С начала 1825 г. отношения между Орловым и Муравьевым с Бестужевым были весьма натянутыми. По свидетельству М.Ф. Орлова, «всякий раз, что я приеду [к С.П. Трубецкому, проведшему почти весь 1825 г. в Киеве в служебной командировке], то они обыкновенно встанут и выйдут в другую комнату, делая только самую необходимую вежливость не мне, а мундиру моему»27. Движимый раздражением, Орлов объяснял причины разрыва его родни с двумя друзьями следующим образом: «Бестужев с самого начала так много наделал вздору и непристойностей, что его никто к себе не принимал, а Муравьев, обиженный за своего друга, перестал ездить и даже кланяться»28.

В свою очередь Бестужев, по словам Трубецкого, говорил ему, что «Пестель окружает себя дурными людьми, в пример чего ставил Василья Львовича Давыдова»29. Давыдов же отметил, что, зайдя раз в Киеве к Трубецкому, «был холдно принят, почему и сидел очень мало, а в другой приезд мой в Киев и не заходил к нему»30. П.И. Пестель жаловался А. Поджио на С. Муравьева, «который хочет вовсе отклонится, враждуя на него, Давыдова и прочих его друзей»31.

Кажется, единственным из каменских членов, сохранившим добрые отношения с вождями Васильковской управы, остался А.В. Поджио. Приведенные выше его слова («по вражде, тогда существующей между им [Муравьевым] и Давыдовым его товарища Бестужева с друзьями также Давыдова») выказывают отстраненность самого А. Поджио от конфликта. В апреле 1825 г., проезжая через Киев, Поджио виделся с Матвеем Муравьевым, навестил также и Сергея. В переписке братьев содержатся теплые отзывы о нем32. Заметим также, что в декабре 1825 г., узнав об аресте Пестеля, Ентальцев и Давыдов попросили именно А. Поджио отправиться к Муравьеву «и предупредить его во всем»33. В то же время в показаниях А. Поджио присутствует явная неприязнь к Пестелю.

Среди материалов Следственного Комитета хранятся выписки из писем, найденных в кабинете Матвея Ивановича Муравьева-Апостола в Хомутце после его ареста. Это - фрагменты переписки братьев 1825 года. Часть из них, как кажется, посвящена обсуждению описанного нами конфликта, в них сквозит досада на бывших товарищей, обида и боль за друга, М. Бестужева-Рюмина: «Вот человек, имя которого было почти что ругательством, и которого столько людей в своей непогрешимости осудили безвозвратно, даже не потрудившись его разглядеть!» (Сергей - Матвею, 2 августа 1825 г.)34; «Где были глаза этих господ, чтобы не удивиться и не восхититься, встретив человека, как Бестужев? Я не буду говорить о себе, я тогда слишком страдал, чтобы видеть что-либо кроме моих страданий, затоплявших все мое существование, но они, кто изо всех сил хотел удовлетворить свое тщеславие, как они могли пропустить такую прекрасную возможность. Да, дорогой друг, возлюбим Бога, удостаивающего проникнуть в нашу совесть, видящего наши побуждения и извиняющего наши глупости, которые люди судят и приговаривают так сурово». (Матвей - Сергею, 8 августа)35.

На этом фоне, несмотря на соперничество С. Муравьева с Пестелем, Павел Иванович все же остался тем из влиятельных членов общества, с которым у лидров Васильковской управы сохранились отношения. Бестужев-Рюмин ездил в Тульчин и извещал Пестеля о состоянии дел; в переписке братьев Муравьевых Пестель называется по имени: «Павел». Именно по его настоянию осенью 1825 г. С. Муравьев был введен в число директоров Южного общества, и здесь надо видеть скорее не факт «победы Севера над Югом», а попытку сохранить единство.

Сложность отношений между южными членами наложила отпечаток на их поступки в драматические дни междуцарствия. По свидетельству С.Г. Волконского, в начале декабря 1825 г. состоялся разговор между ним, Пестелем, и Давыдовым, «Пестель говорил нам, что он не ручается, чтоб Муравьев, по пылкому своему нраву, не начал бы действий, узнав о кончине государя императора; но уверял нас, что он не упустит снестись с Муравьевым для отклонения его от предприятия совершенно вредного как несвоевременного»36. Заметим, что Каменка находилась посередине между Васильковым и Тульчиным, однако связаться с Муравьевым обещал Пестель. Правда, в Южном обществе было принято правило, согласно которому управы должны были сноситься между собой не прямо, а через Тульчинскую директорию. Однако соблюдалось оно не всегда, и например в сходных (хотя далеко не столь критических) ситуациях, когда обсуждались Бобруйский и Белоцерковский планы, именно каменские члены ездили к Муравьеву и Бестужеву для совещаний. А теперь, накануне восстания, и С. Муравьев послал знаменитую записку («Общество открыто. Если будет арестован хоть один член, я начинаю дело») опять же именно в Тульчин, минуя Каменку. И начиная восстание, васильковские вожди не попытались известить каменских членов, которые узнали о нем, как и все обыватели, из слухов. Кончено, большинство членов Каменской управы были офицерами отставными или небольшого ранга, и не могли оказать инсургентам существенной помощи, но ведь был среди них и генерал Волконский, на тот момент командовавший в Умани дивизией. Известно, что он не был сторонником восстания и не стал бы в нем участвовать37. Но также известно, что Муравьев, начав восстание, пытался апеллировать к достаточно случайным людям, надежд на содействие которых должно было быть еще меньше (скажем, вызвал запиской в Васильков А.Ф. Вадковского, а М.П. Бестужев-Рюмин послал записку И.П. Жукову38).

Мы, разумеется, далеки от предположения, что история Южного общества может сводиться к личным счетам и обидам его членов. Но эта составляющая все же присутствовала и временами почти неотделимо переплеталась с теоретическими спорами, политическими программами. Ведь, скажем, говоря об упоминавшемся выше горячем споре С. Муравьева и М. Орлова о возможности введения в России конституции, нельзя окончательно решить, была ли острота спора следствием напряженности отношений, или же отношения омрачались разногласиями по принимавшемуся так близко к сердцу вопросу. Так или иначе, но кризис Южного общества декабристов был еще и кризисом взаимоотношений. Учитывая это обстоятельство, мы склонны согласиться с той датировкой кризиса, которую предложил С.М. Фаейрштейн (1825 год), поскольку, как мы видели, конфликт между членами имел место именно в этот последний год жизни Южного общества.

1 Историк-марксист, 1935, N 7 (47), с.30.
2 Петербургские члены не захотели заключать альянса с Пестелем, сочтя его «человеком опасным». Нечкина относит это определение к политическому радикализму лидера южан. Однако, собственные их показания об этих обстоятельствах указывают на другое. И С.П. Трубецкой, и Н.М. Муравьев, наиболее на тот момент авторитетные члены Северного общества, квалифицировали взгляды Пестеля как «бред» и нечто невозможное и несбыточное (ВД. Т.1. С.15, 324). Настоящее беспокойство вызвали у них явное честолюбие Пестеля и его склонность к авторитарности: «В сем свидании [при первой беседе с приехавшим в Петербург Пестелем], удостоверясь в его властолюбии, я ему чистосердечно о том говорил; с тех пор пресеклась между нами всякая связь и откровенность» (показание Н. Муравьева, ГА РФ. Ф.Р-48. Д.6. Л.9об-10.); Трубецкого испугало предложение Пестеля соединить общества и стать двумя директорами: «Было бы нас действующих только двое [вследствие бездеятельности третьего из директоров, Юшневского], что каждый из нас дает другому клятву, что он будет согласен на все, что товарищ его будет делать, следовательно ни один связан другим не будет. Я отвечал ему, что я на это никак согласитья не могу, и в бывшее опять после того собрание, где находился Пестель, остались мы друг другом недовольны, и он вышел, сказав, что стыдно будет тому, кто не доверяет другому и предполагает в другом личные какие виды, что последствие окажет, что таковых видов нет» (ВД. Т.1. С.16.). Только что познакомившийся с Пестелем К.Ф. Рылеев заключил, что «соединения обществ не последовало, потому что члены Думы стали подозревать Пестеля в честолюбивых замыслах, а также почитали необходимым до соединения осведомиться обстоятельно о силах и настоящей цели Южного общества» (ВД. Т.1. С.174). Надо сказать, что в одной из поздних своих работ М.В. Нечкина отметила значение этого обстоятельства: «Северян тревожила и фигура самого Пестеля как будущего диктатора» (Нечкина М.В. Декабристы. - М., Наука, 1983. С.97). Зато именно в статье о кризисе Южного общества содержится нигде более не повторенное исследователем тонкое наблюдение, что по возвращении в Тульчин Пестель скрыл от сочленов свою неудачу в столице (Указ. соч. С.37-38). В показаниях южных декабристов, особенно принадлежавших к тульчинской управе, повторяется история о том, что Пестель завершил переговоры, ударив рукой по столу и сказав, «Так будет же республика!», а Никита Муравьев под напором его аргументов сжег свой проект конституции - все это несомненно придумано самим Пестелем и не находит подтверждения ни у северных членов, ни у тех из южан, кто имел непосредственные контакты со столицей.
3 Историк-марксист. 1935, N 7. С.47.
4 «Если крисиз Южного общества мы будем датировать 1823-24 гг., а фактически к этому периоду будем присоединять действительно кризисный 1825-й год, то где же в истории Южного общества мы найдем бескризисное его состояние?» (Файерштейн С.М. Южное общество декабристов. - Диссертация на соискание ученой степени доктора исторических наук. - Москва, 1951.)
5 Нечкина М.В. А.С. Грибоведов и декабристы. - М., 1951. С.460-466. Она же. Следственное дело А.С. Грибоедова. - М., 1982. С.63-70.
6 Порох И.В. О так называемом «кризисе» Южного общества декабристов./Научный ежегодник (Саратовский университет) за 1954 г. - Саратов, 1955. С.94-97; Он же, с тем же названием: Ученые записки Саратовского государственного университета. Т.47. Выпуск исторический. - Харьков, 1956. С.111-147. Мнение И.В. Пороха представляется недостаточно аргументированным.
7 Нечкина М.В. Движение декабристов. - М., 1955. Т.2. С.113.
8 «Кризис Южного общества резюмировал в себе всю предшествовавшую историю его развития, историю его внутреней борьбы, и нашел свое конечное выражение в факте смены господствующего положения Пестеля в Обществе господством Сергея Муравьева-Апостола, в фактической изоляии Пестеля и победе умеренных программных устремлений над революционно-демократическими тенденциями» (Файерштейн С.М. Указ.соч. С.602), в результате чего Южное общество все больше становилось «филиалом Северного общества на Юге» (там же. С.631).
9 ВД. Т.10. С.260.
10 Там же. С.269.
11 П.И. Пестель был человеком одаренным, осознававшим свое превосходство над окружающими и явно претендовавшим на первенство. Обладая блестящим интеллектом, он в то же время не очень хорошо разбирался в людях (именно он принял в общество предателя Майбороду и вполне доверял ему) и не очень умел с ними ладить: «Человек выского ума, с большими познаниями, может быть, даже гениальный, но он не обладал даром, столь необходимым для предводителя политической партии, - привязывать к себе людей. В душе его было что-то черствое, отталкивающее симпатическое сочувствие тех, которых он должен был вести к цели» (Фонвизин М.А. Сочинения и письма. Т.2. - Иркутск, 1982. С.188; по словам Н.И. Комарова, «Фонвизин и Пестель во многом не сходились и часто оканчивали споры личностями» (Ф.48. Оп.1. д.213. Л.7)). Сослуживец Пестеля показывал, что «почитал его человеком умным, но гордым» (показания майора Пузина, ф.48, д.194, л.3 об.)
Определенного рода напряженность возникала вокруг Пестеля повсюду. По свидетельству Ф.Н. Глинки, относящемуся к периоду «Союза Благоденствия», общество страдало от борьбы за первенство между Пестелем и Н.М. Муравьевым: «ЛИЧНОГО ВЛИЯНИЯ и как бы некоторой поверхности над другими, кажется, более домогались Н. Муравьев и Пестель. Частию они ценили себя выше прочих, и не совсем осторожно. Сие-то, кажется, было первым поводом к отделению от них других членов» (Ф.48. Д.82. Л.15). И далее: «Последнее время было уже, так сказать, эпохою НРАВСТВЕННОГО ПАДЕНИЯ общества, ибо между членов вкрались ссоры, личности, какие-то притязания на преобладание умами других, ну, словом, не стало того доброго, дружественного согласия, которое, будучи плодом чистоты помыслов и ясности душевной, составляет красоту и счастие обществ человеческих» (там же. л.16 об.).
В Тульчине, где круг общения был достаточно ограничен, Пестель пользовался авторитетом среди штабной молодежи. На этой почве произошли его столкновения с П.Д. Киселевым и И.Г. Бурцевым.
И.Д. Якушкин писал, что накануне распада Союза Благоденствия в Тульчине «было что-то похожее на две партии: умеренные, под влиянием Бурцева, и, как говорили, крайние под руководством Пестеля. Но эти партии были только мнимые. Бурцев, бывши уверен в превосходстве личных своих достоинств, не мог не чувствовать на каждом шагу превосходства Пестеля над собой и потому всеми силами старался составить против него оппозицию. Однако это не мешало ему по наружности оставаться в самых лучших отношениях с Пестелем» (Якушкин, 36). По словам самого Бурцева, когда он приехал в Тульчин через полгода после Пестеля, они вдвоем стали распространять там Союз Благоденствия, и «Пестель сначала подделывался к моему мнению, но впоследствии начал понемногу восставать против оного, к чему склонял и своих приятелей как насмешками, так и убеждением» (ф.48. д.95. л.14). А после того, как Бурцев вернулся с Московского съезда 1821 г. «вражда Пестеля соделалась ко мне неукротимою, и он начал обвинять меня агентом тайной полиции. В продолжении того же года выехал он из Тульчина, и все наши столкновения совершенно пресеклись» (Там же. л.15). Чрезвычайно интересно описал и проанализировал этот конфликт самолюбий Н.И. Комаров: «Пестель, находившись весьма долгое время при графе [П.Х. Витгенштейне - ОЭ], и умея постоянно притворничать и скрывать от него свой образ мыслей, пользовался давней его доверенностью и уважением от своих товарищей; а по способностям своим скоро начинал получать явный перевес мнениями своими не только в главной квартире, но и в армии. Во время объездов на смотры войск, сопутствуя графа, имел случай скоро ознакомиться в армии и составить связи потом; имея при том и по занятию своему в составлении отчетов и записок об успехах в полках по фронтовой части, влияние значительное на полковых и баталионных командиров, он умел в свою пользу извлекать из всего выгоды, для достижения преднамернной цели в распространении своего образа мыслей. Он сохранял подобное влияние еще некоторое время и по назначении начальником штаба генерала Киселева на место генерала Рудзевича, расположением которого Пестель постоянно пользовался и следственно тем еще более умножал вес свой в армии и в штабах, умея соединить расположение двух первых лиц армии. Что весьма содействовало к успеху его намерений, чтоб утвердить положительно и довольно скоро первородный корень общества.
Скоро с назначением генерала Киселева присоединились к Пестелю ревносные сначала сотрудники ему - Бурцов, адъютант нач[альника] штаба, и майор Аврамов; но как они также пользовались расположением своего начальника генерала Киселева, желавшего - и скоро успевшего отобрать смотровую часть и другие отрасли по управлению в штабе от Пестеля в свою зависимость, то от сего столкновения самолюбий на один и тот же предмет, яко более прочих дающий вес в армии, произошли несогласия между Пестелем и Бурцовым, - и каждый старался действовать отдельно в своих видах, желая усилить всякий свою сторону большим числом приверженцев» (ф.48. д.213. л.2 об.-3).
Неприязненные отношения с Бурцовым имел и друживший с Пестелем С.Г. Волконский (ВД. Т.10. С.135 (показания Волконского); Ф.48. Оп.1. д.95. Л.16-16 об. (показания Бурцова)). В то же время П.Д. Киселев, давний приятель Волконского, по его словам, «с самого могу сказать начала служения моего во 2-й армии, неоднократно отклонял меня входить в связи дружбы с Пестелем как с человеком не надежного в таковых сношений» (ВД. Т.10. С.151). Справедливости ради надо сказать, что, по свидетельству Бурцова, в конце 1824 года Пестель пытался возобновить отношения и нанес ему визит, но был принят прохладно, после чего «вскоре отстал и начал всеми скрытыми мерами злословить мое не только наружное, но даже домашнее поведение» (Ф.48. Оп.1. Д.95. Л.16).
Таким образом, неудивительно, что когда на лидирующее положение в Южном обществе стал выдвигаться С. Муравьев, обладавший, в отличие от Пестеля, даром привлекать к себе дружеские симпатии, отношения между ним и Пестелем должны были осложниться.
12 ВД. Т.11. С.78
13 ВД. Т.10. С.206.
14 Эйдельман Н.Я. Апостол Сергей. - М.,1975. С.159-164.
15 ВД. Т.11. С.52.
16 ВД. Т.10. С.225.
17 ВД. Т.10. С.188.
18 ВД. Т.4. С.284.
19 ВД. Т.9. С.243.
20 ВД. Т.12. С.169-170.
21 ВД. Т.11. С.78.
22 ВД. Т.10. С.218.
23 ВД. Т.10. С.211.
24 Богданова Н.Г. Письмо М.П. Бестужева-Рюмина к А.И. Чернышеву//Памяти декабристов.- Л.,1926. Вып.2. С.94.
25 Показания генерал-майора Орлова 1-го// Орлов М.Ф. Капитуляция Парижа. Политические сочинения. Письма.- М.,1963. С.83.
26 ВД. Т.11. С.277.
27 Показания генерал-майора Орлова 1-го// Орлов М.Ф. Капитуляция Парижа. Политические сочинения. Письма.- М.,1963. С.86.
28 Там же. С.85. М.П. Бестужев-Рюмин умел производить дурное впечатление: «Я знал этого Бестужева взбалмошным и совершенно бестолковым мальчиком. [...] Если про него нельзя было сказать, что он решительно глуп, то в нем беспрестанно проявлялось что-то похожее на недоумка. В обыкновенной жизни он беспрестанно говорил самые невыносимые пошлости и на каждом шагу делал самые непозволительные промахи,» - вспоминал И.Д. Якушкин (Якушкин И.Д. Записки. - М., 1951. С.55). По его же словам, Бестужев-Рюмин поначалу был предметом постоянных насмешек С. Муравьева и всех однополчан, и только упрек старшего брата («Я не узнаю тебя, брат,- сказал ему однажды Матвей Ив. Муравьев,- позволяя такие насмешки над Бестужевым, ты унижаешь себя, и чем виноват он, что родился дураком») заставил Сергея Ивановича вглядеться в молодого человека, рассмотреть в нем прекрасную и неординарную натуру и полюбить его всей душой (Там же. С.163-164).
29 ВД. Т.1. С.35.
30 ВД. Т.10. С.202.
31 ВД. Т.11. С.77.
32 ГФ РФ. Ф.Р-48. Оп.1. Д.470. Л.3 об.
33 ВД. Т.11. С.58.
34 ГА РФ. Ф.Р-48. Оп.1. Д.470. Л.4 об.
35 Там же. Л.6-6об.
36 ВД. Т.10. С.146.
37 О позиции Волконского см.: Караш Н.Ф. К изучению деятельности Каменской управы Южного общества накануне ее ликвидации (декабрь 1825 г.)// Ученые записки Горьковского университета, 1964, вып.72. Сер. историко-филологическая. Т.1. С.397-413.
38 ГА РФ. Ф.48. Оп.1. Д.103. Л.24-24 об.; Д. 88, Л.18-21

Статья опубликована в "Россия и реформы", вып.4, составитель Н.В. Самовер. - Москва, 1997.