Евгения Матханова, Наталья Матханова

«ЗДЕШНЕГО МОЕГО СЕМЕЙСТВА НЕ БРОШУ» :

неравные браки и внебрачные дети декабристов

В предлагаемой статье речь идет о семьях, которые сложились в Сибири в результате браков осужденных декабристов – ссыльных «государственных преступников» – с сибирячками. Мы рассмотрим сначала проблему преодоления социального и культурного неравенства между супругами в сибирских семьях декабристов, достижения взаимопонимания и взаимоуважения, а затем остановимся на положении детей, рожденных в сибирских семьях.

Сосланные в Сибирь декабристы различались по возрасту, происхождению, имущественному и семейному положению. Большая часть их прибыла в Сибирь совсем молодыми. Наряду с представителями знатных фамилий (Е.П.Оболенский, С.П.Трубецкой и др.) среди них было и немало выходцев из мелкопоместных или беспоместных дворян (Н.О.Мозгалевский, А.Ф.Фролов, А.И.Тютчев и др). Из 121 сосланного только 23 были женаты еще до Сибири (Павлюченко 1976, 28), лишь к 11 жены приехали в Сибирь, у нескольких осужденных они воспользовались предоставленным им правом на развод. Часть декабристов впервые женилась в Сибири, другие заключили здесь повторные браки, некоторые, утратив возможность общения с оставленными в России семьями, вступили с сибирячками в гражданские браки. Заключенные в Сибири союзы декабристов с их сибирскими женами были чаще всего основаны на взаимной сердечной склонности. Но нельзя не видеть и того, что само их появление диктовалось условиями ссылки, изоляции от привычной социальной и культурной среды, оторванностью от семей, оставленных в России. Выбор в сибирских заштатных городках был невелик, и это определяло появление неравных браков с дочерьми крестьян, мещан, мелких чиновников, священников.

Исследователи и мемуаристы отмечают, что сибирские браки, несмотря на неравенство в социальном положении и культурном уровне, почти всегда отличались прочностью и любовными отношениями. И в этом была заслуга не только декабристов с их высокой культурой, но и их сибирских подруг. М.М. Богданова, правнучка декабриста Н.О. Мозгалевского, в статье «Жены декабристов сибирячки» справедливо отметила, что подвиг жен-сибирячек не менее значителен, чем женщин, приехавших к мужьям из России. Он также «полон глубокого героизма», ибо эти женщины «променяли свою относительную свободу на тяжелый крест судьбы жены «государственного преступника» со всеми вытекающими отсюда последствиями бытового и юридического характера. Почти все они, за редким исключением, были действительно примерными подругами». Вместе с тем, нельзя не признать, что эти женщины благодаря супружеству с людьми не только высокого образования, но особых, отмеченных в литературе моральных качеств, резко меняли свой патриархальный быт, устаревшие представления о семейном укладе и, особенно, свой образовательный уровень. Будучи в большинстве своем совсем неграмотными или малограмотными, научившись читать и писать у своих мужей, они «быстро преодолевали свою темноту, осваивая не только элементарную грамоту, но и приобретая некоторые культурные навыки, соответствующие их новой роли и новому положению жены образованного ссыльного» (Богданова 1975, 242-243]. Все мужья жен-сибирячек были неутомимыми и усердными учителями своих жен и нередко достигали немалых успехов.

Всего через год после своего водворения в с. Олонки Иркутской губернии декабрист В.Ф. Раевский женился на местной крестьянке Евдокии (Авдотье) Моисеевне Середкиной. Все, кто знал эту женщину, отзывались о ней в высшей степени похвально, отмечая ее ум и красоту. Чиновник по особым поручениям при генерал-губернаторе Восточной Сибири Б.В. Струве писал, что Раевский «был женат на простой олонской крестьянке, Авдотье Моисеевне, женщине со здравым умом и сибирским тактом, благодаря которому она, появляясь в обществе, не заставляла за себя краснеть своих дочерей...» (Струве, 1975, 186]. Раевский сам обучал свою жену, причем не только грамоте и общим началам образования, но и французскому языку и светскому обхождению, так что «знакомые мужа принимали впоследствии (ее] за столичную даму» (Брегман, Федосеева 1983, 13). Авдотья Моисеевна была помощницей мужа во всех его делах, в том числе и в работе открытой им в Олонках школе.

Декабрист В.А. Бечаснов происходил из мелкопоместного рязанского дворянства, не имел ни знатных родственников, ни полезных связей. В юности он окончил лишь кадетский корпус, но затем пополнял свои знания, общаясь с товарищами в Читинском и Петровском казематах и усердно посещая так называемую «Каторжную академию» декабристов. После отбытия каторжного срока В.А Бечаснов был поселен в с. Смоленщине, в 8 верстах от Иркутска. В 1846 г он женился на 18-летней крестьянской девушке А.П. Кичигиной. Анна Пахомовна была совершенно неграмотна, В.А. Бечаснов сам взялся обучать свою жену. Он не только научил ее читать и писать и преподал другие необходимые знания, но также научил французскому языку, так что впоследствии жена Бечаснова свободно говорила по-французски. Семья жила бедно, но счастливо. В своей Анне Пахомовне декабрист нашел преданную спутницу жизни, которая вместе с ним стойко переносила тяготы постоянной материальной нужды. Надо сказать, что В.А. Бечаснов вообще был неунывающим человеком, умел ко всему относиться с юмором, а в жене и детях души не чаял. С большой теплотой писал он о своей жене другу М.А. Бестужеву: «Свободное время всецело посвящаю чтению, сначала для самого себя, а потом все вечера – для жены» (Богданова 1975, 251).

Трагична была история женитьбы декабриста М.К. Кюхельбекера. Выйдя на поселение в г. Баргузин, он поселился в доме баргузинского мещанина Токарева, где познакомился с его сестрой Анной. У нее был незаконнорожденный ребенок, и родные грозили выгнать ее из дома. Кюхельбекеру приглянулась Анна, он взял ее под свою защиту, стал крестным отцом ее ребенка, а через некоторое время и женился на ней. Этот брак был признан церковью незаконным, поскольку Михаил Карлович был «кумом» своей жены. Священник, обвенчавший их, подвергся гонениям, а самого Кюхельбекера приговорили к высылке из Баргузина (Богданова 1975, 248). Но он не подчинился этому решению. Глубоко полюбивший свою супругу, М.К. Кюхельбекер на распоряжении, присланном ему из Синода, написал: «Если меня разлучают с женою и детьми, то прошу записать меня в солдаты и послать под первую пулю, ибо мне жизнь не в жизнь» (Шмулевич 1985, 137). В конце концов, после кратковременной высылки в с. Елань, губернские власти вынуждены были возвратить ссыльного к его семье и детям (Шмулевич 1985, 144). Анна Степановна была надежной спутницей в нелегкой жизни декабриста, образцовой матерью его 6 дочерей (первый ребенок умер). Грамоте ее учил В.К. Кюхельбекер, т.к. Михаил Карлович был занят по хозяйству – нелегко было прокормить такую большую семью.

Общие хозяйственные заботы, разнообразная деятельность декабриста – медицинская, педагогическая, помощь местному населению – все это сближало супругов. Анна Степановна, как и ее муж, пользовалась уважением и симпатией местных жителей. П.И. Першин-Караксарский вспоминал, что местные крестьяне обращались к М.К. Кюхельбекеру «за медицинской помощью, оказываемою всегда безвозмездно, разумеется, из собственного тощего кармана» (Першин-Караксакрский 1975, 236). Часто после лечения, «наделив своих гостей лекарством, Михаил Карлович предлагал им и угощение». Гостеприимная, преданная мужу Анна Степановна «оказалась радушной хозяйкой и не гнушалась гостями из степных улусов долины Баргузина» (Першин-Караксакрский 1975, 236).

Иной была семейная жизнь В.К. Кюхельбекера, брата Михаила Кюхельбекера. 9 октября Вильгельм Карлович известил мать, что собирается жениться на Д.И. Артеновой – молоденькой (род. в 1817) дочери баргузинского почтмейстера. Первое время, в период своего жениховства, В.К. Кюхельбекер идеализировал свою невесту и с присущей ему экзальтацией восторженно писал о ней Пушкину, что она в своем роде «очень хороша: черные глаза ее жгут душу; в лице что-то младенческое и вместе что-то страстное...» (Орлов 1951, 69) Свадьба состоялась15 января 1837 г. Вскоре оказалось, что семейная жизнь Кюхельбекера была далеко не идеальной – не только из-за вечной нужды, но и из-за некультурности, мещанских повадок и сварливого нрава Дросиды Ивановны. Конечно, она была одарена здравым смыслом и по-своему любила мужа, старалась создать для него так нужное ему семейное гнездо, была заботливой матерью детям. Но в духовном отношении между супругами лежала пропасть. Привыкший жить напряженной интеллектуальной жизнью, Вильгельм Карлович не мог найти понимания в мещанских представлениях своей жены. Она была неграмотна и, видимо, с трудом поддавалась обучению. Кюхельбекер настойчиво и увлеченно занялся ее воспитанием, научил грамоте, но, очевидно, так и не сумел приобщить ее к своим духовным интересам. Вильгельм Карлович всеми средствами старался развить жену. В своем письме сестре он пишет:

Она охотница слушать сказки, а под видом сказок можно будет ей передать и кое-какие правила... при помощи Божьей она узнает от меня священную историю и учение евангельское – будет с нее покуда и этого. Утешает меня великая ее охота расспрашивать о том, о другом, о третьем: вопросы-то ее истинно младенческие, но они все-таки показывают охоту узнать кое-что (Орлов 1951, 71).

По всей видимости, характеристика, позднее данная ей И.И. Пущиным, была не так далека от правды: «Не могу сказать вам, чтоб его семейный быт убеждал в приятности супружества». Пущин называл жену товарища «мужиковатой» и далее писал: «Выбор супружницы доказывает вкус и ловкость нашего чудака, и в Баргузине можно было найти что-нибудь хоть для глаз лучшее. Нрав ее необыкновенно тяжел, и симпатии между ними никакой» (Пущин 1988, 200). Впрочем, Вильгельм Карлович всегда заступался за свою Дронюшку, отдавая должное ее преданности и любви к семье. В дальнейшем Дросида Ивановна проявила эти качества в период долгой и тяжелой болезни мужа. В письме сестре, написанном через два с лишним года после свадьбы, В.К. Кюхельбекер признается: «Влюбленным в жену я никогда не был: мои лета уж не те. Но я ее искренно и от всей души любил как помощницу в делах житейских и товарища на поприще земном. Теперь же она мне втрое милее как мать моего дитяти» (Орлов 1951, 77). Но были минуты, когда Вильгельм Карлович не мог не признать с горечью своей отчужденности с женой, взаимного непонимания. В своем дневнике в 1842 г. он написал, очевидно, адресуясь к сыну: «...научись из моего примера, не женись никогда на девушке, как бы ты ее не любил, которая не в состоянии будет понимать тебя..» (Орлов 1951, 69).

Здоровье В.К. Кюхельбекера становилось все хуже: он заболел туберкулезом. После долгих хлопот о переводе в западные губернии он получил, наконец, разрешение переехать в Курган и 22 марта 1845 г. прибыл с семьей в Смоленскую слободу под Курганом. Здесь он оказался в кругу друзей – декабристов Басаргина, Анненкова, Щепина-Ростовского и др., а, главное смог довольно часто встречаться с лицейским другом Пущиным. Но материальная нужда одолевала семью, доходов не было никаких. Ко всему начала развиваться слепота, которая все прогрессировала. 11 октября 1845 г. он пишет последнее собственноручное письмо, 4 ноября заносит последнюю запись в дневник (Орлов 1951, 85).

Дросида Ивановна безотлучно находилась при слепом муже, ухаживала за ним, проявляя доброту, преданность и самоотверженность. После долгих ходатайств В.К. Кюхельбекеру разрешили поехать на лечение в Тобольск, куда он отправляется 7 марта 1846 г. в сопровождении Дросиды Ивановны. Он чувствует, что дни его сочтены, и в одном из предсмертных стихотворений – «Слепота» – упоминает о своей верной жене:

Все одето в ночь унылую,

все часы мои темны:

дал Господь жену мне милую,

но не вижу я жены.

(Богданова 1975, 250)

Дросида Ивановна оставалась с мужем до последнего его смертного часа. 11 августа 1846 г. В.К. Кюхельбекер умер. В похоронах Дросиде Ивановне помогали товарищи мужа: Оболенский, Анненков, Вольф, Свистунов, Бобрищев-Пушкин на руках отнесли его на тобольское кладбище. Его дети Михаил и Юстина, которым мать не могла обеспечить соответствующего воспитания и образования, были отданы на воспитание сестре Вильгельма Карловича Юстине Карловне.

Сама Дросида Ивановна решила вернуться на родину в Баргузин. По пути она остановилась в Ялуторовске у друга В.К. Кюхельбекера И.И. Пущина, где прожила с 1846 по 1849 г. Очевидно, в это время Пущин изменил свое прежнее мнение о Дросиде Ивановне. Во всяком случае, в 1849 г. она родила от Пущина сына, которому дали имя Иван и прозвище «Иван Великий». Он был оставлен у отца и воспитан им (Пущин 1988, 480). Дросида Ивановна уехала в Баргузин.

Декабрист Е.П. Оболенский женился на нянюшке дочери И.И. Пущина, вольноотпущенной крестьянке чиновника Блохина В.С. Барановой. Князя, Рюриковича, образованнейшего человека, Оболенского не смутила разница в социальном положении. «Жена моя не из высшего круга, но простая, безграмотная девица. Честно и бескорыстно искал я ее руки, и она отдала мне себя также честно и бескорыстно», – писал о своей жене Е.П. Оболенский (Богданова 1975, 252-253). Но не так считали его товарищи. Особенно осуждал эту женитьбу ближайший друг Пущин, с которым Оболенский много лет жил в Ялуторовске «общей артелью». Пущин всячески отговаривал друга и неодобрительно называл его «запоздалым женихом», замечал: «Евгений нашел способ помолодеть», «Я не умею быть историографом пятидесятилетних женихов» (Пущин 1988, 214, 218) и т.д. Однако это не остановило Оболенского, и 6 февраля 1846 г. свадьба состоялась. Супруги были счастливы. Варвара Самсоновна скоро не только стала вполне образованной женщиной, но приобрела светские манеры, отличалась скромностью и тактом.

После амнистии, когда супруги выехали в Калугу, Оболенский не без некоторой тревоги ждал, как встретит его аристократическая родня незнатную Варвару Самсоновну. Но его опасения не оправдались – своим тактом, скромностью и сердечностью супруга завоевала всеобщие симпатии. Воспитанница декабриста М.И. Муравьва-Апостола Августа Созонович писала: «Слухи об Оболенских нас очень радуют. Вообразите, они все восхищаются Варварой Самсоновной. Они обворожены ее умом и наружностью. Как Евгений Петрович должен быть счастлив» (Декабристы… 1938, 209). Особенно подружилась Варвара Самсоновна с сестрой Е.П. Оболенского Натальей Петровной. Оболенский был благодарен сестре за любовь и внимание к его супруге. «Слава Богу, дорогой друг, – писал он сестре 15 января 1857 г., – ты поймешь, что и мне хорошо, а жене – отрадно найти в сестре друга и наставницу, не речью и не словом, но самою жизнью» (Декабристы… 1938, 229). Несмотря ни на что, брак князя Оболенского с бывшей крепостной крестьянкой оказался на редкость прочным и счастливым.

Несколько семей сложилось у декабристов, находившихся в ссылке в Минусинском округе. Казачки, крестьянки, дочери бедных священников считали за честь породниться с «несчастными», как называли ссыльных в Сибири, и каждая такая свадьба была праздником для всего села. Жители дарили молодоженам «на обзаведение» и помогали в хозяйственных заботах. Однако положение самих ссыльных было здесь довольно тяжелым. Средства к существованию декабристам приходилось добывать охотой, рыболовством, скудным земледелием и другими сельскохозяйственными промыслами, иногда, с разрешения начальства винными и прочими подрядами. Преподавание ссыльными запрещалось и, если они и давали уроки местным детям, то делали это нелегально или полулегально.

В 1839 г. в Минусинск был переведен Н.О. Мозгалевский. Еще в 1828 г., находясь в г. Нарыме Тобольской губернии, он женился на казачке Е.Л. Агеевой. В брачном свидетельстве значилось: «...в метрической книге г. Нарыма Крестовоздвиженской Церкви за тысяча восемьсот двадцать восьмой (1828) год о бракосочетавшихся... 2-го числа июля венчан несчастный Николай Осипов Мозгалевский с дочерью мещанина Лариона Агеева девицей Евдокией первым браком» (Л. Агеев записался в мещане) (Богданова 1952а, 96).

Жена Мозгалевского была, по отзывам минусинских жителей, женщиной хотя и малограмотной, но с большим природным умом и тактом. Муж постарался дать ей необходимое образование, но его ранняя смерть не позволила ему завершить его. У Мозгалевских родилось 8 детей – 4 сына и 4 дочери. Семья жила очень бедно, родные не могли материально поддерживать Мозгалевского, и приходилось существовать на скудное казенное пособие. Правда, товарищи-декабристы помогали Мозгалевским, в особенности созданная еще в казематах «Малая артель».

Мозгалевский в Минусинске занимался земледелием, огородничеством и даже бахчеводством. Он вообще был большим тружеником, сам пахал и сеял, а жена во всем была ему верной помощницей. И детей своих Николай Осипович с ранних лет приучал к труду. Человек общительный и отзывчивый, он пользовался любовью и уважением жителей Минусинска, дружил с товарищами по ссылке: Беляевыми, Николаем Крюковым, Киреевым. Но тяжелая болезнь – чахотка – рано свела его в могилу. Он умер 14 июля 1844 г в возрасте 43 лет.

После Мозгалевского осталась большая семья. Материальное положение семьи Мозгалевского было бы совсем безвыходным, если б не помощь товарищей и энергия Авдотьи Ларионовны. Переведенные на Кавказ братья Беляевы передали вдове свое довольно налаженное хозяйство. А.Л. Мозгалевская проявляла неутомимое усердие к поддержанию своей семьи. Она не чуралась никакой работы: шила на людей, ходила к какой-то барыне «майорше» помогать ее кухарке, сдавала комнаты золотопромышленникам. В детях она сумела воспитать чувство уважения к памяти отца-декабриста.

В 1836 г. в Минусинск на поселение прибыли братья Александр и Николай Крюковы. Н.А. Крюков завел довольно большое хозяйство, стал настоящим хлеборобом, часто общался с местными крестьянами, которые приезжали к нему из окрестных деревень за советом и помощью. Он был человеком высокой культуры, очень одаренным, интересовался философией, литературой, искусством, страстно любил музыку, отлично играл на скрипке. Эти таланты пригодились ему при воспитании детей. В Минусинске Н.А. Крюков женился на местной жительнице, вдове, полухакасске-полурусской М.Д. Сайлотовой. Необычайную историю этой женщины рассказал в своих воспоминаниях А.П. Беляев:

Наша кухарка, она же экономка, которая заведовала всем нашим хозяйством и бельем, была туземка, смешанной русской и татарской крови, сирота, воспитанная в доме священника и выданная замуж против воли за туземца, жившего в работниках у того же священника. Это была молодая женщина двадцати двух лет, очень хороша собой, умна и по своей честности, способностям и преданности была для нас с братом истинным кладом (Беляев 1990, 222-223).

Когда она овдовела, а Беляевы были переведены на Кавказ, на ней женился Н.А. Крюков. Он не оформил свой брак, т.к. не хотел, чтобы его дети носили клеймо детей «государственного преступника» (Косованов, 1925, 121-122]. В 1843 г. у Крюковых родился сын Иван, а в 1845 – Тимофей. Н.А Крюков воспитывал и двух сыновей Марфы Дмитриевны от первого брака – Василия и Михаила. В 1852 г. он все же решил обвенчаться с Марфой Дмитриевной, и с тех пор она стала именоваться Крюковой. Но так как. дети родились до церковного брака, в метрической книге они значились как «приблудные» и носили фамилию первого мужа своей матери – Сайлотовы. В 1854 г. Н.А. Крюков умер. Марфа Дмитриевна успела получить от мужа достаточно хорошее образование, он рано ввел ее в культурную среду и завещал по возможности дать настоящее образование всем сыновьям.

А.Ф. Фролов, бывший член Южного общества, после отбытия каторжных работ был отправлен в ссылку в Минусинский край, в с. Шушенское. Там он занялся хлебопашеством, коневодством, построил мельницу и большой огород. Из России он выписывал семена редких огородных культур и охотно делился всем этим с местными крестьянами, с которыми был в большой дружбе. В 1846 г. Фролов женился на 26-летней дочери атамана Саянской казачьей станицы Е.Н. Макаровой.

Евдокия Николаевна была необыкновенной девушкой – настоящим сибирским самородком. Когда она познакомилась с декабристами, они сразу обратили внимание на ее недюжинные умственные способности. Она довольно скоро стала «своей» в минусинской колонии декабристов, которые занимались ее образованием, развивали ее прирожденные способности. Евдокией Николаевной, умницей и красавицей, увлекся А. Беляев, и некоторое время она считалась его невестой. Но свадьбе не суждено было состояться – Беляевых неожиданно перевели на Кавказ. После их отъезда Евдокии Николаевне сделал предложение А.Ф. Фролов и вскоре женился на ней.

Супруги как нельзя лучше подходили друг другу. Рачительный и умелый хозяин, Фролов самостоятельно соорудил все домашние постройки, завел сельскохозяйственные угодья. Жена была ему неутомимой помощницей. В их доме все делалось своими руками, все было домашнее – и продукты и припасы, шилась вся необходимая одежда. А.Ф. Фролов продолжал заботиться и о дальнейшим развитии своей жены. У Фроловых родились 2 сына и дочь, которые воспитывались в таком же трудовом духе (Ватин-Быстрянский 1975, 130).

За несколько лет до Фролова в Шушенское был сослан П.И. Фаленберг, также бывший член Южного общества. В первые годы пребывания в Шушенском Фаленберга, находившегося в полном одиночестве, одолела тяжелая депрессия, усугубленная известием о вторичном замужестве оставленной в России жены. «Тоска и уныние, чтобы не сказать отчаяние, овладели им совершенно», – признавался Фаленберг (Фаленберг 1931, 229). Такое душевное состояние сохранялось вплоть до 1840 г., когда Фаленберг женился на дочери урядника А.Ф. Соколовой, простой, неграмотной, но доброй сибирячке. «Жена его была преданная и нежная подруга, и вполне усладила его изгнанническую жизнь. Она скоро усвоила себе все образованные приемы и могла стать в уровень со своим мужем», — писал в своих воспоминаниях А.П. Беляев (Беляев 1990, 240). М.К. Юшневская сообщала И.И. Пущину, как успешно продвигается у П.И. Фаленберга дело обучения жены: «Фаленберга жена тоже читает уже по складам, скоро ко мне напишет» (Зейфман 1982, 125).

Женитьба, а затем появление детей вернули декабристу бодрость и энергию, но прибавили множество новых забот. Прежде всего, семью одолевали материальные трудности. Жена происходила из бедной семьи, а сам Фаленберг, не получая никаких денег от родных, по словам декабриста А.П. Юшневского, женитьбой своей «сочетал две бедности» (Зейфман 1982, 122). А Юшневская сообщала: «Финансовые его дела плохи, очень плохи, живет он, очень нуждаясь... но никогда не жалуется на свой недостаток и никаких просьб, чтоб ему помогали» (Зейфман 1982, 142).

В Шушенском не было школы, а между тем Фаленбергу приходилось думать об обучении своей жены и подрастающих детей. Помогли образованность и различные художественные таланты декабриста, а педагогическую науку приходилось постигать в процессе преподавания.

Чтобы одолеть материальные трудности, Фаленберг вместе со смотрителем поселений И.В. Кутузовым завел в Шушенском табачную плантацию, выращивал табак и делал сигары. Это требовало огромных трудов: «Работая с женою, а впоследствии и с детьми, как негр, без устали, он мог удовлетворить ограниченные свои нужды» (Фаленберг 1931, 242). Но в 1851 г. Фаленберга постигла беда: разливом Енисея его табачная плантация была затоплена и уничтожена, пропал весь затраченный труд, а семья снова оказалась в тяжелом материальном кризисе. И тогда жители Минусинска, сложившись, собрали довольно значительную сумму денег и помогли хозяйству Фаленберга встать на ноги. «Это доказывает, – говорилось в официальном донесении о Фаленберге, – какой любовью и уважением он пользуется во всей округе» (Ватин-Быстрянский 1975, 130). Хорошее отношение сибиряков к Фаленбергу обусловливалось и его чисто человеческими качествами, что вынуждены были признать и официальные лица. В цитировавшемся выше донесении о Фаленберге подчеркивалось, что «... простота, скромность, чистосердечие, душевная бодрость составляют отличительные черты его характера»(Ватин-Быстрянский, 1975, 130).

Декабристы И.В. Аврамов и Н.Ф. Лисовский в 1828 г. прибыли в ссылку в далекий Туруханск, куда и письма не всегда доходили. Все же им удалось сносно наладить свою жизнь. Несмотря на бедность, товарищи не оставляли их, они получали помощь от Малой артели и от состоятельных ссыльных – Волконских, Нарышкиных, Фонвизиных, да и сами трудились, не жалея сил. Завели кое-какое хозяйство, занимались промыслами. Декабристы привезли с собою много книг, продолжали заниматься самообразованием.

Но 17 сентября 1840 г. случилось несчастье: из очередной поездки в Енисейск Аврамов не вернулся, – умер или был убит, это до сих пор неясно. Н.Ф. Лисовский остался один. А между тем, в 1833г. он женился на дочери бедного протоиерея П.А. Петровой. У них родились дети – Надежда, Владимир и Алексей. Н.Ф. Лисовскому удалось добиться высочайшего разрешения «заниматься торговыми оборотами в Туруханском крае и ездить для покупки хлеба и других припасов в Енисейск» (Смирнов, 1925). Во время одной из таких поездок в селении Толстый Нос он 7 января 1844 г. скоропостижно скончался.

Энергичная вдова Лисовского сразу забила тревогу, она не поверила в естественную смерть мужа и не без основания стала утверждать о его насильственной смерти. Она утверждала, что местный заседатель Добрашов опоил ее мужа «горячими напитками» и довел до смерти. Все имущество Лисовского якобы из-за недостачи казенного вина на сумму в 10 тыс. руб. было конфисковано. Добрашов отобрал и у Платониды Алексеевны оставшиеся деньги, векселя, все продукты и даже одежду. «Туруханское местное начальство совокупно с здешним откупщиком Никитою Мясниковым нападают со всею своею силою, чтобы меня оставить в одной рубахе», – жаловалась вдова1. В отчаянии она обращается за «помощью и защитой к “Его сиятельству графу А.Х. Бенкендорфу», умоляя заступиться за нее и расследовать преступление. Подлинным трагизмом звучат заключительные слова ее жалобы:

Извините, Ваше сиятельство, если я выразилась быть может слишком резко, но это не я говорю, а кричит плач вдовы и ее сирот и просит Милосердия и Правосудия. Неужели в нынешние времена народная поговорка должна оправдаться, что Господь Бог высок, а Белый царь далек! Не верю! Не верю! Я знаю, что мои и моих сирот слезы дойдут до милосердного и справедливого нашего Всемилостивейшего Монарха2.

Но все было напрасно – ни шеф жандармов, ни тем более царь не откликнулись на горе вдовы, и она в буквальном смысле слова оказалась на грани полной нищеты с малыми детьми на руках. Все же, после долгих хлопот и чиновничьей переписки, ей удалось пристроить двоих детей. Старший сын Алексей в 1847 г. был принят на казенный счет в пансион при Иркутской гимназии, а дочь Надежда – в Сиропитательный дом «вследствие поданного Иркутским 1 гильдии купцом Иваном Кокориным объявлении о желании содержать ее там за свой счет”3.

Среди сибирских браков декабристов были и неудачные Несчастливо складывалась семейная жизнь Н.В. Басаргина. Его первая жена умерла еще в 1824 г. После отбытия каторжных работ он был в 1835 г. направлен на поселение в г. Туринск и здесь вновь попытался наладить семейную жизнь. Его избранницей стала 18-летняя дочь поручика туринской инвалидной команды МЕ. Маврина, с которой он обвенчался 27 августа 1839 г. «Она его любит, уважает, а он надеется сделать счастье молодой своей жене», – писал И.И. Пущин Е.П. Оболенскому 23 октября 1839 г. (Пущин 1988, 118). Но брак кончился драматическими событиями. В мае 1840 г. после рождения первенца Александра, который скоро умер, Мария Елисеевна тяжело заболела. Басаргин выхлопотал перевод семьи в Курган, где рассчитывал улучшить свое довольно тяжелое материальное положение, добиться какой-нибудь казенной должности. Но несчастья преследовали его: умер второй сын Василий. Мария Елисеевна еще больше разболелась, а отношения супругов разладились. Этому способствовало и то, что Мария Елисеевна стала изменять мужу. М.М. Богданова пишет, что в архивном «сибирском» деле Басаргина находятся собственноручные письма его «преступной жены» и ее матери на высочайшее имя с просьбой о разрешении Марии Елисеевне оставить «мир» и удалиться в монастырь, чтобы «замолить тяжелый грех» супружеской неверности. В апреле 1844 г. М.Е. Басаргина вместе с матерью отправилась в Екатеринбургский женский монастырь и, по-видимому, скоро умерла (Богданова 1975, 256). Басаргин тяжело переживал крушение второго своего брака, и лишь внимание, моральная поддержка товарищей помогли ему выйти из глубокой депрессии.

И только в 1847 г. Басаргин нашел, наконец, женщину, которая составила счастье его дальнейшей жизни. Он женился на О.И. Медведевой (урожд. Менделеевой), сестре известного химика. Ольга Ивановна происходила из среды сибирской интеллигенции и стала Басаргину надежным и верным другом. Их супружество объединяли и любовь, и взаимопонимание. Да и материальное положение семьи улучшилось, т.к. Ольга Ивановна владела небольшим стекольным заводом, который приносил кое-какой доход. Детей у Басаргиных не было, и они взяли на воспитание дочь их товарища Н.О. Мозгалевского Поленьку, которая стала их приемной дочерью, а позднее выдали ее замуж за П.И. Менделеева.

Наряду с законными супружествами, среди декабристов были довольно распространены и гражданские браки с жительницами Сибири. Некоторые ссыльные заводили новую, вторую семью и жили с невенчанными женами. В источниках имеется очень мало сведений об этих союзах, причем факты, которыми мы располагаем, касаются не столько гражданских жен, сколько детей, выросших в этих семьях. Что же касается жен, то в некоторых случаях невозможно установить не только их фамилии, происхождение, но даже подлинные имена.

Например, сохранились данные о близких отношениях Н.А. Бестужева с некоей буряткой Сабилаевой, возможно, служанкой в доме. Имя ее неизвестно. Она родила Николаю Александровичу двоих детей – Алексея и Екатерину, впоследствии усыновленных другом Бестужевых, купцом Д.Д. Старцевым и носивших его фамилию (Даревская, 1981).

В селенгинском доме ссыльного декабриста К.П. Торсона вела домашнее хозяйство Прасковья Кондратьева, о которой с большой похвалой отзывались Бестужевы. По их словам, она была «образцом славной работящей девушки». Прасковья Кондратьева стала гражданской женой Торсона. В 1841 г. у них родилась дочь Елизавета, а поскольку брак не был зарегистрирован, их дочь получила отчество Петровна (по имени крестного отца) и фамилию Кондратьева (Шешин, 1980, 173]. С.В. Мироненко добавляет, что в литературе имеются сведения и о сыне Торсона – Петре (Декабристы… 1988, 178).

В.И. Штейнгейль оставил в России жену и малолетних детей – к моменту ареста у него было 8 детей (Штейнгейль 1985, 486). В Ишиме в «безнадежности возврата» (по его выражению) у него появилась гражданская жена, вдова чиновника – имя ее осталось неизвестным. Н.В. Зейфман предполагает, что фамилия жены была Петрова – под этой фамилией сын Штейнгейля Андрей учился в тобольской гимназии (Зейфман 1985, 40).

Совсем мало известно о гражданском браке И.Б. Аврамова, сосланного в Туруханск. Сохранилось скупое упоминание, что он женился на местной казачке, от которой имел двух сыновей и дочь (Декабристы… 1988, 5).

А.Ф. Фурман также имел в Сибири гражданскую жену, воспитанницу коллежского регистратора, М.П. Щепкину. Он умер в 1835 г. и все свое состояние оставил Марии Петровне и их трем детям.

А.И. Тютчев, член Общества соединенных славян, после отбытия каторжных работ был обращен на поселение в с. Курагинское Енисейской губернии. Здесь Тютчев женился гражданским браком на дочери местного крестьянина А.П. Жибиновой. Жена происходила из неблагополучной семьи алкоголиков. И вся ее многочисленная родня, и сама она страдали частыми и продолжительными запоями. Попав в такое окружение, Алексей Иванович превратился в безвольного пьяницу, что и послужило причиной его преждевременной смерти в 1856 г. Между тем, у супругов осталось пятеро детей (по сведениям С.В. Мироненко, четверо. Cм.: Декабристы… 1988, 181). Овдовев, Анна Петровна совсем опустилась и забросила детей.

О семье Тютчевых с большой тревогой не раз писал руководителю Малой артели И.И. Пущину И.В. Киреев. В 1857 г. он сообщал Пущину: «Дети покойного А[лексея] И[вановича] остались, по-русски сказать, – ни кола, ни двора. После его смерти на присланные деньги от родных был куплен дом. Теперь родные ничего не помогают, и если бы не Ваше милостивое пособие, то не знаю, как бы они жили» (Богданова 1952а, 107). Так как вдове А.И. Тютчева нельзя было доверять деньги, руководители Малой артели решили посылать их Кирееву. О получении денег он извещает Пущина: «Назначенные Вами 100 р. серебром детям покойного А.И. Тютчева я передал в распоряжение княгини Костровой, которая по родству своему с покойным принимала всегда деятельное участие в нем и в семье его. После смерти А[лексея] И[вановича] откупили семейству домик, со всеми принадлежностями: коров и лошадей, так что Ваше пособие довершит их хозяйство» (Богданова 1952б, 127). Таким образом, над осиротевшим семейством товарища было установлено как бы коллективное опекунство. Руководители Малой артели были озабочены и будущим сирот Тютчева. Было решено из предназначенного им артельного пая «откладывать каждый год несколько для составления небольшого капитала», что опекуны на своем совете одобрили. Они постановили из каждой сотни рублей выдавать им только половину, причем по частям – «это удержит детей и мать в разумных пределах... Из этих 100 руб. отдавали бы ежегодно малую часть семейству на поддержание его хозяйства, а большую оставляли бы в запас, в случае необходимости поставить за него (т.е. за сына Тютчева – Е.М., Н.М.), когда он попадет в рекрутскую очередь – рекрута (Богданова 1952б, 128).

Больше всего сведений сохранилось о второй сибирской семье А.Ф. Бригена. В Сибирь он попал, будучи уже женатым и имея сына и трех дочерей. В сибирской ссылке Бриген вступил во второй, гражданский брак с крестьянкой д. Рябковой Курганского округа А.Т. Томниковой. У них родилось пятеро детей, из которых двое умерли в младенчестве. Хотя родные из России посылали ему кое-какие деньги, правда нерегулярно, ему пришлось хлопотать о предоставлении казенной службы. Он был канцелярским служителем 4 разряда, позднее коллежским регистратором, заседателем Курганского суда. Жалованье было мизерное и приходилось прибегать к побочным заработкам.

В силу своего характера А.Ф. Бриген не мог мириться со злоупотреблениями и произволом местных властей, которые наблюдал вокруг, и часто вступал в конфликты со своим начальством. Вследствие этого он подвергался гонениям и преследованиям со стороны губернского начальства и самого губернатора. Его довольно часто переводили из одного города в другой, из Кургана в Туринск и обратно. При переездах он брал с собою и семью, что нередко отражалось на здоровье детей. Сначала у него умерли два старших сына, а в 1855 г. он едва не потерял младшего, 7-летнего Николая, которого тяжело больного пришлось везти из Туринска в Курган (Тальская 1986, 54-57).