Николай I и его эпоха

М. Залевский

От автора

Взявшись изложить настоящую тему, я руководствовался доброй памятью к императору Николаю I, патрону Николаевского кавалерийского училища, из которого вышли такие знаменитости русской культуры, как М.Ю. Лермонтов и Модест Мусоргский, не говоря уже о крупных российских военачальниках. Кроме того я руководствовался желанием очистить память об императоре, так замазанную либералами и социалистами и вообще красненькими и розовенькими историками и литераторами.

Конечно, мой труд компилятивного стиля, но именно так я и намеревался его написать, ведь если бы я нарисовал портрет Николая Павловича самостоятельно, своими красками, написал бы от себя, то у всякого, взявшего в руки книгу, явилось бы сомнение и недоумение: что за новоявленный историк этот М. Залевский, можно ли ему доверять? Поэтому я просмотрел обширную литературу, как историческую, так и мемуарную; причем в особенности я ценил воспоминания современников императора Николая I или материалы, написанные по записям, дневникам, рассказам таких современников.

Оговорюсь, что я почти не пользовался материалами историков, наиболее известных читателям, чтобы не повторять их, а охотнее пользовался материалами забытых или вообще малоизвестных историков. Таким образом я представляю настоящим трудом историческую личность на основании многочисленных свидетельств, что видно из библиографических справок, приведенных к каждой главе в отдельности и в целом в конце нашего труда.

Как видно из моей цели, я не претендую на полную объективность, да, кроме того, замечу, что редкие историки объективны в своих писаниях, о чем можно судить хотя бы из различной трактовки тех или иных событий, из различной обрисовки ими исторических личностей, как, например, Петра Великого или Ивана Грозного.

Представляя мозаичный портрет императора Николая Павловича, надеюсь, что читатели поверят многочисленным свидетелям и воздадут должное рыцарю-императору, человеку по душе и характеру истинно русскому, любившему свое отечество и своп народ, отдававшему им все свои помыслы, всю недюжинную энергию.

Читателям скажу: прочтите предлагаемый труд и задумайтесь над вопросом - что было бы с нами, с нашим народом, с нашей страной, если бы в 1917 году царствовал не Николай II, а Николай I?

М. Залевский

Введение

Писатель Евгений Чириков указывает на наш русский грех: "Ни памятью к своему прошлому, ни благодарностью к предкам - творцам своей культуры и государственности, мы, русские, не отличаемся". Разве это не так, разве Е. Чириков не прав? Наша интеллигенция, наши представители образованного слоя, как пишет генерал Головин, были в большей степени европейцами, нежели русскими. Мы увлекались западничеством, забывая свое. Мы спросим: где в России стоят памятники М. М. Сперанскому, деятелям по освобождению крестьян от крепостной зависимости, в частности - генералу Киселеву, братьям Милютиным, Ростовцеву, Ланскому,- а в Киеве, где трагически погиб реформатор П. А. Столыпин, и вообще в России, поставлен ли ему памятник или памятник дипломату Горчакову? Нет, своих деятелей не ценили, мы больше их критиковали. Мы неблагодарны, мы их забываем с необычайной легкостью, а то и охаиваем.

Конечно, верх неблагодарности, клеветы, умышленного чернения находим у Сталина, который, говоря о прошлом России, с необыкновенной наглостью клеветал: "История старой России состояла, между прочим, в том, что ее непрерывно били за отсталость... Били монгольские ханы. Били турецкие беки. Били шведские феодалы. Били польско-литовские паны. Били англо-французские капиталисты. Били японские бароны. Били все за отсталость. За отсталость военную, за отсталость культурную, за отсталость государственную, за отсталость промышленную, за отсталость сельскохозяйственную". Так оценивать русскую историю могут лишь клеветники и невежды, не замечая или не отмечая, что Россию били, а она от этого росла, расширялась, становилась все богаче и могущественнее.

На такую трактовку Русской истории ответил наш великий русский писатель и мыслитель Ф. М. Достоевский: "Наши Потyгины бесчестят народ наш насмешками... Тут причины (некоторой отсталости. - М.3.) географические, этнографические, политические, тысячи причин, и всё ясных и точных. Никто из здравых умом не станет укорять и стыдить тринадцатилетнего за то, что ему не двадцать пять лет".

Да и вообще надо сказать, не любим мы вникать глубоко в наше прошлое и, если говорим, а то и критикуем свое прошлое, то, увы, на основе своих поверхностных знаний и легкомысленных суждений.

Один наш русский мыслитель сказал, что "без прошлого нет настоящего", а мы добавим: без прошлого не может быть и будущего. Ведь для будущих поколений станет прошлым как опыт наших отцов и дедов, так и наш собственный опыт, с той лишь разницей, что одно как перфектум, другое как плюсквампсрфектум.

Да, не любим мы своих заслуженных деятельней... И.Е. Забелин, критикуя Н. И. Костомарова, ссылается на римских историков, умевших показать своих героев, говоря: "Они умели различать золотую правду заслуг героев от житейской лжи и грязи, в которой каждый человек (следовательно, и каждый герой) необходимо проживает и всегда больше или меньше ею марается".

Так замарали и личность нашего умного, трудолюбивого, наиболее русского императора - Николая Павловича. Наше дальнейшее изложение во всех главах покажет истинное лицо его, и в них мы намерены снять ту ложь, которую умышленно или по отсутствию глубокого знания, по нашей лени, по скольжению лишь по поверхности, распространяли многие десятилетия. С этой цепью мы приведем весьма многие свидетельства, но, опережая их, здесь приведем два суждения: одно - русской женщины и другое - французского артиста и режиссера.

В воспоминаниях вдовы инженер-генерала А.Я. Бутковской дана точка зрения на оценку той или иной личности вообще и в частности дана характеристика императора Николая Павловича: "Чтобы верно оценить историческую личность, надо смотреть на нее издалека, когда страсти остынут. Теперь по прошествии более двадцати пяти лет, понемногу начинает выделяться яснее из тумана величественный образ рыцаря-императора. Я принадлежу к числу его ревностных поклонниц за то уважение, которое он сумел внушить иностранцам к русскому могуществу, за тот порядок, который он поддерживал внутри государства; за его знание духа русского народа и любовь ко всему русскому; наконец, за всё добро, сделанное им моему мужу и семейству. Купеческое сословие ценило его, а простой народ и солдаты боготворили!"

Как мы уже сказали, режиссер французского театра в Петербурге Де-Сво Сен-Феликс написал об императоре Николае I "Николаиаду", и мы приведем маленький абзац: "Вот тот царь, на которого злой гений всегда и везде клевещет и которого оскорбляет. Он одинок. Укажите мне преступление, которое забрызгало его северный пурпур? Пролил ли он беззаконно хоть каплю крови? Назовите хоть одну жертву его каприза? Продажные газетчики, вы тщетно печатаете памфлеты и искажаете истину. Лжете!..."

Как ясно и сильно обличает француз клеветников вольных я невольных. Это обвинение, эта защита личности Николая Павловича особенно сильна, когда вы представите личность его отца Павла Петровича.

Вот и мы, как и А.Я. Бутковская, будучи поклонником Николая Павловича, рассматриваем его издалека и не по прошествии двадцати пяти лет, а почти ста двадцати пяти лет, и скажем всей нашей работой, здесь предлагаемой, как Де-Сво, как Пушкин, клеветникам: "Вы лжете!"

Мы постараемся показать истинное лицо императора, которому сама судьба предназначила историческую роль. Его будущее предзнаменовалось двумя событиями. В день бала, данного генерал-прокурором (тогда аналогичного канцлеру) графом Самойловым в честь прибытия в Петербург шведского короля, когда императрица Екатерина II выходила из кареты, мгновенно пролетел метеор, осветивший всю столицу. И через несколько дней, а именно 25 июня 1796 года, появился на свет Николай Павлович.

Почти одновременно в Царском Селе ночью появился такой сильный дым, и именно под окном спальни Государыни, что все переполошились и стали искать источник такового, полагая, что случился пожар и, не найдя его во дворе, подумали, что горит где-то вблизи лес. Послали во все концы гонцов, которые нигде не могли найти лесного пожара. Народ воспринял оба случая и, связав их с рождением Николая Павловича, увидел в этом предзнаменование сверкающего будущего новорожденного и дымящую атмосферу вокруг его жизни.

А заметим, что Николай Павлович, будучи третьим сыном Павла Петровича, не являлся наследником престола, как Павла I, гак и наследовавшего престол старшего из братьев Александра Павловича. Наследником последнего считался Константин. Более подробно историю наследования и воцарения Николая Павловича мы излагаем в дальнейших главах, здесь же опровергаем утверждение некоторых историков, будто Николай Павлович не был подготовлен к управлению государством. В научной монографии об императоре Николае I профессор Полиевктов, как утверждает П.Е Ковалевский, обстоятельно доказал обратное, а именно, что уже в 1814 году он принимал непосредственное участие во внешней российской политике, что он участвовал в европейских конференциях, а с 1822 года стал действенным помощником своего царственного брата. Поэтому по воцарении Николай Павлович и следовал этой политике. Он был сторонником дружбы с Пруссией, как в соответствии с трактатом "Священного Союза", так и вследствие семейных связей и, наоборот, был противником Франции Людовика Филиппа и Наполеона III. В этом император Николай I следовал политике канцлера, но не слепо следовал за ним, наоборот, он часто вмешивался в планы и решения Нессельроде, когда они шли вразрез с его идеями о справедливости. Помогая Австрии и Турции, он в то же время посылает в 1837 году князя Долгорукова в Сербию с личным поручением в противовес официальному представителю России барону Рикману. В 1838 году император улаживает конфликт, возникший с Австрией из-за миссии Егора Ковалевского, написав на докладе, несмотря на противодействие канцлера, "Ковалевский поступил, как истинный русский". В 1843 и в 1853 годах император посылает его же с личным поручением на Балканы для поддержания духа славян.

В 1851 году посланный императором для устройства Дальневосточных областей Н.Н. Муравьев кладет основание русской колонизации Приморского края и когда в петербургских кругах, и больше всего в придворных и правительственных, проявляется протест против установления капитаном Невельским у Татарского пролива русского флага (а эти господа боялись конфликта с западными державами), Николай Павлович вмешался в это дело и написал на докладе канцлера: "Там, где раз поднялся русский флаг, он не должен опускаться!" Так устье Амура было закреплено за Россией. Добавим, что в этом районе рыскали в то время иностранные суда в намерении здесь закрепиться.

Говорят, будто император Николай I был неограниченным монархом, что, по нашему мнению, вовсе не так,- ведь он ограничивал свою власть законом высшего порядка, высшими заповедями, высшей моралью, высшей ответственностью, как помазанник Божий, руководствуясь законами Божьими и гражданскими, пока таковые существуют. Наряду с этим он всегда руководствовался интересами России, которую любил как истинный патриот. Знаменателен его наказ цесаревичу Александру Николаевичу: "Помни, что ты первый слуга России и что всё твое принадлежит ей".

В Николаевскую эпоху, как мы далее укажем, а именно - в главе о русской культуре,- сильным в то время было мировоззрение славянофилов и император, в сущности, склонялся по своему внутреннему чувствованию к нему. А как указывает Б.П. Вышеславцев, монархическая идея славянофилов вовсе не видела в монархии властный идеал, а патриархальное отношение любви к отеческому авторитету. И Николай Павлович видел в семье начало благоустройства общества и, в целом, государства. Сам он был исключительно образцовым семьянином и, как отец, любил русский народ.

Использованаая литература:

1. Евгений Чириков. Отчий дом.
2. Сталин. О задачах хозяйственников. Вопросы ленинизма.
3. Ф.М. Досгоевский. Дневник писателя, ч. I. Изд. Маркса. СПБ
4. И. Забелин. Минин и Пожарский. Прямые и кривые в Смутное время (1883)
5. А.Я. Бутковская. Рассказы бабушки. "Исторический вестник", 1884. Т. 18
6. И.Я. К истории французского театра в России. "Исторический вестник". Т. 70, 1897.
7. П.Е. Ковалевский. Исторический путь России. Париж. 1949.
8. Б.П. Вышеславцев. Кризис индустриальной культуры. Изд. им. Чехова.

Глава I. Император Николай Павлович как человек

Настоящую чему мы намерены начать как бы с конца - с воспитания его наследника. Да, именно так, ибо в постановке данного вопроса проявляется сознание Николаем Павловичем недостатков в его собственном воспитании, а вместе с тем выявляется главная идея императора в этой проблеме: "Я хочу воспитать в моем сыне человека, прежде чем сделать из него государя" (Выделено нами. - М.3.).

В соответствии с таким принципом Николай Павлович и подобрал воспитателей наследника, именно: Ю.Ф. Баранова, полковника Мердера и В.А. Жуковского. Коротко скажем, что Мердер показал себя отличным воспитателем в I кадетском корпусе, где он изгнал господствовавшую тогда штрафную систему, "систему наказанием", и стал применять совершенно обратную - систему взаимопонимания между воспитателем и воспитуемыми. О В.А. Жуковском нечего говорить, всем известна его гуманность, его высокая культура.

Приведем отрывок из письма Жуковского к императрице Александре Федоровне, в котором он видит опасность в принятой еще Павлом I системе военного воспитания, говоря, что это "всё равно, если бы восьмилетнюю девочку стали обучать всем хитростям кокетства. К тому же эти воинственные игрушки не испортят ли в нем того, что должно быть первым его назначением? Должен ли он быть только воином, действовать в сжатом горизонте генерала? Когда же у нас будут законодатели? Когда будут смотреть с уважением на истинные нужды народа, на законы, просвещение, нравственность? Государыня, простите мои восклицания, но страсть к военному ремеслу стеснит его душу. Он привыкнет видеть в народе только полк, а в отечестве казармы".

Но посмотрим, как воспитывался сам Николай Павлович?

25 июня 1796 года, когда родился Николай Павлович, его бабушка - императрица Екатерина Алексеевна - пророчески назвала его "рыцарем Николаем", каковым он и стал на всю жизнь. Также пророческими оказались её слова: "Я стала бабушкой третьего внука, который по необыкновенной силе своей предназначен, кажется мне, также царствовать, хотя у него и есть два старших брата".

Более подробным изложением служит письмо бабушки Николая к Гримму, в котором находим:

"Сегодня в три часа мамаша (Мария Федоровна. - М.3.) родила большущего мальчика, которого назвали Николаем. Голос у него бас, и кричит он удивительно; длиной он аршин без двух вершков, а руки немного менее моих. В жизнь мою в первый раз вижу такого рыцаря. Если он будет гак продолжать, как начал, то братья окажутся карликами перед этим колоссом").

Видимо, от отца Николай Павлович наследовал настойчивость, а от матери-немки аккуратность, скромность, требовательность к себе и к окружающим, трудолюбивость и любовь к изящному. Историк Шильдер полагает, что воспитательницы, в особенности англичанка Е.В. Лайон, также оказывали на формирование характера будущего императора известное влияние. Но что сложилось в отроке от начального воспитания? Шильдер на этот вопрос отвечает следующим образом: "Настойчивость, стремление повелевать, сердечная доброта, страсть ко всему военному, особенно любовь к инженерному искусству, дух товарищества, выразившийся в последнее время, уже по воцарении, в непоколебимой верности союзам, несмотря на вероломство союзников,- всё это сказывается в детстве, и, конечно, подчас в самых ничтожных мелочах" (Н.К. Шильдер. Император Николай I, его жизнь и царствование. Т. 1.).

Сам Николай Павлович вспоминает своих воспитателей и методы воспитания, указывая, что Ламздорф оказался плохим воспитателем, применявшим единственное средство - строгость - и часто наказывавшим даже битьем линейкой, а то и шомполом, что, безусловно, не умиряло вспыльчивости и строптивости воспитуемого великого князя.

Нам, вспоминающим воспитательные методы Жуковского в отношении цесаревича Александра Николаевича, приходится невольно жалеть о детстве Николая Павловича, и, более того, с презрением отнестись к методам Ламздорфа. Думается, исходя из своего личного тяжелого опыта, Николай Павлович и подыскал в воспитатели своему наследнику людей иного стиля. Он, вспоминая своих воспитателей и, в частности, преподавателей по законоведению и праву, так резюмировал: "По-моему, лучшая теория права - добрая нравственность, а она должна быть в сердце, а не в этих отвлеченностях, и иметь своим основанием религию". Думаем, под отвлеченностями император понимал так называемое "естественное право".

Да, Николай Павлович не раз говорил, что он и его младший брат Михаил получили бедное образование и что преподаватели и методы воспитания и образования были не на высоте. А барон М.А. Корф, передавший историку Шильдеру свой богатый архив, правильно заключает:

"Условия и морального и умственного воспитания великого князя Николая Павловича самые невыгодные, даже если смотреть на них вообще, а тем более для личности столь богатой и исключительной, требовали у руководителей знаний, опытности и проницательности совершенно необыкновенных. И, если несмотря на бесконечные препоны, положенные развитию его самостоятельности и особенностей его характера, и если вопреки всем стараниям уничтожить в нем исключительность его натуры, так сказать, опошлить ее и подвести под общий уровень, всё-таки из этого тяжкого горнила выработалось нечто столь могучее, самобытное, гениальное и мировое, то, конечно, Николай всем обязан был единственно своей внутренней силе и той особенности печати, которою Провидение назнаменовало его для исполинской будущности" (выделено нами. - М.3.).

И можно сказать: какие бы плоды принесли воспитатели, если бы у великого князя Николая Павловича таковыми были Жуковский и Мердер, какой совершенный лик принял бы этот и без того "исполин" не только телом, но и духом!

Конечно, Николай Павлович интересовался военным делом и, как отмечает П.Е. Щеголев,- это увлечение от отца и старших братьев. Действительно, Константин Павлович этим отличался еще более. Щеголев пишет: "Александр Павлович, несмотря на свой либерализм, был жарким приверженцем вахтпарада и всех его тонкостей. Не ссылали при нем в Сибирь за ошибки на учениях и разводах, но виновные подвергались строжайшим взысканиям, доходившим относительно нижних чинов до жестокости. О брате его Константине и говорить нечего: живое воплощение отца, как по наружности, так и по характеру, он только тогда и жил полной жизнью, когда был на плацу среди муштруемых им команд" (П.Е. Щеголев. Император Николай I. "Исторический вестник", июль 1903).

Таково было отношение к военному делу старших братьев и их отца, младшие же, Николай и Михаил, естественно, разделяли это семейное увлечение, но не в его искаженном виде. Приведем пример. Когда Николай Павлович, еще в бытность великим князем, был назначен Прусским королем шефом прусского кирасирского полка, то он, великий князь, сразу же устроил ему не вахтпарад, а тревогу, чтобы выяснить готовность полка. А вообще говоря, в то время повсюду было увлечение военным делом, особенно в соседних Пруссии и Австрии. И потому Шильдер неправ, утверждая, что юный Николай Павлович видел в увлечении военным делом запретный плод из-за отвращения к нему его матери. Не прав Шильдер и потому, что это увлечение было не только тогда, а и позже у каждого почти мальчика. Вспоминаю себя и своих товарищей, кто из нас не играл в солдатики, оловянные и живые, кто не стремился получить в подарок барабан, ружье, трубу, лошадку, пистолет, каску? Кто из нас не играл в войну? Да и теперь тоже стремятся приобрести пистолет, но не для военных игр, а в игры террористов. Что же лучше, что благороднее?

Таким образом судить императора того времени за предпочтение военного дела, судить огульно, не учитывая, чему и как именно из этого отдавалось предпочтение, по крайней мере - легкомысленно. А что делал Николай Павлович в армии: он устраивал поверки не парадные, а по существу - тревоги, маневры, проверял готовность частей, крепостей, с вниманием строил крепости, но, скажем откровенно, вообще он предпочитал военную среду, а почему? Он говорил: "Здесь порядок, строгая безусловная законность, никакого всезнайства и противоречия, всё вытекает одно из другого; всё подчиняется одной определенной цели; никто не приказывает, прежде сам не научится повиноваться; никто без законного основания не становится впереди другого, всё имеет свое назначение. Потому-то мне так хорошо среди этих людей, и потому я всегда буду держать в почёте звание солдата. Я смотрю на всю человеческую жизнь только как на службу, так как каждый служит" (выделено нами. - М.3.).

Помимо точного определения характера и особенностей воинской службы, в приведенных словах Николая Павловича заключается всё существо его самого и его царствования. Именно последнюю его фразу, только что приведенную, можно было бы поставить сразу же под общим заголовком настоящего нашего труда.

Из дальнейшего нашего изложения будет видно, что идеалы Жуковского разделялись Николаем Павловичем, и более того - он сам стремился быть близким к этим идеалам. И сам факт, что Жуковский был назначен воспитателем цесаревича, подтверждает единомыслие этих двух лиц во взглядах на воспитание.

Жуковский, как мы указали ранее, жаждал видеть в императоре законодателя, и при императоре Николае I, как известно, составлен Свод законов Российской империи - основа дальнейших законодательных реформ; приемник Николая Павловича, Александр Николаевич, всё свое царствование, исходя из заложенной его отцом основы, посвятил благоустройству страны, иначе говоря, великим реформам.

Говоря о воспитании детей, всякий понимает, что главное в формировании человека это - пример родителей. Какова же была атмосфера в царствующей семье? Но каково влияние матери на Колю, если, как показывает бар. М. Корф, он виделся с нею в раннем детстве один-два раза в день лишь по одному-двум часам.

1 июля 1817 года произошло бракосочетание великого князя Николая Павловича с прусской принцессой Шарлоттой.

Остановимся же более подробно на истории брака Николая Павловича с Шарлоттой прусской, дочерью короля Фридриха-Вильгельма. В 1814 году вел. кн. Николай Павлович совершил поездку во Францию и при возвращении, проездом через Берлин, познакомился с принцессой Шарлоттой, каковая ему весьма понравилась и, видимо, принцессе также понравился русский великий князь.

Через год Николай Павлович повторил свою поездку в Париж и Берлин, причем в последнем он пребывал более основательно. И, что важно, на парадном обеде в Берлине был провозглашен тост за помолвленных, выше приведенных. Но поскольку великий князь был еще несовершеннолетним, было принято решение отложить бракосочетание до совершеннолетия жениха. И 31 мая 1817 года принцесса Шарлотта, в сопровождении своего брата, будущего императора Вильгельма I, выехала в Санкт-Петербург. 24 июня было совершено миропомазание невесты с наречением её Александрой Федоровной, а 1 июля совершено торжественное бракосочетание. Новобрачные поселились в Аничковом дворце. Брак оказался счастливым. В рубрике "Грядущие юбилеи" "Военного сборника" за ноябрь 1916 года мы нашли оценку этого брака самим Николаем Павловичем в его разговоре с одним из придворных:

- Если кто-нибудь спросит тебя, в каком уголке мира скрывается счастье, сделай одолжение - пошли этого человека в Аничковский рай.

А под бюстом императрицы счастливый Николай Павлович приказал начертать: "Счастье моей жизни".

Выше цитированный Жуковский говорит, что ничего более трогательного он не видел, чем семейную обстановку в царской семье, Николая Павловича в домашнем быту, когда он преображался, становился из угрюмого, не только улыбающимся, но веселым и ласковым, да и не только с членами семьи, но со всеми, кто соприкасался с царственной семьей.

Мы знаем, что и отец и братья Николая Павловича, да и Александр II не отличались верностью своим женам, в то время как Николай Павлович оставался всю свою жизнь не только хорошим отцом семейства, но и добропорядочным и верным супругом.

Говоря о Николае Павловиче как о хорошем семьянине, верном супруге, хочется невольно сравнить его со старшим братом, Александром Павловичем, с его слабостью к женскому полу. Эту слабость использовал, в частности, Венский Двор, окружив русского императора сонмом молодых светских красавиц. Этому "дипломатическому и разведывательному оружию" послужили: графиня Розина Эстергази, царственная красотка, графиня Заурия, дьявольская красотка, графиня Каролина Чечени, кокетливая красотка, графиня Юлия Зичи, небесная красавица, и княгиня Габриэля Ауэроперг, сентиментальная красавица. Как видим, товар этот, товар, круживший голову "ангелу мира с Невы", круживший так, что венское правительство приобретало из первых рук точные сведения о планах русского императора.

Не таким был его брат Николай Павлович - тому не вскружит голову ни одна из этого сонма венских красоток.

Небольшая иллюстрация. Во дворце часто устраивались маскарады, и вот на одном из таковых к императору подошла грациозная маска и, желая завлечь его, назвала императора самым красивым мужчиной. Но Николай Павлович искренне и веско ответил: "Этого я не знаю, но ты, маска, должна знать, что это касается единственно моей жены".

Как показывает Е.И. Раевская, столь достойный семьянин и муж, после всяких празднеств и парадов стремился скорее попасть в свою семью, "к своей бабе, которая меня ждет", как он сам говорил. Само это выражение Николая Павловича, помимо его верности, говорит так же о русскости государя. И что характерно - такой показ нравственного образа жизни изменил и самих царедворцев - они стали уделять семье и женам больше времени и больше внимания, в то время как прежде отличались распущенностью нравов. ("Воспоминания Е.И. Раевской", "Исторический вестник", т. 74, 1898.)

Жуковский отмечает, что эта любовь и ласковость Николая Павловича не ограничивалась лишь в отношении своих детей, нет, она распространялась и на чужих детей. Однажды, когда он, еще будучи великим князем, организовал Главное инженерное училище, со временем превращенное в Военно-Инженерное училище, он ежедневно посещал училище и всячески благоволил к воспитанникам. Так, однажды старшеклассники были приглашены к вдовствующей императрице на обед, причем сам Николай Павлович их отвез к августейшей матери, где собралась большая свита и много придворных дам. Кадетов посадили за стол, а придворные дамы и кавалеры, в том числе и члены императорской фамилии, обслуживали их. Обе императрицы тут же, но за другим столом, готовили бутерброды, а великие князья и великие княгини подносили кушанья к столу кадетов. Лакеи же приносили из кухни кушанья и убирали тарелки и остатки блюд, а также меняли тарелки.

Спрашивается, где, в каком королевском доме, было такое гостеприимство, такое внимание к молодежи, такое высокопоставленное обслуживание? Только в русской царской фамилии!

Кадеты разных корпусов часто приглашались к Николаю Павловичу и он сам встречал юных гостей не у себя, в глубине дворца, а в первой же комнате и вел их во внутренние покои.

А вот еще одна любопытная картинка. Как-то Николай Павлович, гуляя по парку, встретил большую группу кадетов, он остановил их, приветливо поговорил с ними и пригласил их во дворец на танцы. Но кадеты просили небольшой отсрочки, чтобы сходить в свой корпус и надеть тонкие сапоги и белые перчатки, на что Николай Павлович, улыбаясь, заметил:

- Ах, вы, проказники,- так у вас и эта контрабанда водится!

Заметим, что слово "контрабанда" сказано было императором в связи с тем, что кадетам не разрешалось иметь в корпусе собственное платье.

Другая встреча еще показательней в смысле любви государя к детям, в данном случае - к малолетним. А она произошла в петергофском Нижнем Саду, когда, поздоровавшись с кадетами, он снял с себя мундир (тогда называли - сюртук) и приказал детям повалить его на траву. Вся гурьба набросилась на государя, кто пытался склонить его за рукава, кто за ноги, кто, взобравшись на плечи. Но все усилия кадетской гурьбы были тщетны. Повозившись с ними, Николай Павлович повел кадетов к Главному каскаду и, дойдя до него, скомандовал:

- Бегом вверх! Кто первый дойдет до верха, тому фунт конфет!

Кадетики бросились бежать по лестнице, а надо сказать, что лестница весьма великая - несколько десятков ступеней, сколько точно не помню, хотя сам поднимался и спускался много раз.

Кадетня так увлеклась, стараясь опередить один другого, что кое-где помяли цветы, растущие вдоль лестницы, что увидела императрица, наблюдавшая сверху от Большого дворца, и с упреком сказавшая: "Какие глупые дети". Но император, также поднявшийся уже вверх, с веселым выражением лица и голоса добавил:

- Хорошенько, хорошенько их, и меня, как главного зачинщика.

(Этот факт изложен П.В. Митуричем, участником сего соревнования, в его "Воспоминаниях" в "Историческом вестнике" за сентябрь 1888 г.). Сделаем оговорку, что о числе ступеней поведал не Митурич, а автор настоящего труда.

Вообще говоря, Николай Павлович часто посещал корпуса и, наведя порядок и сделав замечания нерадивым администраторам, сердечно беседовал с кадетами. Бывало сядет на окошко в коридоре, а ребята, как мухи на сладкое, облепят императора, чувствуя себя в этом обществе непринужденно.

Как пишет И.Р. Тимченко-Рубан, кадеты обожали Николая Павловича и считали его своим отцом, любовным и заботливым. Когда в Петергофе, где был кадетский лагерь, прошел однажды сильный ливень и палатки оказались в воде, приехавший император немедленно перевел кадетов в Александринку, как мы, петергофцы, по простоте называли летнюю дачу государя в Петергофе, куда обычно вход, то есть не только в саму дачу, а и в парк, окружавший дачную резиденцию царской семьи, могли входить без отдельного разрешения лишь флигель-адъютанты. (И. Р. Тимченко-Рубан. Из воспоминаний. "Исторический вестник", т. 40, 1890.)

Не уважал Николай Павлович лишь пажей (воспитанников пажеского корпуса), называя их белоручками и даже мадемузелями. Особенно раздосадовали его пажи во время подготовки к смотру, когда они в том же Петергофе на громадном заднем плацу производили учения со всякими перестроениями. Никто не заметил, когда в одном углу плаца, ближайшем к аллее, ведущей к Верхнему Саду, появился на коне император и остановился там, наблюдая издали за учениями частей и кадетов. Его зоркий глаз заметил, что пажи, идя развернутым строем, перепрыгивают лужи или обходят их. Николай Павлович с гневом отвернулся, не стал здороваться с пажами и поскакал к другим частям. (Князь Николай Имеретинский. Пажеский корпус. "Русский вестник" т. 191, 1887.)

Тимченко-Рубан, ранее нами цитированный, утверждает, что не было такого случая, чтобы Николай Павлович не уважил просьбы кадета о помиловании кого-либо из его родственников.

Приведем характерное для Николая Павловича его обращение к выпускникам-кадетам, при производстве их в офицеры: "Отпуская вас на службу, я расстаюсь с вами, как с собственными детьми, при уверенности, что вдали от меня вы не измените тех чувств ко мне, которыми мое сердце переполнено к вам. Служите честно и примерно, я не забуду вас".

Мы спросим: какой Государь так душевно обращался к выпускникам? Да я сам был выпускником и знаю, что в таких случаях верховные люди поздравляют с производством, желают успеха в службе офицера, но всегда более формально, де-мол, так положено,- чем сердечно, тепло, от души.

Доброта, сердечность, любовь к детям и, добавим,- отеческие обязанности - хорошо вырисовываются из письма Государя, написанного на французском языке к графу А.К. Разумовскому в 1827 году. Мы по причине чужеязычности письма его не цитируем, но лишь передаем коротко смысл. Государь Николай Павлович выражает графу свою печаль по поводу забвения последним своего сына В.А. Перовского и говорит об отеческих обязанностях, освещенных христианским учением. Речь идет о том Перовском, который позже стал полководцем, а в то время, когда было написано царское письмо, Перовский бедствовал, чувствовал себя покинутым отцом. Впрочем, следует пояснить, что граф Разумовский разошелся с первой своей женой Шереметьевой, но не получил права на развод, почему Перовский, будучи сыном от второй жены, не получил фамилии своего отца. (Факт этот указывает Ив. Захарьин в ст. "Дружба Жуковского с Перовским". "Вестник Европы", апрель 1901.)

Из указанных выше свидетельств рисуется образ Николая Павловича - доброго отца, а вместе с тем образ человека, простота которого вызывает обожание. Но что такое простота? "Простой" человек нам представляется как человек, прежде всего, с открытой душой, не возвышающий себя выше других, охотно и сердечно общающийся с другими людьми, независимо от их ранга. Николай Павлович таким и был, скажем не в пример его папаше, говорившем о себе и знатности следующим образом: "Знатное лицо в России есть только тот, с кем я говорю, и пока я с ним говорю".

Говоря о простоте Николая Павловича, приведем характеристику государя, данную баронессой М.П. Фредерикс: "К себе самому император Николай I в высшей степени был строг, вел жизнь самую воздержанную, кушал он значительно мало, большею частью овощи, ничего не пил, кроме воды, разве иногда рюмку вина и то, право, не знаю, когда это случалось; за ужином кушал всякий вечер тарелку одного и того же супа из протертого картофеля, никогда не курил, но и не любил, чтоб и другие курили. Прохаживался два раза в день пешком обязательно - рано утром перед завтраком и занятиями и после обеда, днем никогда не отдыхал. Был всегда одет, халата у него и не существовало никогда, но если ему нездоровилось, что впрочем очень редко случалось, то он надевал старенькую шинель, спал он на тоненьком тюфячке, набитым сеном... По утрам и вечерам, Николай Павлович всегда долго молился, стоя на коленях... Перед обедней государь сам назначал пение, которое желал, чтоб исполняли. В молодости он сам часто пел, становясь на клиросе с певчими; у него был звучный баритон..." (М.П. Фредерикс. Воспоминания. "Исторический вестник", т. 71, 1898).

Да, действительно, чем не простая жизнь, чем не простой человек. Можно подумать, что это какой-нибудь старый поручик из захудалого гарнизона или мелкий провинциальный чиновник.

Та же баронесса сообщает, что Николай Павлович не стеснялся садиться на козлы и возить по петергофским паркам свою супругу и сопровождавших их лиц.

В дополнение ко всему этому сказанному отметим также, что Николай Павлович по своей натуре был экономным человеком, лишь на усиление обороноспособности страны он не жалел денег, в особенности на постройку крепостей и флота. В своей же собственной жизни его бережливость доходила до невероятного. Так, Е.И. Раевская, которую мы уже цитировали, указывает, что государь сократил расходы на питание царской семьи с 1500 рублей в день на всего 25 рублей. Вот вам и жизнь "по-царски"!

К числу показателей простого человека мы отнесли и равное отношение к другим людям, независимо от их ранга. Вот пример тому, показываемый Е.В. Сухониным, офицером Измайловского лейб-гвардии полка. Некто С. просил императора быть крестным отцом первенца, на что Николай Павлович согласился. То же самое произошло со вторым ребенком того же С., затем с третьим, четвертым ребенком, но когда император получил просьбу быть крестным отцом пятого, то Николай Павлович передал через приближенных: "Передайте, готов крестить до двенадцати, а после предоставлю право наследнику престола" (Е.В. Сухонин. Из воспоминаний измайловца. "Исторический вестник", т. 69, 1909).

Все эти рассказы русских людей, но вот что пишет артист и режиссер французского театра в Петербурге Де-Сво Сен-Феликс. Однажды, когда он был у великого князя Михаила Павловича, туда вошел Николай Павлович и француз, разумеется, приветствовал такового с полным титулом, как положено было приветствовать великого князя. Но вошедший на это заметил:

- Ах, оставьте, пожалуйста! Надоели мне эти "высочества", я слышу их на каждом шагу. Поменьше этикета. Мне хочется похохотать, пошутить. Право, такие минуты для меня редкость (Из статьи "К истории французского театра в России". "Исторический вестник", т. 70, 1897).

В указанном ответе Николая Павловича сколь видится человек, желающий быть обыкновенным, простым, как все; но здесь видна и скромность, а разве не скромный образ жизни наблюдаем мы из рассказа М.А. Паткуль, муж которой воспитывался вместе с цесаревичем Александром Николаевичем. Но сперва вмешаемся в повествование и заметим, что факт воспитания цесаревича совместно с незнатным мальчиком - верная система Николая Павловича. Ее наследовал и Александр Александрович, воспитывавший своих сыновей совместно с мальчиком их воспитательницы. Исторический факт, что наиболее народными российскими государями были те, которые не были наследниками престола или те, которые оттирались, а именно Петр I (оттираемый Софьей), Николай I и Александр III.

Итак, когда у Паткуль родилась дочь Мария, государь и обе государыни пришли на крестины и празднование произошло в весьма скромной обстановке. За скромным столом Николай Павлович, восторгаясь сливками, которые были поданы к чаю, спросил хозяйку, откуда у неё такие изумительные сливки? М.А. Паткуль объяснила, что для качественного питания детей она держит корову (это происходило в Царском Селе), благодаря чему имеют непокупное молоко, сливки, масло. Тогда удивленный император Николай Павлович воскликнул:

- От одной коровы! У меня же несколько ферм и сотни коров, а в жизни моей таких сливок и такого вкусного масла не подавали мне. (М.А. Паткуль. Воспоминания. "Исторический вестник", май 1902.)

Здесь заметим, что помимо скромного стола российского царя, в ответе царя можно обнаружить и нерадивость, а может быть и нечестность, дворцовых чиновников.

Простота, скромность сочетались у Николая Павловича с вежливостью, услужливостью и сердечностью. Как назвать следующий поступок его, когда он, будучи в Ропше (примерно в двадцати километрах от Петергофа) после военных маневров, посетил семью Фредериксов. Когда он прибыл туда, оказалось, что все спят после обеда, и император, не разрешив будить хозяев, стал терпеливо ждать их пробуждения. Но неожиданно в комнату, в которой находился император, вбежала младшая дочурка Фредериксов, которая, увидев государя, поклонилась ему, а Николай Павлович, улыбнувшись, сказал девочке:

- Извините меня, Мария Петровна, что я не встал, но я так устал, что сил нет. (Из указанных уже ранее воспоминаний баронессы М.П. Фредерикс.)

Не знаю, к какой черте характера императора отнести следующее повествование уже цитированной нами М. Паткуль, о которой при Дворе говорили "I'enfant cherie de I'Impйratrice" ["любимое дитя императрицы" (фр.)] - которую любила императрица за сердечность, непосредственность, простоту и вообще за всё, что её отличало от других дам при Дворе. Как-то М.А. Паткуль, будучи в кругу императорской семьи и их приближенных, которые развлекались игрой в карты, и видя, что Николай Павлович не садится за игру, задала вопрос, почему он не принимает участие в карточной игре, и услышала ответ:

- Я велел подать счет своего проигрыша за прежнее время и увидев, что в продолжении года проиграл три тысячи рублей, дал себе слово больше в карты не играть. Сколь бедным семьям я мог бы этими деньгами прийти на помощь, что он считает для себя с этих пор игру в карты грехом. (М.А. Паткуль. Воспоминания. "Исторический вестник", май, 1902. Выделено нами. - М.3.)

Или вот еще изумительный случай, поразивший многих петербуржцев. Как-то Николай Павлович, проезжая по Петербургу, встретил бедную похоронную процессию: за санями с простым гробом шла одна лишь старушка. Государь, заинтересовавшись, кого хоронят и узнав, что хоронят отставного солдата, стоявшего на квартире у этой старушки, слез с саней и пошел за гробом, говоря: "Русскому солдату царь - отец" (выделено нами. - М.3.).

Скажите, кто из самых обыкновенных людей, не говоря уже о высокопоставленных, откажется играть в карты, чтобы соответствующую сумму направить на помощь бедным семьям; кто пойдет за гробом неизвестного одинокого солдата? Думаю, кроме императора Николая Павловича, никто!

А какое впечатление на жителей столицы произвел поступок царя, идущего за гробом, провожаемым старенькой, бедно одетой женщиной! И что произошло? Прохожие, видя царя, идущего за этим гробом, один за другим стали присоединяться к похоронной процессии покойного солдата и, таким образом, проводили в его последний поход многие сотни жителей. Достойный пример, поучительный для верующих. Не приказом, не принуждением были они собраны на похоронную процессию, а личным примером Государя.

Вообще говоря, мы видим, что сердце Николая Павловича не очерствело от условий царской жизни, от многочисленных и многообразных, часто неотложных государственных дел и забот. Чтобы еще более убедиться в милостивом, сердечном характере императора Николая I, достаточно прочесть трогательную историю, изложенную Д. Роштейном-Смейским в его воспоминаниях, опубликованных "Историческим вестником" (в томе 36-м за 1889 г.). Эту историю пересказать невозможно, нужно прочесть её всю, но надеемся, что только наша ссылка на нее полностью опровергает необоснованное и обычное шельмование "Николая Палкина". Как хотелось бы перед физиономиями этих критиков поставить зеркала, чтобы они увидели в них свое животное нутро.

Приведем случай, доказывающий одновременно доброту, милостивость государя к молодым, начинающим службу, и уважение к заслуженным людям. Как рассказывает С.Л. Ширяев, в 1848 году, потрясшем Европу, в Петербурге стали применять предупредительные меры, в армии стали строже относиться к нарушению дисциплины.

Прапорщик лейб-гвардии Егерского полка Бракель, будучи дежурным по главной в Петербурге вахте, выпустил двух своих товарищей, арестованных за маловажные проступки, погулять по Петербургу, что стало известным по доносу. Началось следствие, в результате которого оба этих офицера были отправлены на Кавказ для службы там, а прапорщика Бракеля посадили в Петропавловскую крепость, из-за чего он пришел в глубокое уныние и даже отчаяние. За ним стали замечать признаки начинающегося сумасшествия. Узнав об этом, генерал-лейтенант Скобелев, дед знаменитого полководца, написал военному министру Чернышеву письмо с просьбой смягчить наказание лейб-егерю и перевести его на обычную гауптвахту. Эту просьбу старый безрукий генерал написал так прочувствованно, что в конце концов это письмо попало к императору, положившему резолюцию: "Старику Скобелеву я ни в чём не откажу. Надеюсь, что после солдатского увещания виновному, из Бракеля выйдет опять хороший офицер. Выпустить и перевести в армейский полк тем же чином" (С. Л. Ширяев. Отец командир. "Исторический вестник", т. 82).

Помимо указанных нами выше качеств Николая Павловича, в данном случае отмечаем также веру императора в человека, как в старого, заслуженного генерала, так и в молодого прапорщика.

Николай Павлович далек от формализма, наоборот, чуткий человек, что видно из случая с княгиней Шаховской, которая разошлась с мужем ч жила отдельно от него, что, видимо, князю весьма было не по душе. Однажды в подвале под кабинетом княгини, ее любимой комнате, в которой она проводила большую часть дня, произошел взрыв, не повлекший человеческих жертв, но произведший разрушения, в том числе кабинета, в котором в момент взрыва не было княгини. Указывали на князя, но следствие не могло доказать его виновности, хотя имелись некоторые косвенные данные. Так или иначе, но следственные органы освободили князя от обвинения.

Но суд одно дело, сугубо формальное, существо же, жизненная правда - другое. Николай Павлович решил вмешаться в это дело и, учитывая ряд пакостей князя по отношению к своей бывшей жене, счел своим долгом застраховать княгиню от повторных нападок, с каковой целью перевел князя Шаховского на службу в Кавказский военный округ. Такое решение подсказало государю его чуткое и доброе сердце.

Та же чуткость проявлена им в отношении заслуженного, добрейшего человека графа Остен-Сакена, имевшего, однако, вспыльчивый характер. Во время пребывания русской армии в Силистрии граф получил сообщение, будто один офицер снюхался с врагом и затевает что-то скверное; почему он, вызвав этого офицера к себе и распалившись, выхватил саблю из ножен и готов был уже нанести ею удар по голове офицера, как вдруг его осенила мысль, что, может быть, офицера оговорили, и он отвел свою горячую руку. И действительно, оказалось, что офицер был неповинен.

Но Николай Павлович, узнав об этом случае и зная, видимо, и за собой вспыльчивость, и уважая за многие боевые заслуги графа, приказал во избежание подобного залить его саблю свинцом. (Д.В. Федоров. На царском пути. "Исторический вестник", т. 72, 1898.)

Глава 2. 14 декабря и Николай I

Воцарение Николая I связано непосредственным образом с восстанием декабристов на Сенатской площади. Таким образом его деятельность началась так, как ему вовсе не хотелось, не с мирной жизни, не с обнадеживающего манифеста, а с подавления восстания. Далее мы покажем, что произошло и как было ликвидировано оно, но прежде вкратце осветим предысторию, начиная с вопроса о престолонаследии и с состояния русского общества к тому моменту.

Александр Павлович в последнее десятилетие своего царствования почувствовал физическую, но, главное, душевную усталость. Он уже не правил Россией, ею правил Аракчеев и местные чиновные люди.

Граф Мариоль, воспитатель сына великого князя Константина Павловича, в своих "Записках" пишет:

"Склонный к лени Александр окружил себя людьми, которые в полученной ими власти видели только возможность произвола и обогащения,... образовалась целая цепь взяточничества... Учреждения, имевшие целью наблюдать за общественным благосостоянием, мало-помалу приходили в упадок, и величие России, заложенное Петром Великим и так блистательно поддерживающееся Екатериной, остановилось в своем развитии. Для императора существовал только один Петербург с его увеселениями. Там он только и делал, что занимался мелкими любовными интригами и пускался в такие похождения, которым только можно было изумляться... и не брезговал французскими актрисами. С другой стороны, у него была любовница, прекрасная Нарышкина... Он большею частью жил у нее и лишь изредка выступал в роли Государя. Вкус к этому он сохранил до самой смерти, несмотря на грандиозные события... После Венского конгресса Александр впал в бездействие, которое было совершенно неуместно в его положении... он не хотел заняться внутренним устройством своей империи, где царил полный беспорядок" (Записки графа Мариоля. "Исторический вестник", т. 67, 1896).

Там же Мариоль пишет: "Я не буду входить в подробности, которые обнаружились при следствии, скажу только, что император Александр знал о готовящемся заговоре... После того, как события разыгрались в Петербурге, великий князь Константин признался мне, что знал о заговоре, о котором ему уже давно сообщал его брат".

И далее, обращаясь к Николаю Павловичу, Мариоль пишет: "Не прояви юный Государь хладнокровия и мужества, императорская фамилия была бы перебита:"

Другой иностранец, фон Штейн, таким же образом констатирует положение: "... насколько тяжело было наследие, перешедшее к нему (Николаю I. - М.3.) от императора Александра Павловича, благодаря многочисленным злоупотреблениям и политическим ошибкам, допущенным в предшествующее царствование" (Иностранцы о России. Первое пятилетие царствования Николая Павловича. "Исторический вестник", т. 68).

Спрашивается: какая же несправедливость - всю эту неустроенность, всю эту распущенность, а вместе с тем и бюрократизм, валить с больной головы на здоровую, с головы Александра I на голову Николая I. Об этом же говорит и вышеприведенный наблюдатель: "... однако же, друзья и враги, почитатели и хулители царствования (Николая I. - М. 3.) нагромоздили ряд легенд, которые совершенно затемняют историческую действительность!"

В.А. Тимирязев в свою очередь утверждает то же самое, что император Александр I знал о заговоре и что он на докладе Васильчикова с представляемым списком заговорщиков сказал: "Любезный Васильчиков, вы служите мне с начала моего царствования и знаете, что я разделял и поощрял эти иллюзии и заблуждения. Не мне карать" (Император Александр I и его эпоха. "Исторический вестник", т. 74, 1898).

Он, видите ли, император Александр I, "поощрял иллюзии и заблуждения" и не считал возможным для себя карать заговорщиков, иначе говоря, всю ответственность за разрешение этого кризиса возложил на брата, предоставив ему необходимость расхлебывать заговор и карать заговорщиков, иначе говоря - всю неблагодарность, всю возможную критику, и даже "виновность", взвалил на брата. Добавим, что император Александр заблуждался во многом, в частности он был масоном, правда с мистическим настроением.

А, надо заметить, о заговоре знал не только сам император, Александр I, но и его правая, да, скажем, и левая, рука - временщик Аракчеев.

Цитированный нами фон Штейн так констатирует положение, к которому привел Россию Александр I к своей кончине:

"Таким образом, когда Россия безвременно лишилась Государя, политические роли оказались распределенными столь неблагополучно, как только возможно, и в виду наличности взрывчатого элемента было бы удивительно, если бы переход к новому строю и новой системе управления совершился бы без потрясений..."

Заметим себе эту многозначительную формулировку: она определяет всё следующее царствование, его судьбу, его предопределение. А кстати, заметим: причина смерти Александра I (или его ухода в неизвестность) не были ли следствием ложных мечтаний, а затем разочарований его и внутреннего суда его совести?

Интересен вопрос о той или иной причастности вел. кн. Александра Павловича к убийству его отца императора Павла I. Александр, конечно, понимал непригодность отца к российскому скипетру, его жестокость и несправедливость, его неуравновешенность и другие явные недостатки, а кроме того, он учитывал и намерения отца. Дело в том, что Павел I вызвал в Россию тринадцатилетнего племянника Марии Федоровны, принца Евгения Вюртембергского и намеревался его усыновить. И при Дворе говорили, что император хочет этого принца объявить наследником. В то же время Павел I всё более оттеснял своего старшего сына Александра и, как-то заметив у последнего трагедию Вольтера "Брут", показал сыну указ Петра I об Алексее Петровиче, намекая тем на судьбу последнего и возможность передачи престола другому лицу.

Штейн говорил о неизбежности внутренних потрясений, и, как всем известно, они произошли поэтому, да и к тому же не только поэтому, а также из-за неясности положения с престолонаследием. Опять ответственным за хаос в этом был тот же Александр I. Впрочем, к этому руку приложил и другой братец, Константин, считавшийся цесаревичем. Да, действительно, все братья переблагородничали. Впрочем, тот же грех случился и в наше время, в последнее царствование, когда, во-первых, император Николай II, отрекшись за себя, отрекся и за сына, чем погрешил и перед династией и перед страной, и передал корону брату Михаилу, а тот, не считаясь с кризисным положением, с судьбой России, в свою очередь отказался от престола. Так семейные отношения и семейные реминисценции превалировали над ответственностью за судьбу государства, судьбу России.

Когда император Александр I, как рассказывает фон Штейн, получив заявление от цесаревича Константина Павловича, еще задолго до описываемого кризиса, об отречении от наследования престола, то он внял просьбе третьего заинтересованного лица, а именно брата Николая, не опубликовывать тотчас же это отречение, а оставить его в завещании. При этом Николай Павлович руководствовался законом о престолонаследии, по которому наследником является старший брат, то есть Константин, полагая, что заявление брата Константина - лишь временное настроение. Таким образом Николай Павлович не был объявлен наследником престола.

Впрочем, этот момент весьма важный и, пожалуй, на нем следует нам остановиться с большим вниманием. Барон Корф приводит в своей книге весьма интересный эпизод, относящийся к лету 1819 года. А он произошел в красносельском лагере, где производились учения гвардейской бригады, которой командовал великий князь Николай Павлович. Император Александр I, наблюдая учение, очень хвалил своего брата за хорошую подготовленность его бригады. И это настроение сохранил и во время обеда, когда он остался в семейном кругу своего брата. Подчеркнув еще раз умелое управление братом войсками, он перевел разговор в иную плоскость, более серьезную для страны и империи. И разговор между двумя братьями, в присутствии супруги младшего брата вел. кн. Александры Федоровны, стал историческим. Указывая на их семейное счастье и появление на свет у четы сына, император с сожалением говорил об отсутствии у него вследствие ранней связи, как и у их брата Константина, законных детей, могущих стать наследниками. Тут же Александр Павлович, сославшись на отвращение Константина к престолу, заявил, что оба старших брата видят в семейном счастье Николая Божью благодать. Божью руку, указующую на вручение ему престола.

А когда император увидел удручающее впечатление, произведенное сказанным на родную ему чету, он постарался смягчить свои слова:

- Время перемены, которая вас устрашила, еще не наступило; до него, быть может, пройдет еще десять лет, а моя цель теперь была только та, чтобы вы заблаговременно приучали себя к мысли о непреложно и неизбежно ожидающем вас будущем. (Бар. Корф. Восшествие на престол императора Николая I. СПБ. 1857.)

Тот же эпизод передает в своей книге на немецком языке А.Ф. Гримм, воспитатель младших сыновей Николая Павловича, в следующей редакции:

- Бог благословил ваш брак. А в сыне, которого Он вам даровал, я вижу знамение, что Он назначил вас и ваше потомство для сохранения трона и государства. (А.Ф. Гримм. Русская императрица Александра Федоровна. Лейпциг, 1866.)

Но Николай Павлович заявление старшего брата воспринял лишь как результат случайного настроения, и когда принц прусский Вильгельм несколько позже стал поздравлять сестру и зятя с высоким будущим, Николай Павлович не пожелал принять это поздравление, как невозможное.

Но оказалось, что в Сенате и в московском Успенском соборе хранились экземпляры двух документов: отречения Константина и передачи престола Николаю. Документы находились в запечатанном пакете, на котором имелась надпись Государя с требованием о немедленном вскрытии и опубликовании документов по получении известия о его смерти.

Но и тут вмешался еще один путаник - командующий гвардией и петербургский генерал-губернатор Милорадович, который обманул Сенат, сказав, что Николай Павлович уже принял присягу Константину, чего на самом деле в тот момент еще не было. И Милорадович потребовал от Сената "также" принять присягу Константину. Таким образом Сенат вместо того, чтобы исполнить завещание Александра Павловича и вскрыть имеющийся у него пакет, послушался путаника и присягнул Константину. А московский митрополит, когда до него дошли слухи, что Петербург присягнул Константину, также оставил без внимания завещание покойного Государя.

Примечательно еще одно, именно: когда Милорадович настаивал перед Сенатом о присяге Константину, то Николай Павлович сказал ему, что он слышал от своей матушки, будто в Сенате и в Успенском соборе имеется завещание его царственного брата, и после энергичных возражений Милорадовича согласился не настаивать на вскрытии сейчас же этого завещания и сам принял присягу Константину. И тут же послал курьера в Варшаву, в резиденцию Константина, с письмом, в котором требовал немедленного его приезда в Петербург. Но брат не посчитал необходимым объявить официально о своем отречении, данном уже давно, а прислал брату Николаю ответное частное письмо, в котором он сообщал о сохранении им своей прежней позиции.

Получилась обычная русская путаница: Николай Павлович не считал себя вправе принять какие-то меры, и лишь когда депутация, направленная к Константину Павловичу Милорадовичем, вернулась с подтверждением отказа и с указанием присяги Константина брату Николаю, то последний вынужден был взять судьбу страны в свои руки.

Но во всей этой истории выглядит странным поведение Милорадовича, его активная роль и настойчивая попытка воцарить Константина. Николай Гурьев, брат графини Нессельроде, назвал Милорадовича "безответственным полишинелем". А его сестра, графиня, в письме к брату так характеризует кандидата Милорадовича Константина Павловича: "... из-за чего с ним носятся? Я утверждаю, что просто так зря. Целых двенадцать лет Константин жил вдали Двора, а теперь жаждут его возвращения потому, что уверяют будто он изменился к лучшему. Я же твердо уверена, что он остался прежним, и трепещу перед мыслью, что он не устоит перед сладким искушением взойти на престол. Не говоря уже о том, что вся личность цесаревича сулит огромные затруднения, достаточно только вспомнить о княгине Лович и её беспутном антураже. Именно те люди, которые жаждут воцарения цесаревича, будут потом проливать из-за него кровавые слезы".

Нелестные, отзывы о цесаревиче дают и другие современники и, в частности, касательно его сомнительного поведения при польском восстании, о чём подробнее мы скажем в другой главе. А в общем Константин Павлович представлял собою фрунтовика-солдафона. Но почему же, зная эти качества Константина, Милорадович так тянул его на престол? Нам представляется тому причиной распущенность гвардии и боязнь неминуемой ответственности за это перед Николаем Павловичем, как только тот воцарится. Цесаревича же Милорадович надеялся оседлать и отвлечь от главного. Милорадович знал, что Николай Павлович видел в гвардии лишь кутил, отвратившихся от службы, и не мог видеть в гвардейских офицерах действительных офицеров, которые, в свою очередь, боялись по воцарении Николая Павловича потерять свою вольность. А их распущенность доходила до того, что они являлись на строевое учение своих подразделений во фраках.

Ответственность же за эту распущенность, конечно, нес командующий гвардией, то есть Милорадович. Интересны факты, приведенные Р.М. Зотовым, ополченцем Отечественной войны, а затем служащим Театрального управления, каковое было одно время под президентством Милорадовича. Зотов же был докладчиком перед Милорадовичем по делам Театрального управления, почему его сообщения весьма достоверны. Он кое-что из рассказанного слышал сам из уст своего президента.

Как повествует он, 14 декабря справляли именины Аполлона Майкова, тогда директора Театрального училища и управляющего Большим театром. А ранее, 17 ноября, когда Милорадович пришел в Театральное управление, служащие такового узнали от своего президента печальное сообщение о кончине императора. И уже тогда служащие услышали от него его взгляд на решение вопроса о престолонаследии, а именно - в пользу Константина. Но князь Шаховской тогда заметил президенту и генерал-губернатору:

- А что, если Константин Павлович настоит на своем отречении, тогда ваша присяга будет как бы вынужденная. Вы очень смело поступили.

На такое вразумительное замечание Милорадович ответил по-французски:

- Имея шестьдесят тысяч штыков в кармане, можно говорить смело.

Эта "смелость" рисует самого Милорадовича авантюристом, желающим, чтобы гвардия играла ту же роль, какую она играла при воцарении Екатерины и свержении Павла.

За такую самонадеянность и свою навязчивую идею генерал и поплатился жизнью от рук его гвардейцев, принявших его на Сенатской плошади, видимо, за изменника интересам гвардии.

Но в Театральном управлении Милорадович не ограничился разговорами, а заставил всех служащих принять присягу Константину Павловичу. 14 же декабря на именинах Майкова, на которых присутствовал и Зотов, вдруг появился начальник тайной полиции Фогель и стал что-то нашептывать генерал-губернатору. То было сообщение о бунте. Милорадович немедленно покинул именины и все праздновавшие разошлись, а Зотов пошел в сторону дворца, где Николай Павлович выступал с речью, смысл которой заключался в следующем: если не хотят меня царем, я откажусь, а если согласны, то буду править по закону и по правде.

Вскоре туда же прискакал генерал-губернатор и командующий гвардией Милорадович, которому Николай Павлович приказал вернуть бунтовщиков, собравшихся на Сенатской площади, в казармы. По его увещанию солдаты стали уже расходиться, как вдруг выскочил Каховский и выстрелом из пистолета поразил генерала в живот, а два солдата при этом нанесли своему командующему еще две штыковые раны. (Записки Р.М. Зотова. "Исторический вестник", т. 65, 1896.)

Но как развертывались события, приведшие к бунту? 13 декабря в Петербурге было получено новое отречение, на этот раз торжественное,- отречение Константина Павловича от наследования престола в пользу брата Николая. А накануне пришло донесение Дибича о заговоре, возглавляемом Пестелем, Рылеевым, Сергеем Муравьевым, Бестужиным-Рюминым и Михаилом Орловым. Но Николай Павлович не принял мер, поскольку он считал себя не вправе это делать. Заметим к тому же, что еще в 1821 году Бенкендорф подал Александру Павловичу памятную записку, в которой излагалась вся суть заговора. Николай Павлович не знал, что было решено правительством тогда. И теперь на него свалилась эта грозовая туча. А впоследствии за энергичные меры социалистическая и либеральная пресса прозвали его "душителем народа" и "Николаем Палкиным". Посмотрим же, как действовал он в грозный час.

Еще до выхода бунтовщиков на Сенатскую площадь произошло кровопролитие: смертельно был ранен командир Гренадерского полка полковник Стюрлер, пытавшийся уговорить мятежников; при аналогичных обстоятельствах тяжело ранены были сабельными ударами командир бригады генерал-майор Шеншин, командир лейб-гвардии Московского полка Фредерикс и также полковник Хвощинский. Когда же мятежники вышли на Сенатскую площадь, то Николай Павлович послал уговорить бунтовщиков командующего гвардейским корпусом генерала Милорадовича, но и он был встречен выстрелами и был смертельно ранен. Угрозой выстрелов был встречен затем также великий князь Михаил Павлович (его жизнь спасли три матроса, выбившие пистолет из руки покушавшегося), но его брат Николай всё еще надеялся на мирный исход и к мятежникам был направлен митрополит Петербургский и Ладожский Серафим в сопровождении духовенства в облачении и с иконами, а также хоругвями, а затем начальник артиллерии Сухозанет. Но и эти две последние попытки не увенчались успехом и тогда заговорили пушки. Мы видим, что действия Николая Павловича показывали образец выдержки, терпения и желания предупредить кровопролитие. О своем же личном благополучии он не думал, он сам находился под выстрелами мятежников, оставаясь всё время c верными ему войсками. А ведь, когда бунтовщики пришли на Сенатскую площадь, генералы Толь и Васильчиков молили Николая Павловича немедленно открыть огонь. И лишь тогда, когда не оставалось других средств, артиллерия открыла огонь, и после третьего пушечного выстрела, как описывает фон Штейн, никого на площади не осталось, кроме убитых и раненых в количестве пятидесяти девяти человек. (Фон Штейн. Иностранцы о России. Первое пятилетие царствования Николая Павловича. "Исторический вестник", т. 68, 1 и 2.)

Так страшно началось царствование Николая I.

Приведем факт, изложенный историком Шильдером, показывающим решительность Николая Павловича. В юности ему преподавал всеобщую историю француз Дю-Люже, причем преподаватель обрисовал в отвратительном образе деятелей французской революции, так что сама революция не могла не запечатлеться в душе юного великого князя в самом отвратительном облике. И, как пишет Шильдер, ученик тогда сказал своему воспитателю:

- Король Людовик XVI не выполнил своего долга и был наказан за это. Быть слабым не значит быть милостивым,- государь не имеет права прощать врагам государства. Людовик XVI имел дело с настоящим заговором, прикрывавшимся ложным именем свободы; не щадя заговорщиков, он пощадил бы свой народ, предохранил бы его от многих несчастий (Н.К. Шильдер. Император Николай I, его жизнь и царствование, т. I).

Как понятны слова великого юного князя нам, потерявшим Россию, и как эта оценка влияла на то, что произошло 14 декабря 1825 года и дальнейшее, связанное с этим событием!

Если французская революция прикрывалась ложно "именем свободы", то и главари декабристов не отставали от демагогии и лжи. Они прежде всего воспользовались тронным кризисом и делали ставку на слабейшего - на Константина, зная, что с ним справиться легче, чем с мужественным и умным Николаем. Поэтому они изображали последнего солдафоном, тогда как их кандидат был действительно солдафоном. Они использовали невежественность солдат, играя на созвучии слова конституция с именем Константина.

Эту демагогичность, эту ловкость рук видно хотя бы из того, как на самом деле они ценили цесаревича Константина Павловича. Из "Записок" Якушкина находим:

"Цесаревич же, славный наездник, первый фрунтовик во всей империи, ничего и никогда не хотел знать, кроме солдатиков. Всем был известен его неистовый нрав и дикий обычай. Чего же можно было ожидать доброго для России" (И.Д. Якушкин. Записки. Избранные социально-политические и философские произведения декабристов. Госиздат, 1951).

Петербургский старожил так говорил о демагогии декабристов:

"... Положим там, кто это всё знал, читал, ну и слышал от людей достоверных, ну те очень хорошо знали, что Константин Павлович и Николай Павлович уступали друг другу престол; а поди, вразумли всех! Это вот чернь и люди темные стали болтать, что они спорят, кому царствовать, и отнимают друг у друга престол. Всё это распускали и люди злонамеренные, ну а простой народ верил..." Лживость декабристских лидеров подтверждает и Юрий Самарин, когда он, критикуя конституционалистов, говорит: "... 14 декабря обманом ввели на Дворцовую площадь два гвардейских полка. Что же из этого вышло?..." (выделено нами. - М.3.) (К истории 14 декабря 1825 года. "Исторический вестник", январь 1904).

Такова ужасная характеристика Константина Павловича, которую дал декабрист Якушкин, но всё же декабристы делали ставку именно на него. Но каковы же сами вожди декабристов?

Но сперва скажем, что часть декабристов состояла в масонской ложе и не потому ли они обладали "ловкостью рук", и многие были наивными утопистами, а некоторые преклонялись перед Сен-Симоном. Но перейдем к самим вожакам.

Тот же Якушкин так характеризует Бестужева:

"Я знал Бестужева взбалмошным и совершенно бестолковым мальчиком... Странное существо был этот Бестужев-Рюмин. Если про него нельзя было сказать, что он решительно глуп, то в нем беспрестанно проявлялось что-то похожее на недоумение. Решительный до безумия в своих действиях он не ставил никогда в расчет препятствий, какие могли встретиться в предпринимаемом им деле, и шел всегда вперед без оглядки".

А вот характеристика Пестеля, данная Д. А. Кропотовым:

"Немец по происхождению, иностранец по воспитанию, протестант по религии, он не был связан с Россией никаким родственным, бесконечным по любви чувством; она была для него не столько отечеством, как страной себялюбивой эксплуатации" (Д.А. Кропотов. Жизнь М.Н. Муравьева. Изд. в СПБ, 1874).

Фон Штейн, говоря об афере декабристов, отмечает, что Рылеев признавался своим наиболее близким друзьям в том, что он не верит в успех заговора и что Трубецкой всё время колебался и вместе с тем не нашел в себе мужества сознаться в своей неуверенности.

Сын декабриста Якушкина, неоднократно посещавший в Сибири отца и его друзей, указывает, что Басаргин охарактеризовал тайное общество "не более как ребяческую затею". А князь Оболенский, по тому же свидетельству, командовавший мятежниками на Сенатской площади, рассказывал автору воспоминаний, что еще за несколько месяцев до восстания его убеждения начали колебаться, что он стал сомневаться и говорил себе: "Хоть мы и убеждены, что стремления к добру в нас, но вправе ли мы насильно навязывать это добро народу. Ежели б мы были выборные от народа,- это было бы другое дело, но народ нас ни на что не уполномочил".

Князь Оболенский ранил штыком генерала Милорадовича, что объяснял он потом поднявшейся в нем яростью и тем, что в иные моменты в человеке действуют темные силы.

Позже князь Оболенский стал глубоко верующим человеком и ревностным поклонником императора Николая I. А Ал. Бестужев после 14 декабря явился во дворец к императору с повинной. (Е. Якушкин. Декабристы на поселении. Из архива Якушкиных.)

А князь А.И. Одоевский, как его рисует А.Н. Сиротинин, втянутый в тайное общество совсем юнцом, позже очень сожалел о том, что видно из его стихотворения, обращенного к отцу:

Всю жизнь, остаток прежних сил
Теперь в одно я чувство слил.
В любовь к тебе, отец мой нежный,
Чье сердце так еще тепло,
Хотя печальное чело
Давно покрылось тучей снежной.
Проснется ль тайный свод небес,
Заговорит ли дальний лес,
Иль золотой зашепчет колос -
Всегда мне видится твой взор,
Везде мне слышится твой голос.
........................
С тех пор, займется ли заря,
Молю я солнышко-царя
И нашу светлую царицу:
Меня, о солнце, воскреси,
И дай мне на святой Руси
Увидеть хоть одну денницу!
Взнеся опять мой бедный чёлн,
Игралище безумных волн,
На океан твоей державы,
С небес мне кроткий луч пролей
И грешной юности моей
Не помяни ты в царстве славы!

Не правда ли, печальное и трогательное признание. А бесконечная любовь к отцу растрогала сердце Государя, и князь Одоевский был освобожден и направлен в армию на Кавказ, куда последовали и его друзья-декабристы Лорер, Назимов, Лихачев, Фохт и Розен. (А.Н. Сиротинин. Князь Л.Н. Одоевский. "Исторический пестник", т. 12, 1883.)

Кстати, припомним слова Лермонтова об Одоевском:

.......... но безумной
Из детских рано вырвался одежд
И сердце бросил в море жизни шумной.

Н.И. Тургенев приводит в своей книге разговор с Пестелем: "Я сказал ему сначала, что необходимо удалиться от дел ради поправления здоровья, а затем высказал мое убеждение в бесполезности тайных обществ. Он, казалось, согласился с моими доводами и признавался даже, что я, может быть, прав относительно последнего пункта; словом, если он и говорил еще о тайных обществах, то скорее по привычке, чем по убеждению" (Н.И. Тургенев. Россия и русские. - Из перевода по парижскому изданию).

Сергей Гессен приводит обращение Каховского к императору, где он откровенно говорит о целях тайного общества и своей роли в нем, но вместе с тем и о милосердии императора: "... ни в чем не запираюсь, душа моя перед Вами открыта! В трехмесячном заключении я не ожесточился. Нет, Государь, напротив, милосердие к врагам Вашим смягчило меня" (Сергей Гессен. Декабристы перед судом истории. Л. -М. 1926).

Там же приводится другое письмо Каховского к императору: "Намерения мои были чисты, но в способах, вижу, я заблуждался. Не смею просить Вас простить мое заблуждение, я и так растерзан Вашим ко мне милосердием. Я не способен никому изменять, я не изменял и обществу, но общество само своим безумием изменило себе" (выделено нами. - М.3.).

А.П. Беляев, участник восстания, сосланный в Сибирь, затем служивший рядовым на Кавказе, в своих "Воспоминаниях о пережитом и перечувствованном", опубликованных в "Русской старине", характеризует декабристов как преступников, принесших великий вред России, затормозивших её естественное развитие. Такую же оценку дали и многие другие декабристы, и мы видим, что это сознание проявилось не позже, а вскоре. Так, нераскрытый декабрист полковник Буликов явился во дворец к отдал свою саблю императору, считая себя недостойным носить её.

Но ради чего совершено это безумство? Какие идеалы двигали их к тому? Общие слова "добро", "чистые намерения" остаются общими, мало говорящими словами: и ограбление банка преступник считает добром. Из манифеста Трубецкого видно, что мятежники стремились достичь облегчения в военной службе, ликвидации сословий, уравнения перед судом, освобождения крестьян, но без наделения их землей. Проект Н. Муравьева так же предусматривал освобождение крестьян с оставлением земли за помещиками. А это самое зачеркивает их лозунг о ликвидации сословий, равенстве и обнаруживает демагогию и лицемерие. Вообще можно сказать, что идеология декабристов ничего оригинального и свойственного русским условиям не содержала. Идеал Н. Муравьева - американская декларация независимости. Другой Муравьев следовал также американским установлениям и даже Россию делил административно на те же, как и США, тринадцать областей (штатов), то есть полностью и слепо копировал американскую конституцию. Единственным исключением у него было сохранение монархического образа правления. Пестель же за образец брал французскую конституцию 1791 года.

Всё это свидетельствует о блуждании и неопределенности взглядов, об отсутствии единства в рядах вождей декабристов. Однако фактические данные показывают, как свидетельствует С.В. Скалон, свойственница Муравьевых-Апостолов, что у Пестеля была печать с надписью по-французски "Nous travallions pour meme cause" ["Мы трудимся ради общего дела" (фр.)]. При этом на печати было изображение пчелиного улья. Видимо, пчелиный улей и был идеалом Пестеля: все будут трудиться - как и трудятся сейчас советские граждане,- а они, главари, как и советские, будут пользоваться плодами труда первых. (Воспоминания С.В. Скалон. "Исторический вестник", т. 45, 1891. О восприятии же декабристами декларации независимости и оценке ее современными нам американцами говорит В.Д. Поремский в статье "Что такое народ?", "Посев", август 1977 г.).

Итак, Пестель следовал французским образцам и у французов видел всё хорошим, у себя же в стране хорошего не замечал и видел лишь всё плохим, но посмотрим, что же тогда представляла собой Франция?

Историк профессор Шарль Сеньобос так рисует Францию 1821 года: большинство французов было неграмотными, двадцать пять тысяч общин не имело школ, бюджет на начальное образование не превышал пятидесяти тысяч франков; в политической жизни страны принимала участие небольшая часть нации; все работники физического труда, мелкие купцы, все чиновники, всё низшее духовенство, большая часть буржуазии входили именно в эту часть неучаствовавших. Пресса не была широкой, продажа газет не разрешалась, а газеты распространялись лишь по подписке, но многим это было не по карману; газеты печатались небольшим тиражом, не более пятнадцати тысяч экземпляров. Правительство привлекало к суду за каждую статью, в которой оно видело себя оскорбленным. Политические партии отсутствовали. Палата занималась лишь обсуждением бюджета и вообще бюджетными вопросами. Лишь в тридцатых годах отменено клеймение преступников каленым железом и содержание их в железных ошейниках... Вот, что брал Пестель за образец, ту Францию, в которой за тридцатилетнее царствование Николая I трижды переменился образ правления. (Проф. Шарль Сеньобос. Политическая история современной Европы. Т. 1.)

Как характерно для французов непостоянство, чему блестящий пример освещения журналистами эпизода, известного в истории как "Сто дней":

28 февраля: Корсиканец бежал с Эльбы.
7 марта: Бонапарт высадился на берег Прованса.
11 марта: Генерал Бонапарт вступил в Гренобль.
17 марта: Императора встречали в Лионе.
20 марта: Его императорское Величество ожидается в Тюильрийском дворце. (И. Егер. Общая история.)

Некоторые вожаки декабристов своим идеалом видели Англию, её парламентарный строй. Но что представлял сам парламент? Депутаты избирались не нацией, а привилегированными корпорациями. А английское самоуправление заключалось в управлении страной аристократами. Из 658 депутатов парламента 424 были заранее назначены либо министрами, либо патронами, богатыми владельцами, которым принадлежали почти: все дома. Широко практиковалась покупка голосов, причем местечки иногда продавали голоса с молотка. В 1829 году в Ньюварке герцог Ньюкастельский выселил 587 жителей своего местечка за то, что они голосовали за неугодного ему кандидата; цена голосов котировалась как товар на рынке. В 1814 году, то есть когда большинство декабристов находилось в Западной Европе, большая часть депутатских мест была собственностью лендлордов, приобретаемой по наследству или же покупной. В 1819 году английское правительство приняло шесть актов, прозванных затем "законами, затыкающими рот". Все мирные манифестации были запрещены. В 1823 году парламент принял закон, запрещающий католическую ассоциацию и запрещающий; подобные организации. Таким образом, палата была представительной не по существу, а лишь по виду. Нация, как пишет историк Сеньобос, фактически состояла из двух наций: господствующих и обездоленных. (Проф. Шарль Сеньобос. Политическая история современной Европы. Т. I.).

Декабристы, как видно из всего изложенного о положении, во Франции и Англии, заметили лишь видимость, лишь декорацию, а не сущность, смотрели не в глубь, а лишь по верхам, и| эту-то декорацию, эту показуху пожелали перенесли к нам в Россию.

Выше мы привели высказывания самих декабристов о себе и| об их намерениях, их идеалах и о том, как они действовали, говоря языком некоторых из них, "безумством безумных", но посмотрим, как их судили современники.

Мы уже цитировали Н.И. Тургенева из его "Россия и русские", где также имеется оценка тайных обществ:

"Прибавлю, что в данном случае, как и во многих других, я был очень опечален и поражен полным отсутствием среди добрых предначертаний, предложенных в статьях устава общества, главного, на мой взгляд, вопроса - освобождения крестьян. Вообще говоря, в выработке плана видна неопытность, незрелость и даже некоторое ребячество, что мне не понравилось" (Н.И. Тургенев. Россия и русские. Из перевода по парижскому изданию. 1847 г.).

Генерал-адъютант Левашов сказал узнику Петропавловской крепости князю Трубецкому: "Ах, князь, вы причинили большое зло России, вы её отодвинули на пятьдесят лет". И это не слова, ведь Николай Павлович до 14 декабря, будучи великим князем, намеревался влиять на цесаревича Константина Павловича в смысле улучшения положения населения и установления законности.

О том же замечает и граф В.А. Соллогуб, а именно, что просвещенные люди, преданные своей родине, утверждали, что восстание декабрисгов затормозило на десятки лет развитие России.

Ф.М. Достоевский, как это видно из черновиков к произведению "Бесы", пишет о бунте 14 декабря, "как бессмысленном деле, которое не устояло бы и двух часов", и называет декабристов "бунтующими барами". А устами Шатова говорит: "Бьюсь об заклад, что декабристы непременно освободили тотчас русский народ, но непременно без земли, за что им тотчас русский народ непременно свернул бы головы..."

Герцен, несмотря на свои симпатии к декабристам, вынужден был признать, что "невозможны более никакие иллюзии: народ остался равнодушным зрителем 14 декабря" (А.И. Герцен. О развитии революционных идей в России. СПБ. 1907).

Помимо этого в работе Герцена "Русский заговор" имеется следующая фраза: "Их либерализм был слишком иноземен, чтобы быть популярным".

Подобную же оценку событиям 14 декабря дал и кандидат декабристов в верховные правители М.М. Сперанский. А у Некрасова в его "Княгиня Трубецкая" находим следующие строки:

К Сенатской площади бегут
Несметные толпы.........
.............................
Стоял уж там Московский полк,
Пришли еще полки,
И больше тысячи солдат
Сошлись......................
.............................
Народ галдел, народ зевал,
Едва ли сотый понимал...

Тютчев, как известно, приветствовал Пушкина как обличителя тиранов (ода "Вольность"), но, порицая самовластие, отнесся с осуждением к декабристам (см. стихотворение "14 декабря 1925 г.").

Грибоедов был близок многим декабристам, как, например, Рылееву, Оболенскому, Одоевскому, Бестужеву, Кюхельбекеру, но он не верил в их успех; он знал об их намерениях и о подготовке восстания и даже был арестован по делу декабристов. Грибоедовым была даже задумана трагедия "Родалист и Зенобия", в которой он намеревался показать неудачный заговор вельмож против царя, неудачный потому, что он не был и не мог быть поддержан народом.

Итак, по общему мнению, бунт 14 декабря 1825 года затормозил развитие России на десятки лет, и уже только поэтому неприменима к декабристам громкая фраза "безумству храбрых поем мы песню", да и храбрости-то не оказалось, поскольку после первых артиллерийских выстрелов все они разбежались.

Для выявления причин бунта и заговора и для выяснения виновности участников его Николай Павлович назначил следственную комиссию, проработавшую пять с половиной месяцев и представившую материалы следствия в Верховный суд, составленный из членов Государственного Совета, Сената и Синода под председательством главы Государственного Совета Лопухина.

К следствию было привлечено 579 человек, но суд предъявил обвинения лишь 121, причем по степени виновности они были разбиты на одиннадцать разрядов; пять же были поставлены вне разрядов и приговорены к четвертованию. Тридцать один обвиняемый был отнесен к первому разряду, они были судом приговорены к смертной казни; остальных суд приговорил к различным наказаниям: к ссылке, к каторге, разжалованию в солдаты, к отправке в действующую армию на Кавказ.

Николай Павлович, получив приговор суда, даровал жизнь тридцати одному декабристу и смягчил приговор в отношении обвиненных по другим категориям. При своем короновании он еще раз смягчил наказания. В отношении же пятерых главарей, приговоренных судом к четвертованию, император передал дело на новое рассмотрение Верховного суда.

Кроме того, Николай Павлович проявил заботу и в отношении семей осужденных, а перед своей кончиной он поручил наследнику заботиться о семьях декабристов и не дать никому погибнуть. Об этом было сообщено секретно во все учебные заведения, в которых воспитывались, наряду со всеми, и дети декабристов. И вот иллюстрация.

Военный министр Ванновский, посетив Павловское военное училище, застал там репетицию (это значит - проверка знаний за определенный период) по фортификации. Как раз спрашивался юнкер М-го, сын декабриста, ленивый, неприлежный юнкер, который абсолютно ничего толкового не мог рассказать из пройденного, как говорили учащиеся - "ни в зуб ногой". Министр заинтересовался, каким баллом был отмечен этот юнкер, и, услышав, что преподаватель поставил ему ноль, приказал: "Ставьте шестерку!". А шестерка по двенадцатибалльной системе считалась уже удовлетворительной отметкой. Здесь явно сказывалось указание императора быть благосклонными к детям декабристов. Если бы юнкеру М-го был поставлен ноль, он не был бы никоим образом выпущен офицером и, чего боялся Николай Павлович, пропал бы. (Н. О. К. Сын декабриста. "Исторический вестник", сентябрь 1911 г.)

Таково фактическое отношение императора Николая I к декабристам. Не следует к тому же забывать, что большинство их были офицерами и потому они рассматривались как воинские чины, нарушившие воинский долг, воинскую присягу и офицерскую честь.

То же снисходительное отношение к декабристам подтверждается и их письмами, что, например, видно из писем Каховского и Якушкина, уже цитированных нами.

Очень много написано и, добавим, написано весьма мрачными красками о пребывании декабристов в Петропавловской крепости, а также на каторге,- но вот свидетельства и фактические данные, а сперва - данные о смягчении императором приговора суда. Так, Кюхельбекера, стрелявшего в генерала Воинова и в великого князя Михаила Павловича, суд присудил к смертной казни, каковой приговор заменен был на двадцать лет каторги, а затем снижен до пятнадцати лет, но фактически осужденный отбыл лишь десять лет.

А. Бестужеву снижен срок до пятнадцати лет, а ведь он присужден был судом за покушение на убийство к двадцати годам каторги; фактически же ему разрешили служить в Кавказской армии после четырех лет каторги.

Одоевскому суд дал срок в двенадцать лет, затем сокращенный до восьми, а фактически он просидел лишь пять лет.

Александр Муравьев был сослан, но куда, в какую дыру? Нет, не в дыру, а в Иркутск, откуда он просил Государя о смягчении участи, и эту просьбу Николай Павлович не только принял и наказание смягчил, но даже назначил ссыльного городничим. Кожевников, служивший в Гренадерском лейб-гвардии полку, был также сослан в Иркутск, но затем с сохранением чина подпоручика назначен в 42-й Егерский полк.

При Сталине еще говорили, будто родственники не отвечают за вину обвиненных, фактически же многие, очень многие жены и дети не только были сосланы, но даже казнены. Совсем иное отношение было Николая Павловича к родственникам, к семьям декабристов, о чем частично мы уже указывали. Приведем еще примеры. Брат Александра Муравьева Николай и после 14 декабря оставался на высоком посту начальника штаба Кавказского корпуса.

С.В. Скалон рассказывает о характере содержания в Петропавловской крепости Капниста. В его камере была печь, он любил топить ее и, сидя перед ней, размышлять о происшедшем, о матери, братьях, сестрах. Между строк напомним, что его тетка! была тогда уже вдовой поэта Державина. Но интересно, как его кормили в крепости? Этого несчастного? На обед давали щи, кусок жаркого, кашу и одну рюмку водки! Действительно "несчастный" - дали только одну рюмку водки! Как посмеются обитатели советских тюрем, советские зеки.

Кстати, о количестве заключенных, не только декабристов, в Петропавловской крепости; проф. Гернет указывает: во всех казематах в 1830 г. было 14, в том числе в Алексеевском равелине - три. (Проф. Гернет. История царской тюрьмы. Т. I.)

Далее о пребывании декабристов в Петровском остроге рассказывает тот же свидетель: "Преступников перевели во вновь отстроенный Петровский острог, в Иркутской губернии. Здесь Н.И. Лорер прожил шесть лет. Для каждого преступника была особенная комната с окном в общий коридор, куда все сходились и обедали вместе; тут у них была артель и хороший стол. Занимались они, кто чем хотел, так как правительство дозволило присылать родным для преступников всё, чего они пожелают, то в течение года туда приходило несколько обозов с всевозможными вещами; целые библиотеки книг и всевозможных журналов, фортепьяно и другие музыкальные инструменты и пр. и np В свободные же часы каждый из них занимался каким-нибудь ремеслом; у них были сапожники, и слесаря, и портные, и столяры и живописцы, и музыканты; так как у них был большой двор, они разводили сад, сажали деревья, сеяли цветы, устроили оранжерею и занимались огородами; зимой же во дворе устроены были снежные горы" (Воспоминания С.В. Скалон. "Исторический вестник", т. 45, 1891).

Бедные каторжники! Им доставляли целые обозы, они играли на фортепьяно, занимались разведением цветов, катались с горки! А на каком фортепьяно и что играл, какие цветочки выращивал, какие горки строил, какую библиотеку составил Александр Исаевич Солженицын в свой лагерный срок?

В.А. Тимирязев пишет, что шестеро из декабристов, а именно В.К. Тизенгаузен, Муравьев-Апостол, А.В. Енгальцев, Назимов, Розен, фон Визен и кое-кто из других, приобрели в ссылке дома. Далее Тимирязев показывает вполне объективное, а порой и вполне дружественное отношение местных властей к узникам и ссыльным декабристам. Так, например, когда на Тизенгаузена поступил донос со стороны городничего Смирнова о том, будто он возбуждал дух ябедничества в населении, подстрекал не доверять начальству и будто склонял несовершеннолетних девиц к сожительству,- было произведено дознание, в результате которого Тизенгаузен был освобожден от обвинения, а городничий Смирнов за ложное обвинение удален со своего поста.

Читатель может сказать, что этот единичный случай ничего не доказывает, но он был не единичным. Тот же автор приводит другой пример, когда на Муравьева-Апостола поступил навет со стороны пакгаузного надзирателя о том, что декабрист имеет связь с управляющим таможни, и даже в ночные времена. Генерал-губернатор послал чиновника для расследования, показавшего ложность доносчика, в результате чего таковой был отдан под суд и удален со службы. (В.А. Тимирязев. Пионеры просвещения. "Исторический вестник", июнь 1896.)

Тот же автор указывает, что Пущин, будучи слабого здоровья, часто болел и с разрешения начальства ездил лечиться в Тобольск и на Туркинские воды за Байкалом, причем расходы на эти поездки делались за счёт казны. В Тобольск также ездили лечиться Фохт и Лихарев. Кюхельбекер же был вообще для излечения переведен в Тобольск. А тот же Пущин впоследствии снова был возведен в чин подполковника и назначен комендантом крепости Бобруйск.

И, как показывает тот же свидетель, фон дер Бригген был назначен заседателем Кунгурского суда,- вот как в Николаевскую эпоху было - обвиненный и осужденный сам судил! Где и когда это видано? Где государственный преступник допускался до обязанностей заседателя суда?

А Розен занялся серьезно земледелием на шестидесяти десятинах земли. Нарышкин же стал заниматься коннозаводством. Семенов в Тобольске служил советником губернского управления и дослужился до чина статского советника. (В.А. Тимирязев. Пионеры просвещения. "Исторический вестник", июнь 1896.)

Таковым рисуется образ "Николая Палкина" и таково его отношение к декабристам. Но кто-нибудь может подумать, что поскольку император любил военных, то он и делал скидку декабристам. Но такое рассуждение не выдерживает критики, так как, во-первых, большинство декабристов служило в гвардии, а как мы ранее показали, Николай Павлович не мог хорошо относиться к гвардейцам из-за их распущенности; и, во-вторых, не, только к военным преступникам он относился снисходительно. К примеру, возьмем дело петрашевцев и судьбу самого Буташевича-Петрашевского. После разгрома его организации в 1849 году, главарь был осужден судом к смертной казни, но император сохранил ему жизнь и вообще многим его сообщникам казнь была заменена либо каторгой, либо ссылкой. Среди каторжан этой категории был и Ф. М. Достоевский.

Милостивый характер Николая Павловича мы довольно обстоятельно обрисовали в главе "Николай Павлович как человек", здесь же приведем несколько строк из стихотворения Пушкина "К друзьям":

Его я просто полюбил:
Он бодро, честно правит нами;
Россию вдруг он оживил
Войной, надеждами, трудами.
О нет, хоть юность в нем кипит,
Но не жесток в нем дух державный;
Тому, кого карает явно,
Он втайне милости творит.

Да, оценка Пушкина верна, она совпадает со всеми нашими свидетельствами. И вообще, кто может усомниться в правдивости Пушкина, кто осмелится сказать, что Пушкин лжец и лицемер? Полагаем, такого не найдется. Уж у кого-кого, а у Пушкина искренности и чувства вольности, а также независимости не отнять. Вернемся к двум последним строкам из только что приведенного нами стихотворения. Да, действительно, Пушкин прав. Как пишет Л. А. Тихомиров, у Николая Павловича было| сильно развито чувство долга: "... для возбуждения страха перед самой мыслью о ниспровержении законного порядка - не считал возможным дать никакой поблажки сосланным декабристам. А между тем лично он, по человечеству, их очень жалел. Поэтому он послал в Сибирь Жуковского, приказав дать всякие облегчения сосланным, но от имени самого Жуковского" (Л.А. Тихомиров. Монархическая государственность. Часть IV. Изд. "Русское слово". Переизд. с оригинала 1905 года).

Заметим также, что Николай Павлович в течение всего своего царствования ежегодно 14 декабря служил благодарственный молебен. Как сообщает баронесса М.П. Фредерикс, "... их Величества присутствовали всегда на этой в высшей степени трогательной службе в малой церкви Зимнего дворца со всей свитой и, сверх того, приглашались в этот день все, принимавшие участие в защите царя и престола. Конечно, мой отец всегда был зван на этот молебен" (Бар. М.П. Фредерикс. Воспоминания. "Исторический вестник", т. 71, 1898).

Думается, всё нами изложенное достаточно ярко рисует российскую обстановку, связанную со страшным событием 14 декабря 1825 года, как и отношение к нему императора Николая I. Остается всё же вопрос: кто же истинный виновник происшедшего? Изложенное полностью отвергает обвинения социалистической пропаганды в адрес императора Николая I. Виновниками являются в первую, но не главную, очередь сами декабристы, ведь их признания это подтверждают. Персональным виновником, как можно видеть из вышеизложенного, является петербургский генерал-губернатор и командир гвардейского корпуса генерал Милорадович, но всё же главнейший виновник - император Александр Павлович.

Каховский в письме к императору Николаю I пишет:

"Император Александр много нанес нам бедствия и он собственно причина восстания 14 декабря. Не им ли раздут в сердцах наших светоч свободы и не им ли она была после так жестоко удавлена, не только в отечестве, но и во всей Европе". В письме от 4 апреля 1826 года Каховский пишет, что Александр I всё свое внимание отдал военному делу, забыв гражданское управление страной, и что поэтому они, декабристы, боялись видеть на троне полковника, ибо в великом князе Николае Павловиче они видели прежде всего военного человека, но Каховский тут же добавляет, что они не знали, к сожалению, истинного Николая Павловича. (Второе письмо - по Сергею Гессену "Декабристы перед судом истории"; первое же - из Государственного архива, 1В № 11, л-55-58, приведенное в книге под ред. А.К. Бородина "Из писем и показаний декабристов. Критика современного состояния России и планы будущего устройства ее", СПБ. 1906.)

Каховский, как мы видели, жалуется на полное забвение Александром I гражданских дел и мы, чтобы проиллюстрировать распущенность и казнокрадство, приведем свидетельство П.В. Митурича о положении в Кронштадте:

"... в гавани стояло до двадцати кораблей, но из них могли выйти в море не более пяти, остальные же были негодны, да и не имели вооружения, которое было большею частью расхищено... Портовые магазины свободно продавали жителям города и иностранцам, по дешевой цене, разные материалы и вещи, так что в Кронштадте не было дома, в котором бы не нашлось в повседневном употреблении вещей с казенной маркой..."

Император Николай Павлович при вступлении своем на престол знал уже обо всех этих злоупотреблениях, а потому и пожелал вырвать их с корнем... В Гостинном дворе, в некоторых лавках за полками с красным товаром, найдены были цепи, якоря, блоки и другие портовые принадлежности... В каждом доме, при осмотре, нашлось казенное, начиная с крыши, покрытой железными листами с казенным клеймом, от комнат, обитых парусиной.

Да и сам Кронштадт, по тому же свидетельству, в двадцатых годах "был грязный, болотистый городишка, с полуразвалившимися от оседания домами, с самой плохой защитой с моря. Крепости и стенки гаваней были больше деревянные, истлевшие, а между тем, он считался главным портом России. При императоре Николае I город принял совсем другую физиономию: болота исчезли, улицы и площади распланированы и обставлены прекрасными зданиями; город обнесен с трех сторон оборонительной стеной и превосходнейшими казармами, выстроен новый, первоклассный госпиталь; с моря встали на страже каменные твердыни, выстроен новый док, весь из гранита, взглянув на который, невольно скажешь, что это игрушка из английского магазина" (П.В. Митурич. Воспоминания. "Исторический вестник", сентябрь 1888 г.).

Цитированный уже нами фон Штейн, в свою очередь, пишет:

"Николай Павлович искренне был озабочен устранением злоупотреблений в системе государственного управления своего предшественника и признавал их за действительное зло... Равным образом нельзя упрекать императора Николая I в том, что он был обделен прилежанием и добросовестностью, он всегда честно старался выполнить то, что почитал за свой долг, и в этом отношении Государь стоял несравненно выше огромного большинства тех сотрудников, с которыми ему приходилось считаться..." (Фон Штейн. Иностранцы о России в первое пятилетие царствования Николая Павловича. "Исторический вестник", т. 118, 1909 г).

Августейший брат Николая Павловича Александр больше обращал внимания на внешнее, показное. Он был необычайно щедр на производство генерал-адьютантов: за двадцать четыре года царствования им были назначены таковыми сорок пять лиц. Наиболее сомнительным был, конечно, граф, а затем князь X.А. Ливен, который будучи двадцати одного года, в последний год царствования Павла Петровича уже был кандидатом в военные министры. Спрашивается, какие великие заслуги мог он иметь в столь юношеском возрасте?

При императоре Александре I за неполные четыре года - с 1807 по 1811 - были назначены тринадцать генерал-адъютантов, среди которых А.П. Ожаровский - лишь полковник Конной гвардии - и, кроме того, невиданное дело! - петербургский обер-полицмейстер А.Д. Балашов. Из указанных тринадцати лиц лишь трое отличились на войне: князь М.П. Долгорукий, В.В. Орлов-Денисов и граф П.А. Строганов.

Наряду с этой инфляцией генерал-адъютантов, император Александр Павлович учредил еще звание "генералов, состоящих при особе Его Величества", наружным отличием которых были вензеля государя на эполетах. А число флигель-адъютантов за его царствование достигло ста тринадцати лиц.

Что тут скажешь? - разведешь руками, пожмешь плечами и произнесешь: "Тяжела, ты, шапка Мономаха",- а еще тяжелее наследство, выпавшее на долю Николая Павловича. Тяжело, но вспомним Пушкина:

Сильна ли Русь? Война и мир,
И бунт и внешних бурь напор
Ее, беснуясь, потрясали -
Смотрите ж: всё стоит она,
А вкруг неё волненья пали...

"Медный всадник"

У Николая Павловича генерал-адъютанты и флигель-адъютанты служили не для украшения свиты, а для выполнения специальных, ответственных задач, для ревизии.

В заключение настоящей главы приведем сравнение "расправы" Николая I над декабристами с таковой во Франции Луи Наполеона.

Когда Луи Наполеон, будучи президентом республики, совершил государственный переворот для установления личной власти, было арестовано 26 642 человека и только 6 500 затем были выпущены на свободу; 15 033 были подвергнуты различным наказаниям, а 5 108 человек подвергнуты полицейскому надзору; восемьдесят депутатов были изгнаны из парламента. (Проф. Шарль Сеньобос. Политическая история современной Европы. Т. 1.)

Как мы видели выше, число привлеченных к ответственности за восстание декабристов было ничтожным по сравнению с французским опытом Луи Наполеона.

В 1853 году в той же Франции был раскрыт республиканский заговор и покушение на жизнь Наполеона III, когда правительство получило право арестовывать, изгонять из страны, ссылать без суда уже раз осужденных за политическое преступление, заточать, а также изгонять из страны "способных совершить в будущем политическое преступление".

А генерал Эспинас разослал префектам приказ об аресте определенного им количества таких лиц - от двадцати до сорока, по усмотрению префекта.

Все это напоминает никак не Николаевскую эпоху, а, наоборот, совсем близкую нам по времени терроризацию советского населения партийными узурпаторами.

А как показывает историк И. Егер, при Наполеоне III был принят "закон о безопасности", дававший властям неограниченные возможности расправы. Причем законовед Тролонг к признакам враждебных настроений к правительству причислял и "мятежное молчание" (Silence seditieux). (И. Егер. Всеобщая история.)

Невольно встает вопрос: собственно, за что же боролись декабристы, беря в качестве примера политическую жизнь западонеевропейских стран? Что они несли в Россию из европейского похода? Что они там увидели? Ведь и Достоевский в своем "Дневнике писателя", и Герцен в своих писаниях говорили о своем разочаровании Западом и отвращались от него.

Николай Павлович учел многое из пороков Александровской системы и при своей коронации осуществил:

а) присягу ему брата Константина;

б) обнародование манифеста о порядке наследования престола в случае кончины императора до совершеннолетия наследника;

в) твердое указание на то, что при нем все и вся должны руководствоваться законом, что подтвердил выпуском коронационной медали, раздаваемой всем, на лицевой стороне которой изображался барельефный профиль его, императора Всероссийского, а на обратной стороне - символ закона с надписью "Залог блаженства всех и каждого".

Таковы первые шаги нового коронованного императора не считая, понятно, амнистии многим, в том числе и смягчения приговоров декабристам, а также облегчение жизни граждан, в том числе и в первую очередь крестьян, по их задолженности государству. (Кн. "Царские коронации в России".)

Использованная литература:

1. Записки гр. Мариоля. "Исторический вестник", т. 67, 1896.
2. Фон Штейн. Иностранцы о России. Первое пятилетие царствования Николая Павловича. "Исторический вестник", т. 118, 1909.
3. В.А. Тимирязев. Император Александр I и его эпоха. "Исторический вестник", т. 74,1898.
4. Н. К. Шильдер. Император Николай I, его жизнь и царствование, т
5. Записки Р. М. Зотова. "Исторический вестник", т. 65, 1896.
6. И. Д. Якушкин. Декабристы на поселении. Из архива Якушкиных.
7. Петербургский старожил. К истории 14 декабря 1825 г. "Исторический вестник", т. 95, 1904.
8. Д. А. Кропотов. Жизнь М. Н. Муравьева. Изд. СПБ. 1874.
9. А.Н. Сиротинин. Князь А.И. Одоевский. "Исторический вестник", т. 12, 1883.
10. Н. И. Тургенев. Россия и русские. Из перевода с парижскою издания. 1847 г.
11. Сергей Гессен. Декабристы перед судом истории. Л-М. 1926.
12. А. П. Беляев. Воспоминания о пережитом и перечувствованном. "Русская старина".
13. Воспоминания С.В. Скалой. "Исторический вестник", т. 45, 1891.
14. В. Д. Поремский. Что такое народ? "Посев", август 1977.
15. Проф. Шарль Сеньобос. Политическая история современной Бвропы. Т. 1. !
16. И. Егер. Всеобщая история.
17. Ф. М. Достоевский. Из черновиков к "Бесам".
18. А.И. Герцен. О развитии революционных идей в России. СПБ. 1907
19. А.И. Герцен. Русский заговор.
20. Н. Некрасов. Княгиня Трубецкая.
21. Ф. Тютчев. 14 декабря 1825 г.
22. А. Грибоедов. Из начатой трагедии "Родалист и Зечобия".
23. Проф. Гернет. История царской тюрьмы. Т. I.
24. Н. О. К. Сын декабриста. "Исторический вестник", т. 125, 1911.
25. Государственный архив 1В № 11, л., 55-58. Кн. под. ред. А. К. Бородина "Из писем и показаний декабристов. Критика современного состояния России и планы будущего ее устройства". СПБ. 1906.
26. В.А. Тимирязев. Пионеры просвещения. "Исторический вестник", т. 64, 1896.
27. А. Пушкин. К друзьям.
28. Бар. М. П. Фредерикс. Воспоминания. "Исторический вестник", т. 71.
29. П. В. Митурич. Воспоминания. "Исторический вестник", т. 33, 1888.
30. А. Пушкин. Медный всадник.
31. А. Самойлов. О восстании декабристов. "Эхо", № 2 (55). 15/1 1948.
32. Л. Тихомиров. Монархическая государственность. Ч. I. Переизд. с оригинал 1905 г. "Русское слово".
33. Царские коронации в России.
34. Бар. Корф. Восшествие на престол императора Николая I, СПБ. 1857.
35. А. Ф. Гримм. Русская императрица Александра Федоровна. Лейпциг, 1866.

Глава 4. Русская культура в николаевскую эпоху

Жалобы декабристов на отсутствие просвещения нашли отклик в деятельности императора Николая I. Коммунисты, однако, клевещут на него, будто он душил развитие мысли, да и вообще пытаются очернить память о Николае Павловиче, доходя порой до смешного. Так, открытие императором Технологического института они порицают, утверждая, что это делалось якобы "в интересах растущего капитализма".

Но мы приведем мнение М.С. Лалаева, современника императора Николая I:

"Вообще по мере удаления от эпохи Николая I и постепенного обнародования его частной переписки, а также и мотивированных резолюций, образ этого Государя, слишком скоро, рано и односторонне осужденного судом пристрастных современников, начинает приобретать яркую окраску. Несомненно, в нем Россия, столь горячо им любимая, имела Государя деятельного и заботливого о ее насущных интересах. И совсем эти интересы, в глазах царя, не исчерпывались одними заботами о ее внешнем могуществе. Напротив, можно безошибочно сказать, что после Петра Великого и Екатерины II едва ли кем из государей было сделано для просвещения России столько, сколько сделал Николай Павлович" (выделено нами. - М.3.).

И далее Лалаев приводит цифры, показывающие число гимназий, существовавших до его вступления на царство, а именно - пять. Таково наследство от Александра I - всего лишь пять гимназий! И действительно, к началу его царствования, можно сказать, образованием даже в верхних слоях нельзя было похвалиться. Вот пример: во время танцев кавалер спросил княжну Урусову, что она читает, и услышал удививший его ответ: "Розовенькую книжку, а сестра голубую".

Вот почему, и не только потому, Лалаев заключает: "...исторически несомненно, что наследник императора Николая I получил из его рук государство гораздо образованнее, чем он сам получил его из рук Александра I" (Исторический очерк М. С. Лалаева. Император Николай I - зиждитель русской школы. СПБ, 1896).

При этом заметим, что сам император считал возможным образование для всех. По свидетельству М.С. Лалаева, министр народного просвещения Уваров, представляя список хорошо окончивших университеты, заметил, что в их числе многие "из лучших фамилий", но Николай Павлович положил резолюцию на этом списке: "В сем случае должна быть соблюдена самая строгая разборчивость и рекомендуемы только достойнейшие, каких бы, впрочем, фамилии они не были: здесь более, чем где-либо, знатность рода не должна быть принимаема в соображение" (выделено нами. - М.3.).

Поясним, что списки были представлены императору для определения на службу и, видно, император почувствовал заинтересованное покровительство министром "лучшим фамилиям".

Из высших учебных заведений императором Николаем Павловичем, кроме уже указанного Технологического института (в 1828 году), были оформлены Горный и Лесной (все три в Петербурге) и, кроме того, открыты также Строительное училище (Институт гражданских инженеров - в 1842 г.), а в Москве -Межевой институт (в 1844 г.) и восстановлен там же Главный педагогический институт (в 1828 г.). Но не только в столицах, а и в провинции учреждены дворянские и женские институты, Киевский университет (в 1835 г.), Училище правоведения (в 1835 г.), Римско-католическая духовная академия в Вильне (в 1833 г.), Строгановское училище декоративного и прикладного искусства (в 1825 г.).

Виктор Фукс пишет: "Таким образом, когда возник вопрос о судебной реформе при императоре Николае I, то прежде всего обращено было внимание на приготовление необходимых сподручных средств для осуществления этой реформы, а именно: на подъем в стране юридического образования, на усиление персонала юристов среди коронной магистратуры, на кодификацию и на более удовлетворительную редакцию гражданских и уголовных законов.

Только когда эти цели были до известной степени достигнуты, приступлено было во II отделении Собственной Его Величества канцелярии, еще в конце царствования императора Николая I, но в особенности в начале царствования императора Александра II, к составлению проектов новых судебных уставов, которые и были внесены графом Блудовым в 1857-1861 годах в Государственный Совет. (Виктор Фукс. Реформа реформы 1864 года. "Русский вестник", т. 190, 1888.)

5 декабря 1835 года по инициативе, проекту, уставу и с материальной помощью принца П.Г. Ольденбургского было открыто училище "для образования благородного юношества на службу по судебной части, то есть Училище правоведения", давшее большое число видных юристов и государственных деятелей. Как пишет И.В. Мещанинов, оно облагородило судебное ведомство, дало ему людей хороших дворянских фамилий, возвысило образовательный ценз его... и таким образом подготовило деятелей вполне достойных и пригодных к великой судебной реформе 1864 года. (И.В. Мещанинов. Памяти принца П.Г. Ольденбургского. "Исторический вестник", т. 129, 1912.)

Подчеркнем также, что Николай Павлович при многочисленных посещениях разных городов России, как правило, навещал учебные заведения. Укажем, например, что в 1837 году в Одессе он посетил Девичий институт, Ришельевский лицей и, что удивительно, училище для евреев. Не забывал он и просвещение далекой провинции и в том числе еще не вполне замиренного, но уже культурно опекаемого Кавказа.

17 ноября 1844 года последовал рескрипт императора на имя князя М.С. Воронцова о предоставлении последнему неограниченных полномочий для управления Кавказом. Следуя желанию императора об усилении просвещения на Кавказе, князь первой мерой в этом направлении принял необходимость децентрализации системы образования, а именно - настоял на изъятии кавказских учебных заведений из ведомства Харьковского учебного округа.

В 1846 году на Кавказе учреждены Межевая школа и первое женское учебное заведение св. Нины.

В 1848 году последовало повеление императора об учреждении в российских учебных заведениях ста шестидесяти казенных стипендий для воспитанников кавказских учебных заведений, а ранее (1846 г.) - о предоставлении четырех мест в Технологическом институте для кавказцев с полным казенным содержанием. А на самом Кавказе стали учреждаться приходские школы. Отметим, что тогда население Кавказа исчислялось в 1,4 миллиона человек. Заметим, что Лермонтов так характеризовал Кавказ его времени:

Не боюся я востока,
Отвечал Казбек;
Род людской там спит глубоко
Уж девятый век.
Посмотри: в тени чинары,
Пену сладких вин
На узорные шальвары
Сонный льет грузин...

Да, "род людской там спит глубоко", но русские разбудили Кавказ от вечной спячки. В Тифлисе появился даже театр, сушествовавший на русские правительственные средства. (Н. Г. Макиевский-Зубов. Кавказ и кавказские наместники. "Вестник Европы", т. 1, февраль 1906.)

Как мы уже отмечали, Николай Павлович уделял внимание и улучшению военного образования и, прежде всего, увеличил число кадетских корпусов и военных училищ, особенно специальных. Он учредил Николаевский кадетский корпус, с целью подготовки кадров в кавалерийские юнкера, а также Николаевское кавалерийское училище, которое тогда называлось Школой гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, и я, как воспитанник этого училища, горжусь им. Николай Павлович положил основу Николаевскому инженерному училищу, а также Топографическому училищу. Им же учреждена и Академия Генерального штаба.

Вообще говоря, к концу царствования Николая Павловича общая картина военного образования рисуется, по данным "Месяцослова", следующим образом: академии - Генерального штаба (Военная академия), Артиллерийская, Инженерная; военные училища - старшее отделение Пажеского корпуса, Школа гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, Дворянский полк, Главное инженерное училище, Михайловское артиллерийское, Уральское войсковое училище; кадетские корпуса: в Петербурге - Пажеский корпус (младшее отделение), Первый, Второй, Павловский; а также Первый, Второй в Москве; в других городах - Новгородский графа Аракчеева, Финляндский, Орловский Бахтина, Тульский, Александровский, Воронежский Михайловский, Оренбургский Неплюевский, Петровский Полтавский, Владимирский Киевский, Тамбовский, Брестский, Сибирский, Полоцкий и, кроме того, особый Сиротский для сирот из офицерских семей, а также Морской корпус, позже реформированный с разделением общих классов (корпус) и гардемаринских морское военное училище.

Итак, к 1851 году имелись три военные академии, семь военных училищ, не считая школы подпрапорщиков Западного края, явившейся ядром польского восстания и потому ликвидированной. Количество кадетских корпусов, таким образом, определялось числом в двадцать один.

То, что Николай Павлович ценил подготовку в этих военных учебных заведениях, мы можем видеть хотя бы из того факта, что все его сыновья - Александр, Константин, Михаил и Николай Николаевичи - учились в Первом кадетском корпусе, иначе говоря, прошли его курс.

Чтобы была более ясна картина народного образования в период царствования Николая I, укажем количество высших и средних учебных заведений, согласно данным "Месяцеслова в 1853 году", дозволенного к печати в 1852 году, фактически составленного по данным на 1850-1851 годы.

Сперва укажем общие высшие учебные заведения:

Университеты имелись в Санкт-Петербурге, Москве, Харькове, Киеве, Казани, Варшаве, Дерпте, а кроме того - лицеи Александровский, Демидовский, князя Безбородко и Ришельевский; специальные высшие учебные заведения: юридический - Училище правоведения, филологический - Лазаревский институт восточных языков, художественные училища - Петербургское рисовальное, такое же Московское, Константиновский Межевой институт, Лесной институт в Петербурге, Институт сельского хозяйства и лесоводства в Александрии (в Западном крае), Горы-горецкий земледельческий институт, в Санкт-Петербурге Технологический, Горный, Путей сообщения. Гражданских инженеров (Строительный), Московский Коммерческий (Академия) институты; к высшим учебным заведениям следует отнести духовные Академии: православные - в Санкт-Петербурге, Москве, Киеве; римско-католические в Варшаве и Вильно, иудейскую - Училище раввинов. Таким образом всего имелось тридцать два высших учебных заведений. Картина средних учебных заведений представляется сложной, поскольку помимо таковых, находившихся в ведении Министерства просвещения, средние учебные заведения находились также и в ведении других ведомств.

Всего частных учебных заведений общего порядка было 592, из которых большинство следует признать на уровне средних; в том числе одно училище для глухонемых; не вошли в число средних учебных заведений этого ведомства фельдшерские школы и ремесленные училища. Как не вошли и находившиеся в ведении Министерства земледелия одиннадцать училищ по садоводству. Вообще в ведомстве имп. Марии в 1844 г. имелось 104 воспитательных учебных заведений.

А разве не в Николаевскую эпоху раскрылись двери университетов для широкой публики, для слушания публичных лекций, в частности - лекций профессора Т. Н. Грановского в Московском университете?! А какие дискуссии в тридцатые и сороковые годы происходили между западниками и славянофилами?! Наконец, вспомним кружок Станкевича, свободно обсуждавший всякие философские течения. Герцен о таких кружках и спорах писал, что они велись "до четырех часов утра, начавши в девять".

Как показывает Н. Любимов, 26 июня 1835 года утвержден новый университетский устав, а 1 июля того же года попечителем Московского университета назначен был граф С. Г. Строганов и тогда "началось 'строгановское время', столь блестящее в летописи Московского университета" (Н. Любимов. Михаил Ники-форович Катков. "Русский вестник", т. 194, 1888).

То, что Николаевская эпоха явилась светочем, показывает и "млечный путь" звезд, засиявших на Руси, и в первую очередь в научном мире: математики Н.И. Лобачевский, М.В. Остроградский и В.Я. Бунаковский (он же и статистик); астрономы А.Н. Савич, В.Я. Струве и А.Ф. Попов; химик Н.Н. Зинин; физик А.С. Савельев, а в философии, не считая славянофилов: А.И. Галич, И.И. Срезневский (он же археолог); историки И.Д. Беляев (история русского права), А.И. Ведемайер, Т.Н. Грановский (западник), И.К. Кайданов, граф Корф (историограф Сперанского и эпохи Николая I), М.Т. Каченовский, Н.И. Костомаров, М.П. Погодин, А.А. Скальковский, Н.Г. Устрялов и П.К. Щебальский; историки-археологи Ф.Г. Солнцев (он же живописец-реставратор), В.В. Стасов - историк искусства, археолог, музыкальный критик, почетный академик, А.С. Тургенев и А.Д. Чертков; археологи П.И. Савваитов, Сахаров (также этнограф), И.М. Снегирев и указанный уже выше И.И. Срезневский; археолог и библиограф С.М. Строев; географы и путешественники Я.В. Ханыков, Е.П. Ковалевский (также геолог), С.Е. Коцебу, Ф.П. Литке; мореплаватели Ф.П. Врангель, адмирал Лазарев; филологи Н.И. Макаров (составитель словарей) и А.X. Востоков; законовед и государственный деятель М.М. Сперанский; а также в военной науке - кн. П.М. Волконский (основатель Генерального Штаба).

А разве ничего не говорит развитие ученых обществ: основание в 1827 году Российского общества естественных наук, открытие Румянцевского музея в Петербурге в 1831 году, позже переведенного в Москву, Археографической комиссии для изучения памятников старины (в Петербурге в 1834 г.), Археографического общества в Петербурге (в 1845 г.). Археографической комиссии для разбора и издания древних актов в Вильне (в 1842 г.) и в Киеве (в 1843 г.), Одесского общества истории и древностей (в 1839 г.) и Географического общества в Петербурге (в 1845 г.).

Укажем также, что спорный вопрос о "ссылке" угличского колокола занимал многих людей, но долгое время ничего толкового и достоверного о подлинности "ссылки" не было и, когда поступило групповое прошение о возвращении из Тобольска колокола, то император Николай I повелел: "Удостоверясь предварительно в справедливости существования колокола в городе Тобольске и по сношении с обер-прокурором Святейшего Синода, просьбу сию удовлетворить". Однако дополнительные исследования никаких данных, подтверждающих действительность ссылки колокола в Тобольск, не нашли.

В Николаевскую эпоху наблюдалось также развитие научных, литературных и политических журналов и сборников, обсуждавших различные идеи и воспитавших русскую интеллигенцию; так, если в 1801 году выходило 10 журналов, то в период 1841 - 1850 гг. - 57 и в 1851 - 1855 гг. - уже 88 журналов, среди которых весьма известные: "Московский телеграф" Полевого (1825 - 1834), "Телескоп" профессора Надеждина, "Современник", начавшийся издаваться в 1836 году Пушкиным, затем, по смерти его, П.А. Плетневым и, наконец, с 1847 года Н.А. Некрасовым. Большое влияние имели "Отечественные записки", издававшиеся А.А. Краевским с 1839 гола, а также "Москвитянин", "Московский вестник", "Мнемозина" и другие.

В историческом очерке М.С. Лалаева мы находим следующую характеристику Николаевской эпохи:

"...Мы знаем также, каким расцветом литературы приходится считать Николаевское царствование, где крупные имена писателей русских тесно сплачивались с именами больших художников, отличных зодчих и первоклассных музыкантов, успевших образоваться и заявить о своем даровании именно в это царствование.

Права литературной собственности и очень широко практиковавшаяся система пенсий известным художникам кисти, резца, лиры и слова, давали всякому творчеству известное государственное значение и приучали общество, еще очень слабо грамотное, уважать вообще творческий гений человека.

Пусть цензурные стеснения, особенно после 1848 года, описываются нам мрачными красками, однако постановка на сцене таких пьес, как "Горе от ума" и "Ревизор", по личному приказанию Государя, указывает на широкую его терпимость в деле. критики общественных и даже правительственных нравов...

Трудно было бы отрицать, что в это царствование не все было безукоризненно. Да этого не утверждал и сам император, сознававший, что многое он хотел, но не мог или не сумел сделать...

Будучи не только милостивым монархом для лиц, облеченных его доверием, но и личным другом, он к концу царствования мог убедиться, что сквернейший из всех пороков неблагодарность и коварное неисполнение его мудрой воли этими выбранными помощниками и личными друзьями много повредили блеску его царствования и не дали России того, о чем думал и чего желал великодушный и мудрый Государь" (Исторический очерк М.С. Лалаева. Император Николай I - зиждитель русской школы. СПБ. 1896. Выделено нами. - М.3.).

Что можно более сказать, здесь сказано всё, сказано определенно и веско. Нам остается назвать те творческие таланты, о которых в общих словах говорил историк М.С. Лалаев.

В литературе русской: С.Т. Аксаков, К.Н. Батюшков, А.А. Бестужев (Марлинский), Е.А. Баратынский, Д.В. Веневитинов, князь П.А. Вяземский, Н.И. Гнедич, Н.В. Гоголь, И.А. Гончаров, Н.И. Греч, А.С. Грибоедов, Д.В. Григорович, Ап. Григорьев, И.И. Дмитриев, Ф.М. Достоевский, барон А.А. Дельвиг, П.П. Ершов, В.А. Жуковский, М.Н. Загоскин, А.Е. Измайлов (баснописец), И.Т. Калашников, И.И. Козлов, А.В. Кольцов, И.А. Крылов, Н.В. Кукольник (драматург), М.Ю. Лермонтов, И.М. Лажечников, Ап. Майков, К.М. Масальский, Н.А. Некрасов, И.С. Никитин, князь А.И. Одоевский, А.Н. Островский, А.Ф. Писемский, А.И. Полежаев, К.А. Полевой (драматург и критик), А.С. Пушкин, М.Е. Салтыков-Щедрин, А.В. Сухово-Кобылин (драматург), А.К. Толстой, И.С. Тургенев, Ф.И. Тютчев, А.А. Фет, А.А. Шаховской (драматург), Н.И. Хмельницкий (драматург), Н.М. Языков, Л.Я. Ярцева (детская писательница), а также революционеры-демократы Белинский, Добролюбов и Чернышевский.

Духовные писатели и богословы: Макарий, митрополит Московский (он же историк церкви), Г.П. Павский, Платон, митрополит Киевский и архимандрит Платон.

В украинской литературе: Л. Боровиковский, П.П. Гулак-Артемовский, Г.Ф. Квитка (Основьяненко), И.П. Котляревский, Т. Г. Шевченко.

В белорусской литературе - Дунин-Марцинкович (поэт и драматург), положивший начало белорусскому литературному языку.

В грузинской литературе: время расцвета грузинского романтизма - Н.М. Бараташвили, И.Д. Орбелиани, А.Г. Чавчавадзе, Г. Д. Эристов (драматург).

В азербайджанской литературе: создатель новой азербайджанской литературы Мирза-Фатали Ахундов, Балиханов-Кудси, Мирза Шафи Базах, поэт и философ.

В изобразительном искусстве:

Художники - И.К. Айвазовский, Ф.А. Бруни, К.П. Брюллов, А.Г. Венецианов, М.Н. Воробьев, Н.Н. Ге, А.А. Иванов, О.А. Кипренский, А.Н. Коцебу, А.К. Саврасов, Н.Е. Сверчков, В.А. Тропинин, Н.И. Уткин (гравер), А.Г. Ухтомский (гравер), П. А. Федотов, Сильвестр Щедрин, И. И. Шишкин.

Скульпторы: В.И. Демут-Малиновский, барон П.К. Клодт, А. Логановский, И.П. Мартос, граф Ф.П. Толстой (медальер, график), С.С. Пименов, профессор Академии Художеств.

В архитектуре: О.И. Бове, Д.И. Желярди, К.И. Росси, В.П. Стасов, К.А. Тон.

В музыке: А.А. Алябьев, А.П. Бородин, Д.С. Бортнянский, А.Е. Варламов, А.Н. Верстовский, князь Н.Б. Голицын, М.И. Глинка, А.Л. Гурилев, А.С. Даргомыжский, И.Ф. Лясковский, А.Ф. Львов, Антон Рубинштейн, А.Н. Серов, Турчанинов и семья Титовых.

В театральном искусстве: В.Н. Асенкова, Я. Брянский, В.И. Живокина, Е.Н. Жулева, В.А. Каратыгин, П.А. Каратыгин, А.М. Каратыгина, А.Е. Мартынова, П.С. Мочалов, Л. Никулина-Косицкая, семья Самойловых, П.М. Садовский, Е.С. Семенова, И.И. Сосницкий, М.С. Щепкин и др.

Сколько блестящих имен, сколько талантов в одну эпоху! О литературе можно сказать, что эта эпоха - эпоха русских классиков. Действительно, в Николаевскую эпоху отмечаем мы расцвет классической литературы.

Что же касается театрального искусства, то и здесь отмечаем мы большой прогресс и снова блеск классиков-драматургов. Мы видим у Государя хороший вкус и его замечание об отсутствии русских пьес родило эпоху русской драматургии: Кукольник написал пьесу "Князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский", Н.А. Полевой - "Дедушку русского флота", "Парашу сибирячку", "Русского моряка", "Знакомых незнакомцев", "Ложу первого яруса на последний дебют Тальони", "Булочную", "Купца новгородского", "Ломоносова", "Елену Глинскую", "Смерть или честь" и другие пьесы.

Заметим: когда Полевой скончался, Государь назначил вдове пенсию в одну тысячу рублей ежегодно, а Каратыгину, в добавление к содержанию от театральной дирекции, пожаловал из средств Собственного кабинета Его Величества ежегодно по три тысячи рублей, а через три года увеличил сумму до шести тысяч.

Поведуем о случае с Каратыгиным, поскольку мы о нем заговорили. Как повествует его супруга А. М. Каратыгина, переводчик "Вильгельма Телля" А. Г. Рутчев упросил В.А. Каратыгина взять для бенефиса именно эту пьесу, несмотря на то, что она была запрещена цензурой, и, зная благоволение императора к Каратыгину, упросил его получить разрешение на постановку. И Каратыгин обратился к графу Бенкендорфу, который и разрешил её. Каратыгин подготовил роль, как вдруг за три дня до бенефиса ему сообщили, что в афише снят этот бенефис и тогда Каратыгину предложили взять какую-нибудь другую вещь, на что он отказался, заявив, что в такой короткий срок он не может подготовиться к новой вещи. Часа через два после этого ему объявил министр Двора князь П.М. Волконский, что Государь, не желая огорчать и затруднить Каратыгина отменой спектакля, дозволяет ему взять в свой бенефис запрещенную трагедию "Вильгельм Телль". Как пишет А.М. Каратыгина: "Подобного знака монаршего благоволения ни до тех пор, ни после того, никогда не был удостоен ни один артист" (Воспоминания А.М. Каратыгиной. "Русский вестник", т. 152, 1881).

Тот же автор также рассказывает, как Николай Павлович обнимал и целовал Каратыгина за выполнение роли Кузьмы Минина в пьесе тогда еще неизвестного драматурга Н.В. Кукольника "Рука Всевышнего Отечество спасла"; а Кукольника Государь, пригласив во дворец, благодарил за выбранную тему и талантливое её написание. И еще одна интересная деталь: когда театральная дирекция не захотела делать для этой пьесы новые декорации и предлагала неподходящие. Государь приказал сделать новые по точным рисункам, соответствующим Смутному времени.

А.М. Каратыгина подтверждает, что Николай Павлович вообще не любил переводных пьес и предпочитал оригинальные отечественные, а связи с чем она приводит слова монарха Каратыгину:

- Я бы чаще ездил тебя смотреть, если бы вы не играли таких чудовищных мелодрам. Скажи мне: сколько раз в нынешнем году тебе приходилось душить или резать жену свою на сцене?

Мы уже отмечали поддержку императором Николаем Павловичем корифеев русской культуры, в том числе, и в первую очередь, А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, М.Н. Загоскина, однако приведем еще один случай, доказывающий это.

"Юрий Милославский" Загоскина считался "боевиком" в литературе на исторические темы, им зачитывались повсюду, но наряду с его же "Аскольдовой могилой", "Рославлевым", "Тоской по родине", "Брынским лесом", "Искупителем", указанный автор написал еще роман "Кузьма Петрович Мирошев", который, несмотря на его достоинства, почему-то не нашел широкого читателя. Однако этот роман был оценен Николаем Павловичем весьма высоко: он его считал лучшим романом, не исключая и "Юрия Милославского".

Николай Павлович поддерживал и художников и в том числе сразу же понял талантливость П.А. Федотова и высоко оценил его "Сватовство майора". Он даже любил просматривать и акварели этого художника и вообще советовал Федотову выйти в отставку и целиком посвятить себя живописи, и к тому же обещал в этом случае материальную поддержку. Но Федотов любил свой полк (лейб-гвардии Финляндский), своих полковых друзей и не внял предложению императора, однако через два года, когда стал популярен, принял это предложение. Кстати отметим, что Федотов был и музыкален: он, в частности, написал популярный романс "Душенька". (По ст. М-е "Павел Андреевич Федотов". "Исторический вестник", т. 54, 1893.)

Укажем еще, что в эпоху имп. Николая I открыты Александрийский (1828) и Михайловский (1833) театры; последний по проекту Росси, но по внутреннему устройству - по проекту Брюллова.

Перейдем к изобразительному искусству. Как показывает М. Ф. Каменская, дочь академика и более того, профессора Академии художеств, а затем и вице-президента её, медалиста и графика графа Толстого, император Николай Павлович дружественно, по-интимному, относился к её отцу, одной из черт в характере которого была рассеянность, свойственная многим профессорам.

Однажды, как она повествует, Николай Павлович, посещая Академическую выставку, просил графа сопровождать его и посоветовать ему, какую картину лучше бы купить. Но у графа Толстого в то время был насморк и он вынужден был часто доставать платок из кармана, чтобы утереть себе нос. А император каждый раз при этом улыбался, что не ускользнуло от внимания профессора и он, будучи самолюбивым, стал нервничать и накаляться. Император, заметив раздражение графа, при следующем появлении платка схватил Толстого за руку, поднес её к его глазам и сказал:

- Толстой, скажи мне на милость, какой это у тебя флаг? Я что-то не разберу?

Вопрос императора объяснялся тем, что граф Толстой по рассеянности вместо платка положил в карман тряпочку, которой вытирал кисти.

На шутливый и дружественный вопрос Государя граф стал извиняться, но Николай Павлович, обняв его за плечи, ласково сказал:

- Ах, ты, мой художник!

Другой случай - с теми же лицами - произошел в той же Академии художеств. Граф Толстой жил со своей семьей в здании Академии и вот в один день его известили, что Государь едет сюда. Он надел парадный мундир, но не удержался, чтобы еще раз не взглянуть на свою работу, лежавшую здесь же, на столе его студии-кабинета, и изображавшую в гравировке по металлу иллюстрацию к книге "Душенька" Богдановича. А когда графа известили, что император уже выехал из дворца, профессор-медалист и гравер покрыл металлическую доску меловым порошком, а затем снова стал всматриваться в свою работу и не заметил, как запачкал мундир этим меловым порошком. Тем более, что ему сказали, что император уже поднимается по лестнице. Он быстро полетел в зал для встречи императора. И действительно, не успел он войти а зал, как появился император, который, увидя запыленного художника, стал улыбаться и затем, заметив недовольную мину последнего, подавая руку, сказал:

- Здравствуй, Толстой, скажи мне, пожалуйста, давно ли ты у меня в мельники пошел?

Граф, не поняв шутки императора, стал дуться, и тогда Николай Павлович, показывая на запачканный мундир графа, вынул свой платок и стал им сбивать мел с его мундира.

Но однажды между ними произошел спор, когда Николай Павлович, рассматривая проект медали, на которой был изображен славянский воин, указал профессору на неправдоподобное положение ног на рисунке. Но, когда Толстой не согласился с замечанием императора, тот принял позу воина точно по рисунку и, показав на свою ногу, снова подтвердил замеченную им в рисунке неправильность. Затем, встав правильно, как обычно человек стоит в этой позе, сам стал исправлять на рисунке положение ноги. Толстой вовсе обиделся: - как же его, профессора академии, исправляют, что-де на старости лет дождался такого, что его учат; взволновался так, что схватил рисунок и побежал с ним домой, то есть в другую часть здания, где была его квартира. Здесь, остыв от своей горячки, стал позировать перед зеркалом и понял, что император был прав. Долго он пребывал сконфуженным, но затем, покрыв лаком рисунок с поправкой Николая Павловича, до глубокой своей старости хранил его, как святыню.

А сделав новый исправленный рисунок, он показал его императору и оба остались довольны друг другом. (Воспоминания М.Ф. Каменской. "Исторический вестник", т. 56, 1894.)

Другой случай - также с медалью, но не связанный с Толстым,- показывает вдумчивое отношение Николая Павловича ко всяким делам: он ничего не делал машинально, не подписывал документов, не знакомясь с ними. Вот тому доказательство.

В 1839 году Капитулу орденов было поведено заготовить особые знаки отличия Военного ордена для раздачи отставным чинам Прусской армии, рисунок которого был представлен императору на утверждение. И Николай Павлович нашел неправильности в проекте знака, и не одну, а две, что он и записал на самом проекте: 1) вместо "HI" поставить "AI" (видимо, эти знаки предназначались отличившимся в 1813 г. пруссакам, сражавшимся вместе с русской армией; 2) номера, указуемые на обороте знака, делать арабскими цифрами, а не римскими, поскольку большие числа не уместятся на знаке.

И в музыке император старался поощрять развитие талантов, он же позаботился и о создании русского национального гимна, заказав его композитору А. Львову, что последним и было выполнено в 1833 году.

Но некоторые, всегда и во всем сомневающиеся и все критикующие люди стали обвинять композитора в компиляции с немецкого. Пришлось произвести расследование и исследование, и по повелению императора Вильгельма берлинский музыколог Турут доказал, что прусский военный капельмейстер Хааз не только не дал музыкального материала для русского гимна, а напротив, сам почерпнул его из произведения Львова уже после того, как наш русский гимн был официально принят. Но критики и завистники не успокоились и стали ссылаться на пасхальный псалом, поющийся в протестантских церквах Голландии, но и эти попытки были отвергнуты специалистами голландской общей и духовной музыки.

Коммунистической пропагандой в прессе, в кинематографии, в телефильмах, на сцене сделано много, чтобы исказить отношение императора Николая Павловича к Пушкину. Все невзгоды поэта ставят в вину именно ему и, судя по этим "произведениям", получается так, что и в ссылку отправил "Николай Палкин", и преследовал цензурой, и даже замешан в гибели Пушкина. Но на самом деле это совсем не так и требует правдивого освещения, притом весьма обстоятельного.

Глава 5. Русское общество в николаевскую эпоху

В предыдущей главе мы, собственно, уже затронули эту тему, но, однако, по важности вопроса о русской культуре того времени, мы выделили последний в самостоятельную тему, хотя и связанную с настоящей. В конце предыдущей главы мы даже коснулись общей оценки русского общества, а теперь развернем эту оценку в более широком объеме.

Когда вы смотрите "Ревизора", то забываете, что начало развращения русского общества относится вовсе не к Николаевской эпохе, а к предыдущим, в частности к эпохе Александра I. А.А. Верещагин отмечает оценку Екатерины II её любимого внука Александра Павловича, как "множество противоположностей" и дает в дополнение свою характеристику этого Государя:

"Слабовольный Государь был способен одновременно мечтать о конституции и дрожать за самодержавие, думать об отмене крепостного права и вводить военные поселения, сменять смелых реформаторов строгими блюстителями порядка, приближать Кочубея, Новосильцева, Строгонова, Чарторыжского и дружить с грубым и тусклым Аракчеевым".

И далее Верещагин пишет:

"Политические идеалы первых дней царствования Александра I скоро стали признаваться несбыточной мечтой. Рядом с гуманными законами на бумаге - продолжал царить безграничный произвол богатого и сильного; в административных учреждениях - вопиющие злоупотребления; в суде - поголовное взяточничество" (А.А. Верещагин. Памяти прошлого).

Сам Александр I, ощущая отсутствие в достаточной степени нужных людей, жаловался Наполеону: "А у меня не хватает того, что у вас называется людьми, даже для составления министерства. И, кроме того, мне приходится переделывать тысячу вещей; места занимают люди негодные" (В. К. П. Исторические силуэты. "Исторический вестник", т. 44, 1891).

Нам представляется, что "люди" были, хотя и недостаточно для заполнения всего административного аппарата,- но кто захочет быть у дела заведомо неверного, когда сегодня этак, а завтра совсем наоборот; переделки ведь были основным в характере Александра I, а переделываться не каждый способен по своим нравственным взглядам. Тот же источник указывает, что посол Наполеона в Петербурге, Коленкур, писал своему императору: "Можно ручаться за что-нибудь в стране, где за весьма немногими исключениями, нет ни людей, ни правил?"

А В.Р. Зотов приводит мнение Никитенко, говорившего об императоре Николае I, что он знает "науку царствовать", что "его строгость к другим - в связи со строгостью к себе. Это конечно, редкость в государях самодержавных. Но ему недостает главного - людей, которые могли бы быть ему помощниками! У нас есть придворные, но нет министров; есть люди деловые, но нет людей с умом самостоятельным, с душою возвышенной. Один Сперанский" (В. Р. Зотов. Цензор и профессор. "Исторический вестник". Т. 54, 1893).

Сенатор Фишер говорил: "Важно не то, что кое-где на местах администраторы не на месте, но самое важное, что много было людей нечеловеческого образа: купец рвался к богатству, проглатывая очередную жертву; управляющий имением богател за счет обкрадывания владельца и притеснения крепостных; квартальный кляузничал на людей, не давших ему взятки, а судили и пользу дающего; брат шел на брата, человек человеку волк был. "Хамелеоны" расплодились на земле" (Записки сенатора Фишера. "Исторический вестник", т. 113, 1908).

Разумеется, одному честному, трудолюбивому и умному Николаю Павловичу трудно было справиться со столь многочисленными болячками и потому он приветствовал и хвалил "Ревизора", потому стремился расширить просвещение и всячески поддерживал деятелей культуры, и всё это для того, чтобы перевоспитывать людей, перевоспитывать не насилием, а именно просвещением. Он не боялся критики, а наоборот, жаждал критики,- конечно, не злобной, а здоровой. Об этом повествует Н.А. Энгельгардт следующим образом:

29 февраля 1856 года состоялся домашний спектакль у великой княжны Марии Николаевны, когда давали пьесу графа Сологуба "Чиновник", в которой идеальный чиновник Надимов требовал кликнуть на всю Россию: "Искоренить зло с корнями!", то есть взяточничество. Когда же император Александр II стал хвалить эту пьесу, то Плетнев стал говорить о состоянии общественных нравов и что об этом будто бы нельзя говорить было, но Государь во всеуслышание справедливо заметил: "Давно бы пора говорить это!" (Н.А. Энгельгардт. Цензура в предреформенную эпоху. "Исторический вестник", т. 90, 1902.)

Мы здесь добавим, что "великих молчальников" было много и в Николаевскую эпоху, и второе,- что Николай Павлович взывал к откровенности. Но каков же был правящий слой? Кто были помощниками императора?

К.И. Фишер так оценивает помощников императора:

"Николай Павлович служил России так усердно, как не служил ни один из его подданных; он трудился добросовестно, не ошибался в системе, и был обманываемым с отвратительным цинизмом. Он был несчастлив в выборе людей. Он назначил шефом жандармов Бенкендорфа... Образованный человек, доброго сердца, благородного характера, неустрашимый, чего же более? И далее отвечает на свой вопрос: но он был беспечным... Государь им верил, и как они отплатили ему, за его доверие? Бенкендорф всё забыл из-за своей беспечности; Орлов вмешивался в грязные спекуляции; Воронцов оклеветал Муравьева, лучшего русского генерала; Панин сделал всё, что мог к унижению Сената; Меньшиков не обманывал Государя, но ни одной правды не умел сказать, не обинуясь... Что должна выстрадать его (Государя. - М.3.) натура, когда он увидел, что во всем ошибался и во всем его обманывали... Патриотизма не было ни в ком из его окружающих; главнокомандующего лишали средств обороны из страха, чтобы он не сделался фельдмаршалом... Десять лет прошло со времени его (Николая I. - М.3.) кончины, но я скорблю еще о нем. Он тяжело искупил свои невольные ошибки, он безупречен был в помышлениях, патриот, труженик и честный человек!" (Записки сенатора К. И. Фишера. "Исторический вестник", т. 113, 1908).

Тот же Фишер указал также на равнодушие министра внутренних дел Новосильцева к делу и еще большего равнодушия графа Гурьева, киевского, черниговского, полтавского и подольского генерал-губернатора, который целое утро просиживал в оранжерее, рассматривая болезненные растения и подрезывая их для определения болезни. А когда ему докладывал адъютант, что директор канцелярии ожидает с бумагами, он с явным неудовольствием покидал оранжерею.

Или И.Г. Бибиков, виленский, минский и ковенский генерал-губернатор, позволивший о директоре канцелярии, докладывавшем ему, сказать: "И этот дурак воображает, что я его слушаю". (Записки сенатора Фишера. "Исторический вестник", т. 113, 1908.)

Фишер приводит пример саботирования царского приказа о снятии таможенного кордона между Финляндией и Петербургской губернией, когда саботажники сочли приказ за безграмотную меру и стали тихой сапой его проваливать, затягивать в надежде, что Государь забудет о нем. Как пишет Фишер, они думали, что Николай Павлович невежда в таможенных вопросах, но Фишер, будучи на приеме у Государя, выслушал прекрасный царский доклад по таможенному вопросу.

Таковы были помощники, которых приходилось терпеть из-за недостатка подходящих людей.

Дворянство не было единым: столичное - уподоблялось западной аристократии, а в политическом плане пыталось, по старинке, решать судьбы России; поместное же, как показывает А. Тройницкий, в свою очередь, расслаивалось на три категории "сеньоров", зажиточных и, наконец, обедневших. Первые представляли дворян, имевших более одной тысячи крепостных мужского пола и составлявших по данным 1858 года всего лишь 1,1% дворянства. Зажиточные, владевшие от ста до тысячи душ, составляли 20%, а обедневшие, владевшие менее чем ста душами составляли почти 80% всего дворянства. Материальное неравенство дворян вызывало и различное их отношение к государству и к самодержавию. "Сеньоры" жили, как многие показывают, восточными пашами, с многочисленной прислугой, имея множество лошадей, не считая ни доходы, ни расходы, а потому часто оказывались в долгах и, не считаясь с этим, продолжали вести роскошную жизнь. Молодые же поколения их прожигали жизнь в Париже, на ривьерах, в венских салонах, забывая свою страну, свой народ.

Бедные дворяне жили, ото дня ко дню, сжимаясь под реальностью недостатка, в отношении же к государству, к императорской власти полагали самодержца гарантом хоть небольшой, а всё же их земельной собственности.

Средняя же группа дворянства, владевшая в среднем 470 крепостными душами обоего пола, имела возможность пользоваться культурными достижениями, получать и давать своим детям хорошее образование и тем быть независимыми гражданами империи. Обычно эти дворяне жили в городе и лишь на лето переселялись в свои поместья. Но эта группа, составлявшая примерив 18500 семей, дала наибольший вклад в российскую культуру, да и не только в российскую, ибо именно из неё вышли многие интеллектуальные, государственные и общественные деятели. Однако из этой же группы дворянства вышли и политические прожектеры, как кн. Кропоткин, Бакунин, Плеханов, Герцен в другие.

Если же говорить о дворянстве в целом, то дальнейшие наши иллюстрации достаточно хорошо характеризуют российскую "элиту".

(Многие фактические данные приведены нами здесь по: А. Тройницкий. Крепостное население в России по десятой народной переписи. СПБ. 1861.)

Но что собой представляло дворянство? Наиболее яркую характеристику мы видим у Плетнева, в его стихотворении, посвященном бар. Дельвигу:

Дельвиг! как бы с нашей ленью
         Хорошо в деревне жить;
Под наследственною сенью
         Липец прадедовский пить;
Беззаботно в полдень знойный
         Отдыхать в саду густом,
Выйти под вечер спокойный
         Перед сладким долгим сном;
Ждать по утру на постеле,
         Не зайдет ли муза к нам;
Позабыть все дни в неделе
         Называть по именам;
И с любовью не ревнивой
         Без чинов и без хлопот,
Как в Сатурнов век счастливый,
         Провожать за годом год!

Так жили старосветские помещики, так жили Обломовы, жили жизнью трутней, не давая ничего стране и народу и пользуясь правом, добытым давнишними их предками.

Характеристику поместному дворянству того периода можно найти из следующих картин, достойных пера наших русских сатириков. Как рассказывает Булгаков, губернатор Калужской, а затем Тамбовской губерний, некоторые дворяне откидывали такие "артикулы", что ему приходилось опасаться за свое губернаторское место. Так, в Калужской губернии, когда Калугу навещал цесаревич Александр Николаевич, одна дворянка решила подать ему прошение, что ей в этот раз не удалось. Но через месяц цесаревич возвращался с юга снова через Калугу и она написала новое прошение, так как старое уже пожелтело. А это её обращение было написано не самой помещицей, а кем-то, но во втором прошении она решила исправить само обращение к цесаревичу, а именно - титулование "Августейшему", поскольку месяц август прошел и наступил сентябрь, на "Сентябрейшему".

В Тамбове, как повествует тот же губернатор, произошел вовсе исключительный "артикул". В губернии жил один помещик, никуда не выезжая и никого не посещая, в далеком медвежьем Углу, и вот, он впервые попал в уездный город для участия в дворянских выборах. Как его описывает Булгаков, это был человек "не то первобытный, не то обезьяна", весь заросший, растительность у которого начиналась от глаз, внутренне совершенный невежда И вот этим своим видом он заинтересовал дворянское собрание, в котором нашлись балагуры и любители подшутить. Один из таковых на жалобу этого дикаря о своей скучной жизни предложил ему поступить на службу, уверяя, что служба многого не требует Когда же дикарь сознался в том, что он никогда и нигде не служил и ничего не умеет, да и не знает, где можно искать службу, балагур разыграл невежду, уговорив его написать, прошение о предоставлении ему места фрейлины. Такое прошение было написано и в конце концов попало к Николаю Павловичу, который потребовал к себе губернатора, намереваясь устроить ему взбучку Но Булгакова спас его талант комично и интересно всё рассказывать и Государь, слушая описание этого дворянина, хохотал почти беспрерывно; смеялась затем и императрица, слушая пересказ своего супруга. (А.И. Соколов. Встречи и знакомства. "Исторический вестник", т. 123, 1911.)

Из письма Юрия Федоровича Самарина к князю Владимиру Александровичу Черкасскому видно, что даже московское дворянство "боялось труда". Самарин пишет: "Ведь это признаки неизлечимой болезни одряхления общества. Давайте будить, что есть силы!" Далее Самарин пишет, что эта болезнь принимала нередко резкие формы в виде раздражения, вызывавшего иногда "наступательное действие с неразборчивостью средств, часто наивных, а иногда прямо грубых". Так, например, на заседании тульского дворянского комитета по устройству быта помещичьих крестьян большинство, желая отклонить неугодное им заседание сослались на то, что в комнате якобы угарно, и покинули зал, несмотря на отсутствие этой причины. В той же Туле, во время дворянских выборов, противники князя Черкасского потребовали бумагой с подписями от предводителя дворянства Арсеньева, чтобы тот ходатайствовал об удалении князя Черкасского, а когда Арсеньев отказался принять эту бумагу, они подняли такой шум, что пришлось закрыть заседание. А надо сказать, что князь Черкасский был представителем правительства. Он писал И.С. Аксакову о комитете: "Я, говоря с членами большинства, всегда говорю им, что они напоминают мне меня самого, когда мне было лет семь; меня ставили в угол, я блажил, плакал, кричал, топал ногами и всё-таки не хотел учить скучного урока". А.Ф Кони, которого мы выше цитировали, также пишет:

"Россия состояла тогда из отдельных сословий, не связанных общими интересами. Умственная жизнь ограничивалась дворянской средой, но в ней лишь незначительная часть состояла действительно из воспитанных людей, получивших здравые представления об обязанностях гражданина и правах человека. Остальная часть дворянства была бичом варварского деспотизма" (А.Ф. Кони. На жизненном пути. Ч. I. Ревель - Берлин).

Вместе с тем в то время наука считалась недворянским делом. Отношение же к труду и к крестьянам можно видеть из письма одной дворянки, вынужденной на время заняться своим хозяйством: "Я принуждена была смотреть за курами и деревенскими бабами; рассуди, радость моя, сносно ли благородной дворянке смотреть за такой подлостью". И А.И. Михайловский говорит, что русские помещики не желают следить за успехами сельского хозяйства в Западной Европе и что книги по этому вопросу не читают. (А.И. Михайловский-Данилевский. "Исторический вестник", т. 49, 1892.)

А разве не обличающий, ужасный для поместного дворянства факт, приводит князь Оболенский, а именно - указ императора Николая I по поводу зверского обращения Л. Д. Измайлова со своими крепостными и изъятия дела из ведомства тульских присутственных мест, ввиду их продажности, и передаче дела в присутственные места Рязанской губернии?!

Но о бюрократии.. Вообще говоря, представители ее думали лишь о себе, о своем обогащении. Они ранее Бухарина выдвинули лозунг на своем щите: "Обогащайтесь!". Действительно, в бюрократическом аппарате мало было умных, дельных людей. Когда вопрос о перестройке железной дороги Петербург-Москва (позже по справедливости названной Николаевской) обсуждался министрами, то большинство высказалось против постройки, считая её невозможной и бесполезной. Министр финансов боялся больших расходов и не верил в её доходность, а министр путей сообщения Толь заявил, что новгородские болота, разливы рек и Валдайская возвышенность - неодолимые препятствия, и что мороз и снега будут помехой в эксплуатации дороги. Но Государь 1 февраля 1842 года заявил, что он соглашается с меньшинством, находит постройку дороги возможной и повелевает немедленно приступить к подготовительным работам и, как первый шаг, создал с этой целью Строительный комитет, возглавляемый Цесаревичем Александром Николаевичем.

Позже министром путей сообщения был назначен Клейнмихель, о котором одни говорили, что он на строительстве дороги обогатился, другие, как сенатор Фишер, что Клейнмихель "стоил много денег государству азиатскими аллюрами по службе и мнимыми угодами Государю, но что он не воровал, что он все же стоил государству меньше, чем Чернышев и Орлов, которые служили ширмою для организации воров, расплодившихся под их кровом изумительно и развивших свою наглость до уродливости" (Записки сенатора Фишера. "Исторический вестник", т. 112, 1908).

Тем не менее по окончании строительства Николаевской железной дороги Клейнмихель получил от императора трость с большим набалдашником, усыпанным бриллиантами. Князь А.С. Меньшиков, поздравляя его и низко кланяясь, сказал: "Поздравляю, граф, душевно радуюсь. По-моему, вы не одну трость, а сто палок заслуживаете".

Чтобы расстаться с Клейнмихелем и объяснить терпимость к нему императора, отметим также, что тот же Клейнмихель, в порядке подчеркнутой выше угодливости, выдал своего благодетеля Аракчеева, представив документ, обличающий Аракчеева во лжи перед императором. Великий князь Константин Павлович назвал Клейнмихеля "гадким и низким человеком, недостойным находиться вблизи императора". Но Николай Павлович, согласившись с этой характеристикой, написал брату, что "к несчастью, более чем часто бываешь вынужден пользоваться услугами людей, которых не уважаешь, если они могут принести хоть какую-нибудь пользу, а таково именно положение данного лица" (Записки сенатора Фишера. "Исторический вестник", т. 113, 1908).

Здесь добавим, что Николай Павлович удалил Аракчеева, диктатора в царствование Александра I, каковую меру признает и Фишер, а также историк Шильдер, безусловной заслугой его перед Россией. Император Николай I распрощался также с Руничем и Магницким, непристойно себя показавшими.

Расточительность, расхищение, казнокрадство - главнейшие пороки бюрократического аппарата конца XVIII и начала XIX века. Когда император Николай I, как повествует А.Я. Бутковская, приехал проверить ход строительства Брестской крепости, он, подняв кирпич, спросил одного из свитских:

- Знаете, из чего сделан он?

- Полагаю, из глины. Ваше Величество.

- Нет,- ответил император,- из чистого золота, по крайней мере я столько за него заплатил.

А при строительстве в Киеве днепровского моста, как оказалось, воровство достигло невероятных размеров, и когда император Николай I послал своего флигель-адъютанта Васильчикова расследовать это, то на мосту его встретил строитель-немец, инженер, вручивший пакет, в котором был отчет о строительстве и две тысячи рублей банковскими билетами. Васильчиков немедленно сообщил об этом императору и послал вещественное доказательство. По проверке растрата оказалась в размере одного миллиона рублей.

Громкое дело было, когда Кивицкий и Политковский растратили громадную сумму Инвалидного капитала. Кое-кто из генерал-адъютантов за ротозейство были лишены звания; тогда Николай Павлович в разговоре с наследником заметил: "Мне кажется, что во всей России только ты, да я не воруем". (А.Я. Бутковская. Рассказы бабушки. "Исторический вестник", т. 18, 1884.)

В Грузию был послан с ревизией сенатор барон Ган, открывший множество злоупотреблений, вызывавших раздражение в грузинском обществе, несмотря на его обычную покорность. Всюду царило самоуправство и мошенничество. В числе таковых оказался и князь Дадиани, который постоянно использовал солдат для личного своего хозяйства и не только солдат, но и солдатских жен, и кроме того развел спекуляцию в огромных масштабах. Государь при посещении Грузии сказал: "У развода я велел коменданту сорвать с князя Дадиани, как недостойного оставаться моим флигель-адъютантом, аксельбант и мой шифр, а самого его тут же с площади отправить в Бобруйскую крепость для предания неотложно военному суду". И далее император сказал: "Не могу сказать, чего стоила моему сердцу такая строгость, и как она меня расстроила, но в надежде, поражая виновнейшего, спасти прочих командиров полков, более или менее причастных к подобным же злоупотреблениям, я утешался тем, что исполнил свой долг" (Записки сенатора Фишера. "Исторический вестник", т. 113,1908).

Приведем также данные из писем дежурного генерала, позже Финляндского генерал-губернатора, Закревского к Воронцову:

"Не скрою, толку мало добьетесь у военного министра касательно вещей, о коих к нему писали. Такой молодец, что из рук вон... У нас всё смирно, дела по всем министерствам идут так, как Вы слышите. Воровство не уменьшается!..."

Соответственно пишет и А. Растопчин Закревскому: "Ныне тот, кто не украдет, почитается дураком". Или в другом месте: "Должен сказать по истине, что здесь народу много, а людей мало". (В. К. П. Исторические силуэты. "Исторический вестник", т. 45, 1891.)

В связи с таким лихоимством, определяющим несовершенство современного Николаю Павловичу общества, Н.Н. Сергиевский внес шутливое предложение в губернском гербе изобразить в виде эмблемы "руку загребающую" и к ней сделать поясняющий девиз: "Рука берущего не оскудевает". (Н.Н. Сергиевский Чертова кукла. "Исторический вестник", т. 129, 1912.)

Но император, сказав сыну в шутку про воровство, знал, что далеко не все воруют, а есть и честные люди, честные служаки. Я.И. Костенецкий рассказывает о своем родственнике А.М. Требинском, пошедшем служить в "место соблазна" -в таганрогскую таможню. Здесь он вскоре стал её управляющим и наладил дело так, что таможня стала давать доходы значительно большие, чем другие, более важные. Прошедшие ревизии этой таможни отметили удивительный порядок в её делах. Об всем этом стало известным министру финансов графу Вронченко и потому, когда стали искать кандидата на вакантную должность управляющего петербургской таможни, то министр просил императора назначить на этот пост именно Требинского. Так он стай управляющим столичной таможни.

А надо сказать, что до него служащие петербургской таможни, не говоря о высоких чиновниках, жили крезами, имели богатые кареты с рысаками, роскошные квартиры, красивых содержанок, которых они одаривали бриллиантами, и к тому же манкировали службой.

Когда Требинский навел порядок, сам живя скромно и ходя на службу пешком, стал требовать ревностной службы от подчиненных и часто проверял их работу, то доход таможни уже в первый год его управления повысился на четыре миллиона по сравнению с предыдущим годом. Но своим строгим и честным управлением он вызвал недовольство служащих, привыкших доить государственное учреждение, как свою корову, а кроме того и недовольство руководящих чинов высшей инстанции, получавших ранее свою определенную дань.

Николай Павлович заинтересовался новым управляющим столичной таможни и заметив, что он ходит пешком по улицам столицы, как-то, остановив его, спросил:

- Ты, старик, как я часто вижу, всё пешком ходишь. Тебе это тяжело, отчего ты не ездишь?

- Нет экипажа, Ваше Величество. Получая жалованье четыре тысячи (в год. - М.3.), нельзя иметь в Петербурге экипаж,- ответил служака.

- Я дам тебе экипаж.

И Николай Павлович приказал отпускать ему из Кабинетных денег (Кабинета Его Величества. - М. 3.) на экипаж по полторы тысячи ежегодно.

Но граф Вронченко умер и новый министр финансов иначе отнесся к многочисленным жалобам служащих таможни и высших чинов на Требинского, а потому стал беспокоить и придираться к нему. И когда к императору пришло прошение Требинского об освобождении его от должности и выходе в отставку, то Николай Павлович, вызвав честного служаку к себе, сказал ему:

- Я знаю, тебя сильно жмут, а ты не бойся. Послужи еще, а сейчас возьми свое прошение назад.

И Требинский продолжал служить верой и правдой, но злобствующие не унимались, все гнуснее интриговали против него, распространяя всякую клевету. Не выдержал старик, снова подал прошение об отставке и пошел лично вручать его императору, которому обрисовал обстановку и невозможность в такой атмосфере управлять таможней. Тогда Николай Павлович, с печальным лицом, заметил:

- Ну, старик, с этими подлецами и я ничего не могу поделать! Выходи в отставку.

Но в благодарность за честную службу император назначил Требинскому пенсию в размере полного его жалования и оставил за ним право на экипажные деньги в том же, как и ранее, размере. (Я.И. Костенецкий. Рассказы о Николае I. "Исторический вестник", т.12, 1883.)

Вот прекрасно нарисованная картина русской бюрократии того времени, той атмосферы, в которой Николаю Павловичу приходилось наводить порядок. Прекрасно нарисованная картина совсем непрекрасной обстановки, непрекрасных нравов бюрократического аппарата, однако, как мы видим на примере Требинского, было немало среди чиновников и порядочных людей. Кроме того, не следует забывать, что и в других странах не ангелы составляют бюрократический аппарат. Автору пришлось наблюдать сплошной грабеж американских администраторов, как армейских, так и УНР, в послевоенные годы на территории Западной Германии. Таким образом, при сравнении с чиновничьим миром западных государств, наши бюрократы были уж не совсем такими, как рисуют их Гоголь, Грибоедов, Салтыков-Щедрин. Посмотрим, как характеризует русскую администрацию английский посол Дурган, отправившийся по назначению в Россию через Константинополь, Одессу. Эти его наблюдения и дальнейшее пребывание в стране позволило ему сказать, что русская администрация лучшая по сравнению с той, которой вверено местное управление в Англии.

Несколько лучше, чем в чиновной среде, обстояло положение в среде военной, но и там было много безобразий. И там вся надежда императора и все его усилия для уничтожения безобразий были на выращивание культурных людей, образованны воспитанных кадров.

С военной средой ему пришлось познакомиться прежде всего когда он был назначен (20 января 1818 года) генерал-инспектором по инженерной части. Деятельность Николая Павловича в этой области, как её оценивает историк Шильдер, была "блестящей и плодотворной во всех отношениях". В 1819 году великий князь учредил Главное Инженерное училище, чем положил начало русскому инженерному корпусу. Одновременно он был командиром бригады первой гвардейской дивизии, в которую входили Измайловский и Егерский полки, а начальником дивизии тогда был назначен Паскевич. Этой бригадой Николай Павлович командывал восемь лет и за это время хорошо изучил командные кадры. По возвращении из заграничного похода дивизия была, как видно из записок Николая Павловича, "...и без того расстроенной трехгодовым походом и к довершению всего дозволено офицерам носить фраки. Было время (поверит ли кто тому?), что офицеры езжали на учение во фраках, накинув на себя шинель и надев форменную шляпу. Подчиненность исчезла и сохранялась только во фронте; уважение к начальникам исчезло совершенно, и служба была одно слово, ибо не было ни правил, ни порядка, а всё делалось совершенно произвольно и как бы поневоле, дабы только жить со дня на день".

Ничего себе армия! Армия или сборище развращенных декабристов? Да, Николай Павлович заметил и брожение в частя офицерства. Говоря вообще, он делил офицеров на три категории: "усердных и знающих, на добрых малых, но запущенных, и на решительно дурных, то есть говорунов, дерзких, ленивых и совершенно вредных", которых он "жал без милосердия и всячески старался от них избавиться".

Теперь, я думаю, читатели поймут, почему декабристы не хотели видеть на троне дельного и строгого к распущенным людям императора.

Николай Павлович показывает регрессивный механизм русского общества, говоря, что ему удалось многое упорядочить, но "то было нелегко, поскольку люди эти составляли как бы цепь, проходящую через все полки и, кроме того, в обществе имели покровителей, коих сильное влияние сказывалось всякий раз теми нелепыми слухами и теми неприятностями, которыми удаление их из полков мне оплачивалось".

Когда Николай Павлович вступил на престол, он многое делал для упорядочения в армии, он много ездил по России и инспектировал войска; да не парадировал, как его брат Александр и как его отец Павел Петрович, а по-деловому. Так, в 1837 году в Вознесенске он устроил маневры, в которых участвовало триста пятьдесят эскадронов с 144 орудиями. Артиллерию он проверял на стрельбе. Не забывал проверить готовность войск и тревогами.

При посещении корпусов, дивизий и отдельных частей, расположенных на юге, император был удручен плохим их состоянием и высказал своему окружению, что не думал вовсе, что в нашей армии могут существовать такие войска. А когда Николай Павлович в 1837 году посетил Войско Донское и когда 22 октября под Новочеркасском было собрано восемнадцать тысяч войсковых казаков, то, будучи поражен их плохим состоянием, сказал: "Кроме гвардейских эскадронов (атаманского и учебного полков), все прочие - совершенная дрянь... Всё это мне показалось скорее толпой мужиков, нежели военным строем". (Это "Запись графа Бенкендорфа" - по рассказам самого императора о его путешествии по России. "Исторический вестник", т. 91, 1903. А выше - многое по Шильдеру, "Император Николай I, его жизнь и царствование", т. I.)

В результате этого посещения император утвердил положение об Управлении Войска Донского, в то время как до того донцы управлялись на основе устаревшего положения 1760 года, а фактически - "как деды управляли".

Такое плачевное состояние войска на юге России 'вызвало среди дельных и понимающих офицеров, казалось, странное, по неожиданности, суждение.

У князя Меншикова был адъютант Краббе, который при встрече с Орловым рассказывал подробно о сути Инкерманского сражения и, выслушав злорадное сожаление Орлова, прибавил:

- Но это дело имело и хорошие последствия!

- Какие?

- Все полковые командиры перебиты! - серьезно закончил Краббе.

В приведенном сарказме, видимо, заключалась нелестная характеристика командиров полков. А всё же Николай Павлович отдавал предпочтение военным людям, именно вследствие врожденной армейской дисциплины и войскового порядка, почему он сократил срок солдатской службы на пять лет, введя пятилетний отпуск для прослуживших двадцать лет. Бенкендорф и другие из помощников Государя возражали против этой меры, но Государь смотрел на это дело шире: он видел в этих "бессрочно отпускных" рассадник для замещения должностей по хозяйству и для службы в казенных заведениях, считая пятилетний отдых на родине вполне заслуженным. (Из указанных выше "Записей" гр. Бенкендорфа.)

Громкое дело слушалось в военном суде вследствие приказа от 9 февраля 1853 года о предании суду трех генералов, одно адмирала и двух генерал-лейтенантов, членов Комитета о paненых, за "бездействия власти, беспечность и допущение важного государственного ущерба". Скандал был грандиозный, а важность дела видна из того, что председателем суда был назначен генерал-фельдмаршал князь Варшавский, граф Паскевич-Эриваский.

Дело заключалось в том, что директор канцелярии Комитета действительный статский советник и камергер Политковский систематически присваивал себе комитетские деньги, так что к моменту его ареста похищенная сумма достигала более одного миллиона ста тысяч рублей серебром.

Суд приговорил генерала Ушакова к исключению со службы и аресту в крепости на шестимесячный срок, адмирала Казакова к исключению со службы и вменении ему в наказание времени ареста в бытность под судом, а генералов Арбузова, Граббе и Засса, в уважение короткого их пребывания в членах Комитета, к трехмесячному аресту в крепости, генерала же Мандерштерна - к аресту в крепости на один месяц. Кроме того, растраченные деньги взыскать с имущества подсудимых.

10 апреля 1853 года Николай Павлович, внимательно ознакомившись с этим делом, конфирмировал приговор в следующей редакции:

"Приговор суда касательно генерала Ушакова нахожу правильным, но считаю гораздо виновнее в том, что дозволил себе дерзко настаивать на награждении Политковского, несмотря на мои отказы, тогда как отличия нисколько с его стороны не было, но, напротив, ежели б Ушаков исполнил свою обязанность по долгу данной присяги, воровство бы открылось; потому приговор суда утверждаю во всей силе. Адмирала Казакова, вменив лишение генерал-адъютантского звания и суд в наказание, уволить со службы. Генерала Мандерштерна, вменив суд в наказание, возвратить к прежней должности коменданта. Генерала Арбузова, вменив лишение генерал-адъютантского звания и суд в наказание и приняв в соображение малое нахождение в наличности при Комитете за командировкой к командованию гренадерским корпусом, избавить от дальнейшего взыскания и возвратить к должности инспектора гвардейских и гренадерских резервных и запасных батальонов. Генерал-адъютантов Граббе и Засса признаю виновными только в том, что усумнясь в правильности существующего порядка в Комитете, не довели об этом, как генерал-адъютанты, до моего сведения, за что объявить им строжайший выговор и от дальнейшего взыскания освободить". (По статье М.К. Соколовского "К характеристике Николая Первого" в "Историческом вестнике", т. 113, 1908.)

Из изложенного видно, что генерал Ушаков попал под полное влияние директора канцелярии и полностью доверял ему, а члены Комитета были успокоены авторитетом их председателя. Из этого процесса и из суда над Дадиани, о котором мы говорили выше, можно заключить, что император, пытавшийся упорядочить страну и армию, а затем увидевший упорное сопротивление этому, решил этими последними примерами пресечь безобразия и показать, к чему они приводят.

Говоря о воспитании новых военных кадров в кадетских корпусах и военных училищах, нужно еще раз подчеркнуть особое внимание Николая Павловича к этой проблеме,- ведь ему остро необходимы были новые, неиспорченные прежними царствованиям людей. Однако и здесь без упущений со стороны администрации сих военных заведений не обходилось.

Как мы уже отмечали, особым благоволением Николая Павловича пользовались специальные военно-учебные заведения, среди которых был и Морской корпус. Государь часто его посещал, в иную неделю два-три раза и случалось, что два дня подряд. В каждый свой приезд он обходил весь корпус, присутствовал в классах во время занятий, посещал роты, осматривая постели кадетов, их белье и платье, посещал лазарет, утешая больных милостивым словом, а к серьезно больным присылал придворного медика. Особенно нежным попечительством Государя пользовалась только что сформированная малолетняя, или резервная рота, составленная из детей от десяти до двенадцати лет. А директором корпуса император поставил такого выдающегося моряка, как И.Ф. Крузенштерн. И это неизменное попечение тем более выделялось на фоне конца царствования Александра I, когда преподавательский состав в Морском корпусе, исключая математика, был на чрезвычайно низком уровне, на том же уровне было и хозяйство: кадеты были одеты в старые, рваные, заплатанные одежды, дисциплина отсутствовала, многие ученики оставались в одном классе по несколько лет, а единственной мерой воспитания были розги.

П.В. Митурич рассказывает об одном внезапном посещении Морского корпуса весной 1826 года, когда Николай Павлович вошел незамеченным никем и дежурный гардемарин даже не узнал сперва императора. И что же обнаружил посетитель? Преподавателей и офицеров не было, а увидев одного из кадетов, одетого в лохмотья, царь с возмущением сказал: "Так не одевают и арестантов!"

А когда он откинул один матрац в дортуаре, то обнаружил там: сало, коньки, свечи, гвозди, бутылку с ваксой и т. п. Это безобразие происходило потому, что не было присмотра, и потому, что дежурство офицеров было чрезвычайно длительныем когда их внимание терялось; сами подумайте, что с вами была бы, если вам пришлось бы дежурить подряд целую неделю. И эту неразумную меру Государь повелел впредь никогда не применять, а ввести суточное дежурство. После общей взбучки учителя стали приходить вовремя в классы, а постепенно их состав был заменен на более квалифицированных. Всех кадетов постригла и вымыли, всюду стала чистота и опрятность. Как пишет бывший воспитанник корпуса Митурич, "сапоги даже выдали новые, так что ножных пальцев теперь ни у кого не было видно. Раздали праздничное платье для вседневного ношения и были сняты мерки для постройки нового".

Заменили не только учителей, но и администрацию. Директором, как мы уже отметили, назначили Крузенштерна. Старшие роты переформировали, морская гимназия, находившаяся в том же помещении, была ликвидирована, а среди преподавателей появились известные педагоги и ученые: например, преподаватель истории историограф Шульгин, начертательной геометрии - Остроградский, русской словесности - опытный педагог Плаксин и даже преподаватель Закона Божьего - академик о. Березин. (Воспоминания П.В. Митурича. "Исторический вестник", т. 33, 1888.)

Заканчивая наш обзор относительно состояния в военной области и влияния на упорядочение армии Николая Павловича, напомним, что он объявил строгий выговор командирам корпусов, дислоцировавшихся в западных областях России, за то, что они не обращали внимания на ополячивание офицерского состава, когда офицеры-русские, говорили между собой по-польски. ("Исторический вестник", т. 40, 1890.)

Из всего выше сказанного видно, сколь много забот, беспокойства, труда легло на плечи Николая Павловича, из-за культивирования в предыдущие царствования невежества, распущенности, неорганизованности, халатности и казнокрадства.

Внимание Николая Павловича к воспитанию образованных и дельных кадров сказалось не только на улучшении состояния армии, но и на культурной жизни. Приведем часть известных впоследствии генералов, ученых, дипломатов, государственных деятелей, воспитанных в кадетских корпусах, военных училищах, военных академиях и других учреждениях в Николаевское время: Д.А. Алябьев - композитор; П.П. Аносов - генерал-майор корпуса горных инженеров, ученый, опубликовавший новый способ закалки стали в сгущенном воздухе; А.И. Астафьев - генерал-майор, писатель, академик-экономист, академик Генерального штаба; князь Баратов С.Г. - историк; Е.А. Баратынский - поэт; Ф.Ф. Беллингсгаузен - мореплаватель, адмирал; Д.Г. Бибиков - государственный деятель; М.И. Богданович - генерал-лейтенант, военный академик, военный историк; Н.П. Божеянов - генерал-майор, инженер-кораблестроитель; А.И. Бутаков, контр-адмирал, гидрограф, путешественник; Д.П. Бутурлин - генерал-майор, военный историк: М.Н. Васильев - вице-адмирал, мореплаватель, совершивший кругосветное плавание; А. Ф. Вельман - военный топограф, писатель; Ф. П. Врангель - адмирал, мореплаватель, почетный член Академии Наук; М.П. Вронченко - генерал-майор, геодезист; М.А. Гагемейстер - мореплаватель, исследователь Тихого океана; кн. Голицын Н.С. - генерал от инфантерии, военный историк; кн. Голицын Н.Б. - композитор, музыкальный критик, виолончелист; Ф.М. Достоевский - писатель; Л.А. Загоскин - исследователь Аляски; гр. Игнатьев В.Н. - академик-химик; гр. Игнатьев А.А. - генерал-лейтенант, дипломат, военный академик; Г.С. Карелин - путешественник и натуралист; гр. Киселев П.Д. - государственный деятель; К.И. Константинов - генерал-лейтенант, ученый артиллерии, ракетной техники и приборостроения; Д. Е. Коцебу - мореплаватель; И.И. Лажечников - писатель; Д.Я. Лаптев и X.П. Лаптев - мореплаватели, исследователи Арктики; Ф.Ф. Матюшкин - адмирал, мореплаватель, этнограф; Н.Н. Муравьев-Карский - дипломат и государственный деятель; Г.И. Невельской - адмирал, исследователь Дальнего Востока; кн. Орбелиани Г.3. - поэт; Н.П. Римский-Корсаков - вице-адмирал, мореплаватель; А.А. Саблуков - генерал-лейтенант, ученый и изобретатель; М.Д. Тебеньков - вице-адмирал, исследователь Тихого океана; А.3. Теляковский - генерал-лейтенант, фортификатор; М.А. Титов, Н.А. Титов, генерал-майор,- оба композиторы, Н.С. Титов - композитор; П.А. Федотов - живописец, поэт, композитор; А.Г. Чавчавадзе - грузинский поэт; А.Д. Чертков - историк, археолог, нумизмат; И.И. Шанц - адмирал, мореплаватель, и др.

Особо мы оставили вопрос, касающийся военной среды - вопрос об отношении императора Николая I к Ермолову. Постараемся хотя бы поверхностно проанализировать его.

Ермолов, можно сказать, принадлежал к суворовскому типу полководца и человека. Как показывает Ф. М. Уманец, Ермолов командуя войсками на Кавказе, запретил изнурять войска фронтовым учением, что было еще при Александре I, увеличил мясную порцию и собственной властью разрешил носить вместо касок папахи, а вместо ранцев холщевые мешки и, вдобавок к шинелям, ввел овчинные полушубки, поскольку в горах ночью ощущался сильный холод.