Н. Эйдельман. "М.С. Лунин и его сибирские сочинения".

Страница: « 1 2

Сообщений 11 страница 17 из 17

Поделиться1117-04-2011 23:07:45

Автор: AWL
Site Admin
Зарегистрирован: 12-12-2010
Сообщений: 45633

«ОБЩЕСТВЕННОЕ ДВИЖЕНИЕ В РОССИИ В НЫНЕШНЕЕ ЦАРСТВОВАНИЕ. 1840»

Вероятно, это последнее сочинение Лунина, завершенное в уриковской полуневоле и посвященное уже не предыстории или истории 14 декабря 1825 г., но исключительно последующему периоду.

Подводя итог полутора десяткам николаевских лет, Лунин одновременно отмечал пятнадцатилетие декабристских тюрем и ссылок, пятнадцатилетие казематских размышлений.

Один из самых беспощадных, резко обличительных лунинских памфлетов близко, «генетически» связан как с идеями лунинского «Взгляда на Тайное общество» и «Разбора», так и с «Заметками о тайном обществе» Никиты Муравьева (см. Дружинин, с. 216—220; Окунь, с. 207—219). Возможно, H. M. Муравьев был соавтором Лунина и при составлении «Общественного движения». Не исключено также, что в доме Никиты Муравьева в Урике списки или фрагменты «Общественного движения» были сожжены, когда пришла весть об аресте Лунина.

Статья Лунина является обзором едва ли не всех сторон русской жизни: крестьянского, польского дела, внешней политики, печати, голода, пожаров, эпидемий, рекрутчины, финансов, армии, полиции, суда.

Поражает осведомленность декабриста, интенсивное использование важных сведений, добытых из русской и заграничной прессы, различных официальных документов, а также из рассказов, разговоров, слухов и других неофициальных источников.

Это была единственная бесцензурная история страны за 1825—1840 гг., написанная современником, находящимся в России, в Сибири. Отдельные публикации за границей (Кюстин, Шницлер и др.) были «взглядом со стороны», где ряд ценных фактов и соображений сочетался с неведением, тенденциозностью. Позже первым русским историком запретного николаевского царствования станет Герцен: гениальный свидетель былого, он, тем не менее, опишет 1820—1840-е годы с определенной исторической дистанции, 15—20 лет спустя. Лунин же писал как бы изнутри событий, находясь в самой гуще, подвергаясь лишениям и репрессиям.

Главные мысли последнего завершенного труда декабриста — историческая правота Тайного союза; непрерывное ухудшение экономического, политического, морального состояния страны: то, что современная историография определяет как кризис социально-политической системы. Признавая отдельные «полезные распоряжения» правительства, Лунин четко, логически неумолимо предсказывает крушение этого строя.

К сожалению, из ссыльно-каторжной дали он почти не видит общественных сил, которые в будущем успешно могут противостоять режиму; оптимистическая беспощадность лунинской оценки соединяется с трагическим пессимизмом изгнания: так, сознавая, что в стране идет невидимая умственная работа, декабрист полагает в то же время, что с 1825 по 1840 г. «не появилось ни одного сколько-нибудь значительного литературного или научного произведения ... периодические издания выражают лишь ложь или лесть».

Между тем за эти годы были созданы «Медный Всадник», «Герой нашего времени», «Ревизор»; журнал «Телескоп» был закрыт за «Философическое письмо» Чаадаева; пушкинский «Современник» и «Отечественные записки» печатали отнюдь не «ложь и лесть».

«Общественное движение» Лунина — историко-художественный труд, создававшийся по памфлетным законам; ошибаясь в частностях, декабрист был прав в целом. Его вопрос — «что сделали вы для блага народа за эти пятнадцать лет?» — был приговором.

Лестные надежды на личность царя, вдруг выраженные в конце статьи, как уже отмечалось исследователями, совершенно противоречат общему ее ходу. С. Б. Окунь видел здесь обычную иронию Лунина (Окунь, с. 219).

Полагаем, что, креме полускрытой насмешки, была и определенная тактика.

Подобно тому, как «Разбор» имел в виду достаточно широкий круг читателей, отнюдь не обязательно разделяющих декабристские воззрения,— так и «Общественное движение» предполагало завоевание, убеждение тех, кто честен, смутно сознает неустройство, но еще не может сформулировать основное обвинение.

Поскольку Лунин в приписке к рукописи велит сестре «поступить с этим согласно предыдущим указаниям», можно заключить, что речь идет о распространении текста в кругу петербургских знакомых и за границей. Хорошо зная, как часто критика российской системы замирала пред необходимостью «задеть» монарха, Лунин идет «навстречу читателю»; ведь и без того, императорской фамилии брошены обвинения в обращении с народом как «с семейной собственностью»; сказано — «мы исповедовали культ закона, вы же исповедуете культ личности». Возможно также, что «смягчающие строки» тактически введены в финал под влиянием Никиты Муравьева, несколько более, чем Лунин, полагавшегося на «естественный ход вещей».

Важным дополнением к завершенным, предназначенным для распространения шести лунинским работам являются незаконченные или фрагментарные сочинения, заметки, а также записная книжка и письма, не вошедшие в цикл «Писем из Сибири». Они помогают представить замысел наступательных действий Лунина во всей его целостности.

Многообразие начинаний декабриста в период его ссылки — примечательный признак активности, поиска разных форм действенной пропаганды.

Поделиться1217-04-2011 23:08:25

Автор: AWL
Site Admin
Зарегистрирован: 12-12-2010
Сообщений: 45633

«ПЛАН НАЧАЛЬНЫХ ЗАНЯТИЙ ...»

Впервые публикуемый в настоящем издании план обучения Миши Волконского (сына близких друзей, С. Г. и M. H. Волконских) прекрасно воплощает несколько генеральных идей декабриста, заметных и в ряде других сочинений. Вместе с педагогическими советами, позже постоянно приходившими к Волконским от Лунина, заточенного в Акатуе, «План» представляет глубоко продуманные принципы воспитания, формирования гармонической, свободной личности в нелегких, несвободных условиях. Прежде всего по советам, которые дает Лунин, восстанавливаются некоторые автобиографические подробности (круг чтения, учителя, изучение иностранных языков, физические упражнения). Легкость, «обыкновенность» перехода от самых общих проблем к личным и обратно, столь характерная для «Писем из Сибири», присутствует и в педагогических мыслях Лунина. Образ Марии Волконской и ее сына «рафаэлевской красоты», столь мастерски обрисованный в «Письмах», как бы дополняется рассуждениями о воспитании этого сына. Программа чтения для разных лет обучения поражает огромной осведомленностью, эрудицией декабриста. Кроме ряда русских и иностранных авторов, с которыми Лунин очевидно познакомился еще на свободе, в его список включены имена и книги, получившие известность уже тогда, когда декабрист находился в тюрьмах, на каторге, в ссылке. Таков труд Г. Брума «Удовольствия и выгоды от наук», сочинения сестер Тейлор, Ж. Буйи и других авторов; в период пребывания Лунина на каторге впервые было полностью издано и упоминаемое им «Сказание князя Курбского» (1833).

В то же время отбор литературы для сына Волконских свидетельствует о своеобразии, порою — тенденциозности литературных установок Лунина. Внеся в список рекомендуемых русских авторов князя Курбского, он также вписал, но затем вычеркнул Крылова; отсутствует имя Карамзина и других современников декабриста.

Поделиться1317-04-2011 23:08:57

Автор: AWL
Site Admin
Зарегистрирован: 12-12-2010
Сообщений: 45633

«ИСТОРИЧЕСКИЕ ЭТЮДЫ»

При издании собрания сочинений и писем Лунина в 1923 г. приводился лишь финал этого сочинения и сообщалось, что оно представляет «ряд выписок» из древних авторов (Штрайх, I, с. 139—140).

Написанные примерно в 1840—1841 гг. «Этюды», очевидно, рассматривались Луниным как часть более обширного исторического труда, о чем свидетельствует «№ 4», выставленный декабристом возле заглавия; несомненна типологическая близость этой работы с «Розыском историческим», рядом исторических фрагментов в «Записной книжке». В то же время беловой, внешне завершенный характер рукописи, запись в лунинском перечне сибирских работ (составленном около 15 октября 1839 г.) «История Греции» — все это позволяет рассматривать «Этюды» как сочинение достаточно автономное и вероятно в будущем предназначавшееся для распространения наряду с другими «наступательными» работами. Действительно, «Исторические этюды» не простой конспект, а своеобразный, яркий лунинский труд. Уже первый «рецензент», начальник III отделения Дубельт, охарактеризовал его как «историческое сочинение о древней Греции с описанием гонений, понесенных великими ее мужьями за любовь их к отечеству» (Штрайх, I, с. 107).

Ссылаясь на 15 древних авторов, Лунин представляет более 10 знаменитых, хорошо известных его читателям исторических деятелей, группируя выписки и свои краткие комментарии таким образом, что возникает эмоциональное ощущение единства судеб, трагической «нормальности» изгнания, непризнания,— удела выдающихся деятелей, патриотов как древней Греции так и самодержавной России.

Продолжая старую освободительную традицию — обращение к античным образцам,— Лунин возвращается к истории древних героев при совершенно особых обстоятельствах, в ссылке, борьбе, накануне гибели. В «Письмах из Сибири» декабрист прямо сопоставляет свою биографию с судьбой Алкивиада и Фемистокла; в «Этюдах» подобных прямых сопоставлений нет, и очень вероятно, что здесь вырабатывалась еще одна форма легальной активности — собрание цитат, выписок из древних авторов; то, что в случае обыска, допроса формально можно трактовать как «безобидное конспектирование».

Вполне вероятно, что в Акатуе, занимаясь «религиозными верованиями у Гомера» и опасаясь, что «греческая мазня» попадет в руки властей, Лунин продолжал разрабатывать древние мотивы применительно к современности и своему положению.

Поделиться1417-04-2011 23:09:33

Автор: AWL
Site Admin
Зарегистрирован: 12-12-2010
Сообщений: 45633

«ЗАПИСНАЯ КНИЖКА»

«Записная книжка» — обширный комплекс разнообразных записей, делавшихся в течение всего уриковского периода. Значительная их часть — вероятные черновые фрагменты сожженного в 1838 г. дневника. В конце 1836 и в 1837 г. подобные записи постоянны: 1, 2, 3, 7, 10, 14 и 25 декабря 1836 г.; в 1837 г. —1, 20, 25, 30 января; 1, 10, 15, 20, 25, 26, 27 февраля; 1, 7, 15 марта; 9, 15, 16, 18 апреля; 1, 7, 15, 16, 17 июня; 1, 17 июля; 1, 27 августа; 1, 29 сентября; 14 октября, 1 ноября. Затем постоянная датировка почти исчезает: среди записей 1838 г. имеется лишь текст, помеченный 4 февраля, а также три-четыре датированных черновика писем к сестре; в 1839 г.— записи 18 июля, 16 октября; в 1840 г. 25 мая, 26 августа и 10 октября.

«Записная книжка» является особым, бесценным документом, связанным в той или иной степени со всеми трудами Лунина, помогающим проникнуть в неповторимый внутренний мир декабриста.

Предпринятая в 1923 г. публикация фрагментов из «Записной книжки», чередуемых краткой аннотацией ряда разделов, явно недостаточна (см. Штрайх, I, с. 12—28): даже простые выписки из летописей, священного писания, исторических трудов выполняют у Лунина определенную историко-литературную функцию. В самом интимном, предназначенном лишь для самого себя документе невозможность разделения текстов на существенные и второстепенные особенно очевидна. На первом же листе «Записной книжки» Лунин поместил три эпиграфа, два латинских и один русский, скрепляющие, подчеркивающие единство всего, что за тем следует: после латинского изречения «Я возлюбил справедливость и возненавидел несправедливость, поэтому я в изгнании» следует латинский текст из первого послания апостола Павла евреям: «Посему и мы, имея вокруг себя такое облако свидетелей, свергнем с себя всякое бремя и запинающий нас грех и с терпением будем проходить предлежащее нам поприще».

И все это замыкается русской поговоркой, резко переводящей высокий пафос латинских строк на уровень «низкого быта», тюрьмы, насмешки над тюремщиками: «В России два проводника: язык до Киева, а перо до Шлиссельбурга».

При всем огромном разнообразии записей можно условно выделить несколько наиболее заметных пластов, где легко обнаруживаются мотивы первых двух латинских эпиграфов и «проза» третьего, русского.

Важнейшим постоянным элементом «Записной книжки» являются черновики, фрагменты лунинских сочинений. Таковы отдельные письма, вошедшие в комплекс «Писем из Сибири», другие письма к сестре, к иркутскому исправнику, английские строки эпистолярных обращений к неизвестному лицу. В «Записной книжке» сохранился ряд набросков к работе «Общественное движение...» и довольно много исторических рассуждений, выписок, относящихся к русской, английской, античной истории; там легко угадываются идеи, фрагменты «Розыска исторического», «Исторических этюдов» и других эссе, по-видимому, связанных единством замысла с завершенными историческими работами декабриста. Особое место среди творческих черновиков и планов занимают «темы для разработки» и роспись второй серии «Писем из Сибири».

Несмотря на стремление декабриста уничтожить свои дневниковые записи, ряд страниц заполнен автобиографической прозой, родственной лучшим текстам «Писем из Сибири». Таковы записи о пении Марии Волконской, воспоминания о жизни в Польше; особый интерес имеют суждения Лунина об изучении иностранных языков. Важнейшей автобиографической характеристикой является запись от 14 октября 1837 г.: «Не будем смешивать смирение и самоуничижение. Первое возвышает нас, второе принижает. Когда речь зайдет о добродетелях, займем последнее место; когда коснется ума, займем то, которое назначило нам провидение».

Неоднократно в книжке упоминается Тайное общество и его деятели, Лунин разрабатывает несколько мыслей, представленных в его завершенных трудах: о фактической виновности властей, правящих кругов, вызвавших возмущение своей политикой и близорукостью; о благородной естественности декабристских идей («через несколько лет те мысли, за которые приговорили меня к политической смерти, будут необходимым условием гражданской жизни»). В «Записной книжке» присутствуют характеристики ссыльных как «личностей сильных и славных», которые «кровью своей скрепили дело свободы». Не забывая об ошибках и слабостях декабристов, Лунин замечает, что «природа предпринятого ими дела позволяет относиться к ним без той бережности, какую, казалось бы на первый взгляд, требует их положение ссыльных». В то же время в «Записной книжке» резче, чем в какой-либо другой работе, отразилось характерное декабристское неприятие активной массы как возможного союзника, отказ от вовлечения в революцию «черни». Постоянные размышления о роли народа, о необходимости учитывать народное мнение и критика декабристов за явную его недооценку — все это отнюдь не означало перехода Лунина на позиции народной революции. Одним из путей для успеха, овладения общим мнением декабрист считал путь религиозный.

АПОСТОЛЫ СВОБОДЫ

Обращение Лунина к религии вообще, к католичеству в частности, проанализировано нами в другой работе (см. Эйдельман, с. 94—102). Среди причин этого явления был назван распространившийся после Великой французской революции и наполеоновских войн «кризис разума», известное разочарование мыслящих кругов в материалистической философии; принятие же Луниным именно католичества связано прежде всего с определенным типом воспитания (влияние в детстве католического аббата Вовилье, пребывание во Франции и Польше, беседы с видными теоретиками католицизма, в том числе с политическим антиподом, но талантливым проповедником Жозефом де Местром). Эти отношения развили у Лунина склонность к католической эстетике, убежденность в связи определенных форм изящного с высшей истиной.

Другая причина лунинского католицизма — подчиненное положение православной церкви по отношению к самодержавию («служители церкви в то же время прислужники государя»). Наконец, для Лунина католицизм был одним из элементов освобождающего просвещения. Деятельная сторона этой церкви (создание монашеских орденов, постоянное участив в политике), очевидно, соответствовала общественному темпераменту декабриста.

Значительная часть «Записной книжки» наполнена рассуждениями о догматах, богословских доводах в пользу католицизма. С этим, однако, постоянно, причудливо сочетается мысль о связи истинной веры с истинным освобождением. Лунин страстно, тенденциозно старается показать,; что политическая, гражданская, личная свобода утверждалась именно на основе католического мировоззрения. Любопытно, что из этого религиозного тезиса выводится мысль о благе для России, заключающемся в отсутствии связей между православием и освободительным движением («лучше спотыкаться на верном пути, нежели бежать по ложному»).

Для Лунина высокая нравственность, жертвенность декабристов есть духовный акт, родственный религиозному подвигу, который рано или поздно приведет и к обретению истинных, по его мнению, форм веры и церкви. Лунин не торопит этот процесс, который ему представляется естественным: в его завершенных, предназначенных к распространению трудах нет почти никаких признаков религиозной, католической агитации; лишь в некоторых рассуждениях о красоте, природе, непостижимости можно угадать мотивы, постоянные в сочинении только для самого себя — «Записной книжке».

Древние тексты, религиозные формы в книжке постоянно сплетаются здесь со злободневным, современным. Таковы, например, рассуждения Лунина о неточности русского перевода фрагмента из «Деяний апостолов», где апостол Павел говорит римскому прокуратору Феликсу: «как я знаю, что ты многие годы справедливо судишь сей народ, то тем свободнее могу я говорить в защищение себя». Лунин уверен (и в этой уверенности отчетливо проявляется личность декабриста), что апостол, зная Феликса,; не мог одобрить его управления и сказать: ты судишь справедливо. Это была бы малодушная лесть со стороны подсудимого. Говоривший всегда свободно, иногда слишком свободно не мог сказать: «Тем свободнее могу я говорить».

Религиозная проблематика «Записной книжки» завершается примечательным выводом о декабристах: «Можно говорить о заблуждениях и проступках этих апостолов свободы, как Писание говорит о дани, которую отдавали людским слабостям апостолы веры».

Апостолы свободы — лунинская автохарактеристика и определение движения в целом. В этих словах скрыто и стремление к жертве, страданию — то, чего Лунин добьется, создавая и распространяя свои сочинения.

ЭПИСТОЛЯРНОЕ НАСЛЕДИЕ

Сохранившиеся письма Лунина, не вошедшие в цикл «Писем из Сибири», отнесены в настоящем издании к основному корпусу текстов прежде всего из-за близости, порою неразделимости частных и общественно-политических посланий декабриста. Двадцать шесть писем, составивших позднюю редакцию «Писем из Сибири», создавались в одно время, в одном историческом контексте с двадцатью семью сохранившимися сибирскими письмами Лунина к разным адресатам. Эти послания, а также несколько додекабрьских писем выявляют роль эпистолярной традиции, эпистолярного мастерства в жизни и творчестве Лунина. Ряд посланий к Е. С. Уваровой, имеющих самое непосредственное отношение к судьбе, распространению сибирских сочинений, объективно, независимо от воли декабриста, также являются своеобразным потаенным циклом.

Особое значение имеет последний, акатуйский, цикл.

Лишенный с весны 1841 г. права переписки, оторванный от сибирских друзей, декабрист в течение почти пяти лет делит заключение в самой страшной каторжной тюрьме Сибири с группой польских повстанцев и множеством уголовников-рецидивистов. Однако в Акатуе, в наихудших за всю жизнь условиях, на грани гибели Лунин продолжает прежнюю борьбу, хотя и в иных формах. Кроме нескольких смутных легенд, скупых данных Нерчинского архива (в основном расписки за полученные от сестры посылки) 19, сохранился уникальный источник о жизни Лунина в акатуйском аду, замечательный исторический и человеческий документ — двенадцать писем 1841—1845 гг. к С. Г., М. Н. и М. С. Волконским, впервые соединяемые воедино в настоящем издании.

Написанные вопреки строжайшему запрету, они сегодня производят сильнейшее впечатление одним своим внешним видом. Величие и сила этих писем заставляет признать в них один из самых примечательных российских эпистолярных памятников. Хорошо понимающий свое назначение, Лунин мог увидеть и в этих листках цельный, единый цикл, хотя никаких указаний к его распространению, естественно, не давал.

Двенадцать акатуйских писем являются эпилогом, завершающим замечательный сибирский комплекс лунинских сочинений.

Поделиться1517-04-2011 23:11:56

Автор: AWL
Site Admin
Зарегистрирован: 12-12-2010
Сообщений: 45633

СИБИРСКИЕ СОЧИНЕНИЯ ЛУНИНА КАК ИСТОРИКО-ПУБЛИЦИСТИЧЕСКИЙ ПАМЯТНИК

Краткий разбор отдельных элементов лунинского наследия необходимо заключить общими соображениями об историко-публицистическом значении лунинских сибирских трудов в целом.

В середине николаевского царствования близ Иркутска складывается один из центров российского вольнодумства. В течение четырех с половиною лет Лунин, с помощью нескольких друзей и сочувствователей, завершает и готовит ряд художественно-публицистических сочинений. На огромном расстоянии от привычного столичного общества, журналистики, на втором десятилетии насильственной изоляции он не только сохраняет лучшие традиции декабристского мышления и поведения, но и движется вперед, значительно расширяя и обогащая прежние идеи. При всем разнообразии сибирских трудов Лунина, они, как отмечалось, представляют целостное единство. Вряд ли в самом начале наступательных действий у Лунина был уже четкий, сложившийся план определенной серии работ, но, когда с течением времени рождались и осуществлялись новые замыслы,— их связь, взаимодействие, естественно, осознавались автором. Позднейший список (1839 г.), озаглавленный Луниным «Темы для разработки», охватывал восемь мотивов, в основном осуществленных в ряде работ. Настоящее издание, где впервые собраны воедино практически все законченные, неоконченные, черновые, едва намеченные тексты Лунина, в полной мере помогает ощутить всю значительность, величие общего замысла.

В основе его лежало постоянно и широко толкуемое декабристом понятие традиции, «Предания». В «Записной книжке» этому посвящены несколько важных текстов. Таковы рассуждения декабриста о «мертвых языках» как особом носителе Предания; о поэмах Гомера, значение которых не в «поэтических красотах», но в сохранении, передаче существенной, глубинной истины, составляющей основу истории и человеческого существования. Понятие Предания, как видим, применено в последнем случае к художественному произведению, сочиненному за много лет до появления христианства.

Во всем многообразии исторических событий Лунин видит некоторые незыблемые идеи, которые обнаруживают и передают человечеству носители Предания. Не сомневаясь в божественном происхождении естественных идей, Лунин видит и в своей деятельности стремление к отысканию, воплощению Предания. «Итак, братия, стойте и держите Предания» — эти строки из священного писания Лунин поместил сразу вслед за планом «Писем из Сибири». Выбрав за образец Гомера, Тацита, он находит реализацию Предания и в событиях последующих веков, тысячелетий; старается проследить генеральную идею исторически.

Наиболее древние исторические темы лунинских работ связаны с античностью: в Акатуе писался недошедший к нам труд о Гомере; древности посвящены «Исторические этюды», а также наброски этюдов о Риме I—II вв. в «Записной книжке».

В ряде лунинских работ рассматривается история средних веков: «Розыск исторический» сравнивал принципиально отличающиеся, по понятиям декабриста, естественные и неестественные исторические условия Англии и России. Великая хартия вольностей, рождение английского парламента и т. п. представлены как естественные, соответствующие Преданию формы движения человеческой истории, завоеванные в нелегкой борьбе с противниками свободы. Российская же история трактуется как отклонение, искажение, длительная победа самодержавия и деспотизма над первоначальной вольностью.

Для 1830—1840-х годов, когда уже существовала французская историческая школа и дух историзма все больше утверждался в науке и литературе (в России одним из ярчайших его носителей был Пушкин), подобный взгляд на ход истории был довольно архаичным и соответствовал нормам XVIII — начала XIX в. В ту пору в трудах западных историков эпохи Просвещения, в «Истории государства Российского» Карамзина, в декабристской историографии (Никита Муравьев и др.),— в этих сочинениях, написанных с разных общественно-политических позиций (декабристы, например, противостояли Карамзину), об исторических, нравственных законах говорилось обычно как о неизменных в течение тысячелетий. В то же время некоторые историки старой школы в своей практической деятельности постоянно «оспаривали» сами себя, прибегая к стихийному историзму. Это вполне относится и к Лунину, который отнюдь не догматичен: он тонко и верно оценивает смену исторических обстоятельств, историко-политический контекст разных событий, удаленных на века. Более того, столкновение в трудах Лунина общих, «вечных» принципов Предания, а также реальных лиц, страстей и событий создает особый художественный фон, диалектику «высокого» и «низкого», вечного и повседневного: как в трех эпиграфах к «Записной книжке»...

Следует признать, что устаревшие принципы исторического подхода не устаревали для Лунина и его друзей как гибкая форма аккумуляции прогрессивных, освободительных идей. Это особенно видно в лунинских работах, посвященных более близким временам.

Ближайшей предысторией декабрьских событий были обширные примечания Н. Муравьева к лунинскому «Разбору» — по существу первая краткая история освободительного, «конституционного» движения в России XVI—XIX вв. Здесь, на русской почве, демонстрировалась борьба свободы с деспотизмом: регулярное возрождение первой и временные успехи последней. Само возобновление подавленного свободолюбия было для декабристов признаком естественности, неодолимости прогрессивной идеи.

Центром, сердцевиной лунинского замысла были, конечно, работы о тайных обществах.

Интерес к истории вызывал у декабристов и их современников обостренное чувство возможной потери, исчезновения важнейших свидетельств. Вообще усилившееся в общественной мысли 20—40-х годов историческое самосознание вызвало известное определение И. В. Киреевского: «История в наше время есть центр всех познаний, наука наук, единственное условие всякого развития: направление историческое объясняет все»20.

Касаясь материалов о Народной войне 1770-х годов, Пушкин замечал: «Дело о Пугачеве, доныне не распечатанное, находилось в государственном санкт-петербургском архиве вместе с другими важными бумагами, некогда тайнами государственными, ныне превращенными в исторические материалы. Государь император по своем восшествии на престол приказал привести их в порядок. Сии сокровища вынесены были из подвалов, где несколько наводнений посетило их и едва не уничтожило» (Пушкин, IX, с. 1).

20 лет спустя Герцен, только что создавший Вольную типографию, взывал к соотечественникам: «Мы в третий раз обращаемся с просьбой ко всем грамотным в России доставлять нам списки Пушкина, Лермонтова и др., ходящие по рукам известные всем ...

Рукописи погибнут наконец — их надобно закрепить печатью» (Герцен, XII, с. 270).

Во «Взгляде», «Разборе», «Письмах из Сибири» развита декабристская версия десятилетней истории тайных обществ, восстания, расправы над восставшими. Из писем Лунина к сестре (1839—1840) видно, что декабрист задумал вслед за «Взглядом» и «Разбором» третью специальную работу о 14 декабря — подробную историю следствия и суда 1825— 1826 гг., но написать не успел.

Экскурсы Лунина в древность, средневековье, декабристскую эпоху были для 1840-х годов современны «как вчерашняя газета» (этими словами Пушкин оценивал «Историю» Карамзина); часть же лунинских работ была непосредственно посвящена недавним событиям, развернувшимся уже в период декабристской каторги и ссылки. Таковы «Письма из Сибири», «Взгляд на польские дела», «Общественное движение в России в нынешнее царствование» — первый свободный исторический обзор новейшей эпохи, 1825-1840 гг.

В целом историко-художественный замысел Лунина, даже не осуществленный полностью, является сам по себе значительным достижением российской культуры, свободной мысли. Внутри этой огромной конструкции — множество живых, актуальных мыслей, наблюдений: первая история декабризма; своеобразная историко-политическая теория развития русского освободительного движения; оригинальная концепция польского вопроса, поднявшаяся над характерной односторонностью и предрассудками века; новый взгляд брошен на проблему народа, народного мнения, народных потребностей. Наконец, все сочинения Лунина пронизаны высокой идеей свободной личности — бесстрашной, ироничной, всегда внутренне свободной, объективной к врагам и друзьям, готовой к жертве, лишенной страха. В отличие от прежней, рылеевской, жертвенности, Лунин не предлагает конкретных коллективных действий. Концепция свободы направлена более внутрь, чем вовне, он демонстрирует готовность умереть ради сохранения личного достоинства и исповедания того, что считает истиной.

Ярчайшее личностное начало и важнейшие историко-политические задачи — все это соединилось и воплотилось в особых художественных формах лунинской публицистики.

Поделиться1617-04-2011 23:12:37

Автор: AWL
Site Admin
Зарегистрирован: 12-12-2010
Сообщений: 45633

ЛУНИН — ХУДОЖНИК

Лунин писал в разных жанрах: «Письма из Сибири» — художественно-публицистический, эпистолярный комплекс; «Исторические этюды» — можно сказать художественно-публицистический конспект. Количественно преобладают историко-публицистические трактаты, но рядом — фрагменты мемуарно-дневникового типа.

В поисках наилучшего способа «пробуждения апатии» декабрист идет несколькими путями. Его общественный темперамент реализуется то в научных по форме попытках взглянуть на горячие общественные явления отстраненно, то в предельно опасных оценках современности вкупе с ясно представленной личной программой.

Во всем этом многообразии условно можно выделить два основных типа лунинских трудов: одни, как бы «в первом лице», с прямым авторским участием; другие — более объективные по форме — «в третьем лице».

К первой группе относятся «Письма из Сибири» вместе с другими сибирскими письмами составляющими их фон, а также дневниковые фрагменты «Записной книжки».

Вторая группа включает большую часть сибирских сочинений: личность автора и здесь проявляется ярко, постоянно, но более замаскированно.

Судя по сохранившимся рассказам современников, декабрист был с юности склонен к литературным занятиям. И. Оже рассказал о романе «Лже-Дмитрий», над которым работал Лунин; в семье Уваровых знали о польских стихах Лунина, сочиняя которые, он будто бы соперничал с Мицкевичем.

Регулярное общение с русскими литераторами, прекрасное знание европейской словесности, постоянное чтение в Сибири вырабатывали определенный оригинальный лунинский взгляд на роль литературы и разных литературных течений. 7 июня 1837 г. в «Записную книжку» внесено: «Литература во Франции пережила своего рода революцию, коей придают излишнюю важность. Перемена свойственна заблуждению. Новую школу, названную романтической, поносят столь же неосновательно, как и восхваляют прежнюю, или классическую... Классическая школа имела целью изобразить совершенного человека, который не существует, ибо природа наша греховна. Мысль эта унаследована от язычества. Отсюда рабское подражание древним, преувеличения, сухость, педантизм и все недостатки, за которые упрекают эту школу».

Продолжая свои размышления, Лунин характеризует романтиков, очевидно имея в виду под этим наименованием набирающее силу реалистическое направление в западной литературе (о русской словесности речи как будто нет): «Наконец наступает пресыщение воображаемым совершенством. Принимаются изображать столь же лживо, в формах и красках самых ярких, несовершенство человеческой природы. Искусственную красоту заменило искусственное уродство. Таково происхождение романтической школы. Она погружается в грязь, как предшественница ее терялась в облаках. Результат остается тот же; но влияние ее, вероятно, будет менее длительным и менее вредным, ибо дьявол скорее внушает отвращение, если видны его рога, чем представая в образе светлого ангела».

Таким образом, обе литературные школы не устраивают Лунина, хотя первая «менее вредна».

Сатира, особенно литературно-сатирическое использование священного писания, декабристом не приемлется решительно, и он обрушивается на «Потерянный рай» Мильтона.

Каков же его литературный идеал?

«Одна страница Тацита,— записывает Лунин,— лучше знакомит с римлянами, нежели вся история Роллена или мечтания Гиббона. Читать и изучать сочинения древних следует не для того, чтобы открыть в них идеал красоты, как утверждают риторы, но чтобы уловить гармонию целого вместе с диссонансами, добро и зло, свет и тени».

Итак, Тацит, гармония целого со всеми противоречиями — вот один из образцов для Лунина. В «Плане начальных занятий» среди авторов, которых рекомендует декабрист, сравнительно немного «чистых» прозаиков, поэтов, драматургов: преобладают художественные публицисты, эссеисты, мастера эпистолярного жанра (Севинье, Честерфилд, Брум, Руссо, древнеримские и английские историки). Художественная публицистика, история — те жанры, в которых Лунин и выступал,— очевидно представляются ему самым действенным путем открытия и осмысления Предания. Можно сказать, что Лунин хотел стать Тацитом своей эпохи: следуя манере великого римлянина, представить окружающий мир, осветить его своим взглядом, присутствием своей личности и в конце концов рассказать потомкам то, чего «не сможет» (по его мнению) заметить ни классик, ни романтик.

Подобные претензии могли бы при других обстоятельствах показаться наивными. Однако во глубине Восточной Сибири ссыльный без прав, оригинальный и талантливый мыслитель историческими параллелями самого себя вдохновляет, подвигает на деятельность и жертву.

Латинская и греческая традиции — то, что Лунин сам сознавал и не уставал подчеркивать,— действительно, один из источников его творчества. Многое в его писаниях — краткость, сдержанность, афористичность, стиль, который Пушкин назвал бы «важным»,— роднит с творениями Тацита, Фукидида и других историков-писателей древности. Старая декабристская свободолюбивая традиция, обращенная к античным героям (Аристид, Катон, Брут) находит в Лунине достойное завершение. Его сочинения, поступки, подвиги, гибель были во многом сознательно ориентированы на древние образцы.

Античные мастера были, конечно, не единственными предшественниками Лунина. Разрабатывая важнейшие проблемы своего века, декабрист и в решении чисто литературных задач совпадает с рядом своих современников. У Лунина оригинальны, глубоко индивидуальны особые формы соединения личного с общим; динамика «Писем из Сибири» и других сочинений отличается неожиданными, поражающими читателя быстрыми переходами из области абстрактной мысли к проблемам любви, и вдруг, как бы между прочим, к проблемам общественным. Воспоминания о далеких годах, проведенных в Польше, дополняются «сибирским дневником» (встречи с Марией Волконской, замечательный эпистолярный портрет слуги Василича). Параллельно вводятся цитаты из прессы, официальных документов — и снова личность, личные обстоятельства автора.

Подобное свободное смешение было хорошо знакомо Лунину и его читателям по многим образцам. Таковы, между прочим, «Мои темницы» Сильвио Пеллико (1832); таковы разнообразные произведения европейской и русской критики, публицистики 1830—1840-х годов. Быстрота, легкость, ирония, свободная плавность лунинского изложения позволяют видеть в «Письмах из Сибири» один из подступов к тому жанру, который через 15—20 лет блистательно осуществится в «Былом и думах» Герцена.

Нельзя, конечно, отрицать прямого или косвенного литературного влияния на Лунина русской, европейской публицистики, но не менее важны идейные, стилистические совпадения у Лунина и неизвестных ему современных авторов: подобное явление порождалось общностью времени, общностью мыслей и тревог.

Очень интересно в этой связи хотя бы кратко сопоставить сочинения Лунина и Чаадаева. Вполне вероятно, что декабрист знал «Философическое письмо», но никаких откликов в его рукописях не имеется.

Налицо как черты сходства, так и любопытнейшие отличия многих элементов в «Письмах из Сибири» и «Философических письмах».

Оба автора, Лунин и Чаадаев, принадлежат одному, декабристскому, поколению; в 1826 г. Лунин попал в тюрьму, затем на каторгу, в ссылку, Чаадаев — в опале, под надзором.

Каждый написал религиозно-философские сочинения, посвященные главнейшим проблемам современности. Дата публикации «Философического письма» (1836) совпадает с началом лунинских наступательных действий.

Оба мыслителя поплатились за свою смелость: Лунина второй раз арестовали и отправили в тюрьму, Чаадаев подвергнут домашнему аресту, объявлен сумасшедшим.

Первое «Философическое письмо» было опубликовано, остальные сочинения Чаадаева многие десятилетия оставались под спудом. Лунину при жизни опубликовать ничего не удалось, его рукописи также надолго исчезают.

Оба публициста писали по-французски. При этом Лунин сам и перевел большинство своих трудов на русский язык, в результате чего складывался его оригинальный «двуязычный» слог. Чаадаев сам не переводил свои труды, но постоянно размышлял о языковой стихии, призывая, между прочим, Пушкина писать к нему по-русски («Вы должны говорить на языке своего призвания») (Пушкин, XIV, с. 176 21).

Оба мыслителя обладают блестящим литературным дарованием. Манера Чаадаева более объективна, абстрактна. Лунин — более свободен в вариациях формы, более конкретен, историчен.

Наконец, идеи: у обоих ощутимо предчувствие новой эпохи, огромных переворотов; у Чаадаева профетический мотив пожалуй сильнее, Лунин — более рационален.

И Лунин и Чаадаев, размышляя о России, придают большое значение религиозному сознанию, связывают достижения Европы с благотворным, по их мнению, влиянием католицизма; Чаадаев, однако, беспощадно отрицает античную культуру, мешающую познать «тайну века», Лунин же придерживается противоположного мнения, и в этом с ним солидарен Пушкин, который в письме к Чаадаеву (6 июля 1831 г.), в частности, заступался за Гомера (см. Пушкин, XIV, с. 188).

Чаадаев (как видно по его письмам И. Д. Якушкину и некоторым другим материалам) отрицает необходимость, закономерность 14 декабря, рассматривает это событие как случайность, как эпизод в стороне от генерального движения к «тайне века». Лунин, неоднократно досадуя на ошибки восставших, в отличие от Чаадаева, находит в самом факте декабристского движения важнейший исторический симптом.

Общий взгляд Лунина и Н. Муравьева на русскую историю в целом оптимистичнее чаадаевского. Философ, живший на свободе, порою приходил в отчаяние, отрицая прошлое, настоящее и будущее своей страны, Лунин после многих лет тюрьмы и Сибири не хуже Чаадаева видит темные, умирающие формы российской жизни, «всеобщую апатию» — однако верит в неоспоримость Предания, в прогресс, пусть медленный и незримый. Он сам и его товарищи, «апостолы свободы»,— живое предсказание будущего.

Исторические судьбы чаадаевских и лунинских идей различны. Заслугой этих и других современных им российских мыслителей был страстный, ценой свободы и жизни, поиск освобождающей истины. Именно с 1840-х годов, со времени этих поисков, В. И. Ленин отсчитывал период, когда «передовая мысль в России, под гнетом невиданно дикого и реакционного царизма, жадно искала правильной революционной теории, следя с удивительным усердием и тщательностью за всяким и каждым «последним словом» Европы и Америки в этой области» 22 .

Поделиться1717-04-2011 23:17:10

Автор: AWL
Site Admin
Зарегистрирован: 12-12-2010
Сообщений: 45633

СУДЬБА ЛУНИНА

Лунин стремился распространить свои труды, его помощники (Н. Муравьев, Громницкий, Волконские) знакомят с текстами других декабристов, сохраняют копии ряда сочинений. Позже лунинские тексты оказались в распоряжении и декабристов, находившихся в Западной Сибири (Пущин, Якушкин, Муравьев-Апостол, Фонвизин). Этот сравнительно узкий круг читателей сыграет первостепенную роль в последующей судьбе лунинских сочинений.

Другая возможность для распространения была реализована в определенном кругу сибирской интеллигенции. Как выяснило следствие 1841 г., работы Лунина переписывали, хранили и читали его духовник ксендз Гатицкий, учитель иркутской гимназии Журавлев и его жена, казачий офицер Черепанов, кяхтинский учитель Крюков, кяхтинский священник Добросердов, полицмейстер иркутского солеваренного завода Василевский; вероятно также смотритель училищ Голубцов, священник Горяинов, учитель Яблонский. Сверх того, существовал круг полуосведомленных, любопытствующих лиц вроде чиновника-ревизора Л. Ф. Львова, свидетеля второго ареста Лунина.

Стремясь ознакомить со своими сочинениями не только единомышленников, декабрист в конце концов стал жертвою доноса, поданного П. Н. Успенским, чиновником особых поручений при иркутском генерал-губернаторе. Надо думать, что еще несколько тайных помощников Лунина ускользнуло от следствия. Не была раскрыта и система конспиративных связей декабриста с Петербургом и Москвой, те «оказии» (торговые каналы нескольких влиятельных иркутских купцов), с помощью которых работы и письма Лунина доставлялись Е. С. Уваровой.

В посреднической деятельности сестры Лунин видел третий важнейший путь распространения своих текстов.

Овладев необходимой конспирацией, декабрист требовал и от Уваровой подобных действий, желая приобщения к своей миссии новых адептов, столичных и заграничных. Существовала версия о пересылке лунинских сочинений за границу (во Францию или Англию), сохранилось прямое указание Лунина на будто бы существующее парижское издание «Разбора»; в разное время о том были опубликованы смутные свидетельства. Теперь, однако, вопрос можно считать решенным: усилиями С. Я. Гессена и С. Б. Окуня показана недостоверность всех сведений о заграничных публикациях. К тому же во втором лунинском деле отсутствуют какие бы то ни было намеки на подобную возможность (см. Окунь, с. 230—237).

Оспоривая факт зарубежных лунинских изданий начала 1840-х годов, нужно, тем не менее, отнестись к этому слуху как к важной, тревожной для властей и ободряющей друзей молве, возможно распускаемой Луниным сознательно — в ожидании действительных заграничных публикаций в недалеком будущем. Это преувеличение некоторых желаемых мотивов вообще один из лунинских приемов: таковы, например, строки в ряде его работ о «всеобщем сочувствии» к декабристам и их семьям.

Сестра декабриста Е. С. Уварова, по всей видимости, не выполнила указаний насчет конспиративной рассылки рукописей: во-первых, она боялась ухудшить участь брата; во-вторых, была оторвана от живых общественных сил, которые могли бы оценить, впитать лунинские идеи, подвинуть их к новым читателям.

Уварова не прибегла к бесцензурным изданиям, но все же не уничтожила опаснейшие письма и статьи брата. Лунин требовал их показать Александру и Николаю Тургеневым, распространять «среди знакомых, начиная с министров». Уварова пробует — и Александр Тургенев (в дневнике) ее бранит:

31 марта 1840 г.: «Обедал с Чаадаевым у Катерины Федоровны Муравьевой. Дружеская беседа, главным образом о Лунине. Тараторка-сестра вредит ему, а он — другим, ибо и их почитает того же мнения».

18 июня 1840 г.: «С Уваровой — выговаривал ей болтовню ее» 23.

Из «министров» откликнулась «кавалерственная дама» Екатерина Захаровна Канкрина. Троюродная сестра Лунина и родная сестра декабриста Артамона Муравьева была женою министра финансов Е. Ф. Канкрина; прочитав одно или несколько сибирских писем, она отправила в Урик ободряющее послание, а свой ответ Канкриной Лунин (не называя адресата по имени) включил в раннюю редакцию «Писем из Сибири»: «Я счастлив был узнать, что мои письма к сестре вас интересуют. В них // С 344 изложены мысли, приведшие меня на эшафот, в каземат и в ссылку... Гласность, какую приобретают мои письма благодаря усердному их переписыванию, обращает их в политическое оружие, коим я должен пользоваться для защиты дела свободы. Мысль о вашем ко мне расположении, сударыня, будет мне мощной поддержкой в этой опасной борьбе».

В архиве Канкрина лунинские бумаги, однако, не сохранились; А. И. Тургенев не уничтожил переданную ему рукопись лунинского «Взгляда на Тайное общество», но автографический список был похоронен в его бумагах. Надежды Лунина, что его труд будет отправлен на Запад, декабристу-эмигранту Николаю Тургеневу, не осуществились.

Хождение в 1840-х годах «Писем из Сибири», «Разбора», «Взгляда» как за границей, так и в столицах маловероятно.

«Людям 40-х годов» — Герцену, Огареву, Грановскому, Белинскому, Ивану Тургеневу, Анненкову, Кетчеру, Коршу, Кавелину, Аксаковым, Хомякову, Киреевским, а также сотням читателей, единомышленникам этих людей очень не хватало декабристского голоса с Востока: сочинения Лунина, можно сказать, ходили «поблизости» — ведь А. И. Тургенев был знаком с Герценом и многими другими передовыми мыслителями; герценовским приятелем был и кузен Лунина А. П. Полуденский. Сходство взглядов у многих столичных свободолюбцев и уриковского ссыльного было велико, разница вызвала бы важные споры.

Личность Лунина, его положение, мысли, древняя важность слога, живые переходы от общего к личному, твердая уверенность в необходимом пробуждении от апатии — все это вошло бы в культуру и мысль 1840-х годов. «Письма из Сибири», «Разбор Донесения», «Взгляд на Тайное общество», «Взгляд на польские дела», «Общественное движение в России» так или иначе отразились бы в десятках серьезных книг, статей, лекций — как это случилось с «Философическим письмом» Чаадаева.

Однако «люди 40-х годов» Лунина, по всей видимости, не прочитали. Точнее, получили его сочинения 20 лет спустя, в 1860-х годах.

В столицах наиболее ранние списки лунинских сочинений, обнаруженные в архивах С. Д. Полторацкого и П. И. Бартенева, относятся к 1850-м годам (ПЗ, IX, с. 107).

Тяжелые условия ссылки, постоянная опасность, апатия и страх, сковавшие многих,— все это свело круг прижизненных читателей Лунина в лучшем случае к нескольким десяткам вольных и подневольных жителей Сибири. Следует отметить и продуманную тактику властей, отыскавших два способа изоляции Лунина от его потенциальных читателей. Первый способ—карательный: Лунина, Громницкого, нескольких читателей-сибиряков арестовали; их запугивали и в большинстве случаев добились нужных признаний (сам Лунин, конечно, не в счет). Рукописи декабриста были захвачены, отвезены в Петербург и упрятаны в архиве III отделения.

Другой же правительственный путь — умаление значения лунинского дела. Понимая, что крупные репрессии могут усилить интерес у многих, не слыхавших о тайной деятельности декабриста, Николай I, Бенкендорф и Дубельт в условиях сравнительно спокойного, внешне стабильного внутреннего положения в начале 1840-х годов пришли к выводу о пользе максимального умалчивания, создания впечатления о незначительности происшедшего.

Лунин справедливо допускал, что за продолжение противоправительственных действий в Сибири его может постигнуть любая кара, вплоть до смертной казни (как это было с И. И. Сухиновым); однако его отправили в Акатуй без приговора и огласки, административным порядком, до новых распоряжений из Петербурга. Громницкий, уличенный в сотрудничестве с Луниным, был оставлен на прежнем месте ссылки под надзором. С другими арестантами-сибиряками обошлись сравнительно мягко; имея сведения о вероятном соучастии Н. Муравьева, о помощи Лунину со стороны Волконского и других ссыльных декабристов, власть не сочла нужным привлекать их к делу. Более того, она как бы не желала замечать, сколь разнообразные тексты конфискованы у Лунина. Дубельт и его «эксперты», разобрав захваченные бумаги, хорошо поняли (как это видно из соответствующих документов), что в их руках — несколько сочинений: «Письма из Сибири», «Взгляд», «Розыск исторический», «Разбор», «Исторические этюды», «Записная книжка» и сверх того разные «возмутительные тексты» других авторов. Многие из захваченных работ к тому же были представлены в нескольких экземплярах. Однако по пути от экспертизы тайной полиции до решения по делу Лунина и его помощников первоначальные сведения Дубельта удивительно трансформировались. В последующих официальных бумагах везде фигурирует лишь одно лунинское сочинение — «Взгляд на Тайное общество»; других — как будто и не бывало. Именно ко «Взгляду» относился донос Успенского, и власть следует исключительно этому доносу, не желая выходить за его пределы.

Год спустя, 27 февраля 1842 г., в кратком резюме об итогах всего дела Бенкендорф передавал военному министру А. И. Чернышеву без всяких комментариев вымышленную версию Лунина, будто «сочинение «Взгляд на Тайное общество» было написано им без участия других, во время нахождения его в Петровском заводе в угодность уже умершего коменданта сего завода Лепарского, желавшего иметь ближайшее понятие о существовавшем тайном обществе, и сочинения сего кроме Лепарского и государственного преступника Иванова, также уже умершего, никому он не показывал».

Далее Бенкендорф перечислил нескольких сибиряков, замешанных в этом деле, и «благодушно» заметил: «Ничего более для пояснения сего дела не открыто и, кроме отобранных у означенных лиц и доставленных ко мне экземпляров сочинений Лунина, других по Восточной Сибири вновь не обнаружено, и вообще не представилось повода заключить, чтобы в настоящем деле существовало какое-либо сообщничество» 24.

3 декабря 1845 г. декабрист «скоропостижно скончался» в Акатуе, немного не дожив до своего 58-летия.

Распространение легенд и рассказов о его убийстве (по тайному приказу свыше или по инициативе «акатуевских стражей»), подозрительная неясность официальных документов — все это в высшей степени характерное завершение необыкновенной биографии необыкновенного человека, где реальность и легенда порою трудно различаются, а иногда и совершенно неотделимы (см. Эйдельман, с. 335—344). Началась сложная посмертная судьба лунинского наследия. Лунинские сочинения навсегда остались одним из лучших образцов сибирской декабристской публицистики, созданном и (пусть в очень узком кругу) распространенном. Это было первое активное декабристское выступление после сухиновского дела.

Без сомнения сам факт этого выступления и содержание лунинских работ имели значительное влияние на эволюцию декабристской мысли в Сибири.

Первые впечатления многих товарищей по ссылке были скептическими, даже негативными. Расправа с Луниным, согласно декабристским письмам и воспоминаниям, вызвала у ссыльных ожидание широких репрессий: некоторые мемуарные замыслы были отложены, кое-какие опасные бумаги уничтожены 25; но мысли, поступки Лунина теперь навсегда существовали в сознании его товарищей, так или иначе воздействуя на их новые замыслы. Позже, в 1850—1870-х годах, основной формой деятельности для декабристов станут воспоминания (Якушкин, Пущин, Бестужевы, Розен, Оболенский, Лорер, Горбачевский и многие другие). Историческое же обозрение, теоретическое осмысление первого русского революционного движения в основном возьмут на себя Герцен и Огарев, затем деятели следующих революционных поколений.

Однако до того, как начался период мемуаров, т. е. в 1830—1840-х годах, самими декабристами были сделаны важнейшие попытки теоретических обобщений. Два начинания особенно значительны. Первое, раннее — это письма и статьи Лунина с участием Никиты Муравьева; второе — недавно открывшаяся в полном объеме (благодаря исследованиям С. В. Житомирской и С. В. Мироненко) литературная деятельность М. А. Фонвизина. Главные труды Фонвизина, при всех отличиях от лунинских, также имели преимущественно историко-публицистический характер; декабрист без сомнения знал труды предшественников, между прочим, опирался на краткую историю русского освободительного движения, приложенную Н. Муравьевым к лунинскому «Разбору».

Следующий этап в истории лунинского наследия связан с публикациями Вольной русской типографии. В конце 1850-х и в 1860-х годах в «Полярной звезде», «Колоколе», сборниках «Записки декабристов» впервые публикуются «Разбор Донесения», «Взгляд на Тайное общество», «Письма из Сибири», а также некоторые воспоминания о Лунине и его деятельности; основными источниками вольных публикаций явились списки лунинских трудов и воспоминания, сохраненные в декабристском кругу.

Значение Герцена и его печати как продолжения, развития декабристских традиций общеизвестно. Герцен и Огарев постоянно говорили о первых революционерах как о «фаланге героев», «богатырях, кованных из чистой стали с головы до ног». Касаясь ошибок, слабостей движения, в первую очередь его удаленности от народа, Герцен не расширял эту тему, представляя своим читателям правду о декабризме с элементом известной идеализации, легенды. Одним из главных стимулов для подобного подхода, полагаем, было то обстоятельство, что первый пласт декабристских материалов, попавший в Вольную типографию, был связан с Луниным.

15 февраля 1859 г. в 36-м листе «Колокола» появилась анонимная публикация «Из воспоминаний о Лунине», где впервые была обрисована неповторимая личность декабриста. Ряд подлинных историй, вперемежку с полулегендарными и недостоверными версиями, явно восходил к информации лунинских друзей. С. Я. Штрайх полагал, что статья прислана Д. И. Завалишиным, но этот факт был позже оспорен в комментариях к герценовскому собранию сочинений (см. Герцен, XIV, с. 591). Не исключено авторство племянника Лунина С. Ф. Уварова.

Герцен проявил исключительный интерес к атому материалу и, редактируя, очевидно ввел в текст несколько фраз, прибавил знаменательную концовку: «Да, славен и велик был наш авангард! Такие личности не вырабатываются у народа даром...» 26. Отозвался Герцен и в редакционном примечании к публикации: «Бесконечно благодарим мы приславшего нам эту статью» (Герцен, XIV, с. 362). В этом же примечании издатель «Колокола» сообщал, что располагает рядом лунинских работ, которые и были вскоре опубликованы в «Полярной звезде».

Первая встреча с Луниным, по-видимому, многое определила в декабристской концепции Герцена. Позже доставленные в Лондон материалы Якушкина, Пущина, Бестужевых, Штейнгейля, Трубецкого и других декабристов обогатили, расширили взгляды Герцена и Огарева на дворянских революционеров, создали основу для многостороннего исторического подхода; и все же то обстоятельство, что именно Лунин «явился» к Герцену и Огареву первым, было сильнейшим впечатлением издателей «Колокола» и «Полярной звезды», действительно встретившихся с «героем, богатырем из кованой стали». Герцен после того не раз отзовется о Лунине и его поколении: «гордая, непреклонная, подавляющая отвага Лунина»; «Лунин — один из тончайших умов и деликатнейших»; «<«Разбор»)> — превосходная статья»; наконец: «Что это было за удивительное поколение, из которого вышли Пестели, Якушкины, Фонвизины, Муравьевы, Пущины».

Так началась вторая жизнь лунинских сочинений — при почти не осуществленной первой жизни.

В течение полувека лондонские публикации были несколько раз переизданы за границей; только 1905 год снял запрет с лунинского слова в России: через 60 лет после смерти декабриста его сочинения, по тексту герценовских изданий, были несколько раз напечатаны на родине.

Первые лунинские публикации в советское время также основывались на текстах Вольной русской типографии, и только с 1923 г. вводятся в оборот рукописи декабриста.

Неполные, не всегда точные издания лунинского наследия — с опозданием на несколько десятилетий — ввели труды необыкновенного декабриста в русло российской прогрессивной мысли и культуры» Параллельно на страницах исторических журналов прорывалась декабристская тематика, где заметное место занимали мемуары о Лунине. В 1860— 1900-х годах были напечатаны рассказы М. Бестужева, Завалишина, Свистунова, Басаргина, Лорера, Гангеблова, Волконского, Розена, H. H. Муравьева, И. Оже, других авторитетных свидетелей 27. Новые сведения о личности, «анекдоты» о Лунине выходили на свет интенсивнее, чем новые тексты декабриста. Тем не менее после 1860-х годов прежде почти забытый образ этого человека постоянно привлекает внимание писателей, мыслителей.

Ф. М. Достоевский, рассуждая о герое «Бесов» Николае Всеволодовиче Ставрогине, использовал фигуру Лунина для важных, острых характеристик и размышлений 28.

Сохранились разнообразные свидетельства об интересе Л. Н. Толстого к фигуре декабриста. В 1878 г. писатель спрашивал о Лунине у П. Н. Свистунова 29, записывал (очевидно для повести «Декабристы») «приметы» Лунина — «рыжий, высокий»30; согласно свидетельству С. А. Берса, «декабрист Лунин удивлял Льва Николаевича Толстого своей несокрушимой энергией и сарказмом».

Для полного обозрения дореволюционной литературы о Лунине необходимо было бы проанализировать всю полемику вокруг декабристов. Любопытно, что парадоксальная личность Лунина привлекала публицистов, писателей, историков разных направлений, от революционеров до Мережковского 31, представители враждующих течений в лунинских противоречиях часто искали и находили свое. Так, издатель «Русского архива» и замечательный собиратель исторических материалов П. И. Бартенев, к 1863 г. человек уже довольно умеренных славянофильских воззрений, отделял Лунина и еще немногих декабристов от других, по его мнению, «слепых» противников власти. Заметив в «Полярной звезде» слова Огарева — «юридически — рациональный протест Лунина» (ПЗ, VI, с. 347),— Бартенев пишет на полях собственного экземпляра VI книги альманаха: «Из этого конгломерата протестов только протест Лунина можно назвать трезвым и совершенно выдержанным. Лунин займет высокое место в истории революционных обществ в России, слишком бедных такими личностями, как его, Пестеля, Муравьева и Рылеева; впрочем, людей, подобных им, никогда не считают десятками» 32.

Злободневность декабристской, лунинской темы сказывалась, между прочим, в том, что одновременно с упоминаниями о декабристе в серьезных исторических трудах (А. Н. Пыпин, В. И. Семевский) — его рукописи оставались под запретом; рассказы о Лунине множились в печати — но очерк о нем и некоторых других декабристах, подготовленный С. А. Панчулидзевым для «Сборника биографий кавалергардов», не появился в печати даже в 1906 г.

В конце XIX — начале XX столетия вышли работы В. И. Ленина и Г. В. Плеханова, посвященные проблемам революционного наследия. Страницы Ленина о трех поколениях русского освободительного движения, об исторической роли декабристов отдавали должное и всему движению в целом, и каждому из первых революционеров, в частности33. В статье «Памяти Герцена» Ленин с одобрением и признанием процитировал высокие слова Герцена о декабристах, как «фаланге героев»34; выше уже отмечалось, что подобная точка зрения Герцена на предшественников в немалой степени сложилась под влиянием первой встречи с декабристской мыслью, с произведениями и личностью Лунина.

Новый этап посмертной судьбы декабриста, естественно, начинается в 1917 г.

В 1920—1930-х годах, благодаря возможности использовать прежде недоступные комплексы лунинских бумаг, выходит ряд новых статей и книг о нем: это был форменный переворот в освоении наследия замечательного декабриста-писателя. Одновременно с обнародованием сочинений и следственных документов открывались интересные материалы и в Сибири, вводились в оборот неизвестные прежде биографические материалы, ценные воспоминания других декабристов о Лунине. Вот хронологический перечень наиболее важных публикаций.

1923 г. Выход книги «Декабрист М. С. Лунин. Сочинения и письма». Редакция и примечания С. Я. Штрайха.

Это издание — основное для последующих нескольких десятилетий; несмотря на его немалые недостатки, здесь впервые напечатаны, по автографам, тексты четырех лунинских работ («Письма из Сибири», «Разбор», «Взгляд», «Розыск»), а также большие извлечения из «Записной книжки» декабриста и важные документальные приложения.

1925 г. В книге Б. Г. Кубалова «Декабристы в Восточной Сибири» публикуются письма Лунина, фрагменты его второго следственного дела (1841).

1926 г. Выход второго сборника работ Лунина под редакцией и с примечаниями С. Я. Штрайха — «Общественное движение в России. Письма из Сибири».

1926 г. В III книге сб. «Атеней», а также книге С. Я. Гессена и М. С. Когана «Декабрист Лунин и его время» печатаются письма Лунина из Акатуя и другие материалы.

1926 г. В сб. «Декабристы на каторге и в ссылке» М. Муравьев впервые публикует лунинскую статью «Взгляд на польские дела».

1927 г. В III томе документальной серии «Восстание декабристов» напечатано следственное дело Лунина (1825—1826).

1930 г. В. С. Манассеин публикует опись сибирской библиотеки Лунина и статью о книжном собрании декабриста (в журнале «Библиотековедение и библиография», 1930, № 1—2).

В 1934 г. подготавливалось, но, к сожалению, не осуществилось новое издание сочинений декабриста (в серии «классики революционной мысли домарксового периода»)35.

Крупным событием в освоении лунинского наследия было появление в те годы интереснейшей темы Лунин и Пушкин — в связи с расшифровкой потаенной X главы «Евгения Онегина» и другими материалами 36.

Достижения 1920—1930-х годов создавали возможности, стимулировали необходимость монографического исследования жизни и творчества Лунина. Задача была исключительно сложна ввиду специфических особенностей биографии, трудностей многостороннего охвата лунинского наследия. С. Я. Штрайх, С. Я. Гессен, Б. Г. Кубалов и другие декабристоведы, публикуя важнейшие лунинские документы, сопроводили их очерками личности декабриста, его идейной жизни.

В последующие десятилетия выходят монографические исследования (С. Б. Окунь, Н. Я. Эйдельман), обобщаются накопленные материалы и вводится ряд новых, осуществляются повторные публикации ряда сочинений декабриста по текстам, напечатанным С. Я. Штрайхом в 1923— 1926 гг.37

Общественный интерес к движению декабристов, особенно возросший в связи со 150-летним юбилеем 14 декабря, сопровождался усилением интереса к личности и борьбе Лунина: о нем выходят новые исследования, пишутся романы, повести, пьесы, стихотворения. В эту же пору лунинские труды переиздаются и изучаются на Западе 38.

Как это часто бывает, новый этап освоения прошлого, опираясь на уже сделанное, в то же время выявляет слабости, пробелы прежнего изучения и настоятельно требует новых публикаций, исследований. Недостатки ранее напечатанного о Лунине очевидны: во-первых, рассеянность статей и документов по разным, в основном редким, труднодоступным книгам и журналам. Достаточно сказать, что для ознакомления с 12 письмами из Акатуя нужно, например, соединить четыре разновременных издания.

Второй пробел — отсутствие должным образом апробированного текста лунинских работ — сначала на языке подлинника (чаще всего французском), // С 351 потом — в переводе. Многоязычная культура замечательного писателя, мыслителя, революционера может быть достаточно полно представлена только соединением в одном издании как русских, так и иностранных текстов Лунина.

По этому поводу сам декабрист тонко заметил, что «помощь перевода недостаточна. Он передает только мысль, никогда [не передавая] чувства во всей его свежести и полноте».

Исследователи творчества Лунина не раз отмечали то прискорбное обстоятельство, что вследствие ограниченного объема прежних изданий его работы воспроизводились только по-русски. Авторитетными специалистами критиковались и недостатки имеющихся переводов. Так, М. К. Азадовский писал 30. IX 1931 г. С. Я. Гессену: «Когда будете издавать Лунина, позаботьтесь о переводах. Настойте пред издательством, чтобы был приглашен для перевода какой-нибудь крупный художник. Я даже не знаю, кто сможет по-настоящему передать обаяние стиля Лунина». Относительно имеющихся переводов автор письма находил, что «в них нет того шарма, который всегда отличает лунинские писания».

Третьим существенным минусом прежней «лунинианы» является отсутствие или недостаточность текстологических и реальных комментариев к сочинениям декабриста.

Издание, предпринятое в серии «Литературных памятников», должно, насколько это возможно, преодолеть пробелы предыдущих публикаций.

Тексты Лунина печатаются по автографам на языке подлинника, с заново выверенными переводами. Лунинское наследие впервые объединено в одной книге. Научный комментарий к изданию составлен с учетом того, что достигнуто за последние десятилетия при изучении биографии и творчества декабриста.

Разумеется, составители-комментаторы отдают себе отчет — как много белых пятен в изучении Лунина останется и после настоящего издания.

Неизвестна судьба некоторых сочинений декабриста, требуются специальные розыски, связанные с его библиотекой, много загадок едва ли не в каждом периоде его биографии; место лунинской деятельности в истории русского освободительного движения — многосложная проблема, которая, несомненно, в будущем может быть уточнена.

При всем при том составители-комментаторы настоящего издания надеются, что современный читатель найдет в нем богатые материалы о России 1830—1840-х годов, уникальные сводки о Сибири и сибирских ссыльных, большой пласт декабристской публицистики, истории, мемуаристики, важные проблемы российской историографии, тему польско-русских отношений и связей.

Наконец, сам образ Лунина — величественное проявление человеческого духа, высокий полет вольной, прекрасной мысли.