Великие женщины России: Екатерина Ивановна Трубецкая

Существует немало женских имён, оставивших значительный след в отечественной истории. Одно из них - Екатерина Ивановна Трубецкая, княгиня, жена декабриста.

Поступок женщин, уехавших за своими осуждёнными мужьями в далёкую и в те годы малоизвестную Сибирь, первой из которых была Екатерина Трубецкая, вызывал восхищение и преклонение современников: "Спасибо женщинам, они дадут несколько прекрасных строк нашей истории", - писал поэт и друг многих декабристов П.А. Вяземский.

Трубецкая прожила в Сибири 28 лет и умерла буквально за год до амнистии, позволившей оставшимся в живых декабристам и их семьям вернуться в европейскую Россию.

Героическая жизнь Екатерины Трубецкой воспета поэтами трёх стран - Альфредом де Виньи во Франции в его поэме "Ванда", Юлиушем Словацким в Польше - в произведении "Ангелли" и в России - Н.А. Некрасовым в его знаменитых "Русских женщинах".

  ДОМ НА АНГЛИЙСКОЙ НАБЕРЕЖНОЙ

По материнской линии Екатерина Трубецкая происходила из семьи богатейших горнопромышленников Мясниковых-Твердышевых.

О богатствах этой семьи ходили легенды. Рассказывали, что первые деньги на разработку уральских рудников дал братьям Твердышевым и их зятю (мужу их сестры) Ивану Мясникову сам император Пётр I, которому понравилась их сметливость и расторопность. Молодые люди взялись за дело и в короткое время преуспели и разбогатели. Дочка Ивана Мясникова - Екатерина, в замужестве Козицкая, - приходилась бабушкой нашей героине. И имя своё Екатерина Ивановна получила в её честь.

У Е.И. Козицкой было две дочери: Александра и Анна Григорьевны. Обе они получили прекрасное по тем временам образование и обе составили удачные партии. Анна Григорьевна вышла замуж за русского посланника в Турине и Дрездене князя А.М. Белосельского-Белозерского, став приёмной матерью его дочери от первого брака Зинаиде, вошедшей в историю, как "царица муз и красоты", блистательная хозяйка московского салона княгиня Зинаида Александровна Волконская. Александра Григорьевна, будущая мать Е.И. Трубецкой, стала в 1799 г. женой французского эмигранта на русской службе Жана-Франсуа Лаваля.

Благодаря богатству жены Лаваль сравнительно быстро сумел достичь высокого положения. Он занимал видные посты в Министерстве народного просвещения, затем в коллегии иностранных дел, являлся редактором газеты "Journal de S.Petersburg", имел чин действительного тайного советника и высокие придворные звания. Заботясь о продвижении мужа по служебной лестнице, Александра Григорьевна вместе с тем старалась и об его обрусении. Она часто звала его не Жаном, а Ванечкой, а при посторонних - Иваном Степановичем.

Жене Иван Степанович был обязан и получением графского титула. Находясь в Лондоне, в 1814 г. Лавали узнали, что эмигрировавший во время революции Людовик XVIII возвращается во Францию и нуждается в деньгах. Предприимчивая Александра Григорьевна передала ему 300 тыс. франков, за что король пожаловал Лавалю графский титул, а с 1817 г. высочайшим указом Лавалю было разрешено носить этот титул и в России.

Жили Лавали в Петербурге на Английской набережной в особняке, построенном специально для них известным французским архитектором Тома де Томоном. Этот дом - одно из красивейших зданий города; он быстро стал известен всему петербургскому обществу. Лавали устраивали здесь (а летом - на своей даче на Аптекарском острове) блестящие приёмы, балы, обеды на 300-400 человек, детские праздники. На таких торжествах бывали члены царской фамилии, дипломаты, художники, музыканты, литераторы, в том числе А.С. Пушкин, П.А. Вяземский, В.А. Жуковский. Обсуждались литературные новинки, велись беседы на различные общественно-политические темы. На одном из вечеров Н.М. Карамзин читал главы из ещё неопубликованной "Истории государства Российского".

Дом Лавалей славился своей ценнейшей коллекцией произведений искусства - картинами, гравюрами, античной скульптурой, обширной библиотекой по истории, философии и искусству. Интерьеры дома украшали этрусские вазы, в одной из комнат был мозаичный пол, привезённый из Рима, где он когда-то украшал дворец императора Нерона.

В этом доме Иван Степанович и Александра Григорьевна прожили всю жизнь, здесь родились и воспитывались их дети - четыре дочери и сын. Стены дома видели и радость, и горе семьи. Из этого дома 25 июля 1826 г. Екатерина Ивановна, жена декабриста, уехала в Москву, а затем навсегда - в Сибирь.

Дом Лавалей сохранился и доныне. Теперь он входит в комплекс зданий Конституционного суда России.

Екатерина Ивановна Лаваль родилась 27 ноября 1800 г. Она росла и воспитывалась в обстановке не просто материального достатка, но в настоящей роскоши и атмосфере утончённой культуры. Мать зорко следила за воспитанием детей, старалась, чтобы они всегда были заняты полезным делом и не предавались праздности. Екатерина Ивановна, как и её сёстры, говорила и писала на французском, английском, итальянском и немецком языках, хорошо знала европейскую литературу. А вот русский язык, как это было принято в то время, она употребляла только в общении с прислугой.

В семье её звали Каташей. По свидетельству её сестры Зинаиды (в замужестве Лебцельтерн), оставившей воспоминания, Каташа была очень добра, отзывчива и жизнерадостна. Чаще всего именно она становилась инициатором и душой всех затеваемых в семье Лавалей развлечений и забав.

Даниель Сен (Daniel Saint) (1778 -1846).
Портрет княгини Екатерины Ивановны Трубецкой. 1820.
Кость, акварель, гуашь
Муниципальные коллекции искусств Болоньи (Collezioni Comunali d'Arte, Bologna), Palazzo d'Accursio.

Внешностью она не блистала, но декабрист А.Е. Розен вспоминал о ней: "Екатерина Ивановна Трубецкая была некрасива лицом, не стройна, среднего росту, но, когда заговорит, так что твоя краса и глаза, - просто обворожит спокойным приятным голосом и плавною, умною и доброю речью, так всё слушал бы её. Голос и речь были отпечатком доброго сердца и очень образованного ума от разборчивого чтения, от путешествий и пребывания в чужих краях, от сближения со знаменитостями дипломатии".

Действительно, Лавали часто и подолгу жили за границей, и в 1819 г. в Париже Каташа познакомилась со своим будущим мужем князем Сергеем Петровичем Трубецким.

Даниель Сен (Daniel Saint) (1778 -1846).
Портрет князя Сергея Петровича Трубецкого. 1820.
Кость, акварель, гуашь
Муниципальные коллекции искусств Болоньи (Collezioni Comunali d'Arte, Bologna), Palazzo d'Accursio.

Он происходил из старинного рода, получил хорошее домашнее образование, посещал лекции в Московском университете, принимал участие в наполеоновских войнах: участвовал во всех основных сражениях Отечественной войны 1812 года - при Бородине, Тарутине и Малоярославце. Служил старшим адъютантом Главного штаба, а в 1821 г. ему был присвоен чин полковника. Ко времени знакомства с Каташей тридцатилетний С.П. Трубецкой, человек со вполне сложившимся мировоззрением, уже несколько лет был одним из деятельных членов политического тайного общества.

По свидетельству Зинаиды Лебцельтерн, умная, начитанная Каташа произвела на Сергея Петровича (тоже далеко не красавца) очень приятное впечатление: "Молодые люди много беседовали и постепенно привязались друг к другу". В мае 1821 г. в Париже состоялась их свадьба.

По возвращении в Россию молодожёны поселились в доме родителей Каташи, на первом этаже правого крыла особняка на Английской набережной. В обширном кабинете Трубецкого, выходившем окнами на Неву, происходили собрания тайного общества, на которых обсуждались важнейшие организационные и тактические вопросы.

Такие собрания продолжались и в Киеве, куда князь Трубецкой был переведён по службе в 1825 г. на должность дежурного штаб-офицера 4-го Пехотного корпуса.

Зинаида Лебцельтерн вспоминала, что Екатерина Ивановна сама рассказывала ей об этих собраниях, на которых друзья мужа много говорили и спорили в её присутствии, обсуждали планы, выбирали руководителей восстания, составляли проекты конституции.

Однажды Екатерина Ивановна была так напугана услышанным, что, не выдержав, подошла к Сергею Муравьёву-Апостолу, схватила его за руку и, отозвав в сторону, сказала: "Ради Бога, подумайте, что вы делаете! Вы и нас всех погубите, и свои головы положите на эшафот!". Муравьёв-Апостол постарался успокоить её и сказал: "Неужели вы думаете, что мы не делаем всё, что нужно, чтобы обеспечить успех наших замыслов? К тому же речь идёт о совершенно неопределённом времени, не бойтесь же".

Таким образом, в отличие от многих других жён декабристов, Екатерина Ивановна знала о существовании тайного общества и об участии в нём её мужа. И его арест, и всё, что за ним последовало, не было для неё такой неожиданностью, как для других женщин.

Но 14 декабря разделило её жизнь, как, впрочем, и жизнь других жён, на "до" и "после".

ПРОТИВОСТОЯНИЕ

6 октября 1826 г. декабристов отправили с заводов дальше, в Нерчинск. Сперва их доставили в Иркутск, а оттуда уже должны были везти через Байкал в Нерчинск. Иркутский гражданский губернатор И.Б. Цейдлер, зная, как иркутяне относились к декабристам и к Екатерине Ивановне, распорядился привезти декабристов в Иркутск ночью. Этим, по его расчётам, устранялась возможность для Трубецкой увидеться и проститься с мужем. Но Екатерину Ивановну всё же известили о готовящейся отправке. Она, вскочив с постели, поспешила на гауптвахту, потом в полицию, где узнала, что повозки с отправляемыми находятся во дворе казачьих казарм. Когда она добежала до казарм, то увидела уже выезжавшие из ворот повозки и, буквально рискуя быть раздавленной, кинулась перед лошадью. Увидев это, Трубецкой соскочил с повозки, заключил жену в объятья, и с ним Екатерина Ивановна проехала одну станцию, затем вернулась в Иркутск.

И тут, после отправки первой партии декабристов за Байкал, между княгиней Трубецкой и губернатором Цейдлером разворачивается драма, в результате которой Екатерина Ивановна своей стойкостью и благородной решимостью сумела опрокинуть все правительственные намерения воспрепятствовать женщинам ехать в Сибирь.

Официально правительство не могло запретить жёнам следовать к своим мужьям.

Факты, когда жена отправлялась к ссыльному мужу, встречались в русской истории и в XVII, и в XVIII столетиях. Это само собой разумелось: развод в те времена законом не поощрялся. Но чаще жёны разделяли судьбу ссыльного мужа не по законной обязанности, а по настоящей любви (такова была судьба дочери петровского полководца Бориса Шереметева Натальи Долгорукой, воспетой поэтами, и, в частности, К.Ф. Рылеевым).

Однако в случае с жёнами декабристов правительство старалось всеми мерами помешать женщинам отправиться в Сибирь: ведь расчёт властей состоял в том, что о декабристах в далёкой Сибири скоро забудут, и они будут обречены на политическую смерть. Первым шагом в этом направлении было разрешение жёнам осуждённых развода с "мужьями-преступниками". Некоторые воспользовались этим правом. Затем был создан особый комитет, на который возложена была обязанность определить для женщин, пожелавших поехать к мужьям, специальные условия. В комитет вошёл генерал-губернатор Восточной Сибири А.С. Лавинский, и ему было поручено разработать для местных властей предписание, как психологически воздействовать - встречаться и разговаривать с женщинами в соответствии с правительственными целями. Предписание получило одобрение Николая I, но обнародовано не было и содержалось втайне. Лавинский предписывал убеждать жён не следовать к мужьям, ибо так они сохранят свои имущественные и сословные права. В противном же случае они их потеряют и сразу перейдут вместе с мужем на положение ссыльнокаторжных, а дети, родившиеся в Сибири, будут записаны в казённые крестьяне. В случае, если эти уговоры не подействуют, следовало прибегнуть к устрашению.

Можно сказать, что эта инструкция была в точности исполнена, вернее сказать, апробирована иркутским губернатором Цейдлером по отношению к Екатерине Ивановне Трубецкой. Именно апробирована, потому что не дала желаемого результата и не применялась уже по отношению к другим.

Как было уже сказано, Екатерина Ивановна, проводив мужа до ближайшей к Иркутску станции, вернулась, чтобы тут же отправиться за ним, и просила губернатора дать ей лошадей. Цейдлер убедил её остаться до зимы: он уверил её, что путешествие через Байкал опасно, что осенние ветры по целым месяцам носят суда по озеру, что там невозможно бывает пристать к берегу и есть риск замёрзнуть.

Но надежды Цейдлера, что Трубецкая переменит своё решение не оправдывались: она по-прежнему была полна решимости немедленно ехать. С наступлением зимы губернатор продолжал, не скупясь на чёрные краски, рисовать перед Екатериной Ивановной мрачные перспективы, угрожал ей потерей всех прав; потом, под предлогом болезни, он несколько дней просто не принимал её.

Работая над поэмой "Княгиня Трубецкая", Н.А. Некрасов пользовался многими достоверными источниками и знал о предписании Лавинского. Драматическую сцену запугивания Трубецкой губернатором он изобразил так:

Но хорошо ль известно Вам
Что ожидает вас?
Пять тысяч каторжников там
Озлоблены судьбой,
Заводят драки по ночам,
Убийства и разбой.
*****

Но вы не будете там жить:
Тот климат вас убъёт.
Я вас обязан убедить -
Не ездите вперёд...

И вот в январе 1827 г., спустя три месяца после приезда в Иркутск, Трубецкая пишет Цейдлеру письмо, настолько полное достоинства, ума и сознания своей правоты, что его невозможно ни привести полностью:

"Заметив, что Ваше превосходительство все старания употребляет на то, чтобы отвратить меня от моего намерения, нужным считаю письменно изложить Вам причины, препятствующие мне согласиться с Вашим мнением.

Со времени отправления моего в Нерчинские рудники я прожила здесь три месяца в ожидании покрытия моря. Чувство любви к другу заставляет меня с величайшим нетерпением желать соединения с ним. Но я стараюсь хладнокровно рассмотреть своё положение. Оставляя мужа, с которым я прожила пять лет столь счастливо, возвратиться в Россию и жить там в кругу семейства во всяком внешнем удовольствии, но с убитой душой, или, из любви к нему, отказавшись от всех благ мира, с чистой и спокойной совестью добровольно передать себя новому унижению, бедности и всем неисчислимым трудностям горестного его положения, в надежде, что, разделяя все его страдания, могу иногда любовью своею хотя немного скорби его облегчить? Строго испытав себя, я удостоверилась, что силы мои душевные и телесные никак не позволили мне избрать первое, а ко второму сердце сильно влечёт меня".

После этого письма Цейдлер окончательно понял, что княгиня непреклонна, что бороться с ней бесполезно. Он дал ей подорожную на выезд в Нерчинск, лошадей, и 20 января Трубецкая уехала.

Спустя несколько часов после отъезда Трубецкой в Иркутск приехала Мария Волконская. Цейдлер уже более доброжелательно с ней разговаривал, хотя ещё пытался и её удерживать, но это продолжалось всего 10 дней, а А.Г. Муравьёву практически уже не удерживал. Поистине, княгиня Трубецкая своей твёрдостью, благородной волей проложила дорогу в Сибирь остальным жёнам.

"УЛЫБКИ КАТОРГИ"

В Чите у Трубецких появилась "первая улыбка каторги" - в феврале 1830 г. родилась дочь Александра. Это было долгожданное событие, так как несколько лет у Трубецких не было детей.

В июле 1830 г. для всех заключённых, разбросанных по рудникам, была выстроена специальная тюрьма в Петровском заводе. Петровск находился в 100 верстах от Иркутска. Собирая всех в одном месте, правительство тем самым старалось избежать рассеяния декабристов по разным местам Сибири. Место для строительства выбирал комендант тюрьмы С.Р. Лепарский, но, осматривая местность с горы, он обманулся привлекательностью зелёного луга, который оказался болотом. Тем не менее, несмотря на неудобное местоположение, новые условия для декабристов, по их воспоминаниям, стали благом: они получили возможность общения, организовали свою тюремную "академию", где каждый мог читать лекции по тем отраслям знаний, в которых был сведущ, организовали тюремную артель материальной помощи тем, кто не получал денег от родных. "Каземат дал нам опору друг в друге", - вспоминал М.А. Бестужев.

К этому времени возымели своё действие хлопоты влиятельных родных об облегчении условий жизни. Официально было разрешено посылать осуждённым необходимые вещи, книги, продукты питания, такие, как крупы, чай, сахар, кофе и т.п. Но главное - было разрешено отправлять жёнам заключённых деньги на покупку или строительство собственных домов. К этому времени у Трубецких уже было трое детей. Всего у Екатерины Ивановны родилось в Сибири семеро, но трое (Владимир, Никита и Софья) умерли ещё в детстве. В живых остались три дочери - Александра (1830-1860), в замужестве Ребиндер, Елизавета (1834-1918), в замужестве Давыдова, Зинаида (1837-1924), в замужестве Свербеева, и сын Иван (1843-1874).

Трубецкая построила себе дом возле каземата, а рядом и напротив появились дома других женщин - так образовалась улица, получившая название Дамской. В письме к сестре в 1836 г. Екатерина Ивановна так описывала своё жилище: "У нас двухэтажный дом. В нижнем - комната для служанки и кладовые. В верхнем этаже три комнаты. Я сплю в первой из них с Никитой и его кормилицей. Другую комнату занимают две малышки и их няня, а средняя служит гостиной, столовой и кабинетом для учебных занятий Сашеньки. Окна выходят на тюрьму и горы, которые нас окружают. Ты, конечно, знаешь, что Петровск представляет собой заболоченную впадину среди высоких гор, покрытых редким лесом. Вид их не имеет ничего весёлого".

При всех преимуществах жизни в Петровском заводе бытовые условия там оказались хуже, чем в Чите, где в камерах был дневной свет, а мужьям даже разрешалось жить в домах вместе с жёнами. В новой тюрьме каждому заключённому была отведена отдельная камера, тёмная, сырая и совершенно без окон. В таких помещениях жёны могли жить с заключёнными, но без детей. А ведь к июню 1830 г. маленькие дети были уже и у Давыдовой, Анненковой, Муравьёвой.

И вот женщины - Трубецкая, Фонвизина, Давыдова, Нарышкина, Муравьёва и Волконская - обратились в III отделение к шефу жандармов гр. А.Х. Бенкендорфу каждая с письмом, в которых они просили не ухудшать условий жизни в Петровском по сравнению с Читой и разрешить им жить со своими мужьями вне тюрьмы, в их собственных домах. Трубецкая писала: "Генерал, в течение почти пяти лет моим единственным желанием было делить заключение с моим мужем. Пока дело касалось одной меня, это было возможно. Но теперь у меня ребёнок, и я боюсь за него. Я не уверена, сможет ли он выдержать сырой и нездоровый воздух темницы. Вынужденная взять его с собой в тюрьму, я, может быть, подвергаю его жизнь опасности: ведь там я буду лишена какой бы то ни было помощи, какких бы то ни было средств, чтобы ухаживать за ним в случае его болезни. Поскольку мне не на кого оставить ребёнка, я должна буду жить вне тюрьмы. Но я боюсь, что последние силы меня покинут, если я, как и прежде, смогу видеться с мужем лишь раз в три дня - этого мне не выдержать. Генерал, я всё оставила, только чтобы не расставаться с мужем, я живу им одним. Ради Бога, не отнимайте у меня возможность быть с ним. Умоляю Вас, постарайтесь добиться у Государя этой великой милости - разрешения видеться с мужем каждый день, как это было дозволено нам в Чите".

Об этом же Бенкендорфа просили и другие, и в ответ на это, "для лучшего свету", как он выразился в письме к С.Р. Лепарскому, окошки были прорублены. "Что касается детей, - писал Бенкендорф, - то нельзя знать, сколько их будет, - сих несчастных жертв необдуманной любви". Только трагическая смерть Александры Муравьёвой в 1832 г. заставила власти пойти на уступки. Муравьёва жестоко простудилась, постоянно бегая из дома в тюрьму к мужу Никите и обратно к маленькой дочке. Болезнь оказалась для неё роковой - в возрасте 32 лет она скончалась. Это была первая смерть среди сосланных, она потрясла всех и в Сибири, и в Петербурге. И.С. Лаваль в связи с этим событием писал дочери: "Твоё последнее письмо меня очень огорчило, моя дорогая Каташа. Я уже две недели знал эту печальную новость... Я уверен, что ты позаботишься о несчастных, которых покинула эта достойная женщина, и что твои заботы о них станут для тебя источником утешения".

После этого трагического события женатым было разрешено видеться со своими семьями в домах.

Для Трубецких потянулись годы совсем новой, отличной от Петербурга жизни. Рядом с трудностями и лишениями было и счастье: росли дети. Екатерина Ивановна и Сергей Петрович тщательно занимались их воспитанием и образованием, много внимания уделяли детскому чтению. Сергей Петрович разработал специальную методику преподавания различных предметов. К подрастающим детям выписывались гувернантки из Петербурга. Вот как описывает Екатерина Ивановна жизнь семьи в это время в письме к сестре от мая 1836 г.: "Мы встаём в 7 утра и завтракаем в 8, после чего Сергей даёт уроки Сашеньке. До сих пор это ограничивается чтением и писанием по-русски и немного арифметики. Если погода хорошая, дети идут гулять или играют в нашем маленьком саду; если нет, Сашенька берёт свою работу и вышивает рядом с моими пяльцами. Если госпожа Давыдова или лицо, находящееся при маленькой Муравьёвой, соглашается взять на себя моих маленьких для прогулок, то я с радостью пользуюсь этим, чтобы остаться дома и поработать над диваном, который я вышиваю для мама. Мы обедаем в полдень. После обеда мы иногда идём с детьми к Давыдовой или маленькой Муравьёвой. Иной раз мы остаёмся дома. Дети играют. Сергей чем-нибудь занимается, а я, как всегда, за моими пяльцами. Мы пьём чай в 4 часа, ужинаем в 8, и наступает время укладывания детей. Тогда мы с Сергеем читаем, беседуем и очень спокойно заканчиваем вечер, почти всегда скорее довольные своим днём. Время от времени мы видим остальных дам или у них, или у нас, но вообще наш образ жизни, как видишь, не очень оживлённый. Чтобы закончить твоё осведомление, нужно тебе сказать, что между Петровским и Петербургом существует разница в 5 с половиной часов: то есть, когда в Петербурге полдень, в Петровском 5 с половиной часов пополудни. Теперь ты достаточно осведомлена, чтобы, когда ты пожелаешь, мысленно следить за нами".

А в другом письме к сесте она писала: "Сергей себя чувствует хорошо, много занимается детьми, которых он очень любит до обожания. Они обе (речь идёт о дочерях - Александре и Елизавете - авт.) определённо его предпочитают мне. И это доставляет мне удовольствие... Мне казалось, что я совсем забыла итальянский язык, а на днях мне попалась маленькая итальянская книжка, которую я прочла от начала и до конца без помощи словаря. Я была этим очень удивлена и одновременно, как ты догадываешься, горда. Я очень хотела бы научить моих маленьких французскому и английскому языкам, но Сашенька не хочет до сих пор иначе говорить, как по-русски".

От сестры приходили посылки с книгами, пользовавшимися успехом у петербургской публики, такими, как "История Шотландии" В. Скотта, "История Христофора Колумба", "Юрий Милославский" М.Н. Загоскина, "Борис Годунов" Пушкина, мемуары Б. Констана. В письме к сестре Зинаиде Екатерина Ивановна писала: "...Романы, которые ты мне обещаешь, доставят мне очень большое удовольствие, и раз ты согласна заняться моей библиотекой, то мне придётся попросить, если ты сможешь их найти, компактные издания Мора и Байрона, также то, что появляется нового в смысле книг по медицине на немецком языке... Не могу тебе сказать, насколько моё здоровье улучшилось с тех пор, как моя душа спокойна и довольна. Я не только чувствую себя в два раза сильней, но толстею, и больше не чувствую, есть ли у меня нервы или нет. До моего соединения с Сергеем они были в большом беспорядке... Это лишнее доказательство тому, сколь духовная сторона действует на физическую".

Так проходили недели, месяцы, годы. Постепенно пустел Петровский острог - уезжали те, чей каторжный срок подходил к концу. В 1839 г. срок окончился и для Трубецкого. И 29 июля 1839 г. ровно через 13 лет после того, как Екатерина Ивановна покинула родной дом в Петербурге, Трубецкие отправились к месту своего поселения в Оёк.

Накануне отъезда из Петровского Каташа написала сестре:

"Дорогая Зинаида, вот альбом, который, я думаю, будет тебе интересен. Он содержит различные воспоминания о первых годах нашей жизни в изгнании. Если ты найдёшь, что он плохо сделан, я прошу тебя быть снисходительной: виды, цветы и даже переплёт, всё сделано нашими товарищами по изгнанию. Изображения на переплёте представляют - одно - внешний вид большой Читинской тюрьмы, а другое - дом Александры здесь, в Петровском. Что касается рисунков, я везде дала объяснения. Пусть эти различные виды не печалят тебя, дорогой друг. Глядя на них, скажи себе, что если все эти места были свидетелями наших трудных времён, они видели также много хороших моментов. Завтра мы уезжаем из Петровска с воспоминанием обо всём, что нам послал Бог за все эти тринадцать лет, с полной признательностью за доброту Божью и утешительной мыслью, что всюду, где мы будем, Бог тоже будет там, чтобы защищать и утешать нас... Петровский 26 сего месяца 1839".

О.А. Акулич

К вопросу об эпистолярном наследии княгини Е.И. Трубецкой

Самая известная из русских женщин XIX в., воспетая в поэмах Н.А. Некрасова, А. де Виньи, Ю. Словацкого, Екатерина Ивановна Трубецкая вошла в историю мировой культуры как идеал бескорыстной любви и самопожертвования. Ее подвигом восхищались современники, ее имя помнят и чтят потомки через полтора столетия после смерти. Личность княгини Трубецкой кажется доподлинно известной благодаря художественной литературе1 и мемуарам ее сестры Зинаиды Лебцельтерн, опубликованным в переводе на русский язык В.П. Павловой и А.Л. Вайнштейн2. Но, как ни парадоксально, документальные свидетельства от первого лица - письма, в которых отражен богатый внутренний мир чувствующей и страдающей женщины, не становились до сих пор предметом специальных исследований. Еще в конце XIX в. ярославский краевед Л. Трефолев, предваряя первую публикацию писем Е.И. Трубецкой из архива архиепископа Нила (Исаковича), писал, ссылаясь на друга декабристов Н.А. Белоголового, о том, что жены декабристов еще не нашли до сих пор достойной оценки. Трефолев отмечал: «...было бы странно в настоящее время ограничиваться относительно этих незабвенных русских женщин одною лишь поэтической оценкою их, как бы она ни была верна с исторической стороны. Возможно полное собрание их писем - вот что, по нашему мнению, всего нужнее в данном случае для характеристики тех героинь, которые вслед за своими мужьями устремились в сибирские трущобы»3. Четыре письма Е.И. Трубецкой, обращенные к владыке Нилу и датированные 1839-1846 гг., стали первой и самой «обширной» публикацией эпистолярного наследия Е.И. Трубецкой на весь последующий ХХ в.4 Справедливости ради стоит отметить, что историком А.Д. Марголисом было введено в научный оборот еще одно письмо Е.И. Трубецкой, адресованное в 1830 г. А.Х. Бенкендорфу5. Вот и весь корпус опубликованных источников, на которых построено представление о выдающейся русской женщине XIX в.

Крупный специалист по истории семьи Трубецких, составитель двухтомника документов и эпистолярного наследия С.П. Трубецкого в серии «Полярная звезда» В.П. Павлова отмечала почти полное отсутствие в архивах писем Е.И. Трубецкой6. Так ли это - предстоит проверить. В целом ряде писем С.П. Трубецкого периода поселения автор указывает, что это приписки к письмам Екатерины Ивановны. Для выявления писем княгини можно будет использовать архивные данные, приведенные во втором томе «Полярной звезды», посвященном С.П.Трубецкому. В личном архиве, который В.П. Павлова передала на хранение в наш музей, отложились рабочие материалы по подготовке томов «Полярной звезды». Здесь же хранятся тетради с краткими конспектами или выписками из двухсот писем Екатерины Ивановны, датированных 1825-1826 гг. Это самые ранние из известных нам писем Е.И. Трубецкой. Они были адресованы мужу в Петропавловскую крепость. Практически ежедневно, а иногда и дважды в день супруги писали друг другу. Причем все эти письма написаны по-русски. Ответные письма С.П. Трубецкого вошли в первый том, выпущенный В.П. Павловой в 1983 г.7 Благодаря этим конспектам нам удалось создать специальный видеоролик, в котором профессиональные актеры воспроизводят текст двух писем, написанных супругами Трубецкими в январе 1826 г. Таким образом, впервые в экспозиции Дома-музея Трубецких появилось звучащее эпистолярное наследие, в основе которого диалог двух любящих сердец.

Сегодня известно, что письма княгини Трубецкой хранятся в архивах Москвы, Санкт-Петербурга, Иркутска, Ярославля и Парижа8. Эпистолярное наследие княгини Каташи, как называли ее близкие и друзья и как именуют ее сегодня ее потомки, поистине обширно. Во все годы каторжных работ мужа Е.И. Трубецкая от своего имени писала родным многих декабристов, лишенных права переписки. Впервые часть этих писем (81 письмо) была опубликована Т.Г. Любарской в 27-м томе «Полярной звезды», посвященном декабристу А.З. Муравьеву9. Несмотря на соавторство с безгласным декабристом, Трубецкая выражает в них и свои собственные мысли, чувства, сообщает некоторые факты от первого лица. Весь сибирский период с 1827 по 1854 г. Трубецкая вела регулярную переписку со своей семьей, друзьями-декабристами, жившими на поселении, друзьями, приобретенными в Сибири. Из семейных архивов на сегодня нам известно 130 писем, хранящихся в Национальном архиве Франции (Archives nationales de Paris). Эти письма, написанные по-французски, адресованы сестре Зинаиде Лебцель- терн. Именно эти письма читал и цитировал в переводе в 1930-х гг. русский священник-иезуит Иоанн Кологривов. Пересказанные и переведенные им на русский язык фрагменты этих писем являются сегодня основным источником для биографии княгини Трубецкой. Французские потомки Е.И. Трубецкой по линии графини З.И. Лебцельтерн трудятся над расшифровкой этих писем и подготовкой их к публикации на французском языке10. В перспективе сотрудничества музея и потомков Е.И. Трубецкой значатся перевод и публикация в Иркутске писем будущего французского издания.

Возвращаясь к русской части архивного наследия Е.И. Трубецкой, хотелось бы сказать, что публикацией каждого нового письма мы вызволяем из-под замшелой бронзы художественного образа настоящую княгиню Каташу.

Ниже мы приводим два письма Е.И. Трубецкой из Государственного архива Российской Федерации. Содействие в их выявлении любезно оказала нам О.В. Эдельман, за что мы ей искренне благодарны. В расшифровке текстов принимала участие М.Ю. Кельчевская. Письма публикуются по цифровой копии, полученной нами из ГАРФа. Орфография подлинника сохранена, пунктуация текста приведена в соответствие с современными нормами.

Е.И. Трубецкая - С.П. Трубецкому11

№ 2512 [Санкт-Петербург.] Вторник, 12 [января 1826 г.]

Вчера, друг милый, я получила два письма от тебя: одно от воскресенья, а другое от вчерашнего дня. Не могу тебе сказать, как я обрадовалась, увидя два письма. Не умею тебе сказать, сколько раз я их перечитала и как я за них Бога благодарила. Понимаю, милый ангел, все, что ты чувствуешь, и все упреки, которые ты себе делаешь. Я даже желаю, чтоб ты как можно живее каялся в том, что было, ибо уверена, что это одно твое спасение. Но со всем тем я бы хотела, чтобы ты обо мне не беспокоился. Если только Бог приведет меня быть с тобою, я, право, не буду жаловаться на свою судьбу, и не будет она мне казаться тяжелою. С тобою мне везде будет хорошо - без тебя я жить не могу, следственно, милый друг, ты благополучие мое не разруши навсегда. Если б я тебя видела в ожесточении, если бы ты не чувствовал своей вины, тогда бы я была весьма несчастлива; но так как, благодаря Богу, ты глубоко тронут всем тем, что было, и твое раскаяние таково, как от тебя ждать должно было, то я спокойно отдаю себя в волю Божию и чувствую, что могу еще быть счастливою, когда буду с тобою вместе. Всегда одного желаю и прошу у Бога. Для меня, друг мой, ничто не может быть жертвой: счастье быть с тобою, страдания твои делить - заменит мне все на свете. Ты знаешь, что я никогда на земле ничего столько не любила, как тебя, мой милый ангел. Не думай, чтоб я смогла о чем-нибудь жалеть: цель жизни моей - тебя утешать. Нет у меня мысли, которая бы не к тебе стремилась, нет чувства, которое бы не до тебя касалось. Не тужи, мой милый друг, о моем положении, старайся только заслужить, чтоб нас соединили, когда возможно будет, и чтоб не отдалили обещанное нам свидание. Молись Богу и себя храни - вот моя просьба, и на мой счет будь совершенно спокоен. Что я не могу перестать ни минуты о тебе молиться, само собой разумеется. О ком и о  чем мне молиться, как не о тебе? Ты давно знаешь, что твоя душа мне дороже моей собственной. Прощай, мой милый друг, мой ангел, целую тебя и обнимаю тысячу раз от всей души.

К. Трубецкая

Е.И. Трубецкая - С.П. Трубецкому13

№ 26  [Санкт-Петербург.] Среда, 13 генваря [1826 г.]

Надеюсь, милый друг, сегодня получить письмо от тебя. Вчера не имела и ждать не могла. Но со всем тем с нетерпением жду сегодняшнего письма и молю Бога, чтоб надежда моя не была обманута. Каков ты душою и телом? Меня одно беспокоит - страх, чтоб твоя вера ослабла, чтоб ты в минуту слабости усомнился в милосердии Божием. Ради Христа, мой ангел, старайся сего избегнуть. У Бога любовь, милость, прощение всегда можно снискать. Раскаянием и верою возможно получить, чего его будешь просить, а мы, друг милый, об одном только молим и должны молиться, чтоб он принял наше раскаяние и соединил бы нас опять. Конечно, друг мой, я хочу делить твое раскаяние. Ты не можешь иметь чувства, которому бы я не была причастна. Бог сказал, что, когда его двое призывают с упованием, он всегда слышит таковую молитву. Как же мне не хотеть и тут с тобой вместе молиться? Мне кажется, что тебе от того легче будет, если я на себя возьму часть твоего раскаяния. Ах, если б тебе знать, мой ангел, как бы я желала в чем-нибудь облегчить твое положение! Когда Бог приведет нас быть вместе, надеюсь, что любовь моя будет немного утешать тебя, не может быть, чтоб Бог меня лишил этого счастья. Меня поддерживает одна эта надежда; этим одним живу; твердо уповаю, милый друг, что Бог услышит мою молитву. Ты знаешь, мой ангел, как я тебя любила, теперь я только живее чувствую, сколько я к тебе привязана. Для меня счастье в том состоит, чтоб быть с тобою, а несчастье - в разлуке. Храни себя, друг милый, из жалости ко мне. Отдай себя от глубин души в волю Божию: он тебя наставит, поддержит, утешит. Молись ему, мой ангел, как можно чаще, всегда призывай его на помощь. Его нельзя напрасно призывать. Он никогда не презрил молитвы несчастных. С любовью моли его, он отец наш, единственное наше прибежище. Не уставай в молитве, не унывай: он, право, нас не оставит. Обо мне, мой ангел, не беспокойся, здоровье мое хорошо. Занятие мое одно: молиться о тебе, думать о тебе и о том, как бы я счастлива была, если б удалось мне хоть одну минуту на тебя посмотреть. Прощай, мой ангел, будь здоров, целую тебя и обнимаю от всей души сто раз.

К. Трубецкая

Примечания

1  Сергеев М.Д. С Иркутском связанные судьбы. Иркутск, 1986. При создании образа Е.И. Трубецкой автор взял за основу документально-публицистический очерк И.Н. Кологри- вова (см.: Кологривов И. Княгиня Екатерина Ивановна Трубецкая // Современные записки. Париж, 1936. Кн. 60. С. 204-249; Кн. 61. С. 231-279; Кн. 62. С. 247-283).

2  Лебцельтерн З.И. Екатерина Трубецкая // Звезда, 1975. № 12. С. 179-194.

3  Трефолев Л. Отношения Иркутского архиепископа Нила к декабристам // Русская старина, 1899. № 9. С. 560.

4   В 1989 г. ярославский историк Н.Н. Тупицина упоминает о пяти письмах Екатерины Ивановны, с указанием места их хранения - фонд архиепископа Нила в Ярославском историкоархитектурном музее-заповеднике. Но цитирует она только три из четырех, опубликованных ранее Л. Трефолевым (см.: Тупицина Н.Н. По страницам одного архива // Экспонаты музея рассказывают: Научно-популярные очерки / Сост. Д.Ф. Полознев. Ярославль, 1989. С. 2733).

5   Марголис А.Д. Письма жен декабристов А.Х. Бенкендорфу // Сибирь и декабристы. Иркутск, 1983. Вып. 3. С. 241-250.

6   Трубецкой С.П. Материалы о жизни и революционной деятельности / Изд. подгот. В.П. Павловой. Иркутск, 1987. Т. 2. С. 17.

7   Трубецкой С.П. Материалы о жизни и революционной деятельности / Изд. подгот. В.П. Павловой. Иркутск, 1983. Т. 1.

8   ГАРФ. Ф. 1143; РГИА. Ф. 1657; ГАИО. Ф. 774; Национальный архив Франции (Les Archives nationales de France). Личные фонды. Фонд Малезерб (Archives Malesherbes).

9    Опубликованы письма Е.И. Трубецкой за 1829-1834 гг., адресованные родным А.З. Муравьева (см.: Муравьев А.З. Письма / Изд. подгот. Т.Г. Любарской. Иркутск, 2010).

10  Правнучки З.И. Лебцельтерн в пятом поколении Мари-Анес Андрие и графиня Беатрис де Тредерн в сентябре 2011 г. присутствовали на открытии Дома-музея Трубецких после реставрации и сообщили на встрече с общественностью Иркутска об истории архива, его теперешнем состоянии и собственных творческих планах по подготовке к изданию в 2013 г. книги писем княгини Каташи.

11  ГАРФ. Ф. 1143. Оп. 2. Д. 1. Л. 46-47.

12  Приводится авторская нумерация писем. С момента ареста С.П. Трубецкого прошло 27 дней.

13  ГАРФ. Ф. 1143. Оп. 2. Д. 1. Л. 48-49.