Давыдов Дмитрий Александрович.
(26. 5. 1786 – 13. 5. 1851).
Коллежский советник, чиновник по особым поручением Московского военного генерал-губернатора.

Отец – полковник Александр Николаевич Давыдов, мать – Екатерина Львовна Орлова.
В службу вступил юнкером в Коллегию иностранных дел (1801 г.), а в 1808 г., получив звание переводчика, уволился с чином коллежского асессора. С начала Отечественной войны поступил волонтёром и от Поречья до Тарутина находился при генерале графе Остермане-Толстом, зачислен штабс-ротмистром в Изюмский гусарский полк (31. 10. 1812), за отличие в деле под Люнебургом ротмистр (23. 8. 1813), находился в отряде генерала А. И. Чернышёва в партизанах и за участие во взятие Касселя был переведён в лейб-гвардии Гусарский полк – 8. 10. 1813, в марте 1814 назначен дежурным штаб-офицером легкого корпуса генерала Чернышёва, при коем находился до взятия Парижа, назначен адъютантом к генералу П. Ф. Уварову – 17. 11. 1814, уволен от службы с мундиром – 15. 1. 1816. Определен чиновником по особым поручениям к московскому военному генерал-губернатору князю Д. В. Голицыну- 26. 4. 1822, коллежский советник – 24. 3. 1824.
Член Союза Благоденствия.
Высочайше поведено оставить без внимания. Вышел в отставку – 2. 2. 1827. С 13. 6. 1832 по 8. 5. 1846 снова состоял при московском военном генерал-губернаторе. Сахарозаводчик, член Московского общества сельского хозяйства, автор специальных работ.
Погребён в Песношском монастыре (Московская область). Могила не сохранилась .
Жена (с 1814 г.) – княжна Елизавета Алексеевна Шаховская (1793 – 1862 гг.. похоронена с мужем); дети: Ростислав (1819 – 1869 гг.), Владимир, Алексей, Александра (замужем за Феофилом Матвеевичем Толстым), Софья (монахиня), Вера (за В. П. Токаревым, умерла в 1873 г.), Ольга (за генеалогом и публицистом князем Петром Владимировичем Долгоруковым) и Елизавета.

Приложение 1.
Н. Ф. Трутнева.
Музей «Новодевичий монастырь».

АЛЕКСАНДР ТИМОФЕЕВИЧ – ЛЕБЕДЕВ – ФОТОЛЕТОПИСЕЦ МОСКОВСКОГО НЕКРОПОЛЯ.

Занимаясь историей некрополя Новодевичьего монастыря, автор данной статьи неоднократно обращался к фотоснимкам А. Т. Лебедева 1925 – 1932 гг., т. е. последних лет существования на территории монастыря старинного городского кладбища. Ценность этих снимков увеличивается благодаря авторским аннотациям на обороте каждого из них. Помимо указания на место, дату съёмки, подписи А. Т. Лебедева включают в себя и биографические сведения о погребённых, а иногда и небольшую библиографию. Приобретённая в 1930-е гг. фототека А. Т. Лебедева (более 100 снимков) вошла в научновспомогательный фонд музея «Новодевичий монастырь». Ее значение трудно переоценить, особенно если учесть, что монастырское кладбище было уничтожено в конце 1930-х гг. Основная же часть наследия А. Т. Лебедева хранится в фотографическом фонде и архиве Государственного научно-исследовательского музея архитектуры им. А. В. Щусева. Од-
нако известия о самом ее авторе практически отсутствовали. Все эти разрозненные факты удалось связать в цельную биографию только в 1992 г. после встречи с зятем Александра Тимофеевича – Владимиром Владимировичем Быковым, сохранившим большой архив А. Т. Лебедева (в настоящее время передан в дар музею «Новодевичий монастырь») и фотографию своего родственника.
Жизнь Александра Тимофеевича Лебедева делится на 50-летний петербургский и четверть вековой московские периоды. Однако сложилось так, что его имя оказалось более связанным с Москвой и почти неизвестно в Петербурге.
А. Т. Лебедев родился 3 сентября 1868 г. в Петербурге. Его отец Тимофей Александрович (1837 – 1911) был генералом от инфантерии, ветераном Крымской войны 1853 – 1856 гг. О матери фотомастера сведений не обнаружено. Со слов В. В Быкова известно, что сыновья генерала получили военное образование. О военной же карьере А. Т. Лебедева, мы сведениями не располагаем. Известно только, что с 1887 по 1918 г. он в чине коллежского асессора служил на Петербургской почтовой таможне. Свои первые снимки Александр Тимофеевич сделал фотоаппаратом фирмы «Терц» в 1899 г. С этим фотоаппаратом (подарок отца) он не расставался всю свою жизнь, но после смерти, к сожалению, аппарат затерялся.
На московских кладбищах было отснято более 200 памятников, из них более половины в Донском монастыре и на Ваганьковском кладбище. Съёмки производились также на кладбищах Даниловского, Новодевичьего, Андроникова, Новоспасского и Симонова монастырей, на Пятницком и Введенском кладбищах.
Трудовую деятельность в Москве А.Т. Лебедев начал с должности делопроизводителя в соборе Василия Блаженного, затем в отделе музеев Наркомпроса. В 1924 г, он был «принят на пособие в Московской кассе безработных». Со своим громоздким фотоаппаратом А. Т. Лебедев побывал практически на всех городских и монастырских кладбищах Москвы, фотографировал в разных уголках Подмосковья. Отснятый материал фотограф содержал в идеальном порядке. Каждый негатив (их было более тысячи) помещался в отдельный конверт, на котором Лебедев делал запись о дате и месте съёмки, помещал биографические сведения о погребённых. Иногда в конверт вкладывались газетные и журнальные вырезки, некрологи и другой иллюстративный материал. Кроме традиционных записей появились лаконичные пометки такого содержания: «Снят в день слома» (на снимке надгробного памятника Д. П. Солнцеву в Новодевичьем монастыре 15 мая 1930 г.). Часовню Ф. И. Буслаева Лебедев снимал в 1930 г., а позже приписал – «Уничтожена в 1932 г.» Памятник на могиле С. Н. Гончарова (брата Н. Н. Пушкиной-Ланской он снимал в 1931 г., а затем сделал приписку. «Памятник уничтожен в 1932 г.». О том, какую ценность представляли фотографии А. Т. Лебедева уже в те годы, можно судить по записке его современника графа П. С. Шереметева, проживавшего в Напрудной башне Новодевичьего монастыря. В 1933 г. последний писал одному из музейных сотрудников: «Желательно иметь фотографии некоторых прежних могил, имеющихся у фотографа А. Т. Лебедева, интересных для пополнения некрополя и точного определения мест погребений и могил уничтоженных, например профессора О. М. Бодянского, Дювернуа и других». В 1930-е годы фотоотпечатки с негативов А. Т. Лебедева были приобретены некоторыми московскими музеями и библиотеками. Кроме коллекции негативов в домашнем архиве А. Т. Лебедева хранились альбомы отпечатанных с них фотографий. Машинописные аннотации снимков дублировали надписи на конверте соответствующих негативов. В альбомах помеща-
лись фотоснимки надгробных памятников московских монастырских кладбищ: Донского (2 альбома), Новодевичьего (1 альбом), Алексеевского, Андроникова, Новоспасского (1 альбом), Симонова (1 альбом), Скорбященского и Покровского (1 альбом). В двух отдельных альбомах помещены фотографии с надгробных памятников московских и петербургских кладбищ. Всего в 8 альбомах находится 852 снимка. Своеобразным указателем к ним являются алфавитные списки погребенных на кладбищах Донского, Даниловского, Новодевичьего монастырей, Ваганьковского, Лазаревского и других, московских кладбищ. Эти списки составлялись А. Т. Лебедевым в отдельных журналах и содержат дополнительную информацию о погребённых.
Человек большой культуры, профессиональный фотограф, А. Т. Лебедев всю жизнь собирал самые разнообразные материалы об исторических деятелях России и других стран. В его архиве можно найти алфавитные списки с краткими сведениями о мамках русских государей, смолянках первого выпуска, декабристах, кавалерах орденов,родословные ряда дворянских фамилий и др. Это лишь малый перечень того, что смог собрать один человек и чем он умел пользоваться как специалист и фотограф.
А. Т. Лебедев прекратил фотографировать в первые дни войны, когда такое занятие стало небезопасным. 29 марта 1943 г. он скончался и был похоронен на Ваганьковском кладбище. К сожалению, графы регистрационной кладбищенской книги против фамилии Александра Тимофеевича оказались незаполненными. Могила фотографа затерялась на кладбище, которое он хорошо знал и воспроизвел в многочисленных фотографиях. Думается, что доброе имя Александра Тимофеевича Лебедева удивительного человека и неутомимого труженика, займет должное место среди фотографов-профессионалов и краеведов Москвы.

ИСТОРИЯ ЗАХОРОНЕНИЙ В МОСКВЕ

На русских кладбищах не может не привлечь внимания одно любопытное обстоятельство: в Москве, например, на так называемых чумных кладбищах, существующих около двух с половиной столетий, захоронения датированы преимущественно последними тридцатью — пятьюдесятью годами. Захоронений первой половины XX века на них уже не так много, а могил конца XIX века вообще считаные единицы. Хотя хоронили на этих кладбищах прежде не меньше, а даже больше, чем теперь. Выходит, что каждое новое поколение хранит память лишь о двух-трех предшествовавших поколениях. Поэтому и происходит постоянное перемещение тех, о ком помнят. Наверное, к концу нынешнего, XXI века современные захоронения сделаются большой редкостью. Но, возможно, ничего неестественного в этом нет: человеку свойственно особенно дорожить памятью о людях, которых он лично знал, и забывать тех, кого он не застал.

Если бы такой ротации памяти не происходило, то иные москвичи вполне могли бы навещать могильники своих далеких предков — вятичей. И в самой Москве, и особенно под городом таких захоронений-курганов довольно много.

Научное исследование курганов, в том числе и московских, началось при императоре Николае I. Основоположник отечественной антропологии Анатолий Петрович Богданов, одним из первых начавший раскопки курганов в Московской губернии.

Курганов древних москвичей особенно много найдено в Рузском, Звенигородском, Волоколамском, Дмитровском, Подольском уездах. На территории современной Москвы Богданов I обнаружил и раскопал несколько групп курганов. О сетуньских курганах, в частности, он так писал: «...Курганы лежат близ самой деревни Сетуни на земле г. Орлова, дозволившего раскопку. Курганы лежат группою (более 20); они поросли леском...» Вообще курганы в Москве находились повсюду, вплоть до территории Кремля, но преимущественно все-таки на правом берегу Москвы-реки. Причем, как правило, располагались у самой реки, пусть даже такой небольшой, как Сетунь. Богданов обращает внимание на то, что язычники «выбирали для своего кладбища место, близкое к реке, возвышенное, обыкновенно представляющее большой кругозор; почти со всякой местности, занятой курганами, представляется обширный и очень красивый вид». По этой примете теперь можно почти наверное предположить, где именно в Москве были курганы, исчезнувшие до начала научного изучения в России древних захоронений: они вполне могли быть и на всех семи московских холмах, в том числе на Боровицком, в Старом Ваганькове, на Швивой горке, на Воробьевых горах, и на месте нынешних монастырей, которые тоже устраивали по принципу откуда краше вид, — Даниловского, Симонова, Андроникова и в других местах. До нашего времени курганы вятичей сохранились в Черемушках, Зюзине, Филях, Царицыне, Орехове-Борисове, Ясеневе, Братееве.

Еще во второй половине XIX, века местные жители относились к курганам со священным трепетом, как к остаткам загадочной, неведомой им и потому путающей цивилизации. Насколько почтительным было отношение православных к захоронениям язычников, можно судить хотя бы по такой детали: в селе Черкизове, что на Клязьме, по народному поверью, под одним из курганов был похоронен древний князь с мечом и с сокровищами, но как ни нуждались местные мужички, так никто из них за годы соседства с этим вероятным кладом и не отважился попытаться его достать из-под земли. Раскопал курган Богданов. Никаких драгоценностей, даже меча, он там не обнаружил. В другом месте, когда исследователь принялся раскапывать курган, крестьяне хотели его даже побить, полагая, что он навлечет на деревню гнев богов древних людей, потревожив могильники. Выйдет через это натуральное светопреставленье! Хорошо, в конфликт вовремя вмешался какой-то волостной авторитет и втолковал землякам, что люди «занимаются наукой».

Распространившееся по Руси христианство совершенно переменило тип погребения умерших. Курганные могильники были вытеснены кладбищами при церквях. Но древние москвичивятичи не принимали христианства дольше других восточнославянских племен, поэтому на Московской земле курганы появлялись еще и в конце XIII века. Хотя в последние столетия вятичи чаще всего закапывали своих умерших под курганы, уже не сжигая их. Столпы с урнами вдоль дорог исчезли еще раньше.

В 1963 — 1965 годах при раскопках в Кремле, вблизи Успенского собора, было обнаружено древнейшее в Москве христианское кладбище, самые ранние могилы которого, как установили археологи, относятся к XII веку. На месте собора тогда находилась церковь Димитрия Солунского. Построена она была, как принято считать, в 1177 году на костях москвичей, погибших от набега рязанского князя Глеба, бывшего в союзе с половецкой ордой. Вначале Димитриевская церковь была деревянной, но затем ее заменили на каменную. И, как полагается по христианскому обычаю, в самой церкви и близ церкви стали хоронить новопреставленных: знатных и богатых, как можно судить по найденным золотым и серебряным предметам, с краю — чернь недостаточную в «вечных» берестяных гробах.

С этого времени в Москве начали хоронить в основном при церквях: строится где-нибудь новая церковь, и вокруг нее скоро появляется погост. Эти приходские кладбища народ называл нивами Божиими.

С принятием христианства основой существования русского общества стал приход, или община, просуществовавший по сути в неизменном виде до 1917 года. Приход являлся промежуточным социальным звеном между семьей и государством. Вся жизнь человека от крещения до погребения была на виду у прихода и приход в ней активно участвовал.

Смерть — это, как правило, труднейшее испытание для родственников покойного. В наше время человек, потерявший близкого, чаще всего остается со своим горем один на один. И все заботы, связанные с погребением, он обыкновенно несет самостоятельно, без чьей-либо помощи. Именно в послеобщинный период появился довольно зловещий обычай откладывать средства «на смерть». При общинном существовании в этом не было необходимости. Смерть в семье прихожанина касалась всего прихода и являлась всеобщей приходской заботой. Среди членов общины были распределены абсолютно все обязанности по погребению: кто-то изготовлял на весь приход гробы, кто-то копал могилу, кто-то омывал и обряжал покойного. Имелись в приходе плакальщицы и вопленицы, передававшие из поколения в поколение драгоценный фольклорный материал — причитания и заплачки. Предав покойного земле, поминали I его опять же всем приходом — в складчину. Тогда говорили: с миром и беда не убыток. А еще говорили: на миру и смерть красна. Это выражение имеет глубокий смысл. Красна смерть, то есть пригожа, угодна, потребна, блага. Ко всему сказанному выше о преимуществах смерти на миру, она была красна для близких умершего тем, что он — умерший, — покинув дом, в известном смысле не покидал родного прихода. Он так и оставался «с миром».

Веками русские люди жили буквально при отеческих гробах. Это теперь выбраться на кладбище, скажем, куда-нибудь в Домодедово, в Щербинку, в Митино, равносильно дальнему путешествию. Для пожилого, немощного человека проблема и весьма трудоемкая, и порой неразрешимая. А в прежние времена понятия «выбраться на кладбище» просто не могло быть. Куда выбираться? Могила близкого усопшего — возле самого дома, крест на ней виден из окна. Чувство, что покойный рядом, умеряло страдания от горестной потери. Вот еще, что давала община человеку: «красну смерть», то есть меньшие страдания живых по умершим.

Приходские кладбища были по всей Москве, начиная с Кремля. В Кремле в 1898 году обнаружили также огромное братское захоронение. Когда на бровке холма землекопы рыли котлован для установки памятника Александру II, то наткнулись на пласт изрубленных скелетов. Предположительно здесь были захоронены жертвы (или часть жертв) нашествия на Москву в 1382 году хана Тохтамыша. Москвичей тогда татары извели числом 24 тысячи душ. Остатки приходского кладбища при храме Василия Блаженного существовали еще в начале XIX века. Лишь во время реконструкции Москвы после пожара 1812 года его окончательно ликвидировали. Когда сносили в 1950е годы Зарядье, где в разное время находилось несколько приходов, захоронения попадались решительно всюду.

В центре Москвы, в Большом Власьевском, стоит церковь Успения Богородицы на Могильцах. Храм этот построен в 1791 — 1806 годах, а приход существует еще с 1560го. Разумеется, здесь было кладбище, на котором хоронили, между прочим, московских стрельцов. На Могильцах похоронены стрелецкие полковники Зубов и Лёвшин. Полк Зубова стоял в XVII веке неподалеку — в стрелецкой слободе, что располагалась вблизи нынешних Зубовской площади и Зубовского бульвара, поименованных в честь стрелецкого головы. А по имени полковника Лёвшина названы Большой и Малый Лёвшинские переулки.

На углу Лубянского проезда и Мясницкой улицы, где в 1980е встало монументальное здание КГБ, прежде находилась церковь Гребневской иконы Божией Матери, введенная, как написал о ней в «Указателе московских Церквей» (1915) историк М. И. Александровский, неизвестно когда. Действительно, храм был очень древний. Первая, деревянная, церковь Успения Богородицы явилась на этом месте в 1472 году. А каменный храм, упомянутый Александровским, по данным путеводители «По Москве» (1917), был построен при Иване Грозном в 1570 году. В начале XX века он являлся одним из старейших в Москве. Само собою, при нем сразу возникло приходское кладбище. На нем были среди прочих две могилы, которые должны бы почитаться как национальное достояние. Но, увы, сохранить их не позаботились: Гребневское приходское кладбище вместе с древним храмом уничтожили в начале 1930х при прокладке первой линии метро.

А между тем при храме, как сказано в путеводителе «По Москве», был похоронен Василий Кириллович Тредиаковский (1703 — 1769), которого принято считать первым российским профессиональным писателем, потому что сочинительство стало для него и единственным занятием, и главным источником существования. Впрочем: весьма скудным источником, поскольку умер Тредиаковский в нищете. Поэт пушкинской поры Михаил Александрович Дмитриев вспоминал: «...Когда при торжественном случае Тредиаковский подносил императрице Анне свою оду, он должен был от самых дверей залы до трона ползти на коленях». Такова писательская профессия.

Но также есть свидетельство, будто бы В. К. Тредиаковский похоронен в Петербурге на Смоленском кладбище.

И уж вне всяких сомнений, возле Гребневской церкви находилась могила первого российского математик Леонтия Филипповича Магницкого (1669 — 1739). Вот что писала о «счастливой» находке, обнаруженной при бурении шахты № 14, «Вечерняя Москва» в 1933 году: «При проходе шахты найдена гробница с прахом первого русского математика Леонтия Филипповича Магницкого. В 1703 году Магницкий издал в Москве первую русскую арифметику с арабскими цифрами вместо прежних, азбучных. По этой книге впервые познакомился с арифметикой М. В. Ломоносов.

Гробницу обнаружили на глубине 4 метра. Она была выложена из кирпича и со всех сторон залита известью (цемента тогда не было). По надгробной надписи работникам Исторического музея удалось установить, что здесь был похоронен Магницкий.

В гробнице найдена была стеклянная чернильница, имевшая форму лампадки. Рядом с чернильницей найдено истлевшее гусиное перо.

Шахта № 14 заложена и проходит через фундамент бывшей Гребневской церкви, насчитывающей за собой несколько столетий. Существует легенда, будто бы церковь была основана в память гребневских казаков, дравшихся с татарами при Дмитрии Донском!

А за шесть лет до этого события — в 1927 году — при раскопках у самых стен церкви обнаружили кирпичные, склепы с прекрасно сохранившимися захоронениями XVIII и XVII столетий. На одной из плит было начертано, что под ней покоится боярыня Львова. И сами гробы, и облачения покойных — саваны, туфли, покровы, — все оказалось практически не тронутым тлением. На некоторых мумифицированных останках сохранились парики — по моде XVIII века. Так хорошо уцелели эти захоронения потому, что под Гребневской церковью и под соседними с ней постройками существовала сложная система воздуховодов и дымоходов, постоянно прогревающих землю.

Если высокородных прихожан — бояр, дворян — хоронили вблизи церкви или даже под самой церковью, в каменных гробницах, в добротных склепах, то простому московскому люду, мастеровым и работным доставались могилы на краю погоста. Такие могилы сохранялись недолго: как и теперь, о погребенных помнили не более чем два-три последующих поколения.

При реставрации в 1950 — 60е годы церкви Рождества Богородицы на Малой Дмитровке в кладке стен обнаружили две белокаменные плиты с выбитыми надписями на них. Оказалось, что плиты эти — надгробия с приходского кладбища. Каменная Рождественская церковь появилась в 1652 году на месте сгоревшего деревянного храма. При храме, естественным образом, существовало кладбище. И строители, по всей видимости, пустили в дело бесхозные надгробия.

В 1972 году возле храма свт. Афанасия и Кирилла рыли траншею и обнаружили большое захоронение... одних черепов. По мнению ученых, это были головы казненных по воле Ивана Грозного. Тела же их, вероятно, закопали на каком-нибудь погосте на другом конце Москвы. Вот тоже деталь, свидетельствующая о прежних нравах: головы казненных могли хоронить отдельно от тел. Это, наверное, тогда считалось дополнительным наказанием. Казалось бы, куда как сурова мера — усекновение головы! Но, оказывается, у Ивана Грозного для ослушников и сверх казни было еще кое-что припасено.

Практически у любого храма в центре Москвы можно обнаружить захоронения, стоит только копнуть. Во время работ по восстановлению прихода церкви Иверской иконы Божией Матери на Большой Ордынке в 2001 — 2004 годах человеческие кости попадались даже при поверхностной обработке земли граблями. Скорее всего, грунт здесь так перекапывали в прежние времена, что большинство захоронений перемешалось по всему верхнему слою. Причетники аккуратно собирают эти находки. Планируется на бывшем приходском кладбище сделать общую могилу, где упокоятся все найденные кости. Иверский приход (раньше он именовался по прежней церкви — Георгиевским), а соответственно и кладбище при нем ведут свою историю с 1625 года.

На многих московских приходских кладбищах были похоронены известные в России люди. Им бы по чину полагалось лежать где-нибудь в монастырях — Донском, Новодевичьем, Даниловском, в усыпальницах, под соборами. Но они завещали похоронить их в родном приходе. Например, в храме Воздвижения Креста Господня на Воздвиженке похоронен московский военокомандующий Василий Яковлевич Левашев, 1667 — 1751). В храме Георгия Великомученика на Большой Дмитровке — московский генерал-губернатор Александр Борисович Бутурлин (1694 — 1767). Обе приходские церкви с погостами в 1930е годы были ликвидированы. Захоронения московских «мэров» исчезли.

Но неверно думать, что приходские погосты стали неугодны лишь советской власти. Целенаправленное наступление на эти кладбища началось еще в эпоху Алексея Михайловича. «Тишайший» царь в 1657 году запретил хоронить при кремлевских церквях. А в 1723 году Петр I повелел своим указом «в Москве и других городах мертвых человеческих телес, кроме знатных персон, внутри градов не погребать, а погребать их на монастырях и при приходских церквах вне градов». Однако царь Петр вскоре умер, и указ этот в силу не вступил. Хоронили «мертвые человеческие телеса» по-прежнему по всей Москве.

Дело отца, однако, продолжила дочь — государыня Елизавета Петровна. Ей, любившей жить в Москве в одном из батюшкиных гнезд — в Головинском дворце на Яузе, часто приходилось по долгу службы бывать в Кремле. И когда царица ехала из Немецкой слободы в Кремль и обратно и встречала по пути похоронную процессию, у нее делалось расстройство чувств. Поэтому в 1748 году был издан указ, чтобы по улицам от Кремля до Головинского дворца при церквях впредь умерших не хоронили, кладбища полиции было велено ликвидировать вовсе, причем могилы сровнять с землей, памятные камни употреблять в строительство. Здесь уместно заметить, что ликвидация кладбищ и использование надгробий для нужд народного хозяйства — это не большевистские нравы, как иногда говорят. Все это Россия знала еще в «просвещенном» XVIII столетии.

В первые месяцы после запрета погребать умерших в виду Елизаветы Петровны их хоронили в разных отдаленных от пути следования императрицы приходах. А спустя два года — в 1750м — на окраине Москвы, вблизи Марьиной рощи, было устроено первое общегородское кладбище, которое стали называть по имени освященной на нем церкви св. Лазаря — Лазаревским. Причем москвичи, привыкшие уже хоронить умерших лишь в родных приходах, первое время всеми правдами и неправдами старались избегать захоронения любезного родственника где-то за тридевять земель — в далекой Марьиной роще. Они договаривались с приходским при том о могиле для новопреставленного на родной для него Божией ниве. Пришлось епархиальному начальству обязать причетников под страхом сурового взыскания запретить хоронить в приходах.

Окончательно же на приходских кладбищах в Москве перестали хоронить с недоброй памяти 1771 года. В тот год, как говорили в народе, пролилась на землю чаша гнева Божия: Москву охватила невиданная по размаху эпидемия чумы. Большой знаток московской старины историк М. И. Пыляев писал, что чума была занесена в Россию из Турции. В ту пору шла очередная русско-турецкая война, и коварный неприятель вполне мог применить бактериологическое оружие — забросить в тыл русским моровую язву, как тогда называли эту болезнь. Мор в Москве принял такие масштабы, что власть не смогла ему противостоять. Сам московский главнокомандующий, победитель пруссаков при Кунерсдорфе граф Петр Семенович Салтыков бежал в свою подмосковную резиденцию. Столицу оцепили заставами, чтобы, если уж не удается побороть болезнь, хоть не выпустить ее из города.

М. И. Пыляев пишет: «Полицией было назначено на каждой большой дороге место, куда московским жителям позволялось приходить и закупать от сельских жителей все, в чем была надобность. Между покупщиками и продавцами были разложены большие огни и сделаны надолбы, и строго наблюдалось, чтобы городские жители до приезжих не дотрагивались и не смешивались вместе. Деньги же при передаче обмакивались в уксус». Увы, даже такие строгие меры не локализовали чуму. Какой-то мастеровой решил укрыться от напасти в деревне, откуда он был родом. Ему удалось миновать заставы и караулы на дорогах и счастливо добраться до родного дома. Но как же приехать без подарка для любимой жены? Мастеровой привез ей кокошник, купленный в Москве по случаю. Вскоре вся деревня вымерла — кокошник оказался зачумленным.

В Москве в разгар эпидемии умирали до восьмисот человек в день, а всего горожан и посадских моровая язва за год с лишним истребила числом до двухсот тысяч! М. И. Пыляев так описывает чуму в Москве: «Картина города была ужасающая — дома опустели, на улицах лежали непогребенные трупы, всюду слышались унылые погребальные звоны колоколов, вопли детей, покинутых родными...» Оставшиеся в живых жгли в своих дворах навоз, чтобы едким дымом оградить себя от заразы. По городу разъезжали специально наряженные команды так называемых мортусов, которых обыватели боялись пуще самой чумы, они собирали трупы. Длинными крючьями вытаскивали умерших из домов или подбирали трупы прямо на улицах, грузили на телеги и вывозили на отведенные для погребений места.

Чумных захоронений за Камер-Коллежским валом тогда было устроено довольно много. Но лишь на некоторых из них продолжали хоронить и после эпидемии, а большинство захоронений было заброшено.

Впоследствии они бесследно исчезли. И это легко объяснимо: до эпидемии горожане обходились одним большим общегородским Лазаревским кладбищем, а также монастырскими и некоторыми приходскими. После чумы население Москвы существенно уменьшилось, а общегородских кладбищ, подобных Лазаревскому, прибавилось. Поэтому естественно, что многие из них оказались ненужными. Городские власти оставили для погребений девять чумных кладбищ: православные Дорогомиловское, Ваганьковское, Миусское, Пятницкое, Калитниковское, Даниловское, старообрядческие Рогожское, Преображенское и иноверческое Введенское (Немецкое). Эти кладбища, а также Лазаревское и Семеновское, оставались основными местами захоронений в Москве на протяжении почти двух столетий, пока разросшаяся столица в 1930 — 60е годы не была опоясана вторым кольцом общегородских кладбищ, располагающихся в основном вблизи нынешней МКАД. Это кладбища Востряковское, Кузьминское, Николо-Архангельское, Хованское, Митинское, Домодедовское и ряд других.

Итак, начиная со второй половины XVIII века, на приходских кладбищах, расположенных в черте города, перестали делать захоронения. Их территории начали им пользовать под застройки будто это резервные городские пустоши. Для приходских причтов бывшие кладбища, точнее освободившиеся от могил пространства рядом с церквями, сделались немалой статьей дохода: земля в центре Москвы всегда ценилась очень высоко, и желающих приобрести ее в собственность оказалось предостаточно. Иногда бывало и так: причетники за свои счет строили возле храма на бывшем кладбище дом и затем выгодно продавали его. Это приносило куда больший доход, нежели просто распродавать ниву Божию по кускам. Историк церкви Н. Розанов так писал в 1868 году: «О памятниках на кладбищах и помина не было; живой человек на могилах умерших возводил себе огромные жилища и для основания их беспощадно разрывал могилы, совсем не обращая внимания на то, что нарушал покой своих собратьев. На нашей памяти при постройке двух больших домов на месте бывшей Воскресенской, на Дмитровке, церкви (снесена в 1807 году) и недавно при сооружении огромного здания на бывшем погосте церкви Иоакима и Анны близ Пушечного двора (снесена в 1776 году), рядом с Софийскою на Лубянке церковью, кости умерших были грудами вырываемы из земли, а прах тех, кого в свое время родственники или дружеская любовь оплакивали горячими слезами, с холодным равнодушием собирали в кули и ящики и вывозили для захоронения на кладбища вне города». Немаловажный факт в этом рассказе, что прежде прах погребенных, пусть и с холодным равнодушием, но все-таки обирали и вновь хоронили. Были кости, да легли на погосте. В советское же время, если кладбище застраивалось, то выбранный экскаватором грунт вместе с костями использовали затем единственно для засыпки оврагов, ложбин и т. д.

С 1750 — 70х годов основными местами захоронений в Москве стали общегородские кладбища. Но и при этом еще довольно долго соблюдались принципы общинноприходского единства. Ничего удивительно в этом нет: покойного, если его заслуг недоставало, чтобы быть похороненным в городском монастыре, везли на ближайшее к его приходу кладбище. Поэтому прихожан храмов, расположенных где-нибудь в сретенской или сущевской частях, хоронили в основном на Лазаревском или на Миусском кладбищах, прихожан басманных и лефортовских церквей — на Семеновском кладбище, замоскворецких — на Даниловском, арбатских и пресненских — на Ваганьковском.

Вместе с этим появилась новая традиция — хоронить покойных землячествами. Эта традиция возникла благодаря расположению кладбищ. После отмены крепостного права в Москву хлынули тысячи крестьян из подмосковных уездов и из соседних с Московской губерний. Обычно в Москву их гнала нужда, и родные места они покидали неохотно, надеясь рано или поздно вернуться. Тогда говорили: Москва — царство, а своя деревня — рай. Или: хороша Москва, да не дома. Но, увы, возвратиться на родину пришлым чаще всего уже не удаваясь: либо они так и не могли выбиться из нужды и возвращаться назад не было никакого смысла, либо, напротив, дела их шли в гору, и тогда ностальгия отступала перед захватывающей, лихорадочной гонкой увеличивать капитал. Москва — кому мать, кому мачеха. Но если крестьянам — удачливым и неудачливым — не суждено было возвратиться домой, то они завещали хотя бы похоронить их при дороге, ведущей в родную землю. Так а выходило: можайских, рузских, смоленских хоронили в основном на Дорогомиловском кладбище; сергиевопосадских и ярославских — на Пятницком; богородских, владимирских, нижегородских — на Калитниковском; серпуховских, калужских, тульских — на Даниловском. Эта традиция соблюдалась еще и в первые годы советской власти.

В отличие от приходских погостов, принадлежавших единственно общине, общегородские кладбища считались уже учреждениями государственными. И само погребение граждан из заботы приходской превратилось в проблему государственную. Московская власть участливо относилась к новым городским кладбищам. В 1800 году московский генерал-губернатор Иван Петрович Салтыков (сын сбежавшего от чумы П. С. Салтыкова) при новом разделении Москвы на части представил епархиальному начальству «предположение», в котором изложил необходимые условия работы кладбищ. 1). Кладбище поручить особому смотрению местных инспекторов, т. е. частных приставов полиции той части, в которой находится кладбище; 2). Учреждение караулов на кладбищах и копание могил производить чрез нижних полицейских служителей; 3). Для сбора и распоряжения церковными доходами на содержание и укрепление церкви избрать старост, где оных нет, из близживущих обывателей, людей надежных, которые бы о приходе и расходе церковного сбора, по прошествии каждой трети, представляли частным инспекторам ведомости; 4). За поведением могильщиков из нижних чинов иметь полицейским чиновникам строгое наблюдение чтобы они могилы рыли для каждого гроба не мельче трех аршин, а для безостановочного погребения к каждому наступающему дню имели в готовности не менее пяти могил; 5). За могилу более одного рубля не требовать. Из сего рубля 50 коп. отдавать могильщикам, из другой половины выдавать одну часть на содержание церкви, а другую — на священника и причта, с тем чтобы они за погребение умерших особой платы не требовали и принимали только добровольные подаяния; им же должны следовать доходы за поминовения и другие молитвословия; 6). Миюсское кладбище, «по крайней ветхости церковного на нем строения и по неимению особого священника, уничтожить».

Большинство московских общегородских кладбищ XVIII века существуют и поныне. Какие-то из них в советское время были несколько урезаны по краям, но какие-то, напротив, увеличились по площади. Ликвидированы в 1930 — 60е годы Лазаревское, Семеновское и Дорогомиловское кладбища.

Симонов монастырь

Кладбище Симонова монастыря начало приходить в упадок задолго до революции. Это, может быть, единственное московское монастырское кладбище, которое с годами становилось все менее и менее желанным местом упокоения. Дело в том, что Симонове во второй половине XIX века из очаровательного пригородного уголка, названного некогда Н. М. Карамзиным самым приятным местом в окрестностях Москвы, стало превращаться в невзрачную, задымленную промышленную слободу. И если в XVIII — начале XIX веков многие москвичи ездили в Симонов монастырь любоваться природой, любоваться видом Москвы со сторожевой площадки трапезной, с которой, если верить И. И. Лажечникову, долгие годы смотрел на столицу симоновский инок схимонах Владимир — Последний Новик, то в начале XX века, как говорится в одном путеводителе того времени, монастырь был уже «самой уединенной и малопосещаемой из всех московских обителей».

Когда-то считалось, что поехать в Симонов монастырь — значит совершить дальнее путешествие, приблизительно как теперь съездить в Троице-Сергиеву лавру. М. Ю. Лермонтов в очерке «Панорама Москвы» описывает вид столицы с колокольни Ивана Великого и между прочим говорит: «Утомленный взор с трудом может достигнуть дальнего горизонта, на котором рисуются группы нескольких монастырей, между коими Симонов примечателен особенно...» Во времена Лермонтова к Симонову монастырю вела единственная дорога — на село Коломенское. До монастыря можно было добраться на так называемой линии — многоместном экипаже, запряженном цугом, то есть шестеркой лошадей. К концу XIX века линии сменила конка. А в начале XX века к Симонову монастырю уже ходил трамвай. К сожалению, этот один из старейших в Москве трамвайных маршрутов отменили на рубеже 1980 — 1990х годов, тогда же разобрали и пути. А помешал трамвай ЗИЛу: Симоновослободская улица, по которой проходил трамвайный маршрут, рассекала завод надвое. Теперь часть этой улицы, обрезанная с двух концов бетонными стенами, является внутренним заводским проездом.

А до середины XIX века Симонове считалось одним из красивейших мест в окрестностях Москвы. Монастырь с могучими стенами и башнями, золотыми куполами, с 44-саженной колокольней стоял над Москвой-рекой на высоком обрывистом берегу среди дубовой рощи. Кроме прекрасного отдыха на природе путешественники могли отсюда полюбоваться Первопрестольной.

Уже к концу XIX века от этой пасторальной картины ничего не осталось. Пейзаж вокруг Симонова монастыря сделался вполне индустриальным. Там, где прежде были «густозеленые, цветущие луга», появились завод Бари и бельгийское Центральное электрическое общество Вестинг (с 1913го — завод «Динамо»). К заводам была подведена железная дорога, построена большая товарная станция. Светлая река, текущая по желтым пескам, перестала быть светлой после того, как у самого берега разместились обширные нефтяные и керосиновые склады товарищества Нобель.

Но окончательно этот чудесный московский уголок был уничтожен в советское время. В 1923 году монастырь закрыли. И в последующие годы значительная часть его построек, в том числе самая высокая в Москве пятиярусная колокольня, построенная по проекту К. А. Тона, были снесены. Исчезла вся северная половина монастыря. В новогоднем, 1930 года, номере журнала Огонек» на обложке была помещена фотография разрушенного Симонова монастыря с одобрительной надписью. Возглавлял «Огонек» тогда Михаил Кольцов — известный ненавистник русской старины. Поддерживая план Кагановича по реконструкции советской столицы, с удовольствием писал о сносе «храмов мракобесия» 1ли о «выпрямлении кривоколенных улиц и переулков» в Москве.

На месте Успенского собора, одного из древнейших в Москве, вырос гигантский дворец культуры ЗИЛа, при чем погибли все захоронения, находящиеся и под собором, и вокруг него. Большое число надгробных плит с монастырского кладбища использовали для фундамента дворца культуры братьев Весненых.

А в Успенском соборе в 1430 году был погребен младший сын великого князя Дмитрия Ивановича Донского — Константин Дмитриевич. Будучи главой псковского войска, он прославил свое имя победой над ливонцами в 1407 году. Впоследствии принял постриг под именем Кассиана, как простой инок жил в Симоновом монастыре и здесь же умер. Рядом с ним покоился и другой известный персонаж российской истории — Симеон Бекбулатович, крещеный татарский царевич, венчанный в 1575 году по прихоти Иоанна Грозного «великим князем всея Руси», но спустя два года смещенный своевольным властителем. Во время правления Годунова отставной царь Симеон подвергся жестоким гонениям: был ослеплен и изгнан из Москвы, а при самозваном царе Димитрии Сименона насильно постригли в монахи и сослали на Соловки. Правда, затем возвратили в Москву. Это была единственная милость, оказанная несчастному татарину к концу жизни. Последние дни он провел в Симоновом монастыре, где и умер в 1616 году под именем схимонаха Стефана. В Успенском соборе находились родовые захоронения князей Мстиславских, в том числе знаменитого Федора Михайловича — главы семибоярщины. Ему трижды били челом занимать русский престол, но он всякий раз отказывался. А согласись Федор Михайлович, может быть, о боярах Романовых теперь бы мало кто знал. В соборе погребены крупные русские военачальники: первый кавалер ордена Андрея Первозванного, сподвижник Петра I, адмирал и генерал-фельдмаршал; Федор Алексеевич Головин (1650 — 1706) и генерал фельдмаршал Валентин Платонович Мусин-Пушкин (1735 — 1804).

Родовое захоронение бояр Ховриных-Головиных имело особенное значение для монастыря. Сама территория монастыря принадлежала когда-то боярину Стефану Васильевичу Ховрину. Он подарил эту землю в 1370 году основателю монастыря игумену Федору — ученику и племяннику Сергия Радонежского и духовнику Дмитрия Донского. А впоследствии Стефан Васильевич и сам принял постриг в монахи под именем инока Симона. От него и монастырь стал называться Симоновским.

Первоначально монастырь был устроен на месте церкви Рождества Богородицы, но спустя девять лет в ста — ста пятидесяти саженях севернее, на более удобной и просторной площадке началось строительство нового монастыря. И затем довольно долго старый Симонов монастырь существовал вблизи нового. В старом монастыре соблюдали необыкновенно строгий устав: насельники принимали на себя пожизненный обет молчания. Иногда монах из нового монастыря переходил в старый, желая усугубить свои душевные и телесные истязания. Кстати, некоторое время здесь монашествовал архимандрит Кирилл — основатель крупнейшего в России Кирилло-Белозерского монастыря. Сюда же — в Старое Симонове — приносили из нового монастыря хоронить умерших монахов, поскольку первое время внутри нового монастыря кладбища не было.

В 1380 году у деревянной Рождественской церкви в Старом Симонове были похоронены легендарные богатыри-монахи Троицкого монастыря Пересвет и Ослябя, которых отрядил в помощь великому князю Дмитрию Ивановичу Донскому Сергий Радонежский. С Куликова поля их привезли в дубовых колодах. Как полагалось по Церковному уставу их должны были бы похоронить в одном монастыре — в Троицком. Но Дмитрий Донской желал, чтобы героев похоронили ближе к Москве, при Дороге, по которой он вел войска на Дон. И Сергий не стал возражать. Сколько был жив, приезжал в Симонове и пел над костями иноков «вечную память».

В 1509 году вместо деревянной церкви построили каменную, которая стоит и теперь. Надгробия над могилами монахов — героев Куликовой битвы неоднократно меняли. Последние, изготовленные в 1988 году, представляют собой два низких беломраморных саркофага, на одном их которых написано: Александр Пересвет, а на другом: Родион Ослябя. Позади саркофагов, в ногах, стоит широкий, закругленный сверху, черный обелиск с бронзовым крестом на одной стороне. А на другой стороне прикреплена большая бронзовая доска со словами из «Задонщины»: Положили вы головы свои за святые церкви, за землю за русскую и за веру за христианскую.

Храм Рождества Богородицы был закрыт в 1929 году и передан заводу «Динамо». Обезглавленный, он использовался до 1980 года как заводской цех. Лишь к 600летию Куликовской битвы вспомнили, что один из старейших в Москве храмов с погребенными там Пересветом и Ослябей имеет огромную историческую и культурную ценность. И устроили там музей Куликовской битвы. А в 1989 году храм возвратили верующим. Правда, золотой купол церкви почти не виден из-за динамовских цехов. Но в 2002 году начали восстанавливать колокольню, развернули восстановительные работы на близлежащей территории. В Старое Симонове возвращается его многовековой ориентир.

До революции, кстати, от Старого Симонова к новому монастырю вел короткий Пересветов проезд, названный в честь знаменитого участника битвы Куликовой. Позже проезд исчез, но соседний с монастырем переулок на;; звали Пересветовым. Симонове и вся Москва таким образом все-таки не были лишены красивейшего названия — подлинного украшения города.

От кладбища при Рождественской церкви не осталось и следа. Правда, в 1993 году у северной стены храма был погребен священник Владимир Сидоров. Именно он заведовал в советское время музеем Куликовской битвы и очень много сделал для восстановления храма, а когда храм возвратили верующим, стал старостой, дьяконом, потом священником. Увы, в сане священника отец Владимир пробыл недолго: спустя неделю после рукоположения, в праздник равноапостольной Нины, батюшка скончался прямо в алтаре. На его могиле скромный деревянный крест. Но главный памятник отцу Владимиру — возрожденный храм Рождества Богородицы.

За все годы восстановления храма в Старом Симонове строители не раз откапывали кости некогда здесь погребенных. Для таких находок устроено специальное общее захоронение: неподалеку от могилы отца Владимира стоит деревянный крест без каких-либо надписей. Такая уж выпала участь многим симоновским покойным — быть похороненными дважды.

Вдоль стены, отделяющей храм от заводской территории, выставлены десятки надгробий Симоновского кладбища. Собственно, это уже не надгробия, а бордюрные камни, наломанные из могильных плит. Камни вернулись на кладбище, отслужив свое поблизости — на Восточной улице. Когда был ликвидирован трамвайный маршрут № 12, что некогда проходил по этой улице мимо Симонова монастыря, и строители убирали рельсы, реконструировали проезжую часть, они вдруг с удивлением и смущением обнаружили, что на вывернутых ими из асфальта бордюрных камнях выбиты надписи, какие обычно делают на надгробиях. Эти камни отнесли в приход Рождества Богородицы — в Старое Симонове.

На многих плитах сохранились надписи: разрезанная пополам фамилия покойного, отчество без имени или дата рождения без даты смерти. Вот некоторые: ...Дмитриевич ...ртваго ...февраля 1815года ...26 октября 1864года; лежит тело ...лалейтен.............. Петр...... стро...; ...действительного советника ...Ильича ...ошев...; ... урожденная Колесникова; ...Марья М... Нови... родилась 1846... скончалась 185...; ...овлевна ...нова ...1830 года ...1862 года; ...Наталья... Кувши...; Под сим камнем погребено тело Александры... Тайдуковой, скончавшейся в 1839 году июня 15 дня; Под камнем сим погр... губернского секретаря Николая Максимовича Баженова; Под сим камнем положено тело московской купеческой дочери девицы Варвары Александровны... На одном из бордюрных камней с Восточной улицы проступает надпись: ...Дмитриевич...ртваго... Очевидно, в таком виде сохранилось надгробие сына сенатора и кавалера Д. Б. Мертваго.

Такие вот в столице, оказывается, есть дорожные бордюры: снаружи камень как камень, а на внутренней стороне строка из эпитафии или цитата из Евангелия. Можно представить, сколько наломали бордюрных камней из надгробий Лазаревского, Дорогомиловского, Семеновского — огромных по территории кладбищ!

Кладбище нового Симонова монастыря состояло, как и большинство монастырских кладбищ, из двух территорий: внутренней монастырской и внешней — за оградой, между Кузнечной и Солевой башнями. Те, кто был похоронен за оградой, так до сих пор и лежат на своих местах. Этот кусок земли никак не использовался, если не считать, что на нем устроили детский городок и проложили асфальтовые дорожки. На внутренней же территории большинство захоронений погибло. При строительстве ДК ЗИЛ значительная часть их вместе с грунтом просто была выбрана экскаватором, а затем вывезена неизвестно куда. Перенесли на другие кладбища останки лишь нескольких человек. Так, на Новодевичье перезахоронили в 1930 году трех знаменитых «симоновцев» — писателей Дмитрия Владимировича Веневитинова (1805 — 1827), Сергея Тимофеевича Аксакова (1791 — 1859) и Константина Сергеевича Аксакова (1817 — 1860).

Но по-прежнему у южной стены монастыря, сохранившейся поныне, покоится Вадим Васильевич Пассек (1808 — 1842), историк, археолог, этнограф и один из первых москвоведов. Редактируя «Прибавления» к газете «Московские губернские ведомости», он собирал и публиковал материалы по истории Москвы. Возможно, так и лежит здесь прах одного из крупнейших композиторов первой половины XIX века Александра Александровича Алябьева (1787 — 1851), автора водевилей, балетов, опер, оставшегося в памяти потомков создателем романса «Соловей». На Симоновском кладбище у Алябьевых был фамильный склеп, от которого ничего, разумеется, не осталось. Неизвестно теперь, где он находился. Если он не был расположен вблизи Успенского собора, то очень вероятно, что прах Алябьева так и почивает еще на территории монастыря. На кладбище был родовой участок и известных московских продавцов книг Кольчугиных. Они держали вначале лавку, а затем и большой, организованный «на европейский манер» книжный магазин на Никольской. В XIX веке вряд ли хоть единожды московский интеллигент не побывал в «Книжной торговле» Кольчугиных. Нередко здесь можно было повстречать писателей Гоголя, отца и сыновей Аксаковых, критика Белинского. Проверенным, надежным клиентам книгопродавцы могли предложить и что-нибудь запрещенное — Радищева, Рылеева. А неподалеку от захоронений Кольчугиных находился участок других книгопродавцев и издателей — Глазуновых. Основатель династии Матвей Петрович Глазунов (1757 — 1830) имел магазин на «книжной» Никольской улице. Впоследствии его потомки открыли еще один — на Кузнецком мосту. Но главная торговля Глазуновых была в Петербурге.

Любопытное свидетельство о погребенных на Симоновском кладбище делает историк церкви М. Е. Губонин, близко знавший последнего наместника монастыря архимандрита Петра (Руднева). В «Примечаниях» к своему фундаментальному труду «Акты Святейшего Патриарха Тихона» Губонин пишет: «...На замечательном и богатейшем монастырском некрополе нашли себе место вечного упокоения, например, такие лица, как безвременно погибший юноша-поэт Д. Веневитинов, поэт-слепец И. Козлов, известный Барков и многие другие». (Есть версия, что Барков похоронен в Петербурге на Смоленском кладбище, но могилы его там не найдено.)

В первой половине XIX века Симоновский монастырь был известен всей Москве как место погребения многих московских юродивых. В 1836 году тысячи москвичей проводили сюда самого популярного в столице блаженного Евсевия, монаха Страстного монастыря. Здесь же нашли вечный покой две знаменитые женщины-юродивые. На могильной плите одной было написано: Под сим. камнем погребено тело Божией девицы Соломонии, скончавшейся 1809 года мая 9 на 55м году от рождения. И на другой: Под сим камнем погребено тело рабы Божией девицы Неониллы болящей, скончавшейся в ноябре 29го 1824 года. Для погребения юродивых в монастыре было даже выделено место у юго-восточной башни. Этот участок, кстати, практически не тронут. Конечно, уже не осталось и следа от надгробий, но то, что покоится под землей, очевидно, на месте.

На кладбище Симонова монастыря были похоронены сенатор и кавалер Дмитрий Борисович Мертваго (1760 — 1824); исследовательница древнерусской литературы Мария Александровна Викторова (1844 — 1863); библиограф, собиратель рукописных и старопечатных книг Вукол Михайлович Ундольский (1816 — 1864); театральный критик Александр Николаевич Баженов (1835 — 1867); археограф и археолог, хранитель рукописи Румянцевского музея Алексей Егорович Викторов 828 — 1883); коллекционер, собравший и отказавший

Историческому музею богатейшую библиотеку, Алексей Петрович Бахрушин (1853 — 1904), он в 1895 году подготовил к изданию уникальный альбом «Ризница ставропигиального Симонова монастыря».

Любопытна надпись на одном из симоновских надгробий, увы, не сохранившемся: Здесь лежит тело любителя истины Максима Невзорова, скончавшегося в 1827 году сентября 27 дня. Жития его было 64 года. Молю вы, отцы и братию и всех знаемых другов моих, помяните мя пред Господом, да в день судный обрящу милость. Ах! аз истинно не вем, како внити, како бы мне в рай безгрешно прийти. Максим Невзоров (1763 — 1827) был писателем, членом кружка Новикова, издателем журнала «Друг юношества».

В начале 1990х все, что сохранилось от Симонова монастыря, власти передали Московской патриархии. Сразу начались восстановительные работы, требующие немалых средств, поскольку монастырь лежал в руинах. Реставрируется и церковь Тихвинской Божией Матери, так называемая Трапезная. В ней действует единственная в мире православная община глухонемых. Настоятель монастыря отец Андрей (Горячев) ведет службы на языке жестов. Это невероятно, но люди даже поют языком жестов!

По плану реконструкции Симонова монастыря на сохранившемся участке внутреннего кладбища — в углу, у солевой башни, приблизительно там, где лежат блаженные и где неподалеку похоронен Пассек, будет воздвигнут большой памятный крест. Вокруг будет сад Памяти. Что же касается внешнего кладбища, где теперь детская площадка, то никаких планов по его обустройству нет. Пока над костями упокоенных предков устроены качели и песочницы. Возможно, столичная власть догадается тот сад Памяти, что создается в монастыре, продлить и за его оградой.