Три эпизода из жизни М. Н. Муравьева

Федосов П. А.

В статье рассмотрена эволюция образа М. Н. Муравьева (Виленского) в отечественной исторической памяти. На основе документов и сви-детельств современников проведен многофакторный анализ политического поведения Муравьева в начальный период его политической биографии. Предложены гипотезы, касающиеся оценки долгосрочных последствий: а) неудачных попыток Муравьева лоббировать альтернативный вариант отмены крепостного права; б) успешного подавления вооруженного мятежа в Северо-Западном крае (1863 год) и последующей деполонизации культурной и духовной жизни белорусских губерний.

В 2016 году исполняется 220 лет со дня рождения и 150 лет со дня смерти одного из крупнейших государственных деятелей России 50–60-х годов XIX века графа Михаила Николаевича Муравьева. М. Н. Муравьев прожил долгую и причудливую политическую жизнь. Он начал ее двадцатилетним поручиком среди будущих декабристов, а закончил почти семидесятилетним генералом от инфантерии и председателем Следственной комиссии, отправившей на эшафот злоумышленника, покушавшегося на жизнь Александра II.

В 1863–1865 годах, когда М. Н. Муравьев руководил подавлением вооруженного мятежа в Северо-Западном крае, он был самым популярным человеком в России. Им восхищались митрополит Филарет, А. Горчаков, Ф. Тютчев. Со всех концов империи ему слали приветственные письма дворянские собрания, купеческие общества, крестьянские сходы, за его успехи возносились молитвы в тысячах православных церквей. В то же время в либерально-аристократических кругах его величали «людоедом», а в революционно-демократическом лагере во главе с А. И. Герценом поток приветственных писем в адрес Муравьева называли «адресоложеством», его самого честили «вешателем» и «вампиром».

Когда в сентябре 1866 года император, наследник престола и весь двор провожали Муравьева в последний путь, на печальной церемонии незримо присутствовали два разительно не похожих друг на друга мифа. В одном он представал самоотверженным героем без страха и упрека, могучим спасителем России, в другом – беспринципным ренегатом и кровавым палачом. В первое время после кончины графа героический миф слегка поблек, но с середины 1870-х годов М. Н. Муравьев вновь востребован как символ русской силы. В 1890-е годы в Вильно ему был воздвигнут памятник, учрежден посвященный ему музей. В первые десятилетия ХХ века, по мере распространения демократических настроений и критического отношения к официозной историографии, в трактовке образа Муравьева усиливаются критические ноты, восходящие к наследию А. И. Герцена. В 1915 году статью о Муравьеве в «Энциклопедический словарь Гранат» написал будущий «глава марксистской исторической школы в СССР» М. Н. Покровский. Статья, выдержанная в жестко антимуравьевском духе, с середины 20-х годов стала директивной для советских историков и энциклопедий. В 1936 году историческая школа Покровского была подвергнута разгрому, в частности за «очернительство истории России». Очень короткий список конкретных имен, подлежавших исторической реабилитации, определялся непосредственно директивной инстанцией. Муравьева в нем, конечно, не было, как и имен десятков других выдающихся деятелей XIX века. Но если другие были просто вычеркнуты из истории, то М. Н. Муравьев остался в ней как антигерой с обязательным атрибутом «вешатель».

В особенно трудном положении оказались исследователи истории декабризма, которым без упоминания М. Н. Муравьева обойтись было сложно, но которые помнили, что по правилам сталинского исторического мифотворчества отрицательные герои не должны упоминаться в компании с героями положительными. (В ряде энциклопедических изданий, например, в соответствующих статьях упоминается о том, что А. Н. и Н. Н. Муравьевы родные братья, но о том, что Михаил Николаевич тоже их родной брат, не сообщается.) Простой выход из трудного положения нашла М. В. Нечкина (1951: 164), которая при упоминании М. Муравьева среди членов преддекабристских обществ сообщает, что «до ареста в 1826 г. будущий Муравьев-Вешатель, жесточайший усмиритель польского восстания 1863 года, еще не проявлял своих палаческих черт».

Ситуация изменилась только после того, как российская историческая наука была освобождена от идеологических императивов и политических запретов. М. Д. Долбилов (2002), опираясь на обширный архивный материал, непредвзято проанализировал различные периоды деятельности Муравьева. В 2007 году появилось диссертационное исследование С. В. Ананьева, освещающее политическую биографию Михаила Николаевича в целом (Ананьев 2007). В 2008 году были переизданы записки Муравьева с приложением выдержек из мемуаров его современников. Составитель сборника и автор предисловия К. В. Петров (2008) завершает подготовленную им развернутую биографическую справку призывом отказаться от оценки Муравьева только как «вешателя». В 2014 году Институт русского мира издал сборник воспоминаний современников о М. Н. Муравьеве, включив в книгу в основном записки деятелей, симпатизировавших его политике (Лебедев 2014). Нако-нец, Институт российской истории выпустил в свет монографию Э. П. Федосовой (2015), в центре внимания которой деятельность Муравьева в Северо-Западном крае.

Таким образом, сегодня М. Муравьев уже не является только и исключительно антигероем отечественной истории. Ему выпало участвовать в важнейших событиях и свершениях отечественной истории 1820–1860-х годов, причем во многих из них он занимал ключевое место. Понять, как происходили эти события, без учета его роли невозможно. Да и сами действия и мотивы Муравьева в разных исторических ситуациях, его эволюция как личности и как политика нуждаются в дальнейшем осмыслении. До сих пор не изучены многие документы, хранящиеся в центральных, ведомственных и региональных архивах. Автор этих строк работает над монографией, которая, возможно, восполнит некоторые белые пятна в биографии этого незаурядного и неоднозначного человека.

Из-за многообразия действующих в истории лиц и групп, скрытости и малодоступности для анализа истинных мотивов их действий науке не по силам дать исчерпывающий ответ на знаменитый вопрос Л. фон Ранке: «Как это было на самом деле?» Но продвигаться ко все более полному представлению исторической реальности возможно. Взглянуть под этим углом зрения на некоторые особенно яркие эпизоды жизни и деятельности М. Н. Муравьева и тем самым еще раз напомнить о нем в год его двойного юбилея – такую задачу ставит перед собой автор в предлагаемой статье.

Эпизод 2. Муравьев и реформа 1861 года

В последующие десятилетия М. Н. Муравьев уверенно поднимался по служебной лестнице. Он участвовал в подавлении польского восстания 1830–1831 годов. 12 лет работал на губернаторских должностях, стал виртуозом взимания податей и недоимок. Как знаток и мастер этого важнейшего для казны дела в 1839 году Муравьев был назначен директором департамента разных податей и сборов Министерства финансов. Через его департамент проходила почти половина всех доходов казны.

Одновременно Муравьев получил должность управляющего Межевым корпусом, т. е. на него была возложена подготовка кадров для топографической съемки и размежевания сельхозугодий и лесов – важнейших в ту пору природно-хозяйственных ресурсов России. Он введен в Сенат, в 1850 году назначен членом Государственного совета. «Во внимание к отличной и всегда полезной службе» (ГАРФ. Ф. 811. Оп. 1. Ед. хр. 2. Л. 1–126) Николай I наградил его шестью орденами, бесчисленными благодарностями и денежными поощрениями. Самый большой карьерный скачок Муравьев совершил в начале нового царствования. В 1856–1857 годах Александр II пожаловал его в генералы от инфантерии и назначил председателем Департамента уделов, ведавшего личной собственностью и доходами императорского дома, затем главой Министерства государственных имуществ, управлявшего большей частью производительных сил России, в том числе более чем ста миллионами десятин сельхозугодий, почти двадцатью миллионами государственных крестьян, лесным хозяйством, горным делом и т. д. Эти назначения ввели Муравьева в круг высших должностных лиц го-сударства, подчиненных только и непосредственно царю.

В начале 1857 года Александр II принял решение приступить к разработке пакета нормативных документов о порядке отмены крепостного права в России. Император лично определил состав Секретного комитета, на который возлагалась эта работа. В комитет вошли 14 высших сановников империи. Одним из них был М. Муравьев.

В огромной литературе, посвященной реформе 1861 года, Муравьев обычно оценивается как враг преобразований и завзятый крепостник. Эти оценки восходят к отзывам его коллег по Главному комитету и прежде всего к мнению Великого князя Константина Николаевича, политического руководителя всего комплекса подготовительных работ. В его дневниках 1859–1861 годов множество, мягко говоря, нелестных характеристик Муравьева: «Ужасный человек», «Он лгал с неимоверной наглостью», «Муравьев был отвратителен как всегда», «канальские выступления Муравьева». После каждого столкновения с Муравьевым Константин отправлялся к своему венценосному брату специально для разоблачения козней министра госимуществ (Переписка… 1993: 214, 281, 282). Советская историческая наука пошла в этом вопросе по пути, указанному Великим князем и его единомышленниками. М. Н. Покровский определил роль Муравьева в крестьянской реформе как «чисто отрицательную» (М. Н. 1915), и эта оценка многие десятилетия не подвергалась сомнению. Даже в обстоятельных исследованиях по истории преобразований 1861 года Муравьев уже при первых упоминаниях характеризовался как «реакционный министр» и «активный противник крестьянской реформы» (Захарова 1984: 29, 56–57). Только в начале XXI века оценки становятся более взвешенными, и для этого есть документальные основания.

Сегодня исследователям хорошо известна записка «Замечания о порядке освобождения крестьян», написанная М. Н. Муравьевым в октябре 1857 года в ответ на опросник, направленный всем членам Секретного комитета его председателем А. Ф. Орловым с целью выяснить их мнение об общих принципах предполагаемой реформы. По первому и главному вопросу: «Должно ли приступить теперь к общим мерам освобождения крепостного сословия, или следует ограничиться одними частными и переходными мерами» – большинство членов Главного комитета высказались крайне осторожно. «К полному и безусловному освобождению ныне же крепостного сословия приступать не следует» (министр внутренних дел С. С. Ланской); «непременно ограничиться частными и переходными мерами» (Я. И. Ростовцев) и т. п. Муравьев отвечает ясно и недвусмысленно: «Вопрос об отмене у нас крепостного состояния есть, без всякого сомнения, жизненный для государства, и решение оного не может быть отложено» (курсив мой. – П. Ф.).

Далее он останавливается на характеристике настроений крестьян, необходимости параллельно с первыми шагами реформы наладить систему государственного управления на уездном уровне и т. д. Но общий пафос очевиден: начинать немедленно, двигаться маленькими шажками, но упорно (ГИАРФ. Ф. 1180. Оп. 15. Ед. хр. 13. Лл. 4, 20, 72, 222–241). Это был не первый документ, в котором Муравьев решительно высказывался за освобождение помещичьих крестьян. Еще в 1837 году, излагая по поручению министра гос-имущества П. Д. Киселева свое видение реформы управления государственными крестьянами, Муравьев отмечал, что эта реформа должна указать тот тип взаимоотношений владельцев земель и сословия хлебопашцев, который рано или поздно сделается общим в России (ГАРФ. Ф. 811. ОП. 1. Ед. хр. 19. Л. 18). Государственные крестьяне по закону рассматривались как свободные сельские обыватели. Они могли выступать в суде, совершать сделки, владеть фабриками и заводами, приобретать незаселенные земли. За пользование казенными землями они платили государству оброк, фактически арендную плату. Таким образом, уже тогда Муравьев исходил из того, что все крестьяне в России должны стать лично свободными арендаторами. Список подобных документальных свидетельств легко продолжить.

Итак, Муравьев не был противником отмены крепостного права. И его известная реплика на заседании Комитета: «Господа, через десять лет мы будем стыдиться того, что владели душами», – не была хамелеонской, как это инкриминировал ему П. Долгоруков (1864). Муравьев был противником реформы в том виде, который был придан ей Редакционной комиссией под политическим патронажем Константина Николаевича и экспертным руководством Н. А. Милютина и в котором она стала законом 19 февраля 1861 года. Против такой реформы Муравьев боролся упорно и настойчиво, невзирая на ненависть второго лица в государстве и вполне для него очевидный риск снискать немилость императора. Последнее, кстати, опровергает распространенное мнение о том, что в основе этой позиции Муравьева лежали собственные или узкогрупповые материальные интересы. Несогласие с реформой в версии Редакционной комиссии проистекало из его убеждения в том, что она сулит самодержавию и России (для него это синонимы) неисчислимые беды в будущем.

Укажем на два основных соображения – экономическое и политическое, – лежавших в основе этого убеждения министра государственных имуществ.

Ключевым для экономической будущности России Муравьев считал повышение продуктивности сельского хозяйства как основного источника государственных финансов и главной в то время движущей силы всего народного хозяйства. Пройдя долгую школу практического управления сельскохозяйственными комплексами на уровне имения, губернии, казенной деревни в целом, он предметно разбирался в этих вопросах, так что Л. Г. Захарова (1984: 60), считавшая, что «никто из членов Секретного комитета не знал серьезно крестьянского вопроса», не вполне права.

Залогом повышения продуктивности ему представлялись модернизация технологии сельскохозяйственного производства, применение достижений агрономии, использование современных машин и приспособлений. Но все это возможно только в крупных хозяйствах у просвещенных хозяев. «В хозяйстве помещика или вообще фермера прилагаются капиталы, ум и знание, а в крестьянском, как оно у нас поставлено, работают настолько, сколько нужно, чтобы обеспечить себя и семейство, и не думают об улучшении хозяйства – по сей причине большая часть земли у нас мало производительна». Поэтому «для пользы государства надобно поддерживать преимущественно хлебопашное хозяйство помещиков», – писал Муравьев, возражая против выкупа у помещика в пользу крестьянской общины большего количества земли, чем было необходимо для самообеспечения крестьян и оплаты налогов и податей (ГИАРФ. Ф. 1180. Ед. хр. 96. Л. 226).

Политическая сторона дела виделась Муравьеву в том, что, посягая на право собственности помещика на землю (путем добровольно-принудительного выкупа у него земли, переходящей затем в собственность крестьянской общины), правительство, во-первых, разрушает веру всех сословий в незыблемость закона (ГАРФ. Ф. 811. Оп. 1. Ед. хр. 35. Л. 4), во-вторых, наносит удар по тесной материальной связи двух основных сословий России – дворянства и крестьянства (ГАРФ. Ф. 811. Оп. 1. Ед. хр. 35. Л. 2). Особую тревогу вызывала у него перспектива утраты основы самодержавия – сакрального отношения дворянства к престолу, чувства кровного единства с ним. Такая перспектива представлялась ему неизбежным последствием того, что авторы законодательства о поземельном и административном устройстве крестьян, выходящих из крепостной зависимости, по существу, проигнорировали предложения дворянства, которое первоначально объявлялось инициатором освобождения крестьян и которое в лице губернских комитетов почти единодушно заявило о неприятии реформы в том виде, как она была подготовлена Редакционными комиссиями (Журналы… 1915: 41, 99–103 и др.).

Эти мысли проходят через все основные документы, написанные или отредактированные Муравьевым по крестьянской реформе. При этом Муравьев считал, что материальное положение крестьян в результате реформы не улучшится. Их ожидания «полной свободы», т. е. прекращение всяких работ и платежей за землю и предоставление крестьянам всей помещичьей земли, удовлетворены не будут. Он предлагал вводить новые порядки не торжественно и одномоментно, предвидя неизбежное в этом случае разочарование и недоумение крестьян, а постепенно, внося изменения в отдельные статьи действующего законодательства, и без лишнего шума (ГИАРФ. Ф. 1180. Оп. 15. Ед. хр. 13).

В тот момент, когда эти соображения формулировались и приводились как аргументы в политической борьбе, они вполне могли быть оспорены и оспаривались его оппонентами. Его аргументы отвергались как проявление неверия в творческие силы крестьянства, как выражение узкосословных интересов дворянства, наконец, просто как шантаж и попытка манипулировать государем. Но сегодня, зная, что произошло с Россией и российским крестьянством в конце XIX – первой половине XX веков, ко многим из его предостережений приходится отнестись серьезно.

Во-первых, сразу после объявления манифеста подтвердилось опасение Муравьева, что реформа вызовет недоумение и разочарование. Как сообщают многочисленные свидетели, крестьяне в большинстве своем из зачитанного им в церквях многостраничного манифеста поняли только то, что земля, которую они привыкли считать своею, не переходит к ним совсем, а за нее, да и то не всю, а с отрезками, придется еще много лет платить деньгами и отработками. Понятия «свобода» и «повинности в пользу помещика» никак не совмещались в их сознании. Массово распространился слух о том, что зачитан был подложный документ, что господа подменили подлинную царскую грамоту (Игнатов 1911: 172–179). Генералы и флигель-адъютанты из свиты Его Величества, посланные в губернии специально для наблюдения за реакцией крестьян на объявление манифеста, сообщали о многочисленных случаях крестьянских волнений. В 39 губерниях, из которых такие сообщения поступили, было зарегистрировано 647 подобных случаев. Для подавления волнений применялись военная сила и массовые порки крестьян. «Никогда так часто не применялись розги в России, как в первые месяцы освобождения», – писал накануне пятидесятилетнего юбилея отмены крепостного права С. П. Мельгунов (1911: 171).

Во-вторых, вскоре подтвердился прогноз о том, что материальное положение крестьян в результате реформы не улучшится. Напротив, включились факторы, неожиданные для авторов реформы. Один из них – резко ускорившийся процесс разделов в патриархальных крестьянских семьях. С реформой отпала обязанность крестьян согласовывать разделы с помещиками, которые, как правило, старались сдерживать их. С 1861 по 1881 год в Европейской России разделились 2 371 248 крестьянских семей. На месте 2,3 миллионов зажиточных дворов появилось 6 миллионов дворов бедных (Клюшев 2011), так как при разделе весь прибыток за несколько лет уходил на строительство новой избы, обзаведение и т. п. В результате непредвиденных социальных последствий реформы значительно возросла рождаемость. Из-за быстрого роста населения получила еще большее распространение малоземельность. Но главной причиной бедности оставалась чрезвычайно низкая урожайность крестьянских полей. Отмена крепостного права не принесла в этом отношении существенных перемен. За первые 10 лет после реформы средняя урожайность зерновых по губерниям Центрального промышленного района повысилась всего на 8 %, за последующие 10 лет – еще на 4 % и т. д. (Тагирова 2011). В крупных помещичьих хозяйствах урожайность была существенно выше и росла быстрее, так что в начале XX века превысила показатели крестьянских хозяйств вдвое.

Еще более грозно подтвердились последствия политических опасений Муравьева – разрыва связей между сословиями империи, а также между ними и престолом. Первым тревожным проявлением этого трагического разрыва стало появление политического терроризма. И дело даже не в том, что среди первопроходцев и вождей терроризма было много дворян. Ускорился общий кризис дворянства. Оно все больше сливалось с разночинной интеллигенцией и проникалось духом недоверия к престолу и всему, что от него исходило, который постепенно становился общим и постоянным для образованного сословия в России. Дети и внуки землевладельцев, потерявших, хотя и за выкуп, две трети своей земли, скорее симпатизировали революционерам, чем были готовы насмерть сражаться с ними.

То, что происходило в крестьянской среде, постепенно готовило бунт, а эволюция дворянства ослабляла силы, которые могли бы противостоять бунту. Реформа 1861 года задала вектор движения, который привел Россию к 1905, а затем к 1917 году. К этому выводу приходили наблюдатели и участники революционных событий начала XX века, а также многие современные исследователи (Ленин 1961; Мельгунов 1911; Захарова 1984; Мироненко 2011; Зорькин 2011).

Но была ли у реформы, осуществленной в 1861 году, реальная альтернатива? Задав этот вопрос, мы вступаем на скользкий путь сослагательной истории. С хрестоматийной максимой, гласящей, что история не знает сослагательного наклонения, мы согласны только в отношении истории как совершившегося прошлого. История как наука не только может, но и должна анализировать варианты, альтернативные совершившемуся, – в этом, на наш взгляд, заключается значительная, если не бόльшая, часть прагматического потенциала исторической науки.

В применении к России 1860-х годов реальными могут быть признаны только те проекты реформы, которые имели шанс на поддержку императора. Поэтому радикально-демократические варианты, предусматривавшие безвозмездную передачу земли крестьянам (т. е. экспроприацию большей части помещичьих земель) и/или дарование стране конституции, в качестве реальных рассматриваться не могут. Но реальная альтернатива существовала, причем она была изначально одобрена царем и даже доведена до исполнителей в форме директивных документов. Речь идет о «Записке об общих началах устройства быта крестьян», которая была подготовлена товарищем министра внутренних дел И. И. Левшиным вместе с двумя его сотрудниками по результатам продолжительных обсуждений этих вопросов с министром внутренних дел В. С. Ланским и министром государственных имуществ М. Н. Муравьевым (Левшин 1885: 532). Уместно предположить, что ведущую роль на этих совещаниях играл тот из министров, кто лучше владел обсуждаемой темой, т. е. Муравьев. Последний также внимательно отредактировал подготовленный документ (текст с его правкой хранится в ГИАРФ) перед тем, как он был отправлен на Высочайшее имя за подписями обоих министров.

Этот небольшой по объему документ лег в основу Высочайшего рескрипта 21 ноября 1857 года и секретного отношения, отправленного за подписью министра внутренних дел с разъяснением позиции правительства по «общим основаниям» реформы. Он предусматривал, что уничтожение крепостной зависимости осуществляется постепенно, через переходный период, срок которого определялся в интервале 8–12 лет. В течение этого срока крестьяне за деньги или за отработки выкупают у помещика свои усадьбы с постройками, огородами и выпасами, всего от полудесятины до десятины на двор. С момента выплаты суммы выкупа крестьяне приобретают право собственности на усадьбы и личные права свободного состояния. Вся пахотная земля остается в собственности помещика, но разделяется на две части по способу пользования: господскую и отведенную крестьянам. Земли должно быть достаточно для самообеспечения крестьян, уплаты государственных налогов и платы помещикам за пользование землей. Она не может быть уменьшаема или присоединяема к помещичьей земле, должна находиться вблизи крестьянских усадеб и быть удобной для хлебопашества. С началом переходного периода прекращаются продажа, дарение и всякое отчуждение крестьян от земли, обращение их в дворовые или перемещение их против воли. Общинное устройство сохраняется, но каждому семейству обеспечивается право на надел земли с возможным ограничением дробления и передела (ГИАРФ. Ф. 1180. Ед. хр. 96. Л. 13–17).

Перед нами программа замены феодальных крепостных отношений рыночными по своей сути отношениями свободных арендаторов и арендодателей. Но возможно ли было осуществить такую программу, не рискуя дождаться крестьянского бунта? Ведь именно этого боялся Александр. «Лучше уничтожить крепостную зависимость сверху, чем ждать, когда это произойдет снизу», – говорил он. Отсюда же проистекает и его непременное требование, чтобы с объявлением реформы крестьяне немедленно почувствовали улучшение своего положения. Это требование, вряд ли исполнимое по сути, осталось неисполненным и на деле. Перспектива приобрести в собственность землю, которую они и так считали своею, но в урезанном виде и за повышенные выплаты в течение нескольких десятков лет, не вызвала у крестьян энтузиазма, а была воспринята как обман. Логично предположить, что перспектива сохранения в постоянном пользовании земли в неурезанном виде и за те же деньги при одновременном ограничении прав помещика в отношении личности крестьянина была бы воспринята ими более доброжелательно, особенно если бы реформа производилась без широковещательных посулов. Государство сэкономило бы огромные средства, которые были затрачены на выкупную операцию, и тогда, может быть, не получили бы Высочайшей поддержки те, кто ратовал за продажу Аляски. Очевидно также, что престол в полном объеме сохранил бы лояльность дворянства. Может быть, политический терроризм не разворачивался бы так бурно и безнаказанно, Царь-освободитель успел бы даровать конституцию, и российская история XX века пошла бы по другому пути…

Но концепции Муравьева – Ланского – Левшина не суждено было лечь в основу крестьянской реформы. Брат царя как политический противник оказался не по плечу Муравьеву. После одобрения государем концепции, разработанной Н. А. Милютиным под политическим патронажем Великого князя, Муравьев и его единомышленники еще долго вели арьергардные бои. Эти бои закончились для министра государственных имуществ отставкой. П. А. Валуев, в 1858–1860 годах ближайший сотрудник Муравьева, а позже министр внутренних дел и его политический оппонент, в феврале 1861 года записал в дневнике: «Звезда Муравьева, видимо, бледнеет… При последнем докладе государь с гневом и, ударив по столу, сказал (ему), что не позволит министрам противодействовать исполнению утвержденных им постановлений по крестьянскому делу… Видно, что великий князь Константин Михайлович возбудил в государе эту мысль…» (Валуев 1961, т. 1: 74). Через несколько месяцев шестидесятипятилетний Муравьев был уволен и надолго уехал на лечение за границу. «Проводы были самые грустные, все плакали и он также, словно в ссылку ехал», – записал провожавший его брат Андрей (ГИМ ОПИ. Ф. 254. Ед. хр 397. Л. 57). Казалось, Муравьев уходит в политическое небытие. Но ему еще предстояло громкое возвращение...

ИСТОРИЧЕСКИЙ И ГЕОГРАФИЧЕСКИЙ ПУТЕВОДИТЕЛЬ ПО КУРСКОЙ ГУБЕРНИИ ОТ ОРЛОВСКОЙ ГРАНИЦЫ ДО ХАРЬКОВСКОЙ НА 241½ ВЕРСТ
Издание подготовил: А. И. Раздорский
автор: В. Н. Левашев

<...> Рукопись «Путеводителя» является анонимной. Однако, благодаря одной из публикаций в «Курских губернских ведомостях» за 1851 г., посвященной курскому астроному Ф. А. Семенову, удалось установить, что «Путеводитель» был составлен чиновником курской губернаторской канцелярии В. Н. Левашевым по инициативе военного губернатора города Курска и курского гражданского губернатора М. Н. Муравьева. Автор указанной публикации редактор неофициальной части «Курских губернских ведомостей» А. М. Головашенко отметил, что «его превосходительство М. Н. Муравьев поручил своему чиновнику г. Левашеву, занимавшемуся статистикою, собрать сведения о всем достопримечательном в Курске, в том числе и о Семенове. Описание Курска было составлено под наблюдением его превосходительства и переплетено в золотообрезную книгу, с приложением портрета Семенова. Книга эта, по одному экземпляру, была поднесена в 1837 году их императорским высочествам государю наследнику цесаревичу Александру Николаевичу и великой княгине Елене Павловне во время проезда их чрез Курск»(23). Приведенные Головашенко внешние признаки «Описания Курска» совпадают с рукописью «Путеводителя», хранящейся в РНБ: она имеет золотой обрез и в ней присутствует гравированный портрет Ф. А. Семенова.

Поскольку инициалы Левашева у Головашенко не были указаны, потребовалось выполнить архивные разыскания, чтобы идентифицировать этого человека. Это удалось сделать благодаря обнаружению в Российском государственном историческом архиве формулярного списка В. Н. Левашева(24). Данный документ, а также дело о дворянстве Левашевых, хранящееся в том же архиве(25), содержат некоторые биографические материалы о составителе «Путеводителя». Кроме того, ряд сведений о нем и его семье приведен в генеалогическом справочнике «Родословный сборник русских дворянских фамилий» В. В. Руммеля и В. В. Голубцова(26).

Василий Николаевич Левашев родился 12 апреля 1814 г. в Смоленской губернии (записан в метрические книги с. Рудня Рославльского уезда). Его отец — гвардии поручик Николай Васильевич Левашев владел в это время сельцом Михайловским Рославльского уезда(27). Вероятно, именно там Василий и появился на свет. Он был первенцем у Николая Васильевича и его жены Екатерины Гавриловны (урожденной Решетовой). Впоследствии у них родилось еще три сына и две дочери. Интересно отметить, что отец Василия являлся другом философа П. Я. Чаадаева(28), а младшая сестра Эмилия была замужем за инженером и мемуаристом А. И. Дельвигом — двоюродным братом поэта А. А. Дельвига(29).

В 1829 г. Василий поступил своекоштным студентом в Московский университет, но, не окончив курса, в 1831 г. оставил его. В марте 1833 г. он был принят в штат Гродненского губернского правления и сразу же откомандирован в канцелярию курского гражданского губернатора(30). Данный факт биографии В. Н. Левашева следует отметить особо. Гродненским губернатором в 1831—1835 гг. являлся М. Н. Муравьев, перемещенный затем в Курск(31). Левашев служил под началом Муравьева в Курске и был вхож, в частности, в его дом и семью(32).

По-видимому, молодой чиновник был рекомендован Муравьеву и снискал его расположение еще в Гродно. Можно предположить, что Муравьев уже весной 1833 г. знал о своем предстоящем переводе в Курск (или имел в виду такую перспективу) и поэтому заранее направил на новое место службы своего человека. В марте 1835 г. Левашев был произведен в коллежские регистраторы, а в августе того же года его зачислили в канцелярию военного губернатора города Курска и курского гражданского губернатора(33).

Особую ценность для нас представляет следующая запись в формулярном списке Левашева: в 1837 г. «в воздаяние трудов по случаю составления дорожника Курской губернии всемилостивейше награжден золотыми часами»(34). Благодаря этому документальному свидетельству все вопросы о личности составителя «Путеводителя» оказались сняты.

В апреле 1838 г. Левашев вышел в отставку и покинул Курск. Надо полагать, что он уехал в свое родовое имение в Нижегородскую губернию(35). Известно, что в 1849 г. ему вместе с братьями в Ардатовском, Арзамасском и Макарьевском уездах принадлежали 3593 души. В 1849 г. Левашев был избран ардатовским уездным предводителем дворянства(36) и оставался на этом посту два срока подряд до 1855 г. В 1854 г. он женился первым браком на семнадцатилетней Александре Николаевне Лентовской (венчание состоялось в с. Коткишево (Богородцкое тож) Макарьевского уезда)(37). В 1855 г. у них родился сын Николай (записан в метрических книгах с. Архангельского Арзамасского уезда)(38). В «Адрес-календарях» Российской империи на 1868 и 1869 гг. Левашев упоминается в качестве уездного предводителя дворянства Семеновского уезда Нижегородской губернии(39). В «Адрес-календаре Нижегородской губернии на 1873 г.» он числится почетным мировым судьей Макарьевского уезда(40). Согласно документам Центрального архива Нижегородской области, Левашев умер 2 октября 1875 г. и был похоронен 4 октября при Казанской церкви в с. Коткишево (Богородское) Макарьевского уезда(41).

Личность инициатора составления «Путеводителя» М. Н. Муравьева чаще всего ассоциируется с его жесткими действиями по наведению порядка в Западном крае в 1860-е гг. Вместе с тем, абсолютно очевидно, что только к этому эпизоду его многогранную государственную и общественную деятельность(42) сводить неправомерно и несправедливо. В истории Курска и Курского края пребывание Муравьева на посту местного губернатора (с 13 января 1835 г. по 12 мая 1839 г.(43)) оставило довольно яркий след(44). Большую роль он сыграл, в частности, в становлении курского краеведения(45).

Подготовка «Путеводителя» не была делом случайным. Эта работа четко укладывается в целую серию регионоведческих инициатив, предпринятых курским губернатором в 1836—1837 гг. При Муравьеве в Курске сложился неформальный ученый кружок, состоявший из лиц, увлекавшихся наукой в широком смысле слова, а также интересовавшихся различными сторонами жизни Курского края. А. М. Головашенко писал об этом в начале 1850-х гг.: «При М. Н. Муравьеве, кроме чиновников, состоящих на службе в губернии, временно были профессор и ученые по части ботаники, минералогии и статистики, которые исследовали губернию во всех частях. Ученые эти собирались в доме губернатора для совещаний, на которых часто присутствовали: генерал- адъютант А. Н. Потапов(46), генерал-лейтенант А. А. Саблуков, камергер М. А. Пузанов и Ф. А. Семенов»(47).

Кем же были члены этого первого в истории Курска своеобразного «научно-краеведческого кружка»? Генерал-адъютант Алексей Николаевич Потапов (1772—1847) командовал в 1833—1845 гг. 3-м резервным кавалерийским корпусом(48). Александр Александрович Саблуков (1783—1857) являлся членом Совета корпуса горных инженеров и председателем IV отделения Вольного экономического общества(49). В 1835 г. по ходатайству Муравьева он был командирован министром финансов Е. Ф. Канкриным в Курскую губернию для наблюдения за работами по приведению реки Сейм в судоходное состояние(50). Оба генерала бывали в Курске, видимо, сравнительно редко и участвовали в совещаниях в губернаторском доме только от случая к случаю. Двое других, из числа указанных Головашенко лиц, являлись местными жителями и посещали дом Муравьева более регулярно. Михаил Александрович Пузанов (1795—1869) — щигровский помещик, агроном, гидротехник, автор проекта приведения реки Сейм в судоходное состояние. Федор Алексеевич Семенов (1794—1860) — курский мещанин, астроном и агроном.

В 1836 г. в Курск по приглашению Муравьева прибыли несколько специалистов, в задачу которых входило изучение губернии в экономическом, естественном и статистическом отношении. В своем всеподданнейшем отчете за 1836 г. губернатор отмечал, что «желая елико возможно привести в известность все отрасли естественного и промышленного богатства губернии, я просил гг. министров прикомандировать в распоряжение мое хотя на некоторое время несколько чиновников для обозрения оной и составления в сем отношении подробного описания»(51). В число направленных в Курск лиц входили чиновник особых поручений Министерства внутренних дел Евгений Васильевич Пассек, профессор Харьковского университета Василий Матвеевич Черняев (1796—1871)(52), адъюнкт того же университета Иван Осипович Калениченко (1805—1876)(53) и подполковник корпуса горных инженеров Федор Осипович Сози.

Пассек по поручению Муравьева составил в 1837 г. обширное описание Курской губернии в торгово-промышленном отношении. Оно не было опубликовано. Рукопись этого фундаментального труда, имеющего заглавие «Взгляд на степень развития промышленности в России, и статистическое обозрение промышленности в Курской губернии», в настоящее время хранится в Отделе рукописей РНБ(54). Помимо разнообразной статистической и фактологической информации о торговле, промышленности и населении губернии, в нем приведены материалы о курганах, шляхах, «церковно-исторических» и «военно-исторических » достопримечательностях (в т. ч. о городищах и валах), данные о собраниях старопечатных книг в Курской духовной семинарии в Белгороде и монастырях епархии, а также краткие биографические сведения о некоторых знаменитых людях, связанных с краем. Примечательно, что ряд книг, необходимых Пассеку для работы над описанием, был приобретен на личные средства М. Н. Муравьева(55).

Под руководством Пассека в Курске была сформирована статистическая комиссия, в которую был включен В. Н. Левашев, а также чиновники Могилянский, Прянишников и Россинский. Россинский и Левашев были командированы для сбора статистических сведений в Курский, Льговский, Обоянский, Фатежский и Дмитриевский уезды, Могилянский—в Путивльский, Рыльский, Суджанский, Хотмыжский и Белгородский уезды, Прянишников — в Щигровский, Тимский, Корочанский, Старооскольский и Новооскольский уезды. Пассеку, к которому был прикомандирован Левашев, курским губернатором было поручено также «отправиться в Курский уезд и описать его в отношении местных удобств и выгод обывателей, их промышленности, торговли, занятий, образа жизни и вообще всего того, что входит в состав статистики»(56).

Муравьев решил привлечь к исследованиям Курского края и суджанского учителя А. И. Дмитрюкова, который принял предложение губернатора «с особенною готовностью» и уже в феврале 1837 г. представил ему статистическое описание Суджанского уезда. Тогда же Могилянским было составлено описание Рыльского уезда, а учителем математики Тимского уездного училища П. Толмачевым — описание Тимского уезда(57).

При Муравьеве начал свою деятельность Курский губернский статистический комитет, первое заседание которого под председательством губернатора состоялось 20 июля 1835 г.(58) Важно отметить, что в отличие от многих других статистических комитетов, учрежденных во всех губернских городах по положению от 20 декабря 1834 г.(59) и существовавших вплоть до середины 1850-х гг. лишь формальным образом, курский с самого начала предпринял ряд реальных шагов, направленных на изучение своего региона. Было решено, в частности, разработать статистические ведомости о состоянии губернии и разослать их для заполнения в разные присутственные места. К 1840 г. удалось подготовить 77 статистических таблиц и описание губернии, высланные затем в Петербург(60). В 1836 г. губернским землемером М. С. Томаровым была составлена подробная карта Курской губернии, карты уездов и планы городов(61).

Черняев в течение пяти месяцев обследовал все 15 уездов губернии в ботаническом отношении. Итоги обозрения курской флоры были приведены им в особом донесении, представленном курскому губернатору в октябре 1836 г. Основные результаты ботанической экспедиции были изложены Черняевым в двух публикациях, напечатанных в «Журнале Министерства внутренних дел» в 1836 г. и «Курских губернских ведомостях» в 1838 г.(62)

Задачей Калениченко являлась разведка различных полезных ископаемых в Курской губернии. Ему, как и его коллегам, губернатором было предписано обратить особое внимание «на такие предметы, которые существенно и в скором времени могут быть полезны собственно для устройства губернии в промышленном отношении и для усовершенствования путей сообщения сей плодороднейшей полосы империи с прочими промышленными пунктами государства». Наблюдения Калениченко были обобщены в записке, представленной Муравьеву, которая оперативно была опубликована в том же 1836 г. в «Журнале Министерства внутренних дел»(63).

Горный инженер Сози должен был выполнить геологическое и топографическое описание Курской губернии. Оно было им составлено и напечатано в 1838 г. в «Курских губернских ведомостях»(64). Кроме того, Сози (возможно, совместно с Калениченко) собрал коллекцию минералов, которая была каталогизирована и передана на хранение в особый «естественный кабинет», устроенный по инициативе Муравьева в доме Курского дворянского собрания (о нем упоминает в «Путеводителе» В. Н. Левашев).

Во всеподданнейшем отчете за 1836 г. Муравьев писал, что для устройства кабинета, публикации подготовленных описаний и продолжения начатых исследований, он предложил курскому дворянству «сделать добровольную складку к составлению на первый раз вспомогательной кассы для прикрытия всех нужных для сего издержек», а также поставил вопрос об учреждении «в губернии сей постоянного общества, под главным покровительством министра внутренних дел, из начальника губернии, губернского предводителя, вице-губернатора, градского главы, членов мануфактурного комитета и иных известных своим стремлением к просвещению лиц, для продолжения раскрытия естественных богатств в сей губернии, развития промышленности и способов к торговым оборотам»(65). Тогда же губернатор выдвинул новаторскую для своего времени идею создания в Курске естественно- промышленного музея, первоначальную экспозицию которого могли бы составить экспонаты, собранные для «кабинета естественных богатств» и разнообразные изделия, представленные для выставки мануфактурной промышленности(66).

Исследования Пассека, Черняева, Калениченко и Сози были в той или иной степени использованы В. Н. Левашевым при составлении «Путеводителя» — для характеристики торговли и промышленности губернии, флоры уездов (подразделы «Царство прозябаемое») и их минеральных богатств («Царство ископаемое»).

Судя по всему, изучение Курского края в естественном отношении занимало Муравьева и его соратников в гораздо большей степени, чем в историческом. Но при этом истории региона также уделялось определенное внимание. Так, в 1836 г. курскому губернатору был представлен обзор «древностей» Путивля, включавший сведения о «надгробии князя Василия Георгиевича» (с рисунком)(67), историко-статистические сведения о Путивльском Молчанском монастыре и описание древнего путивльского городища («Городка»). Этот обзор был также незамедлительно представлен Муравьевым в Министерство внутренних дел, которое опубликовало его в своем журнале в 1836 г.(68) Сведения о путивльском надгробии были отмечены В. Н. Левашевым в «Путеводителе».

В Государственном архиве Курской области сохранились документы, свидетельствующие о том, что при Муравьеве была предпринята попытка составления описания Курской губернии в церковно-историческом отношении. Подобные инициативы известны в 1830-е гг. только по двум епархиям—Олонецкой и Оренбургской(69). В августе 1836 г. губернатор обратился к епископу Курскому и Белгородскому Илиодору (И. Б.Чистякову) с предложением собрать историко-статистические сведения о Курской епархии, которые должны были войти в состав «Историческо-географическо-статистического описания Курской губернии ». Губернатор просил архиерея, в частности, дать распоряжение о собирании по церквам и монастырям хранящихся при них «летописей и старинных описаний». Муравьев считал также нужным «изложить местные исторические народные предания с подробным описанием мест, о которых предания сохранились», а также зафиксировать места исторических сражений и «остатки или признаки» давно запустевших городов. По его мнению, необходимо было составить биографии «знаменитых духовных лиц, как уроженцев Курской губернии, так равно ознаменовавших какими-либо отличными делами пастырство свое в этой губернии». Особое значение в проекте придавалось составлению историко-статистических описаний отдельных церквей (как приходских, так и бесприходных) и монастырей Курской епархии. Для сбора сведений о них была разработана специальная программа. Она включала 19 пунктов (время, материал и средства постройки храма, его посещения знаменитыми лицами, достопримечательности и особо чтимые святыни, количество и вес колоколов, престольные праздники и крестные ходы, экономическое положение причта и др.)(70)

Результаты реализации программы по описанию отдельных церквей и монастырей Курской епархии в 1830-е гг. неизвестны. Никаких документов на этот счет выявить не удалось. Скорее всего, запрошенные Муравьевым сведения в полном объеме так и не были собраны. Но нельзя исключать и того, что некоторые материалы все же были присланы, но впоследствии бесследно исчезли, как пропала, например, уже в XX в. рукопись неизданного «Церковно-исторического и статистического описания Курской епархии», составленного в 1850-е гг. преподавателем Курской духовной семинарии протоиереем М. В. Архангельским(71).

По-видимому, более успешной оказалась другая инициатива Муравьева по собиранию сведений по церковной истории края, предпринятая также в 1836 г. От имени возглавляемого им Курского губернского статистического комитета епископу Илиодору было направлено отношение, в котором содержалась просьба, «если где окажутся в монастырях и церквах, состоящих в Курской епархии, в Бозе почивающих российских самодержцев и их вельмож грамоты, разные вещи, значительные бумаги и прочее, древностию и редкостию достойные примечания, то сообщить стат. комитету подробное описание о всех прописанных древностях, а с бумаг приложить точные копии»(72). В результате в церквах и монастырях края был выявлен ряд царских грамот и достопримечательных церковных вещей XVII—XVIII вв. (крестов, панагий и др.), сведения о которых были доставлены в губернский статистический комитет. О некоторых из них упоминает в своем «Путеводителе » В. Н. Левашев.

Муравьев оказывал неизменную поддержку и покровительство курскому самородку—астроному-самоучке Семенову. Этот факт, сам по себе достаточно давно и хорошо известный и неоднократно подчеркивавшийся самим Семеновым(73), в курской краеведческой литературе из-за негативного восприятия фигуры курского губернатора старались, правда, не особенно афишировать. А ведь именно по предложению Муравьева Семенов начал помещать в «Курских губернских ведомостях» свои регулярные метеорологические наблюдения (начиная с первого номера 1838 г.)(74) На страницах губернской газеты в 1838 г. он напечатал также интересную работу о курском садоводстве(75).

Разносторонние краеведческие инициативы губернатора Муравьева, предпринятые им в 1830-е гг., свидетельствуют о том, что он впервые попытался придать исследованиям возглавляемой им Курской губернии системный характер. Его с полным основанием можно назвать одним из основателей курской научной регионалистики. К сожалению, после перевода в мае 1839 г. Муравьева в столицу на должность директора Департамента разных податей и сборов Министерства финансов краеведческие разработки в Курской губернии по сути дела сошли на нет(76) и возобновились лишь в 1850-е гг.(77)

* * *

О «Путеводителе» Муравьев упоминает в своем всеподданнейшем отчете о состоянии Курской губернии за 1836 г.: «Сделан также опыт составления дорожного путеводителя с описанием местности и некоторых любопытных исторических и статистических сведений по пути от границ орловской до харьковской губернии; описание сие имеет быть в скором времени представлено начальству и при всех несовершенствах сего первого опыта, я полагаю оное тем не менее полезным, а в особенности ежели сие будет продолжено по главнейшим трактам империи»(78). Как видим, Муравьев выдвигал идею составления целой серии путеводителей аналогичных курскому.
<...>

ПРИМЕЧАНИЯ:
< ...>

23. [Головашенко А. М.]. Феодор Алексеевич Семенов / А. Г. // КГВ. 1851.№20. Ч. неофиц.С. 197.

24. РГИА. Ф. 1349. Оп. 3. Д. 1254. Л. 91—92.

25. Там же. Ф. 1343. Оп. 24. Д. 1061.

26. Руммель В. В., Голубцов В. В. Родословный сборник русских дворянских фамилий. СПб., 1886. Т. 1. С. 535—536.

27. РГИА. Ф. 1343. Оп. 24. Д. 1061. Л. 15 об.

28. Руммель В. В., Голубцов В. В. Родословный сборник… С. 535.

29. Там же. С. 536; Русские писатели, 1800—1917: Биогр. слов. Т. 2: Г—К. М., 1992.С. 99.

30. РГИА. Ф. 1349. Оп. 3. Д. 1254. Л. 91—92.

31. Губернии Российской империи: История и руководители, 1708—1917. М., 2003. С. 101, 152.

32. См.: Семенов Ф. А. Автобиография курского астронома-любителя Федора Алексеевича Семенова: (С портр. авт., автогр. и снимком его дома) / Изд. под ред. В. П. Ветчинкина и Д. О. Святского. Пг., 1920. С. 29.

33. РГИА. Ф. 1349. Оп. 3. Д. 1254. Л. 91—92.

34. Там же.

35. Род Левашевых записан вVI часть родословной книги Нижегородской губернии.

36. РГИА. Ф. 1349. Оп. 3. Д. 1254. Л. 91—92.

37. Там же. Ф. 1343. Оп. 24. Д. 1061. Л. 60—61. У Руммеля ошибочно указано, что она родилась в 1817 г. (Руммель В. В., Голубцов В. В. Родословный сборник… С. 536).

38. РГИА. Ф. 1343. Оп. 24. Д. 1061. Л. 61.

39. Адрес-календарь: Общ. роспись начальствующих и прочих должностных лиц по всем ведомствам в Российской империи на 1868 год. Ч. 2: Власти и места управлений губерн., обл., окр., гор., уездного и ведомства их. СПб., б. г. Стб. 182; Адрес-календарь: Общ. роспись… на 1869 год. Ч. 2. Стб. 190.

40. Адрес-календарь Нижегородской губернии на 1873 г. Н. Новгород, 1873. С. 245.

41. ЦАНО. Ф. 570. Оп. 3. Д. 531. Л. 918 об., 919.

42. Биобиблиографическую справку о нем см.: Шилов Д. Н. Государственные деятели Российской империи: Главы высших и центр. учреждений, 1802—1917: Биобиблиогр. справ. 2-е изд., испр. и доп. СПб., 2002. С. 489—494.

43. Губернии Российской империи. С. 152. В «Большой Курской энциклопедии» ошибочно указано, что Муравьев был курским губернатором с 1835 по 1837 г. (Берсенев В. В. Муравьев-Виленский Михаил Николаевич // Большая Курская энциклопедия. Т. 1, кн. 2: Персоналии: [Л—Р]. Курск, 2005. С. 92).

44. О деятельности Муравьева на посту курского губернатора см., например: Танков А. Граф М. Н. Муравьев: (Из эпохи его губернаторства в Курске) // КГВ. 1894.№798, 800, 801.— В данной публикации годом назначения Муравьева в Курск ошибочно указан 1833; Степанов В. Б. Наместники и губернаторы Курского края, 1779—1917 гг.: Ист. очерки. Курск, 2005. С. 108—116.

45. О некоторых регионоведческих инициативах курского губернатора упоминает в своей обобщающей работе по историографии курской регионалистики С. П. Щавелев (см.: Щавелев С. П. Первооткрыватели курских древностей: Очерки истории археол. изучения южнорус. края. Курск, 1997. Вып. 1: Предпосылки и становление регион. историографии. С. 88—89; Вып. 2: «Золотой век» губерн. краеведения: 1860—1910-е гг. С. 44—46).

46. Второй инициал в публикации указан ошибочно: И.

47. [Головашенко А. М.]. Феодор Алексеевич Семенов. С. 197.

48. См. о нем: Шилов Д. Н., Кузьмин Ю. А. Члены Государственного совета Российской империи, 1801—1906: Биобиблиогр. справ. СПб., 2007. С. 639—641.

49. См. о нем: РБС. СПб., 1904. Т. Сабанеев—Смыслов. С. 11.

50. РГИА. Ф. 1263. Оп. 1. Д. 1002. Л. 271.

51. Там же. Д. 1112. Л. 276 об.

52. См. о нем: РБС. СПб., 1905. Т. Чаадаев—Швитков. С. 337—338.

53. См. о нем: Там же. СПб., 1897. Т. Ибак—Ключарев. С. 400.

54. ОР РНБ. ОСРК. Q.II.91. XXIII, 251—706 с. (241 л.). В рукописи, хранящейся в РНБ, отсутствует первая часть, посвященная развитию промышленности России в целом, которая, как это видно из собственноручного примечания автора в конце оглавления, была представлена им министру внутренних дел 13 октября 1837 г. Работа Пассека до сих пор остается неизвестной в курской историографии. Ее изучение и публикация представляется важной и актуальной задачей.

55. Там же. С. XIII.

56. См.: Танков А. Первые курские статистики // КГВ. 1888. № 54. Ч. неофиц. С. 3.

57. Там же.№64. Ч. неофиц. С. 3;№65. Ч. неофиц. С. 3.— С описаниями Рыльского и Тимского уездов в конце 1880-х гг. ознакомился А. А. Танков.

58. См.: Танков А. Очерки из истории Курского губернского статистического комитета: Период первый (1835—1860 гг.) // КГВ. 1905.№241. Ч. неофиц. С. 2.— Первым секретарем комитета в 1835—1844 гг. являлся Н. Богаевский, а статистические работы выполнял чиновник Новицкий.

59. ПСЗРИ. Собр. 2. Т. 9, ч. 2. № 7684. С. 280—283.

60. Из истории Курского статистического комитета // КГВ. 1905. № 236. Ч. неофиц.С. 2.

61. См.: Танков А. Очерки из истории… С. 2—3.— Губернская карта имела масштаб 8 верст в 1 английском дюйме, уездные — 4 версты, планы городов— 100 саженей.

62. О произведениях растительного царства Курской губернии // ЖМВД. 1836.№12. С. 505—514; Ботаническое описание Курской губернии, составленное по распоряжению начальства профессором Харьковского университета Черняевым в 1836 году // КГВ. 1838. № 30, 31. Ч. неофиц.

63. О приисках каменного угля и других полезных минералов в Курской губернии // ЖМВД. 1836. № 9. С. 470—476.

64. Геогностическое и топографическое описание Курской губернии, составленное по распоряжению начальства корпуса инженеров подполковником Сози // КГВ. 1838. Ч. неофиц. № 47—50.

65. РГИА. Ф. 1263. Оп. 1. Д. 1112. Л. 278 об.—279.

66. Там же. Л. 279 об.

67. Согласно сообщению А. А. Танкова надгробие было обнаружено путивльским уездным предводителем дворянства подполковником Львовым, составившим историко- статистическое описание Путивля в ответ на обращение Муравьева к уездным предводителям принять участие в «общеполезном деле» изучения статистики Курского края. По версии путивльского городничего в 1830-е гг. П. И. Оболонского, приведенной Танковым, надгробие было найдено не Львовым, а льговским помещиком и «любителем изысканий древности» Деменковым в июле 1836 г., который снял надпись на бумагу и разобрал ее (см.: Танков А. Первые курские статистики // КГВ. 1888. № 58. Ч. неофиц. С. 3;№64. Ч. неофиц. С. 3). При этом изначально надпись на надгробии была прочитана неверно (см. об этом в настоящем издании комм. 99). Следует отметить, что в адрес-календарях Российской империи на 1826—1838 гг. в должности путивльского предводителя значится не Львов, а гвардии штабс-капитан И. И. Головин, т. е. не исключено, что в статье Танкова сведения на этот счет не точны.

68. Путивльские древности // ЖМВД. 1836. Ч. 22. № 10. С. 44—53.

69. См.: Раздорский А. И. Историко-статистические описания… С. 14—15.

70. ГАКО. Ф. 20. Оп. 2. Д. 171.

71. См.: Раздорский А. И. Церковно-историческое и статистическое описание Курской епархии 1850-х гг. // События и люди в документах курских архивов. Курск, 2003. Вып. 2. С. 61—74.

72. ГАКО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 9.

73. Семенов Ф. А. Автобиография… С. 28—30.

74. [Головашенко А. М.]. Феодор Алексеевич Семенов. С. 198.

75. Семенов Ф. А. Краткое описание о садоводстве плодовитых деревьев, производимом в Курской губернии, а особливо в самом городе Курске, составленное корреспондентом Императорского Вольного экономического общества Федором Семеновым // КГВ. 1838. № 35—38, 42—46. Ч. неофиц.

76. Многие полезные инициативы Муравьева, к сожалению, не получили развития при его преемниках. Приведем в этой связи один характерный эпизод, связанный с мерами по благоустройству губернского города: «В Курске по обеим берегам Тускари по приказанию М. Н. [Муравьева] были посажены деревья для предохранения реки от загрязнения и обмеления. Деревья принялись и дали отличный рост, чем Муравьев был очень доволен. Но впоследствии, когда его не было уже в Курске, невежественные обыватели, как это часто бывает, постарались выкорчевать древесные насаждения, в чем и успели» (см.: Танков А. Граф М. Н. Муравьев. № 798. С. 3).

77. Показательно, что краеведческие публикации, которыми изобиловали «Курские губернские ведомости» за 1838 и (частично) 1839 г. с начала 1840-х гг. почти полностью исчезли со страниц главной и единственной тогда губернской газеты. Ее неофициальную часть в это время составляли главным образом такие, например, материалы: «Способ избавлять молодых гусят от вползающих в уши их мошек», «Простой способ лечения рака», «Об освобождении бочек от затхлости», «Действие репы на вкус сливок и масла» и т. п.

78. РГИА. Ф. 1263. Оп. 1. Д. 1112. Л. 280 об.

Источник