Анна Еремеевна Коновницына, ур. Родзянко - мать П.П. Коновницына.

2. ОТ РОЖДЕНИЯ ДО НАЧАЛА ДЕЙСТВИТЕЛЬНОЙ ВОЕННОЙ СЛУЖБЫ

Сведения о первых годах жизни Петра Петровича Коновницына крайне скудны. Отец его - тоже Петр Петрович - был профессиональным военным, закончившим Сухопутный Шляхетский корпус при Елизавете Петровне и дослужившийся до генеральских чинов.Мать - Анна Еремеевна Родзянко - была представительницей известного в России и на Украине дворянского рода.
Родился Петр 28 сентября 1764 г. в имении Никитовка Ахтырского уезда Слободско-Украинской губернии (позже - Харьковской). Это имение, вероятно, было приданым Анны Еремеевны при замужестве и после этого стало собственностью Коновницыных, сыграв в их жизни замечательную роль.
Петр Петрович - отец в 1786 г. получил чин генерал-поручика, находясь на посту С.-Петербургского губернатора. Позднее он стал уже генерал-губернатором Архангельским и Олонецким. Входя в число высших сановников России, отец был близок к Екатерине II, общался и дружил со многими выдающимися  людьми своего времени, долгие годы знал Г.А. Потемкина, был близок с Г.Р. Державиным, своим младшим коллегой по губернаторству (последний в середине 1780-х гг. был  Тамбовским губернатором и не раз обращался к Коновницыну по разным, в том числе и личным, вопросам).
Родившись на Украине, Петр Петрович - сын находился, естественно, при отце, в Петербурге. По обычаям того времени Петр Петрович-отец определил его на военную службу еще ребенком, на шестом году жизни, 14 марта 1772 г. в качестве капрала Артиллерийского кадетского корпуса. В списках корпуса он состоял до сентября 1774 г., когда отец перевел его фурьером в Семеновский гвардейский полк. В кадетском корпусе Петр лишь числился, а обучался дома, благо у отца, как видного екатерининского сановника, такие возможности были.
К сожалению, нам остались неизвестны имена его учителей, методы и содержание обучения, однако образование он получил неплохое. Позже в его служебном формуляре было написано: "по российски и французски умеет и математику знает". По-французски П.П. Коновницын говорил, читал и писал, но пользовался им лишь при необходимости, обычно предпочитая использовать родной, русский язык. Во всяком случае письма родным и знакомым он писал по-русски.
Можно с уверенностью предположить, что образование Петра Петровича предусматривало усвоение и курса военных наук. То, что учение было удачным, подтверждается его успехами на военном поприще и тем, что он на всю жизнь сохранил интерес к знаниям, причем не только военным, но и гуманитарным в широком смысле этого слова, а также к литературе и искусству (в их доме, например, всегда были произведения живописи). Испытал себя Петр Петрович даже на ниве поэзии, создавая искренние, но несовершенные с точки зрения литературных норм, стихи. Петр Петрович был образованным, просвещенным для своего времени человеком, в чем мы еще сможем убедиться.
В исторической литературе, хотя и изредка, вероятно, с легкой руки великого князя Николая Михайловича - историка, написавшего очерк о П.П. Коновницыне, - можно встретить утверждение о том, что он формально числился в Артиллерийском корпусе до 10 лет, а потом все же закончил его.  Это не так, ибо с 27 сентября 1774 г., т.е. за день до своего восьмилетия, он был уже в списках Семеновского гвардейского полка, где и получал потом один за другим воинские чины (подпрапорщик, каптенармус, сержант), пока 1 января 1786 г. не вступил в действительную военную службу, получив офицерский чин прапорщика.  Лишним доказательством того, что он не окончил Артиллерийский корпус, было то, что он стал  служить по пехотной, а не артиллерийской части, дослужившись до чина генерала от инфантерии (т.е. пехоты).
Недостаток материалов не позволяет нам сколько-нибудь подробно рассказать о складывании мировоззрения, взглядов П.П. Коновницына и нравственном его возмужании. Ясно одно: он был воспитан в православном и патриотическом духе. Источники доносят до нас искреннюю приверженность Коновницыных к православной вере. По меньшей  мере, ими было построено три церкви: каменная на месте бывшей деревянной в с. Кярово - Покровская и деревянная Казанская в Святых (ныне - Пушкинских) Горах на Тимофеевой горке - сохранились до  сих пор, а также не дошедшая до нас Покровская (как и в Кярово) каменная церковь в с. Поляны (ныне - Пушкиногорского района).

Глубокая религиозность П.П. Коновницына была отмечена исследователями его жизни до революции, да и в наше время. В боевых походах его сопровождала икона  Св. Николая Чудотворца с надписью "Напутствовал в войнах" и известным изречением "Не нам, не нам, но имени Твоему". Вера обеспечивала П.П. Коновницыну тот крепкий нравственный фундамент, на котором покоилось его мировоззрение, вся жизнь и деятельность, семья и который сочетался с его бесстрашием, стойкостью в боях и позволял с достоинством переносить удары судьбы.

Основополагающие черты его мировоззрения видны из стихотворения, которое мы нашли в одной из его записных книжек:

В отечестве драгом., в родимой стороне
Как мило  сердцу все, как все любезно мне!
И  предки славные, отечески законы,
Священны алтари, царей любимых троны,
И  гробы праотцев, обычай их простой,
И  пот кровавый мой, за граждан пролитой,
И. слава от того, и честь приобретенны.
Угрюмы скал верхи, и гор пещеры темны,
И  стены, камни, все, и даже самый дым.
Жилищ отеческих я в сердце чту святым…

Как видим, П.П. Коновницын был неотъемлемой частью своей Родины, ее истории, своего рода. Он почитал родителей, помнил о них:

Родитель мой, ты сам, всегда учил,
Чтоб более всего Отечество любил,

-писал Коновницын в другом стихотворении." Любовь к Родине, ее народу, к предкам органически сочеталась у него с любовью к семье. Особенно ярко все это проявилось в тяжелую годину войны с Наполеоном.

4. ВОСЕМЬ КЯРОВСКИХ ЛЕТ

Обосновавшись в Кярово, в шести верстах от уездного Гдова С.-Петербургской губернии, П.П. Коновницын вплотную занялся хозяйством, устройством личных дел, приведением в лучший вид своей усадьбы. В 1801 г. коренным образом изменилось его семейное положение. Он женился на Анне Ивановне Корсаковой - своей кузине. Предположить, откуда шло знакомство этой пары, нетрудно. Одно из имений Корсаковых было рядом с Кярово - в Верхолянах. Мать Анны Ивановны, Агафья Григорьевна, была урожденной Коновницыной, так что, выйдя замуж, Анна Ивановна стала дважды Коновницыной.

Венчание Петра Петровича и Анны Ивановны состоялось в С.-Петербурге, во Владимирской в Придворных Слободах церкви 8 апреля 1801 г. В церковной записи говорилось о сочетании браком "отставного Генерал-Майора и Кавалера Петра Петровича Коновницына, с дочерью отставного Гвардии Поручика и Кавалера Ивана Иванова Корсакова девицею Анною".
Петру Петровичу в это время шел 37-й год, Анна Ивановна была на 5 лет моложе. Оба были, таким образом, в годах, чувства к друг другу были искренними и глубокими. Семья оказалась счастливой.
Один за другим у них появляются дети.
Первенцем оказалась Елизавета (1802 г.р.) - любимица отца и всей семьи. До нас дошел детский живописный портрет Лизы неизвестного художника. На оборотной стороне холста бабушкой Агафьей Григорьевной Корсаковой была сделана надпись: "Родилась в 1804 внука Елизабет Петровна Кановницына от дочери мое анны иоанновны".3
Ошибка в дате рождения объясняется тем, что указан год написания портрета, а не рождения Лизы.4
Впрочем, сохранились портретные изображения и всех других детей Коновницыных - Петра (1803 г.р.), Ивана (1806 г.р.), Григория (1809 г.р.) и появившегося на свет во время войны Алексея (1812 г.р.).

Рождение одного из них - Ивана – было отмечено той же Агафьей Григорьевной весьма своеобразно. На оборотной стороне иконы с изображением Иоанна Златоуста была начертана надпись: "Иван Петрович Коновницын. Родился 1806 г. 10 сентября в 1-м часу. Поутру день его ангела 14 сего же сентября образом сим благословила бабушка Агафья Григорьевна Корсакова при рождении рост его обозначен на образе по черную кайму". Так что рождение детей у Коновницыных было не просто событием, а торжеством для всей многочисленной семьи.

Материальное положение Коновницыных было далеко не блестящим.
Крепостных крестьян у Петра Петровича насчитывалось 536 в разных губерниях России.
Владения Коновницыных были разбросаны от Крыма, где в 1795 г. отец главы семейства получил по распоряжению Г.А. Потемкина землю с виноградным садом, до Вологодской губернии.
Анна Ивановна, в свою очередь, владела 600 душами в Петербургской и в пяти уездах Псковской губернии. Так что для аристократов это было не так уж и много. Значительная часть крестьян находилась в их гдовских владениях. По 6-й ревизии (1812 г.) здесь проживало мужского пола крепостных крестьян у Петра Петровича 113 и у Анны Ивановны 126. Кроме того за ними числилось 60 душ, купленных у помещика Жукова, и 14 - у помещицы Евреиновой. Общее же количество крепостных душ в Гдовском уезде у Коновницыных составляло 313. Так что гдовские владения давали большую долю доходов. Кроме того, значительная часть их поступала от псковских имений (особенно - Полянского) и имения в Никитовке на Украине.

Однако бюджет у такой знатной семьи был не столь и большим. Еще до женитьбы произошел учет доходов и расходов Петра Петровича, дошедший до нас в документе "Счет денгам Петра Петровича после учиненного с ним генерального расчета", который был нами обнаружен в Отделе рукописей Российской государственной библиотеки в Москве. Из него явствует, что в 1799 г. приход денег, включая поступления из Кярово, составил 13 198 руб. 90 коп. А вот расход достиг 16 673 руб. 70 коп.8 Дефицит, таким образом, составил немногим более 3,5 тыс. руб.
Коновницыну пришлось не только оплачивать разные хозяйственные дела, но и платить по долгам отца, недавно умершего, оплачивать его векселя и нести другие расходы. К этому надо добавить и то, что Коновницыны имели долги по займам в Государственном заемном банке (1.4 000 руб. и 20 000 Руб., перешедших туда же долга из ломбарда), и во Вспомогательном банке (21 800 руб.).9 По всем этим займам приходилось ежегодно платить проценты. Занимали Коновницыны и у частных лиц, которым деньги тоже приходилось возвращать. Если учесть все это, то дефицит бюджета П.П. Коновницына в 1799  • г. достигал 16 299 руб. 1,5 коп.10

Таким образом, Петр Петрович столкнулся с большими трудностями в начале своей гражданской жизни. Обладая административно-финансовыми способностями, хозяйственной и  деловой хваткой, он сумел, очевидно, поправить свое материальное положение. Если в лучшие по хозяйственным условиям годы Коновницын получал со своих имений и крестьян примерно по 10 000 руб. доходов, то в более неблагоприятные, неурожайные годы было и того меньше. С деревень, принадлежавших А.И. Коновницыной, доход не превышал 5 000 руб. Тем не менее, в начале XIX в. Коновницыны смогли улучшить свое положение. Во всяком случае в 1805 г. они обсуждали условия приобретения у помещика Лихачева 57 душ крестьян по 240-250 руб. за одну, т.е. сумма покупки колебалась в размерах 14 000 руб.11 Как мы видели, приобрели они крестьян и у других помещиков. Дети были пока еще маленькими и не требовали больших расходов. Да и жили Коновницыны в провинции, а не в столице.

Положение резко изменилось к концу жизни П.П. Коновницына. Забегая вперед, мы охарактеризуем материальное положение Коновницыных в дальнейшем, чтобы потом не возвращаться к этому вопросу. С 1807 года и до конца жизни П.П. Коновницын находился на службе, а с 1815г. - еще и при дворе, как один из высших сановников, и не мог уделять время хозяйству. Нарастали трудности, общие для российского дворянства. Придворная, столичная жизнь, необходимость дать хорошее образование выросшим детям требовали больших средств. В течение последнего года жизни П.П. Коновницына долг в Опекунском совете, где были заложены 2 имения за 78,1 тыс. руб., вырос почти вдвое - с 13,8 до 26,1 тыс. руб. Были и другие долги, в том числе - частные, в размере 12 тыс. руб.

На рубеже 1810-1820-х годов основные средства для жизни поступали Коновницыным не от их имений, а от жалования главы семейства. Находясь на своей последней должности начальника привилегированных военных учебных заведений, Петр Петрович получал за службу 27,4 тыс. руб. в год. Имел он иногда и денежные награды и поддержку от царя в виде компенсации его долгов. Так, в 1807 г. Александр издал указ Кабинету министров, которому повелевал: "По займам, сделанным генерал-майором командующим ныне земским войском С.-Петербургской губернии, Государственного Заемного Банка из 25-летней Экспедиции, в 1798 году Декабря 14-го дня 21.800 рублей и на 8 лет в 1801-м году июня 12-го дня 1000 рублей, да женою его в том же году февраля 22-го числа, 42.000 рублей, повелеваю Кабинету платить впредь до указа помянутому Банку на основании правил сего по 1-му займу из 25-летней Экспедиции, как капитал, так и проценты; а по 2-му и 3-му займам на 8 лет одни только проценты, и сверьх того внести в сей же банк и те проценты, которые следовали к заплате с 42.000 рублей 22-го числа сего февраля. Александр. В С.-Петербурге. Февраля 23-го 1807".  Это было серьезное облегчение для Коновницына и произошло как раз тогда, когда царь собирался перевести его в армию, на постоянную службу. Это укрепляло материальные "тылы" семьи в связи с предстоящим пребыванием Коновницына в регулярной армии.

Материальная помощь оказывалась Коновницыну и его семье не раз и в дальнейшем.
Так, после тяжелейшего ранения в 1813 г. Коновницын получил 25 000 руб. в награду "за отличную храбрость" и 300 червонцев "на лечение".
16 октября Александр I послал министру финансов Д.А. Гурьеву рескрипт, в котором предписывал: "В награду долговременной усердной службы и во уважение недостаточного состояния Генерал-Лейтенанта Коновницына, принимаю НА СЕБЯ долг его с женою Государственному Казначейству в 43.000 рублей. Посему повелеваю вам заплатить сумму сию Казначейству из Кабинета, а имение Коновницыных по означенному займу в залог состоящее им возвратить".  Так что стесненные обстоятельства Коновницыных были хорошо известны и без подобной помощи им было бы совсем трудно.
Перед смертью генерала по его просьбе царь выделил ему 90 000 руб.
Не оставил император семью без поддержки и после смерти П.П. Коновницына.
Анна Ивановна была обеспечена по распоряжению царя пенсионом в размере 6 тыс. ассигнациями ежегодно. Этого было мало, и она обратилась за помощью к императору, получив в результате поддержку в 25 тыс. рублей.  Затем она начинает хлопоты по вхождению во владение арендой имения Яругское Ямпольского повета Подольской губернии, которой П.П. Коновницын был награжден еще в 1819 г. Получила она эту аренду сроком на 12 лет в марте 1825 г.
Все это дало возможность А.И. Коновницыной продержаться, дать детям образование.

Из изложенных материалов видно, что доходы от хозяйства Коновницыных не могли обеспечить потребностей этой аристократической семьи, жившей в столице и находившейся к тому же еще и при дворе. Коновницыны оказались в долгах как государству, так и частным лицам. Гораздо больше средств чем от крепостных крестьян, семья получала от жалования П.П. Коновницына, а также от долговременной или разовой помощи императора. В этом смысле положение семьи Коновницыных, конечно, отличалось от положения большинства дворянства, которое не имело таковых источников пополнения своего бюджета. Однако напряженность финансового положения Коновницыных с годами все же нарастала и в этом отношении они переживали не лучшие времена вместе со всем дворянским сословием.

Материальные проблемы, хозяйственные заботы не исключали, однако, возможности Коновницыну налаживать свой быт, благоустраивать имение. Дом, в котором жила семья, был во второй половине XVIII в. построен, очевидно, отцом Коновницына. Дом был деревянный, двухэтажный, с венецианскими окнами на втором этаже, имел веранду. На первом этаже находились гостиная, столовая, кабинет, библиотека и лакейская, на втором - по обе стороны светлого коридора - располагались спальни, детская, классная и комнаты для гостей. Этажи соединялись идущей из вестибюля отлогой лестницей. Дом был красив, уютен, и обитатели любили его, что видно из их многочисленной переписки.

Вслед за домом сестра генерал-поручика и губернатора П.П. Коновницына Елизавета Петровна возвела и каменную Покровскую церковь, с одним престолом, вместо стоявшей там деревянной, о чем в клировых ведомостях было записано: "Заложена 13 июня 1788 г. и 30 сентября 1789 г. освящена".

Коновницын устраивает кяровский парк и разбивает сад. Парк в запущенном состоянии сохранился до сих пор, в нем видны ограничительные липовые, а также березовая и еловая аллеи, беседка из лип, ясени и старые тополя по дороге в деревню. Сад же Петр Петрович разбивал вместе с супругой. Об этом саде писал декабрист А.Е. Розен, посетивший Кярово после ссылки, где несколько лет он пребывал в Кургане вместе с дочерью Коновницыных Елизаветой Петровной. Она была замужем за декабристом М.М. Нарышкиным и поехала за ним в Сибирь, затем на Кавказ, пройдя с ним свой путь до конца. В своих воспоминаниях А.Е. Розен пишет: "В саду видел множество яблонь, взращенных им (П.П. Коновницыным - Е.И.) и супругою из зерен; все деревья эти были покрыты плодами..." Саженцами из своего сада Коновницыны снабжали крестьян округи.

Кроме того П.П. Коновницын построил на р.Черме мельницу, располагавшуюся немного ниже по реке, чем сама усадьба. До нашего времени из всех построек дошла только Покровская церковь, в которой есть несколько захоронений, в том числе самого Петра Петровича с Анной Ивановной, погребенных  в левой передней части храма, с надгробиями, а также их родственников - Г.И. Коновницына (1710-1777), его супруги Е.И. Гуянковой (1710-1781), сына их Никиты (1739-1769), Агафьи Григорьевны Корсаковой (1748-1826), Елизаветы Петровны Коновницыной (1740-1791) - строительницы церкви, А.И. Лорер (1779-1884).

Члены многочисленной семьи Коновницыных были связаны тесными теплыми, любовными и уважительными отношениями. Это видно из их огромного эпистолярного наследия. Все они переписывались между собой в течение всей жизни. Переписка велась постоянно и очень интенсивно. Не могли ее остановить и серьезные испытания в 1812 году.

В семье была хорошая, непринужденная, дружеская обстановка. Через много лет, находясь в ссылке на Кавказе, Петр Петрович-сын (декабрист) в одном из писем матери с нежностью вспоминал "веселые семейственные трапезы мирного Кярова".

Дети, как когда-то и отец, получили отличное домашнее образование, а Петр и Иван затем учились в Пажеском корпусе. Коновницыных характеризовали добрые, гуманные отношения с крепостными. Из их переписки видно, что крестьяне и дворовые могли обращаться к своим "барам" за помощью, узнать о судьбе, например, родных, служивших в армии. В неурожайные годы, сами испытывая недостаток средств, Коновницыны кормили своих крепостных. О многом говорит и тот факт, что Коновницыны в 1816 г. отпустили на волю дочь кормилицы своих детей Федосью Михайлову. Вольная - документ об освобождении ее - сейчас хранится в Псковском историко-краеведческом музее-заповеднике.

Годы, проведенные Коновницыным после вынужденной отставки, в кругу семьи, в Кярово, многое ему дали. Предоставленный самому себе, Петр Петрович, между хозяйственными и семейными заботами, обогащает память свою познаниями, которые черпает из русской и иностранной литературы по разным отраслям знаний, много переводит, творчески осмысливает прочитанное, отражая это в своих записках, пополняет свой теоретический багаж. Оторванный от армии, он с особенным вниманием изучает военную историю, чертит планы сражений, изучает давние и недавние военные события. Он принимает близко к сердцу все, что касалось положения России.
Обостренные отношения России и войны с наполеоновской Францией, с Турцией и Ираном призвали  к себе и отставного генерал-майора. Когда император Александр I в конце 1806 г. издает манифест о создании временного земского войска - милиции (нерегулярные отряды типа ополчения), настал час П.П. Коновницына. Он был избран петербургским дворянством (Гдовский уезд тогда входил в столичную губернию) начальником губернского земского войска, в короткий срок сформировал несколько батальонов и направил их в армию. Успешная деятельность на этом поприще была замечена Александром 1, на которого П.П. Коновницын произвел прекрасное впечатление своими организаторскими способностями. Царь награждает его очередным орденом (Св. Анны I степени), милицейской медалью (несколько позже), тремя тысячами десятин земли.

6. НАКАНУНЕ БОЛЬШОЙ ВОЙНЫ. 1812 ГОД.

12 апреля 1809 г., когда еще шла война со Швецией, П.П. Коновницын был назначен командиром 3-й пехотной дивизии и шефом Черниговского полка, входившего в ее состав. Однако на заключительном этапе войны эта дивизия в боевых действиях не участвовала. В 1810-1811 гг., оставаясь командиром 3-й пехотной дивизии, П.П. Коновницын получает в подчинение войска, расположенные по Балтийскому побережью от "Полангена до Хаапсалу, включая острова Эзель и Даго", и в условиях присоединения России к Континентальной блокаде по Тильзитскому миру выполняет весьма непростую задачу по его охране. Много внимания П.П. Коновницын уделяет  приведению своей дивизии в наилучший вид. Армейская дивизия в те времена представляла  из себя грозную силу. В ее состав входили 4 пехотных и 2 егерских полка, 2 батальона сводных гренадеров и 3 батарейные артиллерийские роты, из которых 2 были легкими.

Армия в это время реформировалась и готовилась к войне, поэтому строевая и боевая подготовка войск оказалась в центре внимания и императора, и всех руководящих армейских структур. Не случайно Александр I осматривал войска, расположенные на западной границе. Посетил он и дивизию П.П. Коновницына, которая располагалась тогда под Вильно, устроил ей смотр и присутствовал на ее маневрах. Впечатление о дивизии у царя сложилось превосходное: она была доведена "до истинного совершенства". Александр I даже побывал на обеде у П.П. Коновницына, что было признаком особенного расположения его к командиру и личному составу дивизии. Впервые в истории русской армии император наградил каждого рядового пятью рублями. Были отмечены, конечно, и офицеры. Коновницын же получил в награду алмазную табакерку с портретом императора, который специальным приказом по Западной армии поставил 3-ю пехотную дивизию в пример всей армии.
Это было 20 мая 1812 г.
До начала войны с Наполеоном оставалось три недели. Дивизия вступила в войну, будучи образцовой в русской армии.

Многие тогда раздумывали о том, как будут развиваться военные действия, где они будут происходить, какими силами и т.д. Не исключением был и П.П. Коновницын. В одной из записных  книжек сохранились его мысли стратегического, оперативного и международного характера по этому вопросу, относящиеся к апрелю-октябрю 1811 г. П.П. Коновницын предполагал проведение военных действий против поляков и французов силами армии в составе двух корпусов (в Литве и на Волыни) на операционную линию, идущую на Позен к Одеру, где корпуса соединялись. Причем первый корпус должен был пройти через Варшаву, а второй - через Хельм между Краковом и Варшавой. План Коновницына предполагал нейтрализацию польской армии за счет быстрых действий русских войск и объявление Александра I протектором или королем польским. Планировалось привлечь на свою сторону Пруссию и нейтрализовать Австрию, интересы которой надо было правильно использовать. П.П. Коновницын рассуждал и о том, что следовало заключить мир с Турцией и привлечь освободившиеся войска к войне с Францией. В таком случае к 23 пехотным и 3 конным полкам (а это около 120 тыс. войск) могли бы присоединиться силы, занятые ранее в борьбе с турками, и количество войск удвоилось бы.
Таким образом, это были наметки плана наступательной войны, которая должна была разворачиваться на территории Польши и Пруссии.
Но предусматривал П.П. Коновницын и возможность оборонительной войны. Для ее ведения, по его предположениям, нужно было иметь войск:
«В Литве - 120 тыс.
В Саможиции - 40 тыс.
В Волыни - 80 тыс.
В Молдавии - 50 тыс.
В Финляндии - 30 тыс.
Итого 320 тыс.»
Были у Коновницына и расчеты тех сил, которые могли направить французы против России с указанием конкретных дивизий, полководцев, причем, включая и войска подчиненных Наполеону стран - баварцев, саксонцев и др.
П.П. Коновницын, перечисляя силу потенциального противника - более 255 тыс., показывает хорошее знание не только имен командиров, численность дивизии, но и их состав, включая номера полков.Действительность же оказалась, как известно, иной. Наполеон привел войск намного больше.

Рассуждения П.П. Коновницына о предстоящей войне говорят не только об удивительной информированности, серьезном подходе к предмету размышлений о возможных вариантах войны, но и о совершенно бесспорном умении мыслить стратегически, учитывая самые разнообразные факторы, включая военные, дипломатические, международные, национальные и геополитические.

Как оказалось, суждение П.П. Коновницына о том, что придется вести оборонительную войну, сбылось.
Причем количество сил, которые имела Россия на западных рубежах, оказалось точно таким, как и предполагал П.П. Коновницын - 320 тыс., хотя расположение их и сосредоточение по армиям, конечно, не соответствовало тем реалиям, которые сложились летом 1812 г.
Когда началась война, дивизия Коновницына входила в состав 3-го пехотного корпуса Н.А. Тучкова 1-й армии Барклая де Толли. С нею она и отступала, до поры до времени не участвуя в боях. Более месяца прошло с начала войны, пока П.П. Коновницын не сразился с неприятелем, когда был послан на помощь корпусу Остермана-Толстого. Это было в 14 верстах от Витебска и в 8 - от Островны, рядом с корчмой Каковача (Какувачин, Какувячин, Какувяча, Куковяча) 14 июля. Здесь против  русских войск действовали три корпуса под командованием Мюрата, Е. Богарне и Бессьера. Уже в ходе боя прибыл и сам Наполеон. Это лишь подняло боевой дух Коновницына. А.И. Михайловский-Данилевский в связи с этим писал: "Мысль: иметь дело с самим Наполеоном, воспламенила Коновницына к новым усилиям". Непосредственно против дивизии Коновницына действовали войска Мюрата и Богарне. Приказ командования сводился к тому, чтобы задержать врага на возможно более долгий срок. Для большей эффективности своих действий П.П. Коновницын расставил войска с учетом местности, которая была холмистой и поросшей мелким лесом. На самых больших высотах он распорядился устроить сильные батареи. Правое крыло войск Коновницына примыкало к Двине, а левое - к густому лесу. Главная дорога оказалась в центре, который был прикрыт оврагом. На равнинной местности по флангам Коновницын расположил конницу, которой там было удобно маневрировать. Предусмотрел он и резервы, расположив их так, чтобы можно было использовать по разным направлениям - в зависимости от обстановки.

В воспоминаниях П.П. Коновницын о сражении при Каковаче писал: "Дело сие было чрезвычайно упорное. Мы потеряли с лишком две тысячи в убитых и раненых, неприятель гораздо нас больше - его колонны при батареях наших падали мертвыми". Так было потому, что русские войска подпускали врага на ружейный выстрел, делали залп, а артиллерия стреляла картечью, после чего предпринималась штыковая контратака. Все это наносило французам большой урон.э По горячим следам событий П.П. Коновницын в письме жене сообщал: "... Был со стрелками впереди; имел противу себя два корпуса и самого Бонопарте, сходно с показанием пленных на белой лошади без хвоста... от 8-ми часов утра до 5-ти часов пополуночи с четырьмя полками и двумя батальонами сводных гренадер противу, смею  сказать 60 тысяч человек... скажу тебе, милый друг, не посрамился; ни ты,  ни дети мои за меня не покраснеют... Я целый день держал Наполеона, который хотел обедать в Витебске, но не попал и на ночь... Наши дерутся, как львы... 3-я дивизия оправдала надежды государя, мы себя не посрамили. Совесть спокойна, утешься, мой друг. О наградах не думаем, это дело не наше".

Командование и император так и не сумели по горячим следам событий достойно оценить значение этого эпизода войны. Это произошло гораздо позднее. Собственно, в словах письма к жене Коновницын сам определил это значение: почти на целые сутки он задержал продвижение французской армии, нанеся ей значительный урон. Такие сражения как раз и сдерживали продвижение Наполеона, и без того достаточно медленное.

Следующее событие, в котором участвовал П.П. Коновницын, имело для хода войны еще большее значение - оборона Смоленска.

В первый день ее, 4 августа, город защищали корпус Н.Н. Раевского и дивизия Д.П. Неверовского. Однако на следующий день по распоряжению Барклая де Толли сюда прибыли корпус Д.С. Дохтурова, а также дивизии П.П. Коновницына и принца Евгения Вюртембергского, сменившие поредевшие силы Н.Н. Раевского и Д.П. Неверовского.

Сражение за Смоленск было жесточайшим. Дивизия Коновницына обороняла один из важнейших, ключевых пунктов крепости - Молоховские ворота (Малаховские или Молоховской вход). Сюда Наполеон направил войска настойчивого маршала Даву.
Особенно усилился натиск французов, когда Наполеон узнал, что русская армия уходит от Смоленска и момент решительной схватки с ней опять откладывается. Он стремится быстрее овладеть Смоленском, чтобы догнать основные силы русской армии. Вот почему длившаяся с утра 5 августа борьба достигла пика в 15 часов, когда Наполеон предпринял общий штурм города. К 18 часам все предместья были французами взяты, кроме Петербургского. Однако Смоленск устоял, благодаря упорству и мужеству его защитников. Коновницын в этот день был непосредственно среди сражавшихся. Он лично водил солдат в бой, был пулей ранен в правую руку, но, обмотав рану платком, не вышел из строя. В одном из эпизодов сражения пуля перебила эфес его шпаги. Только ночью, организованно и по приказу, русские ушли из Смоленска. Коновницын выходил со своими солдатами  последним. Кроме отпора врагу, ему еще приходилось заботиться о мирном населении, покидавшем город.

6 августа П.П. Коновницын разбил французов, перебравшихся через Днепр и пытавшихся идти по Пореченской дороге, и "втоптал их в Днепр". Войска Коновницына участвовали и в завершающем аккорде Смоленского сражения, когда Наполеон у Лубино (недалеко от Валутиной горы), в 15 км от города, где скрещивались дороги на Москву и Петербург, вновь хотел расчленить 1-ю и 2-ю русские армии, упредить приход туда армии Барклая. Отход к Лубино прикрывал 3-тысячный отряд генерала Н.А. Тучкова. Ему-то на помощь Барклай и послал дивизию П.П. Коновницына и конный корпус В.В. Орлова-Денисова. У французов войсками командовал маршал Ней. Бой при Лубино был тоже очень тяжелый, но после него русские армии, окончательно объединившись, оторвались от наседавшего врага. За участие в Смоленском сражении П.П. Коновницын был награжден орденом Св. Владимира 2-й степени.

С отступлением от Смоленска был связан примечательный факт.
При выходе из Смоленска подчиненные Коновницына взяли с собой особо почитаемую Чудотворную икону Смоленской Божией Матери Одигитрии, которая была установлена над Днепровскими воротами Смоленского кремля еще в 1602 г. Непосредственно перед тем, как покинуть Смоленск, икона эта была вынесена из Благовещенской церкви, куда временно была помещена, и передана на хранение в батарейную роту № 1 3-й артиллерийской бригады, и затем в течение всей войны находилась среди воинов 3-й пехотной дивизии. Ее постоянно сопровождали священник и дьякон. Именно эта икона 25 августа, накануне Бородинского сражения, была торжественно пронесена перед рядами войск. Этой иконе служили молебны русские воины перед решающим сражением войны 1812 г.

"Все войсковые части без исключения считали эту икону священным залогом Божия милосердия и Божией помощи", - отмечал один из источников.

Забегая вперед, отметим, что в ходе преследования отступающих наполеоновских войск, когда русские полки дошли до Смоленска, 6 ноября, т.е. ровно через три месяца, день в день - эта икона была возвращена в Смоленск епископу Иринею с сопроводительной бумагой, написанной Коновницыным, и потом водружена на прежнее место.
П.П. Коновницын не раз в сражениях обращался к солдатам со словами: "Помните, что вы сражаетесь за Пречистую Деву, за Дом Пресвятой Богородицы".

Вскоре после отступления от Смоленска, 19 августа, по распоряжению только что назначенного главнокомандующим М.И. Кутузова был создан общий арьергард соединенных армий. Командовать им М.И. Кутузов поставил давнего своего знакомого и друга П.П. Коновницына. Это было как нельзя более ответственное поручение, выбор у Кутузова был большой, однако оно было дано тому, в ком главнокомандующий не сомневался. В арьергард вошли несколько полков пехоты, конницы и артиллерийских батарей от 1-й и 2-й армий, донские казаки и 3-я пехотная дивизия Коновницына. Всего - более 30 тыс. войск.
Сам Коновницын шел в центре арьергарда, справа же - барон Крейц, слева - Сивере 1-й, оба генерал-майоры.

С этого момента и до Бородино арьергард под командованием Коновницына ежедневно вел тяжелые, изнурительные бои с наседающими французами.
В послереволюционное время, да и позже, этому важнейшему периоду войны не уделялось достаточного внимания, хотя еще Н.П. Поликарповым в труде "К истории Отечественной войны 1812 года (по первоисточникам)" (М., 1911. Вып. 2) были подробно исследованы действия коновницынского арьергарда. Этот же автор составил "Перечень боевых столкновений русских армий с 4 июля по 31 августа 1812 года" (М., 1913). Из них видно, как героически действовали войска под командованием Коновницына, обеспечивая спокойный отход основных сил и дав возможность им остановиться и развернуться затем на месте будущего генерального сражения у Бородино. Вот как охарактеризовал Н.П. Поликарпов итоги лишь одного дня действий арьергарда - 20 августа: "Выдержать упорные бои в течение 13 с лишком часов с настойчивым и численно превосходным противником (это были войска маршалов  Мюрата и Даву - Е.И.), недозволить ему не только отрезать ариергард от своих главных сил (отрыв арьергарда от армии доходил до 40 км - Е.И.), но даже обойти с флангов, останавливаться в течение этих 13 часов (с 7 часов утра до девятого часа вечера - Е.И.) на восьми промежуточных позициях на протяжении 16 верст дороги, т.е. через каждые 2 версты, чтобы отпором наседавшему противнику выиграть время для отступления главных сил армии, не иметь в течение этих 13 часов возможности не только подкрепить себя горячею пищею, варить которую было некогда, но даже и отдохнуть мало-мальски сносно - подвиг и не легкий, и не маловажный, и в величии этого подвига не усомнится ни один скептик".

И так каждый день, а иногда и ночью, до 23 августа, когда арьергард пришел к Колоцкому монастырю У Бородино. В этот день, как сообщал Коновницын в рапорте  Багратиону, бой начался в 9 часов утра: "В продолжение десяти часов сражения мы уступили неприятелю не более девяти верст, останавливаясь в пяти позициях. Теперь передовые войска, состоящие из всей кавалерии, расположились у Валуева, егерские полки у Колоцкого монастыря, а 3-я дивизия в деревне Окиншино в 1,5 верстах от монастыря. Неприятель в самых больших силах стоит от меня в двух верстах".

Участник войны, свидетель событий, происходивших в этот день, Ф.Н. Глинка в своем известном произведении "Письма русского офицера" говорил, что в какой-то момент сражения конница Мюрата оказалась в тылу у Коновницына: "Уже фантастические одежды его (Мюрата - Е.И.) развевались у нас в тылу; но генерал в колпаке (Коновницын - Е.И.) смотрел на это как на шалость запальчивого наездника и не смутился нимало. Наши загнули фланг, немного отступили и выстояли спокойно. Ночь развязала драку. Пользуясь темнотою, Коновницын отвел свои войска к стенам Колоцкого монастыря".

Ф.Н. Глинка дает настолько Колоритно образ Коновницына в это время, что мы позволим себе привести довольно длинную цитату, несмотря на стесненные рамки нашего очерка: "Глубокий ров за станицею Гриднево приостановил его (Мюрата - Е.И.) на минуту. За этим рвом стоял сильный арьергард русский. Для совершенной противоположности щегольскому наряду Мюрата (приверженность Мюрата к ярким, броским разноцветным одеждам была тогда общеизвестна; наши казаки, уважая браваду Мюрата в боях и его "петушиный" вид, договорились не убивать его, если даже такая возможность представится - Е.И.), разъезжал за оврагом, перед рядами русских, на скромной лошадке, скромный военачальник. На нем была серая шинель, довольно потертая, небрежно подпоясанная шарфом, а из-под форменной шляпы виднелся спальный колпак. Его лицо спокойное и лета, давно преступившие за черту средних, показывали человека холодным. Но под этою мнимою холодностию таилось много жизни и теплоты. Много было храбрости под истертой шинелью и ума здравого, дельного, распорядительного - под запыленным спальным колпаком. Это был генерал Коновницын, истый представитель тех русских, которые с виду кажутся простаками, а на деле являются героями".

Удивительно теплая и реальная характеристика, которой невозможно не верить. Проникаешься уважением к этому человеку, спокойно, уверенно и эффективно делавшему свою военную работу.

В день Бородино войска, входившие с состав арьергарда, ушли в свои корпуса и дивизии, поэтому и дивизия Коновницына вернулась в 3-й пехотный корпус генерал-лейтенанта Н.А. Тучкова 1-го. Кроме нее туда входили еще 1-я гренадерская дивизия и 50 орудий. Эти силы составляли т.н. отдельный Утицкий отряд. Включал он в себя также Московское и Смоленское ополчения. Эти  силы находились на крайней части левого фланга. Когда события на Багратионовых флешах в начале сражения приняли опасный для русских войск оборот, Багратион приказал 3-й пехотной дивизии идти к флешам. В воспоминаниях П.П. Коновницын писал об этом так: "Я был с 25-го числа совсем на левом фланге, на Старой Смолянке, в отдельном корпусе у Тучкова. 26-го весьма рано переведен с дивизиею к Багратиону, к деревне Семеновской, перед коею высоты, нами занимаемые (флеши - Е.И.) были неприятелем взяты. Я их рассудил взять. Моя дивизия за мною последовала, и я с нею очутился на высотах и занял прежние наши укрепления. При сем довольно счастливом происшествии получаю известие, что Багратион и его генерал штабъ (так в тексте - Е.И.) Сен При ранены, коих уже понесли, и мне, как на сем пункте старшему, Багратионом оставлено главное начальство..."

В исторической литературе нет единого мнения о времени этих событий. Чаще всего говорится, что это было тогда, когда французы четвертый раз атаковали флеши и взяли их, около 9-ти часов утра. Но ведь это не "весьма рано", как пишет Коновницын.
В настоящее время поддержана другая хронология этого эпизода сражения, не опровергнутая пока никем. Суть ее сводится к тому, что дивизия Коновницына ушла к флешам до 8 часов.  Идти же ему 1,5 км от Утицы до Семеновской, да еще поспешая на помощь своим, пришлось не более 15-20 минут. Таким образом, получается, что Багратион был ранен до 9-ти часов утра, когда и пришлось Коновницыну взять командование левым флангом на себя. Правда, он пытался передать его ближайшему от себя корпусному командиру Н.Н. Раевскому, но тот отказался, т.к. ему самому в это время приходилось очень туго на Курганной высоте. Там стояла знаменитая батарея, названная его именем, хотя командиром артиллерии здесь был Г.М. Шульман, почему в источниках она называлась иногда Шульманской. 
Затем прибыл новый командующий 2-й армией генерал от инфантерии Д.С. Дохтуров, а Коновницын продолжал сражаться на левом фланге. Вот что он пишет в продолжении своих воспоминаний: "Я, видя стремление всей неприятельской кавалерии, от коей тучи пыли от земли до небес столбом показывали мне ея ко мне приближение, я с Измайловским полком, устроя  его  в шахматные карей, решил выждать всю неприятельскую кавалерию, которая  в виде вихря на меня налетела... каждая, можно сказать, пуля наша валила своего всадника... Такового рода были три неприятельские атаки и все безуспешные".
После ранения Багратиона Коновницын отвел войска за Семеновский овраг, устроил на высотах батареи и оставался в этой позиции до конца сражения, отражая атаки врага: "Перед вечером я по приказу отправился взять команду 3 корпуса после раненого генерала Тучкова на Старую Смоленскую дорогу, на левый фланг обеих армий", - завершает Коновницын свои воспоминания о Бородинском сражении. В нем пала большая часть дивизии Коновницына. Как он сам писал, ее почти совсем не осталось, сохранилось едва ли 1000 человек.

На Бородино Коновницын в очередной раз показал себя бесстрашным воином.
Сражался он в полной парадной форме.
Дважды был  контужен - вплотную к нему пролетело ядро, Разорвавшее его мундир (он его потом отослал домой, на память), и от которого пострадала его правая рука выше локтя, также поясница. Эти контузии позже не дали ему возможность вновь возглавить арьергард русской армии, командиром которого был вместо него назначен генерал М.А. Милорадович.
За отличие в Бородинском сражении П.П. Коновницын был награжден золотой шпагой с надписью "За храбрость" и украшенной алмазами.
Командуя 3-м пехотным корпусом, П.П. Коновницын отступал вместе с армией к Москве, был участником знаменитого совещания в Филях. На нем он предлагал дать еще одно сражение под стенами Москвы. До конца дней своих Коновницын гордился тем, что высказал такое мнение. Не раз он говорил: "Я умру  спокоен, потому что я не виноват в отдаче Наполеону Москвы". Никакие убеждения, даже красноречие Кутузова, не могли убедить Коновницына в неосновательности его мнения.

Вскоре после оставления Москвы, 4 сентября, он был назначен Кутузовым дежурным генералом всех армий.
Работа эта ему была знакома еще по Финской кампании, но ответственность за исполнение ее теперь была на порядок выше.
Следует отметить, что роль Коновницына, которую он сыграл на этом посту, недостаточно оценена в историографии советского и постсоветского времени. Чаще всего историки просто упоминают его должность, не входя в анализ работы, проделанной Коновницыным, и не пытаясь, естественно, ее оценить. Между тем, эта роль была выдающаяся. То, что он действовал под непосредственным руководством Кутузова и в то же время проявлял нередко самостоятельность и распоряжался "именем главнокомандующего", придавало его работе стратегический характер. Вот что В.П. Никольский и Н.П. Поликарпов говорили о работе Коновницына в это время: "Лишь с назначением генерал-лейтенанта П.П. Коновницына дежурным генералом главнокомандующего, в штабе его и канцелярии водворяется некоторый порядок, состав увеличивается... постепенно число бумаг, подписываемых самим Кутузовым, уменьшается; бумаги за подписью ген. Коновницына начинают направляться даже таким лицам, как великому князю Константину Павловичу, управляющему военным министерством и графу Аракчееву; значение ген. Коновницына в армии несомненно все более и более возрастает; да и не мудрено, если принять во внимание объем и содержание всей переписки, которою ведал дежурный генерал кн. Кутузова: здесь кроме обычных инспекторских, хозяйственных и общих дел встречаются организационные, а главное - очень сложные дела по тылу и даже операционные, хотя последние и в виде исключения... ген. Коновницын фактически исполнял роль начальника штаба кн. Кутузова, особенно  во второй половине войны". 
Дело в том, что формально начальником штаба был Л.Л. Беннигсен, но М.И. Кутузов, посуществу, отстранил его от дел, препоручив их П.П. Коновницыну.
Это было результатом тех интриг, которые велись против главнокомандующего некоторыми генералами, среди которых был и Л.Л. Беннигсен. Следует подчеркнуть, что ни в каких интригах и закулисных действиях Коновницын не участвовал. Он был слишком порядочным для этого.
Все, что касалось самых разных вопросов по армиям, М.И. Кутузов делал через Коновницына. Дежурному генералу принадлежала значительная доля усилий по укреплению армии, когда она оказалась в Тарутино после отступления из Москвы. Все распоряжения главнокомандующего неукоснительно выполнялись Коновницыным, который сносился  со множеством людей, передавая им волю Кутузова, и, наоборот, являлся  главным связующим звеном между ними и главнокомандующим. Связи осуществлялись не только по военной, но и по гражданской части, в том числе с губернаторами разных губерний.
Историки не раз называли Коновницына правой рукой Кутузова вплоть до завершения войны на территории России.
П.П. Коновницын участвовал в руководстве партизанским движением, что не отмечает ни один исследователь. Между тем, он много делал здесь, координируя действия военных и крестьян-партизан и помогая им.

Работал Коновницын напряженно и в любых условиях. Вот как описывает быт Главной квартиры, которая была тогда в  д. Леташевка, А. Щербинин: "Камердинер Коновницына, Петр, приходил за час до восхода солнца, чтобы приготовить щи и жаркое для меня, двух, по канцелярии, товарищей моих и подполковника Эйхена; Коновницын же обедал всегда у Кутузова... Топка печи продолжалась не более часа. В это время густой слой дыма несся над головой моей и Коновницына (это была крестьянская изба, топившаяся по-черному - Е.И.), лежавшего близ дверей в темном углу, диагонально против меня... В  первые две недели пребывание в Леташевке я будил Коновницына при получении каждого донесения, которое он сам распечатывал. Но когда он утомился от неоднократного по ночам пробуждения, он разрешил мне распечатывать конверты и будить его только в случае важном. Во все остальные четыре недели пребывания в Леташевке такового случая не было, пока не появился посланный от Дохтурова. Я распечатал привезенный конверт и, разбудив Коновницына, подал ему рапорт (о выходе Наполеона из Москвы - Е.И.), с которым он поспешил к Кутузову в соседнюю избу". Чаще всего Коновницын спал не более трех часов в сутки, да и то когда удастся.

За время, пока войска находились в Тарутино, было сделано много, и большая  заслуга в этом принадлежала Коновницыну: "Петр Петрович был неутомимым работником и через три недели после его назначения (дежурным генералом - Е.И.), при выступлении из Тарутинского лагеря, наша армия была в образцовом порядке".
Исполняя свои обязанности дежурного генерала и штабную работу, Коновницын не раз принимал участие непосредственно в боях.
Однажды он даже чуть не погиб. Это было в деле под Тарутином, рано утром 6 октября, в начале отступления французов от Москвы. Будучи больным "лихорадкою", он, тем не менее, с трудом сев на коня, помчался в сражение, обнажив шпагу. В какой-то момент огромного роста французский кирасир уже занес над ним свой палаш, но вовремя подоспевший казак сбил его с лошади. В этот же день, возвращаясь к Кутузову, Коновницын неожиданно встретил обстрелявших его поляков и, взяв под свое командование находившиеся рядом войска, наголову разбил их.

Следующий боевой эпизод с участием Коновницына произошел уже под Малоярославцем. Бой за него был жестоким. Есть легендарные слова, якобы сказанные Кутузовым Коновницыну, когда он посылал его в это сражение: "Петр Петрович! Ты знаешь, как я берегу тебя и всегда упрашиваю не кидаться в огонь, но теперь прошу тебя очистить город!" Коновницын, по воспоминаниям И. Р. фон Дрейлинга, "весь день находился в перестрелке". В конечном счете французов вытеснили из города при непосредственном участии руководившего войсками Коновницына (среди которых, кстати, была и 3-я пехотная дивизия, которую взял он в бой), но в конце сражения Кутузов приказал отвести войска из города. Коновницын, семь раз водивший солдат против французов в Малоярославце, порицал за это Кутузова. Впрочем, не один он, но и Толь, и многие другие. Они не могли, очевидно, понять мудрого Кутузова, для которого Малоярославец был важен не столько как победа, сколько как эпизод, заставивший Наполеона уйти на Старую Смоленскую дорогу.

Между прочим, с теми легендарными словами, о которых только что шла речь, не был согласен И. П. Липранди, через много лет анализировавший события 1812 г. Он писал: "... где Кутузов берег Коновницына? В арьергарде до Шевардино и при оном, в Бородине, везде доля Коновницына была находиться в самых жарких местах. Здесь под Малоярославцем, хотя  он был Дежурным Генералом, но, как видим, он посылается Кутузовым в огонь во второй раз, с приказанием, которое не могло не потребовать полного самоотвержения, и посылается тогда и туда, где действовали Генералы не хуже Коновницына, Дохтуров, Раевский, Принц Евгений Виртенбергский, Ермолов и другие, а потому приведенные слова в этом случае не приходятся и представляют мистификацию, буде действительно сказаны Кутузовым".  Здесь мы сталкиваемся с важнейшим качеством Коновницына, которое хорошо знал Кутузов: на него можно было положиться в критические моменты и быть уверенным, что он выполнит приказ до конца, во всяком случае, все для этого сделает. Это качество Коновницына было выше просто военного дарования, которым обладали многие. Это понимали и современники.
Граф П.Х. Граббе в записках о войне 1812 г. заметил: "С удовольствием останавливаюсь над героической памятью этого достойного мужа, Коновницына... не столько, полагаю, отличали его военные дарования, сколько величие самой борьбы за честь и целость Отечества, и кротостью нрава истинно умилительною украшенного". Эти слова надо понимать не в смысле принижения "военных дарований", а как характеристику гражданской и нравственной составной личности Коновницына.

Выполнение дежурных и штабных обязанностей было для Коновницына тяжкой работой. В письме к жене в это время он написал: "... Я жив, но замучен должностию, и если меня делами бумажными не уморят, то по крайней мере совсем мой разум и память обессилят. Я иду охотно под ядры, пули и картечи, чтоб здесь не быть".

Очередной раз участвовать в сражении Коновницыну довелось под Вязьмой, когда он надоел Кутузову просьбами поехать к сражающимся войскам авангарда Милорадовича: "Отвяжись ты от меня и ступай, куда хочешь!" - сказал в сердцах Кутузов, и Коновницын отправился к Милорадовичу, распоряжаясь в ходе сражения именем главнокомандующего.

Коновницын, между прочим, в эпизоде с Вязьмой опять был не согласен- с Кутузовым, предлагал ему идти к Милорадовичу со всей армией. Дело кончилось, однако, тем, что Коновницына он туда отпустил, но армию к Вязьме в этот раз не направил. Такие же разногласия у них возникли и под Красным, "где тщетно убеждал он великого полководца перехватить отступление Наполеону." Дело кончилось тем же: Коновницын поехал к войскам и вновь действовал от имени главнокомандующего, а Кутузов продолжал управлять событиями по своему усмотрению.
Сражения у Вязьмы и Красного были последними, в которых непосредственно участвовал Коновницын. Действия его в боях при изгнании французов из России были отмечены почетной наградой. По этому поводу в формулярном списке генерала говорилось: "Ноября 2-го дня за заслуги в продолжении войны и особенно под Витебском; так же за распоряжения во время предводительствования ариергардом армии в ежедневных сражениях пожалован Кавалером ордена св. Александра Невского".

После переправы через Березину Коновницын был при Кутузове, вместе с ним побывав в армиях Чичагова и Витгенштейна, действиями которых в это время тот был недоволен. Затем, "следуя за бежавшими французами, Кутузов в одних санях с Коновницыным въехал в Вильну. Торжественно встреченный в замке депутатами всех сословий города, Кутузов только вступил в комнату, обнял Коновницына".

Война завершалась.
Коновницын был щедро вознагражден за свою многотрудную деятельность и, кроме уже упомянутых наград, "за храбрость и мужество многократно оказанное в продолжении кампании, а наипаче во время командования ариергардом, награжден орденом С-го Георгия 2-го класса большого креста".
Кроме того Александр сделал его генерал-адъютантом.
Но Коновницын ждал большего для себя вознаграждения: поездки к семье. Об этом, как о лучшей награде, он писал жене.

27 декабря он получил отпуск и поехал в Петербург и в Кярово в сопровождении А.И. Михайловского-Данилевского. Вообще-то, несмотря на труднейшие обстоятельства военного времени, Коновницын не терял связей с родными. Наоборот, переписка между ними, которая не прекращалась в течение всей жизни, приобрела в 1812 г. еще более интенсивный характер. В письме от 3 ноября Анна Ивановна писала мужу о рождении их последнего сына - Алексея 30 октября. Письмо это написано почерком, показывающем очень тяжелое состояние ее после родов.  Можно представить  себе страстное желание Коновницына увидеть семью и особенно - новорожденного. Теперь это стало возможным. Повидавшись с семьей, Коновницын через три недели вернулся в армию, которая была уже за границей, и продолжил службу.

Оценивая роль, сыгранную Коновницыным в 1812 г., следует сказать, что его отличала особая активность в событиях, обостренное чувство патриотизма.
Когда войска отступали от границ с началом войны, Коновницын относился к тем из генералов, которые особенно остро переживали это отступление, отдавая предпочтение позиции Багратиона, чем Барклая де Толли. В этом суть рассуждений А.Н. Муравьева, которые мы встречаем в его "Автобиографических записках": "В особенности же огорчились тем (что Барклай был 1-й командующий - Е.И.) русские истинные патриоты Ермолов, Раевский, Дохтуров, Коновницын, атаман Платов и все влиятельные лица негодовали на сей оборот дела..."
Тогда предвзятое отношение к Барклаю действительно имело место. Сейчас объективность оценок его действий восстановлена. Однако мы не найдем прямых сведений о том, что П.П. Коновницын плохо отзывался о Барклае. Совем наоборот. А.Г. Тартаковский - прекрасный знаток корпуса источников, особенно мемуарных, по войне 1812 г., отмечает: Коновницын был "единственным (курсив наш - Е.И.) из русских военачальников, кто даже в самые худшие для ее главнокомандующего (речь идет о 1-й армии - Е.И.) времена сохранял к нему благорасположение и поддерживал с ним добрые отношения". Когда Барклай покинул армию, "из всех приближенных Кутузова, - по словам В.И. Левенштерна, - только один Коновницын искренне сожалел об отъезде Барклая".

Здесь следует подчеркнуть, что П.П. Коновницын был близок к тем кругам общества и генералитета, которые считались консервативными. Правда, такое объяснение взглядов Петра Петровича не может быть исчерпывающим. Христианское отношение к людям, следование истине, а не ярлыкам, было для него основным в общении с кем-либо. Самым важным в человеке для него были нравственные качества, а не что-то другое. Ведь Барклая считали либералом, тем не менее отношение Коновницына к нему зависело не от этого. Несмотря на всю свою терпимость к людям, Коновницын не одобрял назначений на высокие должности в русской армии иностранцев. Это не относилось к Барклаю - российскому дворянину, а вот об иных он говорил, по свидетельству А.И. Михайловского-Данилевского: "Никогда я не дам иностранцу звания генерала. Давайте им денег, сколько хотите, но не давайте почестей, потому что это - наемники". Здравая мысль.

События 1812 года навсегда остались для Коновницына предметом постоянных воспоминаний и рассуждений.
Оценивал он и свою роль в этих событиях.
Вот что по этому поводу писал А.И. Михайловский-Данилевский: «Коновницын, которого сердце мне было открыто, часто наедине со мною (курсив наш - Е.И. Автор был намного моложе Коновницына) беседовал об Отечественной войне: это был любимый разговор его, в котором он присваивал себе величайшее участие в сем походе. Вот собственные его слова, многократно мною от него слышанные: "Я остановил ужасный натиск неприятелей 6-го августа под Смоленском, в Малаховских воротах; без меня бы Смоленск не устоял. После полученной раны князем Багратионом в Бородине я принял начальство над левым крылом армии и удержал в сем важнейшем месте самое упорное стремление неприятелей. Когда меня назначили дежурным генералом, то я привел в порядок дела по управлению армии, представлявшие совершенный хаос, и воевал в последовавших сражениях, распоряжаясь именем Кутузова, который, кроме Бородинского, ни в одном не был под ядрами. Я водил колонны в опаснейшие места и одушевлял их, я первый бросался в огонь в Тарутине, Малом Ярославце, Вязьме и Красном и решал победу".
Далее Михайловский-Данилевский, отдавая должное Коновницыну, тем не менее склонен считать, что тот преувеличивал свою роль в ходе войны, вольно или невольно преуменьшая значение иных полководцев. Нам хотелось бы заметить, что Коновницын никогда не преуменьшал роль других генералов в событиях. Он говорил лишь о себе. Ведь всё, о чем он говорил, имело место. Есть сколько угодно свидетельств современников, которыми можно было бы подтвердить сказанное Коновницыным. С точки зрения нынешнего времени, когда события 1812 г. можно  рассматривать не с субъективных позиций участников, а более объективно и взвешенно, можно отметить как правоту Коновницына, ибо то, что он сделал, действительно сыграло большую роль в победе, так и приветствовать стремление Михайловского-Данилевского отметить роль других участников войны. Победа над Наполеоном была общей победой, а славы хватило на всех. Грандиозность такого явления, как Отечественная  война 1812 г., вмещала в себя усилия всех ее участников. Впрочем, сам Михайловский-Данилевский хорошо понимал  значение Коновницына в ходе войны, о чем говорят его слова, помещенные в девизе настоящего исследования.