Помимо этого списка царь имел в своем распоряжении составленный тем же Боровковым «Свод показаний членов злоумышленного общества о внутреннем состоянии государства». В «Свод» вошли выдержки из показаний декабристов, главным образом, казненного Каховского, писателя Бестужева-Марлинского, а также проведшего 20 лет в Алексеевском равелине Батенкова и других. Царь, получив этот документ через несколько месяцев после окончания процесса декабристов, приказал снять с него одну копию для великого князя Константина Павловича, а другую — для председателя Государственного совета князя Кочубея. По словам последнего, царь часто просматривал этот «Свод» и черпал из него «много дельного». Этот сановник и не заметил, какой глубокой иронией звучат его слова: царь сначала одних своих «советчиков» повесил, других сослал на каторгу, рассадил по тюрьмам и крепостям, а потом у них же брал «много дельного».

Надо признать, что декабристы дали самые резкие показания о состоянии всех частей правления России, всех сторон ее хозяйства, о положении всех сословий. Центроархив в 1926 году опубликовал целиком указанный «Свод показаний членов злоумышленного общества о внутреннем состоянии государства». Ознакомление с его текстом и с опубликованными теперь показаниями многих декабристов обнаруживает неполноту в выборке извлечений автором «Свода» Боровковым. Но и то, что извлечено, свидетельствует, что показания о внутреннем состоянии России делались обвиняемыми декабристами большей частью в решительной и резкой форме. Обманутые царем на лично производившихся им допросах, многие из декабристов поверили, что он болеет за страну и хочет дать ей сам то, чего они рассчитывали достичь восстанием и заговором.

Показания декабристов о состоянии России в первой четверти XIX в. имеют такое большое принципиальное значение, что полезно наряду с использованием означенного «Свода» привести отзывы декабристов, сделанные ими перед следственной комиссией.

В глазах декабристов общее положение в стране вело ее неизбежно к революции. Так, Трубецкой на первом же допросе во дворце показывал: «Состояние в России таково, что неминуемо должен в оной последовать переворот. Сие мнение особенно основывали на частых возмущениях крестьян против помещиков, на продолжительности оных и на умножении таковых возмущений, на всеобщих жалобах на лихоимство чиновников в губерниях, и наконец, полагали, что образование военных поселений будет также со временем причиной переворота» 47.  ,,

Также и Каховский заявил: «Положение в государстве меня приводило в трепет: финансы расстроены, отсутствие справедливости суда, корыстолюбие; уничтожение внешней коммерции — все сие предшествовало в глазах моих полному разрушению» *.

Член Общества соединенных славян подпоручик Петр Борисов говорил в своих показаниях, что его любовь к вольности, «на-рододержавию» раздувалась «час от часу более» под влиянием того, что он видел кругом себя «несправедливости, насилия и угнетения помещиков, их крестьянам причиняемые». И особенно сильное впечатление на него производило наказание солдат целыми полками. Он дал себе клятву уничтожить такие наказания, хотя бы «это стоило ему жизни» 48.

Очень подробное показание о причинах заговора дал декабрист писатель Кюхельбекер. Он перечислил эти причины в нескольких пунктах. Приведем некоторые из них:

«1) злоупотребления, которые господствовали в большей части отраслей государственного управления, особенно же в тяжебном судопроизводстве, где лихоимство и подкупы производились без всякого стыда и страха;

2) угнетение истинно ужасное, в котором находится большая часть помещичьих крестьян...;

3) совершенный упадок торговли и промышленности и общин недостаток в деньгах;

4) распространяющееся в простом народе развращение нравов, особенно же лукавство и недостаток честности, которые приписывал угнетению и всегдашней неуверенности, в коей раб крепостной находится...;

5) недостаточное воспитание и поверхностное обучение высших состояний юношества, которое в училищах, пансионах и даже университетах учится всему, а на поверку редко что знает основательно;

6) совершенное невежество, в котором коснеют у нас простолюдины, особенно же землепашцы;

7) крайнее стеснение, которое российская словесность претерпевала не в силу цензурного устава, но, как полагали, от самоуправства цензоров» 49.

Очень коротко, но вместе с тем и очень сильно высказался о состоянии России Якушкин, признавшийся, что он взял на себя убийство Александра I. Он сказал, что решил предпринять покушение на жизнь царя, будучи уверен, что «государство не может быть в худшем положении, как под управлением Александра Павловича» *.

ЦАРЬ В РОЛИ СЛЕДОВАТЕЛЯ И СЫЩИКА

Первый день царствования Николая I был и первым днем его деятельности как следователя по делу декабристов.

Сыщиком он оказался очень искусным, ничем не брезговавшим для достижения успеха предварительного расследования. Еще в 1906 году историк П. Е. Щеголев ярко обрисовал эту «криминалистическую» деятельность царя. Он писал: «Первые дни и первые месяцы своего царствования император всероссийский Николай I всю энергию и все способности своего духа употребил по делу декабристов. Всю жизнь прочно и крепко сидел в нем сыщик и следователь, вечно подозрительный и выслеживающий, вечно ищущий кого бы предать суду и наказанию. Но в первые месяцы царствования эта основная сущность его души раскрылась с необычайной полнотой и зловещей яркостью. В это время не было в России царя правителя, был лишь царь-сыщик, следователь и тюремщик. Вырвать признание, вывернуть душу, вызвать на оговоры и изветы — вот «священная» задача следователя, и эту задачу в конце 1825 и 1826 гг. исполнял русский император с необыкновенным рвением и искусством. Ни один из выбранных им следователей не мог и сравниться с ним. Действительно, Николай Павлович мог гордиться тем, что материал, который лег в основу следствия, был добыт им и только им на первых же допросах. Первые допросы арестованных декабристов производились во дворце" генералом Левашовым и самим царем, который~<ш6дБйралмаска каждый раз новые для нового лица». «Для одних он был грозным монархом, которого оскорбил его же верноподданный, для других — таким же гражданином отечества, как и арестованный, стоящий перед ним, для третьих — старым солдатом, страдающим за честь мундира, для четвертых — монархом, готовым произнести конституционные заветы, для пятых — русским, плачущим над бедствиями отчизны и страстно жаждущим исправления всех зол. А на самом деле он не был ни тем, ни другим, ни третьим, он просто боялся за свое существование и неутомимо искал всех нитей заговора с тем, чтобы все эти нити с корнем вырвать и успокоиться»

Действительно, царь, несмотря на отсутствие предшествующей практики, оказался как бы прирожденным сыщиком. Приходится удивляться разнообразию его подходов к отдельным допрошенным им самолично декабристам. Здесь вся гамма от тихих минорных нот человека, якобы страдающего не менее самих декабристов за свою родную страну, до громовых фортиссимо бешеной ругани самодержца.

Царь совсем не был бесстрастным следователем. Он, конечно, и не мог быть таковым в деле, касавшемся его самого. Это понятно; но он был при этом еще и мстительным человеком, сводя в эти тяжелые моменты свои личные счеты. Так было при допросе подполковника Норова. Когда Николай был еще великим князем и командовал бригадой, он, разгорячась, взял Норова за пуговицу мундира. Тот оттолкнул руку и сказал: «Не трогайте, ваше высочество, я очень щекотлив». Когда после 14 декабря арестованного Норова привезли во дворец, Николай сказал: «Я знал наперед, что ты, разбойник, здесь будешь». Он начал осыпать его бранью. Норов слушал внутренне взбешенный и сказал: «Ну-ка еще, прекрасно, что же вы стали?». Царь вышел из себя и закричал: «Веревок, связать его». Присутствовавший при этой сцене командир гвардейского корпуса Воинов увел Норова со словами: «Помилуйте, здесь не съезжая» 51.

Слова «разбойник» «свинья», «подлец» и другие им подобные употреблялись монархом при допросе тех декабристов, кто отказывался давать нужные показания или кого царь хотел сломить резким напором. Так было, между прочим, с Якушкиным.

Он отказался назвать соучастников допрашивавшему его генералу Левашову, а потом повторил свой отказ и перед самим Николаем. Тогда царь крикнул: «Если вы не хотите губить ваше семейство и чтоб с вами обращались как со свиньей, то вы должны во всем признаться». Якушкин отвечал, что о себе лично он дал показания, а относительно других он дал честное слово не называть никого. Николай снова грубо крикнул: «Что вы мне с вашим мерзким честным словом!». Услышав опять упорный отказ назвать соучастников, царь отскочил на три шага, протянул руку и приказал:  «Заковать его так, чтобы он пошевелиться не мог».

У Якушкина навсегда остались в памяти тяжелые минуты этого царского допроса. Через десятки лет он вспоминал, что вначале боялся быть побежденным великодушием, участием и мягкостью, нападками на слабые стороны тайного общества. Этого не случилось, и Якушкин был спокоен, чувствуя себя морально сильнее царя. Но, вспоминает далее Якушкин, «когда по знаку Левашова я вышел и фельдъегерь повез меня в крепость, то мне больше прежнего стала приходить мысль о пытке: я был уверен, что новый император не произнес слова «пытка» только потому, что считал для себя это непристойным». Привезенного в Алексеевский равелин Якушкина переодели в толстую, разорванную в лохмотья рубаху и такие же панталоны и заковали в тяжелые ручные и ножные оковы *.

Мы имеем возможность показать с цифрами в руках, что царь в непристойной для него роли агента первоначального полицейского розыска проявил не только отмеченные нами отвратительные качества ничем не брезгающего сыщика, но и удивительную неутомимость и энергию. Объяснение этого надо искать в том, что на этот раз дело шло не об интересах России, а об его собственных, личных. На карту были поставлены его трон и даже жизнь. Он проводил за делом розыска целые дни и вначале даже без сна напролет целые ночи.

О такой «работе» царя мы имеем его собственное признание. В 1924 году впервые появились в печати собственноручно написанные воспоминания Николая I о 14 декабря 1825 г. Подлинная рукопись этих записок, составленных императором для его семьи, хранится ныне во втором отделении бывшего Государственного архива в Москве в числе документов из бывшего Зимнего дворца. Таким образом, мы имеем возможность пользоваться материалами не только из воспоминаний декабристов, прошедших через руки царя-следователя, но и воспоминаниями самого этого «следователя».

В записках мы читаем: «В этих привозах, тяжелых свиданиях и допросах прошла вся ночь. Разумеется, всю ночь я не только не ложился, но даже не успел снять платья и едва на полчаса мог ррилечь на софе, как был одет, но не спал. Генерал Толь всю ночь напролет не переставал допрашивать и писать. К утру мы все походили на тени и насилу могли двигаться. Так прошла эта достопамятная ночь. Упомнить, кто именно взяты были в это время, никак уже не могу, но показания пленных были столь разнообразны, пространны и сложны, что нужна была особая твердость ума, чтоб в сем хаосе не потеряться». Заменив генерала Толя генералом Левашовым, царь записал в своих воспоминаниях, что Левашов «...в течение всей зимы, с раннего утра до поздней ночи безвыходно сим был занят и исполнял сию тяжелую обязанность с примерным усердием, терпением и, прибавлю, отменной сметливостью...». «Всякое арестованное здесь или привезенное сюда лицо доставлялось прямо на главную гауптвахту. Давалось о сем знать ко мне через генерала Левашова. Тогда же приводили лицо ко мне под конвоем... в котором часу бы ни было, даже во время обеда. Вводили арестанта дежурные флигель-адъютанты, в комнате никого не было, кроме генерала Левашова и меня. Всегда начиналось моим увещеванием говорить сущую правду, ничего не прибавляя и не скрывая и зная впредь, что не ищут виновного, но желают искренне дать возможность оправдаться, но не усугублять своей виновности ложью или отпирательством».

Слова царя неискренни и лживы: из воспоминаний допрошенных декабристов мы уже знаем, что царь далеко не всегда выступал в роли кроткого увещевателя, а бывал и страшным вымогателем не только личного признания декабристов, «о и выдачи других участников восстания. Впрочем, доказательства царского гнева при допросе имеются и в цитируемых нами записках. Несмотря на то, что записки были составлены Николаем I лишь в 1831 году, т. е. 5—6 лет спустя после допросов, царь не мог сохранить хладнокровия. Вот, например, как злобно он писал о допросе князя Волконского: «Сергей Волконский — набитый дурак, таким нам всем давно известный, лжец и подлец в полном смысле, и здесь себя таким же показал. Не отвечая ни на что, стоя, как одурелый, он собою представлял самый отвратительный образец неблагодарного злодея и глупейшего человека». Или такой пример. Вспоминая привод к нему арестованного князя Оболенского, царь сам проговаривается: «Следив давно уже за подлыми поступками этого человека, я как будто предугадал его злые намерения, и признаюсь, с особенным удовольствием объявил ему, что не удивляюсь ничуть видеть его в теперешнем его положении перед собой, ибо давно его черную душу предугадывал. Лицо его имело зверское и подлое выражение...». Напомним здесь же, что эта ненависть царя к обоим названным лицам сказалась и на их приговоре: оба были приговорены к пожизненной каторге и оба же попали в число тех шести, которые были немедленно отправлены в сибирские рудники. Такой же злобой дышит воспоминание царя и о допросе Пестеля^ которого он называет «злодеем во всей силе слова, без малейшей тени раскаяния, с зверским выражением и самой дерзкой смелостью в запирательстве; редко найдется подобный изверг!».

Зимний дворец, по словам одного из декабристов, напоминал в дни допросов полицейский участок. Со всего Петербурга и из разных городов страны сюда свозили арестованных и размещали их в комнатах дворца с приставленной к дверям вооруженной стражей. Отсюда арестованных, иногда со связанными назад руками, отводили в зал, где первый допрос обычно производился генерал-лейтенантом Левашовым. За портьерами одной из дверей, царь, притаившись, подслушивал, невидимый для допрашиваемого, его ответы. После генеральского допроса арестованный поступал на допрос к самому царю. Сам же царь делал распоряжения о дальнейшей судьбе арестованного, направляя его по большей части в различные места для предварительного заключения.

ЦАРЬ-ТЮРЕМЩИК

Направляя декабристов в Петропавловскую крепость, Николай I в своих записках 29 арестованных предписал заключить их в Алексеевский равелин, уже и тогда пользовавшийся позорной славой страшного застенка. В 11 случаях царь назначил местом предварительного заключения гауптвахту крепости, в остальных 117 препроводительных записках он предоставлял выбор места заключения арестованного усмотрению коменданта.

1 Это был бердичевский еврей Давид Лошак, через которого Пестель закупал лошадей для полка, но доносчик Майборода высказал предположение, что Пестель вел через Лошака сношения с польскими революционерами. Арестованный Лошак был доставлен в Петербург, заключен в Кронверкскую куртину Петропавловской крепости, был допрошен, но за недоказанностью освобожден (см. о нем статью Баумана в сборнике «Столетие восстания декабристов», изд. О-ва политкаторжан, М., 1928).

ЦГИА в Москве. Имеется специальное дело «О заковывании в железа некоторых арестованных лиц и снятии оных». Фонд декабристов, № 35, оп. 1, 1825—1826 гг. Здесь мы нашли повеление царя от 7 января 1826 г. заключить в крепость денщика Пестеля рядового Свенко. На следующий же день последовало повеление заковать «в железы» этого солдата. Очевидно, гнев Николая обрушился на этого рядового вследствие его близости к Пестелю или вследствие характера его ответов на допросе.

При выборе места заточения царь руководствовался поведением декабриста на допросе и степенью его предполагавшейся вины. Побеги из Петропавловской крепости, и в том числе из ее гауптвахты, были совершенно невозможны. Но самодержец-следователь самым выбором места заключения до суда явно выступал уже в роли судьи, отягощая положение тем подследственным, которые отказывались назвать других участников или с которыми он хотел свести (как, например, с Норовым) свои личные счеты. Вот почему он не только указывал место, но всегда определял и самый режим содержания в крепости. Эти приказы царя о режиме показывают, как мало считался российский самодержец с российскими законами: в предварительном заключении он видел прежде всего могущественное средство получить желаемые показания от арестованных.

Заковывание в кандалы считалось одним из тех видов телесных наказаний,' которые еще по «Жалованной грамоте» Екатерины II российскому дворянству не должны были применяться к дворянам. Но Николай I нисколько не считался с этим запретом в отношении дворян-декабристов. В отношении 16 человек из них он отдал письменные распоряжения о заковывании в кандалы, причем разнообразил эти распоряжения: либо просто приказывал «заковать», либо указывал, что надлежит заковать в ручные кандалы или даже в ручные и ножные Не посчитался с законом в деле декабристов Николай еще и в том отношении, что вместо одинакового для всех подследственных режима установил несколько степеней: начиная от такого режима, который он в записках коменданту определял словами «содержать хорошо» (мы увидим, во что выливалось это «хорошо»), и кончая повелениями «содержать наистрожайше, как злодея».

Итак, уже в роли следователя Николай I становился судьей над своими политическими врагами, а его «препроводительные записки» о предварительном аресте в некоторой степени были уже приговорами к наказанию.

«Содержать наистрожайше» или «содержать строжайше» царь предписал 14 арестованным из 156. Сюда следует добавить еще

1 По специальному делу о заковывании декабристов в кандалы (ЦГИА в Москве, 1825—1826 гг., № 35, оп. 1 по фонду декабристов) выяснились фамилии следующих 16 человек, закованных в кандалы: Бестужев, Цебриков, Якубович, Якушкин, Бобрищев-Пушкин 1-ый, Муравьев Артамон, Арбузов, князь Оболенский, Норов, Бестужев-Рюмин, Борисов, Башмаков, Андриевич 2-ой, Семенов, Щепин-Ростовский, Батурев. Из них 11 человек носили кандалы от 2 до 4 месяцев. Наибольшие сроки пришлись на долю Бестужева, Якубовича, Цебрикова.

5 человек, которые по его повелению были закованы в кандалы. Желая подсказать коменданту крепости особое отягощение такого «наистрожайшего» содержания в равелине, царь в отношении Якушкина, как мы знаем, добавил:  «содержать,  как злодея».