Из архивного дела Алексеевского равелина 1826 года можно почерпнуть некоторые официальные сведения, относящиеся к питанию и бытовым условиям узников крепости из числа декабристов. Еще 27 декабря 1825 г. комендант крепости Сукин предложил смотрителю равелина передать плац-майору крепости Подушкину излишнее в равелине белье, а также кровати для выдачи тем заключенным, которые, за переполнением Алексеевского равелина, содержатся в других казематах крепости. Но, должно быть, запас белья не был достаточен и для надобности самого переполненного равелина, так как из записи расходов видно, что в октябре 1826 года было закуплено для одиночных камер равелина постельное белье, ночные бумажные колпаки, салфетки, скатерти, носовые платки— 18 штук, башмаки, халаты, рубахи и пр. Значительные суммы затрачивались на оплату стирки белья — рублей 60—70 в месяц. Повидимому, заключенных водили в какую-то баню, так как за февраль 1826 года показаны расходы на закупку 10 веников в баню для арестантов. Показан расход и на дезинфекцию воздуха в равелине посредством «курения» в арестантских камерах пивного уксуса. Ни у одного из узников мы не встретили указаний на такое очищение воздуха, а между тем расход на это своеобразное дезинфекционное средство показан большой: 31 января 1826 г. куплено ведро такого уксуса, а уже 16 февраля еще два ведра. Наоборот, полное подтверждение порчи в камерах воздуха копотью от ночников дается расходами на конопляное масло для освещения этих камер, а также и на сальные свечи (в январе 1826 г. — 2 пуда 6 фунтов).

Показателем бытовых условий пребывания в Алексеевском равелине является закупка для декабристов 4 замков для ручных оков узников (февраль 1826 г.).

Что касается питания заключенных, то в расходах показаны суммы, затраченные на пищу телесную и, так сказать, на пищу духовную. В перечне закупленных съестных продуктов нет разнообразия. Что же касается духовной пищи, то она была еще менее разнообразна: закупались книжки исключительно религиозного характера. Это были: «священная история, книжки под названием «О подражании Христу», «О подражании пресвятой деве Марии», библия и евангелие» *.

Все эти указания, несомненно, относятся только к декабристам, так как в отчете о расходах прямо указано, что они производились для 17 камер арестованных по делу 14 декабря 1825г.

В этом же архивном деле имеются указания, показывающие, что в помещении равелина, кроме камер заключенных, находились: канцелярии, комнаты для чиновников, кухня. При равелине тогда были и надворные строения, например, погреб.

Всех арестованных по доставлении в крепость приводили к коменданту, который и направлял их в соответствующие казематы. В казематах с арестантов снимали платье, оставляя им лишь белье, одевали их в особый халат и заменяли собственную обувь арестантскими туфлями. Тут же производилось и надевание оков, если они были предписаны царем. Оковы закреплялись замком.

Декабристы отнеслись к кандалам не так, как этого ожидал Николай. А. М. Муравьев позднее вспоминал, что декабристы носили эти цепи с гордостью, что в их положении была своего рода «поэзия» и они смогли это понять 56. Этот автор в записке, написанной им для жены и детей, пояснял, что он написал свои воспоминания с целью показать им, что он страдал «за прекрасное и благородное дело и что он мужественно нес цепи за свободу своего отечества».

Всем заключенным запрещалось переговариваться между собой и разговаривать со стражей. Именно к этому времени относится изобретение братьями Бестужевыми во время их заключения в Алексеевском равелине способа сноситься посредством перестукивания. Далеко не все тюремные сторожа из инвалидной команды были строгими исполнителями суровых предписаний тюремной инструкции.

В одном архивном деле С.-Петербургской крепости я нашел интересное указание на составление какой-то специальной инструкции караулу равелина для охраны декабристов. Комендант крепости Сукин писал 31 декабря 1825 г. смотрителю равелина: «Важность преступления и число присылаемых ныне по высочайшему повелению в равелин арестантов вызвали утверждение особого наставления караулу» *. К сожалению, этого «наставления» в деле не оказалось.

ДЕКАБРИСТЫ ПЕРЕД СЛЕДСТВЕННОЙ КОМИССИЕЙ

Хотя допросы и начались уже 14 декабря 1825 г., но формально следствие началось с 17 декабря, когда был утвержден «Тайный комитет для изыскания соучастников злоумышленного общества». В комитет вошли: председатель — военный министр Татищев, члены — великий князь Михаил Павлович, князь Голицын и генерал-адъютанты Голенищев-Кутузов, Бенкендорф и Левашов. Правителем дел был назначен Боровков, который впоследствии напечатал свои воспоминания.

С 14 января 1826 г. комитет перестал именоваться «тайным», и в мае переименован в «комиссию». В составе комиссии происходили изменения: в нее вошли также генерал-адъютант Дибич, Потапов и Чернышев.

Заседания комитета и впоследствии комиссии происходили очень часто, и общее их число за время до 16 июня 1826 г. достигло 147. Первые заседания происходили в Зимнем дворце, а с 23 декабря перенесены были в помещение коменданта Петропавловской крепости.

Официальное включение в состав комитета брата царя, т. е. члена той самой императорской фамилии, намерение уничтожения которой ставилось в вину некоторым декабристам, свидетельствует, как мало царь считался с тем, что беспристрастность следствия и суда будет заподозрена.

Сам царь в своих воспоминаниях о 14 декабря, описывая допрос им князя Трубецкого, называет себя судьею над декабристами. Он говорил несознавшемуся вначале Трубецкому: «Вы — преступник, я — ваш судья»61.

Точно так же и самый факт выбора местом заседания аппар-таментов Зимнего дворца говорит о той же бесцеремонности, открытой пристрастности ведения всего процесса декабристов. Перевод же заседаний следственного комитета, а потом и комиссии из дворца в близлежащую Петропавловскую крепость представлял двойное удобство: большинство арестованных находилось в этой крепости, а стены ее надежно скрывали расправу династии Романовых с их политическими противниками.

Из воспоминаний декабристов видно, что следственной комиссией была выработана система допросов, рассчитанная на получение от допрашиваемых во что бы то ни стало их сознания и оговора других.

По словам Фон-Визина, тайный комитет следовал примеру инквизиции. Члены комитета не останавливались перед угрозами пыткой. Фон-Визин говорит, что против узников употребляли средства, «которые поражали их воображение и тревожили дух, раздражая его то страхом мучения, то обманчивыми надеждами, чтобы только исторгнуть их признание». Ночью внезапно отворялась дверь каземата. На голову заключенного накидывалось покрывало, и его вели по коридорам и по крепостным переходам. Приведя в ярко освещенный зал присутствия, с него снимали покрывало, и члены комиссии начинали допрос. «Не давая времени образумиться, с грубостью требовали ответов мгновенных и положительных; царским именем обещали подсудимому помилование за чистосердечное признание, выдумывая небывалые показания, будто бы сделанные товарищами, и часто даже отказывали в очных ставках. Кто не давал желаемых ответов, по неведению или из опасения необдуманным словом погубить безвинных, то того переводили в темный и сырой каземат, давая есть один хлеб с водой, и обременяли тяжкими ручными и ножными оковами» *.

В сходных чертах описывает допросы следственной комиссии и Якушкин. Его водили на допрос закованным в ручные и ножные кандалы с завязанными глазами. До начала допроса его посадили за какие-то ширмы, где его волнение должно было возрастать. Наконец, не снимая с его глаз повязки, его куда-то провели и поставили. Когда повязка была снята, он увидел за столом, освещенным свечами, членов комитета. Кроме членов комитета, тут же сидел флигель-адъютант государя Адлерберг, на обязанности которого было записывать для немедленного доклада царю все наиболее важное. Якушкин довольно подробно вспоминает приемы допроса его и увещания выдать товарищей. На этот раз он оказался так же тверд, как и перед самим царем. Но приведем из его воспоминаний откровенное его признание не перед одетыми в расшитые золотом генеральские мундиры, а перед потомством и читателями его мемуаров. Эти признания проливают свет на поведение многих декабристов, выдавших членов тайных обществ и признавших свою вину. Якушкин записал в своих воспоминаниях: «Тюрьма, железо и другого рода истязания произвели свое действие, они развратили меня. Отсюда начался целый ряд сделок с самим собою, целый ряд придуманных мною же софизмов... Стал чувствовать, что прежнее намерение свое не называть никого слабело с каждым часом» 62.

Подтверждения таким словам декабристов о приемах допроса их следственной комиссией теперь найдены даже и в самих официальных документах следствия. Каждое заседание этой комиссии сопровождалось составлением протокола заседания. Эти протоколы назывались «журналами». В них записаны, например, постановления о снятии оков за откровенные показания и, наоборот, о наложении оков за непроявление этой «откровенности». Образчиком последнего рода является постановление комитета от 26 марта 1826 г.: «Представить государю императору, что столь упорное запирательство Семенова...» и так как «другие содержащиеся в крепости участники тайного общества за упорство уже закованы, комитет находит нужным испросить высочайшее его императорского величества повеление о заковании Семенова с содержанием на хлебе и на воде, почитая сию меру столь же необходимой для его наказания, сколько и могущею привесть его в раскаяние и побудить к чистосердечному откровению» *.

Согласие на такую меру воздействия при следствии царем, конечно, было дано. Упорство было сломлено, и через три недели, 12 апреля, оковы были сняты «в уважение оказанной им откровенности в показаниях» 63.

Точно так же 10 января 1826 г. «государь император, вследствие положения тайного комитета, высочайше повелеть соизволил заковать в ручные железа содержащегося в крепости лейб-гвардии Финляндского полка поручика Цебрикова за упорство в признании и за употребление дерзостей в выражениях при допросе комитета». Только 30 апреля Цебриков был раскован. Эти примеры заковывания по повелению царя можно было бы умножить. Щеголев называет 18 фамилий декабристов, закованных на разные сроки по повелению царя до 37г месяцев. Эти физические пытки наряду с психическими не все декабристы вынесли, давая вынужденные показания.

В настоящее время Центральный архив опубликовал следственные дела о следующих декабристах: 1) князе Трубецком, 2) Рылееве, 3) князе Оболенском, 4) Никите Муравьеве, 5) Каховском, 6) князе Щепине-Ростовском, 7) Александре Бестужеве, 8) Михаиле Бестужеве *, 9) Арбузове, 10) Николае Бестужеве, 11) Панове, 12) Сутгофе, 13) Кюхельбекере, 14) Иване Пущине, 15) князе Одоевском, 16) Якубовиче, 17) Цебрикове, 18) Репине66, 19) Александре Муравьеве, 20) Якушкине, 21) Фон-Визине, 22) князе Шаховском, 23) Лунине, 24) Муханове, 25) Митькове, 26) Завалишине3, 27) Пестеле, 28) Сергее Муравьеве-Апостоле4, 29) Борисове 2-м, 30) Борисове 1-м, 31) Спиридове, 32) Горбачевском, 33) Бечаснове, 34) Пестове, 35) Андреевиче 2-м, 36) Люлинском, 37) Тютчеве5.

Тождественными были следующие семь вопросов, предложенные всем декабристам (вопросы подписывались генералом Бенкендорфом или Чернышевым):

1. Как ваше имя и отчество и сколько от роду лет?

2. Какого вы вероисповедания и каждогодно ли бываете на исповеди и у святого причастия?

3. Присягали ли на верность подданства ныне царствующему государю императору?

4. Где воспитывались вы? Если в публичном заведении, то в каком именно, а если у родственников, то кто были ваши учителя и наставники?

5. В каких предметах старались вы наиболее усовершенствоваться?  •

6. Не слушали ли сверх того особых лекций? В каких науках, когда и у кого и где именно? Объяснить в обоих последних случаях, чьим курсом руководствовались в изучении сих наук.

7. С какого времени и откуда заимствовали вы свободный образ мыслей: от сообщества, или внушений других, или от чтения книг, или сочинений в рукописях и каких именно? Кто способствовал укоренению в вас сих мыслей?

Среди других вопросов, обычно задававшихся арестованным, встречаем такие, которые ставили целью выяснить время вступления в тайное общество, причины такого вступления, фамилии лиц, принявших в общество, фамилии участников тайных обществ, ряд вопросов о самом обществе

Содержание вопросов, отличавшихся по их характеру от задававшихся большинству арестованных, определялось особенностями участия данного арестованного в деле. Например, Трубецкого допрашивали, кто выбирал его начальником «гибельного происшествия 14 декабря», почему он не явился на площадь и пр. Никите Муравьеву задавались вопросы о составленном им проекте конституции, Борисову 2-му о сношениях Общества соединенных славян с Южным обществом и пр. И всюду проходят вопросы с требованием назвать участников общества, сделать уличающие их показания. Между прочим нескольким допрашиваемым задавались вопросы (Трубецкому, Рылееву, Оболенскому): какие два генерала, военный и штатский со звездами, находились в рядах заговорщиков на площади. Эти генералы «со звездами» среди восставших, вернее всего, существовали лишь в чьей-то фантазии. Во всяком случае, они не были выявлены. О них ничего не знали ни Трубецкой, ни Рылеев. Впрочем, Оболенский, не видавший военного генерала, показал, что со штатским генералом он на площади стоял несколько раз рядом, но фамилии его не знает. Сомнительно, как могли быть усмотрены звезды, украшавшие грудь штатского генерала, которым 14 декабря едва ли пошел бы на площадь без верхнего платья.

Среди вопросов были и очень странные, так Александру Бестужеву поставили вопрос: «Кем, у кого, с какими надписями и с каким намерением было заказано до 5000 колец?». Последовал ответ: «О кольцах не слыхал ни слова».

Что касается формы изложения вопросов, то их было две. Образчиками первой формы являются приведенные нами выше семь вопросов, задававшихся всем арестованным; они отличались краткостью и несложностью. Во вторую группу входили очень пространные вопросы, когда следственная комиссия обстоятельно излагала интересовавший ее момент, приводила выдержку из чьего-либо показания и требовала от арестованного разъяснений. К этому же типу относятся и вопросы-пункты при очных ставках декабристов.

Объем различных следственных дел об отдельных декабристах весьма разнообразен. Он определяется, с одной стороны, количеством отдельных занумерованных бумаг в нем, а с другой — обширностью показаний допрошенных. Самыми объемистыми оказались дела Пестеля и Сергея Муравьева-Апостола: в деле первого — 72 номера бумаг, второго — 68, в деле Трубецкого — 45, Каховского — 33, Рылеева — всего 17.

Названный нами автор пришел к выводу, что декабристы находились под влиянием не только окружавшей их русской действительности, но и под влиянием изучения ими истории родной страны. Именно история «была наиболее распространенным и излюбленным предметом научных занятий декабристов». Он считает «поистине примечательной глубину подготовки историков-декабристов» 69.

Указания на революционизирующее влияние российских порядков были для следственной комиссии еще менее приятны, чем ссылка на либеральничанье Александра I в первые годы его царствования. Эти указания, конечно, не вошли ни в донесение следственной комиссии, ни в текст приговора верховного суда.

По своему тону ответы декабристов на щекотливый седьмой вопрос весьма различны. Трое даже совсем отрицали наличие у них свободного образа мыслей. Один из этих трех (Цебриков) даже заявил: «Я никогда и ни от кого не заимствовал свободного образа мыслей. Ибо, родившись россиянином, я твердо помнил, что всем отечество мое одолжено самодержавной монархической власти». Но это не избавило его от осуждения.

Многие ответы на этот седьмой вопрос дышат большой искренностью, исполнены глубокого чувства, даны с большим сознанием достоинства и со смелостью. Так, например, Лунин ответил коротко и вразумительно: «Свободный образ мыслей образовался во мне с тех пор, как я начал мыслить. К укоренению же оного способствовал естественный рассудок». Тепло звучат слова Андреевича 2-го: «Виды разных наказаний, горестное положение несчастных заключенных в темницах и другие тому подобные страдания людей — все мне говорило, сколько драгоценна должна быть для человека свобода». Не только смело, но вызывающе дерзко звучит ответ Борисова 1-го, Андрея: «...Всеобщий голос неудовольствия в народе дал мне идею к размышлению, и я заметил, что это происходит от несправедливых требований правительства». Он заявляет о своей уверенности, что следственная комиссия выясняет причины вольномыслия для того, чтобы строже наказать, и продолжает: «Законы ваши не правые. Твердость их находится в силе и предрассудках... Я откровенно объявил, что сам считаю виновным против самовластного правления, но по своему рассудку не признаю (таковьгм) ни себя, ни кого-либо из своих товарищей» *.

Указания декабристов на те или иные причины их свободомыслия можно представить в следующей таблице. Рассматривая ее, следует иметь в виду, что какую бы причину своего «свободомыслия» ни указывали декабристы, доминирующее значение у них всегда получала политическая и социальная обстановка самодержавного и крепостного строя царизма.

На чтение политической и другой иностранной литературы — 19 указаний;

Поездки и походы за границу — 9;

Окружающую тяжелую русскую действительность — 6;

Влияние тайного общества вообще — 6;

Либеральную политику Александра I—2;

Прочие причины — 2.

Хотя эти данные составлены на основании ответов только 37 декабристов, но нужно думать, что они показательны для ответов и прочих.

Следует пожалеть, что опубликование остальных следственных дел задержалось. О необходимости такого опубликования не может быть двух различных мнений. Напечатанные дела дают много материалов самого выдающегося интереса, и надо полагать, что в неопубликованных делах имеется такой же богатый материал

Для ознакомления с процессом декабристов во всей его полноте. Обработка всех следственных дел раскроет много новых черт, остающихся до настоящего времени неизвестными или очень мало известными. В виде примера укажем на возникновение у некоторых участников тайных обществ вопроса о привлечении к восстанию представителей и других сословий, кроме дворянства. Так, Рылеев показывал, что с одобрения Северной думы предполагал привлечь к участию в обществе некоторых из купечества «с той целью, чтобы иметь членов и в этом сословии». Предполагалось достичь этого при помощи Штейнгеля. Но он считал это невозможным, «так как наши купцы невежды». Рылеев добавлял: «Сим кончилось мое покушение» 70.

Следственная комиссия, интересовавшаяся, в первую очередь, выявлением степени участия в заговоре отдельных лиц, не останавливалась на этих общих, принципиальных вопросах революционной тактики и, кажется, забывала такие показания, выслушав их. Во всяком случае, она не задавала вопросов, которые уточняли бы отношение декабристов к возможности использования в восстании также лиц из других классов — не дворян. Как известно, народ, незванный и непрошенный декабристами, встал на их сторону в день 14 декабря и проявил большую активность и готовность к наступлению, но декабристы боялись этого, как призрака анархии. Однако в числе декабристов были сторонники пропаганды и среди солдат (Южное общество), и среди крестьян. Опыт такой пропаганды проделал в деревне декабрист Митьков. Он говорил там «о свободе» и видел, что «слова его производили на слушателей сильное действие». Поэтому он настаивал, чтобы вменить членам общества в обязанность «говорить о свободе крестьян» 71.

Интересен также вопрос о денежных средствах для нужд революции. Он мало затрагивался членами общества, и сумма, составившаяся из взносов отдельных членов, была невелика. Александр Бестужев внес предложение о том, что не худо бы захватить в губернском правлении заимообразно деньги, нужные для дела. Но Рылеев назвал это грабежом и рассердился, добавив:

«Собственность должна быть неприкосновенна» !. Для нас предложение Бестужева имеет несравненно более значительный интерес, чем ответ Рылеева о неприкосновенности собственности в данном случае. Известно, что и Парижская Коммуна сделала крупную ошибку своим щепетильным отношением к средствам буржуазии, хранившимся в банках Парижа. Предложение А. Бестужева, сделанное в скромной форме, — взять деньги временно в долг — тем не менее было для того времени очень решительным.