«Пушкин никогда не был связан с декабристами»: современная монархическая публицистика о мифологической паре «Пушкин – декабристы»

Не секрет, что миф о декабристах – о людях, сознательно принесших себя в жертву во имя идеалов свободы и справедливости – один из самых устойчивых мифов в русской культуре. Этот миф самым тесным образом связан с другим мифом – о Пушкине как «нашем всем», как основателе русской культуры. Положительная связь этих мифов уже осмыслена исторической наукой: в общественном сознании миф борьбы с властью и основной миф русской культуры образуют мифологическую пару [1]. «Пушкин и декабристы», «Декабристы – друзья Пушкина» – устойчивые синтагмы устной и письменной речи, проникшие в заголовки книг, статей, рефератов, докладов, студенческих и постуниверситетских квалификационных работ.

Однако на современном этапе развития общества, буквально на наших глазах, рождается другой миф – миф о том, что между Пушкиным и декабристами – пропасть, что эти два историко-культурных явления невозможно сопоставлять друг с другом. Этот миф развивается в публицистических выступлениях монархистов правого толка, зачастую именующих себя «православными монархистами». При этом, вполне в духе классического определения публицистики, православные монархисты составляют тексты «с целью проводить определенные взгляды в широких кругах читателей, создавать, формировать общественное мнение, возбуждать определенные политические кампании» [2].

Задача данной статьи – описать складывающийся на наших глазах публицистический миф о Пушкине и декабристах, выявить его основные черты.

Со всей определенностью этот миф описывается в публицистических выступлениях художника И.С. Глазунова. О себе Глазунов пишет: «Да, я – монархист, ибо эта древнейшая политическая и историческая идея озарила всю историю человечества»; «я считаю, что высшей формой правления является монархическое самодержавие, власть помазанника Божьего, не ограниченного никакой Думой, никаким парламентом» [3]. О Пушкине же, этом «вечно современном спутнике человечества», сообщает следующее: «Пушкин никогда не был связан с декабристами – кроме ранней юности, когда он пировал вместе с этим сумасшедшим подонком Чаадаевым, которого многие почему-то называют великим философом. Пушкин не только не был на Сенатской площади, но и отхлестал в своей статье “клеветника” и “полуневежду” Радищева, столь любимого многими. И с годами Пушкин все больше презирал декабристов. Поэт перед смертью сказал: “Передайте Государю: жив буду – весь его без остатка буду”» [4].

Как следует из приведенной выше цитаты, художник хорошо знаком и с творчеством Пушкина, и с мемуарными рассказами о нем. В частности, ему известна обращенная к государю фраза, якобы сказанная Пушкиным незадолго до смерти: «Скажи ему… что мне жаль умереть; был бы весь его» [5]. Знаком Глазунов и со статьей Пушкина «Александр Радищев». Пушкин действительно писал о Радищеве как об «истинном представителе полупросвещения» [6].

В задачу данной статьи не входит анализ мотивов, по которым автору «Путешествия из Петербурга в Москву» поэт дает столь нелестную оценку. Следует, однако, отметить, что «полуневеждой» Пушкин называл вовсе не Радищева, а графа М.С. Воронцова:

Полу-милорд, полу-купец,

Полу-мудрец, полу-невежда,

Полу-подлец, но есть надежда,

Что будет полным наконец [7].

Несмотря на явную подтасовку цитат, Глазунов, рассуждая о Пушкине, все же не может обойти стороной вопрос о его «эволюции». Отчуждение от декабристов происходит «с годами», полное примирение с государем – на пороге смерти. И ощущение этой «эволюции» явно идет в разрез с категорическим утверждением, что поэт «никогда не был связан с декабристами». Это категорическое «никогда» выражает сокровенное желание православно-монархической публицистики оторвать верноподданного «без остатка» Пушкина от «презираемых» им декабристов.

Анализ публицистического высказывания Глазунова о Пушкине дает представление о методах, с помощью которых монархически настроенные публицисты пытаются во что бы то ни стало противопоставить Пушкина декабристам. Конечно, рассуждать о поэте, не имея представления о его биографии – рискованно. Подобные рассуждения могут вызвать отторжение аудитории, биографию Пушкина – в самых общих чертах – знающей еще со школьной скамьи. Поэтому в основе этих рассуждений лежат общеизвестные сведения, почерпнутые из хорошо известных источников. Однако сведения эти, как в случае с эпиграммой на Воронцова, явно «передергиваются» – во имя формирования «определенных взглядов в широких кругах читателей».

***

Примеров подобного рода рассуждений множество. Причем авторов таких рассуждений можно четко разделить на две группы. Одни из них позиционируют себя в качестве ученых, кандидатов и докторов наук, представителей научной интеллигенции. Из суждения обычно аргументированы, снабжены многочисленными цитатами. Другие же – журналисты, священники, политики и т. п. – выдают свои суждения за «глас народа» и, как правило, не утруждают себя выбором адекватных аргументов. Общее между этими группами то, что подобные суждения разными путями попадают в Интернет и, таким образом, оказывают сильное влияние на формирование общественного мнения о событиях начала XIX в.

Так, доктор исторических наук А.Ф. Смирнов, рассуждая в общем традиционно для православно-монархической публицистики, пытается соотнести эти рассуждения с догмами советской пушкинистики.

Советские исследователи искусственно притягивали взгляды зрелого Пушкина к его послелицейскому творчеству. Современный историк предчувствует неизбежный консервативный поворот уже в антикрепостническом стихотворении «Деревня» (1819): «Глубина мышления поэта, его державная, государственная позиция отделяют его и от друзей-декабристов. Даже в юношеских вольнолюбивых стихах Пушкина слышится уже то, чего у декабристов мы не находим. И рабство, павшее по мании (Так! – С. Э .) царя… То есть по воле царя. Будучи еще школьником, я не очень понимал эту строку, но чувствовал, что здесь что-то не согласуется с тогдашними догмами, что не все здесь сводится к воспеванию “цареубийственного кинжала”» [8].

В действительности с «догмами» советского пушкинского мифа эта строчка согласуется гораздо лучше, чем с канонами мифа православно-монархического. Смирнов произвольно обрывает цитату, заканчивающуюся у Пушкина вопросительным знаком:

Увижу ль, о друзья! народ неугнетенный

И Рабство, падшее по манию царя,

И над отечеством Свободы просвещенной

Взойдет ли наконец прекрасная Заря? [9]

Знак этот обозначал сочетание сомнения и надежды в возможности освободительного мановения царской руки. Эти же смешанные чувства по отношении к царю в конце 1810-х гг. испытывали и многие декабристы – да и сам император, как известно, колебался в решении отменить крепостное право. Не случайно именно член Союза благоденствия П.Я. Чаадаев (через И.В. Васильчикова) передал «Деревню» Александру I, а император велел передать поэту «благодарность» «за добрые чувства, которые вызывают его стихи ”» [10].

Комментирует Смирнов и отношение Пушкина и декабристов к историческому творчеству Н.М. Карамзина – и прежде всего к знаменитой карамзинской фразе о том, что «история народа принадлежит царю». Смирнов утверждает: «Когда Карамзин выпускал тома своей “Истории Государства Российского”, декабристы разрабатывали планы переворота. Конечно, они не принимали формулу Карамзина, что мудрое самодержавие – это палладиум России, что монарх – источник общего блага, гарант целостности России, ее могущества. На полях труда Карамзина Никита Муравьев заметил – плохой источник, сточные воды. Сам он предложил другой источник, который казался ему кристально-чистым. И который ударил кровью… Пушкин называл выступления декабристов против Карамзина глупыми и бешеными. Правда, после выхода в свет девятого тома “Истории”, посвященной Ивану Грозному, опричнине, декабристы возликовали, называли Карамзина новым Тацитом. Но Карамзин стремился очистить самодержавие, в котором полагал спасение России, от самовластия, а декабристы заявляли, что в России деспотизм, что самодержавие это и есть самовластие» [11].

Из этого пассажа видно: автор его прекрасно знает источники. Так, в частности, ему известно письмо К.Ф. Рылеева к Ф.В. Булгарину от 20 июня 1821 г.: «В своем уединении прочел я девятый том Русской Истории… Ну Грозный! Ну Карамзин! – Не знаю, чему больше удивляться, тиранству ли Иоанна или дарованию нашего Тацита» [12].

Но, безусловно зная факты, Смирнов – во имя публицистических целей – умело подтасовывает их. Так, Н.М. Муравьев, автор знаменитой декабристской «Конституции», сделал запись о «плохом источнике» и «сточных водах» вовсе не на полях труда Карамзина. «Плохим источником» для Муравьева оказалась вовсе не «История государства российского», а книга Ш.-Л. Монтескье «Дух законов». Исследователь жизни и творчества Муравьева Н.М. Дружинин утверждал: «Изучая сочинения Монтескье, он (Муравьев. – С. Э .) возмущается его (Монтескье. – С. Э .) прославлением монархии: утверждение автора, что принцип монархической славы равносилен гражданской свободе, представляется ему “глупостью”; указание Монтескье, что в монархическом строе государь есть источник (“lа source”) всей политической и гражданской власти, вызывает его резкое замечание: “Mauvaise source, des égouts” (Плохой источник, сточные воды (фр.))» [13].

Не все просто и с пушкинским определением декабристов в качестве «глупых и бешеных». В письме Вяземского к поэту от 12 июня 1826 г. имеются слова: «Ты <...> шалун и грешил иногда эпиграммами против Карамзина, чтобы сорвать улыбку с некоторых сорванцов и подлецов» [14]. Пушкин с заметной обидой отвечал 10 июля 1826 г.: «Во-первых, что ты называешь моими эпиграммами противу Карамзина? довольно и одной, написанной мною в такое время, когда Карамзин меня отстранил от себя, глубоко оскорбив и мое честолюбие, и сердечную к нему приверженность. До сих пор не могу об этом хладнокровно вспомнить. Моя эпиграмма остра и ничуть не обидна, а другие, сколько знаю, глупы и бешены: ужели ты мне их приписываешь? Во-вторых, кого ты называешь сорванцами и подлецами? Ах, милый... слышишь обвинение, не слыша оправдания, и решишь: это Шемякин суд. Если уж Вяземский etc., так что же прочие? Грустно, брат, так грустно, что хоть сейчас в петлю» [15].

Из намеков («Шемякин суд», «обвинение», «петля») подцензурного письма можно предположить, что Пушкин, скорее всего, относит слова Вяземского о «сорванцах и подлецах» к декабристам, томившимися в тот момент в крепости. Н.Я. Эйдельман не сомневается, что Пушкин воспринял резкие высказывания Вяземского «только в виде критики на декабристов» [16]. И такие определения в такой ситуации Александр Сергеевич, судя по риторическому вопросу, считал неуместными. Поэтому трудно предположить, что, указав своему корреспонденту на бестактность, он сам в то же время оскорбил своих друзей.

Кроме того, как следует из пушкинского послания, он признал собственное авторство по крайней мере одной из эпиграмм, написанных в 1820-е гг. на Карамзина. Б.В. Томашевский, например, полагал, что речь в письме шла о широко известном стихотворении:

В его «Истории» изящность, простота

Доказывают нам, без всякого пристрастья,

Необходимость самовластья

И прелести кнута.

По мнению Б.В. Томашевского, именно эту эпиграмму «следует признать принадлежащей Пушкину» [17].

К тому же, как известно, одной эпиграммой «глупости» Пушкина в отношении Карамзина и его труда вовсе не исчерпывались. К примеру, В.Л. Пушкин, дядя поэта и друг Карамзина, сообщал все тому же князю Вяземскому: «Все экземпляры Российской Истории раскуплены. Николай Михайлович пишет, что он награжден за труды свои и что теперь публика доказала, что нелепые критики не действительны. Пушкин беснуется и говорит все одно и то же, я и повторять его глупостей (курсив мой. – С. Э. ) не хочу». В.Э. Вацуро так прокомментировал это письмо: «Дядя мог бы спокойно повторить “глупости” племянника, потому что и сам племянник не делал из них секрета» [18].

Аргументы А.Ф. Смирнова позволяют считать, что воздействие силового поля православно-монархического мифа сильно влияют на рассуждения даже весьма квалифицированного ученого.

Другой пример находим в рассуждениях молодого историка Ф.А. Гайды, кандидата исторических наук, доцента кафедры истории России московского Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Гайда комментирует пушкинского «Бориса Годунова»: «Царь, вступивший на престол путем убийства одного человека, будет свергнут молодым революционером, многократно умножившим убийство. Борис Годунов соотнесен с Александром I, вступившим на престол после убийства его отца, Отрепьев – с молодыми заговорщиками. Любая борьба за власть подразумевает грех, причем масштабы его лишь возрастают при каждом новом акте насильственной перемены власти».

Уравнение двух поколений цареубийц придает данной трактовке необходимую глубину. Но историк-публицист не может удержаться над схваткой: «Пушкин признает лучшей именно наследственную власть. Узурпация греховна, еще хуже – революционная узурпация. Всякий узурпатор хвалится народной поддержкой» [19]. По этой логике сын, лишивший жизни своего царственного отца, лучше подданных, поднявших руку на отца отечества.

Сторонник «наследственной власти», Пушкин, согласно Гайде, вполне народен – а значит, истинно православен. Автор статьи цитирует М.П. Погодина: «Пушкин не пропускал никогда в Одессе заутреню на светлое воскресенье и звал всегда товарищей “услышать голос русского народа” (“воистину воскресе” в ответ на христосованье священника)» [20]. Однако это свидетельство Погодина, явно вторичное (сам мемуарист ссылается на мнение А.Н. Раевского), вызывает большие сомнения: как известно, Пушкин пережил в Одессе только одну пасху, пришедшуюся на 6 апреля 1824 года. Кроме того, сам факт некоей чрезмерной набожности поэта в годы южной ссылки вызывает серьезные сомнения. В 1821 г. он пишет «Гаврилиаду». Тогда же появляется и известное «Послание к В.Л. Давыдову», в котором поэт описывает смерть кишиневского митрополита Гавриила:

На этих днях, [среди] собора,

Митрополит, седой обжора,

Перед обедом невзначай

Велел жить долго всей России

И с сыном Птички и Марии

Пошел христосоваться в рай...

Я стал умен, [я] лицемерю –

Пощусь, молюсь и твердо верю,

Что бог простит мои грехи,

Как государь мои стихи [21].

В дни великого поста 1823 г. из «грязи молдаванской» поэт посылает Вяземскому озорной стишок «Христос воскрес, моя Ревекка» [22].

Кандидат философских наук С. Лабанов на сайте «Православие» создает монархически-православную версию жизни Пушкина, которая трагически оборвалась «из-за того, что космополитические силы не могли простить русскому поэту и патриоту его страстной любви к Родине и русскому народу». Только «благодаря стараниям масонов и декабристов» Пушкин «оказывается захваченным политическим и религиозным вольнодумством». Но Пушкин вскоре понял, что «с этими людьми у него нет и не может быть ничего общего». Поэт встал на путь исправления посредством «основательного» изучения Библии и Корана. Его отношение к религии и самодержавию радикально изменилось: «Рассуждения англичанина-атеиста называет в одном из своих писем “пошлой болтовней”. Разочаровался также Пушкин и в радикальных политических идеях по социальному преобразованию общества. Так, встретившись с самым “выдающимся” членом союза Благоденствия иллюминатом Пестелем, о якобы выдающимся уме которого поэту прожужжали уши все декабристы, он увидел в нем лишь только жестокого и слепого фанатика своих сумасбродных идей» [23]. Таким образом, Пушкин – в концепции Лабанова – просто не мог не отойти от революционеров-декабристов и не прийти к искренней вере и.

Об «англичание-атеисте» Вильяме Гатчинсоне Пушкин, не называя того по имени, упоминает лишь в одном из дошедших до нас писем (Одесса, апрель-май 1824), перлюстрированном московской полицией: «Читая Шекспира и Библию, Святой Дух иногда мне по сердцу, но предпочитаю Гете и Шекспира. – Ты хочешь знать, что я делаю – пишу пестрые строфы романтической поэмы – и беру уроки чистого Афеизма. Здесь Англичанин, глухой философ, единственный умный Афей, которого я еще встретил. Он исписал листов 1000, чтобы доказать qu’il ne peut exister d’etre intelligent Créateur et régulateur (что не может быть существа разумного, Творца и правителя – фр.), мимоходом уничтожая слабые доказательства бессмертия души. Система не столь утешительная как обыкновенно думают, но к несчастию более всего правдоподобная» [24].

Очевидно, что, пребывая в Одессе, Пушкин еще не совсем «основательно» изучил Библию, так как предпочитал ей Гете и Шекспира. Также очевидно, что классик не именовал «пошлой болтовней» рассуждения «умного афея», а, напротив, считал «систему», доказывающую невозможность существования разумного существа – Творца и правителя – «более всего правдоподобной».

Пушкин не называл П.И. Пестеля человеком «якобы» выдающегося ума. В кишиневском дневнике он 9 апреля 1821 г. записал, что Пестель – «умный человек во всем смысле этого слова», «один из самых оригинальных умов, которых я знаю» [25]. Также отсутствуют данные о том, что масон Пестель был «иллюминатом», т. е. участником тайной организации Адама Вейсгаупта.

***

Те публицисты, которые не позиционируют себя как профессиональные исследователи, гораздо менее разборчивы в аргументах – но столь же решительны в стремлении доказать либо изначальную чуждость Пушкина и декабристов, либо «случайность», временность их союза.

Так, в статье, опубликованной в национально-патриотической газете «Русскiй Востокъ», посвященной «165-летию со дня гибели Пушкина», В. Николаев подробно останавливается на отношениях Пушкина и декабристов: «Стало уже общим местом рассуждение о том, что Пушкин очень сочувствовал их движению, что, ежели бы был тогда в Санкт-Петербурге, то уж... И что декабристы не привлекли Пушкина в организацию, якобы жалея его, великого поэта России, чтоб “в случае чего” не подвергнуть опасности его жизнь» [26].

Статья написана ради того, чтобы оспорить это «общее место». Начинающий масон Пушкин, оказывается, не ведал «подлинных замыслов» «продвинутых» масонов-декабристов. А если бы знал, он бы еще до 14 декабря ради спасения России вначале бы «пошел бы прямо к царю» и донес на ее предателей декабристов, а потом начал воспевать самодержца и клеймить масонов-клеветников.

Много места в своих рассуждениях Николаев отводит обсуждению программных документов декабристов. В частности, в сферу его внимания попадает «Манифест к русскому народу» (неточно именуемый им «Обращением»), который В.И. Штейнгейль составлял по заданию К.Ф. Рылеева накануне мятежа. Николаев утверждает, что в этом документе «даже не содержалось» слов «русский» и «народ». В названии документа эти слова очевидно содержатся, а вот содержались ли они в последующем тексте, мы никогда не узнаем, потому что Штейнгейль манифест уничтожил и, несмотря на настойчивые увещевания, «не смог» на следствии вспомнить его содержание [27].

Кроме того, автор путает этот «Манифест» с другим документом, с «Манифестом Сената». Это черновой документ, написанный рукою несостоявшегося «диктатора» 14 декабря, С.П. Трубецкого, был найден у него дома при обыске и стал затем серьезной уликой против него. Собственно, именно этот документ автор статьи и анализирует – принимая его за «Манифест» Штейнгейля.

Для Николаева не важно, что декабристы хотели освободить русский народ от ярма крепостного права и его порождений – рекрутчины и военных поселений. Для него важно, что декабристы – родовитые космополиты: конституцию Н.М. Муравьев писал, подражая американской; устав Союза благоденствия был списан с устава прусской «масонской ложи» Тугендбунд; диктатор Трубецкой был свояком австрийского посланника Людвига Лебцельтерна и зятем человека с нерусской фамилией Лаваль.

Но самое страшное – декабристы были связаны «с руководимой Ф. Буонаротти вентой “Свободных пифагорейцев”», эмиссары которой прибыли в Питер накануне восстания. «Пифагорейцы», кстати, сумели хорошо законспирироваться. Не только следствие по делу декабристов не обнаружило связи декабристов с агентами западных держав, но и «III Отделение», и «последующие спецслужбы, включая и советские (курсив мой. – С. Э .)» не смогли вычислить пифагорейцев-злоумышленников, которые до сих пор продолжают вредить России» [28].

Корреспондент православного вестника «Русь-фронт» А. Сафронова в статье «Православный – это монархист» доказывает, что любое другое мнение о желательном политическом устройстве обнаруживает отклонение не только от истинно православных, но и от истинно национальных русских ценностей. Одним из аргументов автору служат слова, якобы сказанные Пушкина о «нашей царской власти»: «С одним буквальным исполнением закона не далеко уйдешь. <…> Государство без полномочного монарха – автомат». Они «имеют особенную ценность не только как исходящие от гениального ума, но и как принадлежащие человеку, в ранние годы свои бывшему в рядах декабристов, имевших поползновение низвергнуть самодержавный строй в России» [29].

Приписывая приведенную цитату «человеку, в ранние годы свои бывшему в рядах декабристов», А. Сафронова, по-видимому, сознательно вводит в заблуждение читателей. Все дело в том, что цитата о «буквальном исполнении закона» взята из книги Н.В. Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями»; именно Гоголь впервые приписал ее Пушкину. По справедливому мнению В.Э. Вацуро, содержащиеся в этом произведении воспоминания о поэте были прежде всего гоголевской концепцией Пушкина [30]. А так как концепция позднего Гоголя была православно-монархической, то неудивительно, что и Пушкин приобретал у него соответственные черты. Кроме того, следует уточнить, что молодой Пушкин отнюдь не состоял «в рядах» декабристов.

«Яркий проповедник, неутомимый миссионер, внимательный духовник, блестящий лектор, автор многих книг, статей, радио- и телепередач» [31] протоиерей Артемий Владимиров, отвечая радиослушателю, решительно «разрывает» «пушкинский» и «декабристский» мифы: «Пушкин разорвал с идеологией декабристов. И, будучи близок к ним как человек, отшатнулся от всего того, что раскрылось в декабрьском заговоре. Не последнее место в прозрении Пушкина занимает Арина Родионовна и, конечно, Государь Николай Павлович, после беседы с которым с Пушкина была снята цензура. “Я буду твой цензор”, – сказал Государь. И поэт, вдохновленный его милостивым отношением, не только идейно порвал с либеральными западными веяниями, а значит и масонством, но и стал убежденным глашатаем русского самодержавия как выражения нашего национального духа» [32].

Таким образом, в деле спасения великого поэта от вредоносной идеологии объединились усилия Арины Родионовны и императора Николая I. Как говориться, комментарии здесь излишни.

***

Следует признать: публицисты монархического толка прекрасно осознают, что дискредитация декабристов в общественном сознании невозможна без «разделения» «пушкинского» и «декабристского» мифов.

В принципе, «разделение» это происходит по одному и тому же сценарию. Масоны-декабристы недолго сбивали с толку юного поэта. Пушкин скоро понял их дьявольские козни и всей душой и талантом предался служить православному царю. Для доказательства своего тезиса публицисты-монархисты выворачивают наизнанку технологии советской пушкинистики: миф о лицеисте Пушкине – друге декабристов, заменяется мифом о камер-юнкере Пушкине – слуге царя. При этом они относятся к данным источников намного бесцеремоннее советских исследователей. Даже люди с учеными степенями не стесняются фальсифицировать содержание документов.

Таким образом, современная монархическая публицистика в методах построения мифологизированной биографии Пушкина смыкается с советской историко-филологической наукой в самых худших ее проявлениях. Естественно, и утверждение о том, что Пушкин – лучший друг декабристов, и о том, что он – их заклятый, идейный враг относятся исключительно к сфере веры. Соответственно, научные аргументы здесь вторичны, они всегда подгоняются под изначально существующую концепцию.

И если раньше определенная концепция жизни и творчества Пушкина насильно насаждалась и в школах, и высших учебных заведениях, то теперь ситуация изменилась. Современная монархическая публицистика не может эффективно воздействовать на образованную часть аудитории, критически относящуюся к информации. Соответственно, такая публицистика апеллирует, прежде всего, к «темным» массам, к тем, кому реальная биография Пушкина вовсе не интересна, а следовательно - неизвестна. Однако подобная публицистика все равно не достигает своей цели – политического управления обществом. Ибо имеющие доступ к власти представители политических элит имеют, как правило, именно критическое мышление.

Впервые опубликовано: Вестник РГГУ. Сер. Журналистика. Литературная критика. 2012. № 13 (93). С. 206–216.

[1] См.: Загидуллина М.В. Пушкин и декабристы как мифологическая пара // 14 декабря 1825 года: Источники, исследования, историография, библиография. СПб.: Нестор-История, 2010. Вып. 8. С. 556–577.

[2] Горев Б.И. Публицистика // Литературная энциклопедия: Словарь литературных терминов: В 2 т. М.; Л., 1925. Т. 2. С. 679.

[3] Глазунов И.С. Россия распятая. М.: Фонд Ильи Глазунова, 2006. Т. 1. С. 41.

[4] Шаблинская О. Глазунов И. «Русский – тот, кто любит Россию» // Аргументы и факты. 2005. 8 июня. URL: http://gazeta.aif.ru/online/aif/1284/03_01.

[5] Жуковский В.А. Письмо к С.Л. Пушкину // Пушкин в воспоминаниях современников. СПб.: Академический проект, 1998. Т. 2. С. 430. Ср.: Русский архив. 1879. Кн. 2. С. 441. Некоторые исследователи, и, в частности, П.Е. Щеголев, сомневались в самом факте произнесения этих слов умирающим поэтом.

[6] Пушкин А.С. Александр Радищев // Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 16 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1949. Т. 12. С. 36.

[7] Пушкин А.С. <На Воронцова>: («Полу-милорд, полу-купец...») // Там же. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1947. Т. 3. Кн. 1. С. 31.

[8] Тимофеев  А. Воин духа. Памяти выдающегося историка Анатолия Филипповича Смирнова // Православие.ru. 2010. 21 авг. URL: http://www.pravoslavie.ru/smi/1453.htm (дата обращения: 2.07.2011).

[9] Пушкин А.С. Деревня: («Приветствую тебя, пустынный уголок...») // Пушкин А.С. Полн. собр. соч. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1947. Т. 2. Кн. 1. С. 89–91.

[10] Цит. по: Цявловский М.А. Представление «Деревни» Александру I // Цявловский М.А. Статьи о Пушкине. М.: Изд-во АН СССР, 1962. С. 367.

[11] Тимофеев  А. Указ. соч. // Православие.ru. 2010. 21 авг. URL: http://www.pravoslavie.ru/smi/1453.htm (дата обращения: 2.07.2011).

[12] Рылеев К.Ф. Полн. собр. соч. / Ред., вст. ст. и коммент. А.Г. Цейтлина. М.; Л.: Academia, 1934. С. 458.

[13] Дружинин Н.М. Декабрист Никита Муравьев // Дружинин Н.М. Избр. тр. Революционное движение в России в XIX в. М.: Наука, 1985. С. 85.

[14] Переписка А.С. Пушкина: В 2 т. М.: Художественная литература, 1982. Т. 1. С. 246.

[15] Пушкин А.С. Письмо Вяземскому П.А., 10 июля 1826 г. Михайловское // Пушкин А.С. Полн. собр. соч. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937. Т. 13. С. 285–286.

[16] Эйдельман Н.Я. Пушкин. Из биографии и творчества. 1826–1837. М.: Художественная литература, 1987. С. 108.

[17] Томашевский Б.В. Эпиграммы Пушкина на Карамзина // Пушкин: Исследования и материалы. Т. 1. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1956. С. 208–215.

[18] Вацуро В.Э. «Подвиг честного человека» // Прометей: Историко-биографический альманах. М.: Молодая гвардия, 1968. Т. 5. URL: http://www.bibliotekar.ru/Prometey-5/1.htm (дата обращения: 2.07.2011).

[19] Гайда Ф. Тогда отверзе им ум: Пушкин на пути к литературному и политическому реализму // Русская линия. 2011. 6 июня. URL: http://rusk.ru/st.php?idar=48825 (дата обращения: 10.08.2011)

[20] Погодин М.П. Из заметок «Замечательные слова Ломоносова, Сумарокова и Пушкина» // Пушкин в воспоминаниях современников… С. 40.

[21] Пушкин А.С. <В.Л. Давыдову>: («Меж тем как генерал Орлов...») // Пушкин А.С. Полн. собр. соч. М.: Л.: Изд-во АН СССР, 1947. Т. 2. Кн. 1. С. 178–179.

[22] Пушкин А.С. Письмо Вяземскому П.А., март 1823 г. Кишинев // Там же. Т. 13. С. 59–61.

[23] Лабанов С. Политические идеи А.С. Пушкина: К 205-летию со дня рождения поэта // Православие.ru. 2004. 1 июля. URL: http://www.pravoslavie.ru/jurnal/147.htm (дата обращения: 15.07.2011).

[24] Пушкин А.С. Письмо Вяземскому П.А., апрель – первая половина мая(?) 1824 г. Одесса // Пушкин А.С. Полн. собр. соч. Т. 13. С. 92. Ср.: Гроссман Л. Кто был «умный афей»? (Пушкин и доктор Гутчинсон) // Пушкин: Временник Пушкинской комиссии. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1941. Вып. 6. С. 414–419.

[25] Пушкин А.С. <Из Кишиневского дневника> // Пушкин А.С. Полн. собр. соч. Т. 12. С. 303.

[26] Николаев В. К 165-летию со дня гибели А.С. Пушкина. «Невольник чести...» //  Русскiй Востокъ. 2002. № 56. URL: http://rus-vost.irk.ru/k-165-letiyu-so- … hesti.html (дата обращения: 18.07.2011).

[27] См.: Восстание декабристов. Документы и материалы. М.: Наука, 1976. Т. 14. С. 14.

[28] Николаев В. Указ. соч.

[29] Сафронова А. Православный – это монархист // Русь-фронт. 2008. 5 мая. URL: http://www.rusfront.ru/050508/index-3.html (дата обращения: 21.07.2011).

[30] См.: Вацуро В.Э. Пушкин в сознании современников // Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 1. С. 22.

[31] Протоиерею Артемию Владимирову – 50 лет // Православие.ru. 2011. 21 февраля. URL: http://www.pravoslavie.ru/news/44873.htm (дата обращения: 23. 07.2011).

[32] Владимиров А., протоиерей. Ответы на вопросы слушателей // Радиостанция «Радонеж». Программа от 27.11.2009. URL: http://www.radonezh.ru/tv/text/8665.html (дата обращения: 23. 07.2011).