Н.С. Новиков

Молитва Мусоргского

Поиски и находки

«Китушка меня поддерживал...»

Старший брат композитора Филарет Петрович Мусоргский в беллетристике обычно изображается негативно. А происходит это как в игре с противоположными словами: «холодно-жарко», «светло-темно», «плохо-хорошо» – для контраста с Модестом Филарета рисуют в темных тонах.

Все напасти начались с имени. В примечании к родословной В. Г. Каратыгин написал: «Некоторые члены рода Чириковых обозначены двойными именами: Ольга-Серафима (Хмелева), Евдокия-Александра (Чирикова). В семье Мусоргских замечаются также двойные имена, например, Филарет-Евгений». И далее биограф объясняет, что в некоторых местностях России был распространен суеверный обычай давать двойные имена, чтобы «обмануть смерть». Этого всего лишь предположения было достаточно, чтобы другие авторы начали сочинять на данную тему живописные эпизоды, в которых родственников композитора представляли не в лучшем виде. В действительности же старожилы этих мест ничего не слышали о таком обычае.

Показательно, что двойные имена среди крестьян не встречались и по документам архива. В семьях помещиков такие случаи были, но не из суеверных побуждений, а по простой причине – данное священником по святцам «крестьянское» имя Евдокия меняли на «господское» – Александра. Так случилось и с Филаретом. Родился он 27 ноября 1836 года – подлинная запись обнаружена в архиве. Священник Одигитриевской церкви Матвей Логинов, очень строгий и пунктуальный, выбрал имя согласно святцам: Филарет – «любитель добродетели». Это имя особо почиталось среди церковнослужителей. Но родителям и родственникам оно не очень-то нравилось. В эти годы в помещичьих семьях зачитывались пушкинским «Евгением Онегиным», и с легкой руки Юлии Ивановны мальчика стали называть Евгением. Имя укрепилось, новый батюшка Симеон Васильевич Суворов иногда писал его в «Исповедных росписях». Однако в официальных документах оставалось имя, данное при крещении.

Филарет был старше Модеста на два года девять месяцев и внешне очень отличался от младшего брата. По словам Татьяны Георгиевны, сохранившей воспоминания близких, ее дед был «высокий, статный, красивый – настоящий гвардеец». В то же время за «щуплым, низкорослым и невзрачным» Модестом всегда признавалось первенство. Так было в детские годы в Кареве, во время учения в Петербурге и на службе в полку. Общительный младший брат быстрее сходился с окружающими, причем с наиболее интересными людьми. Он сразу же вводил в свой круг Филарета, которого ласково называл Кито. Это подтверждают и письма Модеста к Балакиреву: «Мы с Кито играли симфонии Шумана, он от них в восхищении и молодцом читает ноты»; «В седьмом часу отправился с братом в оперу»; «Время мы с Кито провели прекрасно в деревне, там был народный праздник...»; «Будете ли вы у нас обедать в воскресенье... постарайтесь приехать, у нас Кито, готовый принять вас»; «Мы с Китошей везем вам Фонвизина всего, это очень интересно прочесть». Свои письма Модест заканчивал так: «брат вас целует» или «передает почтительнейший поклон». И дома, и на музыкальных вечерах братья часто играют на рояле в четыре руки, а иногда и на двух роялях вместе с Балакиревым и Кюи. Все эти годы Филарет и Модест неразлучны, у них одни интересы, увлечения, друзья.

Почти во всех публикациях о композиторе разлад между братьями связывают с периодом отмены крепостного права. Приведем характерный пример одного из таких сочинений. «При заключении «уставных грамот» с бывшими крепостными Модесту Петровичу пришлось выдержать бурное столкновение с братом. Напрасна была попытка убедить Филарета в том, что брать выкупные платежи с крестьян – поступок, недостойный человека с передовыми прогрессивными взглядами... Корыстолюбие Филарета было тяжелым ударом для Модеста... После долгих споров сошлись на том, что младший брат откажется от своей доли наследства в пользу старшего. Зато их бывшие крепостные получат не жалкие клочки земли, как у соседей помещиков, а полноценные наделы и притом без выкупных платежей...»

Из этого текста можно сделать только один вывод: Филарет безжалостно обобрал младшего брата за его передовые взгляды и за любовь к крестьянам, поступив в высшей степени безнравственно. Если бы брат композитора прочитал такое обвинение, то по законам чести мог вызвать автора на дуэль за оскорбление. И он был бы прав, так как в действительности ничего подобного не происходило. После смерти отца Филарет из любви к Модесту и уважения к его музыкальным занятиям добровольно взял на себя все хлопоты по имению. Младший брат никогда не испытывал желания заниматься хозяйством, и это видно из его письма к Балакиреву: «Вчера я только что собрался ехать к вам, дорогой Милий, как явилась записка, по которой я должен был лететь к двум дельцам (касательно нашего дела). Пока брата нет, я за него должен разъезжать, – очень досадно, что эта необходимость является иногда экстренно».

Такая необходимость выпадала Модесту редко. Филарет взвалил на себя все хозяйственные заботы и в самое трудное время, когда отменили крепостное право.

Период отмены крепостного права – один из сложнейших в мирной истории России. Кропотливое изучение документов позволяет проследить, как проходила реформа на родине композитора и какое участие принимали в ней братья Мусоргские. В Торопецком уезде, как и во всей стране, для решения конфликтных ситуаций на местах, для рассмотрения недоразумений и споров назначали мировых посредников. Все посредники имели свои владения и обязаны были первыми показать пример в разделе земель «на выгодных для обеих сторон условиях». А одна сторона – сам помещик, вторая – его крестьяне. Как же справедливо разделить владения, чтобы крестьяне остались довольны наделами и согласились с условиями «повинностей, причитающихся в пользу помещиков»?

Знакомство с документальной хроникой тех дней убеждает, что существовали мировые посредники, которые добросовестно выполняли свой долг. Среди них был и Филарет Петрович Мусоргский. Он показал добрый пример – все владения Мусоргских были «совершенно приготовлены к размежеванию с утверждением полюбовных сказок».

Разделить землю, леса, луга, инвентарь и многое другое «полюбовно» было очень сложно, о чем свидетельствуют статистические отчеты Торопецкого уезда: «В 1861 году из уезда по Двине отпускали десять барок с хлебом, а в 1863 году едва сплавлена одна за недостатком хлеба. Недостаток же его в уезде оказался вследствие того, что почти одна треть полей помещичьих за отходом крестьян на волю осталась необработанною. Со времени освобождения крестьян три рода обработки земли существует теперь в уезде: помещики или нанимают с десятины рабочих, или же отдают в аренду, или же платят за обработку».

В этих отчетах отражены подробно и проблемы крестьян: «Причина этого малого количества получаемого хлеба заключается в самом положении крестьян, вышедших на волю, во многих случаях не имевших на что приобрести необходимых земледельческих орудий, и большею частью в том, что во многих местах земля, названная удобною, по признакам местного пользования, на самом деле вовсе неудобная или требует первоначальной затраты капитала, как например, прорытия канав в сырых местах, или прорубки кустарника и образования нового поля, или большого количества удобрений».

Да, непросто было Филарету Петровичу Мусоргскому разделить свои владения без конфликта с крестьянами, но он сумел это сделать. Еще сложнее было проводить размежевание земель в чужих имениях. Это видно из письма Модеста к Цезарю Кюи: «Доходит всякий раз чуть не до драки, хоть полицию зови. У одного из главных крикунов постоянные стычки с посредником, посредник – это его «вьючное животное» (по-французски), крикун разъезжает по городу и собирает христа ради подписочки для удаления посредника».

Из газетных материалов тех лет удалось выявить этого «главного крикуна». Им оказался помещик Торопецкого уезда Корвин-Круковский. Это он в зале заседаний выражал «крайнее неудовольствие на действия мировых посредников». Однако суд после реформы опирался на новый закон и действовал, как писали, «разумно, с целью сделать добро и принести пользу». Суд не только не поддержал крикуна, но и вынес решение наказывать тех, кто будет оскорблять посредников и принижать их права. В числе особенно активных посредников состояли родственники Мусоргского: Голенищев-Кутузов, князь Шаховский, Чириков.

В письме из Торопца Модест пишет: «Есть, правда, порядочная молодежь... да я их почти никогда не вижу; молодежь эта посредничает и потому постоянно в разъезде».

В разъездах находился и Филарет. Модест же в числе посредников не значился. Сколь же несправедливы нападки литераторов на брата композитора и как нелепо выглядит эпизод «бурных столкновений» братьев, когда познакомишься с документами! Обнаружены еще более убедительные факты, опровергающие подобные домыслы. Еще в 1857 году братья Мусоргские отпустили на волю семью дворового Якова Александрова, а позже подарили крестьянам безвозмездно двадцать две десятины «с покосом, лесом, пахотою, в постоянное пользование». На этих документах подписи торопецких помещиков Филарета и Модеста Мусоргских.

В самый разгар реформы Модест гостил у своих друзей и родственников. Чаще всего останавливался в Волоке у Кушелевых. Прежний хозяин имения Лука Иванович почитался среди дворян человеком хлебосольным и гостеприимным, а главное – просвещенным. Он свободно говорил на немецком, французском, английском языках, а во время поездок на лечение в Венецию и Неаполь изучил еще и итальянский. У Кушелевых была богатая библиотека на четырех языках. После смерти хозяина в Волоке продолжала собираться передовая молодежь. Общаться с интересными сверстниками, совершенствовать свои знания приехал и Модест. Ему выделили отдельную комнату в большом двухэтажном доме. Каждое утро Модест проделывал необычную зарядку, бегал по сугробам по пояс в снегу, чтобы, как он писал, «отделаться от изнеженности». В Волоке Мусоргскому исполнилось 23 года, и он готовил себя к предстоящей творческой работе. «Веду жизнь порядочного человека – ложусь спать в 11 часов, встаю в 8... Надо делать дело, а делать его можно в нормальном настроении духа... по силам работать хочу и буду... намерен к будущему нашему сезону приготовить весь квартет».

В биографических книгах о Мусоргском в указателе имен говорится, что хозяйка Волока Кушелева Наталья Егоровна – «урожденная Чирикова». Это ошибочное утверждение. По документам архива удалось точно установить всех обитателей усадьбы, в которой гостил Модест. Наталья Егоровна была второй женой Луки Ивановича, вначале незаконной. В имение она приехала в качестве сестры милосердия, была младше хозяина на 24 года и писалась как Каролина Доротея Троскевич «лютеранского исповедания». От помещика она прижила четырех детей, в числе которых была и Елизавета – впоследствии знаменитая революционерка Дмитриева-Томановская. Во всех печатных изданиях указана неправильная дата рождения Елизаветы – май 1851 года. В Великолукском архиве удалось обнаружить «Метрическую книгу», где есть подлинная запись: «родилась первого, а крещена пятого ноября 1850 года».

В 1862 году, когда гостил здесь Мусоргский, Елизавете шел тринадцатый год. Модест давал ей уроки фортепьянной игры. «Пока дети моей хозяйки усиленно тыкают пальцами по клавиатуре, составляя всевозможные аккорды... я читаю очень интересную вещь», – писал Модест Балакиреву.

Елизавете судьбой был уготован другой, не музыкальный путь. Как писал в своем дневнике бывший военный министр А. Н. Куро-паткин, который в юношеские годы часто гостил в Волоке, «это была выдающейся красоты девушка, с благородным образом мыслей и способностью говорить образно и пылко. Она уже была в большей мере, чем я, проникнута идеями служения на пользу народа и непрерывно доказывала мне необходимость оставить военную службу и идти в народ». Эти идеи позже привели Елизавету на па-рижские баррикады, она сблизилась с К. Марксом.

Из дневника А.Н. Куропаткина известно, что молодежь, собиравшаяся в доме Кушелевых, читала Тургенева, Некрасова, «Что делать?» Чернышевского.

Эти чтения в Волоке сказались на взглядах Мусоргского – позже, вернувшись в Петербург, он поселился в «коммуне» с пятью то-варищами, в подражание той, которую описал Чернышевский. Вечерами молодые люди собирались в общей комнате, читали, спорили, обсуждали текущие события. Но чаще всего Модест искал уединения в своей комнате, чтобы заниматься музыкой. Он сочинял оперу «Саламбо» и интересовался не столько политикой, сколько психологией людей, драмой человеческих страстей. Мусоргский прошел только начальные классы «коммуны».

В документах и письмах современников Мусоргского нет сведений о том, чтобы он поддерживал связь с «коммунарами» и волоковскими знакомыми. Вероятно, это было и невозможно – как всякий гений, Модест развивался самостоятельно, а музыкальное творчество требовало полной отдачи. И общался Мусоргский в основном с художниками, писателями, музыкантами. А Елизавета Лукинична стала членом учредительной русской секции I Интернационала. Позже она жила в Швейцарии, в Москве, затем уехала с мужем в Сибирь. Последние годы ее жизни малоизвестны, в энциклопедии дата смерти указана приблизительно – «после 1917». Старожилы этих мест рассказывали, что из Сибири Елизавета Лукинична переехала поближе к Волоку и безвестно исчезла в гражданскую войну, как многие представители дворянского класса.

В Волоке теперь открыт небольшой музей Е. Л. Дмитриевой-Томановской, созданный но инициативе директора местной школы М. М. Михайлова.

Я не раз бывал там и записал воспоминания старожилов. В кушелевском доме после революции поселились коммунары, «люди пришлые», и вскоре здесь произошел пожар. Местным крестьянам было жалко, что в огне погибнет добро, и они кое-что спасли. Через полвека, когда Михаил Михайлович стал собирать экспонаты для музея, односельчане принесли ему спасенные из огня вещи. Среди них дорожный ларец, ночной столик, картина, барометр. Сохранилась и главная реликвия – рояль из красного дерева фирмы «Шредер», клавиш которого касались руки Мусоргского.

В Волок приезжала из Парижа племянница революционерки Нина Владимировна Дюшмен-Кушелева. Она родилась в этой усадьбе и сохранила в памяти рассказы отца о том времени, когда здесь гостил Мусоргский. Нина Владимировна указала места, где гулял композитор, холм, с которого он любил слушать колокольный звон.

А теперь снова вернемся к брату композитора. В самый разгар реформы у Филарета произошла важная перемена в жизни – он обвенчался «с дочерью умершего капитана 1-го ранга Павла Дмитриевича Балкашина, девицею Татьяною». После свадьбы пришлось заняться устройством семейной жизни, и на какое-то время хозяйственные дела предстояло выполнять Модесту. Как видно из его письма, это занятие он воспринял без восторга: «Снуюсь по имениям, приходя постепенно к заключению, что доходами с оных жить нельзя и надо окончательно вступать на служебное поприще для прокормления и баловства моего нежного тела; что в Питере и сделаю, т. е. поступлю на службу. Плохи, очень плохи дела!»

Казалось бы, эти строки должны навести некоторых биографов композитора на размышления, но они продолжали раздувать конфликт между братьями. Писали, что Филарет «рассеял остатки отцовского наследства» и этим нанес урон Модесту. Фактически же Филарет после женитьбы стал богатым человеком, так как получил в приданое за женой имения в Рязанской и Тульской губерниях, две дачи в Павловске, дом в Москве. Татьяна Георгиевна Мусоргская не раз повторяла слова Филарета Петровича, которые она слышала от своего отца: «Мусоргские – беднота, вот Балкашины – настоящие помещики».

Обычно биографы композитора используют против Филарета строки из его же чистосердечного ответа на письма В. В. Стасова о том, что Модест «всегда относился ко всему народному и крестьянскому с особенною любовью... вследствие чего и потерпел убытки». О каких же убытках говорил Филарет Петрович?

Новые находки показывают, что Модест Петрович до конца своих дней был владельцем Карева и приписанных к имению деревень. Однако вести хозяйство рационально он и не мог, и не хотел. И доверил все управляющему, а тот, видимо, корыстно пользовался слабостью своего барина. Строки из письма Модеста подтверждают это: «И нужно было управляющему напакостить в имении. Думал заняться порядочными вещами, а тут производи следствие, наводи справки, таскайся по разным полицейским и неполицейским управлениям».

Под «порядочными вещами» Модест имел в виду инструментовку знаменитого «Интермеццо», которое теперь исполняется во многих странах.

По «Исповедным росписям» легко установить, что управляющим в это время был Павел Степанович Морозов, бывший слуга Модеста. Из других документов архива видно, что семья Морозовых была в наказание выслана в Юрьево, в деревеньку, где жила родня бабки композитора, к коей относились и Морозовы. Позже Модест Петрович разрешил им снова вернуться в Карево. Особых доходов из своего имения Модест Петрович никогда не получал, в чем опять же убеждает письмо к Морозовым в 1876 году, где уже знаменитый композитор очень деликатно просит прислать денег, «сколько можно», и известить, «как идет вообще хозяйский порядок у нас».

Почти все биографы Мусоргского не обходят такую «выгодную» фразу из его письма: «Крестьяне гораздо способнее помещиков к порядку самоуправления – на сходах они ведут дело прямо к цели и по-своему дельно обсуждают свои интересы».

А ведь Модест бывал на сходах своих крестьян уже после того, как Филарет полюбовно завершил раздел земель и все страсти улеглись. Зато брату композитора приходилось наблюдать другие картины. Из письменных отчетов мировых посредников видно, как в некоторых деревнях крестьяне не хотели принимать в сельские общины возвратившихся после рекрутской службы своих односельчан и лишали их земельных наделов. Мировые посредники терпеливо разъясняли крестьянам, что солдаты «долгие годы служили отечеству, и с ними надо поступать по-человечески, по совести, милосердно».

Модесту приписывается биографами «благородный поступок», будто бы он отказался от своей доли наследства в пользу Филарета, так как «у него семья и дети». В действительности была дана только доверенность брату «на управление и распоряжение всеми без исключения нашими имениями». И опять же сделал это композитор для того, чтобы не отвлекаться от творчества на хозяйственные дела, а юридически он всегда числился каревским помещиком.

Ирине Борисовне Голубевой посчастливилось обнаружить в Калининском архиве уникальный документ, написанный собственноручно Модестом Петровичем. Неизвестный доселе автограф Мусоргского на прошении поставлен 22 мая 1866 года. Документ называется «Дело о взыскании Торопецким мещанином Л. И. Дайминским с помещиков Модеста и Филарета Мусорских денег за нарушение арендного по мельнице условия». А суть в том, что братьями Мусоргскими была отдана в аренду мельница на реке Рясно. В эти годы Модесту Петровичу приходилось иногда вести дела за брата, а когда тот уехал в тульское имение жены, то он вынужден был заниматься хозяйскими вопросами постоянно. Арендные условия не выполнялись, и Мусоргский, не расторгнув прежнего договора, заключил его с новым арендатором. Тяжба между Лукой Дайминским и Модестом тянулась шесть лет и кончилась тем, что с Мусоргских взыскали 110 рублей 5 копеек с правом на иск против Луки.

Эта находка еще раз подтверждает, что Модест Петрович был далек от хозяйственного расчета и грамотного ведения дел в имении.

Осенью 1863 года Модест приезжает в Петербург и, как и намеревался, вступает «на служебное поприще». В приказе № 189 по Главному инженерному управлению от 15 декабря говорится, что отставной гвардии подпоручик Мусоргский определен на службу «с переименованием в коллежские секретари». Свою «карьеру» Модест начал с того чина, до которого дослужился его отец, а позже он поднимется по служебной лесенке до коллежского советника, будет награжден орденом Станислава III степени.

Юлия Ивановна уже не могла содержать квартиру в столице и уехала в Карево. В это время Модест и поселился в «коммуне». Беспечная холостяцкая жизнь отрицательно сказалась на его здоровье, и жена брата Татьяна Павловна, проявив поистине материнское участие, как пишет Филарет, «употребила все усилия», чтобы Модест переехал к ним.

В 1866 году у Татьяны Павловны и Филарета Петровича появился наследник (первой родилась два года назад дочь Татьяна). В Павловске, в придворной церкви Святой Магдалины, 17 августа состоялось крещение младенца. Крестным отцом был Модест, крестной матерью – теща Филарета, Мария Георгиевна Балкашина. В честь деда мальчика назвали Георгием.

В Павловске у Балкашиных были две дачи, и теперь понятно, почему здесь так часто бывал Модест. В семье брата он прожил в общей сложности около шести лет, и этот период благотворно ска-зался и на его здоровье, и на творчестве. Особенно хорошо чувствовал он себя в тульском имении Шилове. «Греб сено, варил варенье и делал маринады, – писал Модест.— Шли дожди, три дня кряду без устали шли, и я работал без устали, такая уж у нас с погодой линия вышла».

В этой деревне Модест не только сочиняет, но и ищет свой главный путь: «надо сделаться самим собой», «чем проще и искреннее, тем лучше», «моя музыка должна быть художественным воспроизведением человеческой речи во всех тончайших изгибах ее».

В 1868 году Филарет с семьей переезжает в Москву, и встречи с Модестом теперь происходят редко.

В биографии Мусоргского ничего не сказано о том, был ли кто из родственников в Мариинском театре на премьере «Бориса Годунова». Теперь точно известно, что из Москвы в Петербург специально приезжали Филарет Петрович с женой. В списке, составленном для дирекции театра на пригласительные билеты, Модест первым указал брата. А после спектакля преподнес в подарок свой альбом, в котором собирал портреты любимых композиторов, поэтов, писателей. На внутренней стороне обложки он написал: «Моей дорогой сестре Темире Мусоргской в память ея приезда с моим братом Филаретом Мусоргским на первое представление оперы „Борис Годунов’’». Темирой и сестрой ласково называл Модест Петрович Татьяну Павловну, и это уже о многом говорит. Брату и его жене композитор посвятил песню «Я цветок полевой» на слова Л.А. Мея.

Приезжая в Петербург по делам, Филарет Петрович останавливался у Модеста. В 1876 году композитор сообщает Л.И. Шестаковой с радостью: «Всю эту неделю братишкой моим отвлекался». По тону письма можно понять, что между братьями сохранились прежние отношения.

Филарет Петрович материально помогал брату до последних дней его жизни, хотя сам уже едва сводил концы с концами. Подробнее о семье брата композитора рассказала его внучка Татьяна Георгиевна Мусоргская:

– Дед был по характеру мягкий, добрый, ласковый и находился у жены под каблуком. Татьяна Павловна любила все красивое и сама внешне была очень интересной. Она хорошо играла на рояле, в совершенстве владела французским и немецким. Любила роскошь, в Москве они снимали дорогой особняк у Красных ворот. А после смерти Филарета Петровича с помощью очень непорядочных управителей она быстро расправилась с землей, лесами, и богатое наследство сошло на нет. В 1897 году Татьяна Павловна умерла, и на похороны ушли последние деньги. В Москве гроб до Казанского вокзала несли факельщики, вагон сукном обили, пальмы поставили... Папе потом все говорили: «Оставила вас матушка в одних штанах». Похоронили Татьяну Павловну в рязанском имении в семейном склепе, рядом с Филаретом Петровичем.

А как же сложилась жизнь племянников композитора, которым он посвятил пьесу «С куклой» в цикле «Детская»? В литературе о Мусоргском сведений об этом нет, а поэтому обратимся снова к воспоминаниям Татьяны Георгиевны:

– Лет до семи папа жил то с родителями, то с бабушкой. С раннего детства он в совершенстве знал иностранные языки: французский, немецкий, английский. Вначале он получил домашнее воспитание, потом учился в Москве в одном из аристократических пансионов. А с одиннадцати лет – в Петербургском морском корпусе. Детство у папы было казенное: зимой – занятия, летом – плавания, и только праздники он проводил по-домашнему у своего крестного Модеста Петровича. Папа очень любил крестного, особенно нравились ему занятия музыкой. Позже он всю жизнь играл на разных инструментах. Модест Петрович к дню рождения подарил папе бронзовый подсвечник с изображением рыцаря...

У Татьяны Георгиевны сохранился документ, из которого я сде-лал выписки. Племянник композитора большую часть своей жизни провел в морях и океанах: служил на лодке «Смерч», на транспорте «Хабаровск», на крейсере «Кубань». Георгий Филаретович совершил кругосветное плавание, побывал во многих странах мира. В императорском указе говорится: «Капитан 2-го ранга Георгий Фи-ларетович Мусоргский имеет орден Св. Анны 3 степени, медали се-ребряную в память царствования императора Александра III и светло-бронзовую в память русско-японской войны...»

После смерти Татьяны Павловны Георгий Филаретович вынужден был уйти в отставку, так как у него на попечении остались сестра Татьяна Филаретовна, вдова с маленьким сыном Борисом, и воспитанница матери Настя, старые слуги, бывшие дворовые. К 1904 году он успел поправить разоренное хозяйство и спас от продажи с торгов последнюю усадьбу под Рязанью – сельцо Тутоево с красивым домом, громадным садом, тенистыми аллеями.

У Татьяны Георгиевны сохранилась фотография этого дома, и он как две капли воды похож на тот, что поныне стоит в Наумове, где расположился музей.

Интересно, что судьба уготовила Георгию Филаретовичу в семейной жизни «прадедовский вариант». Настя, крестьянская дочь, воспитанница матери, подросла, стала красивой барышней. И хо-лостой барин, не успевший за время скитаний по морям завести семью, влюбился в нее. Когда началась война с Японией, Георгия Филаретовича призвали из запаса на службу, и уже там он узнал, что у него появилась незаконнорожденная дочь. И опять же, как в случае с прадедом, чтобы соблюсти приличия, Настю выдали замуж за мещанина. Девочку назвали Татьяной, ее крестными стали Татьяна Филаретовна и ее сын Борис. С грудного возраста и все последующие годы Татьяна жила в барском доме и получала дворянское воспитание. И только в 1913 году по просьбе Георгия Филаретовича, который по-прежнему числился холостым, Рязанский окружной суд дает разрешение «усыновить малолетнюю Татьяну». Все эти годы на усадьбе проживает Анастасия, а ее законный муж, мещанин Сергей Титкин, – в Петрограде. Татьяна Георгиевна рассказывала, что «того отца» она никогда не видела.

Указом Сената Татьяна Георгиевна была наделена правами потомственного дворянства.

В 1914 году Георгий Филаретович переезжает с семьей в Рязань и служит в земской управе.

После Октября племянник композитора не уехал за границу, как многие дворяне его круга. При новой власти он продолжает заведовать губернскими больницами и лазаретами. В 1923 году Георгия Филаретовича парализовало, и по ходатайству А. В. Луначарского ему назначают пенсию. Но вскоре он лишается этого пособия как «представитель враждебного класса помещиков». В эти трудные годы крестьяне из деревень, ранее принадлежавших Мусоргским, узнав о тяжелом положении своего бывшего барина, предложили ему стать у них в школе учителем, говоря: «Мы вас будем содержать и кормить».

Подобный случай произошел на родине композитора в имении Хмелевых, где жила тетушка Модеста Петровича. Когда в гражданскую войну группа активистов из волости разоряла окрестные усадьбы, крестьяне Хмелевых встали на защиту своих бывших господ.

Георгий Филаретович Мусоргский умер в 1928 году.

– Пришел домой, принес кулек крупы – обменял на какие-то вещи, – снял флотскую шинель, вынул носовой платок, чтобы вытереть пот, и упал, – рассказывала Татьяна Георгиевна.

А о своей крестной, Татьяне Филаретовне, которую композитор называл Танюшей, она оставила запись в дневнике: «Крестная окончила Екатерининский Московский институт благородных девиц. Хорошо знала языки, много читала, любила всех и жалела. Когда жила в усадьбе, вечно возилась с больными, лечила у женщин-крестьянок грудницу, давала хину малярийным, а когда сама не могла помочь, направляла к больным фельдшера. С папою моим их связывали дружба, нежная любовь, забота друг о друге. Во время войны 1914 года Татьяна Филаретовна окончила курсы сестер милосердия и работала в одном из лазаретов Москвы. Очень часто оставалась сверх дежурства на ночь у постели тяжелораненых солдат. Ее сына Бориса в 1915 году взяли в инженерно-строительную дружину. В 1918 году на Кавказе он умер от тифа. Борис любил музыку, сочинял вальсы, и друзья считали его композитором. Татьяна Филаретовна до конца дней сохранила свои принципы – ей чужда была... праздная жизнь. Трудолюбие, скромность и чуткость завещала она и мне, и об этом написала в альбоме, подаренном в день моего поступления в Мариинскую гимназию. Скончалась крестная в 1918 году и похоронена в Москве на Ваганьковском кладбище».

Татьяна Георгиевна всю свою жизнь хранила добрые заветы Мусоргских. Во время эпидемии сыпного тифа она работала санитаркой в Рязанской больнице, потом сестрой в противотуберкулезном диспансере. Позже поступила на завод, где трудилась до пенсии. В Ленинграде Татьяна Георгиевна пережила блокаду, схоронила там мужа и дочь Наташу. В квартире на Лермонтовском проспекте, где она жила, находились уникальные вещи, принадлежавшие Мусоргским: семейный альбом с фотографиями, подсвечник, подаренный Гоге Модестом Петровичем, мебель... Главные реликвии пропали в блокаду, а мебель выкинули после войны новые хозяева квартиры, когда обновляли обстановку...

Усадьба Мусоргских под Рязанью после революции была разорена, и только родственники Татьяны Георгиевны по матери, бывшие крепостные Филарета Петровича, сумели кое-что спасти. Приведем рассказ Татьяны Георгиевны об этой ее родне:

– Их всех учили грамоте, они все хорошо читали, писали, знали церковнославянский язык. Женщины и девушки были искусными вязальщицами, вышивальщицами и белошвейками. Умели хорошо стирать, гладить, крахмалить. Самой главной труженицей была баба Маня – родная тетя моей мамы. Она была из тех людей, каких теперь нет. Необыкновенная привязанность и любовь жили в ее сердце. И не рабская привязанность, и не рабская любовь, а осознанные. Баба Маня растворялась в семье Мусоргских, считая себя ее частью...

«Баба Маня» – Мария Сергеевна Прохорова – типичная пушкинская Арина Родионовна. Она была няней нескольких поколений Мусоргских. Ее внучатая племянница Галина Николаевна Базарова ныне живет в Москве. Она и поведала об истории уникального альбома с автографом композитора:

– После гражданской войны мой отец Николай Дмитриевич Яхонтов был сельским учителем. Однажды, уже в тридцатые годы, возвращаясь с охоты, он увидел на краю деревни, как ребятишки гоняют вместо мяча массивный тисненый альбом. Отец взял его и стал перелистывать – там еще осталось несколько портретов композиторов: Баха, Моцарта, Бетховена. И вдруг он увидел подпись Мусоргского... Отец с матерью хранили альбом дома, в те годы такие находки не афишировали, могли обвинить в преклонении перед вещами классовых врагов. А когда тетя Таня (Татьяна Георгиевна) вернулась в Рязань, мы передали ей альбом вместе с другими вещами из дома Мусоргских...

Муж Галины Николаевны – профессор МГУ Иван Павлович Базаров – тоже родом из Рязани, ветеран войны, участвовал в знаменитом сражении под Сталинградом, форсировал Днепр, освобождал Вену и в звании лейтенанта был первым комендантом Венского университета. Удивительны парадоксы судьбы – теперь в этом университете его знают как ученого-физика, труды которого переведены на многие языки. Иван Павлович Базаров – доктор математических наук, лауреат Государственной премии, несмотря на большую занятость, выкраивал время, чтобы продолжить поиски вещей, связанных с композитором. Он обнаружил зеркало, принадлежавшее Мусоргским. Мебель и фотографии Мусоргских из семейного альбома Базаровы передали музею.

После смерти Татьяны Георгиевны связующая нить с родом Мусоргских не оборвалась. С ее родственницей по материнской линии Галиной Николаевной Базаровой нас связывает многолетняя дружба. Супруги Базаровы приезжали на родину композитора, и мы постоянно обмениваемся письмами.

«Я часто вспоминаю эти заповедные места и у меня до сих пор сохранились веточки льна с Каревского поля. Эта поездка к Вам и в музей Мусоргского очень глубокий след оставила в моей жизни...».

«Высылаю Вам фотографию Георгия Филаретовича. Она мне очень дорога, так как с детских лет помню – она всегда находилась в нашем доме в Рязани на самом видном месте...».

«Вы спрашиваете о моей родословной. Знаю, что мой прадедушка был священником, дедушка занимался сельским хозяйством, папа был учителем сельской школы недалеко от имения Мусоргских. Он был в очень хороших отношениях с Борисом Холщевниковым. Есть несколько фотографий в имении Мусоргских, сделанные до первой мировой войны. Моя мама, Мария Яковлевна, была крестницей Георгия Филаретовича и его сестры. Всю жизнь мама называла Георгия «папаша крестный», а Татьяну Филаретовну «мамаша крестная». Мама провела детство и всю свою молодость в имении Мусоргских, с 3-х лет ее взяли туда, когда умер ее отец, управляющий имением...».

Последние фотографии получены от Галины Николаевны в начале 2009 года. Судя по письмам, можно понять, как трудно было расставаться с семейными реликвиями, но Галина Николаевна сознает, что они являются историческим достоянием, документальным и достоверным свидетельством о последних Мусоргских и по праву должны храниться на родине композитора, в музее.

Галина Николаевна Базарова сообщила, что у нее хранятся вещи, принадлежавшие Мусоргским и она хотела бы передать их в музей композитора. Но посылать по почте дорогие для памяти и уникальные для истории предметы старины она не решалась. Поэтому просила найти человека, которому можно было бы доверить это чрезвычайно важное дело.

Многолетняя дружба связывает нашу семью с семьей Оржешковских, а их дочь Елена Викторовна живет в Москве. Она и привезла в Великие Луки эти бесценные дары. И во второй раз очередные семейные реликвии Галина Николаевна доверила только Аленушке, как она ее ласково называет.

Имеет смысл привести список этих предметов, перечисленных Галиной Николаевной в письме от 30 ноября 2004 года: «Сегодня у меня была очень симпатичная девушка – Аленушка, с которой я отправила для Вас много разных вещей, принадлежавших ранее Мусоргским.

1. Лакированная японская шкатулка.

2. Чайная пара (чашка и блюдце), расписанная в японском стиле.

3. Чайная пара с растительным рисунком, тоже японская.

4. Красивый фарфоровый поднос для графина.

5. Зеркало настольное.

6. Старинный нож с ручкой из слоновой кости для разрезания пирогов.

7. Пепельница позолоченная с пробой 84. Т.Г. Мусоргская вывезла ее по Ладоге из блокадного Ленинграда.

Кроме того: 2 серебреные ложки столовые, 2 чайные серебреные ложки с инициалами «Т.М»; вилка старинная, две столовые японские мелкие тарелки Мусоргских с красивым рисунком – с вьюнком полевым, два медных подсвечника».

Все желающие теперь могут увидеть новые экспонаты, посетив музей в Карево-Наумове.

В годы своей юности Модест писал: «Китушка меня поддерживал». Это мнение подтверждает и В. В. Стасов: «Мусоргскому всегда хорошо работалось в деревне, да еще в деревне у брата и невестки, с которыми он был постоянно так дружен».

Противопоставлять братьев друг другу, если и можно, то только в том, что один был композитором, да еще гениальным, а другой – обычным человеком, с обычными для всех смертных интересами и взглядами.