Архангельск на акварелях Валериана Галямина (1826 год).

Каким был Архангельск в давние времена, можно представить только по открыткам и фотографиям, самые ранние из которых датируются 70-ми годами 19 века.

В 1981 году Архангельскому музею изобразительных искусств удалось приобрести у одного московского коллекционера альбом акварелей с видами Архангельска и Финляндии. Долгое время художник оставался неизвестным, но несколько лет назад музейщики установили, что автором акварелей является Валериан Емельянович Галямин.

Центр Архангельска

В Архангельске Галямин оказался не по своей воле. В 1825 году он служил в Петербурге помощником директора топографического училища, но в начале 1826 года его арестовали по делу декабристов. Вина была пустяковая. Получив 14 декабря 1825 года от одного из декабристов письмо, которое тот просил отправить по почте, Галямин никуда его не отправил, а сжег, но никому об этом не доложил. Арестованный же декабрист, сообщил о письме на одном из допросов. Галямина арестовали, но ограничились тем, что перевели служить из Петербурга в Финляндию. Видимо, Галямин сразу был направлен на север Финляндии, в Лапландию, поэтому и оказался в Архангельске.
Дальнейшая судьба Галямина была вполне благополучной. В 1828-1829 гг. он принимал участие в войне с Турцией, стал полковником. В 1830-1831 гг. подавлял польский мятеж, отличился при штурме Варшавы, за что был награжден золотой шпагой. В 1832 г. Галямин перешел на гражданскую службу, и был назначен директором Императорского фарфорового завода. Вышел в отставку по болезни в 1848 г., и умер в 1855 г. в Петербурге.

На верхней картине изображено пересечение Троицкого проспекта и Воскресенской улицы. Слева видна часть гостиного двора. В годы советской власти на этом месте, точнее, чуть правее, построили здание Главпочтамта, а за ним магазин «Детский мир». Следуещее большое здание - дом губернатора, еще дальше - здание присутственных мест. В 30-е годы, того же 20-го века, оба здания не были разрушены, но они исчезли. Их просто встроили в здание облисполкома.

Здания, стоящие справа, стояли на месте нынешней площади Ленина. Старинные дома стояли здесь до начала 70-х, лишь грязно - сиреневое здание Госбанка СССР, построенное в конструктивистском стиле выламывалось из общей застройки.

Вдали справа видны шпиль колокольни и купол Успенской церкви, той, что сейчас построена заново на углу Набережной Северной Двины и улицы Логинова (быв.Успенской). А еще правее – высокое здание сахарного завода купца Брандта, ныне принадлежащее Министерству юстиции.

Всем была бы хороша акварель, но перспектива в левой части явно нарушена. С той точки, где находился Галямин, Северная Двина не могла быть видна. И откуда взялись холмы на левом берегу Двины? И левый берег, и Мосеев остров, который в те годы еще не был уничтожен весенними половодьями, и дотягивался до мыса Пур-Наволок, они были плоские, как стол, без возвышенностей. Видимо, романтическая натура художника не могла смириться с унылостью двинских берегов, поэтому, и появились на акварели столь живописные холмы.

Вид с колокольни или с крыши Рождественской церкви

Рождественская церковь, стояла на углу Троицкого проспекта и нынешнего Театрального переулка, почти напротив современного магазина «Премьер». Её снесли в 30-е годы прошлого века.

После войны часть того места, где была церковь, заняло помпезно-уродливое жилое здание, а остальная часть была пустырем. Сейчас там построен один из многочисленных торговых центров.

Троицкий кафедральный собор (в центре) стоял не на месте нынешнего драмтеатра, а ближе к улице Кала Либкнехта.

Между собором и колокольней хорошо видно здание городского училища, сохранившееся и по сей день. Здесь в юности учились архитектор фон Гоген, построивший в Петербурге дворец Кшесинской, и генерал Кутепов, один из руководителей Белого движения. Сейчас здание отреставрировано.

Левее соборной колокольни - Михайло-Архангельская церковь, снесенная в 30-е годы.

Правее собора виден гостиный двор. Эта часть двора также не сохранилась, на том месте сейчас вход в детский парк.

Горы на левом берегу Северной Двины удивляют. Нет там ни таких гор, ни холмов, да и линия горизонта что-то очень высоко уехала.

Кузнечевская слобода

Кузнечевская слобода называлась так по имени реки Кузнечихи, впадавшей в этом месте в Северную Двину. Место в начале 19 века было грязное, унылое, и плохо приспособленное для нормальной жизни. Жили здесь отставные солдаты и матросы, бедные ремесленники, землекопы и портовые грузчики.

Троицкая церковь (1745 г.), стоявшая на углу Набережной и Четвертой улицы (с 1869 г. – Лопарская, в советские времена Комсомольская), сохранилась, хотя, ее сильно обезобразили в 30-е годы прошлого века. Небыло ни барабана с куполом, ни верхней трети колокольни. Сейчас она восстановлена и стоит над рекой в былом величии. Никаких других старых зданий здесь не сохранилось, все было снесено в 60-е годы.

Место слияния Кузнечихи с Северной Двиной

Здесь хорошо видно здание Гостиных дворов, собор, и характерная крыша лютеранской кирхи.

И опять эти фальшивые горы на левом берегу Двины! Похоже, Галямин в те годы был неисправимым романтиком.
Если посмотреть на карту современного Архангельска, и попробовать определить место, где тогда работал художник, то получится, что сейчас это место находится посреди реки. В начале 19 века на этом месте был большой Мосеев остров, куда любили приезжать на лодках архангелогородцы. Были там и пастбища для скота, и парк для гуляний, позднее была построена лесопилка. В течение всего 19 века Мосеев остров размывался двинским течением, и к 20-му веку от острова осталась малая его часть возле завода «Красная Кузница», который, тем не менее, сохранил за собой название Мосеев остров.

Набережная Северной Двины от улицы Успенской в сторону Кузнечевской слободы

Справа Боровская Успенская церковь. В 18 веке Успенская улица была последней городской улицей, за ней начинался сосновый бор. Часто это церковь еще назвали Боровской или Успенско-Боровской. Церковь тоже снесли в 30-е годы, но в конце 90-х отстроили заново. Двухэтажное каменное здание рядом с церковью сохранилось. В начале 20-го века в нем находилось мореходное училище, а во время гражданской войны американский госпиталь.
Сохранилось и высокое здание, в котором в те годы находился сахарный завод купца Брандта. Потом здание долго пустовало, пришло в запустение, но городская дума выкупила его, и в нем было устроено техническое училище. В годы Гражданской войны здесь находился штаб американского экспедиционного корпуса, а в эпоху развитого социализма - ЦНИИМОД (научно-исследовательский институт механической обработки древесины), тихо исчезнувший в постперестроечную эпоху.

Виктор Гришин

Кто вы, подполковник Галямин?

Предисловие

С  незапамятных времен Российская империя прирастала землями, хотя часто государственная власть не ведала, что делают ее поданные. Русская земля всегда славилась  пассионариями, – так историк Лев Гумилев охарактеризовал беспокойных людей, которым тошно было сидеть на одном месте. Это были не обязательно «государевы» люди. Неугомонные казаки, сбившись в ватаги, шли покорять Сибирь или, подобно соратникам Семена Дежнева, садились на кочи и плыли вперед по течению в надежде на лучший исход. Военный корпус не отставал от  буйных артелей: открывал и присоединял Дальний Восток, Сахалин, а некоторые доходили до Аляски. Государству оставалось лишь «де факто» признать свершившееся.

Но так бывало не всегда. Случалось, что государство бездарно теряло присоединенные земли, тем самым ослабляя границы российские. Так произошло в 1826 году на «ничейных землях» Кольского полуострова, когда по прихоти геодезиста, сдвинувшего слегка нитку теодолита, Российская империя потеряла около ста километров  побережья Баренцева моря и три тысячи гектаров оленьих пастбищ. На этих землях шумели семужьи реки, а в бухты,  по-поморски губы, заплывали киты и тюлени. Эта потеря означала не только экономические, но и стратегические убытки, которые до сих пор трудно оценить: незамерзающее побережье отошло другому государству.

«Ничейные земли» или «дистрикт», так называли эту территорию сопредельные государства: Россия и Датско-Норвежское, а позже Шведско-Норвежское королевства. В месте соприкосновения Норвегии и России  раскинулась никому не ведомая страна. Страна холода и мрака. Имя ей – Лапландия. «Лапландия – это край мрачных скал, омываемых ледяным морем, с крикливыми базарами чаек и гаг, край поседевших, лохматых ельников и морошковых болот…» – пишет в книге «Жизнь, обычаи и мифы Кольских саамов в прошлом и настоящем» Надежда Большакова: «Здесь камни цветут мхом и кустарниками ягод, а на спинах великанов-валунов стоят причудливые, корявые сосны, расходятся в «танце» низкорослые березки <…> а карликовый мелколистник так заплетет по тундре редкие тропы, что пробираешься по ним с трудом».

Лапландия – край суровый и нежный, край черной полярной ночи и белого летнего дня… Дантовым адом воспринимали ее люди пришлые, но для коренных жителей это колыбель, мать, отчий дом. А сколько осенних красок в природе Лапландии! Она, словно вобрав в себя все цвета радуги, выплескивает их на людей. Здесь осень звенит в лимонно-оранжевые колокола. Рыжие, бурые, золотые листья берез и рябин на фоне черных гор, зеленых сосен и елей завораживают. Вечерами очертания сопок оживают, затевая немыслимые игры света и тени, пробуждая воображение, создавая сказочные образы.

Магические слова для многих народностей: Гиперборея, Ребра Северовы, Заполярье.  Эти слова, как заклинание, гнали к полярной звезде неугомонных землян. Причем  пассионарии одинаковы по существу. Здесь не играет роли язык, национальность, вероисповедание, образ жизни и быта. Да, эти люди разные, но они одинаковы в своем упорстве достижения цели. Как русские мужики шли пешком со средней полосы России на Кольский полуостров, так и норвежцы шли с плодородного юга к  негостеприимным местам Финмарка, самой северной оконечности Норвегии.

Спала огромная страна за Полярным кругом. Шумели политические грозы, но шумели они где-то там, внизу, под семидесятыми параллелями. Канула в прошлое новгородская вольница, притихли воинственные корелы. Спал огромный норманский край, нарушаемый разве что миграцией саамских оленьих стад, которым без разницы, где пастись.

Неспешно текло время по своему великому руслу. Полярные ночи сменялись полярными днями. Только северное сияние оживляло мертвое пространство.  По небу от края до края блуждает клубок удивительного разноцветья, неподвластного ни одному художнику. Этот молочно-белый клубок, словно сконцентрированный снежный вихрь, может в миг распустится и белым шлейфом накрыть тундру и огромный дистрикт, по которому,  подчиняясь законам миграции, передвигаются оленьи стада от одного лопарского становища до другого. И северное сияние освещает им путь от одной стороны границы до другой.

Идут маленькие люди по тундре, им торопиться некуда. Все с ними рядом: и еда, и дом. Были бы живы олешки. Удивительно миролюбивые люди эти лопари. Нет у них воинственности. Все их обирают: будь то скандинавы или воинственные новгородцы. Саамы лишь голосят и лезут в свои тупы1 в надежде отсидеться. А кто будет их грабить – им без разницы, лишь бы не били.

Границы не было, были ориентиры. Для убедительности на норвежской границе стояла часовня Оскара второго. Стояла сурово, как шведский ландскнехт, исподлобья поглядывая на русскую территорию. За спиной рыцаря плескалось неприветливое Баренцево море. На русской территории смотрелась в прозрачные воды реки Паз русская лубочная красавица: церковь Бориса и Глеба. Без рыцарских доспехов, как и положено страдальцам-князьям, но непоколебимая в своем убеждении.

Норвежцы дорожили каждым метром своей земли. И не упускали случая присовокупить еще, даже если это тундра.  Россию больше интересовали личности, с которых можно было взять налог. Вот и гонялись две страны за плательщиками, забывая о границах. Увлекшись, норвежцы доходили до русского города Колы, что на юге Кольского полуострова. Русские не оставались в долгу – в запале доходили до города Тромсё, что гораздо южнее сопредельных территорий.

Но всему приходит конец. Наступило время размежевать границы  на ничейных землях. Восемнадцатый век вообще славен тем, что определялись границы, формировались нации. Сейчас, читатель, я назову фамилию человека, по воле которого ушлые норвежцы «увели» у Российской империи три тысячи гектаров тундры. Это подполковник топографической службы Галямин. Запомните его имя: Валериан Емельянович. Это имя на Крайнем Севере стало нарицательным. То, что он натворил почти двести лет назад,  и сейчас  отдается болью в сердцах коренных северян, будоражит умы ученых. Для многих непонятен шаг, который совершил подполковник Галямин. Относительно правомерности его действий мнения разделились: кто-то не находит в них состава преступления, кто-то, особенно его современники, более категоричен. Но обо всем по порядку.

В.Е. Галямин родился в 1794 году в бедной дворянской семье в городе Гродно. В семнадцать лет поступил в институт Корпуса инженеров путей сообщения, который закончил  в 1814 году.  После чего служил в чине инженера-поручика третьего класса в Корпусе инженеров путей сообщения. Затем последовал стремительный  рывок в карьере безродного офицера. В июле 1816 года он был переведен в свиту его императорского величества по квартирмейстерской части. В 1817 году Галямин уже штабс-капитан. За усердное исполнение поручений в 1819 году он пoлучает от Александра Первого «высочайшую» награду – бриллиантовый перстень. Успешно продвигается по служебной лестнице: капитан  в 1819 году, подполковник в 1822 году. Кроме этого он  преподавал в Корпусе топографов. Отличная биография инженера-геодезиста, если бы не политика.

Можно по-разному относиться сегодня к восстанию декабристов, но нельзя отрицать того, что их лозунги и дерзкий, смелый вызов самодержавию оказали огромное влияние на умонастроения не только современников, но и нескольких последующих поколений. После подавления восстания началось активное преследование его участников и сочувствующих. В. Е. Галямин, как установило следствие, не был членом тайных декабристских обществ, но он тоже был наказан за то, что сжег, не передав следственной комиссии, письмо родным декабриста А.О. Корниловича, преподавателя географии в училище топографов. За этот поступок В.Е. Галямин был освобожден от всех должностей, исключен из свиты его императорского величества по квартирмейстерской части и переведен в Петровский пехотный полк, попав в число «карбонариев».

Впрочем, профессионализм не дал ему пропасть. В библиотеке ПГУПС сохранилась карта Санкт-Петербурга и окрестностей, выполненная Валерианом Галяминым. Так, наверное, он бы и остался в учебниках геодезии и картографии как профессиональный геодезист, так бы и вошел он в скрижали достойных  людей России, если бы не одно «но». Как опытный топограф, Галямин был откомандирован на работы по рекогносцировке границы между российской Финляндией и  шведской Норвегией. Справился он с заданием  на удивление быстро. В сентябре 1826 года он прибыл в Петербург с норвежскими чиновниками для отчета Коллегии иностранных дел «Об установлении границы с лопарями»  и за отличное исполнение этого поручения получил две тысячи рублей, орден Меча и бриллиантовую табакерку от короля Швеции и Норвегии. Заметим: не от правительства Российской империи, от короля Швеции и Норвегии. Далее он по-прежнему служит интересам России, за что награждается российскими орденами и почетным оружием.

Но история с границей не давала покоя не только лопарям, коренным жителям Лапландии, но и прогрессивной части общества. Беспокоиться было о чем патриотам России:  граница была сдвинута на восемьдесят верст восточнее. Из-за манипуляций профессионала-геодезиста Россия потеряла больше трех тысяч гектаров земли и лишилась выхода в стратегический Варангер-фьорд.

«По совершенно необъяснимым условиям проведения… границы с Норвегией, –  писал в 1897 году известный исследователь Севера контр-адмирал Сиденснер, –  мы отдали норвежцам несомненно нам принадлежащий берег Мурмана от Ворьемы до устья Паза, вследствие чего все русские, посещающие эту местность, подвергаются каждый раз осмотру до нелепости исполнительных по службе норвежских таможенных чиновников».

Возможно, эта история покрылась бы мраком времен, став достоянием кабинетных ученых, если бы не изданная в 1983 году Мурманским издательством книга Бориса Полякова «Кола». Эта книга всколыхнула жителей Заполярья. Ее ценность усиливалась тем, что писатель сохранил имена реальных действующих лица того времени и ни на шаг не отходил от исторической канвы. Подлинность событий и, главное, ситуацию с разделением границы подтвердил профессор А.А. Киселев, заведующий кафедрой истории Мурманского государственного педагогического института.  Не верить ему мы не можем, так как  труды профессора Киселева по краеведению Кольского полуострова известны за пределами Российской Федерации и получили заслуженное признание у скандинавских соседей. Да, утверждает маститый ученый, на лицо вердикт продажи государственных интересов России.

Император Николай I доверил ведение пограничных переговоров со шведским дипломатом бароном Нильсом Фредериком Пальмшерной  подполковнику В.Е. Галямину и отрядил его для демаркации границы. Перед офицером инженерных войск стояла задача – выяснить рубеж исконно русских земель и провести границу в соответствии с ним. Но петербургский посланник с непостижимым равнодушием отнесся к государственным интересам империи. Напрасно лопари указывали ему на целую приходскую зону, сложившуюся вокруг церкви Бориса и Глеба, на древние поморские становища – он с легким сердцем согласился отступить на реку Паз, как на том настаивали шведско-норвежские делегаты. Они-то, в отличие от Галямина, прекрасно ориентировались в местной топографии. Сговорчивый подполковник, не производя рекогносцировки (!) государственной границы, подписал официальную карту, подготовленную предусмотрительными шведами. Галямин  получил за это шведский орден Меча плюс золотую табакерку с бриллиантами и личной монограммой короля Карла XIV Юхана. И, как добавляют источники, еще три бутылки рома.

Когда мы говорим об истории границы, нужно понимать, что речь идет не о геодезическом факторе, застывшем в прицеле теодолита, не о физической демаркационной линии, а о социальном значении и содержании понятия граница. Социальное содержание границ, как правило, обходят стороной писатели. Да что там писатели! Ученые избегают заниматься этим. А зря. Это богатейший материал для изучения роли границ в формировании национального и этнического самосознания.

Но вернемся во времена,  которые будоражили умы героев  «Колы». На пороге стоял 1823 год, не за горами было восстание декабристов. Неизвестный еще Валериан Галямин, закончив институт Корпуса инженеров путей сообщения, занимался съемками окрестностей Санкт-Петербурга. Никому не было дела до «Ребер Северовых», как называли тогда Заполярье. А оно жило. Далеко за Полярным кругом столетиями шел прямой контакт двух народностей: славянской и германской.

Холодные воды омывали  неприветливые берега, аскетизмом веяло от черных, подчас аспидных скал, но плыли по этим водам поморские шняки и кочи. Навстречу им  попадались норвежские иолы, которые в свою очередь искали птицу счастья в заполярных краях. Поморы, эти российские мужики, частенько под покровом ночи (а ночь полярная длилась не один месяц) приходили в «Норвегу». Норвежцы тоже не были благообразными европейскими купцами с чисто выбритыми подбородками и трубками-носогрейками. Они зарабатывали неплохие деньги на контрабандном роме, спаивая немногочисленное население российского Кольского края. «До бога высоко, до царя далеко», – говаривал бородатый помор, перекрестившись на икону Николы Угодника. Ни в чем не уступал ему и гладколицый норвежец, косившийся на портрет короля Карла IV. Оба шли в рискованное плавание. Для пущей безопасности не ленились и пушечку на борт закатить. В море всякое бывает.

Поморы в старину были людьми ушлыми, тороватыми, искусством «купить подешевле – продать подороже» владели изрядно и копейку считать умели. Да и купец того времени – это не толстый дядька, что сидит в лавке и лузгает семечки. Тогдашние купцы (особенно морские) торговать ездили не только с иконами. Пищали, сабли – этого добра было в достатке на борту, – мол, чтобы от лихих людей при случае отбиться. А случаи бывали разные. Порой «мирные купцы», засунув совесть и Библию подальше, превращались в... пиратов. Грабили коллег по бизнесу из тех, что слабее и беспечнее. В море было не до романтики. Так и жили два народа: русский и норвежский. Огромная неподьемная Россия, надеющаяся на Бога и на авось, и маленькая, но подвижная пассионарная Норвегия. Что, впрочем, не мешало им общаться, и даже изобрести свой отдельный язык – «рюссе-норск».

Отношения между странами отличались мирным характером. Русско-норвежская граница всегда была  стабильной. Да и протяженность ее была скромной – не более двухсот километров. Царские власти никогда не считали эту границу важным объектом. Как отметил Эрик Эгеберг, норвежский историк, Россия и Норвегия были «связаны здесь хвостами». «Голова» России находилась в Санкт-Петербурге и ее внимание было обращено туда,  где другие великие державы угрожали русской гегемонии, – на Балтику, Черное море, Дарданеллы и Дальний Восток. А здесь так называемый дистрикт, нейтральная зона. Ничейный дистрикт не волновал русское чиновничество. Министр иностранных дел России граф Нессельроде называл Заполярье  «землей лопарей». «Охвостье» – так острили столичные умники.

«Норвежцы и русские соседствуют тысячу лет, и между этими народами и их странами не было серьезных конфликтов», – так начинает свой труд по истории российско-норвежских отношений норвежский ученый К. Селнес. Казалось бы, что делить. Желто-бурый «лишайник», карабкающийся на вершины огромных камней.  Множество низин, большинство из которых хранят воду, образовывая линзы маленьких озерков. Вокруг, насколько хватает глаз, каменное плато. Кое-где топорщатся березки высотою не более пяти метров. Поверхность камней покрывает, местами разрываясь, ковер из лишайника и ягеля. И сопки. Насколько хватает глаз, волнуются они гребнями, словно стиральная доска, чтобы, дойдя до края земли, взбугриться мощными скалами и, сойдя с ума, оборваться вниз.

Нашим поморам повезло больше: Кольский полуостров обширнее. Перед русским мужиком расстилались необьятные, несоизмеримые с Норвегией просторы тайги, тундры. Норвежцы оказались  упорнее: они дошли и обжили места более северные, за семидесятой  широтой. «Наш пустынный Мурманский берег спал еще девственным сном, когда в Финмаркене уже зарождались признаки широкой культуры, возникали города и крупные поселки, а на острове Вардэ стояла крепость с постоянным гарнизоном и замок, где жил губернатор. Образовав в 1814 году самостоятельное государство, норвежцы проникались сознанием своей народности и дорожили каждым клочком своего отечества. Их лопское население стало подвигаться под напором европейцев на Восток и широко разлилось по нашим пределам. Наши русские лопари – Нявдемские, Пазрецкие и Печенгские, забили тревогу, так как их выгоды  были нарушены…», – писал русский чиновник, секретарь архангельской Казенной палаты Николай Осиевич Чулков. Свою статью «К истории разграничения России с Норвегией» он  посвятил истории подготовки демаркации границ Норвегии и России 1826 года и подробному изложению экспедиции В.Е. Галямина  по установке пограничных столбов на Паз-реке и прилегающих территориях. Было это в 1901 году. Пожалуй, это одна из интереснейших статей, в которой раскрывается неповоротливость Российской империи и ее безразличие к национальным окраинам. Его рассуждения удивительным образом перекликаются с беседами героев «Колы», когда они бесконечными зимними вечерами рассуждали о привратностях судьбы границы.

Шло время, и в XIX веке отсутствие границы стало причиной постоянных трений между Россией и Норвегией или, вернее, между Россией и Швецией. Север, а точнее Заполярье, обживалось. Уже не только лопари гоняли свои стада с востока на запад и обратно, не считаясь с государственными условностями. Солдаты гарнизонов Варде и Вадсе занимались рубкой леса, сбором ягеля. Не брезговали умыкнуть десяток другой оленей у печенгских и пазрецких лопарей. Требовалась государственная защита. Но кто мог помочь русским лопарям? Только  исправник, да и тот находился в Коле.

История донесла предложения архангельского губернатора: «…все эти места принадлежат России, а берега те заняли в разные годы самовольно норвежские лопари…» Затем идет пояснение, что норвежцы манкируют сложными для русского языка и уха лопарскими названиями рек. То есть подменяют названия рек, отсюда и расхождение в восемьдесят верст.

Важным критерием, послужившим, по мнению архангельских чиновников причиной несогласия с норвежским проектом проведения границы по Паз-реке, было наличие церковных строений на территории погостов. Согласно показаниям кольского мещанина Шабунина,  на берегу Паз-реки находилась церковь Святых Бориса и Глеба, построенная  в 1566 году. Показания Шабунина подтверждает архангельский мещанин Гаврила Плотников, имевший промыслы на территории нявдемского погоста. В дополнение к показаниям кольского мещанина, в губернской канцелярии была отыскана жалованная Иваном Грозным грамота, по которой монастырю преподобного Трифона в 1556 году были дарованы земли всех трех оспариваемых погостов. Эта информация беспокоила архангельцев, и они не могли понять позиции правительства.

Ответ из Санкт-Петербурга пришел на удивление быстро. Уже 29 апреля 1825 года Архангельск получил ответ от управляющего делами министерства иностранных дел Павла Дивова. Формулировка была краткая: «Необходимо прекратить следствия по жалобам лопарей, по причине передачи дела на усмотрение пограничной комиссии, куда от российской стороны командировался подполковник В.Е. Галямин и прапорщик Вейкарт».

На историческом небосклоне взошла новая, никому не ведомая звезда. События, до этого тянувшиеся годами, разворачивались с поразительной для того времени скоростью. Уже в июне 1825 года Галямин с  норвежскими комиссарами отправился на берег Паз-реки для проведения разграничения. Галямин не подчинялся архангельской администрации, и те даже не получили отчета о работе. Далее все уже известно. Практически весь «общий район» в том виде, как его представляли себе норвежцы, отошел к Шведско-Норвежской унии. В 30-х годах российской стороной была предпринята попытка пересмотра конвенции: просьба великого княжества Финляндского допустить «их» саамов к побережью Северного Ледовитого океана. Но просьба успехом не увенчалась. Конец этим попыткам положила Крымская война 1853-56 годов. При подписании в ноябре 1855 года договора между Англией, Францией и Швецией последняя ставила своей целью не только возвращение Финляндии в результате благоприятного завершения этой войны, но и сохранение границ на Севере в соответствии с положениями конвенции 1826 года. Какие уж там требования пересмотра, когда Россия, потерпев поражение, не имела права держать флот в Черном море!  Позорнее войны крымской была только японская.

Российско-норвежская сухопутная граница впервые была установлена как граница между российскими и шведскими владениями  в соответствии с Петербургской конвенцией от 2 (14) мая 1826 года о разграничении в «Лапландских погостах» и существует практически в неизменном виде.

По роду деятельности я часто был в Норвегии. Побывал на всех «знаковых» местах русского присутствия. Грустно было. Столько потерять земли. Причем земли стратегически важной, в первую очередь, для обороноспособности страны. Меня интересовал подполковник Галямин. Кто он? Обычный мздоимец, коими всегда славилась Россия, или верный служака, которому наплевать было на интересы России, лишь бы выполнить приказ? Дошли слухи, что сам министр иностранных дел граф Карл Нессельроде напутствовал подполковника: «Отдайте им, что попросят. Наших интересов там нет». И он отдал! А шведы знали, что просят! Получив все, что было задумано, несмотря на скандинавскую сдержанность, они щедро отблагодарили подполковника.

Судя по информации Санкт-Петербургского государственного университета путей сообщения (СПГУПС), ранее известого как Ленинградский институт инженеров железнодорожного транспорта,  Галямин был действительно «слуга царю», несмотря на то, что «засветился» в деле декабристов и даже пострадал. За ним тянулся след участника по делу декабристов. Это весьма смущало городничего Шешелова, одного из героев романа «Кола», реального современника подполковника, также привлеченного по делу декабристов и в результате сосланного из Санкт-Петербурга в далекую Колу. Для Шешелова было непонятным, как человек, сочувствующий декабристам, мог так поступиться государственными интересами.

Известный путешественник В.И. Немирович-Данченко в своей книге «Страна холода» изданной в 1877 году, пишет о «недобросовестности некоего чиновника Галямина», и называет подполковника «взяточник Галямин»: «К сожалению, у Галямина не нашлось ни чести, ни преданности отечеству, а судя по преданию, известному всему северу, была только непомерная жадность». Галямин не смог ознакомиться с книгой. Он умер в 1855 году.

По мнению же министра иностранных дел России  графа Нессельроде, Галямин  исполнил поручение «с отличным благоразумием». Он был обласкан с обеих сторон: его вернули в свиту государя, а шведский король облагодетельствовал подарками, составной частью которых были три бутылки норвежского рома. Нужно отметить, что шведские комиссары не были даже упомянуты в документах и поощрениях. Да и что поощрять полковника Шперка, майора Мейлендера и инженерного офицера Павлодана. Они просто добросовестно исполнили свою работу.

Немудрено, что действия Галямина вызвали недоумение не только у героев «Колы».  Ряд российских чиновников и общественных деятелей подвергли подполковника жесткой критике за проявленную им уступчивость на переговорах о границе, называя ее «замысловатою» и «странною». Ходили слухи о якобы полученной взятке от шведско-норвежских комиссаров за уступку русской территории и о том, что Галямин в ходе переговоров в Лапландии был «в невменяемом состоянии». Это подтверждает О.Н. Чулков. Он пишет, что «слуга царю» подполковник Галямин «не обратил… никакого внимания» на  лопарей, которые «старались показать ему старую границу и просили рассмотреть оную подробно». Но «…он, Галямин, до постановления пограничных теми же комиссарами  (норвежскими – прим. автора) знаков, все время находились в местечке Васин норвежского владения». Вот это геодезист! А если еще вспомнить, что он был в «невменяемом состоянии», которое особенно впечатляет? Может, в Васине как раз и были использованы три бутылки рома? Не оттуда ли пошла известная присказка: «Пропили границу»?

Но совесть  Галямина мучила: «Осенью 1826 года подполковник Валериан Галямин, осуществлявший российско-норвежское разграничение, а потом проводивший демаркацию новой границы, составил записку ”O возможном сокращении границы со Швециею и Норвегиею”. Финляндии, входившей к тому времени уже в состав Российской империи, предлагалось обменять внутреннюю территорию, вдающуюся в глубь Норвегии, на пространство, находящееся ”между рекою Паз-рекою, границею великого княжества Финляндского и рекою Таною”», – этими данными поделилась известный краевед Печенгского района, директор местного музея В.А. Мацак, составитель уникальной энциклопедии «Печенга», лауреат премии Д.С. Лихачева.

То есть не успели еще, образно выражаясь, высохнуть чернила на Петербургской конвенции, разделившей в мае того же 1826 года российские и норвежские пределы, а границу уже пытались пересмотреть. Совершись этот пересмотр, он позволил бы сократить рубежную линию более чем вдвое и давал финнам тот самый выход к Ледовитому океану, который они позже обрели в районе Печенги. Но Шведско-Норвежская уния набирала силу, Россия же на их фоне выглядела не столь привлекательно, как после победы над Наполеоном. Ей можно было и отказать.

Вплоть до начала ХХ века русские и саамы, живущие на Кольском полуострове, особенно на северной его окраине, говоря об осуществившемся разграничении, обязательно поминали недобрым словом подполковника Галямина, с которым и связывали тогда установление границы в конкретных ее очертаниях. Причем имя его порой употреблялось даже с добавлением слова «иуда». Считалось, что именно Галямин за мешок червонцев, а по другой версии – за связку мехов, продался норвежцам и провел рубежную черту в ущерб России.

Дальше больше: 17 (30) октября 1905 года Российская империя признала независимое Норвежское государство, разорвавшее унию со Швецией, «во всей его территориальной целостности», то есть официально подтвердила правомочность российско-норвежской границы, установленной в 1826 году. Такие вот последствия от 1826 года и действий человека, имя которого теперь неотрывно связано с норвежско-российской границей. Таких последствий, конечно, не ожидали герои «Колы»: городничий Шешелов, купец Герасимов. Они не могли слышать историческую фразу, произнесенную министром иностранных дел графом Карлом Нессельроде: «Отдайте им, что попросят. Наших интересов там нет».

Может, корень зла был в этой фразе? О равнодушии графа к интересам России ходили легенды. Прославился он многочисленными интригами против национально-ориентированных русских государственных деятелей, литераторов, военных. Протестант, до конца жизни не научившийся правильно говорить по-русски. «Смеясь, он дерзко презирал страны чужой язык и нравы…» Как это знакомо!  Как знать, заступи бы пораньше на его должность князь Горчаков, может, и граница с Норвегией осталась бы там, где ей и положено было бы быть: на восемьдесят верст западнее.

Специалисты, тот же Сиденснер, тщательно исследовавшие вопрос размежевания границы, никакого предательства в действиях Галямина В.Е. не обнаружили. В этом и состоит парадокс: явного, очевидного предательства не было, но сама конвенция была такой, что жители российского приграничья посчитали ее предательской. Отсюда и возникла история о Галямине. Пожалуй, такая  народная  оценка разграничения 1826 года ярче всего свидетельствует о том, насколько «выгодным» оно было для нашего отечества.

Обидно. Но может, Бог и наказал Галямина. В 1855 году он умер и был с почетом похоронен на кладбище в Санкт-Петербурге в некрополе Воскресенского Новодевичьего монастыря. Но проверка временем – самая лучшая проверка. Несмотря на сироп, разлитый вокруг фамилии подполковника Галямина Санкт-Петербургским университетом путей сообщения, имя его россиянам неизвестно, могила утрачена, потомков нет. Реабилитировать его, похоже, никто не собирается.

«А что же ”Кола?”», – спросите вы. Роман жив. В этом году ему исполнится тридцать лет. В 2010 году «Кола» была награждена Библиотечной премией «Открытая книга». Премия присуждается один раз в три года автору самой читаемой краеведческой книги, получившей высокий общественный рейтинг среди населения Мурманской области. По роману поставлен спектакль Мурманским областным драматическим театром. Жизнь героев Бориса Полякова продолжается.

1 Tupa – изба (финск.).