Голгофа правнука Бестужева

Я увожу к отверженным селеньям,
Я увожу сквозь вековечный стон,
Я увожу к погибшим поколеньям.
Данте. Божественная комедия. Ад

1. О кругах повторения

Местом мучений и страданий, Сибирской Голгофой, стала родина предков для Владимира Николаевича Гомбоева (23.7.1910-17.7.1977) – правнука декабриста Николая Александровича Бестужева (13/24).4.1791-15(27).5.1855). «Судить Вас не за что, а отпустить нельзя», – сказал следователь СМЕРШа Приморского военного округа арестованному в г.Харбине 5 октября 1945 года, затем вывезенному в г.Ворошилов-Уссурийский, подданному Китая. И, приговоренный Особым совещанием МГБ СССР заочно к 10 годам ИТЛ, уроженец Пекина начал безвинно свой 12-ти летний путь по сталинским лагерям и ссылке. Особо закрытые режимные лагеря Байкало-Амурской магистрали и «Озерлаг» в г.Тайшет, ссылка на шахту в Саралинском районе Хакасской АО и вновь исправительно-трудовой лагерь на ст.Чуна Иркутской области – такова трагическая география этих лет жизни правнука Бестужева.

Каждому суждено пройти только свой путь... Его путь оказался неразделим с судьбой миллионов обреченных тоталитарной системой, униженных, замученных, уничтоженных и недоживших людей. И, наверное, о каждом из них слова Франсуа Мориака в «Жизни Иисуса»: «Он – добыча, олень, отданный псам на растерзание. Как понесет Он Свой крест, когда Сам еле передвигается? (…) Правда о кресте невыносима, необходимо мужество, чтобы заглянуть ей в глаза (М., «Мир», 1991, с.220).

Это был его крестный путь, только формально повторявший каторгу и ссылку в Сибирь его прадеда-декабриста. Наверное, и в самых мрачных своих видениях не смог бы вообразить благороднейший и образованнейший морской офицер Николай Александрович Бестужев того дикого кровавого абсурда, до которого через сто лет будут доведены идеи, позвавшие его с единомышленниками на Сенатскую площадь в Петербурге. И того, какие вселенские, страшнее дантового ада, мучения будут коверкать жизнь бесконечно любимой им России и его кровных потомков.

Кажется, и не имеет смысла сегодня задаваться вопросом: знали ли советские репрессивные органы о кровном родстве обманом ими захваченного и без суда осужденного гражданина другой страны с одним из самых известных декабристов? Вероятнее всего, не знали, да и не имело это родство для той жестокой власти, мнившей себя наследницей гуманных идей дворянских революционеров, практического значения, – ее фарисейство теперь хорошо известно. А вот то, что происходил «Гомбоев Владимир Николаевич (...) из дворян», уже могло считаться наказуемым. Но обнаруживаются и доказательства существования в то время прямых приказов о так называемых «линейных арестах», по которым аресты людей производились и при отсутствии каких-либо материалов, подтверждавших их преступную деятельность против советского государства, в том числе, по национальному признаку.

По одному из таких приказов требовалось арестовать «поляков, эстонцев, латышей, литовцев, немцев, харбинцев (выделено мною – Э.Д.) и др. лиц». («Боль людская. Книга памяти томичей...» т.3, Томск, 1992, с.436). Отсюда следовало, что побывавший до того по злой иронии судьбы еще и в японской тюрьме бывший служащий Харбинской АТС, добывавший пропитание для своей семьи «охотой на крупного зверя», подлежал аресту по одной своей «харбинской» принадлежности.

Но, к счастью, история повторяется и в лучших своих проявлениях. Вновь и вновь оживают в потомках мужество, высокие душевные качества и таланты их достойных предков. Владимир Николаевич Гомбоев тоже немало унаследовал от этих качеств по мужской линии. И не только хорошо известные, разносторонне даровитое, бестужевское начало, но и прекрасные черты рода Гомбоевых прослеживаются в его личности. Удивительная эта наследственность помогала ему перенести несравненно более жестокие, чем пережитые Бестужевым, жизненные испытания. Годы лагерей и ссылки не ожесточили его, не притупили в нем твердости духовной веры, не остудили горячей души, не преградили выхода творческим наклонностям и не лишили природной иронии.

Заглянем же в глаза правде об этом человеке…

2. В памяти дочери...

Еще в харбинский период своей жизни Владимир Николаевич Гомбоев женился на Александре Гавриловне Рыбиной (1909-1988), дочери машиниста КВЖД. Это ей выпала жестокая доля бесконечного мучительного ожидания весточки об арестованном и увезенном в другую страну отце ее четырех малолетних дочерей – Людмилы (1935), Татьяны (1937), Елены (1939) и Натальи (1945). Можно предполагать, в каком нелегком положении находилась в те годы семья без кормильца в г.Харбине и как тяжело им жилось уже после прибытия в СССР. Ведь первая, после долгой разлуки, встреча жены с мужем состоялась лишь в 1955 году в г.Золотогорске Хакасской АО. А о переживаниях их детей дают представление странички из воспоминаний младшей из дочерей – Натальи Владимировны Редько (по мужу). Под названием «Потомок декабриста Н.Бестужева» с фотографией В.Н.Гомбоева они впервые будут напечатаны в 1990 году в № 22 многотиражки «Контакт» Новосибирского электротехнического института (26 ноября, с.2). Привожу их здесь, исключив извлечения из документов, публикуемых мною далее в полном виде.

Но прежде считаю долгом своим сказать о том, как попали ко мне эти воспоминания и другие документы (копии и оригиналы) из семейного архива Натальи Владимировны. Большая часть из них была передана ею для копирования в общество «Мемориал» г.Новосибирска. Немалую настойчивость проявил затем ответственный секретарь этого общества Александр Сергеевич Жолобов, чтобы вывести практически неизвестный исследователям документальный массив о В.Н.Гомбоеве на кого-то из бурятских краеведов и декабристоведов. Его обращения к заместителю редактора газеты «Молодежь Бурятии» Серафиме Пурбуевне Очировой быстро достигли цели. Именно она и стала для меня связующим звеном в быстро налаженных добрых отношениях с Александром Сергеевичем, а потом и с Натальей Владимировной. Очень признателен им за неравнодушное и бережное отношение к нашему историческому наследию, а Наталье Владимировне – еще и за оказанное мне доверие. Благодарю также начальника Производственного бюро по охране памятников республики Наталью Аполлоновну Петунову и Юрия Аркадьевича Зяблицева за оперативную помощь в копировании материалов присланного из Новосибирского архива…

Наталья Владимировна вспоминает:

«Письма моего отца, документы, фотографии... Как уместить эту богатую событиями жизнь в маленькую заметку?

В памяти оживают картины детства и постоянный детский вопрос: «Где мой папа?», на который взрослые не могли дать ответ, а мама плакала, переживая вместе со мной. Этот же вопрос мучил нас всех: дедушку, бабушку, трех моих сестер, тетю и маму с октября 1945 до марта 1953 года. Никто ничего не знал.

Жили мы в то время в городе Харбине (Китай). Дедушка (по маминой линии) с 1915 года работал на КВЖД машинистом.

Я училась в первом классе, когда однажды, придя домой из школы, заметила перемену в нашем доме: радость, тревогу и тайну. Бабушка спросила: «Как ты думаешь, от кого мы получили сегодня письмо?». Я перебрала в памяти всех, кто давно нам не писал, но все равно не отгадала. «От отца твоего», – сказала бабушка. И, хотя письмо мне только показали, я прыгала от счастья. Теперь дорогой мне человек, знакомый только по фотографиям, стал оживать в моем сознании, приобретать голос и материальные черты.

Второе яркое событие детства – это отъезд в СССР 25 мая 1955 года. Позади Харбин, Цицикар, Хайлар, станция Отпор, Чита, оз.Байкал, Иркутск. Сердце радуется, кругом русские люди. В нашем вагоне пять семей. В одной половине вагона нары в два этажа, в другой вещи. Спим семьями. Перегородок нет. Терпим неудобства, но нам, детям, это даже нравится: все необычно и весело.

Наш эшелон остановился в Красноярске. Молодые вышли на перрон прогуляться, старики и дети остались в вагоне. Вдруг около нашего вагона послышался шум, крик, визг. Мы подбежали к двери. Я ничего не могла понять, пока в вагон не ввалился, обвешанный со всех сторон родственниками, красивый высокий человек. Мне не хватало места хоть где-нибудь к нему прицепиться. Все обнимают его и плачут, а я прыгаю вокруг и тоже реву, но от обиды. Это был мой отец.

Когда прошел первый восторг и, наконец, его отпустили, он взял меня на руки и не отпускал до тех пор, пока не пришла пора расставаться. Поезд отстукивал свои километры, а отец, сидя на верхних нарах, рассказывал о своей судьбе, а весь вагон, затаив дыхание, слушал. Из рассказа отца тогда я не запомнила ничего, просто сидела у него на руках, слушала приятный голос и, прижавшись к груди, слушала удары его сердца. 10 часов пролетели как одно мгновение, и снова неведомая сила оторвала его от нас и унесла в неизвестность.

Так в мою жизнь вошел отец. Но еще не скоро суждено нам было встретиться.

...Прошло много лет, но меня не перестают мучить уже взрослые вопросы. Кому нужно было отнять отца у детей, мужа у моей матери, которой в ту пору было всего 36 лет? Почему долгих 8 лет не приходили письма? Почему не было официального обвинения, ареста, обыска? Почему, наконец, его обманом вывезли из Китая в СССР? Почему не реабилитировали? Эти же вопросы отец задавал в Прокуратуру СССР, Государственной Комиссии по разбору дел политических заключенных и комиссии по делам частных амнистий при Совете Министров СССР, но вразумительного ответа не получил (..).

В октябре 1967 г. он снова пишет жалобу в порядке надзора в Приморский краевой суд (...). Больше он не писал и не просил, а 17 июля 1977 г. он умер в Новосибирске от инфаркта.

В чем же жизненная сила этого человека? Почему не ожесточилось его сердце, не очерствел он душой после стольких испытаний?

От него исходила внутренняя сила, к нему тянулись люди и он помогал им словом и делом, был постоянно в поиске. Много читал и много знал. До конца своих дней сохранил широту интересов, жажду жизни и высокий оптимизм. Он не терпел вранья и болел душой за все, что происходило с нашей страной и обществом, не в силах изменить что-либо или поправить.

15 августа 1980 года писатель-исследователь Елена Марковна Даревская написала нам письмо, в котором сообщала, что мой отец является потомком декабриста Николая Александровича Бестужева. Для меня это было неожиданно. Потом я вспомнила, как отец рассказывал когда-то о своем дедушке, Гомбоеве Николае Ивановиче, начальнике почтовых контор в российском посольстве в Пекине и о бабушке Катерине. Вот эта Катя и была дочкой Н.А.Бестужева. Знал ли об этом отец? Не знаю. Позже, читая исследования Даревской Е.М., воспоминания М.А.Бестужева, А.Розена, я постоянно находила черты, которые в генах или по семейным традициям передались отцу. Те же интересы, те же идеалы, независимость и свободолюбие, демократизм в поведении, чувство собственного достоинства, высокий дух и светлые мысли (...). Судьбе угодно было, чтобы потомок декабриста в третьем поколении через 120 лет повторил его каторжный путь и даже по тем же местам Сибири. Это испытание мой отец Владимир Николаевич Гомбоев прошел с честью.

А смогу ли я искупить свою вину перед ним за годы недоверия, сомнения и слишком позднее прозрение».

3. Селенгинские рассказы очевидцев

Изучая полученные мною из Новосибирска материалы, я получил повод не только благодарить судьбу за щедрость, но и еще раз убедиться в закономерности казалось бы случайных событий. А дело в том, что в моем краеведческом архиве уже давно лежали, ожидая своего часа, записанные селенгинским краеведом С.И.Глазуновым (Таежным), и позже мною, воспоминания очевидцев пребывания и смерти в селе Ново-Селенгинск Николая Николаевича Гомбоева – отца Владимира Николаевича Гомбоева и внука декабриста. Имелись и другие малоизвестные данные о селенгинских Гомбоевых. Но этого было мало для того, чтобы добавить что-то ощутимо новое к двум весьма содержательным очеркам, специально посвященным семье дочери декабриста Бестужева, иркутского декабристоведа Е.М.Даревской («Сибирь», 1979, № 5, с.105-116; 1983, № 4, с.115-127). О ее приоритете в извещении семьи Натальи Владимировны о родстве с декабристом Н.А.Бестужевым уже говорилось.

Теперь же счастливый случай дает мне основания привлечь к обсуждению и материалы моего архива. Начну с двух неопубликованных записей рассказов селенгинских старожилов, которые в марте 1960 года сделал в селе Ново-Селенгинск увлеченный собиратель нашей декабристской старины, действительный член Географического общества АН СССР, Сергей Иннокентьевич Глазунов. Записи, о которых идет речь, в машинописном виде содержались в папке с материалами этого краеведа, хранившейся в фондах бывшего объединенного музея Бурятии. Еще в 1985 году мне удалось снять ксеро- и фотокопии материалов папки, которые я и использую в данном изложении.

Сам Глазунов называет эти свои записи «сказами», под их машинописями стоят подписи рассказчиков и его подпись. Они заверены также подписью председателя сельсовета (Б.С.Ирдынеев) и гербовой печатью.

Первый сказ, названный «О потомках декабриста Николая Александровича Бестужева», получен С.И.Глазуновым от селенгинского старожила Василия Васильевича Мельникова (рожд. 1875 г.). Вот его содержание с некоторыми, не относящимися непосредственно к теме, сокращениями:

«...От сожительства Н.А.Бестужева с буряткой Сабитовой Жигмит (вписано С.Глазуновым от руки – Э.Д.) пошли дети. Первой родилась девочка. По желанию отца дочь была крещена. Крестным отцом дочери Николая Александровича стал Дмитрий Дмитриевич Старцев, а крестной матерью – его жена Марфа Васильевна. Девочку назвали Екатериной. Так как Катя являлась незаконнорожденной, то, по тогдашним законам, она приняла фамилию и имя своего крестного отца и стала называться Екатериной Дмитриевной, Старцевой. Потом родился сын. Он тоже был крещен, и крестными родителими были те же Старцевы Д.Д. и М.В. Сын Бестужева Н.А., названный при крещении Алексеем, тоже принял фамилию и имя крестного отца и стал Старцевым Алексеем Дмитриевичем. Но жили они у родного отца Н.А.Бестужева до его смерти. После кончины Н.А.Бестужева его дети – Катя и Алеша – перешли в семью Старцевых. Старцев их усыновил (вписано от руки – Э.Д.).

(...) Когда Алексей Дмитриевич Старцев (Бестужев) стал взрослым, Старцев Д.Д. отправил его и Кяхту своим доверенным лицом по торговым делам. Прошло еще несколько времени и Алексей Дмитриевич уехал в Пекин, где он повел дела своего приемного отца Д.Д.Старцева и купца Михаила Михайловича Лушникова. Обратно он не возвращался, так всю жизнь и прожил в Китае.

Повзрослела и стала невестой дочь Н.А.Бестужева – Екатерина Дмитриевна Старцева. Ее стал сватать тамчинский казак-бурят Гомбоев Найдан. Со стороны Екатерины Дмитриевны и ее приемного отца Д.Д.Старцева отказа в этом сватовстве не было. Найдан Гомбоев принял православную веру (при крещении он получил русское имя Николай и отчество по крестному отцу Иванович), и после этого состоялась его свадьба с Екатериной Дмитриевной Старцевой. С этой поры она стала Гомбоевой. Н.И.Гомбоев был образованным человеком. Благодаря тестю Д.Д.Старцеву, имевшему большие связи и знакомство с чиновным миром и крупным начальством, Н.И.Гомбоев получил назначение на должность начальника русской почтовой конторы в Пекине (...). Вскоре после женитьбы Гомбоевы Н.И. и Е.Д. отправились в Пекин, где уже давно проживал Алексей Дмитриевич Старцев, брат Екатерины Дмитриевны, ставшей женой Н.И.Гомбоева. В то время А.Д.Старцев уже вел свое хозяйство, получив большой участок земли на острове Путятин, и открыл на нем чайную плантацию.

В конце 80-х и начале 90-х годов прошлого столетия я жил в Калгане, являясь служащим крупной чайной фирмы кяхтинских купцов Коковина и Басова. Помню, как через Калган проезжали родственники и знакомые А.Д.Старцева по его вызову... К нему ездили наши селенжане Оверин Дмитрий Семенович, Галсанов Алексей Мартемианович, Киселев Михаил Александрович и другие. Алексей Дмитриевич предлагал им остаться на постоянное жительство в Китае, на о.Путятине, и вместе с ним вести работу на его чайной плантации. Но наши селенжане, погостив у А.Д.Старцева, не соглашались остаться там на всю жизнь. Такое желание изъявил только М.Л.Киселев, оставшись навсегда на о.Путятине, где вместе с А.Д.Старцевым стал сниматься чаеразведением на старцевской плантации.

Те из селенжан, кто возвращался от А.Д.Старцева домой, останавливаясь в Калгане, рассказывали, что А.Д.Старцев жил хорошо и ни в чем нужды не терпел, пользовался большим уважением со стороны китайского населения.

Ездил в Пекин и брат Н.И.Гомбоева (имя не помню). Он гостил у Гомбоевых, побывал и у А.Д.Старцева. Домой он возвращался с богатыми подарками, которые получил от брата и А.Д.Старцева.

«Шибко хорошо живет Алексей Дмитриевич на своем Путятине-острове! – рассказывал Гомбоев, возвращаясь домой из гостей от брата и А.Д.Старцева, – китайцы своим человеком его считают и очень уважают!»

В 90-х годах приезжал в Калган и Н.И.Гомбоев, проверяя работу почты на линии Пекин—Калган. Останавливался он в гостинице конторы нашей фирмы Коковина и Басова. Беседуя с работниками фирмы, Н.И.Гомбоев рассказывал о своей работе, о жизни А.Д.Старцева, с которым он был в близких родственных отношениях.

(...) Безвыездно всю жизнь свою прожили в Китае и Гомбоевы Н.И. и Е.Д. с детьми. У них было два сына – Николай и Алексей, названные именами их деда Н.А.Бестужева и родного дяди А.Н.Бестужева (по крестному отцу – А.Д.Старцева). Прожив долгую жизнь, А.Д.Старцев умер в Китае в 1905 году. Умерли и погребены в китайской земле Гомбоевы Николай Иванович, его супруга Екатерина Дмитриевна и их сын Алексей Николаевич.

Но внук Николая Ивановича Бестужева, сын Гомбоевых Н.И. и Е.Д., Николай Николаевич Гомбоев (Бестужев-Старцев) вернулся на родину своих дедов в Россию в наш Селенгинск.

Как только дошли до Китая вести о том, что в России произошла революция, что здесь свергнут царизм, Николай Николаевич Гомбоев-Бестужев-Старцев стал собираться на родину. Прибыл он в Селенгинск в 1918 году. С ним приехала и его семьи – жена Екатерина Георгиевна и двое сыновей – Николай и Владимир, которым было по 8-9 лет. Первое время он и его семья жили у своих родственников Лосевых, в доме Старцевых, который достался Лосевым по наследству. Затем переехали на квартиру к Лушникову Михаилу Александровичу, где и прожили до самой кончины Н.Н.Гомбоева-Бестужева-Старцева. А умер он нестарым человеком.

Во время пребывания Николая Николаевича на родине началась гражданская война. Николай Николаевич без долгих раздумий встал на сторону защиты Октябрьских завоеваний и Советской власти. При создании ревкома партизаны выбрали его на руководящую работу. Во время разъездов по району красных партизан Николай Николаевич простудился и заболел. В 1920 году, незадолго до свержения контрреволюционной белогвардейской власти, Николай Николаевич скончался.

Внука декабриста Н.А.Бестужева, Николая Николаевича Бестужева-Гомбоева-Старцева похоронили на новоселенгинском сельском кладбище. Семья Н.Н.Гомбоева – жена Екатерина Георгиевна с сыновьями Николаем и Владимиром по восстановлении Советской власти уехали из нашего Селенгинска. Куда – не знаю» (архив Э.Д.).

От селенгинских старожилов – супругов Лосевых, фамилию которых упоминает и автор вышеприведенных воспоминаний В.В.Мельников, Глазуновым тоже записано несколько сказов. Сказ первый называется «О внуках и правнуках декабриста Н.А.Бестужева». Вот что сообщили о нем Виктор Владимирович Лосев и его жена:

«Помню в детстве еще мне пришлось видеть наших родственников Гомбоевых Николая Николаевича и его супругу Екатерину Георгиевну. Приехали они к нам в Новоселенгинск из Китая, где жили до революции. Там они и родились. Помню, с ними были их дети, двое сыновей, которых звали Вовой и Кокой. Были они погодки: одному лет восемь, а другому – лет девять. Мне тогда было тоже лет 8-9. Когда они жили у нас, мы играли вместе.

Приехали они, Гомбоевы, из Пекина в 1917 или в 1918 году. Точно не помню. Первое время они жили у нас, а вскоре переехали к Лушникову Михаилу Александровичу, который приходился внуком нашего селенгинского купца Михаила Михайловича. А Михаил Михайлович Лушников, по рассказам моих родителей, вел торговлю в компании с нашим прадедом Старковым Дмитрием Дмитриевичем. Гомбоевы переехали к Лушниковым потому, что у них была между собою большая дружба, да и тоже родней приходились друг другу.

Мы, Лосевы, вот как породнились со Старцевыми. Наш дедушка Лосев Иван, не помню, как его величали по отцу, прожимал раньше в Верхнеудинске и был там купцом. Он женился на дочери Дмитрия Дмитриевича Старцева, на Аграфене Дмитриевне. После смерти прадеда Старцева, нашей бабушке Аграфене Дмитриевне и деду Ивану перешел по наследству дом, который теперь прозывается «домом Бестужевых». С тех пор Лосевы и стали хозяевами этого Бестужевского дома. Но об этом я скажу дальше.

Гомбоев Николай Николаевич прожил в Селенгинске недолго. В гражданскую войну, когда наши селенжане партизанили против белых, он был каким-то начальником у красных партизан. Незадолго до того, как свергли белую власть, Николай Николаевич, не дожив до победного конца самой малости, скончался. Хоронили Николая Николаевича Гомбоева в Новоселенгинске. Хоронили его с большим почетом. Гроб с телом находился до похорон в помещении городской управы, оттуда и вынос был. Все что я видел из окна нашего дома – управа-то от нас недалеко была. На похоронах я сам не был. День был зимний, холодный, и родители не взяли меня на похороны Николая Николаевича, побоялись простудить меня.

Похоронили Николая Николаевича на здешнем сельском кладбище, а на каком месте – не знаю: на похоронах-то я не был и бывать на его могиле не приходилось.

Как Гомбоевы стали нам родней – об этом нам рассказывала наша бабушка и мать. У Дмитрия Дмитриевича Старцева воспитывались дети декабриста Бестужева Николая Александровича – Алексей и дочь Екатерина. Он был их крестным отцом, а потом взял их к себе в дети. Они после и жили-то под фамилией Старцевых. Алексей Дмитриевич, когда стал взрослым, уехал в Китай и жил там в Пекине. Екатерина Дмитриевна вышла замуж за тамчинского бурята Гомбоева. У них были дети: сыновья Николай и Алексей. Алексея-то Николаевича Гомбоева я не видел, он ни разу не приезжал на родину. Родился в Китае, там и скончался, прожив в Пекине всю свою жизнь. А вот Николай Николаевич вернулся на родину. Партизанил против атамана Семенова. И умер на своей родине. Приходился он, Николай Николаевич, нам родней по воспитанным Старцевым детям декабриста Николая Александровича Бестужева. Породнились мы, Лосевы, так через Гомбоевых и с декабристами Бестужевыми.

После смерти Николая Николаевича Гомбоева, его супруга Екатерина Георгиевна вместе с сыновьями Вовой и Кокой куда-то уехали из Новоселенгинска. С тех пор мы ничего не слышали ни о ней, ни о ее детях. Где они теперь проживают, про то мы не знаем.

А дом-то Бестужевых был домом нашего прадеда Старцева. Строил же его декабрист Бестужев, поэтому он и стал прозываться «Домом декабристов Бестужевых». Мы, Лосевы, в этом доме прожили до тридцатых годов, а потом продали его селенгинскому райпотребсоюзу.

О Гомбоеве Николае Николаевиче я пропустил одну малость. Свою руководящую работу он выполнял в Тамче, там, видно, штаб их был. Потом его привезли из Тамчи в Селенгинск хворого. Зимой. Болел он недолго. Скоро после того, как привезли его хворого, он и скончался (...)».

К этим двум рассказам, записанным С.И.Глазуновым, следует добавить и другие сведения из упомянутой папки с его краеведческими материалами. В его машинописном письме тех лет директору новоселенгинской школы И.П.Суетину, содержащем план работы по увековечению памятных мест района, имеется и пункт о «могиле внука декабриста Н.А.Бестужева – Н.Н.Гомбоева (сына Екатерины Дм. Бестужевой-Старцевой, Гомбоевой – в замужестве)», в котором предполагалось «установить путем опроса старожилов место погребения и поставить памятный знак». А в рукописных «Справочных данных» к «переданным в музей» документам Глазунов, в том числе, пометит: «Насчет Сабитовой известно, что дети Бестужева – дети Жигмит Анаевой. Н.И.Гомбоев, или Найдан Гомбоев – казак-бурят из Тамчи. Где могила Ник. Ник. Бестужева-Гомбоева-Старцева на новоселенгинском сельском кладбище?» (№ 18). В сентябре 1984 года и мне тоже довелось услышать и записать рассказы двух авторитетных очевидцев событий тех далеких лет. Моими собеседниками, к сожалению, сегодня уже покойными, были по отдельности в г.Улан-Удэ известные деятели республики, земляки, происхождения из кударинских бурят.

С Батором Прокопьевичем Махатовым (1899-1992), заслуженным учителем, кавалером нескольких орденов, автором книг о жизни кударинских бурят, я часто общался в последние несколько лет его жизни по своим краеведческим разысканиям. А Иван Васильевич Ченкиров (1898-1991), человек необыкновен-ной судьбы, тоже пострадавший от репрессий, был моим институтским преподавателем. Сведения о Гомбоевых – только часть, записанных мною на магнитофон, воспоминаний этих долгожителей.

Рассказ Батора Прокопьевича Махатова:

«Присвоили мне звание народного учителя. Учительствовал я в Хандале, Корсаково (4 года), откуда меня перевели заведующим ОНО Селенгинского аймака. Жил я в это время в Новоселенгинске, О декабристах мы знали в это время понаслышке. Квартировали мы как раз в доме Старцевых, где сейчас музей декабристов. Прожили мы там год. В то время дом был снаружи почти такой, как сейчас. В нем был подвал, в который мы не заходили, во дворе был заброшенный сарайчик. В сарае стояла телега, старушка-хозяйка говорила, что ее сделали декабристы. Мы прожили в Селенгинске с 1919-го по начало 1921-го года. В это время домом Старцевых заведовала старушка. Какое отношение она имела к декабристам, точно не знаю, видимо, она была внучкой купца Старцева. Мы у нее снимали комнату. Нас было четверо кударян: Иван Васильевич Ченкиров, сейчас заслуженный пенсионер Федерации, покойный старик Мухонов, я и еще Баженов Путай Николаевич. Тогда наша Кудара – бурятская волость-хошин подчинялась Селенгинскому аймаку. И вот они взяли нас на работу. Меня сделали заврайоно, Ченкирова – председателем райисполкома, Муханов – в финансовом отделе.

Кроме нас в другой комнате жил Николай Николаевич Гомбоев – внук Бестужева. Он тогда был заместителем председателя исполкома. Потом, точно не знаю, но мне рассказывали, что во время партизанского движения там он покинул исполком и стал работать у партизан в Оронгойском Хошуне. Приехал туда, вскоре простудился и умер там, в Оронгое и улусе Жаргалтуй, где помещался исполком Оронгойского хошуна. Там, наверное, его могила. В Новоселенгинске у него была тогда семья: двое сыновей и жена. Жена почему-то жила отдельно. Говорят, что в то время они развелись. Сыновья жили, кажется, с ним» (архив – Э.Д.).

Рассказ Ивана Васильевича Ченкирова:

«Родился в селе Корсаково (ныне Кабанского района) Забайкальской области в 1898 году 14 ноября. Как только окончил учительскую семинарию в Иркутске, я был назначен учителем Тончинской школы, но в школе этой не работал, а был назначен заведующим отделом народного образования Ильинской аймачной земской управы. Моим заместителем – инструктором был Батор Прокопьевич Махатов. Это было в 1918-19 годах. Жил я в селе Новоселенгинск, в доме Старцева. Со мной вместе жил Махатов и другие кударинские товарищи. Рядом в доме жил Николай Николаевич Гомбоев. Наши дома были одного хозяина. Николай Николаевич жил со своей семьей, семья состояла: он сам, двое детей и жена. Жена в это время приехала с ребятами там, в Селенгинске. А потом, через некоторое время, уехала, по рассказам, в Харбин и детей взяла с собой. Николай Николаевич остался один.

Жена была русская, интеллигентная, высокоэрудированная. Дети – мальчики около 5-6 лет. Внешний вид исключительно бурятский, чернявые – также, как отец. Отец очень эрудированный человек, замечательно знал восточные языки. Особенно легко владел китайским языком. Я это знаю только потому, что приезжала сюда китаяночка, жена одного видного тохойского бурята, который в период русско-японской войны получил высокое звание и награды за проникновение в японский штаб и получение важных для русского командования данных. Николай Николаевич свободно разговаривал с этой китаянкой на китайском языке. Он знал монгольский, японский и, конечно, бурятский. Хочу отметить, что Николай Николаевич хорошо знал этнографический материал по Бурятии. И даже Батор Прокопьевич Махатов от него немало узнал, какие, например, были бурятские роды и т.д.

Николай Николаевич был после меня в 1919 году заместителем председателя земской управы. А потом, перед гражданской войной, когда банды Унгерна доходили до Гусиного озера, потом он будто бы погиб в партизанском отряде. У Гусиного озера были сражения с унгеровцами, где ими была полностью уничтожена наша застава, Там сейчас имеется братская могила и памятник погибшим.

Николай Николаевич был чрезвычайно демократически настроенным человеком, с иронией относился к тогдашним чиновникам. Был простым человеком. Кроме того, он реагировал враждебно к руководству бурятского национального комитета, находившегося в Чите. Он не признавал их». (архив Э.Д.).

Удивительно кстати оказалась и полученная мною недавно от библиофила и знатока селенгинской старины, местного уроженца Виктора Александровича Харитонова, запись рассказа об одном эпизоде, связанном с Н.Н.Гомбоевым. Весьма признателен ему за это дополнение. Запись хранится в его личном архиве, а сделана была им летом 1986 года в г.Гусиноозерске и называется «Рассказ Семена Рябова с передачи его племянника». Перед тем, как привести ее, скажу, что селенгинский старожил Семен Рябов (рожд. в 1880-х годах) представлял хорошо известную старинную местную фамилию. Вот что рассказывал он своему племяннику:

«Служил я в Н-Селенгинске в семеновской милиции, под начальством Николая Николаевича Гомбоева. Когда в самом конце 1919 года, незадолго до рождества, на Н-Селенгинск началось наступление партизан, Николай Николаевич приказал убрать оружие и ждать. Через некоторое время к зданию, где размещалась милиция, подъехало несколько всадников. Николай Гомбоев вышел к ним навстречу и, вернувшись, представил одного из вошедших с ним людей: «Евгений Владимирович Лебедев – командир партизанского отряда». В свою очередь Лебедев представил Гомбоева, как члена подпольного комитета» (архив В.А.Харитонова).

И, наконец, приведу также соответствующий фрагмент из известных одним лишь декабристоведам воспоминаний Цыренжапа Акаева, записанных в 1941 году известным бурятским краеведом Р.Ф.Тугутовым. Сын Жигмит Анаевой, которому в то время было уже 85 лет, сообщил следующее:

«Николай Бестужев имел невесту – хорошенькую бурятку Сабилаеву, от которой имел детей: сына Алексея и дочку Екатерину, после смерти отца воспитывавшихся у Старцевых. Получив домашнее образование, сын Николая Бестужева, Алексей Николаевич (так у Р.Ф.Тугутова – Э.Д.) сперва работал в Кяхте приказчиком у Старцева и Лушниковых, а потом уехал на постоянную работу в Бежин (Пекин). Оттуда он не вернулся. Там и умер. Наши селенгинские буряты-казаки, когда ездили в Бежин (Пекин), бывали у него. Он жил широко (очень хорошо). Сестра его – Екатерина Дмитриевна, она приняла фамилию крестного отца – Дмитрия Старцева, была замужем за Найдан Гомбоевым. Они жили в Китае. Екатерина Дмитриевна имела двух сыновей, одного звали Алексеем, а другого Николаем. Алексей умер в Китае, в свой край не приезжал. А Николай был в Селенгинском аймаке во время гражданской войны, перешел на сторону красных и в одном из боев с белогвардейцами был убит» (Записки Бур. Монг. НИИКЭ, 7, Улан-Удэ, 1947 с.138).

Наверное, правильно будет рассматривать все эти удивительные свидетельства памяти очевидцев, имея ввиду возможные неточности и некоторую субъективность в припоминании ими отдельных деталей и обстоятельств, известную дань идеологии пережитого ими времени, а также неоднозначность методик опроса старожилов и очевидцев собирателями записей.

Сам факт существования у выдающегося декабриста Н.А.Бестужева гражданской жены-бурятки и их совместных детей оставался до 1906-1908 годов, как нам представляется, по причине некоего семейного вето за пределами публичного обсуждения. Первое, из известных, печатное упоминание об одном только сыне декабриста содержится в заметке А.А.Лушникова (1872-1944) «По поводу издания М.М.Зензинова «Декабристы. 86 портретов», появившейся в 1906 году в «Историческом Вестнике» (с.1056). Автор ее, описывая место погребения вблизи Селенгинска декабристов К.П.Торсона и М.А. и Н.А. Бестужевых, напишет: «Памятники им поставлены Алексеем Дмитриевичем Старцевым, сыном Н.А.Бестужева от бурятки, Б.ВБелозеровым и моим отцом».

В 1908 году в том же издании будут опубликованы «Воспоминания о декабристах» П.И.Першина-Караксаркского (1835-1912), ученика и друга декабристов М.А. и Н.А. Бестужевых и И.И.Горбачевского. И этот весьма информированный автор тоже будет говорить только о сыне декабриста: «Он (Н.А.Бестужев – Э.Д.) на склоне лет был не прочь от семейной жизни, которая, к сожалению, не могла быть легальной. Он оставил сына, рожденного от бурятки, воспитание которого поручил своему другу – Дмитрию Дмитриевичу Старцеву, а последний его усыновил и воспитал нераздельно со своими детьми. Когда последние для окончательного образования были отправлены в столицу, приемный сын Старцева Алексей остался в Селенгинске и, достигнув юношеского возраста, был помощником в коммерческих делах своего отца» (с.543).

В 1954 году авторитетный декабристовед М.Ю.Барановская опубликовала обнаруженное ею в собраниях Государственного Исторического музея в фонде с бумагами декабриста Д.И.Завалишина письмо к нему Н.А.Бестужева от 10 мая 1853 года, в котором, в частности, имеются такие строки: «... Болезнь Сережи (лицо не установленное – М.Б.), (...) и дочери моей не позволяют мне бросить их в глуши» («Декабрист Николай Бестужев», М., 1954, с.211-212).

В свою очередь Е.М.Даревская, специально рассматривая этот вопрос, в одной из статей, на которые уже была ссылка, напомнила, что в воспоминаниях М.А.Бестужева («Воспоминания Бестужевых», М-Л., 1951, с.194) имеется фраза, по-видимому, прямо относящаяся к рассматриваемому вопросу. В ней он, в связи с приездом в Селенгинск в 1847 году своих сестер, обмолвился о том, что его брат Николай просил принести себе сюртук «маленькую девочку Катюшу, дочь нашей стряпки, разбалованную им, свою любимицу».

Именно с такими надежными свидетельствами А.А.Лушникова, П.И.Першина-Караксарского и, конечно же, самого Н.А.Бестужева правильно будет соотносить вышеприведенные воспоминания селенгинских старожилов и очевидцев, учитывая при этом и замечание М.А.Бестужева.

Примечательно, что записанные С.И.Глазуновым в 1960 году рассказы В.В.Мельникова и В.В.Лосева с женой, не только согласуются в главном с более ранними воспоминаниями А.А.Лушникова, П.И.Першина-Караксарского, а потом и Ц.Анаева, но и как бы объединяют их в одно целое с коротким упоминанием самого Н.А.Бестужева о дочери его и обмолвкой М.А.Бестужева о «любимице» брата, «маленькой девочке Катюше». В них малоизвестные сведения о гражданской жене и детях Н.А.Бестужева довольно органично переплетаются с разносторонней и хорошо проверенной информацией о селенгинской старине, например, о родословной самих рассказчиков. Здесь особенно важно следующее: во-первых, то, что от родителей своих и дедов рассказчики немало слышали о поселенческой жизни в Селенгинске братьев-декабристов; во-вторых, они были современниками детей Н.А.Бестужева; в-третьих, В.В.Лушников лично знал проезжавших через Калган, где он в то время жил, родственников и селенгинских знакомых Д.Д.Старцева, самого Н.И.Гомбоева и его брата, а В.В.Лосев приходился даже родственником Старцевых, а через них – Гомбоевым; и наконец, в-четвертых, оба селенгинских старожила сами хорошо помнили приезд в Н-Селенгинск Н.Н.Гомбоева, его жены и двух их детей, работу и кончину здесь внука декабриста. К этому можно добавить и еще один очевидный факт: А.А.Лушников, первый опубликовавший упоминание о сыне Н.А.Бестужева, состоял в близком родстве с селенжанином М.А.Лушниковым, к которому, по воспоминаниям тех же В.В.Мельникова и В.В.Лосева с женой, переехали на житье из дома Старцевых («Бестужевского») Н.Н.Гомбоев с женой и детьми. И вообще, можно считать, что в маленьком селе, каким был Н-Селенгинск, все жители хорошо знали друг друга, а сведения о гражданской жене, детях и последующих потомках декабриста Н.А.Бестужева, почерпнутые собирателями у местных старожилов – Ц.Анаева, В.В.Мельникова, В.В.Лосева с женой, С.Рябова и очевидцев Б.П.Махатова и И.В.Ченкирова – в общей основе своей и во многих деталях отражало то, что объективно составляло селенгинскую декабристскую историю, а не было превнесено извне, например, в чем-то и самими собирателями. Важно еще раз отметить, что рассматриваемые опубликованные краткие сведения и более подробные рассказы старожилов и очевидцев в те времена были в определенной степени общим достоянием селенгинских жителей.

Особую ценность в рассказах В.В.Мельникова, В.В.Лосева с женой, С.Рябова, Б.П.Махатова и И.В.Ченкирова представляют для нашей темы практически неизвестные сведения о внуке Н.А.Бестужева – Николае Николаевиче Гомбоеве и его семье. Они многое добавляют к тому очень краткому, что рассказал Ц.Анаев. Обобщая эти сведения, можно обоснованно предполагать, что Н.Н.Гомбоев в Н-Селенгинск прибыл сразу после 1917 года и работал здесь сначала в руководстве местной администрации, а потом был тесно связан с красными партизанами. Умер в 1919 году, видимо, от простуды и похоронен всенародно на местном кладбище Н-Селенгинска. Запомнился он как человек демократически настроенный, обладающий большой эрудицией, владеющий несколькими восточными языками и знающий бурятскую этнографию. Жену его звали Екатериной Георгиевной, а их детей, мальчиков 8-9 лет, – Владимиром и Николаем (Кока – у В.В.Лосева). Вскоре после смерти мужа Екатерина Георгиевна с детьми покинула Н-Селенгинск.

Как уже отмечалось, исследователь Е.М.Даревская установила, что один из уехавших тогда с матерью малолетних сыновей Николая Николаевича Владимир, и есть Владимир Николаевич Гомбоев, являющийся правнуком Н.А.Бестужева по дочерней линии. Она же опубликует полученные ею, в том числе, из Новосибирска от Натальи Владимировны Редько (Гомбоевой) некоторые биографические сведения об отце и матери Владимира. По этим данным Николай Николаевич умер в Н-Селенгинске в декабре 1919 года от воспаления легких, а участие его в боях с белыми и гибель потомки не подтверждают. Екатерина Георгиевна Гомбоева (в девичестве Ершова) родилась в Петербурге, закончила Смольный институт. После смерти мужа она с детьми выехала в Ургу (Улан-Батор), потом в Пекин. Вышла замуж вторично за родного брата Николая Николаевича – Георгия Николаевича (1881-1960) и жила с ним и детьми в Харбине.

И какими бы неожиданными не казались эти вопросы, они, думается, заслуживают ответа. Тем более, что вовсе не исключено и первое объяснение: Владимир Николаевич и в четвертой автобиографии имел ввиду все же одну из своих прабабушек, называя ее, как это нередко в обиходе делают, просто бабушкой. По этому варианту у него по отцу имелись прабабушки: мать родных братьев Н.И. и Д.Г. Гомбоевых и, как уже говорилось, неизвестная по имени и фамилии мать Екатерины Дмитриевны – гражданская жена Н.А.Бестужева. Но тогда эта подразумеваемая прабабушка уже в то время должна была считаться долгожительницей. Вспомним, что Н.И.Гомбоев родился в 1838 году, а Е.Д.Старцева, умершая в 1929 (или 1930) году в возрасте примерно 90 лет, родилась где-то около 1840 года. Следовательно, к прибытию в 1917 году в Н-Селенгинск 7-летнего Володи Гомбоева, женщине этой, с учетом минимального девичества, было уже за 90 лет. И здесь мы вступаем в область еще более осторожных предположений, продолжение разговора и которых требует выделения их в отдельную тему с привлечением более основательных данных. Строить же публично догадки, привлекая дополнительно к анализу лишь известные расспросные сведении, в том числе, записанные в начале нашего века С.Г.Рыбаковым («Новое Слово», СПб, 1912, № 12, с.64-69) и в 1926 году В.Поповым («Декабристы в Бурятии», Верхнеудинск, 1927, с.99-101) от местных долгожительниц, причастных к селенгинской поселенческой жизни декабристов (а может, и от одной и той же женщины), в таком деликатном, окутанном когда-то семейной тайной вопросе, как мне представляется, было бы неосмотрительно.

В сведениях автобиографий о селенгинском периоде жизни автора обнаруживается еще одна интересная особенность: только в третьей из них сообщается о таком трагическом и поворотном в судьбе малолетнего сына событии, как смерть отца. Нет упоминания об этом в первой харбинской автобиографии 1935 года, а во второй, составленной в сентябре 1945 года уже для советской военной администрации, вообще опущен дохарбинский период. И в последней, четвертой, автобиографии 1959 года, уже В.Н.Гомбоева – диакона, написанной им для Томского Облисполкома, смерть отца, как и проживание с ним в Н-Селенгинске, снова не упоминается.

За этим просматривается какая-то вынужденная необходимость семьи Гомбоевых, связанная с особыми обстоятельствами их жизни в Харбине, хотя, конечно, судить сегодня об этом можно лишь на уровне обоснованных предположений. При этом необходимо выделить следующее: во-первых, сама Екатерина Дмитриевна, думается, не могла не знать, что она – дочь декабриста Н.А.Бестужева, ведь рядом с любящим отцом она прожила около 15 лет; во-вторых, против той же царской власти выступали в разное время и ее сыновья – Владимир, расстрелянный, по данным потомков, в Петербурге, и Николай, умерший в Н-Селенгинске; в-третьих, без сомнения, нелегкие жизненные обстоятельства заставили семью Гомбоевых в начале 20-х годов собраться всем вместе в Харбине так легче было прожить и материально и морально после перенесенных потерь; в-четвертых, очевидно, что в среде эмигрантского русского населения Харбина, только что вынужденно покинувшего родину, упоминание об участии предка декабриста в расшатывании царской власти и, тем более, о совсем недавней борьбе против нее сразу двух членов семьи Гомбоевых, воспринималось бы сугубо отрицательно.

Все это позволяет яснее понять, в каком довольно сложном положении находились в то время в Харбине вдова, дети и внуки заслуженного когда-то царского почтового чиновника – российская интеллигентная семья, волею судьбы еще в прошлом веке заброшенная в Китай. В такой ситуации могло считаться вполне нравственным и логичным для ее представителей в тот харбинский период вообще оставаться вне каких-либо тогдашних политических ориентаций, не подавая повода ни для каких оценок своих политических симпатий. С такой возможной позицией семьи вполне согласуется содержание харбинских автобиографий Владимира Николаевича Гомбоева, в том числе, и его упоми-нание о получении им богословского образования. Но, отбыв в СССР безвинно два своих срока и ссылку, в составленной сразу после этого автобиографии он упомянет о смерти отца и совершенно ясно определит свое непримиримое отношение к сталинскому лагерному и ссыльному «раю». И, наконец, только необходимостью оградить себя, уже как священнослужителя, от новых проверок «компетентных» органов можно объяснить явно намеренное неупоминание в последней из автобиографий о проживании отца в Н-Селенгинске и его смерти там.

Большая это беда для страны, когда ее гражданин не хочет или не может свободно говорить о своих достойных предках…

5. «И целуйте мя последним целованием...»

Этот заголовок – эпиграф предпослан к одному из устных рассказов Владимира Николаевича Гомбоева о пребывании его в сталинских лагерях. Не один раз, а дважды побывает он там, второй – уже за отчаянное, безумно-храброе противостояние адской системе. Делает он это по-своему, по-гомбоевски, сочиняя и распространяя, пусть в чем-то несовершенные, но искренние и пламенные стихи, поддерживая ими перу в своих товарищах по заключению... И именно поэтому стал он так ненавистен той власти и ее фарисеям от правосудия.

Его стихи переписывались, ходили по рукам, вывешивались анонимно в общих местах лагеря.

Нo, наверное, наиболее сильное воздействие оказывали они, когда их читал сам бесстрашный автор. Не без оснований предполагаю это, многократно прослушав фонозапись целого домашнего литературного вечера бывшего советского политического заключенного, состоявшегося в городе Сиднее в кругу родных и близких ему людей.

Менялось время и, конечно, не в порядке компенсации отпустили его вместе с женой из СССР погостить в 1975-1976 годах к близким родственникам в Австралию.

Вот, извлеченный из фонозаписи этого импровизированного литературного вечера, его рассказ о сталинском «прощальном поцелуе». Он, как страшная обвиняющая альтернатива, позволяет явственнее воспринимать приводимое далее «Обвинительное заключение» по делу № 7854.

«При прощании с покойником в церкви поется песнопение, в котором есть такие слова: «И целуйте мя последним целованием...» Эти слова напомнили мне одно событие, которое совершилось когда-то в лагерях. И мне хотелось это событие назвать именно словами этого церковного песнопения: «И целуйте мя последним целованием...», – то есть, отдайте мне последнее «Прости». Вот это самое последнее «прости» в лагерях выражалось совсем по-другому. Дело в том, что одно время покойников, умерших в лагере, вскрывали, анатомировали, смотрели причину их смерти, затем рассматриваемые органы укладывали обратно, наскоро зашивали, выдавали соответствующий ордер в какие-то там организации, которые давали разрешение на похороны этого трупа. Но в то время, когда труп вывозился из морга за пределы зоны для похорон, чтобы этот труп не был выброшен и на место его умышленно не залез кто-нибудь из живых, то администрации лагеря, конечно, не без ведома Иосифа Сталина, придумала очень интересный выход из положения. Когда труп подвозился на санях или на телеге к проходной и к вахте, то вахтер брал обычно молоток и разбивал вывозимому за пределы зоны трупу голову. Если молотка под руками не находилось, он брал лом. Этим ломом они прощупывали, обычно, бочку с нечистотами, которая вывозилась за пределы зоны из уборных. Там был человек, который черпал эту самую жижу в бочку, а потом эту бочку прощупывали этим ломом. И вот, этим грязным, поганым ломом покойнику пробивали череп и, таким образом, лишали возможности будто бы живому человеку оттуда, из зоны, убежать. Ну, собственно говоря, вахтеры было спокойно, – не встанет! А трупу не все ли равно – пойдет ли он за зону с проломленной головой или нет. (…) На эту тему у меня было написано стихотворение, и очень большое стихотворение. Потом оно попало туда, куда не следует, и за это мне дали довольно большой срок, как бы за клевету – с точки зрения властей предержащих... Но постольку, поскольку я своими глазами это видел и мне товарищи это рассказывали, потому я утверждаю, что это не клевета, а это – есть прощальный поцелуй, который Сталин отдавал своим гражданам…» (фонозапись, Сидней, Австралия, 1975-1976 гг. – архив Э.Д.)

И великое нужно было мужество, несломленное осознание своего человеческого достоинства, чтобы в тех невыносимых условиях протестовать, не терять надежды и веры... За это и рассчиталась с ним делом № 7854 адская власть, безвинно упрятавшая его в лагеря в тот первый раз...

Документальным обвинением самой этой власти за совершенные ею злодеяния служит «Обвинительное заключение» против В.Н.Гомбоева по его второму делу... Стихотворения «БАМ» и «Пророк», о которых в нем идет речь, опубликованы в № 2 журнала в подборке его лагерных стихов (с.23-26).

«утверждаю»
Начальник Управления КГБ при
СМ СССР по Красноярскому краю
генерал-лейтенант (Воронин)
«13» января 1956 года

Обвинительное заключение

по следственному делу № 7854
по обвинению ГОМБОЕВА Владимира Николаевича
в пр. пр. ст.58-10 ч.1 УК РСФСР

В марте 1955 года свидетели Поталицина А.И. и Бугаева Ф.С. в общежитии пос.Трансвааль, Саралинского р-на, Хакасской авт. области обнаружили анонимный антисоветский документ, озаглавленный «Байкало-Амурская магистраль – БАМ», который впоследствии через администрацию Саралинского рудоуправления был передан в УКГБ по Хакасской авт. области. (...)1
________________________________
1Здесь и далее в этом документе опущены номера дел

Принятыми мерами было установлено, что автором анонимного антисоветского документа «БАМ» является Гомбоев Владимир Николаевич. (...).

На основании этих данных против Гомбоева было возбуждено уголовное дело (...), а 30 октября 1955 года Гомбоев В.Н. был арестован и привлечен к уголовной ответственности по настоящему делу. (...)

Расследованием по делу установлено, что Гомбоев, будучи осужденным в 1946 году за участие в контрреволюционной организации и проведение антисоветской агитации, и, отбывая наказание, не отказался от своих вражеских замыслов. На протяжении 1953-1955 годов продолжал проводить антисоветскую работу.

Осуществляя свои вражеские замыслы, Гомбоев написал ряд сочинений, в которых возводится гнусная клевета на установленный в СССР Социалистический общественный строй и провозглашается призыв к свержению Советского правительства и установлению в Советском Союзе монархических порядков. (...)

Так, в 1953 году, находясь в Озерном лагере МВД, Гомбоев написал рукопись, озаглавленную им «Оборончество, пораженчество и вопросы национального самоопределения».

В этой рукописи Гомбоев, не признавая завоеваний Октябрьской Социалистической революции в России, возводит клеветнические измышления на Советский строй, призывает к свержению Советской власти и установлению в СССР монархии. (...)

В апреле-июне м-це 1953 года, также в Озерном ИТЛ, Гомбоев написал антисоветское стихотворение «БАМ», в котором возвел гнусную клевету в отношении одного из руководителей КПСС и Советского государства, опошляя Советскую конституцию. (...).

В том же 1953 году Гомбоевым в Озерном ИТЛ было написано другое антисоветское стихотворение – под заглавием «Пророк», в котором Гомбоев в мрачных красках обрисовал Советскую действительность, жизнь советского народа, высказал гнусную клевету в адрес руководителей Коммунистической партии Советского Союза и Советского государства, а также призывал к свержению Советского правительства. (…)

С содержанием этих антисоветских стихотворений Гомбоев ознакомил заключенных: Асмус М.А., Тишенко А.П., Вальтер И.А. и др. (...).

В Озерном ИТЛ в конце 1953 года Гомбоев написал третье антисоветское по содержанию стихотворение – «Рассказ сельского учителя». В этом стихотворении Гомбоев возвел клевету на колхозный строй и жизнь колхозного крестьянства. С содержанием этого стихотворения тогда же Гомбоев ознакомил заключенных Асмус Н.А., Вальтер И.А. и Тишенко А.П. (...)

Отбыв наказание в лагерях и в январе 1955 года оказавшись на свободе, Гомбоев не изменил своих враждебных взглядов и намерений.
Проживая в ссылке на поселении в пос.Трансвааль, Саралинского района, Хакасской авт. области, Гомбоев воспроизвел антисоветские стихотворения «БАМ» и «Пророк» и ознакомил с их содержанием своих знакомых.

Так, антисоветское стихотворение «БАМ» Гомбоев прочитал 5 июня 1955 года на пикнике, организованном им и другими лицами в лесу, в районе пос.Трансвааль, в присутствии Колосовой М.П., Диаковской Н.М. и Мухина А.П. (...)

На основании изложенного, –

Гомбоев Владимир Николаевич, 1910 года рождения, уроженец гор.Пекин (Китай), из дворян, русский, беспартийный, со средним образованием, женат, без гражданства, в 1946 году Особым Совещанием при МГБ СССР был приговорен к 10 годам ИТЛ за пр. пр. ст. ст. 58-2 и 58-11 УК РСФСР, срок наказания отбыл, до ареста проживал в пос.Коммунар, Ширинского р-на, Красноярского края, работал бурильщиком в шахте, – обвиняется в том, что он, будучи наказанным за организованную антисоветскую деятельность, находясь в местах лишения свободы, в силу враждебных Советскому социалистическому строю взглядов, проводил антисоветскую деятельность: писал и распространял среди окружающих его лиц антисоветские рукописи, в которых содержатся призывы к свержению Советской власти и гнусная клевета на Советскую конституцию и руководителей КПСС и Советского государства.
После отбытия меры наказания, проживая в ссылке на поселении в Саралинском районе, Гомбоев не прекратил враждебной Советскому Союзу деятельности, он продолжал проводить антисоветскую пропаганду, писал и распространял среди своего окружения антисоветские рукописи «БАМ» и «Пророк», т.е. в пр. пр. ст.58-10 ч.1 УК РСФСР.
В соответствии со ст.208 УПК РСФСР, следственное дело по обвинению Гомбоева Владимира Николаевича, через прокурора Красноярского края, направить на рассмотрение в Красноярский Краевой суд.
Составлено «12» января 1956 г.
гор.Красноярск.

Ст. следователь следотдела УКГБ
капитан (Рогаль) (подпись)

И мы тоже должны найти в себе мужество заглянуть этой страшной правде нашей истории прямо в глаза...

6. Не торжествует справедливость...

Времена менялись... Но еще не настолько, чтобы в отведенное ему судьбой время проявилось общественное осознание небывалых масштабов и жестокости совершенного против народа российского геноцида и чтобы обществу достало уже мужества для реабилитации всех жертв и осуждения палачей.

Отбывая свой второй срок, Владимир Гомбоев не прекращает личную борьбу за человеческое свое право выбирать жизненную позицию, за восстановление справедливости.

Он все еще надеется...

«Государственной Комиссии по разбору дел
политических заключенных и Комиссии по делам
частных амнистий при Совете Министров СССР
г.Москва
от з/к Гомбоева Владимира Николаевича,
содержащегося под стражей в «Озерном» ИТЛ
г.Тайшет Иркутской области

Заявление-жалоба

В 1935 году я познакомился с идеологией Национально-Трудового союза Нового Поколения (НТСНП). Спустя некоторый промежуток времени мне было сделано предложение руководством этой контрреволюционной организации в г.Харбине М.М.Петуновым о вступлении в члены этой организации, на что я категорически отказался. Будучи близко знаком с М.М.Петуновым и состоя совместно с ним на службе в Маньчжурской Телефоно-Телеграфной К°, я, по его просьбе, написал 2-3 заметки в страницу НТСНП, издаваемую один раз в месяц при газете РОВСа «Русское Слово», в которых призывал эмигрантскую молодежь изучать конспекты, помещенные на странице НТСНП в целях получения идеологического воспитания. Были ли эти заметки помещены в газете или нет, я не знаю, т.к. газет не получал, а М.М.Петунов об этом мне не говорил. Затем в 1936 или 1936 гг. Петунов был арестован японской жандармерией и, по освобождении, уехал из города Харбина, после чего я с ним не встречался более девяти лет и только в 1945 году, с приходом советских войск в Маньчжурию, мы были арестованы контрразведкой СМЕРШ Приморского военного округа.

Вот вся моя «контрреволюционная и антисоветская» работа или деятельность около этой организации.

В 1956 году, т.е. спустя 21 год, выяснилось из собственноручных показаний М.А.Матковского (бывшего начальника 3 отдела БРЭМ), что он меня, как газетного работника, не знает и никаких моих заметок не читал.

В моем первом деле никаких документов, на основании которых мне могли бы предъявить обвинение по ст.58-2, 58-11 УК РСФСР, до сих пор нет. Следственные органы города Красноярска на мою просьбу: предъявить мне компрометирующий меня материал, т.е. документы, газеты, свидетельские показания, брошюры и т.д. и т.п., ничего до сих пор предъявить не смогли. Свидетельские показания или отсутствуют или настолько неосновательны, что они не выдерживают никакой критики. Несмотря на все это, я и все мои «однодельцы» в 1946 году, после 15 месяцев тюрьмы были приговорены Особым совещанием при МГБ СССР к ДЕСЯТИ годам ИТЛ, каковой я отбыл в особо-закрытых режимных лагерях на Байкало-Амурской магистрали в 1955 году 5-го января.

Несмотря на то, что я честно отбыл срок «НАКАЗАНИЯ» за активное и деятельное участие в контрреволюционной и антисоветской организации Я ЗАЯВЛЯЮ, что членом этой организации НЕ БЫЛ и активного участия в ней не принимал и что приговорен был НЕСПРАВЕДЛИВО по ст. ст.58-2 и 58-11 УК РСФСР (Приговор обжалованию не подлежал).

В.Гомбоев»
(рукописный черновик на 1-й стр. – архив Э.Д.)

И после освобождения он тоже не теряет надежды на изменение отношения к его первому делу. Снова пишет свой ответ на отказ в его пересмотре и ждет... Без сомнения, мучительным было это ожидание и неновыносимым очередной отказ... Система тогда еще яростно пыталась защитить себя от разоблачения...

Москва, Прокуратура СССР. Пушкинская, 15а.
От Гомбоева Владимира Николаевича,
г.Бийск Алтайского края, ул.Кузнецкая, № 34

Заявление

Настоящим подтверждаю получение Вашего извещения от 2/7 – 1958 г. за № 13/3 – с-5622, в котором Вы не находите оснований к пересмотру моих дел, по которым я был осужден в 1946 и в 1956 году, и находите, что я был осужден правильно.

С таким вашим заключением я не согласен. К тому у меня следующие основания.

При ведении моего следствия по 1955-56 году следственными органами Красноярского КГБ, мною было предъявлено им требование предъявить мне обвиняющие или компрометирующие меня документы или обоснованные свидетельские показания, уличающие меня в совершении преступления в 1935-36-37 годах по статье 58-2-II. При всем желании, таких материалов следственными органами Красноярского КГБ в моем первом деле не обнаружено и ничего обвиняющего меня мне предъявлено не было. Одних же предположений или догадок не достаточно для обвинения, а тем более присуждения человека заочно к 10 годам ИТЛ. Кроме того, следователь СМЕРШа Приморского военного округа капитан Богданов, ведший следствие по моему первому делу, заявил мне в конце следствия, что «судить Вас не за что, а отпустить нельзя, пусть ваше дело решает Москва».

Вам хорошо известно, как решались политические дела в те годы Министерством Государственной Безопасности.

Кроме того: свидетельские показания моего однодельца гр-на Рязанова Евгения Петровича в том, что якобы я был или издателем или редактором антисоветских брошюр «Рабочий вопрос», «Земельный вопрос», находящиеся в деле гр-на Петунова Михаила Макаровича, на очной ставке мною опровергнуты документально: на оборотной стороне, где написано «редактор» и «издатель», моей фамилии нет. Не знаю: запротоколировал ли капитан Богданов этот факт или нет?

Свидетельские показания гр-на Алексеева Константина Алексеевича о том, что якобы я присутствовал на собраниях НТСНП на квартире у него, Алексеева, не подтверждены ни одним свидетелем, сам же Алексеев К.А. не мог указать конкретно, когда, на каких собраниях и в присутствии каких свидетелей я был у него на квартире. В газетных подшивках, находящихся в следственном деле Рязанова, Петунова и Алексеева, имеющихся в распоряжении архива, нигде нет ни моих статей, ни моих подписей, т.к. никакие мои статьи напечатаны не были. Бывший начальник третьего отдела БРЭМ гр-н Матковский в своих свидетельских показаниях подтвердил, что он меня, как газетного работника, не знает и никаких моих статей не читал. Одного моего знакомства с членами НТСНП, тем более, сослуживцев по Автом. Телеф. станции в г.Харбине, совершенно не достаточно для моего обвинения в принадлежности к антисоветской организации НТСНП. Кроме того, если бы я и имел какое-либо отношение к НТСНП, то в течение периода с 1937 года по 1945 год следы моих отношений были бы засвидетельствованы свидетелями, в том числе, гр-ном Алексеевым, который высказал свое предположение о том, что я якобы был членом этой организации и с которым мы в течение этого периода встречались не раз.

Информационные записки гр.Анисимова Анатолия Степановича, переданные в третий отдел БРЭМ, о том, будто бы я являюсь членом НТСНП, основаны на предположении или догадках, т.к. в те годы я был в близких отношениях с Петуновым и Рязановым по делам службы и товарищества.

Согласно всего вышеизложенного, имею полное основание просить Вас о пересмотре моего первого дела на предмет снятия с меня обвинения по ст.56-2-II УК РСФСР.

8/7 1958 г.
В.Гомбоев»
(рукописный черновик на 2-х стр. – архив Э.Д.)

Потом он жил с незаживающей раной и постоянной болью в душе...

Бывший политический заключенный, теперь советский гражданин, он, так сказать, уже официально обрел родину своих предков. Но загнанное во внутрь несогласие с вопиющим беззаконием не дает ему покоя. И он вновь обращается в высокие инстанции той же самой власти... Он призывает ее к справедливости во имя ее же «высоких» идеалов...

«Председателю
Приморского краевого суда
От Гомбоева Владимира Николаевича,
проживающего: Алтайский край, г.Бийск, ул.Красногвардейская, № 1

Жалоба в порядке надзора

Я, Гомбоев В.Н., родился в 1910 году в Китае, в городе Пекине.

Мой отец также родился в Пекине. Проживал в Китае, он был русским подданным. После революции в России мы жили без подданства.