И. В. Немировский

ДЕКАБРИСТ К. А. ОХОТНИКОВ,
КИШИНЕВСКИЙ ЗНАКОМЫЙ ПУШКИНА

В числе лиц, составлявших кишиневское окружение Пушкина, видное место занимал член Союза благоденствия, адъютант генерала М. Ф. Орлова, Константин Алексеевич Охотников (ок. 1795—1824). Выяснение характера и степени влияния этого декабриста на поэта представляется важнейшей задачей, которой препятствует отсутствие цельной биографии Охотникова. Наша работа может рассматриваться как подступ к этой важной проблеме. Здесь мы попытались собрать воедино все, что известно об Охотникове, с тем чтобы иметь возможность более точно оценить роль декабриста в кишиневском кружке Союза благоденствия, который, по существу, и составлял основу пушкинского окружения в 1820—1823 гг. О том, что эта роль была очень значительна, свидетельствуют многие мемуаристы. Так, Ф. Ф. Вигель рассказывал: «Два демагога, два изувера, адъютант Охотников и майор Раевский <...> с жаром витийствовали. На беду попался тут и Пушкин, которого сама судьба совала всегда в среду недовольных».¹ С большой симпатией высказывается об Охотникове другой мемуарист — И. П. Липранди: «На его <М. Ф. Орлова> умных, оживленных беседах перебиралось все, исключая правительственных учреждений, существующего порядка. Он <К. Охотников> мог иметь свой личный взгляд, мог сообщать его и другим, но благородный характер его никогда не покусился бы на совращение молодого человека с пути присяги и долга».² Эту характеристику дополняет следующее замечание: «Что касается до Охотникова, то этот, в полном смысле слова, был человек высшего образования и начитанности, что иногда соделывало его очень скучным в нашей беседе, где педантическая ученость была неуместна».³ Замечательно характеризует К. Охотникова сам М. Ф. Орлов в письме к Николаю I, написанном вскоре после ареста генерала в Москве: «У меня было два офицера, которые входили в общество: Раевский (майор, арестант в Тирасполе) и Охотников. Последний умер. Это был храбрый и превосходный молодой человек (ибо, государь, можно быть благородным человеком и принадлежать к тайному обществу)».⁴

Об отношении кишиневских декабристов к Охотникову красноречиво свидетельствует отзыв о нем В. Раевского: «Это самоотвержение для общей пользы, строгая жизнь и чистая добродетель без личных видов глубоко врезались в груди моей. Я тайно завидовал, что человек почти одних лет со мною так далеко ушел от меня в совершенстве нравственном».⁵
В 1823 г. после следствия по делу В. Раевского, к которому Пушкин проявлял самый живой интерес, именно с Охотниковым поэт передает конфиденциальное письмо П. А. Вяземскому в Москву.⁶
Однако, несмотря на ту роль, которую играл Охотников в кишиневском кружке декабристов, в исследовательской литературе его фигура занимает скромное место.⁷ Тому, конечно, есть причины, и главная из них та, что в 1824 г. Охотников умер и, естественно, не мог быть привлечен к общему следствию по делу декабристов, хотя по приговору комиссии и был объявлен «деятельнейшим членом».⁸ (Имя Охотникова упоминают в своих показаниях многие декабристы).⁹ Таким образом, отпал главный источник сведений о декабристе — материалы его дела в Верховном уголовном суде. Что же касается участия Охотникова в процессе Раевского, то и это дает крайне скупые сведения — возможно, благодаря осторожному поведению Раевского.¹⁰

Помимо общей скудности материала об Охотникове — причины, объективно объясняющей почти полное отсутствие исследовательских работ, специально ему посвященных, — существует и другая, субъективная, которая заключается в том, что личность Охотникова оказывается как бы заслоненной фигурами М. Орлова и В. Раевского, деятельность Охотникова представляется целиком зависимой от деятельности Орлова и определяемой идеологическими установками последнего;¹¹ таким образом, вопрос о собственной идеологической позиции Охотникова не встает вообще. Это приводит к парадоксальным историческим выводам: в 1820—1823 гг. на фоне общего кризиса, затронувшего абсолютно все сферы Союза благоденствия, его кишиневская ячейка объявляется счастливым исключением из общего правила — настолько, что серьезно ставится вопрос о ее «бескризисном» существовании и после января 1821 г.¹² Между тем отношения Охотникова с Михаилом Орловым развивались отнюдь не столь гладко, как это обычно представляется, о чем свидетельствует такой важный эпизод, как совместное участие Орлова и Охотникова в московском съезде Союза благоденствия, формально положившем конец Союзу.¹³

Из воспоминаний И. Д. Якушкина, который передал М. Орлову письмо М. А. Фонвизина с приглашением приехать в Москву, следует, что Орлов согласился участвовать в съезде не сразу и с большой неохотой. Еще не дав Якушкину окончательного ответа, Орлов пригласил его в Каменку, к Давыдовым. Якушкин уже собрался было отказаться, но тут вмещался Охотников: «... он взял меня в сторону, — вспоминает Якушкин, — и просил меня убедительно ехать с ними вместе, без чего было бы мало надежды, чтобы он <М. Орлов> приехал в Москву».¹⁴
Таким образом, уже накануне съезда поведение Охотникова отличается определенной независимостью. Эта независимость с еще большей силой проявилась во время заседаний. Как известно, уже на первой сходке делегатов М. Орлов выступил с программой, которая вызвала резкое недовольство большинства присутствующих, группировавшихся вокруг инициатора съезда М. А. Фонвизина. «Неистовым мерам» Орлова Фонвизин противопоставил программу, направленную на повышение конспирации внутри общества и на более тщательный отбор новых членов. По свидетельству участника съезда Н. Комарова, Фонвизин предложил разделить всех членов общества на «три разряда <...> высший, „незнаемый“, в виде постоянно действующего совета, <...> „исполнителей“ и <...> „нововводимых“».¹⁵

В числе тех, кто решительно выступил против этого предложения, был Михаил Орлов; в числе тех, кто не менее решительно встал на его защиту, был Константин Охотников. Н. Комаров приводит замечательный эпизод, свидетельствующий о самых острых разногласиях между «делегатами кишиневской управы»: «Этого последнего моего вечера, — пишет он, — я никогда не забывал и не забуду: — в первой комнате от гостиной слышу шум, а войдя, застаю в сильном споре Орлова с Фонвизиным, Якушкиным, Охотниковым. <...> Не бывши при самом начале спора, не знаю о чем, но догадываюсь явно, что Орлов опровергал положение Фонвизина и с жаром, а как сего придерживались с Фонвизиным живущие Якушкин и Охотников, то у него в эту минуту вырвалось с неудовольствием, что это похоже на заговор в заговоре».¹⁶

То, что на съезде Охотников так решительно примкнул к «партии Фонвизина» и выступил против своего соратника по кишиневскому кружку, отнюдь не случайно и объясняется многими обстоятельствами жизни декабриста до приезда в Кишинев.

Охотников происходил из очень обеспеченной семьи калужских дворян. Его отец имел 1200 душ.¹⁷ Мать Охотникова, Наталья Григорьевна — урожденная княжна Вяземская.¹⁸ Образование декабрист получил в иезуитском пансионе аббата Нико́ля (по предположению Л. Н. Оганян,¹⁹ одновременно с П. А. Вяземским).²⁰
Службу свою Охотников начал в 1811 г. на юге, где Россия вела войну с Турцией. В 1812—1813 гг. он участник всех крупных сражений Отечественной войны и Заграничного похода. В 1814 г., накануне битвы за Париж, Охотников попал в плен.²¹

После войны он продолжил службу в Лубянском гусарском полку, а в августе 1816 г. перешел на службу в 38-й егерский полк, которым командовал М. А. Фонвизин.²² Однако этому переходу предшествовало очень важное для биографии Охотникова событие: в 1816 г. для расследования злоупотреблений командира Лубянского полка туда приехал П. Х. Граббе,²³ один из друзей М. А. Фонвизина, в будущем член Союза благоденствия. У нас нет сведений об участии Охотникова в деятельности комиссии, которую возглавлял Граббе, но факт их личного знакомства сомнению не подлежит.

Не позднее 1819 г. Фонвизин принял Охотникова в Союз благоденствия.²⁴ Именно к этому времени относятся свидетельства об их совместной деятельности в Москве.²⁵
Характеризуя идейную позицию Охотникова, мы сталкиваемся с большими трудностями, которые возникают из-за отсутствия источников, отражающих взгляды декабриста. Однако несомненная общность взглядов Охотникова и Фонвизина говорит о том, что Охотников не был сторонником быстрого военного переворота и что для него деятельность Союза благоденствия в полном соответствии с его уставом, Зеленой книгой, была прежде всего не столько деятельностью политической, сколько нравственной, направленной на борьбу с частными злоупотреблениями, на формирование общественного мнения и на воспитание солдатской массы. Характеристика, которую дал Охотникову Ф. Ф. Вигель, свидетельствует о том, что для своей пропаганды Охотников использовал любую аудиторию. Однако это представляется возможным только в том случае, если его взгляды отличались известной умеренностью.²⁶ Так или иначе, в мутной волне доносов, которые поступали из Кишинева в штаб 2-й армии и в Петербург, имя Охотникова упоминалось крайне редко;²⁷ в деле Раевского он участвовал только как свидетель, причем из близких друзей Раевского, составлявших кишиневский кружок декабристов, он пострадал менее всего и в отличие от А. Непенина, И. Пущина и М. Орлова был оставлен на службе. Хорошо знавший кишиневское окружение М. Орлова начальник штаба 2-й армии П. Д. Киселев, характеризуя взгляды Охотникова, назвал его «мечтателем политическим».28 Большое внимание Охотников уделял воспитанию в себе высоких нравственных качеств. Его любимым автором был апологет республики Тит Ливий, однако сам по себе этот факт не доказывает, что республика являлась политическим идеалом Охотникова. Так, декабрист В. Давыдов показывал на следствии: «При вступлении моем в общество не мог князь Волконский объявить мне о республике, ибо я был принят, как теперь помню, в Кишиневе Охотниковым, который был совершенно других мыслей».²⁹

В Кишинев Охотников переехал в 1820 г. Сам переезд представляется нам далеко не случайным: в начале 20-х гг. центр декабризма перемещается на юг, а незадолго до Охотникова во 2-ю армию перевелся из Москвы его друг и командир М. А. Фонвизин. Правда, местом службы Фонвизина стал не Кишинев, а Тульчин, но именно на юге, в Киеве, Фонвизин и представил Охотникова Орлову в качестве члена Союза благоденствия.³⁰ (Не лишено основания предположение о предшествующем знакомстве Орлова с Охотниковым, поскольку оба были помещиками Калужской губернии.)

Отношение М. Орлова к Союзу уже в этот период было сложным. Близко зная многих его членов, сам он не торопился войти в его состав. «Фонвизин, Пестель и Юшневский <...> настоятельно просили меня, чтобы я взошел в общество, — признавался Орлов впоследствии, — и наконец, видя мое упорство, сказали, что зная все их тайны и имена многих, не великодушно не разделять их опасности. Я поддался на сию причину и вступил в общество».³¹

Затем Орлов встретил Охотникова уже в Кишиневе, и очень может быть, что члены тульчинской управы, прежде всего Фонвизин, рассматривали последнего как своеобразного эмиссара Союза благоденствия при Орлове. По наблюдению Ю. Г. Оксмана, именно Охотникову формально принадлежало первенство в кишиневской ячейке Союза благоденствия, у него же хранился устав с расписками новых членов.³² Однако это формальное первенство, конечно, не отменяло фактического, безусловно принадлежавшего М. Орлову.

Несмотря на имеющиеся расхождения в позициях Орлова и членов тульчинской управы, можно без преувеличения сказать, что в течение 1820 г. Охотников сделался правой рукой Орлова в той многосторонней деятельности, которую тот проводил в 16-й дивизии. Поскольку особое внимание Орлов уделял взаимоотношениям офицеров с солдатами, именно Охотников возглавил дивизионные учебные заведения, в том числе солдатскую школу взаимного обучения; по поручению Орлова Охотников занимался расследованием злоупотреблений офицеров кишиневского гарнизона.³³ Однако — при том что в практической деятельности Орлов всецело опирался на Охотникова — можно предположить, что в свои политические планы он его не посвящал; программа «крутых мер», предложенная Орловым московскому съезду, была для Охотникова не меньшей неожиданностью, чем для других делегатов.
После того как Орлов покинул съезд, Охотников не только остался в качестве полноправного его участника, но был в числе тех немногих, кто знал, что Закрытие Союза формально и что тайное общество продолжает существовать.³⁴

В 1821 г. служба Охотникова при Орлове продолжалась. Никакими данными о разногласиях между ними мы не располагаем, если не принимать во внимание тот факт, что в августе 1821 г. Охотников сдал управление дивизионными школами В. Раевскому.

В конце 1821 г. Орлов оставил Кишинев, а в апреле 1823 г. Охотников посетил своего бывшего командира в его калужском имении. После отъезда Охотникова М. Орлов писал жене: «Охотников пробыл здесь два дня и, все раскритиковав, все разбранив, изложив все свои философские воззрения, увозит теперь с собой это письмо. <...> Не знаю ничего несноснее этого воплощенного нравственного совершенства, которое оговаривает всякий чужой поступок и берет на себя роль ходячей совести своих друзей. В сущности, он прекраснейший и достойнейший человек, и я люблю его от всей души, но у него привычка говорить другому в лицо самые грубые истины, не догадываясь, что каждая из них бьет словно обухом по голове».³⁵

По-прежнему дружескими оставались отношения Охотникова с М. Фонвизиным, который с большой тревогой писал в марте 1824 г. И. Якушкину: «Как жаль бедного Охотникова — я опасаюсь, чтобы болезнь его не имела худых последствий. Уведомь меня об нем, <...> а я сегодня пишу к нему».³⁶  В середине апреля Фонвизин узнал о смерти Охотникова.

В жизни Охотникова особую страницу составляют его отношения с Пушкиным. По свидетельству И. П. Липранди, беседы поэта «с Вельтманом, Раевским и Охотниковым и некоторыми другими лицами <...> дали толчок к дальнейшему развитию научно-умственных способностей Пушкина по предметам серьезных наук».³⁷ Местом встреч декабриста и поэта служила квартира Липранди, где «не было карт и танцев, а шла иногда очень шумная беседа, спор и всегда о чем-то дельном».³⁸ Кроме того, Пушкин почти ежедневно мог видеть Охотникова и разговаривать с ним в доме Михаила Орлова. И здесь Охотников был инициатором самых серьезных, «дельных» бесед (иногда к неудовольствию менее серьезно настроенных гостей: «Охота тебе слушать разговоры Охотникова с братцем о политической экономии», — говорил И. Липранди Федор Орлов, брат генерала).³⁹

Можно с достаточной уверенностью утверждать, что в таком небольшом городе, как Кишинев, где круг образованных людей был относительно узок, Охотников входил в число близких знакомых Пушкина, действительно влиявших на идейную позицию поэта и в значительной степени определявших его интересы. Вместе с тем, очевидно и другое: несмотря на частые встречи и общность интересов, дружбы между Пушкиным и Охотниковым не сложилось, при этом с обеих сторон можно усмотреть вежливо-ироническое отношение, о котором свидетельствует, например, следующий эпизод: «Однажды вечером собралось ко мне, — вспоминает Липранди, — человек десять, людей различных взглядов <...> Пушкин был в схватке с Раевским, одни поддерживали первого, другие второго, и один из спорящих обратился узнать мнение Охотникова, не принимавшего никакого участия в споре и сидевшего на диване с книгой, взятой им наугад с полки. В этот раз ему попался один из томов Тита Ливия, и он с невозмутимым хладнокровием, глядя на наступавших на него Пушкина и Раевского для разрешения их спора, не обращая никакого внимания на делаемые ему вопросы, очень спокойно предлагал послушать прекрасную речь из книги и начал „pères conscrits“. Это хладнокровие выводило из себя Пушкина и Раевского, одинаково пылких, из терпения <...> После этого Пушкин за глаза и при встрече с Охотниковым не иначе называл его, как „père conscit“. Впрочем, Александр Сергеевич уважал Охотникова и не раз обращался к нему с серьезным разговором».⁴⁰

Оценивая отношение Охотникова к Пушкину, трудно избежать вопроса о том, была ли вызвана определенная сдержанность к поэту одного из лидеров кишиневской ячейки Союза благоденствия только несходством характеров и темпераментов или же она являлась отражением какой-то коллективной позиции. Этот вопрос, как нам представляется, непосредственно связан с другим, гораздо более общим: почему, несмотря на близкое знакомство со многими заговорщиками и свою репутацию первого вольнолюбивого поэта России, Пушкин не был непосредственно причастен к заговору? Наиболее «хрестоматийный» ответ (заговорщики ценили талант поэта и опасались за его судьбу) вряд ли можно считать достаточно убедительным. Во-первых, у нас нет оснований думать, что Охотников сознавал все значение Пушкина как поэта; во-вторых, ситуация второй половины 1820 г. еще не предполагала серьезных опасений за судьбу членов тайного общества, тем более что сам Охотников не принадлежал к радикальному крылу Союза и, по свидетельству В. Ф. Раевского, «тогда Общество не имело еще цели истребить существующую или царствующую династию. Приготовления к конституции, распространение света или просвещения и правила чистой добродетели — было основанием установления этого общества».⁴¹

Существует и другая точка зрения на отношения Пушкина с декабристами. В наиболее резкой форме она выражена членом Южного общества И. И. Горбачевским: «Бедный Пущин, — он того не знает, что нам от Верховной думы было запрещено знакомиться с поэтом Александром Сергеевичем Пушкиным, когда он жил на юге, — и почему? Прямо было сказано, что он по своему характеру и малодушию, по своей развратной жизни сделает донос тотчас правительству о существовании Тайного общества».⁴²

Мнение Горбачевского, человека, не знавшего Пушкина, — безусловно крайность. Восприятие им личности поэта было определено позднейшей официальной легендой и опосредовано сложным отношением к творчеству Пушкина людей 60-х гг. И все-таки до известной степени это мнение отражает точку зрения той части деятелей декабрьского движения, чьим установкам на «чистейшую добродетель» и аскетизм противоречило эпикурейское отношение Пушкина к жизни.⁴³ Возможно, что к последним принадлежал и Охотников, для которого этическая программа Союза благоденствия имела не меньшее значение, чем политическая. Но несмотря на все сказанное, мы хотели бы подчеркнуть, что в отношениях между поэтом и декабристом и речи не было о недоверии. Об этом свидетельствует участие Пушкина и Охотникова в споре о том, насколько полезным было бы для России учреждение тайного общества. В обсуждении принимали участие Ал. Н. Раевский, М. Ф. Орлов, В. Л. Давыдов и И. Д. Якушкин. Спор происходил в Каменке, имении братьев Давыдовых, в конце ноября 1820 г. Вопрос о создании тайного общества был поставлен М. Орловым. «Сам он высказал все, что можно было сказать за и против Тайного общества, — пишет И. Д. Якушкин. — В. Л. Давыдов и Охотников были согласны с мнением Орлова; Пушкин с жаром доказывал всю полезность, которую могло бы принести Тайное общество в России. Тут <...> я старался доказать, что в России совершенно невозможно существование Тайного общества, которое могло бы быть хоть на сколько-нибудь полезно. Раевский стал мне доказывать противное и исчислил все случаи, в которых Тайное общество могло бы действовать с успехом и пользой <...> „В таком случае давайте руку“, — сказал я ему. И он протянул мне руку, после чего я расхохотался, сказав Раевскому: „Разумеется, все это только шутка“. Другие также смеялись, <...> кроме Пушкина, который был очень взволнован; он перед этим уверился, что Тайное общество или существует или тут же получит свое начало и он его будет членом, но когда увидел, что из этого вышла только шутка, он встал, раскрасневшись, и сказал со слезой на глазах: „Я никогда не был так несчастлив, как теперь, я уже видел жизнь мою облагороженною и высокую цель перед собой, и все это была только шутка“ <...> В 27-м году, когда он пришел проститься с А. Г. Муравьевой, ехавшей в Сибирь к своему мужу Никите, он сказал ей: „Я очень понимаю, почему эти господа не хотели принять меня в свое общество; я не стоил этой чести“».⁴⁴

Смысл рассказанного Якушкиным эпизода, на первый взгляд, довольно прост: члены общества, стремясь разуверить Александра Раевского в своей принадлежности к тайному обществу, разыгрывают сцену спора, причем попутно они вводят в заблуждение и Пушкина. Такая трактовка данного эпизода, несмотря на то что она принадлежит самому Якушкину, вызывает серьезные возражения.

Во-первых, заметим, что инициатором спора явился М. Орлов, который вряд ли позволил себе подвергать таким рискованным шуткам Александра Раевского, своего близкого друга. К тому же о принадлежности Орлова к тайному обществу Раевский знал определенно. Если при этом учесть, что основным вопросом предстоящего съезда в Москве был вопрос о пользе тайного общества для России, то станет понятно, что во время встречи в Каменке, непосредственно предшествующей московским дискуссиям, не могло не возникать споров — причем не шуточных, имеющих цель отвести глаза посторонним, а самых серьезных, живо интересующих всех присутствующих. Очень показательно, что участником этих споров был и Пушкин. Характеризуя свое пребывание в Каменке, поэт писал Н. И. Гнедичу в начале декабря 1820 г.: «Время мое протекает между аристократическими обедами и демагогическими спорами. Общество наше, теперь рассеянное, было недавно разнообразная и веселая смесь умов оригинальных, людей, известных в нашей России, любопытных для незнакомого наблюдателя» (XII, 207).

Отношения Пушкина с Охотниковым складывались в сложный период кризиса Союза благоденствия, когда основной формой существования тайного общества стала дискуссия. И в Кишиневе, и в Каменке поэт являлся активным участником споров между декабристами.

В «Летописи жизни и творчества А. С. Пушкина» определены временные границы взаимоотношений Охотникова и Пушкина: от 23 сентября 1820 г. по начало 1823 г.⁴⁵ Однако и внутри данного промежутка общение поэта и декабриста не было непрерывным. Можно предположить, что общение это было особенно частым в сентябре—ноябре 1820 г. — в период острых идейных разногласий внутри Союза благоденствия. Именно к этому времени относится совместное пребывание Пушкина и Охотникова в Каменке. 1 декабря их пути разошлись. Охотников вместе с М. Орловым уехал в Москву, чтобы принять участие в съезде Союза благоденствия. Пушкин остался в Каменке и вернулся в Кишинев только в начале марта 1821 г. К этому же времени сюда приехал из Москвы Охотников. Их совместное пребывание в Кишиневе продолжалось до середины мая, когда поэт уехал в Одессу. 3 августа Охотников сдал управление дивизионными школами Раевскому и до конца декабря оставил Кишинев. Вернувшись, он застал разгром кишиневской ячейки декабристов. 1822 год и поэт и декабрист провели в Кишиневе почти безвыездно. Этот период их общения мог быть особенно значимым, так как Охотников, единственный из активных членов кишиневского кружка Союза благоденствия, остался на службе, однако документированными свидетельствами на этот счет мы не располагаем. В начале 1823 г. Охотников уехал из Кишинева в Москву. Он увозил с собой конфиденциальное письмо Пушкина, адресованное П. А. Вяземскому, и должен был на словах передать тому тревожные обстоятельства следственного процесса по делу В. Раевского — М. Орлова.
—---------------------------------——
Сноски
1 Вигель Ф. Ф. Записки. М., 1892, т. 6, с. 115.
2 Липранди И. П. Из дневника и воспоминаний. — Русский архив, 1866, № 8—9, стб. 1257.
3 Там же, стб. 1252.
4 Красный архив, 1926, № 13, с. 161.
5 Там же, с. 299.
6 В своем письме к Вяземскому от 5 апреля 1823 г. Пушкин спрашивает: «Охотников приехал? Привез ли тебе письма и прочее?» (XIII, 20).
7 См.: Оганян Л. Н. 1) Новые материалы о деятельности кишиневских декабристов. — Учен. зап. Кишинев, ун-та, 1964, т. 72, с. 49—58; 2) Общественное движение в Бессарабии в первой четверти XIX в. Кишинев, 1974, т. 1, с. 104—107.
8 Восстание декабристов. М., 1951, т. 3, с. 144.
9 Об Охотникове см. показания В. Л. Давыдова (там же, т. 10, с. 186), М. И. Муравьева-Апостола (т. 11, с. 199), П. И. Пестеля (т. 4, с. 39), А. П. Юшневского (т. 10, с. 57).
10 См.: В. Ф. Раевский. Материалы о жизни и революционной деятельности. Иркутск, 1981, т. 1, с. 209—210, 250—252, 241—242.
11 Нечкина М. В. Движение декабристов. М., 1955, т. 1, с. 365; Оганян Л. Н. Общественное движение..., с. 158.
12 Оксман Ю. Г. Из истории агитационной литературы 20-х гг. — В кн.: Очерки из истории движения декабристов. М., 1954, с. 473.
13 О расхождении в позициях К. Охотникова и М. Орлова писала Л. Н. Оганян (Общественное движение..., с. 166), однако вопрос об индивидуальной позиции К. Охотникова ею не ставился, как не прослеживался и генезис этого расхождения.
14 Якушкин И. Д. Записки. М., 1951, с, 39—40.
15 Комаров Н. Показания. — В кн.: Довнар-Запольский М. В. Мемуары декабристов. Киев, 1906, с. 33.
16 Довнар-Запольский М. В. Мемуары декабристов, с. 43.
17 См.: Оганян Л. Н. Общественное движение..., с. 104.
18 Липранди И. П. Из дневника и воспоминаний. — Русский архив, стб. 1252.
19 Оганян Л. Н. Общественное движение..., с. 104.
20 Данное предположение следует из письма К. Охотникова П. А. Вяземскому от января 1821 г. (Литературное наследство, т. 58, с. 36 (публ. К. П. Богаевской)). Это письмо — единственный в настоящее время оригинальный источник биографии Охотникова, не считая его письменных показаний по делу Раевского.
21 ЦГВИА, ф. 36, оп. 3/847, св. 6/3, т. 7, л. 99.
22 ЦГАОР, ф. 48, оп. 1, 106, л. 1—2.
23 См.: Чернов С. Н. У истоков русского освободительного движения. Саратов, 1960, с. 202.
24 ЦГАОР, ф. 48, оп. 1, 353, л. 5—6.
25 См.: Чернов С. Н. У истоков русского освободительного движения, с. 416; Восстание декабристов, 1953, т. 10, с. 66.
26 К Охотникову вполне можно отнести слова М. Орлова: «Они (члены Союза благоденствия. — И. Н.) были более немецкие идеологи, чем французские якобинцы. Изыскания средств для освобождения крестьян, статистические сведения о России, народное образование, изучение конституционного права всех других народов составляли их занятия...» (Орлов М. Записка. — В кн.: Довнар-Запольский М. В. Мемуары декабристов, с. 5).
27 Об этом см.: Иовва И. Ф. Декабристы в Кишиневе. Кишинев, 1975, с. 78.
28 ЦГВИА, Военно-учетный архив, № 28, л. 10.
29 Восстание декабристов, т. 10, с. 225.
30 Орлов М. Ф.; Записка, с. 6.
31 Там же.
32 См.: Оксман Ю. Г. Из истории агитационной литературы 20-х гг., с. 468.
33 Оганян Л. Н. Общественное движение..., с. 107.
34 Якушкин И. Д. Записки, с. 476.
35 Цит. по: Гершензон М. О. История молодой России. М.; Пг., 1923 с. 34.
36 Фонвизин М. А. Сочинения и письма. Иркутск, 1979, т. 1, с. 109.
37 Липранди И. П. Записки. — В кн.: Пушкин в воспоминаниях современников. М., 1974, т. 1, с. 327.
38 Там же, с. 298.
39 Там же, с. 317.
40 Там же, с. 297.
41 Раевский В. Ф. Воспоминания. — Литературное наследство, т. 60, кн. 1, г. 82.
42 Горбачевский И. И. Записки и письма. М., 1925, с. 300.
43 Об этом см.: Лотман Ю. М. Декабристы в повседневной жизни. — В кн.: Литературное наследие декабристов. Л., 1975, с. 55—57.
44 Якушкин И. Д. Записки, с. 42—43.
45 Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина / Сост. М. А. Цявловский. М., 1951, т. 1, с. 247.

Отредактировано Александр (21-01-2016 23:10:35)