Письмо 2. Роттердам

Вы знаете, как нечаянно я вырвался из круга вашего, друзья мои, и пошел в Голландию. Фрегаты готовились давно конвоировать транспорты с провиантом для армии, но наш экипаж вдруг был назначен, сверх комплекта фрегатской команды, для препровождения сих провиантов по Рейну в главную квартиру союзников и там быть употребленным, как употреблялись прежде морские экипажи при армиях.

По прибытию в Голландию огромный конвой наш, состоявший из 70 купеческих судов, отправился прямо рекою в Роттердам, а мы, надев ранцы и оставив домашние удобности корабельной жизни, были высажены с экипажем на берег — и выступили в поход к Роттердаму, куда, но прекрасной дороге, чрез многие селения и город Брилл, пришли в тот же день часов в 12 ночью, устав, сколько можно устать, от 18-часовой ходьбы.

Там развели нас по квартирам, а я, попавшись по билету к хозяину, у которого в минуту нашего вступления в город разрешилась жена, и не желая его обеспокоить, должен был усталый тащиться на край города в трактир, где, не дождавшись ужина, которым подчивал трактирщик, и не раздеваясь, бросился в постель.

Поутру я пошел на сборную площадь — и там, к неудовольствию общему, узнал, что мы не пойдем теперь в армию: война кончена взятием Парижа, и провианты остаются здесь. Однако ж, нам сказано ждать дальнейшего повеления.

Итак, мы живем здесь праздно. Не разделяя опасностей с войсками, не будем разделять и славы. Время течет; повеление не приходит; отлагаемая надежда охладевает — и мы печально бродим посреди голландцев, радующихся успехам союзного оружия и собственной свободе.

Одни только чудеса земли сей развлекают нас; мы рассматриваем оные — удивляемся силе духа и терпения человеческого.

Но отчего море выше всей Голландии; откуда сей вал, удерживающий оное от низвержения? — Как возвысилось море, и как упала земля столь низко со всеми городами и обитателями?

Сего чудесного явления нельзя иначе объяснить, как сказав нечто из истории голландской, тесно связанной с созданием царства, сотворенного не природою, но руками человеческими.

Ватты, народ германского поколения, еще за 100 лет до Р. X., наскучив властию Гессов или Гессенов, отложились от них и основали Батавию на острове, образуемом реками Ваалом и Рейном. Здесь начальники уделов, выбираемые общими голосами, более властвовали советами, нежели силою над сим воинственным народом, готовым всегда к собственной защите. Каждое семейство образовало часть войска и подчинялось своему старейшине.

Цезарь, перешед Альпы, победил гельветов, многих народов галльских, бельгов, германцев: все покорялось чудесному оружию победителя — и многие народы, боясь рабства, искали покровительства Цезарева. Ватты также предложили свой союз, с тем однако же условием, чтоб остаться при всех своих правах и чтоб единственная их подать состояла во вспомоществовании римлянам военными силами. Вскоре Цезарь отличил баттов от прочих данников римских, и когда, отверженный Римом, но сопутствуемый славою, воевал он против гипшанцев, итальянцев, простирал свои завоевания в Азии, то батты, оружию коих он обязан был большею частию своих побед, получили славное имя друзей и братьев народа римского.

Вместе о падением империи, вместе с ослаблением ее нравственных и физических сил, варвары, подвигнутые к северу страхом оружия римлян, восприняли бодрость свою, наводнили снова юг и захватили многие провинции римские. Франки похитили Галлию, и Батавия досталась в удел обширному государству, основанному сими завоевателями в пятом веке.

Новая монархия претерпела многие перемены: беспрестанные войны вне государства, частые возмущения внутри, приобретение чужих земель, а чаще вторжение неприятеля в собственную, слабость многих королей, злоупотребления их любимцев, попрание законов и религии распутными прелатами, безначалие и деспотизм потрясали попеременно государство.

Наконец, при всех усилиях Пепина[3] и сына его Карла Великого утвердить престол Франкской монархии, она разделилась между внуками последнего. Один из них вместе с Германией наследовал Батавию, которую после норманны в набегах своих назвали Голландиею.

Отрасль Карла в Германии пресеклась в середине IX столетия. Германцы свергли чуждое иго и избрали себе начальника или императора из среды правителей, властвовавших пятью областями. Не употребляя во зло власти, данной сими людьми, императоры ограничились феодализмом.

Графы голландские, воспользовавшись сим переворотом и присвоив себе также власть, подобную власти удельных владетелей Германии, посягнули противу свободы народа, но твердые голландцы уничтожили их замыслы. Они продолжали управляться графами, дворянами и гражданами и сохранили свою независимость. В сие время, с прекращением мужской линии, судьба вручила участь Голландии, с рукою Жанобины Брабантской, Филиппу Бургундскому[4], по прозванию Доброму.

Мужеское наследие прервалось и в самом доме; Мария, единственная дочь и наследница последнего Бургундского герцога Карла Дерзновенного[5], в 1477 году принесла Голландию в приданое австрийскому императору Максимилиану.

В сие время, столь славное в истории, Голландия или Нидерланды разделялась на 17 провинций, управляемых каждая своими законами, своими постановлениями, отдельными властителями. Не было единства, нужного к благоденствию республики; народ, привыкший к сему роду правления, не почитал нужным переменять оное, а Максимилиан, Филипп и Карл, первые австрийские государи, убеждаемые предрассудками, торжественно клялись не вводить никакой новизны в наследие бургундского дома.

Однако же, голландцы, управляемые тремя властями, а следственно тревожимые и частыми несогласиями, многократно бывали жертвою междоусобных браней и неприятельского оружия. Необходимость заставила их, наконец, соединить сии власти в одну и учредить верховного правителя под именем штатгадтера.

Но уже приготовлялся в Европе важный переворот. Возрождение наук, распространение торговли, изобретение книгопечатания и компаса приблизили эпоху, в которую разум человеческий долженствовал свергнуть иго предрассудков, положенное на него временами варварства. Уже переставали верить безгрешности пап; открыто жаловались на злоупотребление их власти, на продажу отпущения грехов, а наиболее на притеснения их, преступавшие меры.

Обиженный папами монах[6] буйным красноречием, достойным тех времен, воздвиг северные народы. Из европейских государей одни приняли сторону реформации, другие Рима. Одни примером своим увлекли подданных за собою, другие всею властию едва могли удержать своих от последования новым мнениям. Строгость мер породила фанатизм, а сей истребил саксонцев, албигойцев и гусситов. Эшафоты воздвигались и костры пылали всюду.

Император Карл V был внук Максимилиана и Марии, отец всемирной монархии и Филиппа II[7], коему Голландия досталась в наследство. Сей превзошел своих современников в тиранстве и гонениях противу реформатов. Обширная его монархия страдала от изуверства; Нидерланды наиболее дымились кровию и пеплом своих граждан.

Филипп поручил управление Голландии Вильгельму Нассау[8], принцу Оранскому. Будучи только графом Голландии, Филипп захотел быть самовластным правителем оной: ниспроверг законы, постановил епископов, учредил инквизицию, — и жестокость сей последней, поощряемой Филиппом, сделала больше протестантов, нежели все учение Лютера и Кальвина. — Начался ропот; послали просить Филиппа об удалении кардинала Гранвеллы, первого министра — он отправил к ним герцога Альбу[9] с войсками, дабы наказать мятежиков. Последняя капля тирании преисполнила сосуд терпения голландцев, и возмущение разлилось повсюду. Нассау первый поднял знамя свободы и, с оцененною головою, бежав во Францию и Германию, набрав там преследуемых протестантов, вступил с войском в Голландию. Пожертвование имуществ доставило ему способы к продолжению войны. Революция началась с прекраснейших провинций твердой земли: Брабанта, Фландрии и Гейнау, но зависть графов сих земель к Оранскому дому заставила их отложиться от союза и сохранила десять лучших провинций власти Филиппа. Уменьшенные в силах своих в числе семи беднейших провинций[10], но твердые духом голландцы, стоя, так сказать, одной ногою в воде, теснимые войсками Филиппа, должны были избирать или пламень костров, или море. Нечего было делать: надлежало искать убежища в последнем; надобно было победить природу, дабы противостать людям — и голландцы повели с берега в море огромные насыпи, отрезали себе часть оного и, осушив отделенные сими насыпями пространства, сделались обитателями дна морского. Здесь-то, согнанные с лица земли, голландцы показали свету, к чему способно человечество и до какой степени может вознестися дух людей свободных, — показали, как уголок земли, почти затопленный морем и едва существовавший рыбным промыслом, отразив Филиппа, победив его преемников, наконец, сделался их покровителем.

Вот происхождение сего подводного царства, которое после, будучи руководимо кроткими законами умеренности, строгости нравов и терпимости вер, стало на ряду сильнейших держав Европы.

*****

3  Пепин (Папин) Короткий (714 или 715–768) — король франков в 751–768 годах, основатель династии Каролингов.

4  Филипп Бургундский — имеется в виду Филипп III Добрый (1396–1467) — герцог Бургундии с 1419 года.

5  Карл Дерзновенный (так переводит Бестужев французское le T'em'eraire) или Карл Смелый (1433–1477) — герцог Бургундии. Неоднократно подавлял восстания нидерландских городов, входивших в состав Бургундского государства.

6  Обиженный папами монах. — Мартин Лютер (1483–1546), видный деятель реформации в Германии, основатель лютеранства. Выступление Литера против продажи индульгенций (1517) положило начало широкому общественному движению, направленному против католицизма.

7  Филипп II (1527–1598) — из династии Габсбургов, с 1555-го — король Испании и Нидерландов, Царствование Филиппа, широко использовавшего инквизицию, сопровождалось массовыми сожжениями еретиков. При Филиппе началась Нидерландская буржуазная революция XVI века.

8  Вильгельм I Молчаливый (1533–1584), принц Оранский, граф Нассауский, деятель Нидерландской буржуазной революции XVI века, основатель нидерландской независимости. В 1572 году был признан наместником Голландии и Зеландии.

9  Альба Альварес де Толедо Фернандо (1507–1582) — герцог, испанский военачальник и государственный деятель. В 1567 году был назначен Филиппом II наместником в восставшие Нидерланды. Установил в стране террористическую диктатуру. В период его правления было подвергнуто репрессиям свыше 18 тысяч человек. Политика Альбы привела к новому революционному взрыву, с которым он не смог справиться, и в 1573 году был отозван в Испанию.

10  В 1579.

Письмо 4. Роттердам

Пора осмотреть город. — Пойдемте от Брилльских ворот, в которые мы вступили. Видите ли на площади подвижной рынок, на котором торгуют женщины живностью, рыбою, зеленью? Посмотрите, как забавно дерутся эти две бабы за несколько копеек, переданных покупщиком; обе рыбные торговки, у каждой в руках по живому угрю, которыми они друг друга бичуют. Угорь скользок; однако же, они умеют этому помочь, схватив его рукою, натертою песком. Угри и лица окровавлены — пойдемте далее. Повернув направо, вы приходите к каналу, через который надобно переехать в пароме и заплатить за то дойту. Есть ли у вас сия монета? — Вы еще не знаете голландских денег? Их только пять разборов; червонец, талер, гульден, штивер и дойта. В червонце два талера; в талере два с половиною гульдена; в гульдене двадцать штиверов; в штивере шестнадцать дойт: следственно сия дойта составит почти три полушки наших.

Эта набережная называется испанскою. Видите ли здесь под крышею складываемый провиант с наших транспортов? — Здесь самая лучшая часть города. Маас величественно катит волны свои в море; корабли окружают берег лесом мачт своих и спорят тенью с густыми тополями, по краю широкой набережной стоящими; брильянтовые окна в красивых домах, с выставленными зеркалами[11], повторяют в тысяче видов жизнь и деятельность сей набережной, волнуемой бездною народа.

Вот трактир с прекрасными банями. Вот жидовская синагога; вот шесть пушек, стоящих здесь на углу, но не для убийств — для возвещения городу достопамятных дней.

На сию набережную вступили французы в 1794 году, декабря 19 н. е., перешед чрез Маас, покрывшийся льдом; с сего места распространили они владычество свое, продолжавшееся почти 20 лет. Голландцы с ужасом воспоминают оное и благославляют российское оружие, избавившее всю Европу от деспотизма Наполеонова.

Переправимтесь опять чрез канал — и вы увидите Гойдские ворота, откуда направляются дилижансы в Париж, чрез Гойду и Утрехт. В 36 часов спокойной езды вы можете быть в Париже. — Выглянем за ворота и посмотрим на сей ряд фабрик, окружающих город за каналом. Вот сахарная фабрика моего приятеля Бейера-Топа; вот белильная; там игольная и булавочная. Посмотрите вдоль дороги: там, на правой стороже, стеклянные заводы, налево кожевня и фабрика крепкой водки: тяжелый запах чувствителен даже здесь — пойдемте назад.

Здесь на набережной стоит Grot Schippers Huis[12] — трактир, в коем я жил сначала, и коего трактирщик с самою безобразною фигурою, какую только может создать природа, имеет самый острый ум. Его присловица, столь приличная трактирщику: c'est claire comme du chocolat `a l'eau[13] заставляла меня много смеяться сначала. — Поклонитесь в этом доме сим двум девицам, дочерям здешнего нотариуса, первым в городе красавицам, — а потом поворотим направо в адмиралтейство. В оном вы видите три заложенных к постройке фрегата, несколько старых галер, канонирских лодок и шлюбок — кораблей нет; камели стоят в Маасе. Посмотрите, как нашли голландцы тайну сохранять долговременно свои здания и доки; видите ли, что они подновляют пазы между кирпичами, вымазанные алебастром. Как скоро паз начнет крошиться, тотчас вычищают старую мазку и кладут новую.

Теперь мы пройдем жидовскою слободою, которая не запирается здесь по вечерам так, как в других старинных голландских и немецких городах; улица чиста не по-жидовски и одна из лучших в городе; направо Дельфтшиге ворота — и ежели вы хотите спокойно и дешево доехать до Амстердама, то садитесь в любой из сих пакетботов, отправляющихся каждые три часа с почтою и путешественниками. На оных есть места разной цены: ежели хотите быть в добром сообществе, то несколько лишних копеек доставляют вам оное, и вы в 18 часов в Амстердаме. Здесь вы видите огромное здание ученого общества, подле дом призрения. Проберемтесь теперь мимо газетного клуба на площадь пред биржею.

Какое движение кругом, в каналах и на улицах! — Подъемные мосты беспрестанно пропускают корабли; деревянный башмак, привязанный к веревке на палке, беспрестанно наполняется в руках мостовщика дойтами, платимыми за пропуск. — Подъемные лошади тянутся одна за другой беспрерывно и стучат по мостовой огромными подковами. Деятельная промышленность изобретает все средства заменять недостаток силы искусством: вы видите одного человека, удобно вскатывающего тяжелую бочку на дровни посредством двух отлогих клиньев, к оным приставляемых. Высокая лошадь для увеличения силы подковывается высокими треножниками и тащит дровни по каменьям. Вы удивляетесь и думаете, что это тяжело; но загляните вперед дровней и увидите в заголовке оных бочонок с водою, провернутый противу полозьев двумя дырочками, из коих беспрестанно изливается вода на мостовую, и от сего дровни весьма легко едут по скользкой струе. — Телега с овощами, носилки с зеленью, — колясочки, запряженные козами и собаками, мелькают пред глазами, не перемежаясь. Биржевые крикуны с колоколом в руках, с печатными листами на груди и за спиною, возвещают таксу новым товарам; толпы народа следуют за ними и увлекают нас до биржи. — Туда привезли партию нового чаю: купцы сбираются оценить оный, — посмотрим, как будут пробовать?

Вдруг расстанавливается множество маленьких фаянсовых чайничков, подобных детским игрушкам; развешиваются на аптекарских весах золотники чаю и кладутся в сии игрушки; мера горячей воды наливается; часы у всех вынуты, — считают секунды, и, по истечении срочного времени, все купцы, непременно с тощими желудками и свежим вкусом, пробуют на языке китайскую жидкость, — бракуют — откладывают — и назначают цену.

Вы подумаете, может быть, что чай, который они пробуют — ханский, цветочный, разных сортов? — Нет: вся эта мелочная внимательность для одного только простого чаю. Русский купец возьмет на ладонь, разжует несколько листков — и определит вам цену и доброту чаю, по голландец, который морем получает только самый обыкновенный чай, непременно должен так поступать, дабы в самомалейшей разнице доброты определить ему цену.

Здесь на бирже голландец — в государственном совете: ничего нельзя сделать слегка, оказать, не обдумав, приняться за товар без общего мнения, — проба чаю служит вам образчиком дел на бирже.

Посмотрите, каким прекрасным портиком мраморных колонн окружен сей пространный двор. Широкий помост и обширные переходы стонут от множества людей; эхо сводов сливает в один невнятный шум голоса аукционистов, оценщиков и крикунов. — Не занимает ли вас сия картина оживающей торговли голландской?

Но год тому назад биржа сия не наполнялась таким множеством народа; одни только подозрительные служители Наполеоновой таможни расхаживали по портикам и косо смотрели на купечество, лишенное почти всех своих выгод. Не гордые республиканцы — но данники Бонапарте с трепетом внимали такое товаров и воспоминали с горестию протекшее время величия республики.

Но благотворное действие мира и возвращенной свободы не замедлило в продолжение одного года оказать своего влияния. — Уже деятельность пробудилась, — уже каналы полны кораблей, и доверенность прочих народов к характеру голландцев довершит остальное.

Теперь протеснимся до этой великолепной лестницы и пройдем на верх сего прекрасного здания — там кунсткамера. В ней нет уже ничего любопытного; мумии, редкие окаменелости, восковые кабинеты, коими славилась Голландия, украшают теперь Парижские музеумы. Все сии электрические машины, банки с уродами, камер-обскуры не заслуживают большого внимания. — Посмотрите только на сии семьдесят разборов писчей бумаги из всех веществ, на коей некогда писали и пишут теперь — и выйдем из сего жилища уродов подышать свежим воздухом.

Налево площадь Эразмова, так называемая по бронзовой статуе известного ученого Эразма. Подойдем к оной ближе: несчастный Эразм, отягощенный толстою книгою, закутанный в священническую тех времен одежду, к бесславию художника похож более на соляной столб, нежели на монумент славе Эразмовой. — Рассказать ли вам что-нибудь об Эразме?

Он родился здесь в Роттердаме в 1467 году, девяти лет он уже удивлял всех соотечественников своих; 14 лет писал самым лучшим языком латинским; 17 был принят в духовное звание — и столько прославился своею ученостию и остротою по всей Европе, что, вызванный в Англию, в короткое время заслужил знатный пожизненный пансион. После сего он путешествовал по всей Европе и, возвратясь опять в Англию, был принят с великою честию от короля Генриха VIII. Пришед однажды к знаменитому канцлеру Томасу Морусу[14] и не давая о себе знать, столько обворожил Томаса своею любезностию и умом, что сей, поговорив с ним часа полтора, вскричал в восторге: «ты или Эразм, или сам дьявол!» Из его творений известнейшие суть: Похвала дурачеству и Сатирические сочинения. Он умер в 1536 году.

Хотите ли войти в сию кирку? — Еще обедня не кончилась. Посмотрите на добрых протестантов, сидящих в шляпах: они снимают оные тогда, как пастор читает Отче наш и благословляет их. — Высокие и узкие окна, мелкие стекла, инде граненые, инде расцвеченные разными красками, разливают какой-то благоговейный свет по сей мрачной церкви. Нехотя берешься за шляпу при входе, но голландцы привыкли к сим впечатлениям и, следуя своему обряду, не скидают шляп своих. — В прошедшую субботу был я в жидовской синагоге: там мне не позволили снять шляпы, и после попросили выйти вон, когда надобно было им читать священные скрижали Моисеевы.

Здесь есть церкви всех вер; Голландия покровительствует терпимости, но господствующие исповедания суть католическое и протестантское.

Вы устали? — Вот славный трактир Тюреня — войдемте отдохнуть — мы обошли весь город.

*****

11  В чужих краях за окна выставляют зеркала, дабы в комнатах видеть происходящее на улице.

12  Дословно «Большой дом моряков» (гол. — Сост.).

13  Это ясно как шоколад (фр. — Сост.).

14  Мор Томас (латинизированное: Morus) (1478–1535) — английский государственный деятель и выдающийся мыслитель-гуманист, один из основоположников утопического социализма.

Письмо 6. Роттердам

В провинциях, лежащих к границам французским, голландцы становятся полуфранцузами; к границам немецким они изменяют также свой характер. Только здесь, в сердце Голландии, несмотря на беспрестанное обращение с иностранцами, они сохраняют еще в довольной степени оригинальность свою.

Может быть, продолжительная зависимость много переменила их нравы, может быть, нынешнее бессилие изменит их еще более, и потому простите меня, друзья мои, что я в записках сих, скучая вам мелочами, до жизни голландцев относящимися, хочу оставить память характера их в нынешнем состоянии. Каждая безделица, каждая подробность прибавляет нечто к абрису той картины, которую изобразить вам намерен.

Действие внешних обстоятельств необходимо образует характер человеческий, а для голландцев было довольно важных случаев долженствовавших дать направление их нравам.

Некогда, в разговорах моих с одним благомыслящим голландцем, я ужасался тем жестокостям, которые Филипп II употреблял для достижения своих намерений, — я проклинал его, но приятель мой остановил меня. — Удержитесь, — сказал он, — проклинать того человека, который заслуживает, чтоб мы воздвигнули ему монументы. Он причиною нашего существования, причиною величия и благоденствия республики; без него мы остались бы до сих пор безвестным наследством какого-нибудь графа, или переходили из рук в руки по владетельным князьям Франции и Германии с приданым выморочных наследниц. Если он тиранством над нами хотел удручить нас под железным скиптром своим — мы от сего узнали себе цену; ежели преследовал — мы получили твердость духа и непреоборимое терпение; ежели бесчисленными войсками думал покорить нас — мы научились воевать и побеждать своих неприятелей. Ежели он хотел пресечь нам с моря всякое сообщение и уничтожить единственную подпору нашу, торговлю — мы завели свои флоты, истребили гишпанские — и обе Индии сделались наградою наших бедствий. Ежели он, следуя своим честолюбивым замыслам, издерживал сначала бесчисленные миллионы на свои войска во Фландрии и Брабанте — это послужило первым поводом к обогащению нашему. Словом, Филиппу мы всем обязаны, но более всего характером, сохранившим нас при всех усилиях судьбы и природы, которые вооружались противу нас в продолжение двух с половиной столетий.

В самом деле: от важного переворота, основавшего свободу голландцев, они в первые сорок лет своего существования совершенно сходствовали со Спартою — нравами, простотою, равенством и чрезвычайною умеренностию. Патриархальные времена, казалось, снова появились в Европе. Замки и запоры неизвестны были жителям Голландии в то время; они, имея только необходимое и простое, не имели надобности и бояться соотечественников своих, соединенных вместе к сбережению от неприятелей общих стад и магазинов. Убранство и великолепие хижин состояло в одной чистоте, и роскошь всего менее была известна голландцам тогдашнего времени.

Беспрестанные сражения с неприятелями и бурною стихиею, которую им преодолеть надлежало, приучили их ко внимательности, беспрерывной деятельности и терпению. Ежели можно было надеяться на счастие с одной стороны, то с другой надлежало совершенно ожидать всего только от терпения. Общее несчастие научило единодушию; неимоверные труды, подъятые для создания себе отечества — любви к оному.

В сей степени характеристики голландцы быстро переступили за предел бедности к изобилию. Они прежде сделались богаты, нежели могли потерять нравы; богатство сделалось для них общею целию к благоденствию республики, а не средством счастия частных лиц, и голландцы, богатые, изобильные, наводненные золотом и серебром, сохранили прежнюю простоту нравов, златую умеренность, а следственно и твердость души, исчезающую по большей части с негою и роскошью.

Таково было состояние нравов при благоденствии республики. Но когда частные междоусобия начали раздирать государство, когда каждый гражданин, для обеспечения приобретенного трудами, начал считать свою собственность отделенною от собственности республики, единодушие исчезло, общественная доверенность истребилась, и эгоизм мало-помалу заступил место сих добродетелей. В республиках политические перевороты действуют на всех членов оной вообще, и потому в голландском характере вдруг увидели смешение пороков и добродетелей. Суровость, медленность, недоверчивость и скупость, соединенные с верностью, честностью и прямодушием, делали голландцев каким-то феноменом посреди европейских народов.

Иго французов, удручавшее их в продолжение 20 лет, и беспрестанное обращение с ними изменило много наружность характера голландцев. Они остались по-прежнему добры, миролюбивы, терпеливы и хладнокровны, но научились из принуждения принимать на себя несвойственный вид: сделались предупредительны, надмеру услужливы, слишком внимательны; присвоили себе ветренность и легкомыслие французов и, не имея их любезности, стали отяготительны сими качествами. Ежели они кажутся иногда любопытными, энтузиастами, то чувствования сии перешли к ним от французов — они не настоящие, — они не свойственны. Настоящая флегма голландская не терпит видимого энтузиазма, и, чтоб возбудить оную до восторга, то надлежит употребить столько же труда, как и разжечь турф, загорающийся весьма медленно, но зато после тот и другой горят неугасимым и продолжительным пламенем.

Со всем тем, ежели недоверчивость голландская, подавленная продолжительным рабством, удвоила свой эгоизм; ежели народная гордость молчала; ежели голландцы сделались скупее и корыстливее, то они, в самом деле, не были таковыми — они были только несчастны.

Письмо 8. Роттердам

Скажу нечто и о простом народе, но только мимоходом; к сожалению, я не знаю языка голландского, и потому не могу войти в подробности их жизни.

Увеселения народные просты и невинны; толпы молодых мужчин, женщин, ребят ходят по улицам и распевают песни, но пьянства и убийства не видал я ни однажды во все продолжение пятимесячного пребывания нашего в Голландии, несмотря на то, что в каждом почти доме шинки изобилуют джином, дешевым продуктом здешним. Есть, впрочем, род кулачных драк, увеселяющих чернь, особенно во время ярмарок: двое бойцов раздеваются до пояса, в каждый сжатый кулак, между пальцев снаружи всовывают по штиверу, истершемуся в листок от употребления и так начинают сражение. Здесь искусстве состоит не в том, чтоб наносить удары, но чтоб окровавить, исцарапать сколь можно более своего противника и тем принудить его к сдаче.

Одежда простого народа состоит из куртки, коротких штанов, деревянных башмаков и широкой шляпы; женщины убирают головы странным образом: полоса червонного золота в три пальца шириною огибает затылок и выходит вперед ушей завитками; уши обременены огромными серьгами того же металла; шея украшена несколькими цепочками также из золота. Странную противоположность составляет все сие убранство с коротенькими, не много ниже колен юбками и деревянными башмаками.

Между простым народом ведется еще обычай держать в домах кубышки, имеющие одно только отверстие, в которое опускаются деньги каждым членом семейства по произволу от избытка. Крайняя нужда заставляет разбивать кубышку и находить в ней посильное вспоможение. Оные обыкновенно или становятся в углу или вешают их на сенях, и каждый посторонний посетитель может невозбранно класть туда, что ему угодно.

Наши матросы весьма скоро подружились с добрыми голландцами, и можно было удивляться их разговорам. Бог знает на каком языке, который, однако же, был понятен тем и другим. Сначала русские, не привыкнув к обычаям радушных своих хозяев, сердились очень, что сии хотели их кормить травою, давали мало хлеба и оделяли так ими называемым дырявым сыром, оставляя для себя тот, который плотнее. Но когда мы растолковали, что спаржа и другие травы суть лакомства, коими хотели их подчивать, как любезных гостей — они помирились, но все лучше желали какой-нибудь похлебки и больше хлеба, нежели картофеля и зелени. Что же до сыру, то они никак не могли убедиться, чтоб сыр с дырочками был лучше плотного, которого, по словам их, один фунт стоил двух.

Здесь мало употребляют хлеба; картофель заступает большею частию место оного, и потому хлеб вообще нехорош, особенно ржаной, который пекут из худо перемолотой ржи.

Съестные припасы все дешевы чрезвычайно. В трактире за общим столом за 48 штиверов можно иметь обед, из четырех блюд состоящий, десерт из стольких же разборов плодов и полбутылки вина. За два гульдена можно иметь ночлег, чай поутру и вечеру, и обед.

Такая дешевизна и промышленность народная суть единственные причины, что здесь нет бедных, даже в городах нет нищих, иногда встречающихся за городом, да и там мальадтки и девочки, отправляющие это ремесло, просят милостыню более из шалости, нежели из нужды. Очень забавны эти толпы мальчиков: ежели им дадите две или три дойты, они отстанут, не сказав спасибо, если же откажете, они преследуют вас полверсты, превознося до небес щедрость, хваля великодушие и прося бога о ниспослании вам здоровья и долголетней жизни.

Простой народ чрезвычайно любопытен. Сначала несколько дней бегали за нами толпами, чтоб разглядеть хорошенько русских, — и теперь, когда уже прошло несколько месяцев нашему пребыванию, они окружают того из нас, кто остановится на улице.

Нравственность народная до сих пор мало уклонилась от законов целомудрия, честности и праводушия. Введенный французами разврат гнездится, как необходимое зло, в двух или в трех улицах. Правительство принужденным нашлось дозволить для своих гостей лучше небольшое количество жертв разврата, нежели запрещением оного развить соблазн повсюду. Ранние женитьбы, строгие законы противу соблазнителей и соблазненных, а более всего деятельная жизнь, которою здесь каждый обязан и природная флегма делают весьма редкими проступки сего рода.

Воровство и другие пороки чрезвычайно редки по тем же причинам. Важные преступления наказываются ссылкою в колонии, но здесь нет бедных, нет нищих — судопроизводство коротко — тюрьмы не образуют злодеев, и оттого здесь мало сих важных преступлений.

Казалось бы, несчастиям должно было опустошить Голландию, но, напротив того, оные удвоили ее население. Каждое неприятное происшествие, усиливая терпение голландцев, умножало их промышленность и сим самым увеличивало размножение народное. Притом же кроткая терпимость и строгие законы, обеспечивающие граждан в своих правах, привлекали сюда беспрерывно новых поселенцев. Нантский эдикт Людвига XIV противу гугенотов[17] прибавил к сей земле знатную часть поселения. Пространство 1164 квадр. миль, несмотря на нездоровый климат, обитаемо 5 126 400 жителей, и потому превосходит население всех в Европе государств. Однено же, сырой воздух, дым турфу и каменных угольев, делая голландцев флегматиками, заставляет их стариться прежде времени. Вы видите множество молодых стариков, безволосых, беззубых, кривых, хромоногих, горбатых от действия климата, переменчивого и непостоянного. К сим естественным причинам присоединяются и случайные от построения домов, в коих вообще покои, детям назначенные, располагаются вверху. Дети, за коими присмотр не велик по недостаточной услуге, бегая часто по крутым и узеньким лестницам, часто падают и ушибаются — и остаются на всю жизнь уродами.

Странная одежда большой части голландцев, держащихся еще старины, множество несчастных, обиженных природою и случаем, и особенный характер делают землю сию совершенно страною оригиналов.

Мужчины вообще в молодости красивы собою, но малорослы и бессильны; редко вы увидите высокого человека. Бледный цвет лица и преждевременная старость встречают вас повсюду. Однако же, воздержание и трудолюбие продолжают жизнь, предохраняя от болезней. Примеры долголетнего существования здесь нередки. Женщины статны, вообще хороши собою; но я не видал в Голландии ни хороших рук, ни ног, ни зубов, главного преимущества красоты.

Из простого народа набирается регулярное войско, из граждан составляется временное ополчение, называемое национальною гвардиею, для предупреждения по городам беспокойств в военное время.

Забавно видеть такое ополчение: полковники и солдаты, оставляя фрунт, превращаются вдруг в табачных и чайных продавцев, спорят между собою на бирже и повелевают друг другом на сборном месте.

Вест-Индия истребляет много регулярного войска. Желтые лихорадки, невоздержность и худой присмотр заставляют комплектовать каждое пятилетие посылаемые туда полки. Возвращаются оттуда весьма немногие; но желание прибыли, хорошее жалованье и, как рассказывают, свобода — приманивают туда беспрестанно новых охотников. При нас возвратился один из бывших там полков и не мог похвалиться ни своею дисциплиною, ни нравственностию.

Здесь все употреблено, дабы облегчить участь солдата. В отечестве совсем он не заботится ни о содержании, ни об одежде. Город дает ему первое изобильно, казна второе даже с избытком. Офицеры обеспечены также насчет содержания совершенно. Служба солдата продолжается только десять лет.

Голландцы столько тщеславятся участием 18-ти тысяч своего войска в сражении под Ватерлоо, что едва не называют себя избавителями Европы. Принц Фридрих, начальствовавший войсками, был ранен в левое плечо.

*****

17  Нантский эдикт Людвига XIV против у гугенотов. — имеется в виду отмена Нантского эдикта, подписанного в 1598 году королем Генрихом IV. По Нантскому эдикту католицизм оставался господствующей религией во Франции, но гугеноты получали свободу вероисповедания и богослужения (кроме Парижа и нескольких городов), а также право занимать судебно-админнстративные должности, иметь армию и другие привилегии.