АННА ФЁДОРОВНА КРЫЛОВА

Сестра К.Ф. Рылеева

Совершенно по-иному сложилась жизнь еще одной женщины, связанной родственными узами с Рылеевым - его сестры Анны Федоровны. Безусловно, биографии ее достойно отдельного рассмотрения. К сожалению, источники, разрозненные и немногочисленные, не позволяют восстановить эту биографию в полном объеме. Но, анализирую те документы, которые дошли до нас, все же, можно сделать некоторые выводы о ее личности, ее отношении к жизни, ее судьбе.
Мы не знаем года рождения Анны Федоровны, но известно, что она была несколькими годами старше брата-поэта. Рылееву она была сестрой сводной: имя ее матери история не сохранила. Возможно она была родной сестрой Петра Малютина: с его вдовой и детьми она до самой смерти поддерживала родственные отношения. Судя по всему, Анну Федоровну, как и Малютина, отец не признал законной дочерью - и она считалась воспитанницей четы Рылеевых, не имевшей прав на родительское наследство.
Участник событий на Сенатской площади Николай Цебриков, знавший Анну Федоровну еще в молодости и возобновивший знакомство незадолго до ее кончины, писал, что "после казни брата она должна была переменить свою фамилию Рылеевой на фамилию Крыловой". Однако Цебриков неправ: родственники повешенного заговорщика вовсе не подвергались преследованию в Николаевскую эпоху. Более того, носители этой фамилии вызывали в образованном обществе интерес и сочувствие - и это следует, между прочим, из истории жизни Натальи Рылеевой. Вернее другое: не будучи признана отцом, отцом фамилию отцовскую фамилию Анна Федоровна не носила. По-видимому, ее фамилия изначально была Крылова.
О детстве ее сохранилось несколько отрывочных сведений: она училась в частном пансионе. в котором изучала французский и немецкий языки. Скорее всего, там же она научилась играть на фортепьяно. В детстве она много болела; у нее была тяжелая болезнь глаз, грозившая слепотой.
Судя по семейным документам, судьба дочери волновала Федора Андреевича намного больше, чем судьба сына. Уехав  в начале 1800-х годов от семьи, он постоянно интересовался здоровьем Анны Федоровны, ее успехами в учении. "Я за нее несказанно тебе обязан! И ежели по благости Божией суждено ей при жизни нашей быть пристроенной, то я теряюсь даже, воображая, какие небесные награды от Создателя уготованы будут тебе!... Друг мой!  Не пожалей призвать глазного доктора и вылечить глаза у Аннушки. Что в ней будет в слепой! Да благословит и просветит ее Господь!", - писал Федор Рылеев жене в июне 1813 году.

Рылеев-старший боялся, что его жена – в отместку за отъезд из семьи - перестанет заботиться о воспитаннице. Отчасти он был прав,  поскольку для Анастасии Матвеевны родной сын был всегда на первом месте.  Сведений о том, что ее вообще каким бы то ни было образом интересовала жизнь «Аннушки» после ее совершеннолетия, нет; доходы, которые Рылеева получала с Батово, шли исключительно на содержание сына.
И если незаконному сыну Федора Андреевича Петру Малютину в итоге удалось выбиться в люди, то его незаконная дочь Анна Крылова сделать этого не смогла. В 1814 году, когда ее отец умер, она осталась круглой сиротой, бесправной и никому ненужной – и это обстоятельство предопределило трагическую историю ее жизни.

***

Мы не знаем, когда Анна Федоровна окончила пансион, где она жила после его окончания. Однако известно, что она сама зарабатывала себе на жизнь. С юных лет она давала уроки в частных домах, обучая детей богатых дворян иностранным языкам и игре на фортепьяно.
Подобный образ жизни был не характерен для столичной дворянки Александровской эпохи. Роль учителей и гувернеров «благородного юношества» в ту пору в основном исполняли иностранцы – французы и немцы. В начале XIX века русские учителя, конечно, тоже существовали. Кондратий Рылеев, например, в бытность свою в Подгорном учительствовал в семье помещика Тевяшева. Однако Рылееву хотелось только «вывести из тьмы», просветить дочерей помещика, он не делал учительство своей профессией, источником заработка.
По мнению историка отечественного образования В.М. Боковой, «против русских наставников довольно долгое время в «хороших домах» существовало предубеждение. Большинство из них принадлежали к разночинной или духовной среде, которая не могла хвастаться изящными манерами и светскостью. Их сторонились так же, как сторонились дворовых: чтобы не испортили ребенку свежий и старательно наведенный лоск». Русских учителей держали в дворянских домах, прежде всего потому, что платить им можно было в несколько раз меньше, чем иностранцам.
Еще хуже приходилось русской дворянке-учительнице. Зарабатывая на жизнь преподаванием, она, получая копейки, социально уравнивала себя с иностранцами и разночинцами. Она не могла рассчитывать на соответствующее «благородному званию» уважение окружающих; жизнь ее полностью зависела от родителей ее воспитанников, их благорасположения, их готовности платить за обучение.
Документы содержат скупые сведения об учительской карьере Анны Федоровны. До 1826 года она служила в «почетном семействе генерала Перрона», которым была, в целом, довольна. Судя по документам, и семья Перронов благоволила к учительнице – правда, теще Перрена, Ирине Логиновне Богаевской, «не нравилось в Анне Федоровне то, что она после всякого свидания с Малютиными делалась более суетною, перенимая их моды, заводилась сама оными и тратила на них деньги, которые советовали ей беречь лучше на черный день». Семейство Перренов, таким образом, внимательно следило за учительницей, за тем, с кем она дружит и как тратит заработанные деньги – и все это делалось для ее же пользы.
В середине 1826 года Перрены отказались от услуг Анны Федоровны, поскольку их выросшим детям учение уже не требовалось. Новыми хозяевами стали некие супруги Постниковы. У Постниковых, правда, она задержалась недолго: семья была бедной, платили ей мало. И в июне 1827 года Постниковы «наняли дешевенькую учительницу и гувернантку для детей своих и, не имея возможности по теперешнему расстроенному своему состоянию, платить за уроки на  фортепьяно, принуждены были отказать Анне Федоровне» .   Несколько месяцев после этого она «была действительно в крайнем и самом бедственном положении».  Но потом, «по приобретении  по милости Божьей трех учениц», положение ее несколько поправилось.
Подобный образ жизни не мог не сказаться и на отношении Анны Федоровны к людям и, в первую очередь, к мужчинам. По-видимому, она считала, что, обеспечивая сама себя, имеет право на некоторую свободу в личной жизни. Кропотов пишет о ней как о «девушке не молодой, но ветреной», наделавшей много хлопот своему брату. А злоязычный современник,  журналист и баснописец Александр Измайлов, отзывался о ней как о «зрелой деве и наскучившей своим девством». Собственно, именно фривольные, с точки зрения современников, отношения с мужчинами оказались роковыми для ее взаимоотношений с братом.

***

Ко второй половине 1825 года относится фрагмент из переписки Пушкина с Рылеевым и Бестужевым. В письме к Бестужеву от конца мая – начала июня 1825 года Пушкин замечает, что он «шестисотлетний дворянин» - и потому имеет право требовать уважения от своего одесского начальника графа Михаила Семеновича Воронцова. На это пушкинское замечание всегда пространно отвечал Рылеев: "Ты сделался аристократом; это меня рассмешило", "ты мастерски оправдываешь свое чванство шестисотлетним дворянством; но несправедливо. Справедливость должна быть основанием и действий, и самых желаний наших. Преимуществ гражданских не должно существовать <...> Чванство дворянством непростительно, особенно тебе. На тебя устремлены глаза России; тебя любят,тебе подражают. Будь Поэт и гражданин".
Эти знаменитые строки многократно переизданы и прокомментированы. Комментируя выпады против "чванства дворянством", исследователи чаще всего констатировали "неприязнь" Рылеева к аристократии: "Для Рылеева же аристократия ценза, "аристократия богатств" была также неприемлема как и феодальная, "столбовая аристократия". "Последние слова в этом письме указывают ясно, какой меркой собирался Рылеев измерять достоинство и значение сочинений своего друга <...> Не оборвись жизнь Рылеева так неожиданно, мы имели бы в нем одного из первых решительных сторонников так называемой "общественной" критики", - утверждал Н.А. Котляровский.
Между тем, никто из исследователей не обращал внимание на сугубую литературность антидворянских высказываний Рылеева. В повседневной жизни сам он, по-видимому, редко придерживался подобных принципов.

Известно, что в конце февраля 1824 года поэт стрелялся из-за сестры на дуэли; противником его был 19-летний прапорщик лейб-гвардии Финляндского полка Константин Шаховской. История этой дуэли достаточно хорошо документирована; о ней сохранились не только мемуарные свидетельства, но и современные событиям письма. Анна Федоровна жила тогда в квартире брата, выходившей "окнами на улицу".
Согласно современникам, поводом для дуэли послужили любовные послания Шаховского к Анне Федоровне - перехваченные братом. Измайлов сообщает, что Шаховской написал к своей возлюбленной "более двухсот писем". А Александр Бестужев, секундант Рылеева, утверждал, что поэта больше всего возмутило то, что Шаховской "осмелился надписывать к ней письма на имя Рылеевой".

По-видимому, Рылеева взволновал не сам факт любовных отношений сестры с прапорщиком, а то, что эти отношения марали его древнюю дворянскую фамилию, – к которой Анна Федоровна юридически отношения не имела.
О том, что происходило дальше, Измайлов  повествует следующим образом: «Кн. Шаховской не хотел было выходить на поединок, но Рылеев, с позволения сказать, плюнул ему в рыло, по правой, по другой, пинками… Друзья-свидетели разняли и убедили того и другого драться по форме».  Ему вторит Александр Бестужев: «Сначала он (Шаховской – прим авт.) было отказался, но когда Рылеев плюнул ему в лицо – он решился».
К этим описаниям стоит только добавить, что дуэль происходила на очень жестких условиях, «без барьера», на трех шагах. Каждый из дуэлянтов сделал по три выстрела, первым выстрелом Шаховского Рылеев был ранен в ногу. А два последующих раза «пули встречали пистолет противника». Несмотря на ранение, Рылеев хотел «драться до повалу», и Бестужеву с трудом удалось предотвратить смертельный исход дуэли.
Согласно сообщению анонимного современника-мемуариста, дуэль так сильно поразила мать поэта, что «она схватила горячку» и спустя несколько месяцев умерла. «Кондратий Федорович весьма упрекал себя за дуэль, которая была причиной ее смерти». По мнению мемуариста, смерть матери «отчасти» спровоцировала вступление Рылеева в заговор.
Естественно, после дуэли отношения брата и сестры испортились. Можно предположить, что Анне Федоровне не понравилось столь грубое вмешательство брата в ее жизнь. Рылеев же имел все основания винить в смерти матери не только себя, но – и прежде всего – свою сестру. Переехав в 1824 года с Васильевского острова на Мойку, в дом Российско-американской компании, он не взял Анну Федоровну с собой – хотя, согласно Кропотову, она и «получала от него средства для безбедного существования». Впрочем, вряд ли эти «средства» могли обеспечить сестру: она по-прежнему зарабатывала на жизнь частными уроками.
***
В 1826 году отношения Анны Федоровны с попавшим в тюрьму братом едва не дошли до разрыва. Причины этому были финансовые: находясь в Петропавловской крепости, Рылеев пытался привести в порядок свои запутанные дела.
Конечно, до самого конца следствия он не подозревал о смертном приговоре - иначе бы он просто написал завещание, где бы объяснил, какая часть его наследства остается жене, а какая – сестре. Маем 1826 года датируется весьма любопытный фрагмент его переписки с женой, касающийся их  возможного совместного будущего. Наталья Михайловна писала мужу: «Где бы судьба не привела тебе быть, я всюду следую за тобой. Нет, одна смерть может разорвать священную связь нашего супружества». «Ты никогда не думай, чтобы я согласился и допустил тебя разделить со мною участь мою. Ты не должна забывать, что ты мать», - отвечал ей Рылеев 6 дней спустя. Из этого фрагмента следует: Рылеев был уверен, что наказание ему ограничится сибирской каторгой и ссылкой.
Однако Рылеев, в прошлом – судья Петербургской уголовной палаты, не мог не понимать: уголовное наказание чаще всего означает для преступника потерю права собственности. И после вынесения приговора его жена и дочь могут оказаться в весьма тяжелой  финансовой ситуации. Хорошо зная Катерину Малютину, он предвидел ее финансовые претензии – и, очевидно, именно поэтому еще в начале следствия, в январе 1826 года, просил жену хранить «счеты по опекунству над детьми Катерины Ивановны».  В последующих письмах он отдавал жене множество хозяйственных распоряжений; в марте он предложил ей заняться продажей Батова, в апреле дал доверенность на ведение дел от своего имени.
Тогда же, в апреле, он вспомнил и о сестре. Рылеев предложил Анне Федоровне принять в собственность дом в Киеве, доставшийся ем в наследство от отца. Также сестре предлагалось стать владелицей векселя «на иностранца Книппе».
Это предложение, по сути,  было издевательским: документы на отцовский дом были потеряны, а тяжба с князьями Голицыными по поводу дома была далека до окончания. Анне Федоровне предлагалось нанять поверенного, завершить с его помощью тяжбу, восстановить документы и продать дом. Купец же Книппе, которого Федор Рылеев снабдил деньгами еще в 1817 году, оказался несостоятельным должником, в счет долга был описан его собственный киевский дом. Чтобы получить деньги по векселю, требовалось  вступать в новую многолетнюю судебную тяжбу.
Отдавая сестре киевское наследство отца, Рылеев попросту снимал с плеч жены лишние хлопоты. «Чтоб однажды и навсегда кончить с Анной Федоровной, ты покажи ей это письмо и ей ли самой на продажу дома, если она рассудит его продать, и пусть она делает сама, как хочет, тебе же не следует в это мешаться», - советовал он жене.
Естественно, Наталья михайловна исполнила просьбу мужа  и показала письмо Анне Федоровне. О том, что было дальше, Наталья Рылеева писала мужу: сестра осталась «недовольна и говорит, что она не привыкла хлопотать о таких вещах, которые неверны; говорит, что я должна хлопотать, а не она, и написала мне предерзкое письмо. Я после этого с нею не виделась». «Ради Бога, наставь меня, что делать с нею», - просила она мужа. Она называла Анну Федоровну в числе тех, кто «радуется ее погибели, готовы все отнять».
«От Анны Федоровны не ожидал я таких думал о поступков, как дурно не думал о ней», - отвечал Рылеев жене в мае. И просил напомнить сестре, что «ничем не обязан устраивать участь ее, что она не имеет никакого права делать какие-либо требования» и что если он отдает ей «дом и прочее из имения покойного батюшки»,  то делает это « по собственной воле». «Из имения же матушки я не вправе ей дать и копейки, потому что у меня дочь», - резюмирует он.
Тогда же, в мае, Рылеев написал письмо сестре – письмо это до нас не дошло. Судя по ответу Анны Федоровны, наполненному извинениями, письмо было строгим и гневным: брат еще раз подчеркивал, что у сестры нет никаких прав на Батово.
Непонятно, почему Рыллевы стали подозревать Анну Федоровну в столь низких, корыстолюбивых замыслах. Из ее ответного письма брату следует, что она действительно не имела возможности хлопотать за свой киевский дом.

Непонятно, почему Рылеевы стали подозревать Анну Федоровну в столь низких, корыстолюбивых замыслах. Из ее ответного письма брату следует, что она действительно не имела возможности хлопотать за свой киевский дом. «Мне ли, девице бедной, не имеющей ничего на расходы, не знающей ни нравственного века, ни порядков судопроизводства, живя в столице, тягаться в Киеве за 3 тысячи рублей и о таком доме, на которой и план, и крепость потеряны, одна поездка туда дороже будет стоить», - утверждала она.
Но даже если бы она захотела, получит все Батово или хотябы часть денег от продажи, у нее на это не было никаких законных оснований – и это понимали все окружающие, в том числе и она сама. «Сознаюсь, - писала Анна Федоровна брату, - имела намерение пасть к ногам супруги Вашей и убеждать, что бы она осталась жить в Батове и по милосердию своему, хотя простую хижину и несколько шагов земли отделила для меня, я бы утешилась, что имею уголок на земле моих благодетелей и могу кончить остаток дней моих». Очевидно, просьба эта и была сочтена «дерзостью».
«Ныне уже оставила намерение просить о чем-либо Наталью Михайловну; (ибо) я положилась во всем на Бога, и молю его да сохранит спокойствие Ваше и устроит благополучие Вашей супруги и милой моему сердцу Настеньки», - констатировала Анна Федоровна.
В письме брату Анна Федоровна довольно точно описывает свое положение после его ареста: «Остаюсь сирота бесприютная в мире, не имеющая даже права называть своими тех, которые истинно родные по природе», «Вы знаете, любезнейший Кондратий Федорович, кто я в мире и чего ожидать могу? Все мое погибло, в Вас все мое благополучие».
Анна Федоровна была права. Брат, хотя и не любил ее, но по долгу родства хоть как-то заботился о ней. После его ареста и смерти о ней вообще некому было заботиться. Из его наследства  она в итоге не получила ни копейки, вдова поэта всю жизнь ненавидела ее. После 1826 года Малютины остались единственными близкими ей людьми. Естественно поэтому, что она продолжала общаться с Катриной Малютиной, чем вызывала дополнительное негодование Натальи Рылеевой.

***

В письмах к Наталье Рылеевой ее поверенного Федора Миллера сохранились отрывочные сведения о жизни Анны Федоровны после казни брата. К сожалению, эти письма охватывают лишь период с 1827 по 1828 гг. И о жизни сестры поэта после 1828 и до смерти в 1858 году сведений нет.
Но и из тех фактов, которые Федор Миллер сообщает Наталье Рылеевой, можно сделать вывод: жизнь эта была крайне тяжелой. Жила она в нужде, считая каждую копейку, частные уроки не давали возможность заработать даже на еду.

Мы  узнаем, что Анна Федоровна много болела, что в мае 1827 года, по-видимому, сделала аборт («какою же болезнию была одержима, того сказать Вам не умею, и может быть согрешу, ежели по догадкам бывшие недуги ее назову подозрительными»), а зимой 1828 года «не заметила на мостках сгнившую и покрытую снегом доску, ступила на нее, доска обрушилась  - Анна Федоровна упала, больно ушиблась и разбила себе поясницу, лечилась и не могла целый месяц выходить со двора».
Вообще судьба Анны Федоровны – одна из главных тем переписки Миллера с Рылеевой. Миллер, исполненный сострадания ко всеми покинутой, больной и беспомощной женщине, пытался смягчить сердце Натальи Михайловны, помирить ее с родственницей. Он долго и терпеливо объяснял Рылеевой, что в поведении Анны Федоровны виновата не она, а некие «худые люди». Он призывал вдову посочувствовать родственнице, убеждал ее, что Анна Федоровна давно раскаялась в своем поведении: «Вчера я был у нее; она сделалась, скромна, тиха и очень благодарит за посещения мои и участие, которое принимаю в жалком ее положении, и мне думается, что она без лицемерия тоскует о причиненных ею Вам огорчениях, приносит покаяние и просит у Вас прощения».
Письма Натальи Михайловны к Миллеру не сохранились, но по содержанию ответных посланий видно, что она негодовала на Миллера, постоянно напоминавшего ей о судьбе родственницы. Рылеева запрещала своему поверенному давать Анне Федоровне деньги и принимать какое бы то ни было участие в ее судьбе. Наталья Михайловна в отношениях с сестрой мужа строго придерживалась совета, данного ей Рылеевым:  она выдала ей доверенность на ведение киевских дел и больше не хотела слышать о ее существовании.
Миллер, как следует из его писем, постоянно нарушал запрещение Рылеевой и в итоге не дал Анне Федоровне умереть с голоду. Он постоянно снабжал Анну Федоровну деньгами, вещами и продуктами, помогал советами, искал для нее новых учеников. Именно Миллер настоял, что бы в июне 1831 года ей были отданы 300 рублей – часть пушкинского долга Рылееву.
Момент передачи этих денег он описал в письме Наталье Рылеевой: когда литератор Орест Сомов вручил Анне Федоровне деньги и попросил расписку в их получении, «то она, жалкая, так смешалась, что не знала, как приняться за нее. – Я ей пересказал, как оную написать, и она писала дрожащею рукою, потом в угодность Оресту Михайловичу приложил и я мое свидетельство. – Не истину ли я вам доносил, что Орест Михайлович чересчур осторожен. – По принятии им расписки и при прощании говорил он, что пошлет сию расписку к Вам и будет просить  о  присылке вместо оной расписки Вашей руки и получении присланных г. Пушкиным через барона Дельвига денег – хотя и хлопотливо, но слава Богу, Орест Михайлович сдержал, наконец,  слово и кончил денежное дело. – Я около часа пробыл еще у Анны Федоровны и любовался над ее благодарностию. – Она, бедная, не ожидала сей нечаянной помощи и, по крайнему недостатку, не имея еще должности, крепко горевала о небольшом долге, состоявшем в 20 рублях хозяйке за квартиру».

Эти и подобные описания вызывали у Натальи Михайловны гнев и раздражение. Миллер, однако, настаивал на своем. И поскольку он хлопотал о различных хозяйственных делах Рылеевой, вел сложный судебный процесс с Малютиной, продавал Батово и был официальным опекуном ее дочери, Наталье Михайловне приходилось делиться с Анной Федоровной деньгами. Правда, делала она это очень неохотно. Так, в частности, долг Пушкина Рылееву на самом деле составлял 600 рублей, и только 300 из них получила сестра поэта.
Словесная перепалка Миллера с Рылеевой по поводу Анны Федоровны несколько раз едва не перестала в открытую ссору. «Я слишком много уважаю Вас, чтобы променять бесценной дружбы Вашей на Анну Федоровну, в которой я принимаю участие по одним токмо сделанным Вами мне прежде сего поручениям. – За всем тем признательно скажу, что мне будет ее очень жаль, ежели она останется по делам киевским без подпоры. – Она никого не имеет,  кто бы ей в делах сих подал добрый совет и руку помощи», - писал Миллер в июле 1827 года. По-видимому, к концу 1828 года их отношения испортились окончательно, и причиной тому была именно судьба Анны Федоровны.
Документы не позволяют сделать вывод, как после 1828 года складывались отношения сестры и вдовы поэта. Но не будет большой натяжкой предположить, что примирения между ними так и не произошло.
***
В середине 1850-х годов – после тридцатилетних скитаний и амнистии – в столицу вернулся Николай Цебриков, участник событий 14 декабря 1825 года на Сенатской площади. Цебриков не был ни идеологом, ни активным участником движения, напротив, он, как и многие другие, оказался случайно втянутым в водоворот событий, стал, согласно мнению исследователей, «случайным декабристом». Вина го состояла лишь в том, что, согласно приговору, «в день мятежа 14 декабря произносил возмутительные слова Морскому экипажу, когда он шел на петровскую площадь, сам подходил к толпе мятежников и в вечеру дал пристанище одному из первейших бунтовщиков князю Оболенскому».
Первоначальный приговор Цебрикову подразумевал разжалование в солдаты с выслугой и без лишения дворянства. Однако «по важности вредного примера, поданного им присутствием его в толпе бунтовщиков в виду его полка» Цебриков в итоге лишился дворянства и был разжалован без выслуги; последующие 15 лет он провел, воюя с горцами на Кавказе. В Петербург он вернулся убежденным либералом, российским сотрудником заграничных изданий А.И. Герцена.
В столице Цебриков навестил Анну Федоровну Крылову. Об этой встрече он поведал в письме Евгению Оболенскому, а так же написал воспоминания и передал их для публикации Герцену.
Цебриков пишет об Анне Федоровне как о своей хорошей знакомой, которую он знал «еще в молодости». Теперь же, когда он ей «напомнил о себе», она «хорошо вспомнила» его. Однако о знакомстве Цебрикова с сами Рылеевым ничего не известно. Более того, Рылеев для него был человеком-легендой, одним из «наших пяти Мучеников», «имя которого всеми благородно мыслящими людьми всегда произносилось с большим чувством благоговения». По-видимому, в данном случае знакомство с Анной Федоровной произошло не через Рылеева, а через любовника его сестры Константина Шаховского, сослуживца Цебрикова по гвардейскому Финляндскому полку.
Цебриков застал Анну Федоровну смертельно больной, умирающей старухой: «Хроническая болезнь рака и водяная развились до того, что она не могла уже вставать с постели». Старого знакомого сестры поэта поразила нищета, в которой она доживала свои дни. Она жила «на Петербургской стороне на Большой Никольской улице, в доме у священника Одоевского, в квартире дворника»; «комната у нее была у дворника в избе, отделяющаяся перегородкой без двери. Забухшая сырая дверь избы стуком своим причиняла ей особенное невыносимое страдание, после которого она стонала».
Вспоминая прошлое, Цебриков заговорил с нею о казненном брате – и удивился тому, что «на краю могилы ее восторженные чувства к брату сохранились, она цитировала стихи его из «Наливайки»; когда она вспомнила, что по милости гнилой веревки брат ее должен был два раза умирать – она зарыдала!!» Восторженный почитатель Рылеева «был до того расстроен, что чуть было с ней сам не зарыдал» и «больше оставаться был не в состоянии».
Мемуарист отметил, что при разговоре в комнате появилась «какая-то родственница, Федосья Ивановна Малютина», пришедшая кормить Анну Федоровну. С.Я. Гессен, комментировавший воспоминания Цебрикова, справедливо утверждал, что, скорее всего, мемуарист «ошибся именем». И рядом с сестрой Рылеева до последних минут оставалась Катерина Ивановна Малютина, «вдова генерал-лейтенанта». В этом случае надо отдать справедливость Катерине Ивановне, семидесятипятилетней женщине, не отказавшей в помощи больной родственнице несмотря даже на то, что «из Никольской до Большого проспекта, до квартиры Малютиной, целая верста».
Впрочем, Цебриков пришел к Анне Федоровне не только для того, чтобы вспомнить молодость и поговорить о брате. Он принес ей деньги или, как он пишет, «пособие». Но это «пособие» на следующий день «было возвращено г-жою Малютиной по приказанию Александра Михайловича Рылеева». 28-летний полковник Александр Рылеев, сын дрезденского «дядюшки» поэта, был тогда доверенным лицом молодого императора Александра II. Перед ним открывалась блестящая военная карьера, а паломничество к Анне Федоровне амнистированных заговорщиков могло этой карьере повредить. По-видимому, он просто запретил сестре поэта общаться с Цебриковым – на следующий день, согласно его мемуарам, она уже «боялась» говорить с ним.
Анна Федоровна скончалась «1858 года, 3 декабря, в среду в 8 часов вечера», через три дня после встречи с Цебриковым. «На похоронах ее я не был, хотя и оставлен был мною адрес у госпожи Малютиной, отозвавшейся мне, что флигель-адъютант Александр Михайлович Рылеев не хотел давать знать знакомым, чтобы на похоронах было меньше народа и меньше огласки, что хоронят сестру повешенного Рылеева», - резюмировал Цебриков в мемуарах.  В письме к Оболенскому он добавил, что, не сообщив ему о смерти Анны Федоровны, «полковник Рылеев был верен своим эполетам и аксельбанту».
Из книги О.И. Киянской  и  А.Г. Готовцевой «Правитель дел», изданной в Санкт-Петербурге  в 2010 году.