Римская колония русских художников в записках графа Ф. П. Толстого

Итальянская колония русских художников по праву занимает выдающееся место в истории отечественного искусства. Десятки научных трудов посвящены жизни и творчеству О. А. Кипренского, К. П. Брюллова, С. Ф. Шедрина, А. А. Иванова, Ф. А. Бруни, К. А. Тона, а также других более или менее известных живописцев, скульпторов и архитекторов “в чужих краях”. Общее число их в одном только Риме в разные годы достигало нескольких десятков 1 .

В отличие от других колоний (немецкой, французской), существовавших там наряду с русской и не определявших художественную жизнь своих стран рассматриваемого времени, русская сыграла существенную роль в истории отечественного искусства, в складывании национальной художественной школы. Восприняв и творчески переработав достижения культуры Западной Европы, русские мастера за короткое время подняли отечественное искусство на качественно новую ступень, поставив его в один ряд с европейскими школами. Именно в Италии были созданы “Последний день Помпеи” К. П. Брюллова, “Явление Христа народу” А. А. Иванова.
Чрезвычайно интересное историко-культурное явление XIX столетия представляет русская колония в целом. Ядро ее, в первую очередь, в Риме, а также в Неаполе, Флоренции и некоторых других городах, составляли пенсионеры санкт-петербургской Академии художеств – лучшие выпускники, отправленные за казенный счет для дальнейшего совершенствования, Общества поощрения художников, а также покровительствуемые отдельными меценатами.
В тесной связи и постоянном взаимодействии с художниками находилось множество других деятелей русской культуры – литераторов, ученых (Н. В. Гоголь, В. А. Жуковский, Ф. И. Буслаев, М. П. Погодин и др.). Меньше было представителей аристократии (княгиня З. А. Волконская, семейства князей Гагариных, графов Вьельгорских и некоторые другие). Жизнь колонии, ее место в истории русской и европейской культуры XIX века не стали еще предметом специального анализа.
Члены колонии немало сделали для развития общественных и культурных связей России и Италии. Подлинными центрами русской культуры на итальянской земле были аристократические салоны, двери которых были открыты и для европейских знаменитостей Дж. Россини, Г. Доницетти, В. Скотта, А. Мицкевича и других, а также для художников- пенсионеров.
стр. 126
При общении с русскими расширялись представления европейцев о русской культуре. Показателен пример ученого хранителя галерей Ватикана Л. Висконти, который увидев слепки с барельефов Ф. П. Толстого, “был чрезвычайно удивлен и непритворно… хвалил чрезвычайно и рассматривал очень долго и сказал мне, что он, зная все, что есть в этом роде и что выходило впоследствии – ничего подобного не видел [...]. Кажется, он переменил свое мнение об искусствах в России” 2 .
Русская колония стала органичной частью тогдашней художественной жизни Италии: наши соотечественники постоянно участвовали (и весьма успешно) в выставках, имели тесные контакты с живописцами, скульпторами, архитекторами разных наций, посещали их мастерские (в свою очередь, иностранцы, студии наших художников), занимались в натурных классах Французской академии в Риме, немцы и французы приглашали их на свои торжества.
Одним из важнейших источников для изучения жизни русской колонии остаются письма, записки, воспоминания пенсионеров и людей из их окружения. К последним можно отнести вице-президента Академии художеств графа Ф. П. Толстого. В Отделе рукописей Государственного Русского музея хранится более десятка книг записей, которые граф вел на протяжении многих лет. К рассматриваемой теме имеют отношение шестая и седьмая книги – дневник и путевые заметки, сделанные во время заграничного вояжа в 1845-1846 годах, когда Толстой несколько месяцев провел в Италии. Наряду с описанием достопримечательностей, они содержат сведения о жизни членов колонии в 1840-х годах. Материалы седьмого тома были использованы в некоторых искусствоведческих работах 3 . Интересны и воспоминания Т. П. Пассек 4
Сороковые годы XIX в. – интереснейший период в жизни колонии. Если пенсионеры 1820-х – середины 1830-х годов нередко принадлежали к художественной среде Петербурга уже в силу своего происхождения, то в 1840-е увеличилось число выходцев из “глубинки”, из казаков, мещан, бывших крепостных. Самой значительной фигурой среди русских художников в Италии в это время был А.А. Иванов, живший в Риме с 1830 года. Внесли свой вклад в искусство середины века исторический живописец Н. П. Ломтев, скульпторы Н. С. Пименов, Н. А. Рамазанов, П. А. Ставассер, архитекторы Н. Л. Бенуа, А. И. Кракау, А. И. Резанов. Их имена постоянно мелькают в записках Толстого. В русскую итальянскую колонию входило и множество менее значительных, а то и вовсе забытых сегодня мастеров. Не все художники в полной мере оправдали возлагавшиеся на них надежды. Сыграли свою роль и отсутствие системности в образовании, а зачастую и недостаток профессиональной дисциплины и целеустремленности 5 .
Интересно мнение В. В. Стасова о ненужности и бесполезности пребывания в Италии для большинства наших художников 30-40-х годов, не внесших ощутимого вклада в искусство 6 (современные ученые выше оценивают их роль 7 ), по традиции восхищавшихся лишь “великими эпохами” прошлого, не знавших и не понимавших современной им Италии, где назревали революционные события 1848 г., оставшихся в стороне от всего “нового, свежего, здорового, мыслящего и могучего” как в жизни, так и в искусстве (что, разумеется, справедливо отнюдь не для всех пенсионеров). Однако, несмотря на столь невысокую оценку, Стасов пишет: “Но все-таки, тот слой людей, та эпоха принадлежат истории нашего художественного развития. Без них не было бы, конечно, ни нынешнего слоя, ни нынешней эпохи” 8 .
М. В. Алпатов охарактеризовал русскую колонию как “шумное и пестрое общество молодых людей, которых в Петербурге держали под строгим надзором академических инспекторов и которые на чужбине спешили натешиться наконец-то добытой волей… Для рядового пенсионера искусство было прежде всего средством “зашибить деньгу” 9 . А. А. Иванов писал Ф. В. Чижову из Рима в октябре 1845 года: “Как нас заставить работать? Все как-то нам скучно или грустно в розницу, так и хочется сойтиться;
стр. 127
а сойдешься, так вот и пошли пировать, да пировать, а после и давай извиняться то летами, то незнанием новых мест” 10 . Впрочем, Толстой считал, что, ввиду краткости пребывания наших художников “в чужих краях” (обычный срок – три года, но он часто продлевался), нельзя сравнивать их с теми, кто жил там много лет (кстати, сам Иванов жаловался на несправедливость подобных сравнений), “и что надо быть довольну, если каждый из наших пансионеров (так у автора! – Е. К .) сделает и по одной статуе или картине – да хорошей” 11 .
Другие исследователи называют этот период лучшим и наиболее ярким в жизни колонии 12 . Известны и примеры дружбы аристократов с художниками.
Знатные путешественники не проявляли очень уж большого внимания к обстоятельствам жизни русских пенсионеров. Как правило, они ограничивались посещением мастерских, зачастую отдавая предпочтение иностранцам, когда делали заказы на картины и скульптуры. Впрочем, и здесь не обходилось без неприятностей. Толстой записывал: “Большая часть русских путешественников… высшего круга, как они себя называют, ведут себя самым развратным образом и подло. Некоторых из них здешние иностранные художники не стали пускать к себе в мастерские, потому что некоторые русские богатые господа, а двое и с титлами сиятельных, взяли у них статуи и, не заплатив деньги, уехали; другие с надменною хвастливостью заказали себе статуи – и как они были готовы, отказались от них и оставили на шее у художников. – После всего этого не мудрено, что об русских идет такая дурная молва” 13 .
Интерес графа Толстого к художникам был продиктован не только его должностными обязанностями: этот представитель старинного дворянского рода был крупнейшим русским мастером-медальером первой половины XIX века. Федору Петровичу в семье прочили карьеру военного. Однако пожалованный уже при рождении сержантом лейб-гвардии Преображенского полка воспитанник знаменитого Полоцкого иезуитского коллегиума, выпускник одного из лучших военных учебных заведений того времени – Морского кадетского корпуса в Петербурге Толстой в 1804 г. оставляет службу и становится “посторонним учеником” Академии художеств. Художниками это решение было встречено с недоверием: “На меня, первого из дворян, к тому же еще с титлом графа и в военном мундире, начавшего серьезно учиться художеству и ходить в академические классы, они смотрели с каким-то негодованием, как на лицо, оскорбляющее и унижающее их своею страстию к искусству”. Реакция же дворянских кругов была откровенно враждебной. “Обвинения на меня сыпались отовсюду… Все говорили, будто бы я унизил себя до такой степени, что наношу бесчестие не только моей фамилии, но и всему дворянскому сословию” 14
Из академического формулярного списка Толстого следует, что у него никогда не было имений, поэтому в первые два года после ухода с морской службы граф вынужден был сам зарабатывать на жизнь. Впрочем, с 1806 г., когда он получил постоянное место при Эрмитаже, карьера его складывалась весьма удачно. В 1809г. он становится почетным членом Академии, в 1810 г. назначается медальером на Монетный двор, с 1825 г. уже преподает в медальерном классе и получает звание профессора Академии художеств. С 1828 по 1859 г. Толстой вице-президент, а с 1859 по 1868 г. – товарищ президента Академии. Его достижения в области медальерного искусства были признаны не только в России – Федор Петрович являлся почетным членом нескольких европейских академий художеств.
В записках графа в полной мере проявились патриотизм и независимость взглядов, тяга ко всему молодому и новому, характерные для него на протяжении всей жизни. Постоянная критика нравов высшего дворянского общества не удивляет, если вспомнить о близости Толстого к декабристам. С 1819г. он был членом Коренного совета Союза благоденствия, устав которого требовал борьбы с преклонением перед всем иностранным. После встречи в Риме с секретарем русского посольства, который на все его вопросы отвечал по- французски. Толстой пишет в дневнике: “Боже мой!
стр. 128
неужели на Руси нет истинно русских людей, чтобы занимать и секретарское место при посольстве – или уже русские дошли до того, что есть между ими люди, которых раболепство без всякого разбора ко всему иностранному заставляет стыдиться показывать себя русскими” 15 . Федор Петрович был одним из немногих, по-настоящему неравнодушных, людей, кто, пытаясь восстановить справедливость и привлечь внимание к проблемам художественной колонии, не боялся обращаться и к самому императору. Не его вина, конечно, что предложения не всегда получали отклик.
А проблем было немало. Прежде всего постоянный недостаток средств. Наем квартиры и мастерской, покупка материалов, плата натурщикам – пенсиона не хватало, долги были обычным делом среди художников. Приехав в Рим и посетив их мастерские. Толстой выдал одному из них, живописцу Мокрицкому, тысячу франков из казенных денег, выделенных специально для раздачи наиболее нуждающимся пенсионерам 16 . Федор Петрович с супругой отправились за границу, прежде всего, для поправки здоровья. Кроме того, вместе с годичным отпуском ему было дано правительственное поручение относительно русских пенсионеров, о занятиях и поведении которых их начальник отзывался в высшей степени неблагоприятно.
В первой трети века художники находились в ведении русского посланника в Риме – (в 1817-1827гг. это был А. Я. Италинский, в 1827-1832 гг. – князь Г. И. Гагарин – люди образованные, любители искусства, покровители художников). В 30-е годы была введена должность Начальника русских художников, подчинявшегося не Совету Академии художеств, а непосредственно министру императорского двора. С 1845г. это место занимал генерал-майор Л. И. Киль, мало разбиравшийся в искусстве, но человек в высшей степени амбициозный, стремившийся не только командовать пенсионерами и жестко регламентировать всю их жизнь и занятия, но и судить и давать оценку их творческой работе (что до того было прерогативой Академии). Это служило источником частых столкновений с пенсионерами.
Отношение русских чиновников различного ранга к своим соотечественникам наглядно иллюстрирует случай с паспортом Толстого, который для поездки в Неаполь нужно было “прописать” в римской полиции и у неаполитанского посланника. Посольство отвело два дня на то, что простой рассыльный из гостиницы сделал за полтора часа. “Оставя этот… случай.., доказывающий нерадение господина посланника и секретаря к приезжающим и живущим здесь русским.., скажу еще несколько слов о посланнике нашем в Риме в отношении к нашим художникам, здесь находящимся. Во все время его здесь посольства, он никогда, ни одного разу не пригласил к себе ни одного из наших художников… и после этого он негодует на их невнимание к нему; но можно ли иметь внимание и уважение к человеку, …который своею невнимательностью и равнодушием, чтоб не сказать, презрением, оттолкнул от себя всех художников, а большая часть наших молодых пансионеров и образованы и умеют чувствовать себе цену… Приехав сюда, я дал знать г. Сомову [секретарь Киля. - Е. К .] о моем приезде, Киля здесь нету; но вот уже третий день как я здесь, а он еще не был у меня, неужели он думает, что я пойду к нему?” 17 – писал в дневнике вице-президент Академии.
Отношения художников с начальством занимают значительное место в записях графа. С возмущением говорит он о Киле, который и спустя несколько месяцев после вступления в должность не знал большинства своих подопечных даже в лицо. “Взбешенный, что они его ни в грош не ставят, стал всюду их чернить.., представил об них министру как об невежах, развратниках и ленивцах и так отнесся и в Академию. – На этот подлый несправедливый донос я начал уже писать опровержение”. 1/13 декабря 1845г. Ф.П. Толстой отправил герцогу М. Лейхтенбергскому (в 1843- 1852 гг. – президенту Академии художеств) рапорт, в котором “описал подробно все исследования… о их поведении и действиях, от хозяев домов, в которых они живут и имеют свои студии, как и от посторонних,
стр. 129
имевших с ними сношения, то же и у иностранных художников, их знающих, и всюду получал об них отзывы самые для них удовлетворительные и благоприятные… Описал мои посещения их мастерских и их занятия, которые совершенно опровергают низкую клевету Киля о их лености” 18 .
В конце 1845 г. Италию посетил Николай I, предпочитавший грандиозным международным конгрессам личные контакты с монархами и видными политическими деятелями. В числе прочего было запланировано и знакомство с сокровищами искусства, в том числе, и с целью выбора образцов для снятия копий, которые император желал бы иметь в России. Нанес он визиты и в студии пенсионеров. К приезду царя Киль задумал устроить выставку, несмотря на то, что все хорошие работы незадолго до этого были отправлены в Петербург, и остались лишь этюды и несколько посредственных картин, которые и сами пенсионеры выставлять не хотели. Практически все русские художники сходились в крайне негативной оценке этого замысла. Принять участие были приглашены и другие иностранные художники, а местом должен был стать palazzo Farnese, расписанный Рафаэлем. Наверху хотели установить русский герб с надписью “выставка русских художников”, что привлекло бы весь Рим. “Это действие прямо показывает намерение Киля осрамить русских пансионеров не только перед царем, но и перед всем Римом – или он пошлый дурак, не имеющий никакого понятия о художествах, а еще менее об обязанностях занимаемой им должности”.
Толстой всеми силами старался не допустить выставки, неоднократно ходил к министру двора князю П. М. Волконскому, который, понимая всю глупость и очевидный вред этого замысла, хотел, прежде чем принять решение, увидеть все своими глазами. Несмотря на обещание князя не показывать выставку, царь все же был на ней, но ничего особенного не сказал. Сопровождая императора при осмотре римских древностей и галерей Ватикана, граф всегда брал с собой нескольких пенсионеров, на случай, если потребуются какие-нибудь объяснения по части искусства.
В одну из таких поездок у царя завязался разговор с Резановым и Бенуа об архитектуре, он говорил с художниками ласково и внимательно выслушивал ответы. Толстой радовался, считая, что теперь государь узнает, что наши художники “не только хорошо знают свое дело и хорошие рисовальщики, но что они и хорошо образованы”.
Искренне симпатизируя пенсионерам, Федор Петрович постоянно прикладывал усилия, чтобы улучшить мнение властей о них и, через это, изменить к лучшему их положение. Именно он настоял на более раннем посещении мастерской Рамазанова (которое было запланировано на вечер), так как лишь при дневном освещении император мог хорошо рассмотреть его статую, представляющую нимфу с бабочкой на плече, и в полной мере оценить мастерство и труд художника. Утром того дня собирались ехать к иностранным скульпторам, и ни министр Волконский, ни генерал-адъютант граф В. Ф. Адлерберг, ни посланник А. П. Бутенев не осмелились просить царя изменить планы. Толстой обратился к нему сам. Николай! остался очень доволен работой Рамазанова, как и картиной Иванова (“Явление Христа народу”), и работами других пенсионеров, чьи мастерские посетил, и, уезжая, сделал многим из них заказы. “Кажется, как будто царь начинает немного переменять свой вкус или по крайней мере, начинает видеть, что есть в живописи хорошего и окроме картин Ladournere и ему подобных живописцев солдат и лошадей”. Впрочем, подойдя в галерее купола собора св. Петра к живописцу Моллеру, бывшему военному, Николай упрекнул его в том, что тот перестал работать в батальном жанре и некому поручить – “надобно быть военному, чтобы уметь писать эти сюжеты” 19 .
Благодаря действиям Толстого представление министра и царя о художниках значительно улучшилось, но отношение к ним и реальное положение дел изменилось мало. Не прекратились притеснения начальства, не исчезла нужда. Волконский стал благосклоннее принимать пенсионеров, которых раньше не хотел и видеть, но представление о дополнительном
стр. 130
выделении денег для них переадресовал президенту Академии. “У нашего министра трудно добиться получить [деньги. - Е. К. ], как бы это предложение или просьба не была полезна и даже необходима для пользы искусств в России”. И после отъезда императора иностранным мастерам были сразу утверждены и выданы суммы на его заказы, “тогда как нашим художникам, которые и более имеют право получить свои деньги, и необходимости в них, делают препятствия в выдаче их, и делают еще разные пакости, чтоб оттянуть что-нибудь из платы за их работы. – Одним словом, наши посольства и начальства в чужих краях делают все, чтоб вредить своим соотечественникам” 20 .
Несостоятельность Киля как начальника художников стала всем очевидна, а его должность сделалась главным предметом интриг, но должность свою (как и содержание) генерал сохранил. И спустя год, в ответ на рапорт герцога Лейхтенбергского, в котором тот просил оградить художников от “произвольного неуважения и оскорбления” начальства, Николай I ответил, что доверил надзор за пенсионерами человеку, чьи достоинства ему известны лично, и Киль обязан сам приказывать художникам, не поручая этого секретарю 21 .
Но не только о проблемах и неприятностях мы узнаем из дневников Федора Петровича. Насколько тяжелой была борьба за пенсионеров с начальством, настолько счастливыми и радостными были встречи с самими молодыми людьми. Все описания их проникнуты удивительно теплым чувством. “Наконец провели мы время приятно с русскими и вспомнили, как проводили время у себя. Ах, тут может быть так хорошо, как на родине”. Граф вспоминает вечера, устраивавшиеся в его академической квартире в Петербурге, завсегдатаями которых были воспитанники Академии. При первой встрече в римском трактире “Лепре”, где художники имели обыкновение обедать, ими был сделан импровизированный прием в честь графа. Около двадцати человек собралось в “комнате русских художников” (иностранные колонии имели свои столы в этом трактире, а наших было много, и они завладели целой комнатой), и пировали до глубокой ночи. “Время текло незаметно, в веселой беседе умных и большей частью образованных молодых людей. – Среди забавных рассказов, шуток и песен, беспрестанно прорывались выражения чувств искренней ко мне привязанности и уважения…, что меня трогало до глубины души”. Потом Толстого отнесли на руках до кареты (а хотели нести так до самой гостиницы, но он уговорил их не делать этого) и все пошли провожать с факелами. На празднике, устроенном в Рождество, Федору Петровичу был вручен лавровый венок, а на прощание его осыпали цветами, “Этот день, как и первый нашего приезда, один из лучших дней моей жизни” 22 .
Интересно характеризует Толстой Иванова. Конечно, его оценка личности великого художника несколько субъективна – по складу ума и характеру Иванов был чужд кругу веселых молодых пенсионеров, и, возможно, граф, не будучи с ним особенно близко знакомым, не понял до конца мотивов его поступков. (Как не понял и Гоголя, назвав его “ханжою, втирающимся в знакомство аристократии”.) Впрочем к такому выводу приходит и М. В. Алпатов в своей монографии 23 . Толстой называет живописца человеком малообразованным, но от природы умным и хитрым. “Ему бы быть иезуитом, он на них очень смахивает; но впрочем говорят, что он хороший и добрый человек”. Художник жил тихо и скромно, работая над “Явлением Христа народу” и совершенно отдалившись от большинства товарищей. Основной причиной этого Федор Петрович называет его “устарелость” и задетое самолюбие: “ему очень бы хотелось как старшему по летам и по давнему его жительству в Риме разыгрывать роль главного над ними, а этого они не допускают, не признавая в нем ни по художеству и ни по чему, тех достоинств, которые давали бы ему на это право”. Может быть, лишь отчасти справедливо утверждение Толстого, что под видом хлопот об улучшении положения пенсионеров (все трудности Иванов испытал в полной мере и составил несколько проектов переустройства жизни колонии), художник “сильно работает и интригует для себя” 24 . На самом
стр. 131
деле, искреннее стремление поддержать товарищей, помочь наиболее полному развитию таланта каждого роднило Иванова с Федором Петровичем.
Укорял граф живописца и в том, что круг его знакомых составляют “туземцы незначущего класса”, тогда как ему было бы уместнее общаться если не с русскими, то с другими иностранными художниками. И вместе с тем, при посещении студии немецкого живописца Ф. Овербека, Толстой говорит о несравненном превосходстве русского мастера. Когда перед приездом великого князя Константина Николаевича его приближенные просили рекомендовать знающих людей для осмотра музеев, граф назвал именно Иванова. С большой похвалой отзываясь о его картине, он, однако, упрекал автора в медленности работы, очевидно, не принимая во внимание глубины его духовных и творческих исканий. Спорными представляются и не однажды встречающиеся в записках утверждения о стремлении художника к католицизму.
Впрочем, личные симпатии не мешали Ф. П. Толстому вести “беспрерывную борьбу” за всех наших пенсионеров, как во время пребывания в Италии, так и по возвращении в Россию.
Примечания
1. См. например: АЛПАТОВ М. В. Александр Иванов. В 2-х т. М. 1956; АЦАРКИНА Э. Н. О. Кипренский. М. 1948; ПЕТИНОВА Е. Ф. П. В. Басин. Л. 1984; ПОЛОВЦОВ А. В. Ф. А. Бруни. Биографический очерк. СПб. 1907; ЮРОВА Т. В. Михаил Иванович Лебедев. М. 1971 и др.
2. Отдел рукописей Государственного Русского музея (ОР ГРМ), ф. 4, оп. 1, д. 13, л. 194 об.
3. См.: КОВАЛЕНСКАЯ Н. Н. Художник-декабрист Ф. П. Толстой. – Очерки из истории движения декабристов. М. 1954, с. 516-560; КУЗНЕЦОВА Э. В. Федор Петрович Толстой. 1783- 1873. М. 1977; ПЛОТНИКОВА Е. Л. Ф. П. Толстой. М. 1973.
4. ПАССЕК Т. П. Из дальних лет. Т. 2. СПб. 1906, с. 380-410.
5. См., например: РАКОВА М. М. Предисловие. – РАЕВ В. Е. Воспоминания из моей жизни. М.1993, с.10.
6. СТАСОВ В. В. Гоголь и русские художники в Риме. – СТАСОВ В. В. Собр. соч. Т. 2, отд. 4. СПб. 1894.
7. См. История русского искусства. Т. 1. М. 1991, с. 266, 268, 286, 290.
8. СТАСОВ В. В. Ук. соч., с. 231.
9. АЛПАТОВ М. В. Ук. соч., Т. 1, с. 64.
10. Цит. по: БОТКИН М. П. Александр Иванов. Его жизнь и переписка. СПб. 1880, с. 196.
11. ОР ГРМ, ф. 4, oп. 1, д. 13, л. Поб.
12. ПОПОВА Л. И. Русская колония в Риме в письмах И. С. Шаповаленко. – Панорама искусств 9. – 1986, с. 99-101.
13. ОР ГРМ, ф. 4, oп. 1, д. 13, л. 640 об.
14. Цит. по: КОВАЛЕНСКАЯ Н. Н. Ук. соч., с. 34, 126.
15. КУЗНЕЦОВА Э. В. Ук. соч., с. 233.
16. ПАССЕК Т. П. Ук. соч., с. 381.
17. ОР ГРМ, ф. 4, oп. 1, д. 12, лл. 190-190об.
18. ОР ГРМ, ф. 4, oп. 1, д. 13, л. 13, 125 об., 126.
19. ПАССЕК Т. П. Ук. соч., с. 389.
20. ОР ГРМ, ф. 4, oп. 1, д. 13, лл. 164 об., 633, 633 об.
21. Российский государственный исторический архив, ф. 789, on. 1(11), д. 3198, л. 2, 3, 3 об. Т. П. Пасек допускает неточность, говоря, что после визита императора в Рим пост директора русских художников остался свободным (с. 410), тогда как Киль сохранил свое место.
22. ОР ГРМ, ф. 4, oп. 1, д. 12, л. 124 об., 273.
23. См. АЛПАТОВ М. В. Ук. соч. Т. 2, с. 38.
24. ОР ГРМ, ф. 4, oп. 1. д. 13, л. 7 об., 8, 162.

Опубликовано в журнале “Вопросы истории”, №  3 за 2002 год, C. 125-132.
Автор: Каштанова Елена Владимировна – аспирантка Московского государственного университета культуры и искусств.