П.Ф. Соколов. Портрет А.Х. Бенкендорфа. 1835 г.
Из собрания Всероссийского музея А. С. Пушкина

Бенкендорф - декабристы - Пушкин

"О Пушкине всегда хочется сказать слишком много, всегда наговоришь много лишнего и никогда не скажешь всего, что следует".

Этими словами В.О. Ключевского сказано все или почти все, чем автор хотел предварить настоящую статью. Внимание к жизни и творчеству А.С. Пушкина всегда оправдано, тем более в год двухсотлетнего юбилея великого поэта. Без Пушкина нельзя представить себе эпохи 20 - 30-х годов прошлого века, нельзя в полной мере оценить характеры людей той эпохи, их роль в российской истории. Речь об одном из них - Александре Христофоровиче Бенкендорфе.

Что мы знаем об этом человеке? Расхожее мнение о нем известно со школьной скамьи: шеф жандармского корпуса, начальник тайной полиции, активный участник подавления восстания декабристов, наконец, жестокий гонитель Пушкина. Но так ли все это? Попытка ответить на данный вопрос возникла у автора под впечатлением дискуссии на страницах историко-революционного альманаха "Факел", что и подтолкнуло его сказать скромное слово в защиту начальника III Отделения Канцелярии Его Императорского Величества.

А.Х. Бенкендорф родился в 1783 г. в семье с богатыми военными традициями и с честью их поддерживал. Службу начал унтер-офицером в лейб-гвардии Семеновском полку. В 1804 г. храбро воевал на Кавказе, в 1805-1811 гг. - с турками и французами, заслужив чин полковника и несколько боевых наград. В период Отечественной войны 1812 г. командовал различными воинскими подразделениями, которые взяли в плен 30 тысяч солдат и офицеров противника, в том числе 3 генералов и свыше 200 орудий. За боевые заслуги удостоен ряда орденов и звания генерал-майора. Он был первым комендантом Москвы после ее освобождения, участвовал в заграничных походах русской армии против Наполеона в 1813-1814 гг., воевал в Голландии, Бельгии, брал Берлин. В 1821 г. стал генерал-лейтенантом и командиром 1-й Кирасирской дивизии. Короче говоря, честно исполнял свой воинский и патриотический долг.

Но выделим еще один эпизод из его жизни. 7 ноября 1824 г. во время ужасного наводнения в Петербурге А.Х. Бенкендорф лично участвовал в спасении многих людей, проявив при этом сильную волю и большое мужество. Об этом говорили даже те, кого трудно назвать друзьями или почитателями генерала: А.С. Грибоедов, жена А.А. Дельвига С.М. Салтыкова, декабрист А.Е. Розен и др.

У великого князя Николая Павловича, будущего императора Николая I, было немного друзей. Одним из них был А.Х. Бенкендорф. 14 декабря 1825 г., когда решался вопрос о власти и даже о жизни и смерти императора, рядом с Николаем I находился генерал Бенкендорф. При этом следует заметить, что в подавлении восстания декабристов никакой его "заслуги" нет. Его дивизия была расквартирована далеко от столицы и не участвовала в этих событиях.

После разгрома восстания А.Х. Бенкендорф по личной просьбе императора вошел в состав Следственного комитета по делу декабристов. В отличие от других членов комитета по отношению к подследственным он всегда был предельно корректен, подчеркнуто вежлив и даже внимателен. Это обстоятельство особо подчеркивают в своих мемуарах многие декабристы. Известно также, что в день казни декабристов он настаивал на отсрочке исполнения приговора, а когда помилование не пришло, чтобы не видеть этого зрелища, низко склонил голову к шее своей лошади.

Летом 1826 г. А.Х. Бенкендорфа назначили шефом вновь созданного корпуса жандармов и руководителем III Отделения Канцелярии Его Императорского Величества, проще говоря, начальником тайной полиции.

Возникает вопрос: почему благородные люди, в том числе А.Х. Бенкендорф, шли в тайную полицию? Чтобы заслужить чины? Получить ордена? А может быть, любая служба Отечеству почетна? Широко известно, что благороднейший И.И. Пущин, выходя в отставку, говорил, что готов стать даже околоточным надзирателем, если это принесет пользу Отечеству, ибо честный человек на любом месте может высоко поднять престиж самой низкой должности. Так почему же мы отказываем в благородных помыслах генералу А.Х. Бенкендорфу?

Да, III Отделение боролось с инакомыслием. Но оно же преследовало злоупотребления чиновников, карало фальшивомонетчиков, боролось со взяточничеством и выполняло целый ряд других функций, полезных для государства. Понимая слабость и непопулярность российских силовых ведомств, А.Х. Бенкендорф хотел создать не презираемое сообщество шпионов, а уважаемое всеми авторитетное министерство полиции в интересах общественного блага. Говорили, что Николай I подарил Бенкендорфу платок, которым шефу III Отделения поручалось вытереть как можно больше слез обиженным и угнетенным.

Как же граф А.Х. Бенкендорф руководил III Отделением? Практически все современники отмечают, что он занимался только руководством, не вникая в суть делопроизводства. Всегда был прост и любезен с людьми любого сословия, доброжелателен, легок во всех делах и, ко всему же, чрезвычайно рассеян и без меры предан женщинам. Это ли не характеристика?

При этом Бенкендорф вовсе не был "цепным псом" самодержавия. Он постоянно хлопотал об улучшении материального положения и быта ссыльных декабристов, добивался у царя сокращения сроков их ссылки, разрешения на переселение в более благоприятные для жительства места и даже лечение за границей, о чем в свое время писали многие декабристы.

Почему же Николай I многие годы "терпел" такого либерального начальника III Отделения? Ответ довольно прост: А.Х. Бенкендорф всегда четко и грамотно выполнял все основные указания императора, в том числе и по делу декабристов. Кроме того, не следует забывать, что Александр Христофорович долгие годы был близким другом царя.

А теперь о главном, что составляет центральную проблему статьи: Бенкендорф и Пушкин.

Николай I лично поручил А.Х. Бенкендорфу осуществлять надзор за А.С. Пушкиным. Отметим, что Бенкендорф не получил систематического образования. Он умел вести светскую беседу, неплохо владел пером, но литературу не любил, более того, считал, что от нее один вред. Кроме того, А.С. Пушкин, будучи в то время государственным чиновником, в значительной степени зависел от начальника III Отделения. Очевидно, все это и послужило основанием для утверждения о "преследовании" и даже "травле" Пушкина.

Для того чтобы лучше понять весьма сложный характер взаимоотношений Пушкина и Бенкендорфа, следует познакомиться с их перепиской. За 11 лет службы Пушкин писал Бенкендорфу 54 раза, Бенкендорф поэту - 36 раз. И сразу же бросаются в глаза исключительно вежливый тон и масса взаимных комплиментов. Например, Бенкендорф весьма комплиментарно отзывался о "Графе Нулине" и "Борисе Годунове". Но это вовсе не значило, что Бенкендорф высоко ценил поэзию Пушкина. Его произведения он был вынужден читать по долгу службы и по личной просьбе царя.

Поэтому перейдем к сущности его отношений с А.С. Пушкиным - отношений влиятельного министра, высшего государственного чиновника, шефа жандармов и человека, действия которого были непредсказуемыми. Бенкендорф терпеливо "учит" поэта скромнее вести себя в обществе, особенно при иностранцах, докладывать о всех своих поездках, даже рекомендует, во что надо одеваться в тех или иных случаях. Для чего? Цитирую: "Надеюсь, эти добрые советы пойдут Вам на пользу, с течением времени Вы в этом убедитесь".

И в этом Бенкендорф не видит ничего особенного. Ведь Пушкин для него не национальный гений, а прежде всего строптивый государственный служащий, которого надо наставлять на путь истинный. Как пишет известный пушкинист Н.Я. Эйдельман, "Бенкендорф искренне не понимал, что нужно этому Пушкину, но он четко и ясно понимал, что нужно ему, генералу, и высшей власти. Поэтому, когда Пушкин отклонялся от "правильного пути к добру", генерал писал ему вежливые письма, от которых не хотелось жить и дышать". В этом, наверное, и заключается трагедия любого гения - он не может быть понят современниками, он потому и гений, что опередил свое время. И этого противоречия преодолеть не удалось. Впрочем, ни одна из сторон и не пыталась этого сделать. Поэту делают строгое замечание за несанкционированную поездку в Москву, резкий выговор за вояж на Кавказ, затем следует известная история с отставкой Пушкина и многие другие унижения.

Все это было. Но это были отношения начальника и подчиненного. А вот в личном плане их отношения были вполне уважительными. Более того ... Многим известна ставшая хрестоматийной беседа Пушкина и Бенкендорфа по поводу стихотворения поэта "На выздоровление Лукулла", представляющего собой злую эпиграмму на графа С.С. Уварова. Именно по жалобе последнего Пушкин и был вызван Бенкендорфом для объяснений. Поэт сразу же заявил, что стихотворение не об Уварове. И на вопрос: о ком же, ответил: о Вас, Александр Христофорович. Бенкендорф крайне удивился и с возмущением заявил, что с ним никогда не происходили описанные в стихотворении вещи. Поэтому он не может принять эпиграмму на свой счет. Пушкин расхохотался, извинился за шутку; а потом серьезно сказал: "А ведь Уваров принял!" Теперь настала очередь смеяться Бенкендорфу. Хорош же шеф жандармов, с которым можно было шутить подобным образом. Интересно знать, чем бы закончилась аналогичная встреча строптивого литератора и начальника службы государственной безопасности в наше время?

По-разному можно относиться к А.Х. Бенкендорфу. А.И. Герцен, например, говорил: "Может, Бенкендорф и не сделал всего зла, которое мог сделать, будучи начальником этой страшной полиции, стоящей вне закона и над законом, имевшей право мешаться во все, - я готов этому верить, особенно вспоминая пресное выражение его лица, - но и добра он не сделал, на это у него недоставало энергии, воли, сердца".

Но добавим еще один штрих к портрету А.Х. Бенкендорфа. В 1837 г. он тяжело заболел. Далеко не сентиментальный Николай I каждый день навещал друга и даже плакал над ним. Именно в эти дни он произнес замечательную фразу: "В течение 11 лет он меня ни с кем не поссорил, а со многими помирил". Эти слова, на наш взгляд, говорят о многом.

Потёмки графской жизни

Графу Александру Христофоровичу Бенкендорфу (1783–1844) решительно не повезло. В русском культурном сознании он остался только как коварный, мстительный и беспринципный главарь жандармов, орудие борьбы самодержавия против декабристов и Пушкина. Пусть так. Хотя как раз биография графа – в который уж раз – доказывает: мы знаем только то, что хотим знать. А это, согласитесь, далеко не равно тому, что знать бы надо. Достаточно уж того, что сам Александр Христофорович не считал 14 декабря и переписку с поэтом главными событиями своей многотрудной и блистательной карьеры.

Автор: Виктор Листов

Офицер начинал своё восхождение к чинам, титулам и наградам при императоре Павле, продолжал при Александре I, а кульминационной высоты достиг при Николае I. Образованный, исполнительный, уравновешенный, он идеально подходил бы любой военно-бюрократической власти. Русский императорский двор абсолютно соответствовал его дарованиям. Как все персоны такого полёта, Бенкендорф свободно говорил и писал по-французски. Но и прародительского немецкого не забывал. Прусская принцесса Фридерика Луиза Шарлотта Вильгельмина, супруга великого Николая Павловича и она же будущая императрица Александра Фёдоровна, с удовольствием говаривала "с нашим милым Бенкендорфом" на языке Шиллера и Гёте.

Когда в 1826 году Александр Христофорович стал во главе Третьего отделения Собственной его императорского величества канцелярии, в обществе распространялась сладостная легенда. Будто государь Николай I призвал к себе нового главу политического сыска и вручил ему носовой платок:

– Будешь утирать слёзы сиротам и вдовам, утешать обиженных, стоять за невинно страдающих.

Такие мифы переживают века, переходят из поколения в поколение. Большевистский начальник "третьего отделения" Ф. Дзержинский остался в советской истории тоже как деятель с платком, большой друг детей-сирот и защитник всяческой справедливости. О человеколюбии людей этого типа можно было бы сказать, чуть перефразируя Льва Толстого: "Дяденька, платок потеряли!"

Склонность генерал-адъютанта Бенкендорфа к политическому сыску проявилась задолго до официального назначения. Ещё в 1821 году, будучи начальником штаба Гвардейского корпуса, он подал Александру I записку, составленную неким М.К. Грибовским. Автор открывал императору глаза на существование тайного "Союза Благоденствия" и предлагал "устранить" его лидеров. Государь не дал записке ходу, чем не только огорчил своего генерал-адъютанта, но и сделал возможным будущее восстание декабристов, скандальное начало следующего царствования.

Николай I, сменивший на престоле Александра, таких примитивных ошибок не делал.

Но всё-таки распространённое мнение о ведомстве Бенкендорфа как о ядовитом спруте, чьи щупальца проникали всюду и удушали всех, стойко держится и сегодня. На самом деле Третье отделение, опираясь на корпус жандармов, при своём начале в 1826 году было малочисленно, финансировалось скромно и располагало агентурной сетью, смехотворно несоизмеримой с населением империи. Чистым политическим сыском тут занималась только 1-я экспедиция. Остальные подчинённые графа изо дня в день рутинно присматривали за иностранцами, сектантами, фальшивомонетчиками и печатью. 4-я экспедиция, например, не столько доглядывала за поведением мужиков, сколько готовила справки о положении барских крестьян, видах на урожай, ценах на хлеб и т.д.

Бенкендорф никогда не был мужикоборцем. Боже сохрани. Как раз напротив. Известный историк Евгений Тарле ещё в советские времена рассказал весьма неожиданный эпизод.

В начале осени 1812 года, когда наполеоновские войска приближались к старой столице, подмосковные мужики, понятно, вооружились. У кого топор, у кого вилы, а у кого и ружьишко. В битве с супостатами не помещики мужиками распоряжались, а партизанские начальники. Кто-то из бар да чиновников испугался: крестьяне волю почуяли, вооружены. Да ведь это бунт. И полетела в Петербург бумага от губернатора с просьбой – усмирить, оградить, восстановить общественное благочиние. В Волоколамском уезде, по смыслу бумаги, бунтовала шайка мужиков во главе со священником. По приказу из Петербурга усмирять их должен был флигель-адъютант Бенкендорф, чей отряд действовал против французов как раз в Волоколамском уезде. Бенкендорф сразу и наотрез отказался воевать против мужиков. Своему командиру барону Ф. Винценгероде он писал: "Позвольте говорить с вами без обиняков. Крестьяне, коих губернатор и другие власти называют возмутившимися, вовсе не возмутились. Некоторые из них отказываются повиноваться своим наглым приказчикам, которые при появлении неприятеля, так же как и их господа, покидают этих самых крестьян, вместо того, чтобы воспользоваться их добрыми намерениями и вести их против неприятеля. Крестьяне избивают, где только могут, неприятельские отряды, вооружаются отнятыми у них ружьями... Нет, не крестьян нужно наказывать, а вот нужно сменить служащих людей. Я отвечаю за это своей головой".

По записке Бенкендорфа император Александр прекратил дело о бунте.

Эх, не происходил бы граф из немцев да не был бы потом жандармом! Его бы наверняка и по заслугам записали в герои Отечественной войны 1812 года, и стояло б ещё одно почтенное имя рядом с Багратионом, Денисом Давыдовым, Николаем Раевским или Яковом Кульневым. Граф со своим отрядом первым вошёл с боем в оставляемую французами Москву, в Кремль. Его усилиями спасены многие кремлёвские святыни, уже заминированные отступающим неприятелем. Александр Христофорович на всю жизнь запомнил, как выглядел Успенский собор – главная святыня России, – только что покинутый французами:

"Я вступил в собор, который видел только во время коронации императора блистающим богатством. Я был охвачен ужасом, найдя теперь поставленным вверх дном безбожием разнузданной солдатчины этот почитаемый храм, который пощадило даже пламя, и убедился, что состояние, в котором он находился, необходимо было скрыть от взоров народа. Я поспешил наложить свою печать на дверь и приставить ко входу сильный караул. Мощи святых были изуродованы, их гробницы наполнены нечистотами".

В этих немногих строках – весь Бенкендорф. Как человек русский и православный, он глубоко и искренно скорбит о поруганных святынях. А как присяжный службист, понимающий государственную надобность, он спешит засекретить, запечатать, обеспечить охрану. Чтобы не вводить простой народ в соблазн ненужных размышлений о религии и ее атрибутах. Точно так же граф поступал и по всей Москве, временным комендантом которой он служил до возвращения гражданских властей.

Император Николай I, будучи на тринадцать лет моложе Бенкендорфа, почитал в нём храброго ветерана Отечественной войны, а не только главу спецслужбы и исполнителя тайных поручений. Влияние графа на царя – сильное и постоянное – определялось, конечно, не должностью начальника Третьего отделения, а личностью самого Александра Христофоровича. О силе вельможи вообще судили не столько по его ведомству, сколько по близости к персоне монарха. При дворе всегда точно знали, сколько раз и с кем Его Величество беседовал вчера или на прошлой неделе. За Бенкендорфом, рассудительным и дипломатичным, государь был как за каменной стеной, а потому принимал его часто и подолгу.

Среди достоинств Бенкендорфа Николаю I импонировали его бесцветность, предсказуемость. Тут государь, надо думать, встретил родственную душу.

Но если служба требовала простой храбрости, нерассуждающей отваги – Бенкендорф бывал на месте. Столичные жители запомнили его самоотверженный порыв в часы знаменитого петербургского наводнения 1824 года. А.С. Грибоедов, коего трудно было удивить бесстрашием, рассказывал о невском "потопе":

"В эту роковую минуту государь (Александр I. – В.Л.) явился на балконе. Из окружавших его один сбросил мундир, сбежал вниз, по горло вошёл в воду, потом на катере поплыл спасать несчастных. Это был генерал-адъютант Бенкендорф. Он многих избавил от потопления".

На вершине государственной пирамиды все человеческие понятия искажаются, а уж понятие о дружбе едва ль не в первую очередь. И всё же императора Николая и графа Бенкендорфа связывали чувства более тёплые, чем обычная служебная приязнь. Решающую роль сыграли тут поездки государя по стране. Провозгласив себя реформатором, новым Петром Великим, Николай то и дело срывался с места, скакал то в Финляндию, то к Чёрному морю, то в Москву, то в Польшу, то в Украину. Место в дорожной карете подле императора обычно занимал Бенкендорф. В сословном быту даже минутный, мимолётный разговор с императором считался высочайшей честью; о нём вспоминали, передавали потомкам. А граф беседовал с царём во время долгих прогонов – днями, неделями. Из года в год.

В какую-нибудь Пензу или Смоленск государь любил нагрянуть неожиданно, застать врасплох губернатора, чиновников, военных. Тогда приходилось ехать рискованно, без охраны и сопровождения. Тут главный полицейский, министр, превращался в простого телохранителя. Бенкендорф предвидел, что однажды такие прогулки плохо кончатся. В августе 1836 года случилось то, что царь и граф называли между собой "кувыркколлегией". Ночью на грязной гористой дороге между Пензой и Тамбовом при подъезде к Чембару закрытая коляска перевернулась. Бенкендорф не пострадал, а его величество изволили сломать себе ключицу.

Граф, понятно, испугался. Но скоро успокоился и даже обрёл способность рассуждать философски:

– Видя передо мною сидящим на голой земле с переломанным плечом могущественного владыку шестой части света, которому, кроме меня, никто не прислуживал, – рассказывал Бенкендорф, – я был невольно поражён этою наглядною картиною суеты и ничтожества земного величества. Государю пришла та же мысль, и мы разговорились об этом с тем религиозным чувством, которое невольно внушала подобная минута. Нам пришлось добираться пешком...

Вот, оказывается, какие непридворные (и непритворные?) мысли посещали Александра Христофоровича. Только вряд ли мы о них узнали бы, если б сам царь, взволнованный и страдающий от боли, не подтвердил бы мнения своего вельможи. Бенкендорф обычно не расслаблялся, умел держать язык и перо на коротком поводке.

Та поездка в Пензу и Тамбов оказалась для графа одной из последних.

В следующем, 1837 году он опасно заболел. Его "облепили испанскими мухами, горчичниками, пиявками, заставляли глотать почти ежеминутно Бог знает какие микстуры". Но не это печалило опытного царедворца. Он тотчас же забыл о суете и ничтожестве земного величия и тяжело переживал решение царя ехать на Кавказ не с ним, Бенкендорфом, а с Алексеем Орловым. Этот Орлов потом и сменит Александра Христофоровича во главе Третьего отделения (Заметим в скобках: по советским меркам Орлова нельзя было назначать шефом тайной полиции – анкета плохая. Его родной брат Михаил был не только лидером декабристов, но ещё и на допросе надерзил лично царю).

Вернувшись из той кавказской поездки, император много часов подряд делился с Бенкендорфом своими впечатлениями. Граф записал их. И не как-нибудь, а в литературной форме. От первого лица. Кто б мог подумать, что общепризнанный гонитель журналистов умеет не только допрашивать, но ещё и брать интервью? Оно не лишено кое-каких писательских достоинств. Но больше всего потрясает, с какой глубиной и беспощадностью государь и Бенкендорф судят о непроходимой глупости и бесчестности родимого государства. На Кавказе, как и всюду, полно злоупотреблений: чиновники, натурально, берут взятки, бюджетные деньги испаряются невесть куда, офицеры гоняют солдат на работы в собственные имения, дороги не чинят, горцев унижают.

Граф записывает неутешительный общий вывод, сделанный царём на Кавказе и высказанный генералу А.А. Вельяминову:

"До сих пор местное начальство принималось за своё дело совсем не так, как следует; вместо того, чтобы покровительствовать, оно только утесняло и раздражало; словом, мы сами создали горцев, каковы они есть, и довольно часто разбойничали не хуже их. Я много толковал об этом с Вельяминовым, стараясь внушить ему, что хочу не побед, а спокойствия; что и для личной его славы, и для интересов России надо стараться приголубить горцев и привязать их к русской державе, ознакомив их с выгодами порядка, твёрдых законов и просвещения; что беспрестанные с ними стычки и вечная борьба только всё более и более удаляют их от нас и поддерживают воинственный дух в племенах, без того любящих опасности и кровопролитие".

Проницательности и верности этого взгляда можно только позавидовать. Сказано так, будто авторы не в ХIХ веке всё это наблюдают, а в ХХI. Русское время как бы стоит на месте. Но вот беда: ни Бенкендорф, ни Николай I до конца той кавказской войны не доживут. Верное понимание и благое намерение недостаточны, не помогают замирить горцев. Почему? Видимо, потому, что плод с древа истории можно срывать не раньше, чем он созреет. То же самое происходит и в других жизненно важных сферах. В приятельских беседах Николай Павлович и Александр Христофорович спокойно обсуждают крамольные темы – об освобождении крестьян, о наделении мужиков землёю, даже о выгодах республиканского правления по сравнению с монархическим. Но оба согласны: всё это преждевременно, а потому весьма опасно.

Почти два десятилетия Бенкендорф неустанно сопровождал своего государя. Кажется, у главы секретного ведомства нет тайн от его величества. Император знал всё – даже сердечные склонности своего верного слуги. И царь, и Бенкендорф женились одновременно, в 1817 году. Но это не мешало обоим с глубоким пониманием относиться к достоинствам других дам. Елизавета Андреевна Бенкендорф, урождённая Донец-Захаржевская, почтенная мать семейства, подозревает, что супруг не все дни и ночи отдаёт царской службе. Но общая секретность сыскного дела помогает Александру Христофоровичу хранить и собственные тайны.

Самая скандальная пассия графа – мадам Амели Крюднер, двоюродная сестра императрицы Александры Федоровны. Видная красавица с повадками гранд-дамы, она против своей воли была выдана за старого барона А.С. Крюднера и вознаграждала себя нежной дружбой с мужчинами большого света. Умный Бенкендорф скорее всего понимал, что баронесса Крюднер любит его небескорыстно, широко пользуется его деньгами, связями и даже служебными возможностями. Но поздняя страсть графа от этого не угасала. Не то чтобы Амели так вот прямо начальствовала в Третьем отделении и в корпусе жандармов. Однако ж её влияние на ход дел скоро перешло все допустимые границы.

Император не стал углубляться в густую смесь альковных и служебных подробностей, а принял простое и мудрое решение: назначил барона Крюднера послом в Стокгольм, куда Амели должна была следовать за супругом. Но баронесса отбывать в шведскую столицу не торопилась. В день отъезда она заболела... корью и выдерживала в Петербурге шестинедельный карантин. Дочь Николая I великая княжна Ольга с замечательным сарказмом вспоминала:

"Конечным эффектом этой кори был Николай Адлерберг. Никс Адлерберг, отец, взял ребёнка к себе и дал ему своё имя, но, правда, только после того, как Амели стала его женой".

Как видим, баронесса не хранила верности ни мужу, ни даже приближённому к престолу любовнику. Бедному Бенкендорфу полагалось это знать не только по личному, интимному опыту, но и по службе. Как-никак крупный скандал в семье видного дипломата.

С 1837 года влияние Бенкендорфа стало падать. Он болеет, всё чаще отдыхает в своём остзейском имении Фалль, лечится в Бадене. Смерть настигает его в августе 1844 года по пути из Бадена домой, в Россию. Узнав о кончине своего верного Александра Христофоровича, Николай I произнёс приличествующую случаю историческую фразу:

– Он ни с кем меня не поссорил, а примирил со многими.

Кто были эти "многие", так и осталось тайной императора.