Дуэльному противнику Лермонтова было что терять и никакой выгоды не было убивать...

Во времена заслуженно забытой «политпропаганды» некоторые «кем-то уважаемые» авторы додумались аж до того, что Лермонтова убил не Мартынов, а снайпер из засады. Ну, это уж просто какой-то «рояль в кустах»!!! «Собственно секундантами, — вспоминал князь Александр Илларионович Васильчиков,- были: Столыпин, Глебов, Трубецкой и я. На следствии же показали: Глебов себя секундантом Мартынова, я - Лермонтова. Других мы скрыли. Трубецкой приехал без отпуска и мог поплатиться серьезнее». Кстати, тот же П. А. Висковатый, основываясь на статьях А. И. Васильчикова о Лермонтове и на личных беседах с ним, считает этого участника дуэли одним из друзей поэта, а его рассказы - абсолютно правдивыми. Он так писал в своей книге по поводу статьи Васильчикова «Несколько слов в оправдание Лермонтова от нареканий г. Маркевича»: «Справедливая и горячая защита Лермонтова делает тем более чести князю Васильчикову, что сам он в свое время немало чувствовал на себе сарказм Лермонтова». Кстати, в семье председателя Государственного совета России князя И.В.Васильчикова к таким словам, как честь (в отличие от авторов версии про снайпера) относились всегда крайне щепетильно….

А вот и два других секунданта: Алексей Аркадьевич Столыпин-Монго - двоюродный дядя и друг М. Ю. Лермонтова. Начиная с юнкерской школы, они почти всегда были рядом. Оба по окончании школы несколько лет служили в одном и том же лейб-гвардии гусарском полку, проживая на одной квартире и посещая высший петербургский свет. Вместе участвовали в Галафеевской экспедиции 1840 года в Чечне и вместе прожили в Пятигорске последние месяцы перед дуэлью. «Назвать Монго-Столыпина — писал его современник М. Н. Лонгинов - значит для людей нашего времени то же, что выразить понятие о воплощенной чести, образце благородства, безграничной доброте, великодушии и беззаветной готовности на услугу словом и делом».

Князь Сергей Васильевич Трубецкой тоже принадлежал к числу друзей Лермонтова. «Он был из тех остроумных, веселых и добрых малых, которые весь свой век остаются Мишей, или Сашей, или Колей. Он и остался Сережей до конца и был особенно несчастлив или неудачлив... - так писал о нем С. А. Панчулидзев в книге «История кавалергардов». О их дружеских отношениях говорит датируемая серединой апреля 1841 года запись в дневнике Ю. Ф. Самарина: «Помню его [Лермонтова] поэтический рассказ о деле с горцами, где ранен Трубецкой... Его голос дрожал, он был готов прослезиться...»

Интересная, однако, версия со снайпером получается – собрались старые знакомые и приятели, сплошь аристократия и люди чести, (а один даже ее эталон), выяснять отношения. Бабахнул из кустов снайпер и Лермонтова убил. А друзья же поэта вместо того, чтобы снайпера отловить и, после положенного ему мордобития, отправить куда надо, напридумывали на нашу голову разного. В общем, настолько «достойная» версия, что, наверное, автор в свое время получил за нее нехилую премию имени кого-то там…..

А вот еще одна версия дуэли - «комплекс Сальери» - зависть поэта-неудачника к славе талантливого поэта. Правда, Мартынов мог бы стихи и в столице писать, для этого незачем было и на Кавказ переводится. Его туда никто не ссылал. И папиных денег на издателей, чтобы книжками всю публику завалить, не только вполне хватило бы, но и на шикарную жизнь внукам еще и осталось.

Штатовская версия дуэли сначала вообще вызывает нешуточные сомнения в нормальности психики ее автора. И только потом, подразобравшись, начинаешь понимать кое-что. Вот история вопроса - в 1976 году, в США, в альманахе «Russian Literature Triguarterly» была опубликована подборка весьма откровенных стихотворений, которые приписывались Лермонтову. Это подтверждал и компьютерный анализ текста (которого, впрочем, никто не видел). Откуда взялись стихотворения в штатах – бывал Лермонтов на Кавказе, в Петербурге и Москве, в Тарханах жил, конечно. А вот чтобы в США – ну это уж вряд ли… Более или менее начинаешь понимать причину, узнав про автора. Это литературовед из Йельского университета Александр Познанский. Выпустил в свое время монографию «Демоны и отроки» (в период гласности и перестройки она была выпущена в 1999 году небольшим тиражом московским издательством «Глагол», не за счет, этого издательства, конечно). Так вот, в монографии мистер Познанский заключает: великий русский поэт страдал так называемым латентным гомосексуализмом, породившим многие психологические комплексы. Многие его любовные стихи посвящены не женщинам, а мужчинам, прежде всего однокашникам по юнкерской школе, Михаилу Сабурову и Петру Тизенгаузену. В качестве доказательств Познанский приводит отрывки писем, адресованных Сабурову и Александру Бартеневу. Последний, кстати, явно намекал на близкие отношения Михаила Юрьевича и Мартынова. Мартынов, по его мнению, и вызвал Лермонтова на дуэль потому, что ревновал его к женщинам вообще, а Лермонтов ухлестывал за ними только для видимости. И, откровенно говоря, они нередко бросали его (может быть, узнавали о его противоестественных увлечениях?), или же он сам неожиданно оставлял объект своего поклонения». Я почему-то уверен, что американцы не стоят в очередях за книгами русских поэтов. По-моему, они в основном газеты да комиксы читают. А уж если книги, то у этого народа тоже хватает прекрасных поэтов, которых переводить не надо. Готов спорить - очень мало американцев скажет, кто же такой Лермонтов. Однако на статьи в газетах и монографию денежки-то нашлись. Ну что тут сказать – ай да молодец «бывший русский» - то ли какой-то эмигрант, то ли их потомок - Александр Познанский. Сообразил, умница, как использовать янки для того, чтобы себе заработать на бутерброд с маслом! Нашел и выполнил социальный заказ – то ли ЦРУшники тогда очередную пакость хотели сбросить русским, то ли в Йельском университете у какого-то папочки на этом занятии ребенок попался. Тут-то доцент и выдал монографию - ничего, мол, страшного, этим и многие великие люди тоже грешили. Интересно, сам-то Познанский в эту ахинею верил?

"Положа руку на сердце, беспристрастный свидетель должен признаться, что Лермонтов сам, можно сказать, напросился на дуэль и поставил своего противника в такое положение, что он не мог его не вызвать" (Князь А.И.Васильчиков, секундант на знаменитой дуэли.)

«Пути Лермонтова и Мартынова разошлись в конце 1834 года. После окончания юнкерской школы Михаил Юрьевич был направлен в лейб-гвардии Гусарский полк, расквартированный в Царском Селе, а Мартынов стал кавалергардом». «В 1837 году за стихотворение «На смерть поэта», посвященное гибели Александра Пушкина, корнет Лермонтов был переведен в Нижегородский драгунский полк, расквартированный в ста верстах от Тифлиса. Хотя официально не за крамольные стихи, а за то, что находился в столице без разрешения начальства, иными словами, в самоволке». «В том же 1837 году в качестве волонтера отправился на Кавказ и Мартынов. Поближе к сестрам, которые жили в Пятигорске. Здесь бывшие однокашники встретились снова. Как будто что-то тянуло их друг к другу».«Лермонтов не слишком-то торопился к месту назначения. Добирался до полка почти… 9 месяцев. В апреле 1837 года прибыл в Ставрополь, где сказался тяжело больным и был помещен в военный госпиталь. Потом его отправили «для пользования минеральными водами» в Пятигорск». «Все это время Лермонтов расслаблялся. Ухаживал за женщинами, много писал, встречался с грузинским поэтом Александром Чавчавадзе, пил кавказское вино, но пару раз все-таки попал под обстрел. И, как явствовало из семейной переписки Мартыновых, опубликованной в 1891 году в журнале «Русский архив», Лермонтов заявил, что его ограбили по дороге. Пропали письмо, дневник и 300 рублей ассигнациями, вложенные в конверт, которые Наталья Мартынова, сестра Николая Соломоновича, наказала передать брату. Лермонтов вернул Мартынову только деньги, хотя знать о них, если не вскрывать пакет, он не мог. А это прояснилось только в 1841 году. Мартынов якобы вызвал поэта на дуэль, чтобы защитить честь семьи, поскольку Лермонтов читал чужие письма и использовал дневник сестры в романе «Герой нашего времени». В образе же княжны Мери современники узнавали Наталью Мартынову, ставшую графиней де Лаутордонне. И, наконец, чашу терпения переполнил дружеский шарж на Мартынова, где он был изображен в мундире с газырями и с огромным кинжалом, сидящим на ночном горшке. Это выглядело очень смешно, и Мартышка буквально взбесился». Из всего вышеизложенного можно, например, сделать вывод что родовитейший аристократ Лермонтов с презрением относился к «свежеиспеченному» дворянину Мартынову. А может быть, завидовал – и личным качествам, и богатству семьи, и службе в элитном кавалергардском полку, и быстрому продвижению по службе. Характер великого поэта, как и у многих гениев, был отвратительным, и Лермонтов вполне мог позволить себе в разговоре с Мартыновым сказать об отце – выкресте или о еврейском происхождении. Даже если это было сделано один на один – дуэли не могло не быть, несмотря на любую дружбу, а уж если был хоть один свидетель.. Говорят, Мартынов якобы вызвал поэта на дуэль, чтобы защитить честь семьи». А давайте-ка уберем слово якобы?

В «Дуэльном кодексе» Дубасова, по которому происходили гвардейские дуэли, орудием убийства гвардейцами друг друга, как правило, служили гладкоствольные пистолеты без мушки. Участники дуэлей, бывало, освобождались от наказания, ибо поединок считался единственно объективным средством смыть оскорбление и восстановить честь мундира. В случае дуэли между гвардейскими офицерами результаты ее выносились на рассмотрение суда чести, и этот суд выносил постановление, подчинение которому считалось обязательным. В случае неповиновения суду чести офицер исключался не только из гвардии, но и из армии. И если вызванный мог выстрелить в воздух, то вызвавший, по условиям дуэльного кодекса, обязан был стрелять на поражение…

А возможно, что смертельное ранение поэта и впрямь трагическая случайность (не зря в биографии Мартынов написал: «имел несчастие убить на дуэли Лермонтова» - возможно, хотел только ранить). Но вот причина дуэли в этой версии чрезвычайно логична. В пользу трагической случайности говорит и то, что Мартынов и Лермонтов были друзьями детства (именно этим, а не каким-то латентным гомосексуализмом объясняются их близкие отношения). Отец Мартынова был крупнейшим винным откупщиком. А бабушка Лермонтова Елизавета Алексеевна - дочерью Алексея Емельяновича Столыпина - Пензенского губернского предводителя дворянства, разбогатевшего, как и отец Мартынова, тоже на винных откупах. Родной брат бабушки Лермонтова (дядя поэта и приятель Пушкина) тоже занимался винными откупами. Отец Николая Мартынова и ближайшие родственники Михаила Лермонтова – люди одного рода занятий – общались семьями. Были ли они компаньонами или соперниками в своем бизнесе – история умалчивает. Но общие занятия родни объясняют и знакомство М.Ю.Лермонтова с сестрами Н.С.Мартынова. Одна из усадеб Мартыновых находилась всего в 50 верстах от Тархан, где Елизавета Алексеевна Арсеньева воспитала поэта. «Все ходили кругом да около Миши, должны были угождать ему, забавлять его. Зимой устраивалась гора, на ней катали Мишеля. Святками каждый вечер приходили в барские покои ряженые из дворовых, плясали, пели, играли, кто во что горазд. Все, которые рядились и потешали Михаила Юрьевича, на святки освобождались от урочной работы», – пишет П.А. Висковатый. - «Если случалось ему заболевать, то в «деловой» девушки освобождались от работ. Им приказывали молиться Богу об исцелении молодого барина. В доме постоянно жили мальчики – сверстники, дети родственников и соседей. Они вместе с деревенскими ребятами играли, строили и брали штурмом снежные крепости, скакали верхом. В летнее время рыли окопы и устраивали потешные бои на манер Петра I. Часами пропадали в лесу и на речке. И во всех играх Лермонтов был командир, неистощимый на выдумки.»

Заканчивалось блестящее гвардейское столетие. В российском обществе быстро выделялась новые прослойки из откупщиков-разночинцев и заводчиков. В ней были и представители иных сословий. А вскоре ушла в прошлое и дворянская культура. Но понятия честь продолжало жить - буржуазия хранила лучшие традиции дворянства. В само понятие честь вкладывали уже и честь дворянскую, и честь купеческую (ведь и русскому купцу тоже всегда верили на слово!). Такое понимание о чести сохранились до первой мировой войны, чтобы потом почти окончательно уйти в прошлое, уже после войны гражданской. Диктатуре пролетариата, жившей принципами демократического централизма, это слово – честь - тоже не требовалось. Почему? Да ведь именно понятие об этой самой дворянской чести и было средством защиты личности от произвола деспотии. Однако даже и при этой диктатуре люди чести вовсе не вымерли, как мамонты. В России их оставалось немало. Умение держать слово, сохранять чувство собственного достоинства, достойно ответить на оскорбление — такие качества вызывали не только уважение, но еще и стремление к подражанию. И зависть. Не зря же слово честь культивировали целые века многие люди, в том числе и богатейший винный откупщик, миллионер, заводчик, отставной гусарского полка поручик и православный грек - Дмитрий Егорович Бенардаки. Он сам был таким, вот окружение его и состояло из этих самых людей чести…

«Поэты гибли. Уж не потому ли

Что был им непривычен пистолет?

Но бил привычно Пушкин пуля в пулю,

Туза навскидку пробивал корнет.

Стрелялся взрослый муж, и не повеса.

Была в другом заключена беда….

Когда бы Пушкин застрелил Дантеса –

Как жить ему? И как писать тогда?!».

Написал в наше время Александр Михайлович Городницкий, российский бард и поэт...