Комитет, действуя в духе кротости и снисхождения августейшего монарха, благосклонно спрашивал призванных к допросам, позволял им говорить свободно, выслушивал терпеливо. Заготовленные вопросы после личных объясяений отдавали им в казематы, чтобы они могли обдумать свои ответы. Главное упорство большой части допрашиваемых состояло в открытии соумышленников; но когда им показали бывшие в комитете списки членов их обществ, когда сказали им, что они почти все уже забраны, тогда они стали чистосердечнее. Однако комитет с чрезвычайною осторожностию руководствовался их указаниями; он не прежде призывал к допросу, как удостоверившись в соучастии сличениями разных показаний и сведений. Великий князь Михаил Павлович часто говорил: «Тяжела обязанность вырвать из семейства и виновного, но запереть в крепость невинного — это убийство! Чем мы вознаградим его? Скажем: ступайте, вы свободны! Радостно бедняк переступает порог своего жилища, но вдруг останавливается; он видит посреди комнаты гроб. Там лежит труп престарелой его матери, скоропостижно умершей в ту минуту, как сына ее потащили в крепость. Он робко спрашивает: «Где жена моя?» — «В постели при последнем издыхании», — отвечают ему. — Она преждевременно разрешилась мертвым ребенком, также в тот момент, когда потащили разнесчастного из дому».

Добрый председатель комитета, невзирая на полную ко мне доверенность и убеждение в моей осмотрительности и добросердечии, с большим упорством подписывал требования о присылке членов злоумышленных обществ. «Смотри, брат! — говаривал он мне, — на твоей душе грех, если подхватим напрасно».

Допросы отбирались изустно в полном присутствии комитета, собиравшегося каждый вечер; только в Рождество Христово и Новый год не было заседания 6. О всех допросах и ответах тотчас после присутствия составлял я ежедневно краткие мемории для государя императора; они приносились его величеству на следующий день поутру, как только он изволит проснуться. Конечно, эти мемории, написанные сплеча, поздно ночью, после тяжелого утомительного дня, без сомнения, не обработанны, но они должны быть чрезвычайно верны как отражение живых, свежих впечатлений. Они вместе с делом сданы мною в секретный архив иностр<анной> коллегии.

К концу января 1826 года взяты и допрошены были не только главные деятели заговора, но почти все соучастники, так что разве очень немногие и то совершенно незначительные остались еще неизвестными.

В половине февраля я представил комитету очерк о составе и цели тайных политических обществ, извлеченный из показаний главнейших членов и добровольных открытий некоторых отклонившихся от общества. <...>

Прошла неделя пасхи, наступил май. Приближенные государя умоляли совершить обряд коронования, но его величество не хотел возложить на главу царский венец, пока совершенно не кончится дело о злоумышленниках и следствием и судом. Конечно, в то время все было дознано, но для округления предстояло еще согласовать некоторые противоречия, сделать очные ставки, подготовить о каждом особое дело и записку. Несмотря на это, председатель настаивал, чтобы я принялся за составление окончательного донесения государю императору. Озабоченный этим приказанием и не имея сам досуга сего исполнить, я указал на средство, которое укоротило открывшийся мне быстрый полет к возвышению по службе.

В комитет прислан был из министерства иностр<анных> дел дейст<вительный> ст<атский> сов<етник> Блудов для составления журнальной статьи о ходе и замыслах тайных обществ в России. Добросовестно давал я ему материалы для этого труда, кроме тех, которых его величеству не благоугодно было оглашать. Так, например, некоторые злоумышленники показывали, что надежды их на успех основывали они на содействии членов Государ<ственного> сов<ета> графа Мордвинова, графа Сперанского и графа Киселева, бывшего тогда начальником штаба 2-й армии, и сенатора Баранова. Изыскание об отношении этих лиц к злоумышленному обществу было произведено с такою тайною, что даже чиновники комитета не знали; я сам собственноручно писал производство и хранил у себя отдельно, не вводя в общее дело. По точнейшем изыскании обнаружилось, что надежда эта была только выдумкою и болтовнёю для увлечения легковерных. Не думаю, чтобы об этом было известно подвергнувшимся без ведома их следствию; по крайней мере, когда я, исправляя должность статс-секретаря Государственного совета, сблизился весьма хорошо с гр<афом> Мордвиновым и пользовался его благосклонностию, а, быв председателем комитета для переделки Свода военных постановлений, часто и откровенно беседовал с графом Сперанским, они ничего мне не говорили и ничего не спрашивали о сделанном против их извете. Может быть, мятежники льстили себя надеждою на их содействие, увлекаясь свободным и резким изложением их мнений. Так, граф Мордвинов при обсуждении дела об отобрании от графа Кутайсова эмбенских рыбных ловель, пожалованных ему императором Павлом, в мнении своем написал: «В понятии власти произвольной все смешано и нет в ней ничего несправедливого, ибо она сама первая несправедливость». Мнение это ходило по рукам, его читали с жадностию; немудрено, что оно воспламенило горячие головы наших революционеров и питало надежды их на содействие таких лиц.

Обращаюсь к донесению. Блудов читал мне свою работу и пользовался моими советами и указаниями как человека, проникнувшего дух и направление не только целого тайного общества со всеми его отраслями, но каждого злоумышленника. Председатель беспрестанно повторял мне: «Скоро ли займемся донесением? Государь требует представить скорее». Наскучив повторением, я сказал: «Если непременно надобно ускорить, так прикажите статью, подготовляемую Блудовым для журналистов, обратить в донесение. В ней немного нужно пополнить и переделать, и она достаточна будет чтобы показать вообще ход дела и замыслы общества; а разбор и суд виновных будет не по донесению, но по моим отдельным запискам о каждом прикосновенном к следствию».

Мысль принята. Блудов занялся приготовлением донесения, а я употребил все усилия округлять и подготовлять запискн. Донесение представлено государю 30-го мая 1826 г., когда еще о некоторых крамольниках, казавшихся мелочными, потому что не были членами общества, окончательно не <было> обследовано, да и вообще не о всех еще сделано предварительное распределение. От этого вышло, что иные осужденные Верховным уголовным судом на тяжкое наказание в донесении совсем не упоминаются; напротив, о других в донесении говорится, что они толковали о цареубийстве, а в приговоре об них ни слова, потому что к суду они отсылаемы не были.

Не стану повторять того, что известно из донесения, напечатанного особою брошюрою и помещенного в Полном собрании законов за 1826 г. Оно заключает в большем развитии то, что сжато представлено было государю императору в феврале.

После этого донесения, которое хотя послано государю 30-го мая, но предварительно было доложено, помнится, около 10-го мая, комитет, приняв в уважение, что многие вошли в общество, увлекаясь худо понятою любовию к отечеству, суетностию, возбужденным любопытством, родственными и приятельскими отношениями, легкомыслием и молодостию, счел противным справедливости, великодушию и милосердию августейшего монарха предать всех их суду, ибо закон строго карает не одних начинщиков, действователей, но и сообщников, пособников, даже знавших о злых замыслах и не донесших по каким бы то ни было уважениям.

На сем основании комитет испросил высочайшее соизволение не отсылать к суду:

1. бывших членов «Союза благоденствия», которым не открыта сокровенная цель (Из них некоторые освобождены были прежде по частным разрешениям, а иные, лично известные государю, и к допросам не были привлекаемы - А.Д. Боровков);

2.  всех тех, которые хотя знали вполне цель общества, но отпали от него после объявленного закрытия на съезде в Москве в 1821 году;

3. тех, которые тогда нерешительно отреклись от общества, однако не были с ним в сношении до 1822 года, когда все тайные общества в России поведено было закрыть, а после этого повеления совершенно удалились и не действовали;

4. знавших о существовании общества или приготовлении мятежа в С.Петербурге, но не донесших.

Вот и еще причина, что некоторые члены, представленные в донесении основателями общества и толкующими о цареубийстве, в приговоре Верховного уголовного суда совсем не упоминаются. Помню, это весьма удивило и произвело толки о пристрастии, как обыкновенно бывает, когда превратно пересуживают действия правительства, не имея данных и не зная побуждений. От сего часто самое благо представляется адом.

Рассмотрев внимательно замыслы и поступки прикосновенных к следствию, комитет представил:

Предать суду   Подвергнуть исправительным наказаниям       Освободить

121                        57                                                        11

Итого 189

Сюда не вошли весьма многие, освобожденные в продолжение следствия по представлению комитета и самим государем по отобрании предварительного допроса во дворце дежурными генерал-адъютантами; а также мятежники, не бывшие членами тайного общества. Об них разбор и суд производился по своему начальству 7. Исправительные наказания состояли: в продержании в крепостях несколько месяцев и не долее четырех лет, соразмеряя, по возможности, вины, в переводе из гвардии в армию, из армии в гарнизон или отдаленные полки. AWL
Администратор

Откуда: Москва
Сообщений: 14837

Все дела о преданных суду с особыми о каждом записками отправлены в Верховный уголовный суд, учрежденный манифестом 1-го июня 1826 г. Начальник Главного штаба его величества граф (тогда барон) Дибич объявил мне высочайшее повеление отправиться в тот суд для указания справок и пояснений из следствия. Неприличным показалось мне это назначение. В иностранных газетах того времени приписывали мне разные наименования, как имеющего влияние на следственную комиссию. Я вообразил, что участие мое в Верховном уголовном суде Европа отнесет к желанию императора преследовать и настаивать к усугублению наказания виновных. Священным долгом верноподданного считал я отклонить повод клеветать на моего государя. Затаив глубоко мою задушевную мысль, я отказался решительно от назначения отправиться в суд, представя графу Дибичу, что у меня еще весьма много дела по комитету, как, например, разбор и представление государю о подлежащих к исправительному наказанию, что сверх того я управлял в то же время канцелярией военного министра и проч. и проч., и опять указал на Блудова. Граф Дибич, будучи вспыльчив и откровенен, с неудовольствием слушал мои возражения, назвал меня ослушником воли государя; но, видя мое упорство, сказал притом: «Я ценю высоко ваши достоинства; мне жаль, что вы пропускаете этот случай!»

Время оправдало слова гр. Дибича: два отречения мои — писать донесение комитета и находиться в Верхов<ном> угол<овном> суде, дали быстрый ход Блудову, доставили звание статс-секретаря, министра, члена Государственного совета и титул графа, а я едва дополз до звания сенатора с сознанием в душе, что действовал по совести, охраняя чистоту имени моего государя, хотя, может быть, и ошибался в моем предположении.

Пока продолжался суд, комитет занимался разбором и докладами государю о подлежавших исправительным наказаниям и освобождению. В то же время по высочайшему повелению заданы были вопросы дальнейшим злоумышленникам о взгляде их на внутреннее состояние государства в царствование императора Александра. Ответы их были адресованы непосредственно на высочайшее имя и представлялись к его величеству нераспечатанными.

Наконец комитет кончил совершенно возложенное на него поручение и закрыт 25-го июня следующим рескриптом на имя председателя Татищева:

«Александр Иванович! Неутомимые труды и деятельность, с каковыми руководили вы следственную комиссию, для открытия злоумышленников учрежденную, по званию председательствующего оной; благоразумное, успешное и вполне с ожиданием моим согласное приведение к окончанию дел ее, налагают на меня приятный долг изъявить вам совершенную мою признательность. Я вам поручаю объявить равномерно всем членам комиссии вообще и каждому в особенности благоволение мое за отлично усердное и ревностное исполнение возложенного на них поручения, чем в полной мере оправдали выбор мой и сделанное им мною доверие, заслужив тем благодарность мою и отечества. Впрочем, пребываю всегда вам благосклонный».

Канцелярия комитета также не была забыта: все награждены, правду сказать, нещедро по соразмерности с неимоверными трудами и важностию дела. Я, будучи начальником, пользующимся полною доверенностию, получил следующий чин и звание помощника статс-секретаря в виде почета и пенсии, ибо оставлен был в прежней должности при военном министре.

В ожидании решения суда мне поручено было по высочайшему повелению составить записку о степени виновности каждого из отосланных к суду. Граф Татищев сказал мне: «Государь желает злодеев закоренелых отделить от легкомысленных преступников, действовавших по увлечению. Твою записку примет он в соображение при рассмотрении приговора Верховного уголовного суда. Я лично представлю ее государю. Смотри! никто не должен знать о ней не только из чиновников канцелярии, но и помощников твоих».

Я понял важность этого поручения: о каждом преданном суду изобразил добросовестно, как мне представлялось, из совокупности следствия и личной известности. Сладко мне было видеть плоды этой моей работы в указе Верховному уголовному суду 10-го июля 1826 г.

Там облегчены наказания:
в пункт. II — Матвею Муравьеву-Апостолу, Кюхельбекеру, Александру Бестужеву, Никите Муравьеву, князю Волконскому, Якушкину; в VII — Александру Муравьеву;
в VIII — Берстелю и графу Булгари
и в IX — Бодиско 1-му.

Странно показалось мне, что Верхов<ный> угол<овный> суд не поместил князя Трубецкого вне разрядов вместе с приговоренными к смертной казни Пестелем, Рылеевым, Сергеем Муравьевым-Апостолом, Бестужевым-Рюминым и Каховским. Разве Трубецкому вменили в заслугу, что при возмущении 14-го декабря он не явился на площадь командовать мятежниками; однако он был диктатор, деятельный распорядитель заговора; следовательно, и в наказание должен быть поставлен во главе.

В августе отправился я с министром в Москву на торжество коронации. Там государь приказал разыскать о существовании иллюминатов  8, ибо его величество узнал, что Никита Муравьев брал уроки прагматической истории у бывшего в Poссии профессора Раупаха, известного иллюмината, и был с ним в тесной связи. За указание следов Муравьеву, осужденному в каторгу, обещано от имени государя прощение, но он решительно отозвался, что никогда не был членом этого общества. Не предполагаю, чтобы Муравьев из преданности иллюминатам или из упрямства не хотел воспользоватья случаем заслужить прощение; вернее заключить, что он не только определительно, но и приблизительно не знал ни состава их, ни средств, ни лиц, ни место пребывание правителей. Допросом Муравьева кончилось исследование об иллюминатах; обращаться с вопросами к другим не было ни поводов, ни оснований.

По возвращении государя императора в С.Петербург мне переданы ответы судимых о взглядах их на внутреннее состояние государства в царствование императора Александра. Из этих ответов я составил для его величества свод в систематическом порядке, приведя их в единство и откинув повторения и пустословие; но мысли даже в способе изложения оставил я по возможности без перемены. Свод главнейше извлечен из ответов Батенкова, Штенгеля, Александра Бестужева и Переца 9.

   
       

Комментарии

1  Мнение о добровольном отказе «великодушного» Николая в ноябре 1825 г. от предназначавшегося ему по завещанию Александра I престола было широко распространено в то время. Этому во многом способствовали сам Николай и его ближайшее окружение. В действительности дело обстояло совсем наоборот. Еще 25 ноября, когда в столице было получено известие о том, что на выздоровление Александра I нет почти никакой надежды, Николай заявил о своих правах на корону российской империи. Однако его попытка сразу же получила отпор со стороны петербургского генерал-губернатора М.А. Милорадовича, которого поддержал командир гвардейского корпуса генерал Воинов. Декабрист С.П. Трубецкой приводит в своих воспоминаниях интересный рассказ Ф.П. Опочинина, бывшего адъютанта цесаревича Константина Павловича, человека осведомленного и избранного Николаем в это сложное время для неофициальных сношений с братом. Опочинин рисует правдивую картину тех событий, которые заставили Николая в ноябре 1825 г. отступить и присягнуть Константину. «Я был коротко знаком с действ<ительным> стат<ским> сов<етником> Федором Петровичем Опочининым, — писал Трубецкой. — Приехав к нему 25 ноября, после разговора о тревожных вестях, привезенных вчерашним курьером, он мне рассказал, что, получив известие, привезенное фельдъегерем, вел<икий> кн<язь> Николай пригласил к себе председателя Государственного совета кн<язя> Петра Васильевича Лопухина, кн<язя> Алексея Борисовича Куракина и гр<афа> Михаила Андреевича Милорадовича, бывшего, как известно, тогда военным генерал-губернатором С. Петербурга и по случаю удаления императора от столицы обладавшего особою властью.

Великий князь объявил им свои права на престолонаследие, известные им по желанию Александра, чтоб он вступил после него на престол, и по отречению Константина Павловича по случаю бракосочетания его с польской девицей Грудзинской, потом княгиней Ловичевой.

Гр<аф> Милорадович ответил наотрез, что вел<икий> кн<язь> Николай не может и не должен никак надеяться наследовать брату своему Александру в случае его смерти; что законы империи не дозволяют государю располагать престолом по завещанию; что притом завещание Александра известно только некоторым лицам и не известно в народе; что отречение Константина также не явное и осталоеь необнародованным; что Александр, если хотел, чтоб Николай наследовал после него престол, должен был обнародовать при жизни своей волю свою и согласие на нее Константина; что ни народ, ни войско не поймет стремления и припишет все измене, тем более, что ни государя самого, ни наследника по первородству нет в столице, но оба были в отсутствии; что, наконец, гвардия решительно откажется принести Николаю присягу в таких обстоятельствах, и неминуемое за тем последствие будет возмущение. Совещание продолжалось до двух часов ночи. Великий князь доказывал свои права, но гр<аф> Милорадович их признать не хотел и отказал в своем содействии. На том и разошлись». 27 ноября, когда в Зимнем дворце было получено известие о смерти Александра, Николаю и всей императорской семье ничего не оставалось делать, как присягнуть Константину. Вместе с ними присягнули присутствовавшие в то время во дворце генералы во главе с Милорадовичем, а за ними стали присягать дворцовый караул и потом гвардейские полки. Присяга Государственного совета произошла также в Зимнем дворце, но позднее, после двух часов, и проходила она отнюдь не столь единодушно, как пишет о том Боровков. Князь А.Н. Голицын сообщил собравшимся о завещании Александра, которое хранилось здесь же в Государственном совете. Однако министр юстиции Лобанов-Ростовский и адмирал Шишков считали, что завещание покойного императора законной силы не имеет и нужно идти присягать Константину.

Большинство членов с этим не согласилось и настояло на чтении завещания, хотя против этого решительяо выступил М.А. Милорадович. «Я имею честь довести Государственному совету, — сказал он, — что его императорское высочество великий князь Николай Павлович изволил учинить присягу на подданство старшему брату своему императору Константину Павловичу. Я, военный генерал-губернатор, и войско уже присягнули его величеству, а потому советую господам членам Государственного совета прежде всего тоже присягнуть, а потом уж делать, что угодно!»

Государственный секретарь А.Н. Оленин прочитал манифест Александра и отречение Константина, что привело всех в замешательство. Милорадович вновь потребовал, чтобы Совет присягал Константину, но члены не согласились и решили встретиться с Николаем, чтобы получить объяснения из его собственных уст. Бледный и взволнованный Николай заявил членам Совета: «Господа, я вас прошу, я вас убеждаю для спокойствия государства немедленно, по примеру моему и войска, принять присягу государю императору Константину Павловичу. Я никакого другого предложения не приму и ничего другого слушать не стану». Речь Николая была прервана рыданиями членов Государственного совета и возгласами: «Какой великодушный подвиг!» ««Никакого тут нет подвига, — продолжал Николай, — в моем поступке нет другого побуждения, как только исполнить свяшенный долг мой перед старшим братом. Никакая сила земная не может переменить мыслей моих по сему предмету и в этом деле. Я ни с кем советоваться не буду и ничего не вижу достойного похвалы».

2     А.Н. Потапов был введен в состав комитета 26 декабря, а 4 января 1826 г. членами были назначены А.И. Чернышев и И.И. Дибич. Потапов и Дибич активного участия в работе комитета не принимали, а вот Чернышев, по справедливому замечанию декабриста Н.И. Лорера, стал «главной пружиной всего следствия».

3    Судя по журналам заседаний комитета, допросы арестованных декабристов начались 23 декабря 1825 г. Накануне в заседании 22 декабря были одобрены составленные Боровковым проекты вопросных пунктов Трубецкому, Рылееву и Якубовичу. Первым, 23 числа, был допрошен Трубецкой, В журнале заседания сказано: «В присутствии Комитета допрашиван князь Трубецкой, который на данные ему вопросы при всем настоянии членов дал ответы неудовлетворительные. Положили: передопросить его, составя вопросы против замеченных недостатков, неясностей и разноречий». На следующий день был допрошен К.Ф. Рылеев, а 25 декабря — А.И. Якубович и П.Г, Каховский. В письменных ответах А.И. Якубовича на посланные ему после допроса в комитете вопросные пункты слов, приведенных Боровковым, нет.

4   С.П. Трубецкой действительно утром 14 декабря, не найдя на Сенатской площади восставших войск, отправился в Главный штаб, расположенный на Дворцовой площади. После часу дня он вновь побывал на Сенатской площади и был, по его собственным словам, потрясен, увидев там «большое смятение». Однако остаться на площади и возглавить восстание, как это было решено накануне, диктатор не решился и вернулся в Главный штаб. Пушечные выстрелы, знаменовавшие разгром восстания, застали Трубецкого лежащим без сознания в домовой церкви своей сестры Е.П. Потемкиной, куда он пришел во второй половине дня. Сестра жены Трубецкого 3.И. Лебцельтерн вспоминала: «Его подняли, положили на диван, привели в чувство. На все вопросы он отвечал как-то сбивчиво; и вдруг, услышав отчетливый грохот пушки, схватился за голову и воскликнул: «О боже! вся эта кровь падет на мою голову!» В исторической литературе прочно утвердилось представление, что предательство С.П. Трубецкого было одной из причин поражения восстания декабристов. Однако в последние годы ряд исследователей оспаривают этот тезис, объясняя его поведение в день 14 декабря стремлением избежать бесцельного пролития крови после того, как стало очевидным, что разработанный накануне план восстания сорван.

5    Сам Оболенский, признавшийся на следствии, что ранил Милорадовича штыком, обвинение в нападении на Стюрлера решительно отвергал. В записке об Оболенском, составленной по окончании работы комитета, Боровков об этом факте высказался более осторожно: «Флигель-адъютант поручик барон Зальц и полковник Зайцев объявили, что видели, как князь Оболенский ударил полковника Стюрлера саблею — но князь Оболенский в том не сознался».

6    Регулярные заседания комитета проводились с 17 декабря 1825 по 19 мая 1826 г. Заседания проходили каждый день с 6 часов и завершались иногда далеко за полночь. Кроме указанных А.Д. Боровковым праздничных дней, заседаний комитета не было 6 февраля (члены комитета В.В. Левашов, А.И. Чернышев и А.Х. Бенкендорф вместе с прикомандированными П.Г. Дивовым и А.А. Кавелиным занимались разбором бумаг члена Польского Патриотического общества генерал майора польской службы Княжевича), 26 февраля — 1 марта, 6 марта («по случаю отъезда г<оспод> членов в Царское Село») 11 и 13 марта (по случаю дежурства А.И. Татищева при гробе Александра I и его похорон), 14 марта (из-за разлива Невы и перенесения заседаний в Зимний дворец), 25 апреля (в связи с перенесением заседаний обратно в Петропавловскую крепость). С 19 мая по 25 июня комитет заседал уже нерегулярно и собирался за это время только 6 раз.

7   По подсчетам Б.Л. Модэалевского и А.А. Сиверса из 579 человек, привлеченных к следствию по делу декабристов, полностью оправдана половина — 290 (34 человека освобождены с оправдательными аттестатами, 115 человек признаны не принадлежавшими к тайным обществам, сведения о 120 комитет оставил «без внимания», 10 человек упоминались в ходе следствия по недоразумению, 11 были доносителями) Из остальных 289 человек были признаны виновными 131 человек (пятеро казнены, восемьдесят восемь сослано на каторгу, восемнадцать - на поселение, один — на житье в Сибирь, четыре — в крепостные работы и пятнадцать разжалованы в солдаты), 124 человека переведены в другие полки или места службы, отданы под надзор полиции или для дальнейшего следствия, четыре человека высланы за границу, судьба девяти человек осталась неопределенной, а двадцать один человек умерли до или во время следствия.

8   Орден иллюминатов — одна из ветвей масонства, основанная во второй половине XVIII в. в Баварии Вейсгауптом. Организационные формы иллюминатов были заимствованы у ордена иезуитов. По политической направленности иллюминаты были тайной организацией просветительского характера.

9   Отметим неточность в написании фамилии правильно Перетц, а не Перец. В современной литературе принято и иное написание фамилии Батенкова через «ь».