44

Вернемся теперь к изучаемому нами свидетельству Рылеева. Оно ставит далее вопрос о встрече Грибоедова с Южным обществом декабристов.

Рылеев показывает:

«Слышал я от Трубецкого, что во время бытности Грибоедова в прошлом году в Киеве некоторые члены Южного общества также старались о принятии его в оное, но не успели в том по тем же причинам, по каким и я принужден был оставить его»60.

Последними строками данного показания Рылеев, как видим, стремится отвести всякое подозрение о приеме Грибоедова в члены Южного общества. На истинном характере интересов Южного общества к Грибоедову мы специально остановимся в следующей главе.

Александр Бестужев ответил на вопрос также отрицательно: «В члены же его не принимал я, во-первых, потому, что он меня и ста́рее и умнее, а во-вторых, потому, что жалел подвергнуть опасности такой талант, в чем и Рылеев был согласен. Притом же прошедшего 1825 г. зимою, в которое время я был знаком с ним, ничего положительного и у нас не было. Уехал он в мою бытность в Москве в начале мая, и Рылеев, говоря о нем, ни о каких поручениях не упоминал»61.

Однако отрицательное показание Бестужева косвенным образом подрывается его мемуарами. Он мог бы легко повторить отрицание членства Грибоедова в своих воспоминаниях, специально ему посвященных. Бестужев оставил такие воспоминания. Но в этих воспоминаниях или им, или их публикатором М. Семевским почему-то опущена завеса над всеми политическими вопросами.

Казалось, что стоило бы Бестужеву сказать несколько слов в опровержение предположения о причастности Грибоедова к тайному обществу? Как просто мог бы он развить в мемуарах свои отрицательные показания в Следственном комитете и еще раз прямо сказать, что Грибоедов членом общества никогда не был. Это было бы вполне легально и терпимо для «Отечественных Записок» 1860 г., где были впервые опубликованы М. Семевским его воспоминания. Рукопись этих воспоминаний, к величайшему сожалению, не дошла до нас. Или сам Бестужев не счел возможным затрагивать этот острый вопрос, когда писал воспоминания, или М. Семевский в 1860 г. не счел возможным опубликовать его свидетельство?

46

доводом: «Притом же прошедшего 1825 г. зимою... ничего положительного и у нас не было». Нового члена можно принять, в частности, именно в силу того, что работа затормозилась и надо ее оживить. Однако как раз в указанное время сам Александр Бестужев дает согласие на цареубийство, а вслед за этим с планом цареубийства выступает Якубович. Так что несомненно нечто «положительное» все же было64.

Неожиданно в ходе следствия раздались еще три голоса декабристов — членов Северного общества: фон дер-Бриггена, Оболенского и Оржицкого. Их никто не спрашивал о Грибоедове, они назвали его сами. Фон-дер-Бригген показал: «Последнее совещание общества, на коем я был, было, как известно по моему показанию, у Пущина в 1823-м году, после же сего я более не был ни на каких совещаниях общества, которое, сколько мне известно, было в совершенной недеятельности с отъездом некоторых членов, как-то: Тургенева, Митькова, князя Трубецкого, Пущина и других, почти расстроилось. В прошлом 1825 году, в конце июня месяца, перед моим отъездом, все общество состояло из Никиты Муравьева, Рылеева, Бестужева, князя Одоевского, князя Оболенского, Сомова и, кажется, Грибоедова»65.

К какому источнику восходит осведомленность фон дер-Бриггена — неизвестно. По каким-то таинственным причинам — на догадках о них мы остановимся ниже — не все показания о Грибоедове привлекли внимание Комитета. Вслед за столь существенным признанием не последовало никаких вопросов — Комитет не спросил фон-дер-Бриггена даже о том, откуда это ему известно. Между тем показание фон-дер-Бриггена заслуживает внимания — это старый член Союза Благоденствия, вступивший в него в 1818 г. и хотя и не вошедший формально в позднейшие общества, но знавший все замыслы и пользовавшийся полным доверием. Так, ему известно намерение Якубовича в 1825 г. покуситься на жизнь императора, ему известен состав Северного общества; он получает от Рылеева самое конспиративное поручение — передать Трубецкому, находящемуся в Киеве, намерение общества в случае несогласия императора на введение конституции отправить его со всею царствующей фамилией за границу; от южных членов он знает о событиях Лещинского лагеря, о присоединении Славянского общества и о решении Южного общества

48

суждение о Грибоедове, надо сказать, что из остальных 60 названных им лиц следствие подтвердило причастность к тайному обществу 59; удалось оправдаться только поручику лейб-гвардии Измайловского полка Львову 1-му, но при столь деятельном участии своего друга, предателя Якова Ростовцева, что и этот случай должен быть оставлен под сомнением. Но все-таки и в этом покаянном показании Оболенский не сказал всего — он знал больше, нежели говорил. Почему он поместил Грибоедова в списке Южного общества, посредником между которым и Северным обществом был, кстати говоря, именно Оболенский? Значит, что-то связанное с поездкой Грибоедова в Киев было ему известно? В показаниях же он не сказал об этом ни слова.

Третий — неожиданный — голос принадлежал уж упоминавшемуся ранее декабристу Н. Н. Оржицкому близко знавшему Грибоедова. 10 января 1826 г. Оржицкий показал: «Известные мне по собственным словам их члены были; Александр Бестужев, Рылеев, князь Одоевский и Оболенский. Наверное не знаю, но...полагаю сочленами, а в точности не знаю, кроме тех, которые оказались действиями своими 14 декабря и стали известны почти всему городу, суть: братья Бестужевы, Сомов, Грибоедов, Кюхельбекер, Пущин, Каховский, Корнилович, Малютин, Завалишин, два брата Мухановы, Булгарин, Греч и Сабуров, что при графе Воронцове, двух последних видел я не более двух раз, а Дельвига видел только у Бестужева»67. Оржицкий был настолько близок с Рылеевым и Бестужевым, что упоминание имен Греча и Булгарина едва ли не нарочито, чтобы запутать Комитет. Во всяком случае это показание (доселе неизвестное в грибоедовской литературе) давало Комитету все основания для дальнейшего расследования. Однако Комитет оставил это показание по линии Грибоедова без дальнейших последствий. Оржицкий даже не получил вопроса, как и где познакомился он с Грибоедовым, когда и при каких обстоятельствах встречал он его у Рылеева и Бестужева.

Вот весь «северный круг» показаний о членстве Грибоедова: из 7 членов Северного общества, давших показания по этому вопросу, трое (Одоевский, Рылеев, А. Бестужев) высказывались отрицательно, четверо (Трубецкой, Оболенский, фон-дер-Бригген и Оржицкий) — положительно. Разберемся в существе этих показаний

50

Александр Бестужев (и другие декабристы), «для приема, заметив человека, член передает его имя принявшему (тому, кто его самого ввел в общество. — М. Н.) тот — выше, и, наконец, в Думе решают, стоит или нет такой-то приема — и тогда решение идет вниз, и член принимает другого». К этому правилу Александр Бестужев сделал следующее примечание: «По настоящему должно бы спрашивать всех членов Думы — но решали это обыкновенно распорядители затем, что Дума редко сходилась»70. Таким образом, как правило, прием нового члена не был делом личного решения принимающего лица: этому предшествовало суждение членов Думы. Поскольку сам факт предложения Грибоедову вступить в члены тайного общества не подлежит никакому сомнению, то следует полагать, что и о нем сначала имели предварительное суждение в Думе, а затем уже сделали ему предложение. Если бы Рылеев был рядовым членом, то он должен был бы, следуя правилам, обратиться сначала к И. И. Пущину, принявшему его самого, затем Пущин должен был бы сообщить о намерении Рылеева принять Грибоедова в члены кому-нибудь из состава Думы, а затем, получив согласие Думы, передать об этом Рылееву, а тот уже — сделать предложение Грибоедову. Но в данном случае нужды в таком образе действий не было — Рылеев с конца 1824 г. сам был членом Думы Северного общества. В середине зимы 1823/24 г. Северная Дума сконструировалась в составе трех директоров: князя Сергея Трубецкого, Никиты Муравьева и князя Евгения Оболенского; все трое были из числа старейших членов, основателей тайного общества. Когда в конце 1824 г. Трубецкой уехал почти на год в Киев, вместо него в Думу вошел Рылеев71. Он выполнил требование согласовать вопрос о приеме нового члена в Думе, ибо он говорил о Грибоедове именно с одним из трех членов Думы — Оболенским и немедленно ввел в курс дела С. Трубецкого, как только тот вернулся из Киева. Это были не случайные, но полагавшиеся по уставу разговоры с директорами — членами Северной Думы, а не с рядовыми членами общества. Можно предположить, что Никита Муравьев также был осведомлен о предложении Грибоедову вступить в общество, но Следственный комитет не спросил его об этом, а сам Никита Муравьев по понятным причинам не взял на себя в этом инициативы.