Об открытой душе

Был человек по фамилии Шишков, по имени Александр Ардалионович. Был он поручиком Кексгольмского полка, расположенного под Царским Селом, где учился в Лицее Пушкин.
Поэт и поручик дружили, возможно, потому, что они были ровесники и Шишков тоже писал стихи, хотя эти ранние его сочинения, которые читал Пушкин, до нас не дошли. Но Пушкин так восхищался ими, что подумал однажды: да стоит ли ему, Пушкину, заниматься стихотворством?

Сравнив стихи твои с моими, улыбнулся:
И полно мне писать.

«И полно» — значит хватит. Зачем писать стихи, если друг пишет лучше? Эти строчки — из большого стихотворения, посвященного Шишкову, и там есть несколько слов, которые помогут нам понять эту странную на первый взгляд мысль. Пушкин пишет Шишкову, сравнивая его жизнь со своею:

Друзей любить открытою душою,
В молчанъи чувствовать, пленяться красотою —
Вот жребий мой; ему я следовать готов.

Для нас жребий — это судьба, удача или неудача в жизни. Для Пушкина жребий — это он сам как личность, как живая человеческая душа. Его жребий, его удел — друзей любить открытою душою, в молчаньи чувствовать, пленяться красотою. Любить, чувствовать, пленяться…

Великие человеческие способности: любить, чувствовать, пленяться. Заметим сразу, что очень немногие люди умеют пленяться красотою, попадать в плен. Не просто чувствовать красоту, понимать ее, а загораться, восхищаться, сходить от нее с ума. Сходить с ума от красоты — прекраснейший вид сумасшествия, и притом вполне извинительный. Только не стоит превращаться в фэна, фанатика… Но во времена Пушкина такого странного явления, кажется, и не было вовсе.

Фэн, фанатик не любит, не умеет любить: его страсть направлена не на мир, не на людей, не на друзей, а на звезду, на чужую славу, в ней нет первого признака любви: широты. Это узенькая страсть, пусть даже и сильная. Узкий луч света.

А бывает любовь широкая, открытая — любовь открытою душою. Умеем ли мы любить своих друзей бескорыстно, бесхитростно, преданно, до конца, до самопожертвования?

Посмотрите, какой щедрый подарок делает Пушкин другу: он объявляет, что пишет хуже Шишкова, что готов и вовсе перестать писать… Он отдает другу пальму первенства. Вот это щедрость, вот это преданность. Другого такого примера не сыщешь.

Кстати сказать, бедный Александр Шишков, племянник знаменитого Шишкова, президента Российской академии, стал довольно известным поэтом и переводчиком, но власти преследовали его всю жизнь, и он прожил всего 33 года — еще меньше, чем Пушкин. И ничего мы о нем не знаем — знаем лишь, что Пушкин любил его открытою душою. Если его и все любили так же, то какая счастливая судьба… Или не так?

1 А.А. Шишкову. Впервые напечатано в «Материалах» Анненкова, изд. 1855 г., стр. 165—166, как наглядный образец «удивительной простоты» в обхождении Пушкина, «выпрямлявшей человека и с первого раза установлявшей самые благородные отношения между собеседниками»; полностью напечатано в «Полярной Звезде» на 1861 г., Герцена и Огарева, Лондон, 1861, стр. 101—102; подлинник (на бумаге вод. зн. J. Whatman 1821) в Пушкинском Доме Академии Наук (из собрания П.Я. Дашкова).

А.А. Шишков

РОДИНА

Гонимый гневною судьбой,
Давно к страданьям осужденный,
Как я любил в стране чужой
Мечтать о родине священной!
Я вспоминать о вас любил,
Мои младенческие годы,
И юной страсти первый пыл,
И вьюга русской непогоды!
И я опять в стране отцов,
И обнял я рукою жадной
Домашних пестунов-богов;
Но неприветлив мрамор хладный,
И не приют родимый кров!
Простите ж, сладкие мечтанья
Души обманутой моей;
Как сын беды, как сын изгнанья,
По зыбкой влажности морей
Ветрилам легких кораблей
Препоручу мои желанья.

Александр Ардалионович Шишков
 
 
ЛОНСКОЙ
 
Отрывок из описательной поэмы         
 
Уже изгнанник добровольный, 
 
Среди угрюмых, диких скал,   
 
Приметно Лонской забывал   
 
Забавы жизни своевольной.   
 
Военный шум, и грохот бурь,   
 
И горцев дикие набеги,   
 
И неба чистого лазурь,   
 
И гор нетающие снеги,
   
И все, все нравилось ему,   
 
Все к чувствам свежим пробуждало,   
 
И беспокойному уму   
 
Все пищу новую давало.   
 
Когда на утомленный стан   
 
Ночной опустится туман,   
 
И все утихнет - топот конский   
 
И вестник брани барабан:   
 
В шатрах татарских внемлет Лонской   
 
Суровых чад Кавказских гор   
 
Всегда занятный разговор:   
 
Их неприязненные нравы   
 
Читает в черных их глазах,   
 
В движеньях, в поступе, в словах   
 
И в буйном шуме их забавы.   
 
Чеченец зол: его рука   
 
Приучена к убийствам тайным,   
 
Любовь от сердца далека;   
 
Он страшен путникам случайным:   
 
Коварство, месть - его закон;   
 
Чеченцу не знакома жалость, 
 
И гордо презирает он   
 
Труды и тяжкую усталость.   
 
И Лонской на закате дня   
 
По мирному аулу бродит.   
 
Он входит в саклю: у огня   
 
Семью чеченскую находит.   
 
На стенах блещут здесь и там,   
 
Между посудою, домашней,   
 
Ружье, ужасное врагам,   
 
И спутник хищника всегдашний-   
 
Кинжал. Чеченец чистит сталь,   
 
Жена пилав приготовляет,   
 
И в сердце скрытую печаль   
 
Унылой песней прогоняет.   
 
Она все помнит, как во сне,   
 
Об их свободной старине.   
 
 
ЧЕЧЕНСКАЯ ПЕСНЯ
 
 
"Садися, муж: мой, на коня,   
 
Оседлан конь моей рукою;   
 
Садись, мой муж, - светило дня   
 
Потухнет скоро за горою.   
 
Белеют ставки казаков,   
 
Враги живут на сунже нашей,   
 
И пьют гяуры, полной чашей,   
 
Чеченцев пламенную кровь.   
 
Ударь на них и шашкой смело 
 
Гостей незваных отрази,   
 
А мне, мой муле, мне череп белый   
 
В подарок с битвы привези".
   
 
  * * *
   
Исчезла буйная свобода   
 
Кавказа дерзостных детей,   
 
Как исчезает непогода   
 
При блеске солнечных лучей.   
 
Приосенил орел двуглавый   
 
Вершины исполинских гор,   
 
И на граните меч кровавый   
 
Иссек Кавказу приговор.   
 
Пройдут года: Чеченец взглянет   
 
На сталь забытую отцов,   
 
И на щеках не вспыхнет кровь,   
 
И славы прежней не вспомянет;   
 
Лишь иногда, Чеченка мать,   
 
Дитя качая в колыбели,   
 
Беспечно будет напевать,   
 
Что в старину, бывало, пели;   
 
Лишь изредка старик в слезах   
 
Напомнит внукам без вниманья   
 
О лучших, прежних временах   
 
Давно забытые преданья.   
 
 
  * * *   
 
Оставил Лонской наконец   
 
Чеченцев дикие пределы,   
 
Где часто он с улыбкой смелой   
 
В бою приветствовал свинец.   
 
Пред ним, на небосклоне ясном   
 
Белеет ряд высоких гор;   
 
На их величии прекрасном   
 
Он останавливает взор.   
 
Прелестен вид природы дикой,   
 
Громады камней вековых;   
 
Как остов страшный и великий;   
 
В ущелье узком между них   
 
Прорывши силой бег свободный,   
 
И камни целые катя,   
 
Кавказа буйное дитя   
 
Несется, - Терек многоводный:   
 
Все грозно, дико; лишь порой   
 
Там виден караван пустынный;   
 
Лишь слышен голос заунывный   
 
Нестройной песни за горой;   
 
И редко со скалы высокой   
 
Свободы бесприютный сын   
 
На путника уставит око -   
 
Уединенный Осетин.   
 
 
  * * *   
 
Когда, измученный страданьем, 
 
Волненьем пламенных страстей,   
 
Холодной завистью людей   
 
И долгим, тщетным ожиданьем   
 
Благословенных, ясных дней,   
 
Несчастный вдруг познает радость,   
 
Печальным сердцем отдохнет;   
 
Он забывает тягость бед,   
 
Его тревожившую младость:   
 
Так Лонской, с радостной душой,   
 
Увидел вдруг с горы Крестовой   
 
Луга, цветущие красой,   
 
И небосклон, и воздух новый.   
 
За ним громады вечных льдов,   
 
Снега, и над горами горы;   
 
Пред ним на бархате лугов   
 
Цветы усматривают взоры;   
 
Там рдеют персик и гранат   
 
Вблизи развесистой черешни   
 
И обвевает воздух вешний   
 
Янтарный сладкий виноград.   
 
 
  * * *   
 
Страна, где щедрая природа   
 
Дала обильною рукой   
 
Все блага роскоши земной   
 
Для недостойного народа,   
 
Арагвы шумной берега!   
 
Сады Кахетии небесной!   
 
Коснется ль вновь моя нога,
 
До вашей зелени чудесной?   
 
И скоро ль летнею порой,   
 
Склонясь под персик ароматный,   
 
Засну дремотою приятной   
 
На груди белой, благодатной   
 
Моей Грузинки молодой?   
 
 
  * * *
   
Наш путник видит пред собой   
 
И стены и дарбазы Мцхета;   
 
Их тайной облекли святой   
 
Давно исчезнувшие лета.
   
Жилище древнее царей, -   
 
Оплот Иберии прекрасной!   
 
Там, близ остатков алтарей,   
 
Владык истлевших прах безгласный;   
 
Гробницы мохом поросли,   
 
И, облеченны в мрак глубокий,   
 
Полезные дают уроки   
 
Живым властителям земли.   

 
Примечание

Отрывок из описательной поэмы "Лонской". - Впервые - Опыты Александра Шишкова 2-го, 1828 года. М., 1828.
В 1828 г. Шишков был освобожден из-под строгого надзора, под которым находился в Динабурге с октября 1827 г. (был сослан за антиправительственное стихотворение).
Поэмы Шишкова (предшественницей "Лонского" и "Ермака" была поэма "Дагестанская узница" - А. Шишков. Восточная лютня. М., 1824) написаны под явным воздействием "южных поэм" Пушкина, прежде всего "Кавказского пленника".
Современниками Шишков 2-й (он был племянником Александра Семеновича Шишкова; считался очевидным подражателем Пушкина (ср. характерную эпиграмму Е. А. Баратынского: "Свои стишки Тощев пиит // Покроем Пушкина кроит..."; см. также оценку "Восточной лютни" Кюхельбекером: В. К. Кюхельбекер. Путешествие. Дневник. Статьи. Л., 1979, с. 500). Об отношениях Шишкова и Пушкина см.: Л. А. Черейский. Пушкин и его окружение. Л., 1975, с. 475-476. Между тем в "Лонском" Шишков отказывается от сюжетной основы пушкинской поэмы и дает волю лирическому началу. Путешествие Лонского по Кавказу соотносимо с описательной традицией, заявленной "Паломничеством Чайльд-Гарольда" Байрона. О возможности подобного жанрового развития применительно к "Кавказскому пленнику" писал Вяземский. В поэме отразились кавказские впечатления автора, служившего в Грузии в 1818-1821 гг. Подробнее о жизни и творчестве Шишкова см.: В. Шадури. Друг Пушкина Шишков и его роман о Грузии. Тбилиси, 1951.

АЛЕКСАНДР АРДАЛИОНОВИЧ ШИШКОВ 

(1799-1832)

Александр Ардалионович Шишков 2-й был близок с Пушкиным, который ценил его поэтическое дарование (послание «Шишкову» 1816 года).
Всю жизнь Шишкова сопровождала репутация вольнодумца.
Первый раз он был арестован в январе 1826 года по подозрению к причастности к заговору декабристов, однако вскоре был оправдан.
В 1827 году пострадал за стихотворение «Ротчеву». По мнению начальства, автора этих стихов, написанных «в пасквильном, дерзком, злобном и даже возмутительном духе <…> как опасного человека не следует оставлять без надзора». Было решено держать его «под строгим надзором и не вверять ему в командование роту, пока не заслужит сего усердием и нравственностью» (Ганцова-Берникова В. Отголоски декабрьского восстания 1825 года // «Красный архив». 1926, № 3. С. 195-196). Шишков был убит в Твери при не вполне ясных обстоятельствах. Поэзия Шишкова шла в русле развития декабристской гражданской лирики. (См. Шадури В. Друг Пушкина А. А. Шишков и его роман о Грузии. Тбилиси, 1951).

***

Когда мятежные народы,
Наскуча властью роковой,
С кинжалом злобы и мольбой
Искали бедственной свободы,
Им царь сказал: «Мои сыны,
Законы будут вам даны,
Я возвещу вам дни златые
Благословенной старины».
И обновленная Россия
Надела с выпушкой штаны.

<1825>

«Русская потаенная литература XIX столетия». Отдел первый. Стихотворения. Ч. 1. / Предисл. Н. П. Огарева. Лондон, 1861, без ст. 1— 4, под загл. «На воцарение Александра I», приписано Пушкину.

Вольная русская поэзия XVIII-XIX веков. Вступит. статья, сост., вступ. заметки, подг. текста и примеч. С. А. Рейсера. Л., Сов. писатель, 1988 (Б-ка поэта. Большая сер.)

РОТЧЕВУ

Велико, друг, поэта назначенье,
Ему готов бессмертия венец,
Когда живое вдохновенье
Отчизне посвятит певец,
Когда его златые струны
О славе предков говорят,
Когда от них сердца кипят,
И битвой дышит ратник юный,
И мать на бой благословляет чад.

Души возвышенной порывы
Сильнее власти роковой.
Высоких дум хранитель молчаливый,
Он не поет пред мертвою толпой,
Но избранным приятна речь Баяна,
Она живит любовь в стране родной,
И с ней выходит из тумана
Заря свободы золотой,
Боготворимой, величавой.
О, пой мне, бард, да с прежней славой
Нас познакомит голос твой;
Но не лелей сограждан слуха
Роскошной лютнею твоей:
Они и так рабы страстей,
Рабы вельмож, рабы царей,
В них нет славян возвышенного духа
И доблести нетрепетных мужей.

Они ползут к ступеням трона,
Им лесть ничтожная дана.
Рабов воздвигнуть ото сна
Труба Тиртеева нужна,
А не свирель Анакреона.

1827

«Учен. зап. Саратовского ун-та». 1948, т. 20, вып. филолог. (по списку ЦГИА).

Вольная русская поэзия XVIII-XIX веков. Вступит. статья, сост., вступ. заметки, подг. текста и примеч. С. А. Рейсера. Л., Сов. писатель, 1988 (Б-ка поэта. Большая сер.)

ПРИМЕЧАНИЯ

Когда мятежные народы… Печ. по «Красный архив». 1926, № 3 (по автографу ЦГАОР). Авторство Шишкова установлено Н. О. Лернером (Заметки о Пушкине: 9. Псевдо-пушкиниана // «Пушкин и его современники». Спб., 1913. Вып. 13. С. 56— 59). С кинжалом злобы — может быть, имеется в виду убийство в 1819 г. студентом Зандом немецкого писателя и русского шпиона Коцебу или убийство в 1820 г. в Париже рабочим Л.-П. Лувелем герцога Беррийского, сына наследника престола. Им царь сказал и т. д. Намек на либеральные обещания первых лет царствования Александра I. Надела с выпушкой штаны. О введении нового обмундирования в русской армии.

Ротчеву. Печ. по «Поэты 1820—1830-х годов». Л., 1971 Т. 1 (Б-ка поэта, БС) (по указ. выше списку с испр. по автограф ЦГВИА ст. 2 и конъектурой по смыслу в ст. 17—18); там же обоснование датировки. Ротчев А. Г. (1806-1873) — поэт и переводчик. Баян (Боян) — полулегендарный певец-дружинник 2-й половины XI – первой половины XII в.; он упоминается в «Слове о полку Игореве»; имя Бояна стало нарицательным обозначением поэта. Тиртей (VII — VI вв. до н. э.) — древнегреческий поэт, автор гражданских стихотворений.