СЕМЁНОВСКАЯ ИСТОРИЯ".

Анонимный автор статьи «Семёновская история», напечатанной Герценом в «Полярной звезде» (по предположению Н.Я Эйдельмана, этим автором был декабрист М.И. Муравьев-Апостол), так описывает Семёновский полк до его роспуска: «Старый Семёновский полк состоял из офицеров большей частью образованных, исполненных самых благородных стремлений и глубоко возмущавшихся положением русского солдата. Заграничный поход, с одной стороны, развил в них чувство свободы, с другой – сблизил их с солдатами, прежние отношения к которым стали для многих уже невозможны <...>. Старый Семёновский полк – необыкновенное явление в летописях русской армии; это был полк, где не существовало телесного наказания, где установились между солдатами и офицерами человеческие отношения, где, следовательно, не было и не могло быть ни грабежа казны, ни грабежа солдат. По выправке солдаты были не хуже других гвардейских, но, кроме того, это был народ развитой, благородный и нравственный».

Именно по этим причинам и произошло возмущение в полку: вечером 16 октября 1820 года первая («государева») гренадерская рота Семеновского полка выразила протест против невыносимых условий службы, созданных в полку его командиром Ф.Е. Шварцем.

Из материалов военно-судного дела ясно, что полковник Шварц даже на суде был не в состоянии сдерживать свою природную грубость. На службе полковник тем более был склонен к проявлениями крайней жестокости и гнева (многие офицеры полагали Шварца «безрассудным» человеком в прямом смысле слова), однако ему были свойственны и резкие перепады настроения. Так, например, один из офицеров, Ермолаев, во время учений регулярно получал от него приказы для солдат своей роты о жесточайших наказаниях, каждый раз после этого просил Шварца об их отмене, и тот соглашался.

Часто Шварц отступал перед существовавшими в полку законами чести. В мае 1820 года, всего через месяц после назначения Шварца полковым командиром, полковник перед строем закричал на поручика князя Мещерского: «Лентяев не терплю!» Обида поручика была воспринята всеми офицерами как личная. Вечером того же дня Шварц неожиданно попросил Ермолаева, одного из немногих, кто не присутствовал при оскорблении, выяснить и донести ему, кто из офицеров признает, что слышал эти слова. Шварц клялся Ермолаеву, что ничего подобного не произносил и что его оговорили... Тогда встал вопрос о коллективной отставке полка – никто не желал служить у лгуна. Конфликт удалось погасить, только пообещав офицерам, что их ждут вскоре «благоприятные перемены». Перемены не последовали. Все офицеры без исключения были недовольны полковым командиром, и все искали способы перейти в другие полки.

Бунт роты состоял в том, что вечером 16 октября солдаты отказались идти в караул, требовали ротного командира и не хотели расходиться, несмотря на увещания начальства. На следующий день рота была окружена двумя ротами Павловского полка и заключена в Петропавловскую крепость. Известие об этом подняло на ноги весь полк. В ночь с 17 на 18 октября, не подчиняясь командам ни собственных офицеров, ни последовательно приезжавших великого князя Михаила Павловича, генералов Бенкендорфа и Васильчикова, продемонстрировавших свое неумение обращаться с солдатами, ни даже умевшего это делать М.А. Милорадовича, полк угрожал стать совершенно неуправляемым. Солдаты хотели расправиться со Шварцем и освободить «государеву роту», но согласились в конце концов добровольно присоединиться к ней в крепости, говоря, что «телу без головы нельзя».

Император Александр I находился в это время на конгрессе в Троппау. При первых известиях о случившемся он сказал прибывшему с донесением из Петербурга П.Я. Чаадаеву, что подозревает заговор. В те же дни Александр пишет Аракчееву: «Никто на свете меня не убедит, чтобы сие выступление было вымышлено солдатами или происходило единственно, как показывают, от жестокого обращения с оными полковника Шварца... По моему убеждению, тут кроются другие причины... я его приписываю тайным обществам».

Подозрения Александра только укрепились, когда через неделю после возмущения семеновцев была обнаружена революционная прокламация от имени семеновских солдат к Преображенскому полку, написанная с антимонархических и даже антидворянских позиций. Тайна авторства этой прокламации не разгадана до сих пор. Прочитав ее, начальник Главного штаба князь П.М. Волконский пишет генералу А.А.Закревскому: «Признаюсь, не мог вообразить столь ужасной мерзости, что и доказывает, что такого же рода верно было что-нибудь употреблено и для Семеновского полка». Александр же счел, что «если дело будет поведено толково», можно будет найти источник истории в Семеновском полку.

5 ноября Александр отдал приказ о расформировании полка. Следствие над солдатами-зачинщиками бунта и самим полковником Шварцем продолжалось более полугода. В завершившем его императорском указе от 29 августа 1821 года Шварц, обвинявшийся в том, что он вызвал возмущение своим суровым обращением с нижними чинами, поздно водил в церковь, строго наказывал даже имевших знаки отличия, не отпускал нижних чинов на вольные работы, производил слишком частые учения и т. п., был отставлен от службы. Зачинщики из нижних чинов были наказаны шпицрутенами и сосланы в каторжные работы. 1 сентября состоялась их казнь: восьмерых солдат шесть раз прогнали сквозь строй в тысячу человек. Зачастую такое наказание означало мучительную смерть для истязуемых, однако все солдаты его выдержали и были отправлены в лазарет.

Помимо вынесения приговора по этим делам, отмечалось, что офицеры Кашкаров и Вадковский (которые выступали посредниками в начале переговоров между солдатами и командованием), как имевшие возможность прекратить возмущение в зародыше, но не сделавшие этого, за свои действия предаются военному суду в специально созданной комиссии. Во главе ее был поставлен молодой, энергичный и честолюбивый генерал-адъютант А.Ф. Орлов (брат будущего декабриста М.Ф. Орлова и в будущем – шеф жандармов и начальник III отделения). 30 октября в эту комиссию также поступило дело отставного полковника Семеновского полка Д. П. Ермолаева. При обыске у него были найдены подозрительные письма от нижних чинов того же полка и от офицера, князя И. Д. Щербатова, также вскоре арестованного. Началось следственное дело Ермолаева и Щербатова.

Алексей Федорович Орлов оказал гораздо больше понимания и сочувствия молодым офицерам, чем это ожидалось. Именно он впервые увидел в этом деле разницу между нормами правосудия и законами дворянской чести, и именно в согласии с последними он и стремился поступать даже в роли следователя. Свою позицию он сформулировал в письме князю П.М. Волконскому от 13 марта 1822 года: «Долг мой, долг чести и совести есть осудить виновных и оправдать невинных, а пуще всего открыть заговор, если он существовал, или искоренить пред лицом Государя даже и мысль его существования». Но из первых же объяснений Орлов он убедился, что «слон начинает превращаться в муху», поскольку «ненависть к Шварцу и желание от него избавиться были орудием всех низкостей господ офицеров».

К весне 1822 года расследование было полностью закончено. Орлов направляет рапорт начальнику Главного штаба князю Волконскому о силе вины подсудимых и возможной мере их наказания. Орлов находит виновными Ермолаева и Щербатова: «первого в том, что по выходе в отставку изготовил вчерне оскорбительное письмо для написания к полковнику Шварцу, а последнего, что в письме своем к Ермолаеву изъясняется насчет буйственной решимости нижних чинов прежнего состава лейб-гвардии Семеновского полка, что лучше идти в крепость, нежели оставаться в казармах, как о благородном чувстве, заслуживающем подражания офицеров; также не менее в том, что они в некоторых случаях частного их поведения по собственному их признанию не сохраняли должное уважение к полковому командиру полковнику Шварцу». Но так как письмо Ермолаева было не отправлено, а письмо Щербатова «не представляет более ничего, как только мысли, слабо обдуманные», да и к тому же сам Шварц своим поведением ослабил уважение к себе, Орлов предлагает, вменив пятимесячное заключение в наказание, передать участь Ермолаева и Щербатова на милость императора.

Однако настоящее определение по следственному делу о вине подсудимых было вынесено в Лайбахе, где на конгрессе находился император, и подписано П.М.Волконским, который серьезно отягчал вину по сравнению с мнением Орлова. Согласно этому заключению, Ермолаев, кроме названных Орловым проступков, виновен в том, что домогался видеться с арестантами на Охтенском пороховом заводе и обнаружил «неприличную связь с нижними чинами, дающую повод заключить, что он одобрял неуважение их к полковому командиру», а оба, и Ермолаев, и Щербатов, неприличным поведением и насмешками над Шварцем поощряли солдат к будущему возмущению.

Суд произошел 15 апреля, а 22 апреля был объявлен приговор: Вадковского, Кашкарова и Ермолаева наказать, «лишив чинов, имения и живота», а князя Щербатова как менее виновного лишить чинов, орденов, дворянского и княжеского достоинства, наказать на теле и затем сослать на каторжные работы.

Приговор суда далее должен был рассмотреть аудиториатский департамент и по вынесенному им заключению передан на утверждение императора. Но решения Александра не последовало. В отношении дела семеновских офицеров император проявил какую-то болезненную нерешительность. Сохранилось описание встречи Александра с сестрой полковника Вадковского, приехавшей в 1822 году в Царское Село, чтобы передать царю оправдательную записку своего брата: государь «казался более обыкновенного озабоченным, почти грустным», но упорно говорил, что Вадковский скрывает от него главное, что от него требуется сказать «всю правду,.. главную причину и виновников». Под последними, понятно, император имел в виду тайные общества. По-видимому, без доказательства существования этой главной причины все дело теряло в глазах Александра смысл, и поэтому окончательное решение по нему так и не было вынесено.

Последняя точка в следственном деле была поставлена уже после декабря 1825 года: дело было запрошено Николаем I в январе 1826, в разгар следствия над декабристами. Новый император решил утвердить наиболее строгое из предложенных мнений о наказании виновных (то есть Вадковского и Кашкарова, лишив чинов и орденов, определить в рядовые, а Ермолаева и Щербатова выдержать в крепости сроком два и один год соответственно, после чего Щербатова употребить на службу). Однако перед вынесением окончательного приговора Николай захотел выслушать мнение великого князя Константина.

В отношении четырех арестантов, писал Константин 25 января 1826 года, необходимо, «чтоб всех их лишить чинов дворян, а Щербатова и княжеского достоинства и знаков отличий и потом... посадить в крепость... и не в ближние крепости, а сколь можно в отдаленные в Сибири, где содержатся подобного рода преступники... я бы полагал означенных Вадковского, Ермолаева, Кашкарова и Щербатова после выдержания в крепостях сослать вечно на поселения в отдаленные места Сибири, но и там разместить их порознь каждого, а не в одном месте, и не оставлять в каких-либо городах, но в отдаленных селениях, возложив при том на обязанность ближайшего местного начальства иметь за ними строжайший присмотр».

Николай не последовал советам своего брата. Ограничившись смягчением наказания по отношению к Вадковскому и Кашкарову, он, напротив, ужесточил его для Ермолаева и Щербатова. В окончательном приговоре именно их лишили чинов и орденов и перевели рядовыми на Кавказ, тогда как для двух других после крепостного заключения (Вадковскому – на два с половиной года в Динабургской крепости, Кашкарову – на два года в Бобруйске) был назначен перевод в Кавказский корпус, но с сохранением чина. В 1829 году И.Д. Щербатов погиб на Кавказе, дослужившись до чина штабс-капитана, а дальнейшая судьба его несчастных товарищей осталась неизвестной.

По материалам Н.Я. Эйдельмана «Тайные корреспонденты «полярной звезды», А.Андреева «Отсутствующие всегда виновны…»