Около 8 часов утра в Зимний дворец к Николаю Павловичу прибыл в парадной форме и при ленте военный генерал-губернатор столицы граф М.А.Милорадович «с новыми уверениями совершенного спокойствия» (Николай I 1926: 21). Вероятно, это было второе его появление в Зимнем дворце после аудиенции в 7 часов утра. После встречи с М.А.Милорадовичем Николай Павлович посетил Марию Федоровну. Вполне вероятно, что второй раз М.А.Милорадович прибыл уже к 9 часам, так как повстречался с членами Государственного совета, заседавшими тогда в Зимнем дворце, которые после присяги направились по коридору на половину Николая Павловича для принесения поздравлений. Оставшийся во дворце в ожидании официальной церемонии молебствия и поздравлений, назначенной на 13 (по другим данным — на 14) часов, В.Р.Марченко пишет: «Навстречу мне граф Милорадович, щегольски одетый и всегда веселый. Я сейчас был с рапортом у нового императора, сказал он, — о благополучном состоянии столицы; все места присягнули уже, да и весь город, можно сказать, потому что с утра нельзя пробиться к церквам. На вопрос же мой о войске, отвечал, что и оно присягнуло, только в конной артиллерии под Смольном что-то случилось, но это вздор, и там теперь великий князь Михаил Павлович» (Марченко 1896: 309).

В данном контексте интересно, что М.А.Милорадович был веселый; вероятно, он уже сделал выбор, поняв, что авантюра с Марией Федоровной и К° не удалась, и не был заинтересован в обострении ситуации, которую он, как ему казалось, вполне контролирует. Он даже пригласил В.Р.Марченко на завтрак с пирогом к директору Театральной школы — имениннику Аполлону Александровичу Майкову (литератору, отцу академика живописи Н.А. Майкова). Да и прошлый вечер 13 декабря он провел весело в надежде, что все образуется, у драматурга А.А.Шаховского, между прочим, в компании А.И.Якубовича, увлекавшегося театром и актрисами еще до его высылки на Кавказ за секундантство в дуэли из-за Истоминой. Веселым был М.А.Милорадович и на завтраке у А.А. Майкова, пока не вошел в комнату начальник тайной полиции Фогель и не прошептал ему что-то на ухо. «Это было известие, что бунт 14 декабря начался» (Зотов 1896: 44; Каратыгин 1970: 137).

По мнению иностранных дипломатов, которым граф К.В. Нессельроде уже официально сообщил о восшествии на престол Николая I, обещавшего во внешней политике всеми силами следовать «по стопам оплакиваемого им государя», при дворе царила обстановка уверенности (Александренко 1907: 531; Борщак 1925). А Николай Павлович получил первые известия о присяге в войсках, которые действительно были обнадеживающими.

К этому времени, к 9 часам утра, уже успел приехать великий князь Михаил Павлович. Заговорщикам не удалось перехватить его на Нарвской заставе, куда Николай Павлович еще с вечера послал для встречи Михаила своего адъютанта, полковника лейб-гвардии Измайловского полка В.А.Перовского. Это был один из тех четких тактических ходов, которые предопределили конечный успех Николая Павловича 14 декабря. Встретив брата, Николай Павлович сказал: «Ну, ты видишь, что все идет благополучно, войска присягают, и нет никаких беспорядков». — «Дай Бог, — отвечал великий князь, — но день еще не кончился» (Михаил Павлович 1926: 57).

И вот тогда-то, около 10 часов командующий гвардейской артиллерией, генерал-майор И.О. Сухозанет привез известие о замешательстве в казармах конной артиллерии, которое закончилось арестом нескольких офицеров. Николай приказал вернуть артиллеристам сабли (то есть освободить из-под ареста), но, на всякий случай, послал к ним Михаила, переодевшегося в это время как генерал-фельдцейхмейстер в артиллерийский мундир. Заканчивался десятый час утра.

В одиннадцатом часу с известием о выступлении лейб-гвардии Московского полка появился в смятении начальник штаба гвардейского корпуса генерал-майор А.И. Нейдгардт. Это в его присутствии князь Д.А. Щепин-Ростовский нанес сабельные удары командиру полка генерал-майору П.А. Фредериксу и командиру батальона полковнику П.К. Хвощинскому. Последний с кровавыми ранами вскоре появится на санях на Дворцовой площади и будет окружен людьми, пришедшими приветствовать нового императора, и просто любопытными. Около 700 солдат Московского полка, пройдя по Гороховой улице, построили каре у приземистого здания старого Сената.

«Надо отдать должное Николаю, — пишет Я.А. Гордин, — он сумел взять себя в руки и отдать приказания, которые предложил ему Нейдгардт, — привести в боевую готовность те две части, которые к этому времени присягнули, — преображенцев и конногвардейцев. А владеть собой ему было нелегко: он в эти минуты не знал ни масштаба, ни непосредственной цели заговора. Он мог ожидать массового неповиновения, резни. Перед ним, конечно же, встали апокалиптические картины, изображенные Ростовцевым, — империя в огне, крови, развалинах...» (Гордин 1989: 252). Может быть и так, только о цели заговорщиков Николай Павлович, осведомленный 9 декабря А.А.Аракчеевым, а 12 декабря И.И.Дибичем и Я.И.Ростовцевым, несомненно догадывался. Понимал он и опасность, тем более, что солдат поднимали на мятеж в защиту законного государя.

В это время со стороны Миллионной показался батальон л.-гв. Преображенского полка, выведенный из находящихся тут же казарм. Солдаты бежали в шинелях врассыпную, а на площади стали строиться у манежа. Николай подошел к преображенцам. После обычного «Здорово, ребята!», солдаты ответили уставным «Рады стараться». По мнению П.Деменкова, отклик был дружным, но француз-дипломат Лаферронэ пишет: «Если я не заметил в них ни малейших признаков энтузиазма, то с другой стороны — и ничего такого, что могло бы заподозрить их в неверности императору» (Борщак 1925). В толпе же, которой Николай Павлович читал перед этим манифест (в другом варианте — читали по его приказу), слышались и такие возгласы: «Да, ему хорошо говорить. У него батальон с заряженными ружьями» (Зотов 1896: 44).

Подскакал с донесением А.И. Нейдгардт и, по мнению некоторых мемуаристов, именно тогда Николаю была подана лошадь и он сел верхом. Но, вероятнее, это произошло у Главного штаба. Караулу, стоявшему у ворот, Николай сказал: «Вам, ребята, поручаю защиту сына и всего семейства моего, и сам иду против бунтовщиков» (Деменков 1877: 260).

Информация, сообщенная Лаферронэ в Париж, что якобы в этот момент Николай Павлович приказал вызвать Конногвардейский и Кавалергардский полки, не совсем точна (Борщак 1925: 69). На самом деле, еще в Зимнем дворце Николай Павлович, встретив адъютанта А.Х. Бенкендорфа — П.М. Голенищева-Кутузова-Толстого, уже побывавшего утром на присяге в этих полках, приказал ему на ухо (!) ехать в лейб-гвардии Конный полк к генералу А.Ф.Орлову с приказанием, собрав полк, выехать с ним на Сенатскую площадь (Голенищев-Кутузов-Толстой 1882: 230).

По воспоминаниям самого Николая Павловича, он отдал приказ своему первому батальону: «К атаке в колонну, первый и осьмой взводы в пол-оборота налево и направо!» — и повел батальон «левым плечом вперед — мимо заборов тогда достраивавшегося дома Министерства финансов и Иностранных дел к углу Адмиралтейского бульвара» (Николай I 1926: 23). Николая Павловича сопровождали присоединившиеся к нему в разное время командир л.-гв. Преображенского полка полковник Н.А. Исленьев, П.В. Голенищев-Кутузов, генерал-майор л.-гв. Измайловского полка С.С.Стрекалов и флигель-адъютанты полковники Н.Д.Дурново, В.Ф. Адлерберг и В.А.Перовский. Позднее присоединился по своей инициативе генерал-адъютант Е.Ф. Комаровский. Известный своей трусостью А.А.Аракчеев прятался в стенах Зимнего дворца, впрочем, его карьера уже была кончена. Среди лиц, окружавших Николая Павловича на Адмиралтейской площади, видели и Н.М.Карамзина, который в тот день сильно простудился (Пассек 1936: 362). На самом деле, движение колонны во главе с Николаем Павловичем не было безостановочным.

Было около 11 часов 30 минут, когда Николай двинул преображенцев с середины Дворцовой (позднее, в 1834 г., здесь будет воздвигнута Александровская колонна) к углу дома Главного штаба, где сделал остановку ближе к Адмиралтейской площади, почти против Невского проспекта. В это время уже было послано за лейб-гвардии Саперным батальоном, командир которого, полковник А.К.Геруа, ожидал на Дворцовой площади. Именно на него Николай Павлович, генерал-инспектор по инженерной части, знавший в лицо и по фамилии почти всех солдат, особенно надеялся.

Пока было тихо. Выпавший снег заглушал полозья саней и звук шагов. Бывший преображенец Пармен Деменков держался неподалеку от Николая Павловича: «Государь сидел на коне, шагах в двадцати впереди батальона, а в некотором отдалении от него три или четыре генерала. Он был бледен, на лице его замечалось какое-то грустное выражение; но вместе с тем он, казалось, был величаво спокоен» (Деменков 1877: 260). Бледность, о которой упоминают и другие мемуаристы, вероятно, объяснялась и бессонной ночью, и тем, что Николай Павлович страдал от неравномерного кровообращения (Татищев 1899: 30). По воспоминаниям П.А.Каратыгина, когда он со своим знаменитым братом — трагиком В.А.Каратыгиным появился на Дворцовой площади (встретив по пути восставших московцев), то «увидели нового императора в полной парадной форме перед батальоном Преображенского полка» (Каратыгин 1970: 138). «Он был бледен, — продолжает мемуарист, — но на лице его не было заметно ни малейшей робости; он распоряжался молодцом, и с этой торжественной минуты он вселил во мне искреннее к себе уважение» (Каратыгин 1970: 138). Одному из подъехавших генералов было резким тоном сказано передать П.П. Мартынову, что если он уверен и своих измайловцах, пусть спешит с ними сюда; иначе может оставаться дома: «Я без него обойдусь» (Деменков 1877: 260).

Вероятно, не дожидаясь Саперного батальона, Николай занял с преображенцами следующую позицию на Адмиралтейском бульваре, напротив Вознесенского проспекта, то есть фактически фланкируя перспективы Вознесенского проспекта, Гороховой улицы, а отчасти сохраняя контроль и за Невским проспектом. Дворцовая площадь также оставалась в поле видимости (Адмиралтейская площадь еще не была засажена деревьями). При Николае Павловиче среди генералов, упомянутых П. Деменковым, неотлучно находился А.Х. Бенкендорф (Голенищев-Кутузов-Толстой 1882: 231).

В какой-то момент вновь появился М.А.Милорадович, по одним данным — верхом, по другим — пешком, и затем подошел к Николаю Павловичу. Адьютант Милорадовича, подпоручик лейб-гвардии Измайловского полка А.П. Башуцкий (сын коменданта П.Я. Башуцкого) оставил яркое описание сцены, когда военный губернатор Петербурга в растрепанном костюме, «подойдя к государю сзади, вдруг резко взял его за локоть и почти оборотил его к себе лицом» (Башуцкий 1908: 142). На сбивчивую речь Милорадовича Николай ответил строгим замечанием: «Не забудьте, граф, что вы ответствуете за спокойствие столицы» (цит. по: Гордин 1989: 257).  М.А.Милорадович уже успел побывать в казармах Конногвардейского полка, который явно медлил с появлением. По дороге из казарм он был оскорблен и избит двумя солдатами (Борщак 1925). По воспоминаниям А.П. Башуцкого, Николай Павлович приказал ему, взяв Конную гвардию, занять позицию на Исаакиевской площади около манежа и ждать приказаний. «При первом слове государя, — пишет А.П. Башуцкий, — Милорадович вдруг, так сказать, очнулся, пришел в себя, взглянув быстро на беспорядок своей одежды, он вытянулся, как солдат, приложил руку к шляпе, потом выслушав повеление, молча повернулся и торопливо пошел назад по той же дороге» (Борщак 1925). Николай Павлович позднее остался недоволен воспоминаниями А.П. Башуцкого. О своем же приказании Милорадовичу сам он в своих «записках» не упоминает, отмечая, что послал в казармы Конной гвардии В.А.Перовского (Николай I 1926: 23). По данным М.А.Корфа, Милорадович отбыл на санях обер-полицмейстера А.С.Шульгина (Корф 1857: 142).

Вскоре со стороны Сенатской площади, где продолжали стоять в каре около 700 московцев и слышались крики в защиту Константина, раздались первые выстрелы. Николай Павлович повернул голову в сторону Сенатской площади. Когда же, как пишет П.Деменков, «какой-то генерал подъехал к нему и доложил о полученной графом Милорадовичем смертельной ране, то на лице государя выразилось глубокое сострадание. Однако к славе его должно прибавить, что он не смутился» (Деменков 1877: 262). «Генералом», сообщившим о ранении Милорадовича, на самом деле был флигель-адъютант полковник А.М.Голицын. По различным данным, ранение М.А.Милорадовича произошло между 12 часами и половиной второго (Борщак 1925), скорее всего — в первом часу. В книге Я.А. Гордина это отнесено к 20-30 минутам первого (Гордин 1989: 277).

Тем временем народ все плотнее обступал Николая, который несколько раз обращался к толпе с просьбой разойтись: «Прошу вас не толпиться здесь; ступайте все по домам; я не хочу, чтобы кто-нибудь из вас пострадал за меня» (Деменков 1877: 262). Вероятно, в это время Николай Павлович несколько продвинулся вперед, заняв позицию на углу Адмиралтейского бульвара. К этому же времени относится и «челночная дипломатия» А.И.Якубовича, который подошел к Николаю Павловичу с предложением посредничества: «Ваше Величество, я был против Вас, теперь же я хочу умереть за Вас!» Государь поцеловал его и сказал: «В таком случае поди к возмутителям и уговори их сдаться» (Голенищев-Кутузов-Толстой 1982: 231). По данным М.А.Корфа, Якубович подходил до ранения Милорадовича у Невского проспекта. Позднее и Николай 1, и И.И. Велио отметят, что он им сразу показался подозрительным и неприятным человеком (Николай I 1926: 24; Велио 1913: 547). Николаю действительно угрожала смертельная опасность. Правда, А.И.Якубович и П.Г.Каховский накануне заявили, что отказываются от плана цареубийства, но полковник А.М.Булатов собирался это сделать и, как писал позднее Николаю I, более двух часов провел рядом, шагах в двадцати, с заряженным пистолетом (Декабристы 1988: 262, 344; Принцева 1973: 216). Однако, несмотря на опасность, Николай Павлович, подозревая чуть ли не всех, предпочитал сам лично исполнять обязанности батальонного командира, пока части, принявшие присягу, не заблокировали восставших.

Вскоре после выстрелов на Сенатской площади первые два эскадрона Конной гвардии вынеслись на рысях из-за временных заборов, окружавших строящийся Исаакиевский собор, и А.Ф.Орлов доложил, что другие будут «сейчас» (Деменков 1877: 261). Они действительно прибыли и стали выстраиваться спиной к дому князя А.Я. Лобанова-Ростовского (Адмиралтейский пр., 12), известному как «дом со львами». Прибытие конногвардейцев было принципиально важно, шефом этого полка был Константин Павлович. Николай подъехал к конногвардейцам и обратился, как обычно, «Здорово, ребята». Им также был задан вопрос: «Признаете ли вы меня за вашего царя?». Конногвардейцы, по свидетельству И.И. Велио, раненого затем в кавалерийской атаке, ответили «Ура!» (Велио 1913: 540).

Первая из нескольких атак конногвардейцев производилась еще до прибытия к московцам подкреплений, но была отбита. Когда Николай Павлович, чтобы оценить ситуацию, перед этим вместе с А.Х. Бенкендорфом выехал на Сенатскую площадь, его также встретили выстрелами (Николай I 1926: 24).

Николай Павлович записал: «Погода из довольно свежей становилась холодной, снегу было весьма мало и оттого весьма скользко; начинало смеркаться, ибо было уже 3 пополудни» (Николай I 1926: 26). Николай был точен. Расчеты Института теоретической астрономии показали, что солнце зашло в тот день без двух минут 3 часа (Нечкина 1985: 205). Темнота была на руку восставшим. Нельзя было допустить ошибки, учитывая недружелюбие толпы и неустойчивое настроение части войск. Орудия, которых в темноте не было видно и со стороны каре восставших, выдвинулись на расстояние не более 100 метров (Эрл 1901: 262). Они были сняты с передков и подготовлены к стрельбе. Николай находился на левом фланге взвода поручика Бакунина.

Распространенная легенда, что орудия прибыли без снарядов, не подтверждается показанием одного из артиллерийских офицеров — подпоручика Н.В.Бахтина, специально обратившего на это внимание. Тогда, пишет он, «было положение иметь в батарее боевых снарядов, кажется, 10, а поэтому оных хватило для усмирения мятежа» (Бахтин 1880: 135). Но за дополнительными картечными зарядами, действительно, посылали. Полковник А.В. Нестеровский приказал тому же Н.В.Бахтину отправиться с зарядным ящиком в лабораторию на Выборгской стороне. Взяв первого попавшегося извозчика, Н.В.Бахтин отправился в путь, но в лаборатории без письменного приказания ему зарядов не выдали, и он с пустым зарядным ящиком вернулся на Сенатскую площадь. Когда он отправлялся на Выборгскую сторону, орудия уже сделали 4 выстрела картечью. Когда же он возвратился, то застал «дело оконченным: бунтовщики бежали по направлению от Сената через Неву, где собирались в группы, по которым было сделано еще три выстрела» (Бахтин 1880: 135).

Начало артиллерийского огня зафиксировано во многих мемуарах. Последним парламентером, посланным Николаем Павловичем, был артиллерийский генерал И.О. Сухозанет, что было прозрачным намеком. Когда ему прокричали «подлеца», он поскакал назад, на скаку выдернув из шляпы белый султан, что было условным знаком. Был конец четвертого — начало пятого часа пополудни. Николай дважды отдавал команду и дважды отменял. Наконец команда «пли» была отдана.

По приказу Николая I первый выстрел был сделан поверх каре. Стрельба продолжалась не более четверти часа. Позднее М.А.Корф, собиравший материалы к истории 14 декабря и царствования Николая I, пометил на рукописи И.О. Сухозанета: «Сделаны из трех орудий картечи две очереди. Потом забили дробь — первые два орудия стрельбу прекратили, а третье, ставшее по направлению Галерной, пустило два, а может быть, и три ядра...» (цит.: Гордин 1989: 375). Таким образом, было две очереди картечью и несколько выстрелов ядрами, по другим данным, картечью, в том числе и по льду Невы с наплавного Исаакиевского моста (Бахтин 1880: 135; Нечкина 1985: 208; Семенов 1976: 59; Марголис 1995: 49). В целом уложились в табельное число зарядов (не более десяти).

По оценкам современников, число погибших определялось от 70-80 человек до тысячи, но последняя цифра так же, как и «точная» цифра записки Н.А.Корсакова (1271 человек) вызывает сомнение (Марголис 1995: 47-52). Исходя из 4 картечных выстрелов, военный историк Г.С. Габаев считал официальную цифру 70-80 человек правдоподобной (Габаев 1926: 191). При 6, как минимум, выстрелах картечью и нескольких яд­рами потери должны были быть больше. Известно, что картечный заряд ближнего действия (200 сажен) представлял картонный цилиндр с латунным поддоном, причем в цилиндре находилось 100 круглых чугунных пуль (картечин). Впрочем, были погибшие также от оружейного огня и умершие позднее от ран (Попов 1907; Попов 1909). Кто-то мог погибнуть во время преследования кавалерией или в полыньях, образовавшихся при стрельбе ядрами по льду Невы. Потери со стороны правительственных войск были небольшие. Обер-полицмейстеру А.С.Шульгину было приказано к утру очистить улицы от трупов. По существующим свидетельствам трупы заталкивали в полыньи ночью, чем потом «государь был очень недоволен» (Попов 1909: 199; Эрл 1901: 262).

Но вернемся к Николаю Павловичу. Не дожидаясь результатов выстрелов картечью, он повернул коня к Зимнему дворцу. Много позже императрица Александра Федоровна запишет в своем дневнике: «Когда я обняла Николая 14 декабря на маленькой лестнице, я чувствовала, что он вернулся ко мне другим человеком» (Александра Федоровна 1926: 91).

Не прошли бесследно эти события и для самой императрицы, у которой во многом вся драма разыгралась на глазах, так как Адмиралтейская площадь далеко просматривалась из окна. Когда Николай I в сопровождении А.Х. Бенкендорфа, А.Ф.Орлова и И.В.Васильчикова проследовал во внутренние покои, то, по позднейшему свидетельству маркиза де Кюстина, нашел жену, пораженную нервными конвульсиями головы (Кюстин 1990: 129-130). Отныне они будут преследовать ее. Она, по мнению вдовствующей императрицы Марии Федоровны, была в тот день достойной поддержкой Николаю: «Эти страшные события здесь под окнами! Жизнь обоих сыновей моих в опасности... несчастные, обольщенные солдаты, сбитые с толку избытком верноподданничества!.. Утешением мне служит то, как выказал себя мой сын Николай; и лучшею поддержкою ему служила его жена, держала себя превосходно...» (Герлах 1892: 367).

Молебен, начавшись в 6 часов вечера, продолжался около получаса. После этого Николай Павлович еще на полчаса удалился со своей семьей во внутренние покои. Затем он, выйдя из комнаты Марии Федоровны и увидев в комнате караула вместе с другими генералами Толя, приказал ему следовать за ним. В кабинете Николая Павловича находился главноначальствующий над почтовым департаментом князь А.Н.Голицын, которому император отдал приказания «относительно почтового департамента». Отпустив А.Н.Голицына, Николай Павлович обратился к К.Ф.Толю: «Ты мне теперь очень нужен. Приведено несколько захваченных офицеров, сними с них допросы, авось либо откроем их замыслы» (Толь 1910: 31). Николай отлично понимал необходимость оперативности действий по выявлению организаторов заговора, и его рабочий день далеко не был окончен. Около 8 часов вечера он только «отобедал» вместе с Александрой Федоровной — он не ел с самого утра.

По воспоминаниям Толя, допрос проводился в комнате, примыкающей к кабинету Николая Павловича. Арестованных доставляли дежурный генерал-адъютант командир лейб-гвардии Гусарского полка В.В.Левашов и петербургский комендант П.Я. Башуцкий. Допрос начался в 7 часов вечера (это подтверждает тот факт, что молебен был в 6 часов) и продолжался без перерыва до 3 часов дня 15 декабря. Арестованных под караулом приводили со связанными за спиной руками с главной гауптвахты Зимнего дворца. Всего К.Ф.Толем было допрошено 13 человек, еще нескольких допросил В.В.Левашов. По свидетельству К.Ф.Толя, им были допрошены: Д.А. Щепин-Ростовский, А.Н. Сутгоф, К.Ф.Рылеев, А.А. Шторх, С.Н.Жеребцов, Б.А. Бодиско 1-й, М.К.Кюхельбекер, А.И.Якубович, А.О. Корнилович, Е.В.Свечин, П.Н. Креницын 4-й, один чиновник и, наконец, в седьмом часу 15-го декабря полковник князь С.П.Трубецкой, о котором, из показаний К.Ф.Рылеева, уже было известно, что он должен был возглавить восставших.

Письменные показания, подписанные арестованными, К.Ф.Толь относил в кабинет Николая Павловича, которого «от усталости» находил иногда дремавшего на диване «в полном мундире». Тем не менее, он вставал с дивана и говорил «садись, Карл Федорович, читай мне» (Толь 1910: 32). После этого Николай Павлович писал коротенькие записки с указаниями коменданту Петропавловской крепости А.Я.Сукину о том, как содержать арестованных. Позднее А.Я.Сукин сделал «реестр» этих записок, указав время их получения и скопировав тексты. Первая записка, полученная еще 14 декабря в «12 часов пополудни» (то есть в 12 часов ночи), относилась к правителю дел канцелярии Российско-Американской компании, отставному подпоручику, поэту и издателю К.Ф.Рылееву, имя которого было уже в особом донесении И.И.Дибича, полученном в Петербурге 12 декабря. Николай I писал: «Присылаемого Рылеева посадить в Алексеевский равелин, но не связывая рук; без всякого сообщения с другими, дать ему бумагу для письма и что будет писать ко мне собственноручно, мне приносить ежедневно» (Реестр 1919: 7).

Тем временем генерал-адъютант Е.Ф. Комаровский, по поручению Николая I, доставил в крепость сводную колонну арестованных солдат и матросов, всего около 700 человек. В начале первого часа 15 декабря он доложил о выполнении приказа (Комаровский 1990: 140).

Длинный день 14 декабря, казалось, никогда не закончится. В Зимнем продолжались допросы. По воспоминаниям И.О. Сухозанета, в начале седьмого часа утра, когда дежурные генерал-адъютанты пили чай, мимо них провели арестованного С.П.Трубецкого, полковника гвардии, старшего адъютанта Главного штаба, дежурного штаб-офицера 4-го пехотного полка, князя из рода Гедиминовичей, несостоявшегося «диктатора» (Сухозанет 1873: 370). После допроса К.Ф.Толем (князь говорил много, но не по существу) его ввели в кабинет Николая Павловича. Император говорил резко, нервно. После предъявления манифеста, написанного рукой С.П.Трубецкого, последний сознался в его авторстве. Николай Павлович укорял, рефреном звучала мысль, что Трубецкого ожидает «ужасная судьба». Тем не менее император сказал, чтобы С.П.Трубецкой написал жене: «Напишите только:«Я буду жив и здоров»» (Трубецкой 1983: 255; Толь 1910: 34; см. также: Восстание декабристов 1925: 145).

В эту же ночь Николай пишет несколько писем, отразивших его противоречивые чувства. Нужно видеть подлинник письма от 15 декабря 1825 г. Московскому военному губернатору князю Дмитрию Владимировичу Голицыну, одному из тех, кому Николай доверял и благоволил. Это письмо написано крупным нервным почерком (сказалось напряжение бессонной ночи), причем часть его текста написана карандашом в виде вставок, как будто Николай Павлович сомневался сам в правильности подобранных слов и выражений (хотя он вообще предпочитал писать карандашом краткие, выразительные записки): «Я вступил на престол, начав с пролития крови моих подданных. Но смиряюсь перед Богом и прошу всевышнего да отвратит от меня и государства навсегда подобные гибельные происшествия. Если бы дошли до вас нелепые слухи, то поручаю объявить всенародно, что я и весь императорский дом совершенно здоровы; что любовь народа, мне оказанная и приверженность моей гвардии меня утешает в тяжкой моей скорби... Всем доброжелательный Николай». И приписка: «Твер. пом. Муравьева (Никиту) прошу непременно доставить жива или мертва прямо ко мне» (Николай I 1825б: 44).

Начинались будни следственного процесса.