Декабристы

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Декабристы » ЛИЦА, ПРИЧАСТНЫЕ К ДВИЖЕНИЮ ДЕКАБРИСТОВ » ДЕЛЬВИГ Антон Антонович.


ДЕЛЬВИГ Антон Антонович.

Сообщений 1 страница 10 из 51

1

АНТОН АНТОНОВИЧ ДЕЛЬВИГ

https://img-fotki.yandex.ru/get/67577/199368979.6/0_19d3c5_f22a7cc4_XXXL.jpg

барон (6.08.1798-14.01.1831). Чиновник Министерства иностранных дел.

Родился в Москве. Отец — генерал-майор (1816) Антон Антонович Дельвиг (1772 — 8.7.1828), мать — Любовь Матвеевна Красильникова (ум. 1859).

Лицеист I курса (выпуска) (1817) (Тося).

В службу вступил в Департамент горных и соляных дел — 6.2.1817, уволен по прошению - 28.2.1819, определен в канцелярию Министерства финансов — 2.4.1819, уволен — 1.10.1821, поступил в Публичную библиотеку помощником библиотекаря — 2.10.1821, в Министерство внутренних дел — 1825, а с 1829 в Департамент иностранных исповедании.

Известный поэт, ближайший лицейский товарищ Пушкина, издатель альманахов «Северные цветы» (1825 — 1831) и «Подснежник» (1829 — 1830) и «Литературной газеты» (1830).

Член Вольного общества любителей российской словесности (сотрудник — 22.9.1819, действительный член — 3.10.1819)

Масон, член ложи «Избранного Михаила».

Член преддекабристской организации «Священная артель» и литературного общества «Зеленая лампа».

Высочайше повелено оставить без внимания.

Жена (с 30.10.1825) — Софья Михайловна Салтыкова.

Сестра — Мария (р. 1809), братья Александр (28.8.1816 — 2.12.1882) и Иван (р. 9.8.1819).

ВД, I, 54.

2

Алфави́т Боровко́ва

ДЕЛЬВИГ, барон Антон Антонов.

По показанию князя Трубецкого, барон Дельвиг принадлежал к числу членов Общества Зеленой лампы, учрежденного Всеволожским и получившего название сие от лампы, висевшей в зале дома Всеволожского, где собирались члены.
По изысканию Комиссии оказалось, что предметом сего общества было единственно чтение вновь выходящих литературных произведений и что оно уничтожено еще до 1821 года.

Комиссия, видя, что общество сие не имело никакой политической цели, оставила оное без внимания.

3

Антон Антонович Дельвиг

https://sun9-48.userapi.com/c625717/v625717797/27210/hxu2eYL8Ut8.jpg

Валериан Платонович Лангер (1802 – ок. 1865)
Портрет барона Антона Антоновича Дельвига
1830 г.
Бумага, итальянский карандаш. 16x14,5 см
Всероссийский музей А. С. Пушкина

Дельвиг Антон Антонович родился 6 августа 1798 года в Москве. Принадлежал к старинному дворянскому роду обрусевших прибалтийских баронов. Кроме дворянского титула у семьи Дельвига почти ничего не было – их род обеднел, а жалования отца, служившего помощником коменданта Московского кремля, с трудом хватало на содержание семьи.
Антон Дельвиг получил начальное образование в одном из частных пансионов. Кроме того, у него был личный педагог – А.Д.Бородков, который привил мальчику любовь к русской словесности и истории, а также пренебрежительное отношение к точным наукам. И именно по настоянию Бородкова в октябре 1811 года родители отдали Антона на обучение в только что открывшийся Царскосельский лицей.

В Царскосельском лицее А.А.Дельвиг попал в один класс с Пушкиным и Кюхельбекером. За шесть лет обучения они по-настоящему подружились и поддерживали теплые отношения на протяжении всей жизни.
Четырнадцатилетний Антон был немного полноват, неуклюж и неповоротлив, всегда с румянцем на щеках. Учился весьма плохо, преподаватели называли его способности, как и прилежание, посредственными, а успехи медленными. Из-за этого в лицее за Дельвигом закрепилась репутация увальня и лентяя, которую он не спешил опровергать, порой даже намеренно поддерживал сложившийся «имидж». Товарищи часто подшучивали над ним, писали дружеские эпиграммы. 
Но медлительность и неповоротливость Дельвига исчезали, если он брался за дело, которое ему было действительно интересно. Так, он никогда не ленился готовить уроки по русской словесности, много читал. Дельвиг не знал немецкого языка, но наизусть цитировал Шиллера и Гете.
В лицее впервые проявился поэтический талант Антона Антоновича. Его ранние стихотворения («К Диону», «К Лилете») скорее были подражанием Горацию. В 1814 году в «Вестнике Европы» под псевдонимом «Русский» было впервые напечатано стихотворение Дельвига – «На взятие Парижа».
В 1817 году к Антону Дельвигу как к поэтически одаренному ученику обратился директор Лицея с просьбой написать что-нибудь по случаю первого выпуска. Дельвиг написал стихотворение «Шесть лет», которое было положено на музыку и пелось многими поколениями лицеистов.
 

По окончании лицея Дельвиг поступил на службу в Департамент горных и солярных дел. После этого недолго работал в канцелярии Министерства финансов. Впрочем, на службе он не проявлял особого усердия, поручения выполнял неторопливо и не всегда верно, чем часто вызывал недовольство со стороны начальства.
В 1820 году А.А.Дельвиг поступил «по найму» в Публичную библиотеку Петербурга, а с 1821 по 1825 годы работал там помощником библиотекаря И.А.Крылова. Но и здесь Дельвиг больше читал книги, чем заносил их в картотеки.
После этого поэт работал еще в нескольких ведомствах, его последнее место службы – Министерство внутренних дел.

Еще в 1819 году Дельвиг вместе с Пушкиным, Кюхельбекером и Баратынским организовали сообщество – «Союз поэтов», – который, впрочем, больше был дружеским объединением, чем профессиональной литературной организацией. Но уже тогда проявлялась удивительная черта Дельвига: если в учебе и службе, он был «ленивым баловнем», то во всем, что так или иначе касалось литературы и поэзии, он проявлял невероятное рвение и целеустремленность.
Так, в 1825 году он начал издавать альманах «Северные цветы». Обладая редким даром распознавать зарождающийся талант и незаурядными организаторскими способностями, он привлек для участия в альманахе многих московских и петербургских авторов. Еще один альманах, выпущенный поэтом, – «Подснежник».
Но главное дело Дельвига – «Литературная газета». Поэт начал издавать ее вместе с Пушкиным и Вяземским в начале 1830 года. На страницах «Литературной газеты» он активно проявил себя как критик, выступающий против «коммерческой» литературы (в частности, сильно критиковал роман Ф.Булгарина «Иван Выжигин»), а также против малообразованного, недумающего читателя. Он публиковал произведения «полузапрещенного» Пушкина и совсем «неугодного» Кюхельбекера. Издание вызвало общественный резонанс, но из-за проблем с цензурой просуществовало недолго – в июне 1831 года газету закрыли.
Следует отметить, что помимо литературных кругов, Дельвиг был вхож в круг людей, борющихся за общественно-политические идеи. Он близко был знаком с декабристами Ф.Глинкой, А.Бестужевым, К.Рылеевым, даже недолго принимал участие в альманахе «Полярная звезда». Однако, разделяя в определенной мере идеи декабристов, он предпочитал оставаться в отдалении от политических и революционных «бурь».

В 1825 году А.А.Дельвиг женился на девятнадцатилетней Софье Михайловне Салтыковой. Она была умна, приветлива, хорошо разбиралась в литературе. У Дельвигов собирались литераторы, музыканты, издатели. Постепенно их дом превратился в модный литературно-музыкальный салон.
У Софьи Михайловны появилось много поклонников, которым она отвечала взаимностью. А.А.Дельвиг знал об этом, но скандалов никогда не устраивал.
Одновременно с этим, в 1830 году, у А.А.Дельвига обострились отношения с Ф.Булгариным, с которым они давно находились в неприятельских отношениях, на поэта обрушились критики, обвиняя его в том, что половину стихов за него написал Пушкин, а вторую половину – Е.А.Боратынский. 
Проблемы в литературно-издательской деятельности, а также семейные неурядицы сильно изматывали поэта. Он часто болел.
В ноябре 1830 года А.А.Дельвиг был вызван на допрос к начальнику III отделения графу А.Х.Бенкендорфу, который обвинил поэта в неподчинении властям и пригрозил ссылкой в Сибирь.
После этого А.А.Дельвиг слег в приступе нервной лихорадки, осложнившейся воспалением легких. Больше месяца он пролежал в постели. А 14 января 1831 года умер.
Узнав о смерти друга, Пушкин написал: «Смерть Дельвига нагоняет на меня тоску. Помимо прекрасного таланта, то была отлично устроенная голова и душа незаурядного закала. Он был лучшим из нас. Наши ряды начинают редеть…». В память о нем А.С.Пушкин в 1831 году издал еще один том альманаха «Северные цветы».

4

http://forumstatic.ru/files/0019/93/b0/17906.jpg

П.Ф.Борель с оригинала В.П.Лангера. Антон Антонович Дельвиг.
1860-е годы.
Литография

АНТОН ДЕЛЬВИГ 

Люди, родившиеся в России приблизительно между 1785 - 1815 годами, развивались необычайно рано и проходили свой жизненный путь с быстротой, которую объяснить отчасти даже и затруднительно. То, что пятнадцатилетний лицеист, барон Дельвиг, печатал свои стихи в "Вестнике Европы", было в порядке вещей. Его одноклассники - Илличевский, Яковлев, Пушкин - делали то же самое. В других отношениях Дельвиг даже от них отставал. "Способности его развивались медленно, - говорил Пушкин, - память у него была тупа, понятия ленивы. На 14-ом году он не знал никакого иностранного языка и не оказывал склонности ни к какой науке. В нем заметна была только живость воображения". Учился он плохо и кончил двадцать восьмым из числа двадцати девяти. Его занимала одна поэзия, но и тут он отчасти ленился.
На поэтическом языке той поры слово "лень" означало наслаждение внешним бездействием при сосредоточенной деятельности чувств. Из этой лени рождались поэтические мечтания, эпитет "вдохновенная" подходит к ней как нельзя более. Юные лицейские стихотворцы воспевали ее в стихах и любили ей предаваться. У Дельвига она имела оттенок более физиологический, нежели у кого бы то ни было. Одутловатый, мешковатый, близорукий, Дельвиг часто впадал не только в поэтический тонкий сон, посылаемый Аполлоном, но и в сон самый обыкновенный, прозаический, с храпом. Лицейскому острословию эта сонливость служила вечной мишенью. Однако ж она была болезненна. "Дельвиг никогда не вмешивался в игры, требовавшие проворства и силы; он предпочитал прогулки по аллеям Царского Села и разговоры с товарищами". У него смолоду было плохое сердце.
Он был чувствителен, но к бурному проявлению чувств решительно не способен. Они в нем умерялись медлительностью и ленью. Отсюда - склонность к идиллии, равно в поэзии, как и в жизни. Склад ума его был несколько иронический, но эту иронию чаще он обращал на себя, нежели на других. Он шутил беззлобно и легко переносил насмешки над самим собой, даже когда это были насмешки судьбы. В минуты жизненных неудач он порой вдруг широко склабился и нараспев произносил любимое свое слово: "Забавно!" Добродушие привлекало к нему сердца товарищей. Он и сам любил друзей верно и крепко, любил даже и самое чувство дружбы - с той же беззаветностью, как любил поэзию. Культ дружества, ставший лицейской традицией, именно ему много обязан своим развитием. Едва покинув лицей, он тотчас стал жаловаться:
Не мило мне на новоселье:
Здесь все уныло - там цвело.
Одно и есть мое веселье:
Увидеть Царское Село!

* * *

Дельвиг был весьма небогат, и по выходе из лицея, в 1817 году, надо было ему усердно заняться службой. Он так же лениво служил, как учился. Прослужив года два в департаменте Горных и Соляных Дел, он перешел в канцелярию министерства финансов, а оттуда в Публичную Библиотеку. Здесь его ближайшим начальником оказался Крылов, и они оба, в согласии вкусов, ничего не делали года четыре с лишним. В феврале 1825 года отпросился он в отпуск на 28 дней, поехал в Витебск, к отцу, там захворал и окончательно разленился. Уже выздоровев, провел он в Витебске еще с месяц, потом на несколько дней заехал в Михайловское, к опальному Пушкину. В Петербург он вернулся только 28 апреля - и все-таки не показывался на службу. 9 мая он был вынужден подать прошение об увольнении. Оно пришлось весьма кстати, потому что месяца через полтора произошли в его жизни события, которые вряд ли сумел бы он совместить со службой.
В первой половине мая он познакомился с восемнадцатилетней девицей Софьей Михайловной Салтыковой, тотчас влюбился и 30-го числа сделал уже формальное предложение. Оно было принято, но отец невесты, человек совершенно взбалмошный, дав согласие на брак, затем стал всячески отдалять его и даже пытался расстроить вовсе. Пять месяцев Дельвиг прожил в тревоге неописуемой. Его письма к невесте поражают сочетанием самого высокого романтического стиля с простодушием и наивностью, может быть, уже даже не делающими чести автору. Во всяком случае, чистая душа Дельвига и безграничная любовь к "Ангелу моему Сониньке" видны в каждом слове. Наконец упорство изверга и тирана (которого Дельвиг в письмах с ужасом называл "он", не смея начертать его грозное имя) было сломлено. 30 октября состоялась свадьба.
Эротические и вакхические мотивы были весьма присущи лицейской поэзии. Однако известно, что их подкладка была более литературная, нежели житейская, - у Дельвига в особенности. Даже скромные лицейские пирушки были ему не по силам: он быстро хмелел и "в лирическом жару" читал стихи, покуда не засыпал. По выходе из лицея Пушкин действительно растратил немало сил "на играх Вакха и Киприды". К 1828 году (и раньше) он уже имел все основания в этом раскаиваться. Дельвиг не каялся никогда, но не потому, что "погряз в пороке", а как раз напротив: потому что в действительности ему каяться было не в чем. Его эротизм, как в лицее, так и после, был в значительной степени воображаемый. Он и в этом отношении, как во многих других, на всю жизнь остался лицеистом. Известен только один роман Дельвига до романа с Софьей Михайловной: он протекал в безнадежном и робком обожании. Вероятно, кое-какие холостяцкие грехи за ним числились; надо думать, что знаменитое заведение Софьи Остафьевны с ее воспитанницами было ему знакомо. Известно, что он однажды зазывал туда Рылеева. Но, конечно, женившись, он порвал с такими воспоминаниями. Вульф, близко, и даже слишком близко знавший семейную жизнь Дельвига, называл его "примерным мужем". За месяц до свадьбы он писал невесте: "Я квартеру нашел, и прекрасную. Красить нечего, она чиста, как игрушечка, и в ней будет стыдно не жить опрятно". Он поспешил определиться на новую службу и вообще собирался свить гнездо прочное, мирное и уютное.
Софья Михайловна во многом являла противоположность мужу: она была хороша собой, обладала очень решительным характером и предприимчивостью в делах сердечных. (Между прочим, раньше, чем с Дельвигом, был у нее роман с декабристом Каховским.) Трудно сказать, что заставило ее выйти замуж за Дельвига, у которого не было ни привлекательной внешности, ни денег, ни положения, ни даже литературной славы. Вряд ли она могла им действительно увлечься - и сам Дельвиг это подозревал еще во времена жениховства. Если просто спешила она выйти из-под отцовской опеки и "выпрыгнуть", как тогда говорилось, за человека, который станет во всем ее слушаться и не посмеет стеснить ее свободы, - то, конечно, лучшей партии, нежели Дельвиг, нечего было искать. Дельвиг тотчас очутился под башмаком у нее. Вскоре явились и поклонники: Яковлев, бывший лицеист, был одним из первых.
Может быть, все было бы еще не так плохо, если бы Дельвиг умел уберечь жену от опасных влияний. Но он допустил, чтобы в том же доме, в соседней квартире, поселилась Анна Петровна Керн, недавно разведенная. В ту пору многие, так или иначе, пользовались ее щедротами - в том числе Лев Пушкин, Никитенко, Андрей Иванович Дельвиг (молодой инженер, двоюродный брат поэта), наконец - Пушкин, только теперь легко, но без особой радости получивший все то, чего безуспешно, но пламенно добивался два года тому назад. Несмотря на разницу лет, Керн сдружилась с Софьей Михайловной. Вместе они выезжали, вместе брали уроки английского языка и проводили целые дни неразлучно. В доме Дельвигов чаще запенилось шампанское, Софья Михайловна полюбила цыганское пение и поездки на тройках за город, в Красный Кабачок. Дельвиг охотно и сам принимал участие во всем этом, а Софья Михайловна тем временем все более подпадала влиянию Керн. Она уже была окружена целой "толпой молодежи столичной". В декабре 1827 года у Анны Петровны в доме появился ее кузен, Вульф, который был прежде в связи с нею, а потом в полусвязи с ее сестрой Лизой. Сам Пушкин воздавал должное вальмоническим талантам Вульфа. Софья Михайловна с первого дня стала выказывать ему явную благосклонность. Вульфу она очень нравилась, но ему не хотелось гулять на щет Дельвига, как он выражается в своем дневнике. Памятуя, быть может, закон Брантома, по которому изменой должны считаться лишь деяния самые несомненные, но и не желая упускать приятный случай, он старался ограничиваться ухаживаниями, затем поцелуями. Он то приезжал в Петербург, то вновь уезжал, и роман таким образом длился с перерывами два года. Софья Михайловна требовала все большего, но Вульф не пошел дальше длительных "разговоров пламенным языком сладострастных осязаний". Неизвестно, однако, чем бы все это кончилось, если бы в феврале 1829 года Вульф не уехал надолго из Петербурга, провожаемый бурными слезами Софьи Михайловны. Буквально силою вырвавшись из ее судорожных объятий, он бросился в сани и поскакал прочь с памятной ему Владимирской улицы.
Дельвиг все это время приметно страдал от ревности (к которой, впрочем, имел поводы и до Вульфа). Но Софья Михайловна умела смирять его: она "часто делала такие сцены мужу, что их можно было выносить только при его хладнокровии".
7 мая 1830 года у Дельвига родилась дочь *. То была последняя и, вероятно, единственная улыбка счастья в его семейной жизни. Вскоре после того он уже имел основания ревновать снова - на сей раз к доктору Сергею Абрамовичу Боратынскому, брату поэта. В этом печальном состоянии он окончил жизнь свою - 14 (26) января 1831 года, за месяц до свадьбы Пушкина. Ему было всего тридцать два года.

______________________
* Она умерла только в 1913 году.
______________________

Недели через две после его кончины А. П. Керн написала Вульфу письмо, в конце которого прибавляла: "Забыла тебе сказать новость: Б. Д. переселился туда, где нет ревности и воздыханий!" Эта шуточка покоробила даже Вульфа. Софья Михайловна полгода спустя вышла за Боратынского.
8 1821 г. Пушкин писал Дельвигу из Кишинева: "Напиши поэму славную... Поэзия мрачная, богатырская, сильная, байроническая - твой истинный удел; умертви в себе ветхого человека - не убивай вдохновенного поэта". Слова о поэзии богатырской, мрачной и байронической до того не подходят к Дельвигу, что их можно принять за насмешку. Но это не насмешка, а ослепление дружбы, к которому примешивалась политика: Пушкин старался образовать литературное движение, ему были нужны соратники. Зная вялость Дельвига, он хотел подбодрить его.
Старания эти в конце концов оказались более или менее напрасны. "Ветхий человек" сидел в Дельвиге прочно, и если не вовсе убивал его как поэта, то все же связывал - и связал навсегда. Как в жизни Дельвиг хотел прежде всего покоя, мира, халата, пасьянса, законченной и удобной формы - так прежде всего строгой формы он искал и в поэзии. В сущности, только ее и искал он. Но форма связана с содержанием. Как в жизни он не имел ни оригинальной идеи, ни способности видеть мир по-своему, ни даже сильных страстей - так не оригинальна оказалась и форма его поэзии. Подверженный многим влияниям, он не умел их переработать в нечто, принадлежащее лишь ему самому. Он старался лишь наилучшим образом применять чужие навыки - в идиллии, в песне, в романсе, в сонете, - и это нередко ему удавалось. Был он душой и сердцем мягок и в высшей степени благороден - столь же мягка, благородна, исполнена тонкого вкуса его поэзия. В ней мало промахов - зато почти нет и замечательных удач. Как сам он был рыхл, мягкотел - так рыхла и его поэзия. В 1823 году, судя о Дельвиге уже справедливее, Пушкин пишет ему: "Поздравляю тебя - добился ты наконец до точности языка - единственной вещи, которой у тебя недоставало".
Поскольку шло дело о сонете "Вдохновение", Пушкин был прав: на сей раз Дельвигу действительно далась точность языка. Но таких пьес у него оказалось всего две-три. Бодрый призыв опять пропал даром. Точного языка не мог Дельвиг добиться потому, что не было у него точных мыслей, а еще потому, что работать он не умел и не любил. Он писал мало и с медлительностью поразительной. Но то было не столько вынашивание плода, сколько растягивание труда. Дельвиг больше любил говорить о своих поэтических замыслах, нежели осуществлять их. В конце концов и они выходили из-под его пера недоношенными. Пушкин и Боратынский порой придавали им заключительную отделку. В 1827 году Пушкин прямо уже называет его музу заспанной.
Более, чем заслуги собственно поэтические, принадлежность к партии Пушкина, Вяземского, Боратынского дала Дельвигу, как его другу Плетневу, положение в литературе и в истории литературы. Пушкинскую плеяду без Дельвига невозможно себе представить. Светило неяркое, он был необходим ее внутреннему равновесию и сыграл свою роль в механизме ее движения. Плеяде он был предан глубоко - по чувству литературному и дружескому. Но всякий задор, в сущности, был ему чужд. "Северные цветы", столь способствовавшие возникновению сплоченной группы, он стал издавать по нужде в деньгах, а не потому, что рвался в литературный бой. Содействие друзей, более сильных, нежели он сам, обеспечило его альманахам их высокое качество и значение. Со своей стороны друзья всячески способствовали его славе - столько же из уважения к его достоинствам, сколько из желания представить свои ряды в лучшем свете. Полевой прямо обвинял Пушкина в рекламировании Дельвига. По форме его выходки были не очень пристойны, но по существу он был прав - если не полностью, то отчасти.
Партийные обстоятельства, которые выдвинули Дельвига в первые ряды тогдашних литераторов, были для него и несколько обременительны. В известной мере они послужили даже причиной его ранней кончины. В 1829 году возникла мысль о "Литературной газете". Племянник Дельвига, близко стоявший к ее изданию и очень расположенный к дяде, говорит прямо, что "весьма трудно было найти редактора для этого органа". Все были слишком поглощены иными делами. "Хотя Дельвиг, по своей лени, менее всего годился в журналисты, но пришлось остановиться на нем, с придачею ему в сотрудники Сомова" - расторопного литературного дельца. Всю политику и полемику "Литературной газеты" в действительности вели Пушкин и Вяземский. Дельвиг даже мало писал в ней, но ему пришлось расплачиваться. Осенью 1830 года было в ней напечатано четверостишие Делявиня, невинное по содержанию и пропущенное цензурой. Булгарин сумел, однако же, обратить на него внимание начальства: Делявинь почитался поэтом революционным. Бенкендорф вызвал Дельвига к себе, обошелся с ним в высшей степени грубо, грозил Сибирью и даже обращался на "ты". Дельвиг был оскорблен и угнетен чрезвычайно. Историки литературы не прочь представить дело так, будто Дельвиг и умер от жандармского обхождения. Усердие напрасное и обидное для памяти Дельвига: он вовсе не был Акакием Акакиевичем Башмачкиным, способным умереть от начальственного окрика. Но волнения эти вместе с огорчениями семейными сделали свое дело. Когда, спустя два месяца, Дельвиг простудился и заболел (у него было что-то вроде воспаления легких) - больное сердце было уже ослаблено и не выдержало.
Что же осталось от Дельвига? Мало - и много. Он написал несколько хороших стихотворений; он участвовал в важнейших событиях русской литературной истории; он был тонким ценителем и знатоком поэзии - жаль, что более на словах, чем в печати. Единственное, что в нем было вполне изумительно, - это дар угадывать поэтов. Какое надо было иметь чутье, чтобы при жизни Державина и в расцвете славы Жуковского объявить гением пятнадцатилетнего Пушкина! Дельвиг же и Боратынского "подружил с Музой". Наконец, - и это, пожалуй, всего важнее - он был одним из людей, самых дорогих Пушкину. При встрече они целовали друг другу руки. В драгоценном предании об этой дружбе и в стихах Пушкина, ему посвященных, Дельвиг и будет жив вечно - более, нежели в собственной поэзии.

Впервые опубликовано: "Возрождение". 1931, 31 января.

Владислав Фелицианович Ходасевич (1886-1939) поэт, прозаик, литературовед.

5

https://img-fotki.yandex.ru/get/68326/199368979.6/0_19d3ca_f6fe9cdd_XXXL.jpg


К. Шлезигер (I пол. XIX в.) Портрет барона Антона Антоновича Дельвига.  1827 г.
Бумага, акварель, карандаш. 15,4х12,8 см.
Государственный музей А. С. Пушкина, Москва.

6

Трагическая измена

Было раннее утро, едва начинало светать, но в доме никто не спал. Слуги, стараясь двигаться как можно тише, занавешивали черным полотном зеркала и снимали украшения с елки.

В спальне у кровати сидела молодая женщина. Было видно, что ей пришлось просидеть в кресле всю ночь: она была одета, причесана, и прическа даже не помялась. В открытую дверь комнаты то и дело заглядывали слуги и бросали на женщину неодобрительные взгляды. Но она, не обращая на них никакого внимания, не сводя взгляда с того, кто лежал в постели, облизывая пересохшие губы, тихонько пела песню на стихи, написанные ее мужем:

Ты лети, мой соловей,

Хоть за тридевять земель,

Хоть за синие моря,

На чужие берега;

Побывай во всех странах,

В деревнях и в городах:

Не найти тебе нигде

Горемычнее меня.

Но муж уже не отвечал ей, и, как бы крепко она ни сжимала его руку, та была холодной: перед рассветом муж умер, оставив ее вдовой.

Вообще с этой песней было связано множество печальных воспоминаний. Дело в том, что поэт написал стихотворение «Соловей» после того, как услышал о ссылке одного из самых близких своих друзей в Бессарабию. Этим другом был А. С. Пушкин.

Вскоре появилась и музыка к этим печальным строкам, от которых веяло такой безнадежностью. Их написал довольно известный в то время композитор А. Алябьев. Музыкант сочинил мелодию, находясь в тюрьме. В жизни он был вспыльчивым человеком, часто выходил из себя и мог наговорить лишнего. Но в этот раз он перешел все границы: во время карточной игры с друзьями ему показалось, что сосед старается подсмотреть его карты. Он не сдержался, начал кричать, завязалась ссора... В гневе Алябьев ударил обидчика по голове тяжелым подсвечником. Мог ли он подумать, что этот удар будет роковым? Молодой человек упал, его лицо было залито кровью. Через пять минут он умер. Алябьева посадили в тюрьму. Он написал свое лучшее произведение, однако раскаянием дела не поправишь и мертвого не воскресишь.

Такова печальная предыстория этого известного романса, который стал своеобразным реквиемом для автора стихов – Антона Дельвига.

В наши дни имя Дельвига почти забыто: Пушкин затмил для нас всех поэтов-современников. Да и в начале XIX века, когда он жил, его творчество было понятно далеко не всем. Однако Дельвиг был талантливым поэтом и забыт незаслуженно.

Об истинной причине смерти Дельвига стало известно не сразу. Официальная причина смерти – воспаление легких. Многие винили в смерти поэта климат: Санкт-Петербург стоит на болотистой местности, зимы здесь холодные, а здоровье у поэта было недостаточно крепкое. Простудился и умер. Знакомые Дельвига говорили: да, всему виной климат, но политический. Дельвигу грозила ссылка. Незадолго до смерти у него состоялся серьезный разговор с одним высокопоставленным чиновником, и поэт, человек очень впечатлительный и с богатым воображением, вполне мог в буквальном смысле этого слова расстроиться до смерти.

Однако истинная причина смерти поэта была другой. О ней поначалу не подозревал никто, не знали даже близкие друзья. Вдова поэта хранила молчание и отказывалась с кем-либо обсуждать обстоятельства смерти мужа. И только спустя некоторое время стала известна правда. Причиной смерти Дельвига стала супружеская измена.

Антон Антонович Дельвиг родился в 1798 году в Москве. Его отец, барон, по происхождению был лифляндцем.

Детство Антона было обычным, он не блистал никакими особыми талантами и не интересовался литературой. Начальное образование он получил в одном из частных пансионов в Москве. После того как мальчику исполнилось 13 лет, он поступил в Царскосельский лицей, где, как известно, учился и Пушкин. Там Дельвиг и Пушкин познакомились, подружились и оставались в прекрасных отношениях на протяжении всей жизни.

В лицее, как и в пансионе, Дельвиг не блистал талантами. Он не проявлял никакого интереса к точным наукам, не владел ни одним иностранным языком. Физическое здоровье Антона Дельвига было не очень крепким, поэтому он не любил шумных игр, уклонялся от физических упражнений.

Свободное время Дельвиг предпочитал проводить в тихом спокойном месте, с книгой в руках. Родители не запрещали ему читать, даже высылали книги, однако мало интересовались их выбором. Таким образом, мальчик читал все, что попадало ему в руки, и через некоторое время стал более сведущ в некоторых вопросах, чем это допускалось для его возраста.

Однако одна необычная особенность у него все же проявилась: он оказался наделен чрезвычайно богатым воображением. Однажды Дельвиг сочинил историю о том, как, будучи маленьким, вместе со своим отцом принимал участие в войне. Точнее, воевал его отец, а сам Антон, как получалось из его слов, всюду сопровождал своего родителя. Мальчик так подробно описывал армию, местность, по которой они двигались, военные события, что у его друзей не возникло никаких сомнений, что он говорил правду. На протяжении нескольких вечеров он «вспоминал» все новые и новые подробности из своего прошлого и ни разу не сбился. Ученикам лицея ничего не оставалось, как поверить ему.

Зачем он придумал эту историю? Наверное, для того, чтобы как-то выделиться среди сверстников, стать знаменитым. И это ему прекрасно удалось – несколько дней весь лицей говорил только о необычайном путешествии Дельвига. Очень скоро об этом стало известно учителям. Наконец, усомнившись в рассказах мальчика, его вызвал к себе директор.

Нимало не смущаясь, Дельвиг повторил свой рассказ и сделал это настолько убедительно, что у директора не возникло ни малейших сомнений в его правдивости, и он отпустил мальчика. И лишь через несколько лет Дельвиг признался своим самым близким друзьям, что вся эта история была выдумкой от первого до последнего слова.

Заметив, что все вокруг пишут стихи, Тося, как его звал Пушкин, тоже попробовал заняться стихосложением. Узнав о том, что ленивец Тося пишет стихи, его поначалу подняли на смех. Пушкин даже посвятил ему двустишие:

Ха-ха-ха, хи-хи-хи!

Дельвиг пишет стихи.

Однако очень скоро стало ясно, что у Дельвига выдающийся талант, и к концу года он завоевал звание второго поэта лицея. Первым, разумеется, был Пушкин.

Но вот время учения окончено.

Шесть лет промчалось как мечтанье,

В объятьях сладкой тишины.

И уж Отечества призванье

Гремит нам: шествуйте, сыны!

Это строки из «Прощальной песни воспитанников императорского Царскосельского лицея», написанной Дельвигом, которая стала своеобразным гимном лицеистов. С большинством друзей пришлось расстаться. Однако с некоторыми – В. К. Кюхельбекером, Е. А. Баратынским и, конечно, с А. С. Пушкиным – Дельвиг продолжал поддерживать теплые дружеские отношения.

Свою карьеру Дельвиг начал со службы в Департаменте горных и соляных дел, затем перешел в канцелярию Министерства финансов. Но служба совершенно не увлекала его, он относился к ней довольно равнодушно. Он совершенно не интересовался подсчетом финансов, вместо этого пытался на службе урывать минуты для того, чтобы написать очередное стихотворение.

В лицее ходили легенды о его лени. Известно было и о его равнодушии к учебе. Иногда он совершал удивительные поступки: на одном из скучных уроков он спрятался под партой и проспал там до конца занятий. Также равнодушно он относился и к службе.

Дельвиг прекрасно понимал, что с его репутацией он никогда не сделает удачной карьеры, однако не делал ничего для того, чтобы исправить ситуацию. Более того, он, в полной мере осознавая свои недостатки, откладывал работу в сторону, брал чистый лист бумаги, макал перо в чернильницу и писал:

Я благородности труда

Еще, мой друг, не постигаю.

Лениться, говорят, беда:

А я в беде сей утопаю.

Не дожидаясь отставки, Дельвиг подал прошение о переводе в Публичную библиотеку. В 1821 году оно было удовлетворено.

Новая служба больше отвечала склонностям Дельвига, однако и на сей раз он не проявил достаточного рвения. Он являлся в библиотеку поздно, уходил рано, предпочитая все свое время проводить с друзьями.

В 1819 году Дельвиг вместе с Пушкиным, Кюхельбекером и Баратынским основали Союз поэтов. Друзья видели смысл жизни в том, чтобы полнее наслаждаться всеми радостями жизни. Вскоре у них нашлось немало противников, которые награждали юных поэтов нелестными прозвищами, самым известным из которых было «вакхические поэты». Однако друзья не обращали на это внимание. Они устраивали вечера, на которых читали свои стихи, пили шампанское. Вскоре они заинтересовались политикой, и их забавы стали более дерзкими. Дельвиг, так же как и многие другие в то время, посещал масонские собрания. Однако к политике он относился с таким же равнодушием, как и к службе, предпочитая проводить свободные вечера на литературных собраниях, которых в то время было немало.

Особенно часто Дельвиг посещал литературный салон Софьи Пономарёвой. Впервые попав туда из-за любви к литературе, он очень быстро влюбился в хозяйку салона, которая к тому времени уже разбила немало мужских сердец.

Софья Дмитриевна Пономарёва действительно была неординарной женщиной, и не было ничего удивительного в том, что она с легкостью кружила головы мужчинам. Она была замужем за статс-секретарем канцелярии по принятию прошений Акимом Ивановичем Пономарёвым. Молодая женщина была неплохо образована, знала четыре языка, а также прекрасно говорила и писала по-русски, что в то время было редкостью. Кроме того, она интересовалась литературой и открыла в Санкт-Петербурге салон под названием «Литературное Собрание». Там она принимала самых знаменитых в то время поэтов и писателей, которых развлекала игрой на фортепиано, пением и декламацией стихов. На ее вечерах царила веселая и оживленная атмосфера. Их посещали поэты Е. А. Измайлов, О. М. Сомов, И. А. Крылов, Н. И. Греч, П. А. Катенин, братья Княжевичи, А. В. Поджио и др.

Измайлов, редактор журнала «Благонамеренный», поместил в одном из номеров описание этих литературных вечеров: «В Петербурге с нынешней зимы завелись в некоторых домах литературные собрания. В положенный день на неделе сходятся там пять–десять человек известных литераторов и молодых людей, желающих только сделаться известными, пьют чай, разговаривают о материях, словесности, наук и художеств касающихся, сообщают друг другу свои замечания, наблюдения, открытия, обсуживают вместе и общими силами важные предметы, сходятся и расходятся, чтобы завтра продолжить начатое. Польза таких собраний очевидна и желательно, чтоб они более входили в обыкновение...»

Посетив салон Пономарёвой, Дельвиг стал бывать в нем регулярно. Влюбившись в хозяйку, он, как и многие другие, посвятил ей несколько стихотворений. Однако она не отвечала на его чувства, как, впрочем, и на ухаживания многих других поклонников. Ей доставляло удовольствие разбивать их сердца.

К тому времени Дельвиг уже добился всеобщего признания как поэт. Кстати, он первым из всех своих друзей начал публиковать свои произведения и прославился. Впервые его стихи были опубликованы в 1814 году в популярном журнале «Вестник Европы». Кстати, решение о публикации было принято Владимиром Измайловым, который впоследствии стал соперником Дельвига в салоне Пономарёвой.

Отсылая стихи в журнал, Дельвиг не подписал их, и они были опубликованы анонимно. Впоследствии Пушкин, составляя воспоминания о своем друге, по поводу этого случая писал, что стихи «привлекли внимание одного знатока, который, видя произведения нового, неизвестного пера, уже носившие на себе печать опыта и зрелости, ломал себе голову, стараясь угадать тайну анонима...». Самому автору на момент публикации стихов было всего лишь 16 лет, и он еще продолжал учиться в лицее.

После окончания лицея Дельвиг продолжал писать стихи и публиковал их уже под собственным именем. Кстати, именно Дельвиг впервые отнес в издательство стихи Пушкина и косвенно способствовал той славе, которая впоследствии окружала поэта.

Таким образом, в салон Пономарёвой Пушкин и его друзья попали уже признанными в Санкт-Петербурге поэтами, к их мнению прислушивались, их ценили, ими восхищались.

Но, несмотря на это, никому из них, в том числе и Дельвигу, не удалось добиться взаимности от Пономарёвой, для которой не существовало никого, кроме молодого и довольно посредственного, по всеобщему признанию, поэта Владимира Панаева.

Дельвиг же влюбился не на шутку. Он все чаще посещал салон своей музы и наконец стал бывать на каждом литературном собрании. Заметив, что молодая женщина не обращает на него никакого внимания, он только вздыхал, сидя в углу, или, выбрав момент, когда она не была окружена поклонниками, протягивал ей свой альбом, чтобы она написала ему что-нибудь на память. Пономарёва не отказывалась, брала перо и, подняв глаза к потолку и на секунду задумавшись, легко и быстро, ровным мелким и изящным почерком писала короткий стишок. Молодая женщина, кроме прочих талантов, обладала и этим – писала неплохие стихи.

Наконец Дельвигу надоела роль обожателя. Ведь он мужчина, и к тому же известный поэт, черт возьми! А она водит его за нос и смеется над ним, как над мальчишкой! Вдохновение Дельвига иссякло, он стал пристальнее оглядываться по сторонам в поисках более достойного предмета воздыханий. Именно в это время произошла встреча с его будущей супругой, Софьей Михайловной Салтыковой. Девушка была красива, весела, как и Пономарёва, интересовалась литературой, а также знаменитым поэтом Дельвигом.

Он начал общаться с ней, приезжал в гости, писал письма, когда не был занят. И вот в июне 1825 года Дельвиг послал своим родителям такое письмо: «Благословите вашего сына на величайшую перемену его жизни. Я люблю и любим девушкою, достойною назваться вашей дочерью: Софьей Михайловной Салтыковой. Вам известно, я обязан знакомством с нею милой сестрице Анне Александровне, которая знает ее с ее раннего детства. Плетнёв, друг мой, был участником ее воспитания. С первого взгляда я уже ее выбрал и тем более боялся не быть любимым. Но, живши с нею в Царском Селе у брата Николая, уверился, к счастию моему, в ее расположении. Анна Александровна третьего дни приезжала с братом в Петербург и, услышав от Софьи Михайловны, что отец ее Михайла Александрович говорит обо мне с похвалою, решилась открыть ему мои намерения. Он принял предложения мои и вчера позволил поцеловать у ней ручку и просить вашего благословения. Но просил меня еще никому не говорить об этом и отложить свадьбу нашу до осени, чтобы успеть привести в порядок свои дела. Он дает за нею 80-ть тысяч чистыми деньгами и завещает сто тридцать душ. Вы, конечно, заключите, что богатство ее небольшое, зато она богата душою и образованием, и я же ободрен прекрасным примером счастливого супружества вашего и тетушки Крестины Антоновны...»

Это письмо невольно наводит на размышления. Влюбленный, по его словам, Дельвиг не посвящал своей невесте стихов. Лишь намного позже, незадолго перед смертью, он посвятил ей одно стихотворение, начинавшееся словами: «За что, за что ты отравила...». Действительно ли он так сильно любил свою избранницу или же им двигало стремление обзавестись семьей, надежда, что молодая жена будет заботиться о нем?

К тому же не совсем ясно, почему Дельвиг так пренебрежительно отзывается о приданом девушки. Ведь сам он не имел ни одной души и жил только на жалование, которое получал в библиотеке, а также на гонорары от стихов.

Однако поняв, что на жалование библиотекаря, которого еле-еле хватало ему одному, не удастся жить с молодой женой, Дельвиг добавляет в письме к родителям: «Между тем я ищу себе места, которое бы могло приносить мне столько, чтобы мы ни в чем не нуждались». Но это лишь слова: как известно, поэт не был способен всего себя посвящать службе, да и не стремился к этому. Он не интересовался ничем, кроме литературы.

1825 год стал для Дельвига очень бурным, полным самых разных впечатлений. Из-за нерадивого отношения к службе в Публичной библиотеке, где он все еще числился, Дельвиг был вынужден подать в отставку. Впоследствии он служил в разных ведомствах, но нигде не сделал карьеры.

В этом же году произошло восстание декабристов. Несмотря на свое равнодушие к политике и тайным обществам, Дельвиг неожиданно проявил большой интерес к судьбе декабристов. Он лично был знаком с некоторыми из них, присутствовал на публичной казни пятерых заговорщиков.

Еще одно важное событие произошло в жизни Дельвига в 1825 году – его женитьба на С. М. Салтыковой. Свадьба состоялась осенью.

Писать стихи Дельвиг не переставал. Он завоевал известность как автор романсов, элегий и посланий, кроме того, писал прекрасные сонеты. Исследователи творчества Дельвига называют его новатором в идиллии. В этих произведениях он описывал идеальный мир, полный гармонии, и чистые отношения. К идиллиям относят его произведения «Купальницы», «Изобретение ваяния». Однако в «Конце золотого века» – одной из более поздних идиллий, написанной в 1829 году, – поэт показал крушение этого идеального мира. Вообще, в его стихах преобладала тема разлуки, несчастной любви, измены. Причина этого была, вероятно, в самом складе характера поэта. Но и семейная жизнь, которая поначалу казалась безоблачной, очень скоро разочаровала поэта.

Поначалу девятнадцатилетняя жена Софья восхищалась своим мужем, называла его очень умным, добрым, скромным. Очень скоро она завела литературные вечера. Главный салон Санкт-Петербурга, в котором некогда царила Пономарёва, уже не существовал – его хозяйка скоропостижно скончалась. На смену ей пришли другие, которые стремились копировать ее образ жизни. Не была исключением и молодая баронесса Дельвиг. А сам Дельвиг неожиданно оказался в том же положении, что и муж Пономарёвой в свое время. Софья Михайловна была окружена поклонниками, которые восхищались ею, посвящали ей стихи. Она стала уделять мужу все меньше времени, перестала находить его добрым и интересным.

Поначалу Дельвиг относился к этому спокойно. На вечерах присутствовали его друзья, жена исполняла романсы на его стихи, в том числе знаменитого «Соловья». Но со временем отношения между супругами становились все более прохладными.

Дельвиг с головой окунулся в литературную деятельность, которую забросил из-за приготовления к свадьбе. С 1825 года он начал издавать альманах «Северные цветы». Забыв о своей природной лени, он с неожиданным упорством взялся за работу над журналом, проявлял незаурядные организаторские способности, писал критические очерки о современной литературе, привлекал для работы в журнале молодых и малоизвестных, но талантливых авторов. И, разумеется, он стремился публиковать произведения своих друзей, в том числе Пушкина и Кюхельбекера, невзирая на то, что его друзья находились в то время в опале.

Несмотря на занятость, Дельвиг следил за тем, что происходит в мире литературы не только в России, но и за границей, успевал читать стихи и прозу, интересовался переводными изданиями и даже сам занимался переводами.

Выше упоминалось о том, что Дельвиг не отличался усердием в учебе и не освоил ни одного иностранного языка. Однако, будучи немцем по происхождению, немецкий он знал в совершенстве, на память цитировал в оригинале Шиллера и других авторов. Он беспокоился об отсутствии переводов многих всемирно известных литературных произведений и стремился привлечь молодых авторов для того, чтобы они исправили это.

Так, в 1826 году он писал М. П. Погодину: «...Вы мне давно знакомы и не по одним ученым, истинно критическим историческим трудам; но и как поэта я знаю и люблю вас, хотя, к сожалению, читал только один отрывок – перевод первой сцены трагедии: “Двадцать четвертое августа”. Ежели вы не продолжаете переводить ее, искренно жалею. Мы теряем надежду читать эту трагедию в русском верном и прекрасном съемке. Позвольте мне начать приятнейшее с вами знакомство просьбою. Не подарите ли вы в собрание “Цветов” моих один или два ваших цветков. Вы ими украсите мое издание и доставите мне приятный случай прибавить благодарность к почтению и любви к вам и вашему таланту, с которыми имею честь быть, милостивый государь, вашим покорным слугой».

В 1829 году Дельвиг издал альманах «Подснежник», а также сборник своих стихов. В этом же году он стал редактором еще одного печатного органа – «Литературной газеты». Именно из-за этого, как считали многие, здоровье литератора было серьезно подорвано. «Литературная газета» стала причиной ряда столкновений с цензурой.

Этот альманах представлял собой полемический орган литераторов, относящихся к пушкинскому кругу. Окружающие называли их литературными аристократами.

В 1830 году альманах пытались закрыть, но Дельвиг, использовав свои связи, смог получить разрешение на продолжение работы. Однако это не помогло. Его несколько раз вызывали в третье отделение, где он имел весьма неприятные беседы с его начальником А. Х. Бенкендорфом. Газету закрыли. Дельвиг был чрезвычайно расстроен. Он забросил все дела, практически не уделял внимания жене. «Литературная газета» была самым важным его делом, и он был готов сделать все, чтобы продолжить его. Наконец он получил разрешение снова издавать альманах, при условии что главным редактором будет О. М. Сомов. Через него третье отделение рассчитывало влиять на публикации издания.

Однако Дельвиг делал все возможное для того, чтобы политическая направленность издания не изменилась. Он похудел, побледнел, сам перестал писать. Будучи очень впечатлительным человеком, он воспринимал все происходящее как трагедию всей жизни.

В конце ноября 1830 года его снова вызвали к начальнику третьего отделения. Утверждают, что последний разговор с Бенкендорфом стал самым неприятным для Дельвига. Бенкендорф кричал на литератора, топал ногами, грозил ссылкой в Сибирь, если «Литературная газета» не будет закрыта.

Дельвиг спокойно стоял и слушал. Неизвестно, какая буря бушевала в душе гордого немецкого барона, но он ничем не выдал своего раздражения. Наконец Бенкендорф успокоился. Извинился за свою горячность. Еще раз напомнил о том, что этот разговор последний, что альманах должен быть закрыт, иначе – Сибирь. И разрешил идти.

Дельвиг вышел на улицу. Жизнь казалась конченой. У него были долги, и не было никакой надежды в ближайшее время раздобыть денег. К тому же его «Литературную газету», в которую он вложил столько сил, теперь неминуемо закроют. Мысли о Сибири также пугали Дельвига. До этого времени его друзья нередко находились в опале, но никого еще не ссылали в Сибирь. О нем все забудут, и, возможно, ему придется провести там остаток жизни. Это означает разлуку с друзьями, со всем, что ему дорого.

Дельвиг медленно шел по улице, не замечая обжигающе холодного ветра. Снег падал ему на голову, за воротник. Его руки и лицо покраснели от мороза, но он даже не замечал этого. Сел на покрытую снегом и льдом лавочку. Задумался.

Как уже неоднократно упоминалось выше, Дельвиг был чрезвычайно впечатлителен и обладал богатым воображением. И вот теперь воображение рисовало ему различные картины, одну страшнее другой. Тучи в душе поэта постепенно сгущались, казалось, помощи ждать неоткуда.

Наконец поэт вспомнил о своей жене. Вот кто поддержит его, кто поедет за ним даже в Сибирь. Ведь жена должна всегда быть рядом с мужем... Ведь многие жены декабристов последовали за своими мужьями в ссылку... Такие мысли одолевали поэта, а сам он быстрым шагом шел к дому.

Необходимо заметить, что, несмотря на прохладные отношения с женой, несмотря на множество поклонников, окружавших Софью, Дельвиг не допускал мысли о том, что она может предпочесть ему другого. Тем неожиданнее было для него то, что произошло дальше. Придя домой, он застал жену в объятиях очередного поклонника – С. А. Баратынского, брата Е. А. Баратынского, прекрасного поэта и одного из его лучших друзей.

Дельвиг не поверил своим глазам. Потом потребовал объяснений. Он еще не верил в то, что только что увидел своими глазами, пытался убедить себя, что это случайность, которую Софья объяснит. Однако жена и не думала скрывать измену. Наоборот, начала кричать, что Антон сам виноват во всем: почти не уделяет ей внимания, у них нет денег, они почти нигде не бывают, в конце концов, ей с ним скучно, она его больше не любит.

Этого Дельвиг никак не ожидал. Его же еще называют виноватым! Желая прекратить упреки жены, он закричал: «Замолчи!», – и выбежал из комнаты.

...Дельвиг вернулся домой через 2 дня, рано утром, и сразу же повалился на постель прямо в одежде. Софья боялась подойти к нему. Вскоре стало ясно, что Антон Антонович серьезно болен. Пригласили врача, который осмотрел поэта и поставил диагноз – «нервная лихорадка».

Между тем Дельвигу становилось все хуже. У него поднялась температура, начался сильный кашель. Стало ясно, что лихорадка перешла в воспаление легких. Поэт все чаще терял сознание. Рассказывали, что в бреду он все время твердил: «Соня, зачем же ты это сделала?» Болезнь продолжалась больше месяца. Поэт ослабел настолько, что не мог самостоятельно повернуть голову. Он лежал на подушках и тяжело дышал. Вскоре стало понятно, что ему не выжить.

Антон Дельвиг скончался 14 января 1831 года. Многие не знали о его болезни, и известие о смерти стало для них неожиданностью. Друзья горько оплакивали его. Пушкин, узнав о смерти поэта, написал: «Смерть Дельвига нагоняет на меня тоску. Помимо прекрасного таланта, то была отлично устроенная голова и душа незаурядного закала. Он был лучшим из нас».

Через несколько месяцев после смерти Дельвига его вдова Софья Михайловна вышла замуж за Баратынского.

7

http://forumstatic.ru/files/0019/93/b0/19782.png

Дельвиг

Дельвиг вошел в историю литературы как ближайший друг и поэтический соратник Пушкина. Связь эта не ограничивалась их дружбой и известной общностью их литературных вкусов. Дельвиг своим поэтическим творчеством принимал деятельное участие в формировании поэзии пушкинской эпохи. Он стоял во главе печатных органов пушкинской группы (альманах «Северные цветы», «Литературная газета»), выступая как поэт и критик. Но талант Дельвига, по словам Пушкина, рано засверкавший, не получил полного развития.

Антон Антонович Дельвиг родился 6 августа 1798 года в Москве. В 1811 году его отдали в Царскосельский лицей (он держал вступительный экзамен в один день с Пушкиным). «Способности его развивались медленно... В нем заметна была только живость воображения», — так писал впоследствии Пушкин о Дельвиге-лицеисте (XI, 273). Зато он рано стал поражать друзей блеском своего поэтического дарования. Пушкин находил у него «необыкновенное чувство гармонии».

Дельвиг начал печататься первым из лицеистов, даже несколько ранее Пушкина (в июне 1814 года в «Вестнике Европы» помещено первое стихотворение Дельвига «На взятие Парижа»). Такие стихотворения Дельвига-лицеиста, как «К Диону» и «К Лилете», наиболее сильно выразили его раннюю поэтическую индивидуальность и более всего похожи на основные произведения зрелого Дельвига, которого ценил Пушкин. В лицейские же годы Пушкину из стихов его друга более нравилась лишь анакреонтика. Пушкин обращался к нему:

Приди, певец мой дорогой,
Воспевший Вакха и Темиру.

(«Мое завещание»).

«Вакх» и «К Темире» — два небольших стихотворения Дельвига, напечатанных в 1815 году.

Дельвиг в лицейские годы оказался чрезвычайно чуток к дарованию своего великого сверстника. В 1815 году он печатает в «Российском музеуме» стихотворение «Пушкину» («Кто, как лебедь цветущей Авзонии»). Это стихотворение было одним из первых признаний пушкинского гения:

Пушкин! Он  и  в лесах  не укроется:
Лира выдаст его громким пением,
И от смертных  восхитит бессмертного
Аполлон  на Олимп  торжествующий.

401

Еще в Лицее Дельвиг соприкоснулся с людьми передовых общественно-политических убеждений. Вместе с Пушкиным и Кюхельбекером он посещал кружок И. Г. Бурцова, большинство участников которого впоследствии оказалось в числе декабристов. После окончания Лицея Дельвиг также попадает в среду людей, проникнутых передовыми общественными устремлениями. Он входит в петербургское Общество любителей словесности, наук и художеств, а затем, в марте 1819 года в кружок «Зеленая лампа», руководство которым осуществлялось деятелями Союза благоденствия. После распада «Зеленой лампы» Дельвиг вступил в Вольное общество любителей российской словесности, которым также руководили деятели тайных обществ.

Близость Дельвига к декабристской среде отчасти сказывалась и в его настроениях этого периода. В переписке современников встречаются косвенные намеки на неосторожные и «опасные» — повидимому, в политическом отношении — разговоры Дельвига. «Кроме очень глупых и опасных для него разговоров — ничего не делает», — писал о нем Энгельгардт Матюшкину.1

402

В поэзии Дельвига появляются мотивы религиозного свободомыслия. Он переводит атеистическую песенку Беранже «Однажды бог, восстав от сна»:

Попы мне честь воздать хотят,
Мне ладан под носом курят,
Страшат вас светопреставленьем
И ада грозного мученьем.
Не слушайте вы их вранья.

Пушкин в одной из заметок дал следующую краткую, но выразительную характеристику этой стороны мировоззрения Дельвига: «Дельвиг не любил поэзии мистической. Он говаривал: „Чем ближе к небу, тем холоднее“» (XII, 159).

Позднее Дельвиг пишет сатирическое стихотворение «Петербургским цензорам», в котором высмеивает петербургский цензурный комитет и стоявшую за ним реакционно-мистическую клику во главе с князем Голицыным, тогдашним министром просвещения и духовных дел. Стихотворение пародировало известный гимн «Гром победы, раздавайся».

В начале 1824 года Дельвиг участвует в коллективном переводе драмы Гиро «Маккавеи» и вступает в литературное сотрудничество с декабристами Рылеевым и Бестужевым.

В стихах, обращенных к Баратынскому, Дельвиг пишет, что сознательно избегает «общегосударственных» тем. Он дает понять, что Александр I не заслуживает воспевания:

Кого ж мне до вершин Парнаса,
Возвыся громкий глас, вознесть?
Иль за ухо втащить Мидаса
И смех в бессмертных произвесть?

(«К Евгению»).

Упоминание о Мидасе — царе с ослиными ушами — вряд ли может быть сочтено бессознательным (Александр I был глуховат). Поэт, по словам Дельвига, должен

Покинуть гордые желанья,
В венок свой лавров не вплетать.

Однако скепсис Дельвига по отношению к современности имел и свою отрицательную сторону. Объективно он означал отказ от движения поэта по пути гражданской поэзии. Ограничиваясь стремлением «воспеть беспечность и покой», Дельвиг закрывал себе дорогу к осуществлению тех задач поэзии, которые Пушкин ставил перед собой уже в то время: «О, если б голос мой умел сердца тревожить» («Деревня»). В этой ограниченности мировоззрения Дельвига — одна из причин превращения его поэзии в камерную, бедную общественным содержанием по сравнению с пушкинской.

Осенью 1821 года, оставив службу в Министерстве финансов, Дельвиг поступил в Публичную библиотеку, а в 1825 году вышел в отставку.

В эти годы Дельвиг довольно часто посещал литературный салон Пономаревой. Наиболее постоянными посетителями этого салона были литераторы, группировавшиеся вокруг журнала «Благонамеренный» (сам издатель журнала А. Измайлов, В. Панаев и другие). К середине 20-х годов эта литературная среда уже не играла серьезной роли в литературной жизни того времени. Благонамеренного чиновника А. Измайлова шокировал «вольнодумный» характер стихов молодых поэтов. В одном из подписных объявлений Измайлова «сладострастные, вакхические» стихотворения, печатать

403

которые он отказался, были поставлены на одну доску с «либеральными».

Вскоре Дельвиг и Баратынский отмежевались от этой группы. Они начали строить планы издания и своего собственного литературного органа. В 1825 году начал выходить альманах Дельвига «Северные цветы». Литературный авторитет альманаха из года в год непрерывно возрастал. Общению между литераторами, группировавшимися вокруг дельвиговских изданий, во многом способствовали литературные среды и воскресенья, устраивавшиеся Дельвигом. «Эти вечера были чисто литературные. На них из литераторов всего чаще бывали А. С. Пушкин, Плетнев, князь Одоевский... На этих вечерах говорили по-русски, а не по-французски, как это было тогда принято в обществе. Обработка нашего языка много обязана этим литературным собраниям».1

Ряды передовых литераторов Петербурга после разгрома декабрьского восстания сильно поредели — в них не было уже ни Кюхельбекера, ни Рылеева, ни Бестужева. Дельвига правительственные репрессии не коснулись. Он не был организационно связан с декабристским движением. Однако Дельвиг навсегда сохранил самое глубокое уважение к своим друзьям-декабристам. В день лицейской годовщины, 19 октября 1826 года, он посвятил стихи Кюхельбекеру и Пущину, находившимся в ссылке:

Но на время омрачим
Мы веселье наше, братья,
Что мы двух друзей не зрим
И не ждем в свои объятья.

Нет их с нами, но в сей час
В их сердцах пылает пламень.
Верьте! Внятен им наш глас,
Он проникнет твердый камень.

(«Снова, други, в братский круг»).

Опыт альманаха «Северные цветы», объединявшего вокруг себя писателей и поэтов пушкинского круга, подготовил почву для создания периодического печатного органа, который помещал бы на своих страницах не только художественные произведения, но и литературную публицистику и критические статьи. Инициатива создания такого органа принадлежала Пушкину. Так возникла «Литературная газета», которая по замыслу ее организаторов должна была являться органом группы литераторов, объединявшихся вокруг Пушкина, служить орудием влияния этой группы на современную литературу и противостоять «Московскому телеграфу» Полевого с его пропагандой французского романтизма, «Московскому вестнику» Погодина с его ориентацией на идеалистическую философию немецкого романтизма и, в особенности, журналам и газетам реакционной клики Булгарина и Греча. Во главе вновь созданной «Литературной газеты» встал Дельвиг. Ему помогал О. М. Сомов (заменивший Дельвига на посту редактора после его смерти).

2

Поэтическое мировоззрение Дельвига — круг идей, чувств и настроений, выраженных в его лирике, — начало формироваться еще в лицейские годы. В основе его лежало утверждение радости и значимости бытия.

404

Ныне был я во сне бессмертных счастливее!
Вижу, будто бы я на береге Пафоса,
Сзади храм, вкруг меня мирты и лилии,
Я дышу ароматами,
Взор не может снести сиянья небесного,
Волны моря горят, как розы весенние.
Светлый мир в торжестве, и в дивном молчании
Боги к морю склонилися.

(«К ласточке»).

Скоротечность жизни не вызывает у Дельвига чувства скорби, столь характерного для Батюшкова и Жуковского. Дельвиг утверждает в своем творчестве полноценность земной жизни в ее законченности и завершенности. Человеку достаточно тех радостей, которыми он пользуется на земле. Старец, удовлетворенный своей жизнью и вспоминающий былые радости, — один из характерных героев анакреонтических стихов Дельвига. Счастлив и юноша-поэт, рано умерший, но успевший вкусить во-время всю сладость жизни. В творчестве Дельвига ни разу не появляется мысль о продолжении этой жизни в каком-либо «другом мире».

405

Это поэтическое миросозерцание близко и родственно тому цельному и ясному мировоззрению, которое достигает такой полноты и завершенности у Пушкина.

Общественная сфера, в которой действуют герои Дельвига, не широка. Самым удобным для ее раскрытия жанром оказалась идиллия. Это — сфера простых и интимных человеческих чувств: взаимного доверия, дружбы, любви. Вероломство в любви, дружбе и в доверии человека к человеку приводит к крушению «золотого века», того мира, который основывался на взаимном доверии и всеобщем счастье («Конец золотого века»).

Дельвиг не показывает своих героев в кругу более сложных общественных и исторических связей, и в этом одна из слабых сторон его поэзии. Но тенденция к этому в творчестве Дельвига имелась. В своих русских песнях он пытается воспроизвести самый дух и характер русского народного творчества. А в своих идиллиях, в отличие от русского классицизма XVIII века, использовавшего преимущественно внешние атрибуты греческой мифологии, Дельвиг стремится воссоздать самый характер и дух древнегреческого мира.

К середине 20-х годов начинают определяться три ведущих жанра поэзии Дельвига: песня — вершина его задушевной, интимной лирики, результат обращения поэта к русскому народному творчеству; сонеты —

406

наиболее яркое и полное воплощение философских, «мыслительных» тенденций его поэзии; идиллия, где наиболее ярко и полно воплощено мировоззрение Дельвига, где расцветают, по словам Пушкина, «роскошь, нега, прелесть» его поэзии.

Остальную часть стихотворений Дельвига в жанровом отношении составляют альбомные стихи, дружеские послания, «романсы» для друзей, интимные обращения к мнимому собеседнику и т. д.

Наличие в творчестве Дельвига этих интимных лирических жанров — явление, типичное для поэзии пушкинского времени. Оно тесно связано с борьбой за новый творческий метод в лирике, с борьбой за простоту, ясность, конкретность в поэзии.

Одной из многочисленных особенностей пушкинского реализма в лирике была конкретизация индивидуальных переживаний. На этот путь вступает и Дельвиг. В некоторых лучших своих стихотворениях он приближается к типу любовной пушкинской лирики, доходя иногда до значительной близости к ней. В «Жалобе», напечатанной в 1825 году, обращает на себя внимание самый характер психологического рисунка, свойственный многим пушкинским стихам:

Я таю в грусти сладострастной;
А вы, на зло моим мечтам,
Улыбкой платите неясной
Любви моей простым мольбам.

В стихах этого рода Дельвиг вырабатывает свою особую творческую индивидуальность:

Нет, не сорву с себя ее оков!
В ее восторгах не делимых
О, сколько мук! О, сколько сладких снов!
О, сколько чар неодолимых.

(«Нет, я не ваш, веселые
друзья»).

Одним из самых оригинальных стихотворений Дельвига является романс «Только узнал я тебя» (1823). Это — чисто «дельвиговское» стихотворение по своей теме, по восторженности тона, по характеру чувства возвышенной и одухотворенной любви.

3

Происхождение жанра песни в лирике Дельвига в какой-то степени связано с его интересом к славянской народной древности, возникшим еще в ранний период его творчества.

В «Элегию» («Яхонтову»), напечатанную в 1820 году, Дельвиг вводит условную славянскую мифологию, довольно распространенную в среде сентименталистов: «Светлана», «Мерцана», «Дагода». Дельвиг в это время, повидимому, еще не придает особого значения местным и историческим чертам. Интерес к мифологии перерастает у него в интерес к той «тьме обычаев, поверий, привычек», которую имел в виду Пушкин в своей заметке о народности.

Обращение Дельвига к жанру песни открыло его лирике новые возможности. Песня обогатила его лирику новыми оттенками чувств — задушевности, нежности, глубокой тоски. Большой заслугой Дельвига явилась дальнейшая разработка жанра народной песни, по сравнению с той стадией,

407

на которой этот жанр находился у сентименталистов. Эта задача осуществлялась им параллельно с Мерзляковым и в известной степени подготовляла позднейшее развитие этого жанра в творчестве Кольцова.

Внимание Дельвига привлекала определенная тональность фольклорных мотивов. Об этом позволяют судить две первые песни его: «Ах ты ночь ли, ноченька!» и «Голова ль моя, головушка». «Лютая грусть» молодца, утратившего былую волю, былую удаль, — лирическая партия, созвучная тем песням, которые увлекали декабристов и Пушкина. В этих песнях еще нет отчетливого социального протеста, нет, следовательно, значительной идейной глубины. Но само по себе изображение чувства тоски по воле, по удали и по молодецкой свободе несло в себе (как и в «Братьях разбойниках» Пушкина, где эти тенденции выражены в несравненно более сильной степени) известную возможность восприятия этих мотивов в духе скрытого социального протеста, хотя оно и не вполне тождественно последнему по своей остроте.

4

Вместе с Пушкиным Дельвиг стремился к созданию лирики, насыщенной мыслью. В одном из своих ранних стихотворений «Поэт» («Что до богов? Пускай они...») Дельвиг создает образ художника, до известной степени созвучный тому представлению о поэте, какое утверждалось гражданской декабристской поэзией: если бы звук цепей с колыбели усыплял поэта, в нем все равно пробудились бы «возвышенное стремление» и негодование против «порока». «Порок» и «разврат» в поэзии 20—30-х годов — синонимы угнетения:

И тут бы грозное презренье
Пороку грянуло в ответ
И выше б Рока был поэт.

В другом стихотворении «Поэт», написанном несколько позднее, раскрывается иная сторона образа: поэт хранит на сердце «глубокие чувства и мысли» и делится ими с людьми:

... в песнях его счастье и жизнь и любовь,
Все, как в вине вековом, початом для гостя родного,
Чувства ласкают равно: цвет, благовонье и вкус.

В многообразии ощущений радости и наслаждения жизнью — положительный пафос поэзии Дельвига. Эти мотивы обобщаются в первом сонете Дельвига «Вдохновение» (1823):

В друзьях обман, в любви разуверенье
И яд во всем, чем сердце дорожит,
Забыты им: восторженный пиит
Уж прочитал свое предназначенье.

Поэт — герой этого сонета — в конфликте с окружающей его действительностью, как и поэт других стихотворений Дельвига:

Он клевете мстит славою своей
И делится бессмертием с богами.

В условно-абстрактные формулы сонета включено, однако, социально значимое содержание. Это подтверждают и черновики сонета: прежде чем поставить «Он клевете мстит славою своей», Дельвиг перебирает варианты

408

— «Он глупости смеется богачей», «О родине заботится своей». Эти варианты позволяют расшифровать образ «клеветы», побежденной славою.

Из ранних опытов Дельвига в античном духе вырастает жанр его позднейшей идиллии. Идиллии появляются у Дельвига в середине 20-х годов: в 1824 году напечатан «Дамон», в 1825 — «Купальницы», в 1829 — «Конец золотого века», в 1830—«Изобретение ваяния».

Жанр идиллии в первой трети XIX века был довольно распространен в русской поэзии. Идиллии Панаева фальшиво изображали русских «поселян» под видом «пастушков». Гнедич в идиллии «Рыбаки» стремился «возвысить» современный быт до античной красоты. Идиллии писал и Жуковский. Однако идиллии Дельвига по своему характеру во многом отличались от русских идиллий обычного типа.

Смешение греческих и русских мотивов для Дельвига недопустимо. Дельвиг дает своим героям греческие имена, помещает их в воссоздаваемый им греческий идиллический мир, избавив их от присущих идиллиям Панаева реакционно-идиллических черт.

В идиллиях и песнях Дельвига явственно тяготение к миру простых людей и простых чувств. И в этом плане необходимо сохранить по отношению к идиллиям и песням Дельвига чувство исторической перспективы. Прежде чем правдиво раскрыть этот мир, его быт и нравы, надо было открыть в нем красоту, показать способность этого мира возбуждать эстетическое чувство. Дельвиг и пытался добиваться этого в жанрах песни и идиллии.

Все эти особенности идиллий Дельвига отчасти объясняются критической переоценкой им традиций данного жанра. Дельвиг не пошел по пути идиллии примитива, идеализирующей существование скудное и скромное. Он отвергал религиозность, идеализацию мещанского жизненного уклада, типичные для творчества таких популярных идилликов XVIII века, как Гесснер и Гельти.

Дельвиг искал в идиллии не условной простоты нравов, противоположной современной испорченности, но образа полноценного счастья и человеческого совершенства, заключенного в античности. Он стремился изобразить картину изобилия благ и наслаждений, которых достоин человек:

Красивы тюльпан и гвоздика и мак пурпуровый,
Ясмин и лилея красивы, но краше их роза;
Приятны крылатых певцов сладкозвучные песни:
Приятней полночное пенье твое, Филомела!
Все ваши прекрасны дары, о бессмертные боги!
Прекраснее всех красотою цветущая младость...

(«Дамон»).

Тема радости и многокрасочности мира входит как один из элементов в сложное содержание пушкинской поэзии. Вот почему среди современных ему поэтических произведений в античном духе Пушкин чрезвычайно высоко ставил идиллии Дельвига: «Идиллии Дельвига..., — писал Пушкин, — удивительны. Какую должно иметь силу воображения, дабы из России так переселиться в Грецию, из 19 столетия в золотой век, и необыкновенное чутье изящного, дабы так угадать греческую поэзию сквозь латинские подражания или немецкие переводы, эту роскошь, эту негу греческую, эту прелесть более отрицательную, чем положительную, не допускающую ничего запутанного, темного или глубокого, лишнего, неестественного в описаниях, напряженного в чувствах...» (XI, 58, 329—330).

«Отставной солдат» — единственная «русская» идиллия Дельвига. Однако и она коренным образом отличается от «русских» идиллий Гнедича.

409

Дельвиг в своей идиллии отказывается от гекзаметра, пишет ее белым пятистопным ямбом, употребляет разговорный язык, драматизирует содержание. Полного изменения характера идиллии Дельвиг, однако, не достиг. Баратынский в своих пометках на тексте идиллии упрекал Дельвига за «греческий тон» отдельных выражений, за недостаток простоты и мнимую народность. Однако существеннее отметить не только наличие этих недостатков, но движение в рамках этого жанра к реалистической поэзии.

Начиная со второй половины 20-х годов творческое развитие Дельвига замедляется. Камерный характер его поэзии, отсутствие тесной связи с запросами русской общественной жизни, — все это задерживает дальнейшее развитие творчества поэта. Возможности поэзии Дельвига скорее угадываются, чем видны непосредственно.

5

В своей литературно-критической деятельности 20-х годов Дельвиг поднимает вопрос о лирике нового типа. Он порицает Баратынского за стихи «в роде дидактическом», за «холод и суеверие французское». Положительным идеалом Дельвига становятся уже не «истина-щеголиха» и не поэтические «цветы». Он отмечает, что Пушкиным совершен переход «от поэзии воображения и чувств к поэзии высшей, в которой вдохновенное соображение всему повелитель».1 В высшей степени примечательно это подчеркивание «разумного» начала пушкинской поэзии, с выделением еще одного существенного признака: в этой поэзии торжествует не холодный рационализм и не «безотчетные увлечения», но «вдохновенное соображение». Формула эта, провозглашенная Дельвигом на страницах «Литературной газеты», находит и утверждает общее начало и в насыщенной мыслью поэзии Пушкина, и в философской лирике Баратынского, и в том интеллектуальном содержании, которое Дельвиг вкладывает в свои сонеты и идиллии. «Вдохновенное соображение» — не просто мысль в поэзии, но мысль, чуждая и дидактики и «любомудрия», всякой философской отвлеченности. Это близко к пушкинскому пониманию поэзии мысли.

Теоретически став на позиции пушкинского реализма, Дельвиг эти принципы кладет в основу всей своей литературно-критической деятельности. В рецензии на булгаринский роман «Дмитрий Самозванец», разоблачая хвастливое намерение Булгарина, нагло искажавшего историю, «представить Россию в начале XVII века в настоящем ее виде», Дельвиг выступает против всякой хроникерской беллетристики, исторической лишь по своему материалу: «Роман до излишества наполнен историческими именами, выдержанных же характеров нет ни одного». Исторический роман, по словам Дельвига, не может ограничиваться тем, чтобы представить лишь картину событий: «Цель всех возможных романов должна состоять в живом изображении жизни человеческой, этой невольницы судеб, страстей и самонадеянности ума».2

Отстаивая реализм в поэзии, драме и романе, Дельвиг выступает против эпигонских романтических поэм Козлова и Подолинского и дает о них резко отрицательные отзывы.

Неустанная борьба с Булгариным, разоблачение Пушкиным на страницах «Литературной газеты» шпионской деятельности Булгарина во многом

410

подготовили обострение отношений между Дельвигом и шефом жандармов Бенкендорфом. Во время одного из объяснений по делам «Литературной газеты» Бенкендорф осыпал Дельвига резкой бранью и даже грозил сослать его, Пушкина и Вяземского в Сибирь. Вскоре после этого «Литературная газета» была запрещена. Дельвиг добился извинений Бенкендорфа. «Литературная газета» была вновь разрешена, но уже под редакцией Сомова.

Вскоре после этих событий Дельвиг тяжело заболел. 14 января 1831 года он умер. «Грустно, тоска. Вот первая смерть мною оплаканная... никто на свете не был мне ближе Дельвига», — писал Пушкин Плетневу, получив в Москве известие о смерти своего друга (XIV, 147).

*

Значение Дельвига в истории русской литературы определяется его участием, в качестве поэта, критика, редактора и издателя «Северных цветов» и «Литературной газеты», в процессе формирования большого, нового явления русской литературы — поэзии пушкинской эпохи.

Близость Дельвига к Пушкину сказывалась при этом в стремлении к обогащению содержания лирики мыслью, в попытках создания новой лирики, освобожденной от античной и средневековой мифологии, от аксессуаров классицизма и романтизма. Эта близость заключалась, наконец, в устремлении к народному творчеству.

Но поэзия Дельвига все же не могла освоить эти открытия должным образом. Дельвиг не жил в атмосфере больших общественно-исторических интересов. Он замкнулся в мире сравнительно узкого круга идей, сосредоточив весь свой творческий интерес на гармонической утопии, от которой ему не удалось перейти к реалистическому отражению действительности в ее многообразии.

Это определило литературную судьбу Дельвига. Достигнув известных результатов в разработке пушкинской поэтической системы, в обращении к народному творчеству, Дельвиг, в силу узкого и камерного характера своей поэзии, не обогащенной глубоким идейным содержанием, был отодвинут на задний план последующим ходом развития русской литературы.
Сноски

Сноски к стр. 401

1 Н. Гастфрейнд. Товарищи Пушкина по имп. Царскосельскому лицею, т. II. СПб., 1912, стр. 330.

Сноски к стр. 403

1 А. И. Дельвиг. Мои воспоминания, т. I, 1912, стр. 51.

Сноски к стр. 409

1 Литературная газета, 1831, № 2, стр. 16.

2 Там же, 1830, № 14, стр. 115, 114.

8

https://img-fotki.yandex.ru/get/70872/199368979.6/0_19d3cd_2fc2088d_XXXL.jpg

Павел Лукьянович Яковлев (1796 – 1835). Портрет барона Антон Антоновича Дельвига. 1818 г. Бумага, акварель. 5,2x4,4 см. Всероссийский музей А. С. Пушкина.

9

В. Э. Вацуро

АНТОН ДЕЛЬВИГ - ЛИТЕРАТОР

(Дельвиг А. А. Сочинения. - Л., 1986. - С. 3-20)
 
Антон Антонович Дельвиг был одной из самых примечательных фигур в русской литературе пушкинской эпохи. Не обладая ни гениальностью Пушкина, ни выдающимися дарованиями Батюшкова или Баратынского, он тем не менее оставил свой след и в истории русской поэзии, и в истории критики и издательского дела, а личность его была неотъемлема от литературной жизни 1820-1830-х гг. Осознание его подлинной роли в литературе, богатой блестящими именами, приходило с течением времени: так, ближайшему поколению она была не вполне понятна, и даже первый биограф его, В. П. Гаевский, с любовью к тщанием собиравший материалы для его жизнеописания, рассматривал их скорее как подсобные для будущей полной биографии Пушкина [1]. Только в наше время Дельвиг стал изучаться как самостоятельный и оригинальный поэт [2].
Творчество Дельвига нелегко для понимания. Оно нуждается в исторической перспективе, в которой только и могут быть оценены его литературные открытия. Но понять его, осмыслить его внутреннюю логику и закономерности, почувствовать особенности его поэтического языка - значит во многом приблизиться к пониманию эпохи, давшей человечеству Пушкина. Тот, кто решится на эту работу, будет сторицей вознагражден: перед ним раскроются художественные и - шире - духовные ценности, которые были сменены другими, но не умерли и не исчезли и постоянно напоминают о себе нашему эстетическому сознанию - хотя бы тогда, когда мы слушаем романсы Глинки, Даргомыжского, Алябьева, или М. Яковлева на слова Дельвига - "Соловей", "Когда, душа, просилась ты..." и др.
По отцу Дельвиг принадлежал к старинному эстляндскому баронскому роду, совершенно оскудевшему задолго до его рождения; семья жила на жалованье отца, плац-майора в Москве, а потом окружного генерала внутренней стражи в Витебске; за матерью его было крошечное имение в Тульской губернии. Будущий поэт родился в Москве 6 августа 1798 г.; начальное образование получил в частном пансионе. Родители добивались определения его в только что организованный Царскосельский лицей и пригласили учителя. Учитель этот, литератор А. Д. Боровков, отвез мальчика в Петербург. 19 октября 1811 г. начался лицейский период жизни Дельвига, под знаком которого протекли едва ли не все его юношеские и даже зрелые годы.
Мы располагаем сейчас довольно большим числом свидетельств о "лицейском" Дельвиге. В табели за 1812 г., составленной из рапортов преподавателей, имя его стоит на двадцать шестом месте - и на четвертом от конца. Учителя почти единодушно отказывают ему в способностях, а многие - и в прилежании и, может быть, не без оснований: Пушкин, ближайший и любимый его друг, вспоминал, что способности Дельвига развивались медленно, и что до четырнадцати лет "он не знал ни одного иностранного языка и не оказывал склонности ни к какой науке" [3]. "Мешкотность", флегматичность Дельвига обращала на себя всеобщее внимание; она оставляла его лишь тогда, когда он шалил или резвился; в нем открывалась тогда насмешливость и даже дерзость: "...человек (...) веселого, шутливого нрава", "один.из лучших остряков", - писал о нем однокашник его Илличевский [4]. Большинство товарищей вспоминало, однако, о нем как о записном ленивце, более всего любящем поспать; эта репутация, отнюдь не лишенная оснований, отразилась я в лицейских куплетах и в пушкинских "Пирующих студентах". Нужно иметь в виду при этом, что в стихах Дельвига "лень" и "сон" - более поэтические, чем бытовые понятия: темы эти были широко распространены в анакреонтической и горацианской лирике и постоянно встречаются, например, у Батюшкова и в лицейских стихах Пушкина.
"Любовь к поэзии пробудилась в нем рано, - вспоминал Пушкин. - Он знал почти наизусть "Собрание русских стихотворений", изданное Жуковским. С Державиным он не расставался". Он читает - жадно и бессистемно, большей частью во время занятий, преимущественно русские книги, - и за четыре года приобретает репутацию едва ли не лучшего знатока русской литературы среди лицеистов. В 1816 г. директор Лицея Энгельгардт замечает, что Дельвигу свойственно "какое-то воинствующее отстаивание красот русской литературы" [5]. Первые известные нам его стихи - патриотическая стилизация народной песни по случаю занятия Москвы Наполеоном (1812) и оды. Эти ранние стихи очень слабы даже технически, - много слабее, чем у его товарищей.
Война 1812 г. пробудила национальное самосознание и дала новый импульс русской литературе. В нее хлынул поток общественных и эстетических идей, опиравшихся на широкую европейскую просветительскую традицию. Поэзия Жуковского, Батюшкова, Вяземского, Д. Давыдова была преддверием романтического движения, и она решительно захватила литературную авансцену и заставила померкнуть старые кумиры - даже Державина. Литературная жизнь Лицея развивалась под знаком новых веяний.
Юный Дельвиг был непосредственным и ближайшим ее участником. Он постоянный сотрудник рукописных лицейских журналов, а с 1814 г. его стихи начинают появляться в печати. Его формирование как поэта идет стремительно. То, что написано им в возрасте пятнадцати-шестнадцати лет, стоит на уровне профессиональной поэзии. И Пушкин, и Илличевский в упомянутом уже отзыве называли стихи "К Диону", "К Лилете", где, по словам Пушкина, "заметно необыкновенное чувство гармонии и (...) классической стройности".
"Гармония", "классическая стройность" - категории эстетики Батюшкова и Жуковского. Но поэтическая традиция здесь иная.
Пушкин вспоминал, что первыми опытами Дельвига в стихотворстве были подражания Горацию, которого он изучал в классе под руководством профессора Н. Ф. Кошанского.
Кошанский научил Дельвига понимать латинские тексты, но не мог научить понимать поэзию. Кошанский был "классик", к поэтическим опытам лицеистов относился с предубеждением, и Дельвиг написал пародию на его стихи - "На смерть кучера Агафона". Когда Дельвиг говорил, что "языку богов" он учился "у Кошанского" - это также была пародия. М. Л. Яковлев, однокашник Дельвига, свидетельствовал: "Дельвиг вовсе не Кошанскому обязан привязанностью к классической словесности, а товарищу своему Кюхельбекеру" [6]. С Кюхельбекером же Дельвиг читает немецких поэтов: Бюргера, Клопштока, Шиллера и Гельти. В его лицейских стихах есть следы интереса и к Э. фон Клейсту, и к М. Клаудиусу.
То, что приверженец национальных начал в литературе подражает Горацию и заинтересован более всего немецкой поэзией, - неожиданно лишь на первый взгляд.
Поэты, которых читали Дельвиг и Кюхельбекер - Клопшток и его ученики и последователи, принадлежавшие, как Гельти и Клаудиус, к "геттингенскому поэтическому союзу" или родственные ему, как Бюргер, - были как раз борцами за национальное искусство и бунтарями против классических норм. Они открывали дорогу романтическому движению. Одной из особенностей их творчества было обращение к античности, в частности к античной метрике, как к средству избежать нивелирующей, вненациональной классической традиции, которую связывали прежде всего с влиянием французской поэзии.
Шиллер, как и Гете, воплотил в своем творчестве дух этой переходной эпохи.
Дельвиг и Кюхельбекер обращаются к Клопштоку и "геттингенцам" как раз в тот период, когда в русской литературе начинается "спор о гекзаметре" и о путях перевода "Илиады", - спор, проведший размежевание между "классиками" - сторонниками александрийского стиха - и новым поколением поэтов, требовавшим приближения к формам подлинной античной поэзии. Через несколько лет Кюхельбекер с молодым задором заявит публично, что обновление русской литературы придет через освобождение от "правил" литературы французской, и вспомнит Востокова, переведшего Горация мерой подлинника, Гнедича и Жуковского. "Принявши образцами своими великих гениев, в недавние времена прославивших Германию", Жуковский "дал (...) германический дух русскому языку, ближайший к нашему национальному духу, как тот, свободному и независимому" [7].
Это пишется в 1817 г.; через несколько лет Кюхельбекер будет требовать освобождения русской поэзии от пут "германского владычества", - но то уже будет в иную поэтическую эпоху. Сейчас и Кюхельбекер, и Дельвиг рассматривают "германский" и национальный русский элемент как внутренне родственные.
Дельвиг, по совету Жуковского, упорно занимается немецким языком. Кюхельбекер пишет по-немецки не дошедшую до нас книгу о древней русской поэзии, стремясь познакомить Европу со "Словом о полку Игореве", сборником Кирши Данилова и народными песнями.
Дельвиг пишет рецензию на эту книгу (так и не вышедшую) и печатает ее в журнале "Российский музеум" (1815).
В 1817 г. Дельвиг и Плетнев с восхищением читают слабые стихи Востокова. В том же году Кюхельбекер пропагандирует в Благородном пансионе востоковский "Опыт о русском стихосложении".
И отсюда же удивительное сходство стихов Дельвига и Кюхельбекера в первые послелицейские годы, - сходство жанровое, образное, метрическое. Оба пишут "горацианские оды", элегии античным элегическим дистихом, гекзаметрические послания, дифирамбы; оба насыщают свои стихи античными мифологическими и историческими ассоциациями. И даже избирают сходные темы. Так, Дельвиг пишет "Видение", где имитирует античную метрику, и посвящает его Кюхельбекеру, у которого тоже есть "Видение" и "Призрак". Последнее стихотворение варьирует те же мотивы, что и "Видение" Дельвига. Многое приходит к обоим поэтам от их образцов; так тема исчезающего призрака возлюбленной была популярна V "геттингенцев" (ср. "Die Erscheinung", 1781, или "Die Traume", 1774, гр. Фридриха Леопольда Штольберга). Но заимствованные образы и темы порой изменяются до неузнаваемости. Так происходит с сюжетом идиллии Гельти "Костер в лесу", на основе которой выросла впоследствии одна из лучших русских идиллий Дельвига "Отставной солдат".
Новая русская поэзия осваивала опыт европейского преромантизма, включая его в культурный фонд национальной русской литературы.
 
Дельвиг окончил Лицей в 1817 г. и вынужден был искать средства к существованию. Он служит в Департаменте горных и соляных дел, в Министерстве финансов и наконец в 1821 г. обосновывается в Публичной библиотеке, где начальниками его были И. А. Крылов и А. Н. Оленин. Служебные занятия его не слишком привлекают; большая доля времени его проходит в литературных общениях.
Конец 1810-х гг. - период литературных кружков и обществ. Лицейские поэты также сформировали кружок, оказавший затем мощное влияние на всю литературную жизнь. В него входили Дельвиг, Кюхельбекер и Пушкин.
Дельвиг был первым, кто гласно предсказал Пушкину блестящую будущность. Его стихи "Пушкину" ("Кто, как лебедь цветущей Авзонии...", 1815) и в особенности "На смерть Державина" (1816) декларативно указывали на Пушкина как на преемника Державина, - то есть на главу современной поэзии. Подобно "арзамасцам", участники кружка адресуют друг другу послания; культ дружбы, составлявший в эти годы своего рода литературную тему, здесь приобретает специфические черты: поэтизируется именно лицейская дружба, союз поэтов-единомышленников. Эти формулы - "союз поэтов", "любимцы вечных муз", "святое братство" - возникают в лицейских посланиях и становятся своеобразным знаком связи, за которым реакционерам чудилось нечто вроде масонской ложи. Адресаты посланий, носящие реальные имена, вместе с тем обобщены. Это не "поэты", а "Поэты" с прописной буквы, пророки, страдальцы, противопоставленные "безумной толпе" и презираемые ею, бросающие свой вызов року и судьбе. Самая поэзия рассматривается как жертвенное служение. Поэтому приобщение к ней есть своего рода акт посвящения. О нем постоянно упоминают в стихах: так, Дельвиг называет Кюхельбекера своим "вожатым" в поэтический мир ("К Кюхельбекеру", 1817) и гордится тем, что "первый (...) услышал пенье" Пушкина ("К Языкову", 1822), - но это отнюдь не только литературный мотив. Когда в Петербург приезжает Баратынский, за мальчишескую шалость исключенный из Пажеского корпуса с запрещением служить иначе как солдатом, Дельвиг берет его под свое покровительство. Они поселяются вместе (это происходит в 1819 г.), ведут веселую, полунищенскую богемную жизнь, и Дельвиг оказывается первым, кто приобщил будущего поэта к творчеству; без ведома Баратынского он посылает в печать его ранние стихи. "Союз поэтов" приобретает нового члена.
"Союз поэтов" был очень характерным явлением в кружковом литературном быту 1810-х гг. Он не был оформленным объединением и включал очень разных поэтов, тем не менее ощущавших свой кружок как некую общность - личностную, психологическую, литературную, социальную. В последнем отношении этот кружок составлял как бы периферию будущего декабризма. И Дельвиг, и Баратынский (не говоря уже о Кюхельбекере) находятся почти в открытой оппозиции к режиму последних лет александровского царствования - к аракчеевщине, официальному мистицизму, цензурной политике. Дух религиозного и политического вольномыслия пронизывает стихи Дельвига начала 1820-х гг. - от "Подражания Беранже" до послания "Петербургским цензорам". О "глупых" и "очень опасных (...) разговорах" Дельвига с беспокойством упоминал Энгельгардт; по некоторым косвенным признакам можно предположить, что Дельвиг склонялся иной раз к весьма радикальным взглядам [8]. Имя его мы находим в числе участников целого ряда преддекабристских и связанных с будущим декабризмом обществ: еще в Лицее он посещает вместе с В. Д. Вольховским и Кюхельбекером "Священную артель"; он участвует в "Зеленой лампе", известной в биографии Пушкина; наконец, он заседает в масонской ложе "Избранного Михаила", через которую прошли многие из будущих декабристских деятелей [9].
Все это определило его позицию в двух больших петербургских литературных обществах: "Вольном обществе любителей словесности, наук и художеств" ("Михайловское" или "Измайловское") и "Вольном обществе любителей российской словесности", называемом иногда "ученой республикой".
В первое из них Дельвиг был принят в 1818 г. Это было общество под председательством известного баснописца А. Е. Измайлова, где задавали тон литераторы старшего поколения, традиционалисты и рационалисты. Первым стихотворением Дельвига, прочитанным для избрания, было "На смерть Державина". Через месяц он уже сам читает "К Пушкину"; еще через два месяца Кюхельбекер выступает со своим "Посланием к Пушкину". Вся эта кампания, утверждавшая литературный авторитет главы лицейского кружка, почти неизвестного широкой публике, предшествовала приему в общество самого Пушкина. В день же его избрания (18 августа 1818 г.) Кюхельбекер читает "Послание к Дельвигу и Пушкину" - апологию "тройственного союза" "питомцев, баловней и Феба, и природы". Это был почти вызов, литературная "агрессия" группы новых поэтов, только что покинувших лицейские стены.
Не довольствуясь публичными выступлениями, они несли свою эстетику и психологию за кулисы общества, в домашний кружок Софьи Дмитриевны Пономаревой, где безраздельно царили А. Е. Измайлов, платонически влюбленный в хозяйку, идиллик В. И. Панаев, Орест Сомов, впоследствии автор трактата "О романтической поэзии" и ближайший сотрудник Дельвига, а в те годы - защитник просветительского нормативизма. Назревавшее литературное столкновение осложнялось личным.
Салон Пономаревой был одним из самых значительных и самых демократических дружеских литературных объединений 1820-х гг. Здесь бывали почти все знаменитости петербургского литературного мира, привлекаемые более всего любезностью, образованностью и неотразимым обаянием хозяйки. Появление молодежи - Дельвига, Баратынского и других было встречено старшим поколением весьма неодобрительно, тем более что бесцеремонные пришельцы явно завладевали вниманием капризной и непостоянной Софьи Дмитриевны. Дельвиг, несомненно, пережил сильное увлечение и, по некоторым сведениям, пользовался какое-то время взаимностью. След этого чувства остался в ряде его стихов, в том числе в нескольких сонетах, посвященных Пономаревой. Выбор этой формы характерен: в начале 1820-х гг. сонет (не вполне законно) воспринимался как жанр романтической поэзии.
Все это - и личное, и литературное поведение "Союза поэтов" - подготовило "журнальную войну", начавшуюся в 1820 г. на страницах измайловского журнала "Благонамеренный".
 
Нам нет необходимости прослеживать подробно эту полемику, которая была неоднократно исследована [10], но важно уловить ее принципиальный смысл. Она началась выступлением О. Сомова против Жуковского. Сомов возражал против "германского" метафорического языка с позиций рационалистических нормативных поэтик. С этой точки зрения, поэтический язык не может отличаться принципиально от языка прозы. Ревизии подвергается аллегоризм, "туманность" символической образности, ассоциативные ряды, возникающие поверх логических значений.
Все это было свойственно и поэзии Дельвига, развивавшейся под воздействием Жуковского и питавшейся теми же истоками. Поэтому "Видение" Дельвига сразу же становится мишенью критических нападок; его обвиняли в "мистицизме". Мистицизму Дельвиг был решительно чужд, и речь шла не о мировоззрении, а о поэтике. Подобным же образом Воейков критиковал "Руслана и Людмилу" Пушкина.
Второй не менее важный упрек касался горацианского и батюшковского гедонизма. "Союз поэтов" обвиняли в посягательстве на нравственность, воспевании оргий и сладострастия. Этот упрек, как известно, адресовали и Пушкину. Возникла даже полемическая кличка "вакхические поэты".
Культ земных радостей, эротические мотивы действительно были свойственны и раннему Баратынскому, и Дельвигу. Это было литературным выражением преромантического, - а затем и романтического мироощущения, где жизненная полнота, почти языческое переживание жизни было едва ли не непременным свойством поэта. Отсюда и обращение Дельвига к таким напряженно лирическим формам, как дифирамб. Все это воспринималось антагонистами как бунт - литературный, моральный и даже социальный.
Полемика, породившая множество пародий, литературных памфлетов, эпиграмм, сыграла значительную роль в становлении русской романтической поэзии. В литературе определялись линии размежевания. В быту эта борьба не всегда разводила полемистов окончательно: так, благодушный Измайлов сохранял и к Дельвигу, и к Кюхельбекеру некоторое доброжелательство.
Тем не менее "союз поэтов" мало-помалу покидает "Михайловскосз общество и охотнее посещает второе, "ученую республику", где председателем был Ф. Н. Глинка, и где концентрировались более значительные литературные силы. Уже в 1820 г. Дельвиг - активный член этого Общества, в котором примыкает к левому крылу. Он был одним из тех, кто выступил за низложение главы "правой" партии В. Н. Каразина. Ему, конечно, не было известно о тайных доносах Каразина правительству на Пушкина и лицеистов; не мог он знать и того, что Каразин в одном из них цитировал стихотворение Кюхельбекера "Поэты", обращенное к нему, Дельвигу, и находил в нем тайный политический смысл:
 
Так! Не умрет и наш союз,
Свободный, радостный и гордый...
 
Но, и не зная о тайной деятельности Каразина, Дельвиг ясно ощущав ет свою враждебность его социальным и эстетическим позициям и понимает, что выступление против него - общественный акт. И стихи Кюхельбекера были обращены к Дельвигу не случайно: они были связаны с его одой "Поэт", где утверждалась независимость творчества от властей земных и небесных. Эта ода цензурой пропущена не была.
"Каразинская история" происходит накануне высылки Пушкина из Петербурга - первой политической репрессии, постигшей "союз поэтов". Левая группа "ученой республики" выступает в защиту Пушкина. Дельвиг, Ф. Глинка, А. Бестужев, Рылеев, Кюхельбекер оказываются в одном лагере.
Из этого лагеря выходят потом самые крупные литераторы декабризма. Дельвиг связан с ними и лично, и литературно. Рылеева он сам же и предложил в члены Общества. В 1823-1824 гг. он участвует в "Полярной звезде".
Связи не означали, однако, единомыслия. Дельвигу были чужды и революционные программы общественного переустройства, и открыто публицистическая гражданская литература. Когда из "левого крыла" Общества выделилась радикальная декабристская группа, Дельвиг к ней не примкнул.
R 1823 г Бестужев жаловался, что в Обществе образовались группировки. Группа Дельвига, Плетнева, Гнедича и Глинки обособилась.
Это размежевание объяснялось не столько политическими причинами, сколько тем, что в 1824 г. Дельвиг начинает собирать свой собственный альманах "Северные цветы", силою вещей вступивший в конкуренцию с "Полярной звездой".
 
Мы мало знаем о деятельности Дельвига в преддекабристские годы.
Его литературные связи расширились - и тому способствовала работа "альманашника". Он посещает Карамзиных, кружок Воейкова, слепого Козлова; близок с Жуковским и Гнедичем, хорош с Крыловым, налаживает контакты и с Вяземским, и с московскими литераторами. Альманах его становится своего рода организующим центром для петербургской и московской литературы.
"Союз поэтов" существует духовно, но физически разобщен: Пушкин в ссылке, Баратынский служит унтер-офицером в Финляндии, Кюхельбекер странствует и наконец обосновывается в Москве. Пересмотрев свою литературную программу, Кюхельбекер в поисках национальных начал в поэзии отверг прежний "германизм" и элегическую школу, обратившись к традициям архаистической "Беседы".
Процесс переоценки ценностей коснулся и Дельвига. Можно думать, что уже в 1822-1823 гг. в его сознании возникают контуры каких-то больших драматических и лиро-эпических замыслов. Захваченный общим интересом к театру, он переводит акт "Медеи" Лонжпьера и небольшой отрывок из "Маккавеев" А. Гиро. Он выбирает классические трагедии, но такие, в которых брезжат темы и мотивы, подхваченные затем романтиками. В "Маккавеях" его, по-видимому, привлекает и тираноборческая идея. Он лелеет мысль о романтической поэме. Тем не менее ему так и не удается отойти от малых лирических форм: основными жанрами его творчества оказываются идиллия, литературная песня и "антология".
 
В двадцатые годы XIX в. понятие "антология" применялось главным разом к небольшим лирическим стихам, любовным нли описательным, ориентированным на античную эпиграмму периода эллинизма. Интерес к этой жанровой форме, создавшей свою, особую поэтику, близкую к элегической, был характерен для европейского преромантизма. К ней обращались Гете и Шиллер, ее убежденным поклонником и пропагандистом был И. Г. Гердер. В русской литературе обращение к антологической лирике было шагом весьма значительным, который сделал Батюшков и почти одновременно Пушкин. Это был отход от представления об античной культуре как о вневременном эталоне к пониманию ее исторической и художественной определенности. Открытие того непреложного для нас факта, что человек иной культурной эпохи мыслил и чувствовал в иных, отличных от современности, формах и что эти формы обладают своей эстетической самоценностью, и было в существе своем тем, что мы называем историзмом. Но признать этот факт теоретически было легче, чем дать ему художественное воплощение.
Пушкин восхищался идиллиями Дельвига за необыкновенное "чутье изящного", с которым он угадал дух греческой поэзии - "эту роскошь, эту негу, эту прелесть более отрицательную, чем положительную, которая не допускает ничего напряженного в чувствах; тонкого, запутанного в мыслях; лишнего, неестественного в описаниях!" (XI, 98). Это определение очень точно выражает сущность именно "антологической поэзии". Гармоническая уравновешенность, скульптурная пластичность образов - все это характерно для дельвиговских "подражаний древним". "Скульптурность" - не совсем метафора: существовал особый тип греческой антологической эпиграммы, представлявшей собою надписи к произведениям пластического и живописного искусства.
Нет сомнения, что связи Дельвига с русскими художниками и художественными критиками (Пушкин называл его "художников друг и советник") не прошли даром для его поэтического творчества. Так, идиллия "Изобретение ваяния" (а может быть, и "Друзья") писалась для "Журнала изящных искусств" В. И. Григоровича, где помещались только стихи, связанные так или иначе с областью скульптуры или живописи. Антологическая и идиллическая лирика Дельвига оказываются близки друг к другу, однако не только по происхождению: они исходят из единого понимания человеческого характера эпохи античности. Это отнюдь не только исторический интерес. Дельвиг решает проблему, которой была занята русская литература с XVIII в. вплоть до Льва Толстого: проблему "естественного человека". Его условный аркадский мир - это мир, как бы заново открываемый естественным сознанием, наивным и гармоничным. В нем есть все: н всегубящее время, и неразделенная любовь, и смерть, - но есть и любовь счастливая, и дружба, и наслаждение, и они-то движут людьми в этом идиллическом обществе. Это мир чувственный, а не интеллектуальный и более языческий, чем христианский. В этом, между прочим, отличие Дельвига от популярного в 1820-е гг. сентиментального идиллика В. И. Панаева, у которого идиллический мир абстрактен и соотнесен с некими внеисторическими, идеальными нормами морали.
И из тех же общих эстетических принципов исходил Дельвиг в своих "русских песнях". Его не раз упрекали в "литературности", отсутствии подлинной народности. Но Дельвиг не имитировал народную песню. Он подходил к русской народной культуре как к своеобразному аналогу античной культуры и пытался проникнуть в ее духовный и художественный мир. Этого не делал никто из русских поэтов до Дельвига, и мало кто делал после него. Еще при жизни Дельвига ему пытались противопоставить А. Ф. Мерзлякова - автора широко популярных "русских песен", поэта ближе связанного со стихией народной жизни. Может быть, это было и так, но песни Мерзлякова отстоят от подлинной народной поэзии дальше, чем песни Дельвига. Дельвиг сумел уловить те черты фольклорной поэтики, мимо которых прошла письменная литература его времени: атмосферу, созданную не прямо, а опосредствованно ("суггестивность"}, сдержанность и силу чувства, характерный символизм скупой образности. В народных песнях он искал национального характера и понимал его притом как характер "наивный" и патриархальный. Это была своеобразная "антология", - но на русском национальном материале.
Даже литературные противники Дельвига не могли не признать достоинств его "русских песен",- а сторонники, в частности декабристские литераторы, склонны были считать их лучшей частью его наследия.
 
Разгром восстания декабристов, резко изменивший соотношение сил в русском обществе и литературе, не затронул Дельвига формально. Он не был членом тайных обществ, вряд ли знал об их существовании и не разделял декабристских программ. В первых последекабрьских письмах его звучит резкое осуждение заговора. Однако как раз эти декларации более всего и подозрительны. Дельвиг был крайне обеспокоен судьбой своих друзей и знакомых и знал, что письма перлюстрируются. У него были все основания бояться и за себя, и за адресатов писем - Баратынского и Пушкина, - и, наконец, за свою только что появившуюся семью. Он женился за две недели до 14 декабря на Софье Михайловне Салтыковой, пережив короткий, но бурный роман, и наслаждался наступившими месяцами семейного счастья. Подтверждая свою лояльность, а заодно и лояльность своих друзей, он рассчитывал, конечно, не на них, а на сторонний глаз в III отделении. В разговорах своих он очень осторожен и избегает политических тем.
Разрозненные и косвенные данные позволяют судить, однако, о тяжелой внутренней драме, пережитой им в 1825-1826-х гг. Он был одним из немногих, кто пришел в день казни, 13 июля, к кронверку Петропавловской крепости, чтобы молча проститься с осужденными. Быть может, его рассказы отразились потом в пушкинских рисунках, изображающих казненных. И он не прервал связи с заключенными: он переписывался Кюхельбекером - тайно, через третьих лиц, и получал от него рукописи; писал ссыльному Ф. Н. Глинке. В "Северных цветах", а потом в "Литетурной газете" он печатал анонимно Кюхельбекера, Н. и А. Бестужевых, Рылеева, А. Одоевского. Его стихи на 19 октября 1826 г. ("Снова, други, в братский круг") прямо перекликаются с пушкинским посланием в Сибирь - так же как и некогда написанная им лицейская песня, - "Шесть лет промчалось, как мечтанье". Из нее Пушкин взял слова "Храните гордое терпенье" - один из девизов лицейского братства.
В собственном же его творчестве нарастает драматическая нота. В идиллии "Конец золотого века" Дельвиг показал разрушение аркадского мира. Городская цивилизация принесла с собою "железный век" с его нравами и понятиями, и наивно-патриархальный моральный уклад рухнул под его напором. Это были те же идеи и те же проблемы, к которым с разных сторон и на разной глубине подходили Пушкин в "Скупом рыцаре" и в "Пиковой даме" и Баратынский в "Последнем поэте".
В художественном отношении Дельвиг решился на эксперимент большой смелости: он внес в идиллию трагический конфликт, прямо ориентируясь на сцену самоубийства Офелин в "Гамлете". Вообще проблемы трагедии все более занимают Дельвига в последние годы. Еще в 1819 г. он побуждал Пушкина обратиться к этому роду поэзии. Когда появилась пушкинская "Полтава", он говорил прямо, что сюжет тяготеет к драматической форме. Он с особым вниманием рецензирует исторические драмы, даже слабые ("Василия Шуйского" юного Н. Станкевича), анализируя исторические характеры. Его рецензия на "Бориса Годунова", оставшаяся неоконченной, обещала разрастись в целое исследование. И сам он замышляет историческую и социальную трагедию, ориентированную на шекспировскую поэтику.
Это драматическое (и соответственно драматургическое) начало ощущается и в его поздних песнях, и в идиллии "Отставной солдат" (1829), где он пытается создать народный исторический характер, раскрывая его в кульминационный момент Отечественной войны 1812 г,
Все эти творческие замыслы идут рядом с издательской деятельностью.
"Северные цветы" после 1825 г. становятся единственным русским альманахом, объединяющим литературные силы, а дом Дельвига - своего рода центром столичной литературы. Ближайшие помощники его - П. А. Плетнев, а затем и О. М. Сомов, превратившийся из противника в сотрудника, а из сотрудника - в друга и "домашнего человека" Дельвига. Помимо Жуковского, Вяземского, И. И. Козлова, Баратынского, Пушкина, Гнедича, Ф. Глинки, Языкова - прежнего ядра участников альманаха, здесь печатаются теперь и молодые московские литераторы из кружка "любомудров" - Веневитинов, Погодин, Шевырев и следующее поколение лицеистов и пансионеров, которых привлекает к себе Дельвиг: А. Подолинский, М. Деларю. В 1831 г, в альманах приходит и молодой Гоголь. Кружок Дельвига функционирует как литературное общество. О его внутреннем быте вспоминают А. И. Дельвиг, А. П. Керн, Е. Ф. Розен. Литература входит в него естественно и органично; ее не культивируют специально, как это нередко бывало в великосветских аристократических салонах типа салона 3. Волконской. Молодое поколение, отнюдь не смотревшее на Дельвига как на мэтра, тем не менее признавало за ним права поэтического арбитра, и Дельвиг естественно взял на себя роль "патриарха" и наставника литературной молодежи.
В 1828 г. в Петербург возвращается Пушкин и сразу же входит в дельвиговский круг на правах одного из идеологических руководителей.
К этому времени "Северные цветы" уже настолько обеспечены литературным материалом, что возникают предпосылки для издания газеты.
1 января 1830 г. выходит первый номер "Литературной газеты" под формальным редакторством Дельвига. Фактически политику ее на первых порах определяли Пушкин, Дельвиг и Вяземский. Уже с первого номера "Литературная газета" приобрела вынужденно полемический характер. Еще в "Северных цветах" была начата полемика, с одной стороны, против Булгарина, с другой - против литературно-эстетических концепций "Московского вестника". "Литературная газета" не могла остаться в стороне от уже начавшейся борьбы. Когда в первом номере в анонимной заметке, принадлежавшей Пушкину, газета декларировала свой кружковый характер, объявив, что она издается "не столько для публики, сколько для некоторого числа писателей, не могущих по разным отношениям являться под своим именем ни в одном нз петербургских или московских журналов" [11], возражения посыпались как из рога изобилия. Собственно, эта статья своим вызывающим максимализмом дала мощный толчок обвинениям в "литературном аристократизме", элитарности, пренебрежении читателем. Такого рода упреки исходили от "Северной пчелы" Булгарина и Греча и от "Московского телеграфа" Н. Полевого.
Почти все статьи Дельвига в "Литературной газете" так или иначе связаны с начавшейся вслед за тем полемикой, имевшей как общественный, так и эстетический смысл. Сущность этой полемики, проясненная, в частности, в исследованиях о Пушкине [12], для современного читателя во многом уже ускользает: в ней важно улавливать не только акценты и детали, ушедшие вместе с эпохой, но и исторические оттенки понятий, которыми пользовались полемисты, и социальные и эстетические концепции, стоявшие за этими понятиями.
И Булгарин, и Полевой - каждый по своим особым причинам - нападали на "аристократизм" пушкинского круга и апеллировали к "публике", то есть к широкому демократическому читателю. Это была буржуазно-демократическая литературная программа, которой принадлежало, казалось бы, историческое будущее. Сложность ситуации заключалась том, что Полевой в отличие от Булгарина тяготел к буржуазному радикализму и искал в России "третьего сословия", на которое он мог бы опереться в борьбе с дворянством, утратившим, как ему казалось, свою ведущую роль в социальной и культурной сфере.
Буржуазный радикал Полевой и буржуазный конформист Булгарин вступили в тактический союз против общего врага - "литературной аристократии": Пушкина, Жуковского, Вяземского, Дельвига, Баратынского и их идейных предшественников, к которым Полевой причислял, в частности, Карамзина.
Отсюда - нападки на развращенность и социальное бесплодие "высшего света", которому противопоставлялись энергичные, нравственно устойчивые и талантливые люди "среднего класса"; отсюда и полемический пафос "Истории русского народа" Полевого, создававшейся в противовес "Истории Государства Российского".
В этой критике дворянства были несомненные позитивные черты. Но в целом в конкретных условиях Российской империи 1830-х гг. эта, на первый взгляд, столь прогрессивная литературно-общественная позиция приобретала - не только у Булгарина, но и у Полевого - ярко выраженный консервативный смысл.
В тридцатые годы в России продолжался период дворянской революционности. Дворяне вышли на Сенатскую площадь 14 декабря 1825 г. Дворяне создали важнейшие идеологические документы декабристского движения. Они оказались наследниками буржуазно-демократических идей 1789 г., ибо "третье сословие" в России еще не успело развиться.
Пушкин улавливал особенности социальной жизни России, когда утверждал (с нашей точки зрения, не вполне справедливо), что именно дворяне, лишенные своих поместий, и "составляют у нас род третьего состояния, состояния почтенного, трудолюбивого и просвещенного" [13]. Он думал при этом о себе, о князе Вяземском с его номинальным княжеством, и о нищем бароне Дельвиге.
Реальное же "третье сословие" в 1820-1830-е гг. в России было как, раз хранителем косных, патриархальных, консервативных устоев и в политической, и в моральной, и в интеллектуальной сфере. На него опиралось и правительство в своей борьбе с политическим вольнодумством и религиозным скептицизмом. "Самодержавие, православие, народность" - эта официальная правительственная формула была понятна и близка не культурной элите, а именно среднему грамотному читателю, который составлял основную массу подписчиков "Северной пчелы" и "Московского телеграфа" и к литературным исканиям Пушкина и Баратынского был невосприимчив.
Чтобы воспитать читателя с необходимым для этого философским, социальным, эстетическим кругозором, нужна была журнальная трибунаs и литературная критика. Но к 1830 г.- к моменту появления "Литературной газеты" - "Северная пчела" и "Московский телеграф" были полновластными хозяевами читательских вкусов: они предлагали каждый свою а иногда и общую шкалу социальных и эстетических ценностей и по этой шкале оценивали современную литературу.
Газета Дельвига начинает борьбу за читателя с разрушения "коммерческой эстетики".
Если читать подряд критические статьи Дельвига, вероятно, может показаться странным экзотический выбор книг для рецензирования. "Берлинские привидения" псевдо-Радклиф, "Послание Выпивалина к водке и бутылке..." Ф. Улегова, "Новейшее собрание романсов и песень" и подобный же песенник под названием "Северный певец...". Но этот выбор целенаправлен. Все это - "массовая культура" (пользуясь современным термином), "мелкотравчатая" литература для малообразованного читателя, нижний пласт "коммерческой словесности". Его популярность - показатель, с одной стороны, культурного уровня общества и, с другой - уровня самой "литературной промышленности". Это первые и уродливые проявления буржуазного предпринимательства в литературе. Издатель "Северных цветов" Дельвиг не мог возражать против того, чтобы книга становилась товаром, но он был против экспансии коммерции в область духовной культуры.
С этой точки зрения он оценивает и творчество Булгарина. И "нравственно-сатирический", и исторический роман Булгарина был обращен как раз к "средним классам" и ориентирован на их социальные и моральные представления и на их литературные вкусы. Булгарин модернизировал ту область литературы, на которой они были воспитаны: авантюрный роман и "роман тайн", где центр тяжести лежит на фабуле, а не на характере; где бытовая сфера понимается не как форма исторического бытия народа, а как иллюстрация общей моралистической идеи; где воспитательная роль произведения достигается не логикой характеров и событий, а прямым публицистическим комментарием автора - и где поэтому происходит четкое разделение на персонажей положительных и отрицательных.
В эпоху формирования романтической прозы и зарождения реалистической эстетики Булгарин воскрешал просветительский и преромантическии роман XVIII в. в его наиболее эпигонских образцах. Но именно этот роман был понятен и популярен, ибо был эстетически привычен и не содержал никаких открытий, отпугивающих обывателя.
Анализ этого типа литературы, где социальный и эстетический консерватизм шли рука об руку, Дельвиг дал в статьях о "Димитрии Самозванце" Булгарина, комедии "Классик и романтик" К. Масальского и в полемических заметках об "Иване Выжигине". Вероятно, более всего его занимает то, что мы назвали бы сейчас идеей историзма. Он требует от литературы исторических характеров, изображения исторического быта и вскрытия движущих пружин исторического процесса. Этим пафосом литературно-исторического исследования проникнуты и статьи о трагедии "Василий Шуйский" Николая Станкевича и о переводе "Карла Смелого" В. Скотта - писателя, которого Дельвиг противопоставляет Булгарину. И в самом подходе к теме, и в частных суждениях Дельвиг иной раз оказывается удивительно близок к Пушкину; когда он начинает говорить о Борисе Годунове и в особенности о характере Шуйского, его рассуждения почти буквально совпадают с пушкинскими черновыми набросками. Это общность точки зрения, по-видимому возникавшей в устном общении; многие суждения и даже фразеологические обороты дельвиговских статей были повторены в статьях Пушкина.
Другим направлением критической деятельности Дельвига стала борьба с эпигонством внутри собственного литературного лагеря.
Дельвиг был сторонником конструктивной, "научающей" критики. Когда дело касалось молодых поэтов и их первых произведений, его суд был обычно мягок, но всегда нелицеприятен, как вспоминал Н. М. Коншин. Эта определенность критического приговора заставила сначала А. И. Подолинского, а потом и Е. Ф. Розена прервать связи с кружком; первый считал даже, что Дельвиг увидел в нем своего рода конкурента Пушкина и попытался уничтожить его литературно. Но дело было в ином.
Романтическая поэзия, и в особенности поэма 1830-х гг., испытывала воздействие "неистовой словесности". Она все более порывала с теми принципами стихотворного лиро-зпического рассказа, которые установились в поэме Пушкина и Баратынского, где сюжет и характер развивались по закону необходимости и имели ясно прочерченную логику движения. В 1830-е гг. поэтов меньше интересует развитие характера: он лишь раскрывается в кульминационные моменты страсти и страдания. Внешняя событийная сторона произведения теряет автономность; она предопределяет не характер, а именно эти кульминационные сцены. При такой концепции поэмы основная роль в фабуле принадлежит случаю. Случайное убийство брата, любимой жены; случайный повод к ревности - все эти элементы "неистовой поэтики" были решительно отвергнуты Дельвигом в рецензиях на "Нищего" Подолинского, на "Рождение Иоанна Грозного" Е. Розена, на "Разбойника" М. Покровского. И здесь Дельвиг тоже выступал единомышленником Пушкина.
Он предостерегал молодых поэтов против "поспешности" и требовал уважения к литературному цеху. Пренебрежение к традиции, установка на читательскую популярность, на немедленный, хотя бы и скоропреходящий успех, а в области художественного творчества - мелодраматизм и стилистическая "языковая небрежность" - все это было для него прямым следствием "коммерческого века", когда "публика" навязывает писателю свои этические и эстетические нормы. Во всех этих грехах он упрекал и Полевого, хотя тот, не в пример Булгарину, ориентировался не на устаревшие, а, напротив, на новейшие литературные образцы, порожденные, в частности, новой романтической волной во французской литературе.
Критические схватки продолжались, однако недолго: в ноябре 1830 г. "Литературная газета" была закрыта.
Власти уже давно присматривались к ее выступлениям. В августе 1830 г. в разгар полемики с Полевым и Булгариным, Дельвиг поместил заметку "Новые выходки противу так называемой литературной нашей аристократии...", написанную им совместно с Пушкиным. В заметке содержалась аналогия между социальной борьбой 1830-х гг. в России и общественным брожением кануна 1789 г. "Литературная газета" прибегла к политической дискредитации противников, которые пользовались поддержкой правительства.
Это был этически не безукоризненный, а тактически - самоубийственный полемический ход.
Бенкендорф вызвал к себе Дельвига. Издатель "Литературной газеты" держался невозмутимо и ссылался на законодательство, запрещающее преследовать редактора за пропущенные цензурой статьи. Формально он был прав, но шеф III отделения прямо заявил ему, что законы существуют не для начальства, а для подчиненных.
В конце октября за помещение четверостишия, посвященного жертвам Июльской революции (1830), Дельвиг снова был вызван в кабинет шефа жандармов. Бенкендорф был разъярен. Он был убежден, что кружок Дельвига собирает людей, настроенных против правительства, и что руководят им сам Дельвиг, Пушкин и Вяземский, которых он пообещал "упрятать в Сибирь".
Бенкендорф прямо ссылался на Булгарина как на источник своей информации. Но дело было не только в тайных доносах. Конечно, ни Дельвиг, ни Пушкин не были главами противоправительственных кружков, - но их газета решительно не хотела, а точнее, не могла идти в фарватере николаевской идеологической политики. Весь дух дельвиговского кружка, сформировавшегося в период общественного и литературного оживления 1810-х гг., противостоял требованиям "усердия и служения", всеобщему конформизму и официальной эстетике. Пережив эпоху декабризма, он сохранил воспоминания о ней, он остался оазисом "вольнодумства" в обществе, искоренявшем вольнодумство, и поэтому каждую минуту оказывался чреват крамолой.
Независимое поведение Дельвига лишь еще сильнее укрепило Бенкендорфа в его мнении.
Репрессии против "Литературной газеты" вызвали, однако, в обществе нежелательную для правительства реакцию. Дельвигу сочувствовали и влиятельные лица, - например управлявший Министерством юстиции Д. Н. Блудов. Бенкендорф вынужден был принести извинения за резкость и разрешить газету, но уже с другим формальным редактором. Им стал О. М. Сомов.
Нервное потрясение, испытанное Дельвигом, было велико, и долгое время держался слух, что выговоры Бенкендорфа приблизили его раннюю кончину. Слух, вероятно, был не лишен основания. Дельвиг был болен давно; каждый год легкая простуда надолго укладывала его в постель, и выздоравливал он все труднее. Душевные травмы были непосильным испытанием для ослабленного и изнуренного организма.
И семейная жизнь, так счастливо начатая, через несколько лет повернулась к Дельвигу своей теневой стороной. Софья Михайловна не могла и не хотела противостоять новым увлечениям.
Случайная простуда, которой Дельвиг не придавал значения, после нескольких дней болезни свела его в могилу 14 (26) января 1831 г.
Со смертью Дельвига распался его кружок и ушел в прошлое "союз поэтов". Наступала новая эпоха - "гоголевский период русской литературы", где ведущей стала проза, а не поэзия, и альманахи сменились журналами.
И творчество, и литературная жизнь Дельвига остались памятником эстетических идей и литературного быта предшествующей, пушкинской эпохи - золотого века русской поэзии. В этом их историческая ограниченность, но в этом же и их непреходящая культурная ценность.
 

Примечания

1. Гаевский В. П. Дельвиг. - Совр., 1853, N 2, отд. 3, с. 45-88; № 5, отд. 3, с. 1-66; 1854, № 1, отд. 3, с. 1-52; отд. 3, с. 1-64.

2. Томашевский Б. А. А. Дельвиг; Виноградов И. О творчестве Дельвига. - В кн.: Дельвиг А. А. Полн. собр. стих. Л., 1934, В 1970 г. вышла английская монография о Дельвиге (Koehler L. Anton Antonovic Delvig. A Classicist in the Time of Romanticism. Моuton. The Hague-Paris, 1970), во многом опирающаяся на эти и другие работы советских ученых.

3. Пушкин. Полн. собр. соч., т. XI. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1949, с. 273.

4. См.. [Грот К. Я.] Пушкинский Лицей (1811 -1817). Бумаги 1-го курса, собранные акад. Я. К. Гротом. СПб., 1911, с. 63.

5. См.: Мейлах Б. Пушкин и его зпоха. М., 1958, с. 124.

6. См.: А. С. Пушкин в воспоминаниях современников, т. 1. М., 1974, с. 68.

7. Кюхельбекер В. К. Путешествие. Дневник. Статьи. М.; Л.: Наука, 1979, с. 434-435.

8. См.: Цявловский М. А. Статьи о Пушкине. М, 1962, с. 47-58.

9. Нечкина М. В. Священная артель. Кружок Александра Муравьева и Ивана Бурцева 1814-1817 гг. - В кн.: Декабристы и их время. Материалы и сообщения. М.; Л., 1951, с. 155-188; Базанов В. Ученая республика. М.; Л., 1964 (указатель).

10. См.: Гаевский В. П. Дельвиг. - Совр., 1853, № 5, с. 55 и след.; Мордовченко Н. И. Русская критика первой четверти XIX в. М.; Л., , с. 185-186, 326-327.

11. Пушкин. Полн. собр. соч., т. XI, с. 89.

12. См.: Пушкин. Итоги и проблемы изучения. М.; Л.: Наука, 1966, с. 217-227; Блинова Е. М. "Литературная газета" Дельвига и Пушкина. 1830-1831. Указатель содержания. М., 1966; о "Северных цветах" см. также нашу книгу: "Северные цветы". История альманаха Дельвига-Пушкина. М.: Книга, 1978; "Северные цветы" на 1832 год. Изд. подготовил Л. Г. Фризман. М., 1980.

13. Пушкин. Полн. собр. соч., т. XI, с. 173.

10

ПЕРВЫЕ ДОКУМЕНТАЛЬНЫЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА О РОДЕ БАРОНОВ ДЕЛЬВИГОВ В ТУЛЬСКОМ КРАЕ

…В январе 1831 в Санкт-Петербурге в возрасте 32 лет от нервной горячки, осложнённой гриппом, скончался один из первых лицейских друзей А.С. Пушкина, поэт барон Антон Антонович Дельвиг. Многие его биографы связывают преждевременную кончину с запрещением издававшейся под его редакцией «Литературной газеты» и тем, что на поэта наорал граф Бенкендорф. Друзья, боясь, что «мать не перенесёт известия о смерти сына и желая её хотя несколько к этому подготовить, просили Булгарина, чтобы он не извещал о смерти Дельвига в “Северной пчеле”, но Булгарин не исполнил этой просьбы. Таким образом, мать Дельвига узнала о его смерти из “Северной пчелы”. Она надеялась, что в этом извещении говорилось не о её сыне, основываясь на том, что в извещении Дельвиг был назван надворным советником, а его семейство не знало о производстве его в этот чин. Она полагала, что умер кто-либо другой, хотя в извещении Дельвиг был назван известным поэтом. Тогда не было ни железных дорог, ни телеграфов, поэтому известие о смерти Дельвига могло быть получено в деревне Чернского уезда Тульской губернии, где жила его мать, гораздо позже 17 января, дня его именин. В этот день в церкви ошибочно поминали не за здравие, а за упокой души барона Антона, что сильно встревожило мать и сестёр Дельвига».
Трагедия семьи Дельвигов усугублялась тем, что всего тремя годами ранее скончался глава семейства генерал-майор барон Антон Антонович Дельвиг-старший. Вдова Любовь Матвеевна осталась без материальной поддержки. К моменту смерти поэта его младшим братьям Александру и Ивану в то время исполнилось всего 14 и 13 лет. Следует отметить, что, учитывая тяжёлое материальное положение семьи, Антон Антонович-младший воспитывал в своей семье Александра и Ивана, помогая им получить образование. Барон А.И. Дельвиг в «Воспоминаниях» пишет: «Чтобы облегчить положение матери и дать образование своим братьям, которые слишком двадцатью годами были его моложе, Дельвиг привез их в Петербург. Братья эти, Александр и Иван Антоновичи, жили у него и учились на его счёт. Старший выказывал много способности в учении и хороший характер; младший ни в том, ни в другом не походил на брата. Во всяком случае присутствие этих детей ещё более оживило дом Дельвига».
Именно к этому времени относятся первые документы из дела Тульского Дворянского депутатского собрания по внесению в дворянскую родословную книгу Тульской губернии рода баронов Дельвигов. Желая определить сыновей своих на учёбу поначалу в Пажеский корпус, баронесса Л.М. Дельвиг 7 марта 1832 пишет прошение в Тульское Дворянское депутатское собрание о выдаче сыновьям документов, подтверждающих их дворянское происхождение. При этом вдова путает год смерти мужа с годом смерти сына. В приложении к прошению имеется копия формулярного списка о службе генерал-майора барона А. А. Дельвига, из которого следует, что отец поэта начинал службу в ноябре 1788 в чине сержанта 1-го батальона Эстляндского егерского корпуса, участвовал в боевых действиях во время русско-шведской войны 1788-1790 и русско-польской войны 1792-1793. Награждён орденами Святой Анны с алмазами 2-го и 4-го классов, Святого Владимира 4-й степени и Святого Георгия 4-й степени. В 1837 сыновья Л. М. Дельвиг Александр и Иван были внесены в 5-ю часть (титулованные роды) дворянской родословной книги Тульской губернии и в том же году поступили в Константиновский кадетский корпус.

СТАРИННЫЙ БАРОНСКИЙ РОД…

Следующие документы в архивном деле о внесении баронов Дельвигов в родословную книгу дворян Тульской губернии появились лишь 30 лет спустя, когда брат поэта Александр Антонович Дельвиг, гвардии штабс-капитан в отставке, обратился в Тульское Дворянское депутатское собрание с прошением о внесении членов своей семьи в 5-ю часть дворянской родословной книги. Так как на этот раз решение о внесении в родословную книгу необходимо было утверждать в Департаменте Герольдии Правительствующего Сената, требовались дополнительные документальные доказательства древнего дворянского происхождения фамилии Дельвигов. С этой целью был направлен запрос в Ревель (ныне – Таллинн) – в Эстляндское Дворянское собрание, откуда в 1864 поступили копии, снятые с ценнейших документов по истории рода Дельвигов: выписка из родословной дворянской фамилии баронов фон Дельвиг и выписка из протокола заседания Эстляндского дворянского комитета за 1759. Последний документ гласит: «Коллегия г.г. Ландратов и Дворянский комитет рассматривали вступившие три года тому назад от нынешнего Тайного Советника при посольстве и Камергера Барона Дельвига предоставленные этой фамилии матрикульной комиссией (комиссией по составлению списка дворянских родов) дополнительные доказательства о древности означенной дворянской фамилии, и так как по оным оказалось, что этот известный древний род еще во время гермейстеров (магистров Ливонского ордена) бесспорно владел поместьями в Герцогстве Эстляндском, то ему принадлежит это достаточно доказанное преимущество не только в здешней матрикуле, но оно предоставлено Г-ну Тайному Советнику посольства и Камергеру Барону фон Дельвигу в доказательство его древнего дворянского происхождения также при дворянстве в Лифляндии».
Барон Андрей Иванович Дельвиг, двоюродный брат поэта, единственный оставил семейные мемуары: «Предок отца моего, родом из Вестфалии, в XV столетии присоединился к тем рыцарям, которые в XIII и XIV столетиях завоевали Прибалтийское побережье, населённое литвинами, эстами и латышами, – частию язычниками, а частию уже принявших православие. Мечом обратили они всё население в католиков, а впоследствии, перейдя сами в лютеранство, обманом обратили всё туземное население в лютеран.
При покорении первых двух провинций Петром Великим многие из нашей фамилии были на государственной службе в Швеции, которой эти провинции тогда принадлежали; один из Дельвигов был полковником и принимал какое-то участие при заключении Ништадского мира, конечно, со стороны Швеции.
Фамилия наша принадлежала к матрикулированному дворянству Лифляндской губернии в Риге; кажется, в Домкирхе теперь ещё красуется наш герб между прочими гербами потомков рыцарей ордена меченосцев…».
В 1857 младший брат поэта барон Александр Антонович Дельвиг выходит в отставку в звании штабс-капитана, а в 1861 возвращается на жительство в родовое имение в с. Белино Чернского уезда Тульской губернии. По данным Чернского краеведческого музея и тульских краеведов, дом Дельвигов был небольшой, из красного дерева, снаружи обложенный кирпичом. Сначала он имел два этажа, но в 30-х годах XX века, когда там открывали школу, верхний этаж разобрали. Таким он и оставался до середины 80-х годов, когда школу расформировали и местные власти попытались спасти историческое здание. Из Пушкинского дома прислали справку, подтверждающую ценность дома Дельвигов, но до реставрации дело не дошло. Дом внезапно сгорел, и теперь от него ничего не осталось.
Есть полное основание утверждать, что Пушкин мог останавливаться в доме Дельвигов по пути в южную ссылку. Предположение кажется тем более верным потому, что Пушкин был хорошо знаком с родными Дельвига, состоял с ними в переписке. В гостеприимном доме Дельвигов много раз бывали писатели Иван Тургенев и Лев Толстой.
Т.А. Кузминская оставила воспоминания о семье Дельвигов-старших. В книге «Моя жизнь дома и Ясной Поляне» она сообщает, что во всей округе их глубоко уважали люди за сердечную доброту и отзывчивость. В книге публикуется фотография сестры поэта Дельвига Любови Антоновны вместе с сестрой Л.Н. Толстого Марией Николаевной. Традиции гостеприимной, большой и дружной семьи передавались из поколения в поколение.
В семье Александра Антоновича и его жены Хионии Александровны чуть ли не каждый год прибавление: после старших детей – сына Антона и дочери Россы (Раисы) – появляются на свет Дмитрий, Надежда, Александр, Андрей и, наконец, в 1875-м (Александру Антоновичу Дельвигу уже 57 лет!) – младший сын Анатолий.

СЕМЬЯ БАРОНА АЛЕКСАНДРА АНТОНОВИЧА

Все сыновья барона Александра Антоновича Дельвига получают образование в Императорском Московском университете: Александр учится на юридическом факультете, Андрей – на физико-математическом факультете, Анатолий – на историко-филологическом факультете  – и по окончании благополучно поступают на службу. Александр служит в губернской земской управе председателем. Нами установлено, что Александр Александрович Дельвиг проживал в доме Тульского губернского земства на улице Тургеневской. Андрей служит в Крестьянском поземельном банке, Анатолий – сначала в Нижегородской, а затем в Тульской казённой палате. Наибольших высот на службе достигает Анатолий: в 1916 его назначают управляющим Тульской казённой палатой. После октября 1917 Анатолий и Александр Дельвиги продолжают работать в своих учреждениях. С преобразованием казённой палаты в губфинотдел Анатолий Александрович назначается управляющим делами, одновременно он работает по совместительству в Тульском губернском союзе кооперативных объединений. Александр Александрович после ликвидации губернской земской управы занимает пост председателя губернской закупочной комиссии для Красной Армии. Но мнимое благополучие заканчивается в 1919.
Арест братьев Дельвигов состоялся в ночь на 1 ноября 1919. Несколько позднее появляется постановление: «1919 года, ноября 3 дня Президиум Тульской губернской Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, саботажем, спекуляцией и преступлением по должности, рассмотрев дело граждан Дельвигов Анатолия и Александра Александровичей, обвиняемых в принадлежности к кадетской партии, постановил: «…граждан Дельвигов заключить в концентрационный лагерь до окончания гражданской войны».
В этот же день в юридическом отделе Тульской губернской Чрезвычайной Комиссии было заведено дело № 1636 о принадлежности к партии кадетов братьев Дельвигов.
При аресте братьев был найден документ, датированный 5 октября 1917 и адресованный в Центральный комитет Партии Народной Свободы. В послании сказано, что Тульский губернский комитет партии «поручает члену губернского комитета барону Анатолию Александровичу Дельвигу вести переговоры с Центральным комитетом по поводу кандидатур членов Центрального комитета в Учредительное Собрание».

И если для заключения Анатолия Дельвига в концлагерь у губчека были хотя бы формальные основания (он действительно состоял в партии кадетов), то Александр Дельвиг пострадал совершенно безвинно, поскольку ни в какие политические партии никогда не входил.
Сразу после ареста братьев выясняется, что учреждения, в которых они работали, совершенно не могут обойтись без них – грамотных и образованных специалистов. В административно-мобилизационном отделе Тулгубвоенкомата некому составлять отчёт, поэтому военкомат просит коменданта концлагеря Бухмана откомандировать на время составления отчёта Александра Дельвига, ходатайствуя одновременно о перечислении его на довольствие военкомата. Комендант лагеря отвечает согласием и при этом сообщает ежедневные нормы довольствия заключенных в концлагере: “...хлеба – 3/4 фунта, крупы – 18 золотников или картофеля – 2 фунта, рыбы или мяса – 1/4 фунта, овощей сухих – 7 золотников или капусты – 60 золотников, соли – 3 золотника, сахара – 6 золотников, чая или кофе – 1/4 золотника, муки – 4 золотника, масла – 5 золотников”. Один русский фунт равнялся тогда 96 золотникам или примерно 400 граммам. Справедливости ради надо отметить, что нормы довольствия в лагере (если они соблюдались) мало отличались от размера пайка на свободе: 3/4 фунта хлеба получал по карточке в конце 1919 каждый рабочий Тулы. Тем не менее, уже в конце декабря 1919 Александр Александрович Дельвиг пополняет список больных лагеря, и администрация направляет его на лечение в Ваныкинскую больницу г. Тулы. Дальнейшая его судьба по архивным документам, к сожалению, не прослеживается.
Похоронен Александр Александрович на Всехсвятском кладбище Тулы (на котором покоится и прах его отца). До начала 1970-х за могилой ухаживала дочь барона Дельвига и её старинная подруга. Сегодня надгробие входит в эскпозицию музея «Тульский некрополь».

Большую заинтересованность в своём сотруднике — Анатолии Дельвиге — проявило и правление Тульского губернского союза кооперативных объединений. В архивах УФСБ по Тульской области хранится телеграмма от 31 декабря 1919, посланная членом комиссии Наркомпрода Шмидтом в ГубЧК г. Тулы, которая гласит: «Кооперативный отдел Наркомпрода просит о сообщении причин ареста секретаря губсоюза Дельвига и о скорейшем рассмотрении дела». Это свидетельствует о том, что Анатолий Александрович Дельвиг был действительно очень ценным работником. Коменданту Тульского концлагеря правление Губсоюза отправляет письмо, которое отличается даже некоторым красноречием: «Дельвиг, состоя секретарем союза, являлся тем органом сложной канцелярской работы правления, который приводил в движение все его отделы, исполняя постановления правления». Одновременно с этим письмом в комиссию по проведению амнистии было направлено письмо служащих Тулгубсоюза кооперативных объединений, которые, «свидетельствуя вполне лояльное отношение к Советской власти содержащегося в концентрационном лагере гражданина Анатолия Александровича Дельвига», ходатайствовали перед комиссией об освобождении его «на поруки за круговой ответственностью всех служащих». Под письмом стоят 72 вполне разборчивые подписи, большинство из подписавшихся – женщины. В администрации лагеря вняли просьбам Тулгубсоюза, в результате чего появилось на свет удостоверение № 2971 от 7 декабря 1919, в котором значилось, что заключённый концлагеря принудительных работ при Тульском Совете Дельвиг Анатолий Александрович «действительно командирован для несения неответственной работы в губсоюзе», при этом он «не имеет права подписывать бумаги и должен по окончании работ ежедневно являться в лагерь».
Молва об опытном и незаменимом канцеляристе Дельвиге дошла до отдела здравоохранения Тулгубисполкома, поэтому, когда Анатолий Александрович в середине декабря попал в лагерный лазарет, медицинское начальство решило не упускать случая и использовать больного в должности делопроизводителя подотдела снабжения «за отсутствием кандидатов». Но на эту просьбу комендант Бухман ответил решительным отказом.
То, что советские учреждения проявили заинтересованность в судьбе Анатолия и Александра Дельвигов, свидетельствует о высоких личных качествах этих работников и их умении выполнять порученное дело. Это не случайно. Учась в Московском университете, племянники Антона Антоновича Дельвига получили классическое образование, которое давало им возможность быть сведущими и авторитетными специалистами и выделяться среди тульской интеллигенции.
После освобождения из концлагеря Анатолий Дельвиг был назначен секретарем Президиума Тулгубсовнархоза, в 1922 он перешёл на работу в Тульское отделение Госбанка и наконец в 1924 достиг пика своей карьеры в советской Туле – его назначают заместителем председателя Тульской губернской плановой комиссии (Тулгубплана). В этой должности он состоял до 1929, после чего какие-либо упоминания о нём в местных документах и печатных изданиях прекращаются…

А.А. Шестакова.


Вы здесь » Декабристы » ЛИЦА, ПРИЧАСТНЫЕ К ДВИЖЕНИЮ ДЕКАБРИСТОВ » ДЕЛЬВИГ Антон Антонович.